Пресмыкающиеся

                Вишенке да Малышу с любовью.

     Если в гамму тональности си-минор одну из двухбуквенных изменить на полтона, то змеи в зрачках почуют дудку, под которую плясать – не наплясаться, и пойдут на запах звуков. Иди к клавишам. Пробуй пробежаться по белым, по чёрным и всмотреться в глаза свои без отражающих. Слова – они же для обозначения вещей, а посему – условности, хлам, на помойку, без сожалений, побежали в звучности!

     Но сначала: дерево, посаженное тобой, сгорит, сын закончится в наркостичностях, не оставив потомков, движение крови во времени остановив (да это же власть?!), про дом не стоит упоминать, мой милый?

     Тварь божья и созданье без-образное, в чём твоё бессмертие тогда? Мастера видеть лужу, знать, что – лужа, но падать в неё – и захлёбываться океаном, в чём ваше бессмертие? Вы амбивалентны к жизни, категоричны – к смерти, но кому нужны эти прописные истины относительности?

     Сказку! Сказку! Сказку!

     В зрачках всех детей извиваются змейки, и детёныши тянутся к звёздочкам, а пресмыкающиеся тянут к травам. Разор. Полюби цифру семь: ты можешь тронуться вверх, вниз, влево, вправо, вперёд, назад, замереть, но жадности ради прорастающим оставлю три: горизонталь, вертикаль, миг перед прыжком, что можно растянуть во всю длину Вселенной. Стой, путник, громоздишь!

     Чадо, возможное чудо, твои глазища мне любы. Не чистотой невинности, но мгновением выбора: истома наблюдения за невидимым тебе перескакиванием из сейчас в отныне неизменное лакомее сладкого. Чадо, возможное чудо, ты, дух и гадюки, удавы, питоны, кобры, ужи, анаконды, гремучники, эфы, аспиды, полозы, медянки  (сложно останавливаться в тщетности пересчёта чешуек) хвостом указываете судьбе, куда ей идти, за кем следует следовать, укладываете брусчаткой последовательность и последователей, если таковым быть суждено: неосознание пребывания царём и Богом всего своего мирка, пока непревратившиеся ещё в кошек лакают раздвоенным млеко пути, а нули-единички бегут зелёным по чёрному и также – в ожидании, пряностями впивается в ноздри, и свист бризов взывает, окликает: где ты? куда ты?

     Травы, тёплые, тёмные, сочные, сильные корнями, белесыми, терпковатыми, напоенными землёю, плодами одарят древесные, дровянистые, росами освежённые, освежаемые, освежающие. Ты будешь твёрд и устойчив, стопам будет опора, рукам – где развести огонь, рекам твоим – где течь, телу – где лечь, ветрам – где лететь, жить, жить, жить! Всяко благо найти, спрятать, отдать – в ней, в неё, ей! Танцевать на костях во плоти о торжестве жизни, чтобы после дать себя укротить в тленность.

     В слове плешь – лакуна, в слове пух – дуновение, в громоздком – гроздья камней. В землю их, в воду их, в огонь их, в трамонтану дыханья, изничтожив, всё исключи в семь! Как приказ: полюбить ряд семи – до-ре-ми-фа-соль-ля-си, и дугу разноцветно-дождливую по-лю-бить.

     Змеи не умеют улыбаться, довольствуясь – вкрадываются, вьются. Стой, путник: самовыкопательство.

     Камни и яблоки взлетают и падают, Эол срывается с цепей. Ты будешь сыт и доволен в выборе этом, ты будешь твёрд и устойчив.

     Но вся соль в том, что не мы выбираем змей ли, воздух ли, а они выбирают, вбирают нас. И если в тебя впиталась воздушная стихия, то взять бы мне на карандаш сонм твоих ангелов, танцующих на иссиня-чёрных ресничках рок-н-ролл, играющих на политых бензином и подожжённых гитарах. Секундами скреплённая какофония твоих внутренностей, чадо, возможное чудо, ни в жизнь не выдаст «ты призван! ты рождён для!», ибо именно так и есть, и это – в нутро впаяно.

     Вам не нужна ходьба – рождённый парить ступеней не ведает, вам неизвестно очищение через ужас: выше: только через смех. Ваше чёрное золото – в обугленных спичках, глас – курлыканье, мякотка, сердцевина жизни в вас – вода с ртутью, потоки воды, патока ртути, и декораций – ни внутри, ни снаружи, и – глубинная лёгковесность.

     Нет, нищие духом не блажены, к чертям эту ересь! Если змеи и ветра пренебрегли тобою, чадо, возможное чудо, ты – прослойка между небом и землёю, ни рыба, ни мясо, то самое творение без-образное. Сытое, недовольное.

     Невразумительность бытия столь огромной массы неизбранных поражает. Трафаретами мы словно вырезаны пребывать убывающей луной. Помпезны, спонтанно выбрасываемся из нескончаемого  обморока в жизнь, хохочущими, лебезящими стадами исправления хотим, из правления и подчинения выдавливаемся, влюблены в себя до одури вопреки и ни за что, и как же нам, подобным, разорваться по швам (чем не шутит чёрт?), ежели их – швов – нет и не существовало никогда?

     И вот уже легион нас в подсолнечном, подсоленном мире марширует во славу стабильности, во имя революции, от жизни до жизни, не имея ни малейшего шанса увидеть, как в царстве небесном необладающая конечностями не может крестом раскинуть руки, чтобы кончиками ноготков цепляться за края врат рая, крича: «Только не на Землю! Только не на Землю!». Не может нетелесная коленными чашечками зачастить к сияющему, учащённо дыша, рыдая, раздирая себе кожицу от ямочки на шее до рёбер под грудью сверху вниз, сверху вниз, моля: «Только не на Землю! Только не на Землю!».

     Чадо, чудо возможное, однажды взлетев, уже не хочется ходить, более того, попирать почву не можется уже.

     Однажды став на ноги, уже не хочется отрываться, более того, не можется уже.

     И как же гадко быть с теми и теми, кто сыт, но недоволен, кто с твердью под ступнями, но выпрыгнуть в небо пытается, ведая, что – не надо, не твоё, не стоит.

     Сказку! Сказку?! Какие же к чёрту сказки, когда каждый первый желает из ряда вон и не мирится, если в прослоенности?

     Хорошие, вот какие. Бы.


октябрь, 2011