Перейти границу. Глава IV

ПЕРЕЙТИ  ГРАНИЦУ
(продолжение)
_____________________________________________

Об азарте, пожаре и крупном выигрыше в карты,
поездке в Кавминводы, облаке, наркотиках,
о предательстве, тяжёлом роке (PF, LZ, DP),
тюрьме и психбольнице, о задуманном убийстве,
Библии, переходе государственной границы,
о циклах, разбившемся самолёте и дружбе,
с эпилогом.
______________________________________________

Глава IV

16
В ворота гаража постучались условным знаком.
– Это Пол, наш человек, можно не напрягаться. Я ему рассказывал как мы фестивалили, так что он заочно тебя знает.
Появился долговязый парень с соломенными волосами и лицом Пьеро, лет двадцати семи. Мы познакомились:
– Рома.
– Павел.
Пол разложил инструменты для резьбы по дереву, достал из угла полутораметровую широкую доску будущего подоконника, водрузил её себе на колени и принялся за работу – вырезание витиеватого восточного узора. Он выполнял заказ местного буржуина, который хорошо платил. Небольшие детали узора вырезались по отдельности, покрывались морилкой, потом вставлялись в доску в нарочно проделанные для них углубления. Выглядело действительно красиво. В завершение подоконник покрывался лаком.
– Это тоже произведение Пола, – Николай показал на журнальный столик, примеченный мной ещё ранее. На круглой столешнице под лаком скрывался замысловатый рисунок с индийской тематикой.
– Тоже заказ? – полюбопытствовал я.
– Да, Варавскому, – откликнулся Павел. – Прикинь, Коль, он хочет, чтоб я ему сделал на лестницу для перил двенадцать штук баллюстрат. – Так что деньги будут!
– «Хлеб наш насущный дай нам на сей день.» – Ответил он.
Колян поведал, как строил второй этаж – я помнил этот гараж ещё без надстройки, – как раздобыл кирпич и жерди:
– Столб Пол притащил, – он хлопнул ладонью по художественно изогнутому стволу дерева, подпирающего крышу.
– А с братом как, общаетесь? – опять я вернулся к той истории.
– Нет. Если в городе вдруг встретимся, расходимся как незнакомые люди. Чужие они мне.
– Да…
Павел вынул из кармана носовой платок, развернул его, в середине находился шарик «пластилина»  на хороших три-четыре косяка:
– Добрый план, Сэм взгрел.
Я рассматривал катушки с записями рок-групп, бережно расставленные на полке, читал на фирменных коробках названия альбомов: Atom Heart Mother, The Dark Side Of The Moon, Animals, The Wall – Пинк Флойд; Deep Purple In Rock, Fireball, Machine Head, Burn, Stormbringer, Perfect Strangers, The House Of Blue Light – Дип Пёрпл; LZ I-IV, Houses Of The Holy, Coda – Лед Зеппелин; Акцепт; Удо; Мановар; Даер Стрейтс. 
– Коха, поставь, пожалуйста, Зеппелин-три: хочется послушать вещь «С тех пор как я тебя люблю».
– Давай, давай.
– Врубай на полную, – встрял Пол. – Только сначала раскуримся.
Через три окошечка, размером с кирпич, расположенных под крышей фасадной стены гаража, в комнату проникал свет уходящего дня. Нас конкретно придавило темой Зеппелина. Я закрыл глаза: казалось, этот парень разговаривает со своей жизнью, просит её никогда не расставаться, нашёптывая волшебным голосом, переходящим в крик отчаяния от неизбежности предстоящей разлуки. Каждая секунда, облачённая в музыку, пронизывает всего тебя. Трепещешь от постижения того, что не может быть ничего выше и лучше признания ей, жизни, в любви: «Джэе-джэе-джэе-жэе, Лооо!ооо!ооо-еее-е-а, нао-нао…». Музыкант балансирует на краю бытия, нет – это ты сам; замираешь от ожидания следующей ноты, которая непременно растерзает сердце. Чувствуешь каждый свой вдох и выдох. Вокруг одна бездна, она есть одиночество. Одиночество до холода, ледяного… которое не поддаётся постижению своей беспредельности. В этом вся трагичность! И только плач души удерживает тебя, чтоб не сорваться в пропасть; льются слёзы – материализованная душа: «… монсе-менсе-ментю-ман-е, а-ба-дя-ба-е, джэе-джэе, Аааааа-а-а-а! ооо-о-ей, ме тю веэ…».  Нет больше сил слушать – так сладко, и боишься, что вот-вот оборвётся голос Планта, что уже не в состоянии пережить надвигающуюся пустоту. Просто потеряешь дыхание! И вот, последние звуки.… Всё! Ты никакой. Нет музыки – нет любви – нет жизни.
Стук в ворота вывел нас из комы. Колян посмотрел в зеркало, специально наведённое на улицу на вход гаража:
– Таня припёрлась, – обернулся он к своему другу, который показывал своим видом, что визит этой дамы ему безразличен. Девица явно не вписывалась в нашу компанию. Я знал, что раньше Таня была подругой Кола. А сейчас она с Полом.
Мы организовали чай. Павел-Пьеро старался продолжать своё занятие, но у него не спорилось. Таня, как птичка в поисках корма, вертела своей глупой головой, ловко притуленной на сексуально выточенное тело – она сильно похудела, полнота некогда портила её, – и пыталась о чём-то говорить.
– Ладно, Тань, пошли, – отложил инструмент Пол. – Может, ещё увидимся сегодня, – сказал он нам.
– Причаливай: «кашу» вечером пожарим, – попрощался Колян.
Мы вышли на воздух. Наши недавние согаражники вскорости исчезли, свернув за строение у перекрёстка проезжих дорожек. На улице никого не было – будний день.

17
Мы вернулись на второй этаж возведённой крепости Коляна.
– Я тебе ещё не рассказал, что дальше со мной приключилось.
– Я эту-то историю не могу переварить, застряла в голове, прокручиваю снова и снова, как киноплёнку.   
– Тебя как, прибило? – поинтересовался Кол о действии Полого косяка.
– Нормально, держит.
– Пока строил второй этаж, думал, как дальше жить, чем заниматься, – рассказывал Колян. – Понял, что не хочу больше здесь оставаться. Вообще, в этой стране. Была у меня давняя мечта за границу уехать. Карту геологическую – ещё с технаря осталась – Выборгского района тщательно изучил. Прикинул маршрут, где реально перейти границу можно. Когда в Мирном работал, у одного моего знакомого брат нелегально финскую границу перешёл, местным властям сдался, убежища попросил; на работу его приняли, зажил по-человечески. 
– И как бы ты там устроился?
– Да не пропал бы. На первое время к какому-нибудь фермеру нанялся за жильё и еду. Потом двинул куда-нибудь вглубь страны, чтоб затеряться.
– Так ведь назад уже не вернуться…
– Я и не собирался возвращаться.
– Извини, перебил. И что дальше?
– Занялся усиленно физподготовкой, упаковал рюкзак необходимыми вещами. К сентябрю был готов. Как раз мне долг отдали – до границы хватало.
– А кто-нибудь знал, куда ты поехал?
– Никому не говорил.
– А какие вещи взял?
– Термос с кружкой, чай, сахар, сухое топливо, сухари, пару банок тушёнки. Носки шерстяные, свитер с ветровкой. Помнишь, ты мне нож туристический подарил с линейкой на рукоятке? Его взял, фонарик, бельё сменное. Вот, собственно, весь мой скарб. Поехал в спортивном костюме.
До Москвы  и Ленинграда добирался поездом. В Выборг на пригородной электричке приехал – уже приграничная зона. Удачно вышел незамеченным на маршрут по карте. От Выборга до финской границы всего-то тридцать километров. Переход рассчитывал за сутки совершить. Но не учёл, что рвы там нарыты, водой наполненные – такие искусственные препятствия. Ладно, если б один-два, но чтоб такое количество рвов может быть, никак не предполагал. На карте они не отмечены.
Пару рвов обошёл. В длину они метров пятьсот-восемьсот, в ширину – двести-триста. Времени много терялось, да и боялся, что с маршрута могу отклониться. Смастерил плотик для рюкзака и вплавь. Вода уже холодная. На том берегу выйду – зуб на зуб не попадает. Майкой растирался, упражнения согревающие делал. На сухом топливе воду в кружке кипятил, чай заваривал в термосе. За день пять рвов переплыл. И половину пути, наверное, не прошёл. Вымотался здорово! Ночевать устроился у поваленного дерева под кустом. К утру сильно замёрз, ельник даже не помог, опять пришлось долго согреваться. А мысль только одна в голове: «Надо идти, надо продвигаться дальше, на Запад». Решил, один-два рва, в зависимости от протяжённости, буду обходить, потом вплавь, и опять пешком.
Иду по берегу, два часа дня. Смотрю, дедан, видимо из местных, рыбу удит. Нельзя было ему на глаза показываться, как ещё издалека заметил – уходить надо было. А я, наивный:
«День добрый, как рыбалка?»
«Здравствуй, сынок», – поворачивается ко мне, на стульчике сидит в плаще с капюшоном. – «Идёшь-то куда?» – Ну как в том кинофильме «Бумбараш», старика подлого там Дуров играл.
«Да заблудился как будто. До заставы-то далеко?»
«Тут рядом», – рукой в сторону показывает. Не понравился он мне сразу: смотрит на воду с прищуром настороженным.
«А ров длинный, пройду я здесь?»
«Длинный, сынок.»
«Ладно, дед, здоровья тебе.»
«Тебе тоже.»
Вот это и было моей ошибкой. Там все местные, далеко не ходи, сексоты. За меня, наверное, пидор гнойный, премию получил.
Через два часа лай собачий вдалеке послышался. Я шагу прибавил, а лай всё ближе. Я бегом по полю, граница рядом, заставу финскую видно, погранцов их. А сзади уже доносятся обрывки истошных криков советских воинов:
«Стоять!! Стоя-я-я-ять… стрелять!..».
Из калаша предупредительным пугнули. Потом дали поверх головы. Хана, сейчас по мне стрельбу откроют! Оборачиваюсь – на меня овчара несётся. Я упал, руками закрылся, голову в плечи втянул, сжался весь: жду, когда рвать начнёт. А она, знаешь, землю подо мной роет и глотку свою лаем дерёт. Наряд быстро подоспел.
Во время падения плечо правое вывихнул – рука плетью повисла. Обидно – сил нет, досада распекала: «Вот же она – граница! Не вырваться мне никак! Отпустите меня, я жить хочу!!» Мне кажется, что я на самом деле так кричал. Лиц пограничников, сколько их было – не помню. Всё как в тумане, будто обволокло облаком каким.
Отвезли меня в бобике на заставу. События воспринимались так, будто это происходит не со мной, понимаешь, что от тебя ничего не зависит: спросили – ответил, пнули – пошёл. Сопротивление бессмысленно, попал к вражинам. И допрос за допросом. В Выборге неделю мурыжили. В тюрьме ещё такие же, за попытку нелегального перехода, трое сидели: два парня – с товарняка из-под вагона вытащили, по семнадцать обоим, школу только окончили, романтики захотелось; и мужик, лет сорока, странный какой-то, вроде меня.
Потом с казематами ленинградского КГБ познакомился. Оттуда в ставропольскую тюрьму переправили. Ещё там две недели учили Родину любить. Теперь я на учёте у них.   

18
– Партию в нарды? – неожиданно выдернул меня Николай из своей невероятной истории, раскрывая доску с нардами.
Я словно только что разлепил глаза после сна, находясь в состоянии обдумывания явившегося мне видения: «Что бы это значило?». Моменты пережитых другом злоключений не отпускали: не удивление, а чувство горечи овладело мной.               
Колян расставил фишки для длинной партии, бросил с вывертом зары на ход. Они закружились, медленно передвигаясь дугой по доске. Мы смотрели на них в ожидании числа. Игра началась: мы перемещали фишки по выпавшему камню, выстраивая комбинации. Каждый проводил свою стратегию.
А кто властен над нашими ходами в жизни? Кто бросает «кости» и задвигает нас в лузы, перегоняя «в дом» и быстрее выкидывая с поля, чтобы непременно выиграть и насладиться победой? Что это за доска такая, на которой разыгрываются партии; нескончаемо сменяющиеся фишки, проходящие по часовой стрелке замысловатую круговерть? В чём смысл существования, когда ходы предопределены, а ты всего лишь средство для достижения чьей-то цели. Кто заправляет всей этой кухней под названием жизнь? А если мы сами?!
Но человеческая самонадеянность, полагающая, что, если не всё, то почти всё, зависит только от него самого, зачастую и, как правило, оказывается чудовищным обманом, о который разбиваются лбы обречённых. Несчастные – они считают, что сами направляют свою энергию и преобразуют её в результат, в нечто нужное им. Такой человек, в лучшем случае с вывихнутым сознанием, в худшем – с необратимо изуродованной психикой, оказавшись в пустоте, кричит: «Э-ге-ге! Вот он я! Я сам!» Да только напрасно, он уже вне поля. Его звуки вакуумны и не имеют никакого значения. Кто-то ведёт свою игру, чтобы победить. А тот «кто-то» такой же самонадеянный?
Тогда, где начало, а где конец собственных прилагаемых усилий? Как понять: что зависит от тебя, а что за пределами твоей воли? Всё заранее запрограммировано? Опять же вопрос – кем?

Вечером в гараже нас собралось пять человек. Поставили бобину с группой «Кинг Даймонд» – мой подарок Коляну; ему не понравилось.
– Музыка нервозная, – сказал он.
Мы неторопливо за чаем вели дружескую беседу. Одна из обсуждаемых тем наших разговоров была неспокойная обстановка в приграничной местности края – много случаев появления дудаевских боевиков из Чечни. В одну из станиц заехал УРАЛ с полным кузовом вооружённых головорезов. Открыли стрельбу из автоматов, грабили население. Страху навели.
Участились угоны автомашин из гаражей; в наглую срезают сваркой петли ворот. Такого раньше не было. Опять же подозрение падает на гостей с Кавказа. В сёлах и городах казаки собираются в отряды самообороны, ввели патрулирование, организовывают охрану населённых пунктов.
От общения с близкими по духу людьми было по особенному радостно и светло на душе. Меня принимали таким, какой я есть. Мне не приходилось притворяться, прятать свои комплексы, сдерживать эмоции. Я свободно высказывал свои суждения, наслаждался взаимопониманием. Ощущение единения было огромным. И быстро летело время, оно стремительно таяло, превращаясь в небытие. 
– Ромка, прочти что-нибудь из своего, – попросил Колян. – Как там: «Древняя старуха…».
– Надо же, Кол, ты помнишь?! – среагировал я, приятно удивившись.
Друзья смотрели на меня в ожидании и никаких тупых вопросов: «А чего, ты стихи сочиняешь?» или «Стихи пишешь?». Я сделал небольшую паузу и начал:

Древняя старуха
глаза тупит в землю,
Эх, хватило б духу
жизнь свою промедлить.
Нет, продлить не надо,
всем нам путь отмерен,
В зимнюю прохладу
жизни лета верен.

Лишь промедлить мгновенье немного,
чтобы миг утонул и застыл,
В нём прочувствовать радость земного,
оттого, что ты есть, что ты жил.

Древняя старуха
палкой тычет землю,
Тополиным пухом
сущность жизни внемлю.
Дождь смывает время
о прошедшем плача,
Мне попасть бы в стремя
и поймать удачу.

Лишь промедлить мгновенье немного,
чтобы миг утонул и застыл,
В нём прочувствовать радость земного,
оттого, что ты есть, что ты жил.

– Давай ещё что-нибудь, – обратился Иван.
– Вот из последнего, – меня не надо было уговаривать:
         
Мы имеем наших женщин
                под низкими потолками,
И машем пред ихними харями
                алюминиевыми крестами.
Мы пьём вонючие вина
                быстрей запивая и морщась,
Занюхиваем одеждой
                купленной по возможности.
Мечтаю с желанной быть в зале,
                где люстр не одна, а сотни,
Чтоб их перезвон хрустальный
                звуки давал мажорные.               
Курить не пятиклассные
                с запахом тряпки гниющей,
Прикуривать первосортные
                с дымом загадки волнующей.
Цвет вина,
                что рубин в твоём перстне,
Манит глаз
                преломляя желания,
В этот час
                я полон надежды,
Мои чувства –
                соцветье герани.

– Мужики, у меня есть теория о цикличности нашей жизни, – поведал, вдруг, Иван.
– Как это? – спросили мы.
– Жизнь состоит из циклов, которые включают в себя время и информацию. К примеру, произошло зачатие человека – запущен механизм времени. Пошла информация ребёнку: настроение матери, звуки внешнего мира, получение пищи и так далее.
– Да в него там вся генетика втюхивается! От предков достаётся по полной программе, – вмешался я.
– Но время рассчитано и дано на определенный цикл, также как и информация. Скажем, для рождения ребёнка – девять месяцев, в которых помещена информация его развития, – продолжал Иван.
– А после?
– Время и информация переходят в другую фазу или на другой уровень. Происходит наступление следующего цикла со всеми его событиями, радостями и печалями, этапами жизненного пути. Человек, находясь в потоке этих величин, может ими воспользоваться, а может, и нет. От этого зависит, в каком направлении пойдёт его жизнь, каким будет цикл.
– Получается как в той пословице: «В нужное время в нужном месте?»
– Можно и так сказать. Это как в математической задаче: дано условие, предполагающее её решение, может и несколькими вариантами. Но могут быть ошибочные решения с неправильными ответами. Как будет распоряжаться человек информацией и в какое время – образуется его цикл жизни.
– Но если зависит, как будет действовать человек, то образуется уже третья величина – его воля, – ввернул Пол своё предположение.
– Она присутствует всегда, так как человек есть воплощение жизни. У информации свои характеристики – объём, качество, направленность; у времени  свои – скорость, продолжительность. Человек весь пронизан ими, какую информацию получает и в какое время – из этого и складываются циклы. Сколько их будет: много, несколько, а может вообще один.
– И всё, больше не от чего не зависит? – уточнил Кол.
– За исключением погрешности, которую нельзя учесть.
– Почему нельзя?
– Потому что она неизвестна.
– Чего-то ты мутишь! А почему ты назвал их циклами?
– Цикл включает в себя начало и конец какого-то события.
– Нет, Вань, какой ты лётчик?! Ты философ! – Ваня действительно раньше летал на истребителях. Списали по состоянию здоровья.
– А заболел, предположим, человек и помер?
– Значит, в какой-то промежуток времени была включена эта информация для завершения данного цикла.
– Ну, а если несчастный случай и жизнь оборвалась! Прервался цикл? – донимался Саня.
– Уж очень глобально берёшь! Может быть, это и есть вмешательство погрешности, не знаю. Человек, встраиваясь иногда в циклы по силе своих способностей и качеств, может влиять на время и информацию, то есть строить собственные циклы, как он хочет. Но большинство плывут по течению и их циклы складываются самостийно.
– Ты хочешь сказать – один землю копает, второй гранит науки грызёт, третий картины пишет, и всё это зависит, какая информация на него свалилась и в какое время?
– Да не совсем так. Мужики, вы уже парите!
– Ты тему развил!
– Г-ха-ха-ха!!!
– «Взрывай» Пол.
Пол подкурил косяк.

19
На следующий день пришла пора возвращаться мне домой. Колян провожал до аэропорта. Все билеты ближайших рейсов на Москву были распроданы. Но, Кол, потолкавшись немного у касс, помог добыть билет на Ивановский самолёт. А там по железке или автобусом, три часа езды – и я в своём городе.   
До регистрации пассажиров оставалось пару часов. Мы вышли на улицу. Пока я покупал свежий номер «Аргументов» и сигареты, к Николаю прицепилась цыганка. Она активно жестикулировала, хватала его за одежду. Он не отстранялся, не отходил от неё – как бы сделал я – а молча с вниманием смотрел ей в глаза. Потом, приблизившись, сказал ей что-то на ухо.
– Дурак! – долетела до меня возмущённая её реплика. Цыганка сразу отстала и присоединилась к группе своих подруг. Они загалдели и стали удаляться. 
– Что ты ей сказал?
– Сказал: «Мне бы бабу, да в голову её вы…», – я увидел одну из последних его лёгких улыбок.
Мы прогуливались неподалёку от аэропорта, бродили по лужайке и почти не разговаривали. Шли рядом, иногда разрывали между собой дистанцию на десятки метров, отдаляясь друг от друга.
Я смотрел на Коляна и с трудом узнавал своего друга: фигура осунулась, цвет лица посерел, вид какой-то уставший. Его чуть выпуклые глаза, наполовину закрытые веками, казалось, были обращены внутрь себя. Во взгляде не было прежнего огонька и задора, как полтора года назад. Он рассматривал узоры сорванных листочков полевых растений, обнюхивал их и вертел в пальцах. Какие сейчас занимают его мысли? Как он будет устраивать свою жизнь?
Разлука с близким другом сжимала моё сердце. Когда-то теперь свидимся? Наши миры разделялись, у нас не было будущего сосуществования рядом, нам не предстояло совместного времяпрепровождения. Каждый уже жил в своём измерении. Я улетал с щемящей грустью, подсознательно понимая, что это завершение наших дружеских отношений, крепость которых никогда больше не повториться.
– Коль, какие-нибудь планы есть на будущее?
– Война начнётся, в партизаны подамся, а может... – тут он запнулся. – Есть у меня одна задумка.
Я не стал допытываться. Не хочет говорить, значит так надо.

Мы обнялись у больших стеклянных дверей, за которыми на аэродромном поле, от нетерпения изнывая ревущими моторами, просились ввысь крылатые машины. Мой Ту-154 взлетел вовремя.   
 
20
Самолёт набрал высоту, выровнялся. За иллюминатором пучились облака-павы. Мило улыбающаяся стюардесса предлагала в пластмассовых чашечках прохладительные напитки. Удобно устроившись в кресле, я развернул приобретённую утром в киоске газету, чтоб за неспешным чтением отвлечься от нахлынувшей грусти, авось удастся и вздремнуть. Читаю заголовок: «Авиакатастрофа под Иваново». Да уж, почитал, расслабился…
В газете был опубликован список погибших авиарейса Минводы – Иваново. Я летел в самолёте с тем же номером рейса, совпадали день недели и время!
Двумя неделями раньше на таком же месте, где сижу сейчас я, сидел человек, наивно полагая, что скоро приземлится на твёрдую надёжную поверхность земли и займётся неотложными делами, обыденными заботами, заглядывая планами в своё будущее. Так считали все в том самолёте, как и должно быть. Перечислялись фамилии экипажа, фамилии пассажиров – восемьдесят восемь человек. Нетрудно было догадаться по фамилиям и указанным годам рождения, что погибло несколько семей с детьми.
 Рядом со мной с левой стороны в соседнем кресле ближе к стеклянному диску иллюминатора сидела молодая мама с лепечущим младенцем, кажется девочкой. «Полноте, Роман Григорьевич, и волноваться нечего, дважды в одну воронку снаряд не попадает, тем более за столь короткий срок», – успокаивал я себя. Но, всё же, невольно рисовалась картина крушения, постигшего людей кошмара и ужаса! Что я, в самом деле? Вот соседка – да, ей-то уж никак не легче. И боится вовсе не за себя, а за своего малыша. Мне их стало жалко. Да знает ли она о катастрофе? Может и думает-то совершенно о другом, мало ли у неё забот. Младенец давно угомонился и мирно сопел на руках мамочки.
Я погрузился в размышления о поездке, вспоминая разговоры с другом, радостные мгновения общения и грустное расставание. Эх, как же я не догадался оставить Коляну денег?! У меня было ещё несколько сотен рублей, они бы ему очень пригодились.
Интересно, по теории Ивана, завершился один из циклов моей жизни или он ещё не закончен? Или кто-то уже бросил зары и началась новая партия? Могу ли я что-то изменить? Циклы, циклы… мотоциклы. Да уж, Ваня залепил про циклы. Что он там про погрешность говорил? А, что её нельзя учесть. Вообще, что она из себя может представлять? Чья-то сила, некая воля? Стоп, стоп… Стоп: это что же, по его теории получается, что Бог является погрешностью?! Бред какой-то! 
Чувство тревоги вернулось, когда, мы подлетали к месту. Самолёт того злосчастного рейса разбился при заходе на посадку, упав на окраине посёлка Лебяжий луг. При снижении высоты фюзеляж нашего ТУ-154, вдруг, стал вибрировать. Таких ощущений испытывать ещё не приходилось: до этого я летал на аэробусах, где от перепада высоты, только если уши закладывало. Ну, или когда в воздушные ямы проваливаешься, очень напоминает резкий толчок при спуске на лифте – сердце с лёгкими оказываются за мочевым пузырём. Это я в первый свой полёт на ИЛ-18, в пятнадцать лет, думал, что все самолёты трясутся и машут крыльями. 
Мы сделали предварительный круг над аэродромом. В Ивановском вечернем небе ни облачка – одна синяя бесконечность. Шасси наконец-то коснулись земли. Я порадовался за себя и свою попутчицу с младенцем. Настроение моё улучшилось, и даже очень. 
Надо менять свою жизнь! Хватит плыть по течению, зависеть от «объективных» обстоятельств. Цель есть – учиться, получать образование: мне это интересно и это моё. Необходимо держаться ценностей, которые отвечают собственному внутреннему состоянию. Пусть будут эти циклы, и как угодно будут они называться: важно наполнять их осмысленным содержанием, надо идти вперёд и стремиться побеждать. Быть, а не казаться; жить, а не существовать! Иначе задохнусь, деградирую, омертвею…

С тех пор больше мы с Коляном не виделись. И спустя много лет я написал стихотворение:

Ко мне друг когда-нибудь приедет
Из далекой стороны,
Просто так вот на рассвете,
Скажет: «Ромка, неужели ты?!»

«Да, конечно я дружище!»,
Крепко обниму тебя рукой,
И пускай с нас время взыщет,
Что давно не виделись с тобой.

Память в сердце часто метит,
И во сне как наяву –
Никого на белом свете
Я так лучше не пойму.

На душе свободно и спокойно,
И вдвоём идти легко,
Моя жизнь размашисто невольно,
Вдруг взлетает высоко. 

Я тоскую. Ноет моё сердце.
Друг мой, приезжай скорей!
Скурим сигарету по затяжке вместе
И пойдём за пухом тополей.
                2009-2010 г.г.
_______________
Эпилог следует…