Исповедь

«Покаянием мы исправляем всё новые и новые грехи наши. Дар покаяния дан нам потому, что после крещения нет иного способа призвать нас ко спасению кроме подвигов  и слёз, кроме исповедания прегрешений и удаления от зла».
Ада  медленно закрыла книгу, старую, потертую, с выпадающими истрепанными по краям листами. По-видимому, это была очень нужная людям книга.
Ада подошла к окну. От остановки медленно отъехал автобус, пропустил несколько мелких машин и повернул налево, на улицу Пловдив. Ада Ангелова знала эту дорогу. Дорогу к Храму…
«Я выходила из дома. Пешком через бульвар Сливница, по улице Чавдарица, по улице Виктор Павлов. Вот и метро Вардар. Три остановки до метро Сердика. Потом пешком до бульвара Цар Освободител, мимо Святой Софии, на этом месте раньше, я помню, был памятник Ленину.
Иногда я выходила из метро на остановку пораньше, на Опълченска, и широким бульваром Тодор Александров спокойно шла к церкви. Но бывало это нечасто, если только я чувствовала в себе достаточно сил для такой прогулки. Не принимаю я нынешней Софии. Помню, раньше город был и чище, и красивей.
В иные дни я добровольно накладывала на себя епитимью и от дома шла пешком в центр, до бульвара Цар Освободител. И не далеко, но ноги гудят уже, подходя к церкви. И внутренне радовалась я такой усталости, как будто искупала я хоть малую часть своей  вины. Перед кем? Зачем? Об этом я уже не думала. Но чувство, что с души спадала какая-то неясная тяжесть, радовало.
По улице Пловдив, затем улица Габрово, бульваром Константин Величков и налево, на бульвар Тодор Александров. Вот и Святая София. Шумная площадь Независимост слегка раздражала своей суетой и беспорядочностью, но Спасение было уже рядом».
Ада ходила в центр города, на улицу Цар Освободител, в русскую церковь. Церковь святителя Николая Мирликийского Чудотворца, известная как русская церковь в Софии – изящный белый домик с зелеными куполочками, сливающимися с хрупкой зеленью окружающих ее берез. В этой церкви захоронен святой Серафим, и люди идут сюда за чудом. Ему пишут молитвенные письма, и святой Серафим делает порой такие вещи, которые иначе как чудом и не назовешь.
«И, представьте, как-то встретила около Святой Софии Лёню! Он был с очаровательной девушкой, оказалось – его дочь от не первого и не последнего по счету брака, в этом отношении Лёне не очень-то повезло. Не нашел он в жизни свою половинку. Искал много, долго, но не нашел. А ведь это должна была быть я. Но я нехорошо поступила с Лёней. А он не стал устраивать сцен, хотя я знаю, что любил меня. Просто отошел в сторону. Так вот, эта девушка, дочь его,  приехала к отцу  в гости, Лёня работал в Болгарии переводчиком.  И мы так неожиданно и случайно встретились. Теперь в Софии я не одна. Но готова ли я к следующей встрече со своим прошлым? Наверное, нет. И пусть Лёня спокойно живет и работает в Софии, я просто буду знать, что он где-то рядом.
Господи, я пришла открыться перед Тобой, сказать Тебе о всём тёмном, нечистом, мрачном, порочном, что во мне есть; и я Тебя прошу меня исцелить».
Ада медленно открывала тяжелую дверь и входила внутрь. Теплый и густой запах ладана, воска, еще чего-то, что, несомненно, указывает на близость Всевышнего, окутывал, обнимал, успокаивал. Через подрагивающее пламя оплывающих свечек иконы как будто вели безмолвную беседу с прихожанами.
«Где двое или трое собраны во Имя Мое, там Я посреди них» - Ада вдруг вспомнила эти слова из Евангелия и оглянулась. Ровный распевный голос читал вечные строки о страданиях Иисуса Христа, немногочисленные посетители нестройно крестились. Одна женщина чуть в стороне, стоя на коленях, вторила читающему, часто крестилась и кланялась в пол.
«…Я плакала от радости, что Жоринька рядом, что я принадлежу ему и только ему, а впереди у нас длинная, длинная жизнь. А все неудачи мы встретим вдвоем, и покажутся они нам малыми, и окажутся они и не  неудачами вовсе. И эти слезы, пусть и радостные, не давали мне видеть чуть дальше. А Жоринька неуловимо отдалялся от меня. Отдалялся, отдалялся.
И скоро глаза мои опять полнили слезы, только были это не слезы счастья, когда мой Жоринька сжимал меня в своих объятьях, а слезы отчаяния. И они выжигали мне глаза.
В такие минуты, а они складывались в часы, я абсолютно бесцельно ходила по улицам, еще и еще проживая мои с Жоринькой встречи. Увы, то были лишь воспоминания.
А в один из таких бесполезных часов я встретила Витю. Витя Лиходеев. Из соседнего дома. Хороший парень, но, кроме Жориньки, для меня ведь тогда никого не существовало. Нет, Лёня, конечно же. Лёня Весьмиров. Моя первая любовь. Но дети мы еще были. В школу и из школы, мороженое на соседней улице. Вот, собственно, все. Русскому языку он меня обучал. Мы когда переехали в Советский Союз, в Москву, я ходила в шестой класс. По-русски знала всего несколько слов. И сразу в школе смеяться надо мной. А Лёня очень помог. А я ему болгарские слова растолковывала. Рассказывала о Софии, о Болгарии. В Москве в то время лишь фанаты козыряли знанием творчества Юрайя Хип – такой английский музыкальный коллектив. Рок-группа. Хорошие песни пели. И была у них песня – Июльское Утро – July Morning – настолько в Болгарии ее любили, что каждый год в ночь с 30-го июня на 1-е июля в Варне, в порту, собиралась молодежь и всю эту ночь пели любимую песню. Да и не только в Варне. По всей Болгарии на пляжах пели Июльское утро. Я была маленькая еще, но старшие ребята из нашего и соседних домов ездили. Фотографии показывали. Здорово. Может, поэтому и заинтересовался Лёня языками, странами.
А потом появился Жоринька… Я уже взрослая, в девятом классе, с Лёней стало неинтересно…
Жоринька рассказывал мне, что хочет стать артистом. Он прилично играл на гитаре, пел, знал много песен. Помню, очень проникновенно, прямо-таки дрожь по всему телу пробегала, пел он мне:
Cry baby cry,
make your mother sigh…
Ну и поплакала я, естественно, и повздыхала мама моя. Да что тут говорить. Молодая была, глупая. Но не поднимается мысль пожалеть обо всем этом.  Хоть и жизнь наперекосяк.
Много говорил Жоринька о перевоплощении, правде и лжи в искусстве. Да и в жизни тоже. Я думаю, что не одну книгу по актерскому мастерству прочитал он тогда. А на наших отношениях проверял свои знания и умения.
Надо сказать, преуспел он. Очень любил рассуждать о моем имени. Я когда первый раз в школе появилась, тут же прозвали меня Ад. Жоринька единственный заступался за меня, даже подрался несколько раз с мальчишками. Он где-то вычитал, что Ада – второе, после Евы, женское имя, упоминаемое в Библии. Значит – нарядная. И девушки по имени Ада вырастают в смелых, трудолюбивых, но упрямых женщин, непоседливых, чувственных. Эти его слова я помню до сих пор. Честно говоря, сбылось только одно – судьба у женщин по имени Ада бывает трудной, ей очень сложно выйти замуж, а уж коли вышла – брак почти всегда неудачен. И это правда. И только это.
А все остальные слова оказались обманом. Но поняла я это не сразу. Обида была такая, что хотелось утопиться, повеситься. Но потом как-то притерпелась. А Жоринька до того, видимо, вжился в свою роль соблазнителя, что долго еще звонил мне, рассказывал о своих успехах и победах над женщинами. А потом вдруг пропал. Даже не знаю, куда и делся. Быть может, он до сих пор страдает во втором круге Ада, носимый диким ветром. А я должна быть с ним, как Франческа рядом с Паоло. Но он где-то один. Я знаю, что один.
Я заблудилась в дремучем лесу земного бытия даже не на полпути, а гораздо раньше. И звери, вышедшие мне навстречу из чащи этого леса – рысь, лев и волчица, лишь недобро посмотрели на меня. Только рысь сделала несколько шагов в мою сторону, порычала, а потом и скрылась среди исполинских деревьев вслед за волчицей и львом.
А все это время рядом со мной ходил Витя. Я, признаться, его и не замечала. Однажды он прочитал мне свое стихотворение. Небольшое, я его помню до сих пор:

Лето. Полдень. Мы с тобою под большими небесами.
Ты сплетала мне венок из повилик.
Я в восторге. Я смотрел на все раскрытыми глазами,
Мне казалось – этот мир равновелик.

Но укрыли небо тучи, и закапал мерзкий дождик.
Вряд ли радоваться жизни дальше сможем.
Посерело все. Поблекло. Пострашнело. Да. И что же? -
Этот мир и все мы в нем равноничтожны.

Посмеялась я над Витей: «Повилика – сорная трава, вредная даже, зачем же из нее венок плести? И вообще…» Витя ничего не ответил, ушел. Вот так оттолкнула я хорошего человека. Потом, правда, мы встретились еще. И даже какое-то время были вместе. И родился у меня сын. Но Витя был уже далеко. В мыслях и чувствах далеко. Этих чувств и мыслей после него осталась целая тетрадка:

Все в жизни переменчиво подчас.
Сегодня ты осенний дождь не любишь.
Но ты такой один лишь только раз,
А завтра ты другим каким-то будешь.

Сегодня ты обижен на пустяк,
Рассержен на несказанное слово.
А завтра ты на эти же слова
Лишь рассмеешься, не найдя другого.

Так жизнь идет тихонько день за днем.
И вот уж солнце за гору садится.
И обожжет тебя невидимым огнем,
Но во вчера нельзя нам возвратиться.

Вчера нам не вернуть, как ни воюй.
Оно уже в истории укрыто.
Но ты, мой друг, об этом не горюй –
Оно ведь в памяти твоей не смыто.

Но суждено и ей уйти с тобой.
Твой смех, обиды – никому не нужны.
Сегодня ты осенний дождь не любишь,
А завтра…

А через несколько лет Витя умер. От алкоголизма. Много он пил, как-то выпил что-то не то. И все…

Я задержать хочу мгновенье –
Сквозь пальцы утекает время.
Не остановится ни тленье,
Ни ночь, ни осень, ни рожденье.
И прорастает, без сомненья,
Лишь в землю брошенное семя.

Я задержать хочу мгновенье –
Сквозь пальцы утекает время.
И, приготовившись к паденью –
Не по хотенью, а веленью –
В тот час, уже забытый всеми,
Но уронив на землю семя,
Ждет каждый свой шаг
В Никуда и Нигде…

Лишь только круги
На грязной воде…


…Через много лет я смогла вернуться в Болгарию. Сын купил мне малюсенькую квартирку на улице Мелник. В Софии. А мне большего и не надо. Приехала я  - и не узнала город, не узнала Болгарию. Да, деньги, без души, без ощущения приятности между людьми абсолютно бессмысленны и в результате – ничего хорошего. Да, вот еще вспомнила: уже несколько позже, после расставания с Жоринькой, после истории с Лёней и Витей Лиходеевым где-то вычитала я про богиню древнегреческую по имени Ата. Страшное такое существо, которому древние греки приписывали все заблуждения, даже помрачение ума.
Может, я и принесла вред, зло и Жориньке, и Вите, и Лёне. Пусть они простят меня, если смогут, услышат. Если вспомнят обо мне, наконец. С Жоринькой-то я наверняка встречусь. Ведь буду проходить второй круг – а он там. И увидимся».
Вечерело. Серо-синие клочковатые тучи с короткими просветами серо-голубого неба вдруг оттенились ярко-оранжевым. Под лучами заходящего солнца потеплели фасады домов вдоль бульвара Тодор Александров. Ада, немного примиренная с собой после нескольких часов, проведенных в церкви, медленно шла в сторону дома. Она еще ощущала густой запах воска, пропитавшего каждую складку одежды. Но этот запах стал уже необходим Аде. Она вспомнила, как заходила однажды в католический храм Святого Иосифа, недалеко от площади Святой Недели.
«Высоченные своды создавали ощущение огромного пространства, и в нем медленно плыли звуки органа. Несколько раз в Москве я заглядывала в Католический Собор, если правильно помню, Непорочного Зачатия Святой Девы Марии, на Большой Грузинской улице. Там тоже невероятный объем, орган, иногда его величественные аккорды и пассажи смягчала скрипка. Просто мурашки по коже. И я стояла у колонны, а то и  присаживалась на скамью, сидела и ни о чем не думала. И было как-то волнительно, но хорошо. Я думаю, что именно в эти минуты во мне, в моей душе, происходила жестокая борьба меня, смиренно преданной Всевышнему, с моими же слабостями, заблуждениями. Чуть позже я прочитала где-то, что в католической вере нет обряда крещения абсолютно несознательных младенцев. В возрасте семи-восьми лет проводится миропомазание, это уже вполне сознательный возраст, ребенок получает еще одно имя, его он выбирает себе сам, и вместе с именем –  образ святого, поступкам которого он намерен теперь сознательно следовать. По-другому называется  Конфирмация. И должна она служить укреплению в вере. Наверное, это тоже грех – заглядываться на традиции иной веры, да еще и одобрять их. Прости, Господи, меня грешную. Но, тем не менее, верится мне в некий мешок, сундук, в котором хранятся Добрые Дела, сотворенные Иисусом, святыми, благочестивыми людьми. Верю, что дел этих много больше, чем оступившихся в вере людей. И верю, что из этого мешка или сундука можно давать нуждающимся во искупление их грехов. И даже нужно».
Ада медленно повернула с улицы Пловдив на улицу Мелник. Вот и дом. Вон, в пятом этаже, черный провал, выделенный ярко освещенными соседними окнами. Это два окошка квартирки, в которой  живут Ада, Одиночество и Безысходность.
А на столе в комнате лежит Книга:
«Обратитесь каждый от злого пути своего и исправьте пути ваши и поступки ваши».