Владимир Крайнев приглашает

Пламя свечи
Мерцает в ночи,
Тени, шёпоты, сны…
Из тишины
Звуки слышны,
Пламенем озарены.
И высота,
И немота
Неба с тысячью звёзд!
И от свечи
К звёздам в ночи
В вечность протянут мост.

Нисколько не виртуальная, а вполне реальная ситуация, сложившаяся 12-13 февраля 2004 года, накануне объявленного на афише концерта.
Мы готовились к VII Международному конкурсу пианистов Владимира Крайнева (Харьков, 19-31 марта 2004 года). Это один из двух украинских суперконкурсов. Посвящённым известно: здесь шансов на победу почти нет. Впереди планеты всей – китайцы, японцы. Тонг Бо, Ясуда Хидеказу, Жанг Зуо, Тай Янг, Нария Ноги – вот неполный список конкурсантов, получивших преимущественно Grand Prix на последних крайневских состязаниях. Кроме харьковчан, играющих «на своём поле», поток украинских пианистов уменьшается год от года, но всё же каждый раз отыскивается очередная стайка мотыльков-камикадзе, готовых безоглядно лететь на манящий, и, кажется, стабильно горящий в Харькове конкурсный огонь.
Серьёзная подготовка к конкурсу предусматривает «обкатывание» программы в условиях, приближённых к конкурсным. Идеальное – равно как по размерам, так и по акустике – помещение в Киеве – Малый зал консерватории.
Мне удалось заполучить этот зал на вечернее время 14 февраля и даже добыть разрешение на двухчасовую репетицию 12 числа.
Чрезвычайное везение!
Сейчас этот зал для учащихся школы им. Лысенко абсолютно недоступен. Странная логика! Ведь наши выпускники – поистине «золотой фонд» для консерватории, которая не желает участвовать в становлении своего потенциального контингента.
Итак, 12 февраля мы с Лидой в полной боевой готовности. Ровно в час дня входим в Малый зал. Зима стоит тёплая, на улице плюс четыре. Сбрасываю лёгкую кожаную куртку, но ненадолго. В помещении довольно прохладно. Включаю люстру над сценой. Несмотря на просторные четыре окна в зале царят унылые зимние сумерки.
Всё.
Начинаем репетицию.
Что такое репетиция со школьником?
Это десятки, тысячи, миллионы компромиссов.
С одной стороны:
мировые исполнительские стандарты, музыка, исполненная выдающимися мастерами на замечательных роялях в совершенных студийных условиях. Записывая диск, не спешат. Не обязательно сделать запись в первый же день.
С другой стороны:
вместо яркой, сложившейся личности исполнителя – более или менее зрелый ребёнок. Вместо прекрасного, проинтонированного рояля – инструмент совершенно непредсказуемый, с неожиданными звуковыми провалами и колдобинами.
Как-то, несколько лет назад, в этом же зале, после большого концерта моего класса, уже за праздничным столом мой сын, услышав наши сетования на неровную клавиатуру и, в частности, на «проваливающийся» в ряду звуков соль диез, «родил» экспромт:
Да, в мире музыкальных грез
Рояль всегда имеет вес,
Но, несмотря на соль диез,
Сквозь чёрных нот дремучий лес,
Хоть не без помощи небес
Пробилась музыка, оh yes!
Когда-то этот рояль Малого зала был филармоническим (25-30 лет назад). Сейчас в нашем распоряжении «афинские развалины»!
Но, слава Богу, что хоть на таком Steinway`е мы можем поработать, здесь есть возможность оценить уровень готовности в масштабном помещении и услышать реакцию слушателей.
Во время репетиции на пробы и эксперименты – табу. Жёсткая необходимость уложиться в два часа. Именно столько идёт наша программа. Лиде предстоит завтра сыграть три тура, поэтому важно, чтобы и на репетиции прозвучало всё полностью, рассчитать силы.
Что советовать ученику во время репетиции?
Слишком прикрутишь гайки – вся работа может пойти насмарку. Перехвалишь – снизится исполнительский контроль. Вот так, балансируя на острие ножа, пробираемся «сквозь чёрных нот дремучий лес». После подобной репетиции – полная опустошённость. Как после олимпийского кросса.
Ровно в 15 часов мы завершаем прогон огромной программы.
Ровно в 15 часов неожиданно вырубается свет.
Недобрый знак!
Киевская консерватория для меня – чужой казённый дом. Расслабляться и благодушествовать в этих стенах у меня не очень получается. Предчувствуя неприятности, захожу в кабинет проректора. Там уже сидит декан фортепианного факультета И.В.Павлова. Узнаю, что в консерватории неделю назад за неуплату отключили отопление, а теперь и свет.
Спрашиваю, можно ли ученице сыграть программу при свечах. Ия Вячеславовна понимает безвыходность моего положения, знает, что другого времени в Малом зале у меня не будет, но вынуждена развеять мои фантастические идеи.
Соображения следующие:

Чтобы в зале было светло, необходимо несколько сот Бог весть где и за какие средства раздобытых свечей;

и даже если это обстоятельство не является проблемой, то безусловная проблема – укрепить забытые источники света; пушкинские времена безвозвратно миновали;

никакая пожарная охрана не допустит проведения концерта при открытом огне;

никакая вахта у входа в консерваторию не пропустит публику в здание, погружённое в кромешный мрак.



«Тоска. О, жалкий жребий мой!» -- проносится в голове заключительный ми-минорный вихрь из «Евгения Онегина», когда я спускаюсь по лестнице мимо бюста Чайковского.
На следующий день ноги сами приносят меня в консерваторию.
Ни тепла, ни света…
Афишный стенд. На то же число, 14 февраля, назначен скрипичный концерт – днём, в 13 часов. Звоню коллегам-скрипачам и получаю информацию, что они выступать не будут: концертмейстер не может играть в полумраке.
Я тоже должна аккомпанировать сорокаминутный Концерт Рахманинова, и там есть что поиграть! Мне тоже будет темно, но если поставить рояли «валетом», хвост в хвост, я окажусь возле окна и тогда, возможно, что-то и разгляжу в нотном тексте.
Прошу в деканате разрешения перенести наше выступление на скрипичное время и получаю «добро».
Но кто же придёт в столь раннее время на наш концерт?! Без предварительной договорённости?! Обзвонить всех слушателей за короткий, уплывающий день абсолютно нереально. Звоню выборочно, бессовестно умалчивая об отключённом отоплении. На наше несчастье – ещё и резкое похолодание на улице: днём -12. Приглашая на концерт, прошу потеплее одеться, предупреждаю, что в зале прохладно, но мой язык не поворачивается сказать, что здесь градусов шесть или семь, не больше. Нам необходима публика! Да простится мне эта ложь.
14 февраля…
На нашем концерте человек пятьдесят. Учитывая форс-мажор, это идеально. Дорогой для нас с Лидой слушатель – моя бывшая ученица, а ныне доцент фортепианной кафедры – Оксана Рынденко. Она сидит в этом промозглом зале, небрежно набросив шубку, ей к таким экстримам не привыкать, зато на Лидочке несколько свитеров.
Мы играем все три тура с двумя миниантрактами. В паузах солистка пьёт горячий чай из термоса, а я рассказываю слушателям о наших проблемах и прицелах.
Магнитофон на батарейках – верный летописец. Позже я напишу на кассете: «В могильном холоде исполнена программа».
Несмотря на блокадные условия – мы сыграли! Собрав воедино мнения слушателей и впечатления от беспристрастной магнитофонной записи, определяем близлежащие задачи. Наиболее уязвим первый тур. Пять недель, остающихся до конкурса, мы штурмуем es-moll`ного Баха, «Аврору», Кампанеллу.… Это же первый тур! Даже при небольших недотяжках второй тур может и не состояться! На программу второго тура тратим минимум времени. Третий тур отодвинут до лучших времён.
19 марта в Харькове стартует крайневский конкурс. Полагающаяся каждому десятиминутная репетиция – подарок судьбы благодаря потрясающему роялю “Yamaha”. Его обслуживает специально присланный фирмой настройщик – японец. Десять минут истинного профессионального наслаждения. Лида превосходно звучит на репетиции и так же превосходно играет программу первого тура. У меня на глазах слёзы счастья.
Конец конкурсного дня.
В гардеробе совершенно незнакомые люди обсуждают только что услышанное, хвалят Лидочку. Она проходит на второй тур.
Сколько раз мне доводилось наблюдать, как конкурсанты, предельно собравшись на первом туре, не удерживают планку на том же уровне…
Лида играет второй тур хуже, чем могла бы.
Я успокаиваюсь. Результат ясен. Мечтаю положить голову на подушку в вагоне поезда и выбыть из этой вулканической круговерти.
Уехать, не узнав результата? Ну это, пожалуй, уже слишком.
Мы с Лидой отправляемся на прогулку. Уличная толпа сразу отвлекает от конкурсных волнений. Разглядываем дома на Сумской. Обсуждаем архитектурные стили. Харькову не очень повезло в отношении архитектуры: он не удержался в статусе столицы. Его городские ансамбли зачастую складывались случайно, дворцы и хижины мирно уживались в пределах одной улицы и даже одного квартала.
Однако мощный строительный бум, охвативший нынче большие города Украины, стремительно меняют их облик, что мы ярко видим на примере Киева. Многие киевляне не одобряют неделикатного вторжения в исторически сложившиеся архитектурные ансамбли, но… «Живая собака лучше мертвого льва.» Думаю, что этот процесс массовой застройки может оказаться по большому счету благотворным для Харькова: уйдут в небытие развалюхи из центра. Что же касается высокого вкуса, то это уже из области сказки.
Гуляем долго. Где-то около шести вечера, когда объявления о результатах второго тура уже безусловно вывешены, мы снова приближаемся к нашему лобному месту. Лида идёт смотреть списки без меня, а я проверяю содержимое кошелька. Всё в порядке, можно ехать прямо на вокзал, денег на билеты хватит.
А вот и Лидочка. Между нами метров сто. Она движется не быстро и не медленно. Лицо сосредоточенное, не улыбчивое.
Всё ясно. «Сделал, что мог, и пусть, кто может, сделает лучше».
Лида подходит ко мне.
«Ну как, Лидочка? На вокзал?» -- спрашиваю я.
Молчание.
И вдруг она говорит: «Я прошла».
Немая сцена.
С одной стороны – безмерная радость.
С другой… Программу третьего тура – Концерт Рахманинова – мы не играли с того самого экстремального 14 февраля, уже полтора месяца. А усталость! Мозги ворочаются заторможено, душа просит покоя, ноги становятся ватными.
«Пошли заниматься» -- как автомат, произношу я.
Свободных классов сколько угодно.
Для подавляющего большинства конкурс уже закончился. Берём большой оркестровый класс с неплохим роялем.
-- Ну, давай, Лидочка, играй концерт!
-- Весь? – пугается Лида.
-- Нет, пока первую часть.
Девочка моя дорогая! Концерт звучит совсем неплохо, как будто мы и не прекращали работать над ним. Убедительно, образно, технически безупречно.
-- Давай дальше, -- прошу я.
-- Мне пора ужинать.
Иди, моя хорошая. Уплетай за обе щеки, тебе нужно много сил. Мне есть совершенно не хочется. Сыта происходящим.
Вне подробностей – они улетучились в суматохе и напряжении – но с каким-то тёплым удовольствием я вспоминаю наш третий тур, выступление с симфоническим оркестром, успех у искушённой публики, вызовы на поклон ещё и ещё…
В итоге лауреатский диплом и солидная денежная премия.
А потом – поездка на другой, французский конкурс, в весенний, апрельский Париж! Цветущий сквер возле Нотр-Дам, цветущий сад Тюильри; улица Ленина, что в районе Баньоле, тоже в цвету – по ней мы ходим в консерваторию заниматься; цветущий Монмартр, где нас увековечивают на листах ватмана художники вблизи Сакре-Кер…
А потом – возвращение домой, кошмарная неготовность учеников к экзаменам, мгновенное растворение парижской феерии в вязкой прозе школьного, почти школярского бытия…
Но это уже другая история.

Лариса Вакарина, Киев.