О пользе курения

История эта не выдумана мной. Вероятно, была выдумана кем-то еще, вероятно, имела место действительно быть в жизни, я наткнулся на нее в какой-то книге. История не жила там своей жизнью, она являлась частью большего по объему произведения, и особого внимания ей не уделялось. Считаю это не вполне справедливым, потому постарался наделить историю самостоятельной душой, растянуть из пары абзацев в полноценный рассказ, добавить живых образов, персонажей и представить вашему вниманию…
И да простит меня автор за такую самодеятельность.



"Пусть мёртвые сами хоронят своих мертвецов", -
 Сказал мне приятель, и я улыбнулся в ответ,
 И я, улыбнувшись, подумал: "В конце-то концов
 Пусть сами хоронят себя, почему бы и нет".
                В.А.Лейкин


                -= 1 =-

Молоденький журналист не спеша брел домой, загребая пыль длинными штанинами. День не задался. Работы не было, редакция, похоже, в его услугах не особо и нуждалась: все более или менее серьезные задания раскидали меж опытных сотрудников, ему же доставались обычно либо пара заметок про неуклюжие события города, либо же не доставалось вовсе ничего. А за ничего и платят, как известно, никак.
Сокрушался журналист не столько из-за денег. Ему нравилась сама профессия, нравилось брать интервью и составлять грандиозные репортажи, легким росчерком пера передавая читателям все богатые ощущения, приукрашивая скучную информацию живостью и эмоциями. Журналист часто мечтал в своей старенькой однокомнатной квартирке, как в один прекрасный день поручат сложное и глобальное задание, как шедеврально исполнит, и как выпрямится спина от признания таланта.
Однако, жизнь шла чередом, месяцы, а потом и годы делали свое, постепенно журналист разочаровывался в работе, все чаще сомневался в нужности профессии.
- Эй, паренек. Спичек не будет? – хрипловатый голос бесцеремонно раздвинул тучи в голове.
Журналист огляделся. Думы завели его в непонятный дворик. Кажется, тут он раньше никогда не был. Внешне непримечательный двор представлял собой привычное обособление от шумного мира. Тесно сдвинутые по периметру пятиэтажки окружали зелено-песочную площадь, хаотично утыканную клумбами, горками, каруселью и собачьими какашками. На карусели блестело свежей краской выведенное неуверенной пубертатной рукой бессмертное слово «***».
Кажется, действительно не приходилось тут бывать. И занесет же дума окаянная… Впрочем, журналист не испугался и не удивился. Он прожил в Городе всю свою не слишком долгую жизнь и был уверен, что вот эта арка выведет его в привычное и знакомое шумное место, набитое эгоистичными и вечно спешащими людьми. А здесь… Здесь ведь, кажется, к нему кто-то обрати…
- Ну ты чего, парень? Оглох, что ли? – на этот раз голос не застал врасплох. Он принадлежал некрупному мужичку неопределенного возраста. Ему могло быть и сорок, и шестьдесят лет с одинаковой легкостью. Обычно так выглядят люди, посвятившие свою жизнь нелегкому физическому труду на благо советской родины и не менее тяжкому общению с бутылкой. Сидел мужичок возле ближайшего подъезда на видавшей всякое покосившейся скамейке. У скамейки недоставало досок, но зато была спинка, компенсировавшая с лихвой этот недостаток.
- Я говорю, прикурить есть? – мужичок нетерпеливо повертел в пальцах папиросу.
- Д-да, конечно. – Журналист в пару шагов сократил расстояние до аборигена, параллельно доставая зажигалку из кармана.
- Ну вот, – довольно запыхтел папиросой мужичок. – А то шибко неохота костями-то трясти до киоска за спичками.
«Киоск» у него получился с придыханием, мягко, по-советски – «Киёск». Вообще, от речи веяло каким-то домашним уютом, вызывающим доверие. Журналист проникся к аборигену симпатией, даже захотелось сделать что-то приятное. Он полез во внутренний карман и достал полупустую пачку «Явы».
– Зачем травите себя папиросами? Возьмите. Не «Парламент», конечно, но все получше.
– Хе, спасибо, паренек. Но это не просто папиросы…
«Неужели, дурью балуется на старости лет?», мелькнула мысль, но мужичок продолжал:
– Это не просто папиросы. Это… – многозначительная пауза. – «Бе-ло-мор-ка-нал». Они, если хочешь знать, мне жизнь спасли. Два раза. Вот так вот. Так что дрянь свою сам кури, а мне милей ничего нету.
Последнюю фразу старик произнес сквозь хриплый надсадный кашель.
– Это как же они вам жизнь-то спасали? – журналист недоверчиво прищурился. – Яд же курение, оно только губить может.
– Э-э-э, паря! Да что ты знаешь… Ну-ка, садись вот давай, садись, – мужичок с кряхтением отодвинулся на скамейке, освобождая место.
Журналист с сомнением уставился на не вполне трезвого собеседника, при ближайшем рассмотрении это угадывалось безошибочно, на отчаянно боровшуюся за последние деньки под солнцем перекошенную лавку, на пачку «Беломора», сжатую морщинистыми пальцами. На костяшках пальцев синела татуировка: Витя. По букве, стало быть, на каждую костяшку.
Пачка приглашающе похлопала по скамейке, немедленно отозвавшуюся стариковским кряхтением, скрипом.
«А, все равно день насмарку», решил журналист. Домой не хотелось определенно, приелась уже это холостяцкое убежище. Погода вроде тоже располагала. И он опустился рядом с аборигеном.
– Меня Валера зовут, – абориген протянул руку. Журналист непонимающе покосился на «Витю», но руку пожал:
– Олег… А почему тогда написано «Витя», если вы – Валера?
Мужичок усмехнулся.
– А дружок у меня был. Близкий. Служили с ним вместе, потом работали. Вот это его имя-то… Впрочем, слушай по порядку…


                -= 2 =-

Дембельнулся я, стало быть, в шестьдесят восьмом. При дорогом Леониде Ильиче еще. Ну, в армии танкистом был. А на гражданку приехал – образования никакого, деревня, чего взять-то. Танков нету в народе, а больше-то ничего и не умел. И вот дружок меня и пристроил к себе в забой. Он постарше был, лет на пять. С армии раньше меня пришел. Ну вот и работал шахтером. Горняком, если по-нашему. Слова «шахтер» не шибко любили. Ползали мы на глубину аж в километр почти. Уголь ковыряли. Ух и упахался я там, скажу тебе. Жарища – ужасная, постоянная пыль, крошка. День жизни за год шел. Наглотаешься всякой гадости за сутки, потом несколько лет будешь харкать чернью. Витька-то, тот рычаг крутил значит, чтоб бремсберг подымать. Ручное же все, это сейчас автоматика сплошная. Кибернетика, математика. Кибениматика, одним словом. А тогда ручками все, ручками. А я в забое, киркой машу. Ох, отупляла работа. Свет от каски в одну точку светит, кайло только туда-сюда, туда-сюда. Говорить невозможно, сразу весь рот набивается крошкой, на зубах скрипит. Ни черта не видно. Лампочек не было. По понятной причине. Это ж надо динамо проводить вниз, генератор. Да и самый маломальский взрыв вынесет все лампы к черту. Люди-то что – их сегодня побило, завтра новых наберут. А свет – дорогое удовольствие. Вот и знай, что маши кайлом. К концу смены до ходки еле-еле доползаешь, рук-ног не чувствуешь. Там скорей бы до хаты. Сполоснулся, на койку повалился и спать. Первые недели так и делал. Потом привык, конечно. И время находить начал для жизни, и радость какая-то появилась. Главная радость, конечно, вон, бутылку в сельпо прихватил – и в глотку. Салом закусишь – хорошо! От такой-то жизни я курить и начал. Раньше не курил, не. Спортом занимался. А тут напашешься за день, какой уж на хрен спорт. Забой тебе тренер. И уголь зритель. В шахте-то не курили, ну как рванет. А вечерами на танцы придешь, руки уже вертят папироску. Вот на танцполе я с девкой познакомился. Хорошая девка, хозяйственная. Накормит, напоит, баньку стопит.
Отвлекся я что-то. В тот день меня на верхний штрек поставили. Это и спасло. Витька вниз пошел, а я ближе к солнцу работал. И вдруг чую – газом запахло. Я, понятное дело, кайло бросаю, сам бегом-бегом к ходке, наверх… Тут-то меня и накрыло. Помню удар тупой, грохот и все – темнота, ничего не помню.
Пришел в себя – болит все. Понять не могу сперва, где я. Шевелиться не могу. Тут-то я и вспомнил все. Рукой пошарил в кармане, чиркнул спичкой, смотрю – матушки! Завалило! Куда ни глянь, камень, уголь. И тишина, главное. Каждый мой шорох отдается гулом. А живой же! Будто вот ниша какая-то образовалась, голова в ней торчит и левая часть туловища. Остальное защемило камнем. Не двинуться. Вот, рука только левая шевелится. Осмотрелся – смотрю, капает что-то рядом совсем. Руку протянул, лизнул. Вода оказалась. Откуда она взялась, шут ее знает. Может, какие-то воды подземные. Ну, капает и капает. От жажды не помру.
Начал кричать, а голоса нету, сиплю, не кричу. Черт его знает, куда меня занесло, какая глубина. Подумал так и вырубился опять. Так и тянул. Очнусь, посиплю о помощи, опять уплываю. Сколько провел в таком состоянии – неизвестно. Может, несколько часов, а может, неделю. Времени не ощущается вообще. Нужду под себя справлял, понятно. Провоняло все, а не ощущается запах, привык.
И вот чувствую, все. Подходит мой час. Помирать пора. Надо, думаю, покурить перед смертью. Сначала-то боялся. Думал, опять рванет, мало ли какие тут газы. А тут уже все равно стало. Рванет так рванет. Может, легче даже, чем так вот медленно мучиться. Достал еле-еле папироску, сунул в рот. Спичку, наверное, раза с пятого зажег только, неудобно же одной рукой.
Затянулся так, что даже помутнело. Курю, наслаждаюсь.
И вдруг слышу шум сверху! Топот ног, крики. И близко-близко так, родной, полузабытый человеческий голос спрашивает:
– Есть кто?
– Есть! – шепчу. – Тут я! Тут!
А сам боюсь, услышат или нет.
Тут загремело, загрохотало. Смотрю, небо показалось. И таким оно мне ясным показалось, голубым, родным, что я даже заплакал… Стою, плачу, а меня откапывают, разговаривать пытаются, суетятся.
Ну, тут я опять вырубился.
Очнулся уже в больнице. Перебинтованный весь, в синяках. Пошевелиться больно. А рядом Сонька моя сидит. И капитан милиции, значит. И оказалось вот что. Когда взрыв произошел, меня закинуло волной в самый дальний отсек штрека. Без сознания я был несколько часов. Потом очнулся, а там и не искали вовсе. Суетились, откапывали возле ходки с  бремсбергом. Кто в нижних штреках остался, так тех и не пытались достать, бесполезно. И вот, получается, сворачивали уже операции спасательные. Озаботилась земля-матушка сама о погребении детей своих. А тут проходили мимо солдатики. И дым-то мой заметили из-под земли. Ну и кинулись на помощь.
Вот так вот и спасли мои папироски меня в первый раз… А Витек там и остался, пусть земля ему будет пухом.

Валера затянулся еще раз, закашлялся, послал уверенным опытным щелчком окурок мимо урны к  десятку таких же.


                -= 3 =-

Ни для кого не секрет, что злоупотребление алкоголем грозит в лучшем случае похмельем. Про летальный исход мы сейчас не будем говорить, все-таки, почти все из читающих это сейчас испытывали похмелье, а помирать вот никто еще не удосужился. Перепой – одно из логических завершений  массовой запланированной попойки. Не умеем мы оставлять недопитыми бутылки, пузырьки и рюмочки. Немного реже, но все же случается другое развитие посиделок – когда водка (пиво, виски, коньяк) уже кончилась, а друзья еще нет. И тогда все либо идут за добавкой и продолжают по первому сценарию, либо стараются поймать момент, чтобы и слинять поскорей, и не обидеть собутыльников.
Есть и третий вариант. Совсем уж фантастический. Когда и выпивки достаточно, и компания приятна, и сохраняется дух алкогольной этики. То есть, вроде, и есть что пить, да вот не тянет в хлам насвинячиться. Потягиваешь себе коктейли или бутылочное пиво, совсем даже не плохого качества. Такое развитие наиболее безвредное для печени, нервов и, зачастую, лица, оставшегося не побитым.
На арендованном теплоходике «Марк Фрадкин» третьим вариантом не пахло. Орала дешевая совковая попса, водка сомнительного качества плескалась в стаканах, пьяная публика ударными темпами достигала состояния нестояния. Гулял «Донецкшахтпродукт». И причина веская – сдали полторы квартальные нормы, и повод – день шахтера.
Разумеется, всех рабочих прогулочный речной теплоход вместить не мог, но начальство и ударники добычи отмечали событие на ура. Валерий ударником являлся.
– И вот ты понимаешь, Михалыч, – засветил бычком в мутные воды Игорь Степанович, крепко пьяненький председатель конторы. – Ну не тянет меня дергать задницей под эту чушь, не тянет! Мы с тобой люди интеллигентные, ик! Интеллигентные же, Михалыч?
Покачивающийся Михалыч что-то неопределенно буркнул отказывающимся повиноваться языком.
– Вот и я тебе про то же самое говорю! Мы с тобой тут постоим лучше, поговорим. Природой наслаждаться будем, да? – Игорь Степанович повел рукой в сторону царствующих на берегах терриконов мусора. – Валерка, ты чего?
Валерий похлопал себя по карманам, глядя на Михалыча, Игоря Степановича и абсолютно трезвого в силу занятости рулевого, занятого исключительно штурвалом.
– Да вот. Папироски оставил внизу.
– Брось ты эту гадость курить. Травишь себя всякой ерундой. На вот, угощайся! – на свет появилась пачка первых тогда, но ужасно модных “Marlboro”. – Вся Америка такие курит.
– Травлю, говорите? – Валерий усмехнулся. – Это мы в забоях себя травим. А с такой жизнью что наши папироски, что эта заграничная дрянь – все одно. Да и сами знаете, Игорь Степанович, после того раза я и не курю ничего, кроме «Беломора».
– Ну, дело твое. Давай топай. А мы пока тут порулим. Правда, капитан? – нетвердый взгляд председателя упал на рулевого. – Дай баранку покрутить, а?
– Не полагается же, Игорь Степанович, – растерялся последний. – Инструкция и все такое
– Да чего ты сцышь, паря? Успокооойся, все будет нормально. Я только подержусь за эту штуковину и все. Может, сына в моряки отдам! Правда, Михалыч?
Рулевой прекрасно понимал, чем может грозить такое своеволие. В лучшем случае строгим выговором. Но не подчиниться Игорю Степановичу, имеющему большие связи на верхах, было сложно. Тут уж увольнение как минимум.
– Ну, вот только не крутите его, ради бога! Просто держите и все. А я тут, рядышком постою. – Рулевой затравленно оглянулся на шумевшую под Пугачеву компанию пьяных горняков на верхней палубе…

– И вот тут, понимаешь, я в каюту-то захожу, – посмотрел на Олега рассказчик. – В пиджак руку засовываю. Вот они, родимые мои папироски… И тут ка-а-а-ак даст! Все послетало с полок, шум, гам, я аж на ногах не удержался.
А произошло-то вот что. Там мост шел, через реку-то. Железнодорожный. А уровень берегов разный. И мост, получается, не горизонтальный был, а как бы на подъем. У одного берега пониже, у другого, соответственно, повыше. Ну, Игорь Степанович, значит, дернул штурвал-то по пьяни, не удержал, теплоход на полном ходу и дал влево. Где пониже. И прямо в мост. Верхнюю палубу снесло к чертовой матери. Кровавая каша просто получилась. Почти все, кто там гулял, отдыхал, смешались с закуской. И Игорь Степанович, и Михалыч, и рулевой – всем край. А кто как-то выжил, успел скакануть за борт, тех, получается, летящими сверху вагонами прибило.
И ведь, не закончись у меня курево, паря, я бы тоже там стоял. Понимаешь? Вот так вот второй раз мне мои папироски жизнь спасли… А ты говоришь, «Ява».
Валерий зашелся в приступе кашля, хватаясь за бока.
– Это же удивительнейшая история! – Олег покачал головой. – Об этом надо обязательно напечатать в газете. Вы как смотрите на это? Давайте, на днях я заскочу и подробно все законспектирую, а?
– Да мне-то что, кха-кха… Давай, залетай, акула пера. Пару пузырей мне поставишь и пиши что угодно!


                –= 4 =–

На днях не получилось. Так часто случается, когда планируешь одно, а потом дела начинают накладываться одно на другое, времени не остается вообще, и планы потихоньку зарастают свежачком.
Сперва Олега неожиданно отправили в командировку. Да не куда-нибудь, а в Сочи, составлять объемную статью о работах в преддверье Олимпийских игр. Откуда у небольшой газетенки средства для дорогой командировки Олега не интересовало. Вероятно, оплатил кто-то из политиков. Почему отправили именно его, а не кого-то из начальства, тоже неважно. Главное – написать. Можно сказать, это именно билет в будущее. Если он справится с задачей блестяще, а он справится, то руководство явно оценит потенциал молодого журналиста по заслугам.
Статья получилась великолепная. Яркая, анализирующая, охватывающая весь фронт работ. Помимо статьи Олег привез с юга несколько интервью с высокопоставленными деятелями и с десяток заметок. Таким образом, его материал занял весь субботний выпуск газеты.
И оценили! И поперло! Яркие интервью, интересные репортажи, злободневные фельетоны – все это навалилось на Олега веселым и оплачиваемым трудом. Журналист порхал по городу, упражнялся в вычурности текста, бросал читателям аллегории, как кость голодным псам. Франциск Сальский незримо витал над его деяниями, поддерживая и воодушевляя на подвиги.
И вот, наконец, знакомый двор, знакомая надпись на заборе и знакомая скамейка-инвалид. Правда без Валеры.
«Вот дьявол, –  ругнулся Олег, опуская костлявый зад на скрипучую поверхность. – А ведь я совершенно забыл попросить у него адрес. Придется ждать».
Из потрепанного чехла вылез блестящий нетбук, выгодно контрастирующий с окружающим миром. Пальцы привычно зашуршали по мягким клавишам. Почему бы не поработать, пока ожидаешь…
Несколько часов и пачка «Явы» пролетели моментально, все-таки интересное занятие убивает время похлеще некоторых развлечений. Когда закатные лучи скользнули по матрице монитора, Олег поднял голову. Валеры не было.
«Может, он уже приходил, а потом ушел», - пробормотал журналист. Вряд ли. Во-первых, возле урны валялись лишь окурки с фильтром, папиросными и не пахло. А во-вторых, даже если бы Олег и не заметил его, то Валера, не страдающий особой деликатностью, явно выдернул журналиста в реальный мир. Нет, он так и не приходил. Олег уже откровенно злился, хотя винить кого-то кроме себя – нелепо. Надо было раньше приходить, не будет же мужичок сидеть тут сутками, ожидая дотошного журналиста. Уехал на дачу поди. Или телевизор смотрит, швыряя бычки «Беломора» в форточку.
Подъездная дверь скрипнула. Олег с надеждой приподнялся. Почему-то показалось, что это Валера. На улицу выскользнула щупленькая старушонка лет семидесяти. Как полагается, цветастый платок, истрепанный плащ-пальто, которое с одинаковой легкостью люди этого возраста надевают и в промозглые осенние деньки, и в жаркие летние. Обладательница этих чудесных вещей прошмыгнула мимо Олега и шустро засеменила в сторону арки на улицу. Журналист бросился следом.
- Эй! Простите. Постойте… Да постойте же! Вы в этом подъезде живете?
- Ну ды, а чавось? – бабуся подозрительно прищурилась.
- А вот Валера в какой квартире живет? Не подскажете? – Олег выругался про себя на последний вопрос. Конечно, скажет «не подскажу», раз сам подтолкнул ее к этому ответу. Нет чтоб сказать «Подскажите, пожалуйста». Впрочем, старушка не обращала внимания на психологические игры. Прищур ее усилился, а губы зашевелились, перебирая в ненадежной памяти жильцов подъезда.
- Валера… Это какой же Валера… Это не в тридцать пятой который? Да нет, там Степан вроде живет… - бормотала «аборигенша», медленно покачиваясь в полутрансе.
- Шахтером он работал.
- А-а-а! Валерка-шахтер! Знаю-знаю такого, - довольная улыбка обнажила единственный желтый и противный зуб. Олег явно завоевал доверие. – Так нету его. Все, нету.
- Как нету? А куда он делся? Уехал что ли?
- Так помер он. Третьего дня уже как закопали. А жена-то с детишками к родне уехала. На Украину.
- Как помер? – Олег ошеломленно качнулся. – Вы ничего не путаете?
- Не, точно. Помер, я тебе говорю. У него этот был… Как его… Рак. Вот. Рак легких. Так мне по секрету Никифоровна и сказала, у нее дочка в больнице работает. Так уже десять лет…
- Что десять лет? – Журналист тряхнул головой. Хаотичный рой мыслей колотился в череп, вызывая раздражающее гудение. – Какие десять лет?
- Десять лет, говорю, работает уже Люська в больнице-то. А зарплату получает копеечную. Вот и как жить в такой стране, я не знаю. Развалили Союз…
Журналист вышел в арку, оставив старуху наедине со своими жалобами. Посмотрел по сторонам, приходя в себя. Вроде бы и друзьями не были, так – знакомые, один раз виделись. Помер и помер, чего уж там, с кем не бывает.
Только не бывает так. Не должно. Как-то нелогично все получилось. Два раза спасали папиросы, два раза! А потом в итоге сами и погубили. Только сами ли? Ведь никто не принуждал Валеру преданно закуриваться ими после этого. А сам он отнесся к своему диагнозу, как к несправедливости? Не знаю. Наверное, нет. Ведь при встрече (а сколько времени-то прошло с нее? Месяц? Два?) Валера явно уже знал о своей болезни. И все равно рассказывал с благодарностью за спасение. Да и было бы лучше, если папиросы не погубили его сейчас, но и не спасли тогда? Явно нет… Несколько лет жизни определенно в подарок… Так что не так-то?

Олег еще раз потряс головой, выбрасывая сумбурные мысли. Посмотрел пару секунд в сторону арки, где еще, наверное, продолжала разговаривать с собой странная старушка, достал из кармана нераспечатанную пачку «Явы».
Метким движением сигареты полетели в ближайшую урну, а журналист развернулся и, не оглядываясь, бодро зашагал в сторону своего дома…


Окончено 01 ноября 2011 года.
Д. Карпов.


Рецензии
Сильная вещ.
С уважением.

Панченко Евгений   01.11.2011 11:43     Заявить о нарушении