Чёрнаяосень

                П Р Е Д А Т Е Л Ь

    На  утро,  после  расстрела задержанных,  Кригеру  доложили, что к  нему  на  приём  просится  один  местный  мужчина.  Ганс  вспомнил,  кто  это  мог  быть  и  приказал  привести.
     Он  медленно  закурил  и  задумался  над  тем,  как  ему  поступить с предателем своего  народа,  из-за  которого  столько  пришлось расстрелять невинных людей. Он считал, что  воевать  нужно  с  армией,  а  не  с  населением.  Конечно,  он  об  этом  никогда  и  ни   с  кем  не  говорил,  боясь  предателей,  вроде  этого,  только  со  стороны  противника.
     Вошёл  Панас,  вытянулся  в  струнку  и,  выбросив  вперёд  правую  руку, громко поприветствовал  офицера:
- Хайл  Гитлер!- Бойко  выкрикнул  он,  вылупив  глаза,  с  преданностью  собаки,  глядя  на  хозяина  кабинета. 
- Хайл,  Гитлер! – Сдержанно  ответил  ему  Ганс.
     Кригер  молча  подал  листок  бумаги,  дал  ручку  и  придвинул  чернильницу  ближе  к  Панасу.
     Панас низко  наклонил  голову  и,  закусив  нижнюю  тонкую  губу,  медленно  писал  корявым  подчерком. Наконец  он  закончил  писать  и  протянул  бумагу  Гансу.
- Готово!
    Тот  не  глядя,  положил  кляузу  в  стол и  позвал  часового.
- Подать машину!- Потом, подумав, достал  листок, положил его   в  карман.
     Через  некоторое  время  они  вышли  и  сели  в  чёрный  ещё  довоенный  «Опель»
     Ганс  сам  вёл  машину  и  нарочно  проехал  мимо  балки,  где  накануне  расстреляли 
земляков пассажира.  С  десяток  пленных  копали  общую могилу.  Трупы  уже  были  сложены  рядом  с  ямой.
    Краем  глаза  Ганс  наблюдал  за  предателем  и  видел  его  довольное  выражение  лица  и  злую  усмешку.
     Вскоре  машина  миновала  старое  кладбище,  миновала  большой  пустырь,  потом  заросли  терновника  и  оказались  на  территории  разрушенного  бомбёжкой  завода. 
    «Опель» резко - затормозил, разбрызгивая лужи. Ганс  открыл  дверцу и пригласил пассажира  к  выходу.  Панас  в  недоумении  смотрел на немецкого  офицера.  Его  сердце  часто  забилось  в  предчувствии  недоброго.  Он  медлил.
- Вот  и  приехали!  Выходи,  Панас! -  Строго  приказал  он  на  чистом  русском  языке.
     Предатель  всё  понял  и  ещё  глубже  забился  в  машине,  но это ему не помогло! Ганс вытащил его и  заставил  идти  вперёд,  приставив  пистолет  к  затылку.
     У Панаса ещё теплилась  надежда: «Может  быть,  его  просто  проверяют». 
     За  полуразрушенной  кирпичной  стеной  вскоре  раздались  два  выстрела.
     Ганс  подошёл  к  трупу  и  брезгливо  повернул  его  ногой.
Одна пуля вошла прямо  в  сердце,  а  голова  была  изуродована  разрывной  пуле  так,  что  труп  будет  трудно  опознать.
     Офицер  вложил  пистолет  в  кобуру,  немного  постоял  в задумчивости,  достал  из  внутреннего  кармана  исписанную  Панасом  бумагу,  потом  медленно  закурил  и  поднёс  зажигалку  к  кляузному  листку,  который  вспыхнул  синим  пламенем  и  сгорел  без  остатка,  чуть  обдав  огнём  пальцы.  Ганс  встряхнул  ладонью  и  медленно  пошёл  к  машине.
     Он не читал списка: мало ли что: то, чего не  знаешь,  не  выдашь  ни  при  каких  пытках.
     На  обратном  пути  в  посёлок  он  прокручивал  в  своей  голове  вчерашний  кровавый  день.  Таких  дней  за  войну  было  не  мало,  но  этот  особенно  ему  запомнился  и  первый  свой  смелый  шаг  против  фашистов,  против  Гитлера. В   расстреле  принимал  участие               
и  он,  но старался  стрелять  уже в  погибших,  хотя  это  было  рискованно.  Он  ещё  в  самом  начале  заметил,  как  арестованные  потихоньку  оттеснили  женщину  с  большим  животом  за  свои  спины.  Он  даже  не  догадывался,  что  женщина  была  не  беременная,  а  прятала  у  себя на животе годовалую девочку. Потом отклонил  повторную  проверку  гибели  людей,  сославшись  на  погоду, на приказ  новой  облавы  на  завтра.
     На душе  его было тревожно и светло, словно с плеч сбросил  большой груз, груз отчаяния и безысходности. Но он уже  точно  знал,  что  это  слишком  мало!  Но  что  делать?