***

                ОТРЫВОК ИЗ НЕВОСТРЕБОВАННОГО

                УЧИЛКА

Ее поставили к ним в класс учителем по физике. В начале сентября Ольга Петровна медленно втекла в класс с кипой учебников. Очень элегантно и сексуально возложила их на свой стол, поднявшись на цыпочках и перегнувшись в поясе, отчего пиджак задрался и обнажил полоску тела там, где пояс брюк обтягивал талию, рельефно переходящую в сумасшедший изгиб попки, красиво обтянутой брючками.
-Ох! – сказали мальчишки класса про себя.
-Ух! – устав от ноши, сказала училка.
Не разгибаясь, она повернула лицо к классу и улыбнулась, информируя всех об отсутствии двух верхних четверок. Этот брючный костюм очень подчеркивал ее уже замеченную и оцененную круглую вздернутую попку, небольшую грудь, наличие талии. На одном из пальцев у нее была контрактура, лицо было в пигментных пятнах, короткая стрижка, острое лицо, но в целом, чертовски обаятельная.
Михаил носил светлый костюм, очень модные туфли. У него были красивые запонки, чистые руки, голубые глаза, и он через день менял рубашки. В этом году в «едином порыве с миллионом учеников страны» он собирался окончить школу и переместиться в студенчество. Кроме «ох», он сказал еще себе: «Ой-ой-ой - такую мне никогда не иметь!»
Меж тем, брючный костюм  вещал совсем не по теме предмета, чем вызвал молчаливое одобрение всего класса и, конечно же, мальчишеской половины, о чем они поделились позже в школьном туалете за сигаретами.
- Ниче, училочка, - сказал кто-то из параллельного класса. – Я бы ее в ее лаборантской…
- А ведь кто-то ее каждый день и «по-разному», - предположил Витька Перематов. – Не для нас она.
- А я бы ради нее, - сострил Петька, - выучил темный предмет физику.
 
Садясь на заднюю парту, Михаил намеривался залезть под юбку Светке на этом второстепенном для него уроке. Ситуация изменилась. Он замер, не столько слушая училку, сколько наблюдая за ее мимикой, жестами, позой. В общем, он уже изменил Светке – и народил таких фантазий над взрослой женщиной, явно не соответствующих статусу ученика. Такое бесстыдство могло родиться только в переполненном гормонами подростке. Так что Светке ничего больше не оставалось, как внимать теме урока.
На втором уроке в теме повторение Миша был вызван к доске  и «облажался» с задачей. Но никудышным себя не почувствовал и с удовольствием принял предложение остаться после урока.
- Ну, что, Мишенька, будем дополнительно заниматься физикой?
Тональность и улыбка, с которой говорила физичка, давала смутное представление о сладкой гибели.
Схватывал Михаил очень быстро. Бывало, ему разжевывают первую мысль, а способный ученик грезит уже о третьей. Но эти математика и физика с их задачами…  Они было не для его ума. Поэтому, единственное, что вынес из дополнительных занятий Михаил, была мысль:  от него что-то хотят, совсем отличное от школьного предмета. Это его пугало.
«Я еще совсем маленький, да и мама будет ругаться», - дурачился он в мыслях».
Правда, вида паники не подал и смиренным барашком согласился пойти с учителем вместе домой.
- Ты выходи и подожди меня у магазина, а я сделаю кое-какие дела и, буквально, следом, – велела Ольга Петровна.
Мише хотелось бежать, а потом выдать какую-нибудь невероятную версию бегства. Наверное, это и случилось бы, задержись Ольга Петровна подольше в школе.
Училка не была тактично навязчива - тоном хозяйки положения заявила:
- Давай-ка, зайдем в магазин, я куплю продуктов для семьи.
Она что-то покупала, переходя от отдела к отделу,  а Михаил стоял в стороне и наблюдал за ней. Игривый кураж брызгал из нее. Педагог понимала: за ней наблюдают и оценивают. Раскачивающейся и танцующей походкой она перемещалась по магазину, периодически поворачивалась и стреляла в Михаила улыбками. Он улыбался ей в ответ. Новое чувство входило в него, нервность сменилась успокоением, даже захотелось всегда быть рядом с ней.
Ученик и учитель шли по теплому солнечному городу и ели мороженое. Стресс заставлял быть его разговорчивым. Раньше и сейчас его пугало возможное молчание с незнакомыми дамами. Михаил не знал, о чем можно с ними разговаривать. Но по тому, как она реагировала на его речь, отвечала, соглашалась, дополняла, его успокаивало это и приводило к мысли, что говорит он  не «мимо».
Тему разговора вел он и выдал училке павловскую теорию двух типов мышления, которую ученый успел зарегистрировать на свою фамилию из-за раннего рождения. Потом перешли к разговору о физиках и лириках. Заспорили. Во мнениях не сошлись координально, но у детского садика расстались с надеждой увидеться вновь на уроке.
Училка пошла в садик за ребенком, а ученик-старшеклассник метнулся домой. Это походило на первое свидание, которое Миша провел достойно. Хотя женское начало не было для него секретом, но разность в возрасте и ее статус очень смущали его.
«Она же учитель,- говорил он себе, - они ведь даже не целуются. Пойду ка я в радиорубку и постучу на ударнике под Deep Purple. Это выправляет мозги.
- Обучился физике? – ядовито спросил Витька Перематов, умеющий считать в уме большие цифры. Не отходя от прилавка, он мог назвать сумму на три бутылки вина, пачку сигарет и рогалик.
- Не поверишь, решение пришло мгновенно на диванчике в лаборантской, - нагло соврал Михаил.
Витя так и застыл с ля минором на «дубовом» грифе отечественной электрогитары.
 
События развивались сами по себе и стремительно. Под разными предлогами училка заглядывала в его класс, переговаривалась с коллегами, стреляла в сторону Михаила взглядом, подмигивала. В школе она не оставляла его без внимания. Теперь домой Михаил ходил через детский садик, а до него нес кроме портфеля еще и сумку с продуктами, которыми Ольга Петровна кормила своего мужа.
Только-только наступило бабье лето. Михаилу почему-то было хорошо на душе и спокойно.
«Ну, существует на твоей орбите училка – пусть, - думал он. - Не будет ее – тоже пусть». Юноша не был еще на ней зациклен, и не хотел заглядывать дальше, потому  что не подозревал, чем могут кончаться некоторые восторги.
Кто-то организовал поездку в лес все выпускные классы. Такие мероприятия в их школе считались праздником, и любой из учеников знал, что к празднику «полагается». Правда,                похмелье потом было у администрации школы. Поход в театр, музей или еще куда имели большие отголоски в высоких кабинетах, в долгой памяти участников, очевидцев и ответственных. Ну, кто из работников драмтеатра не умилялся над уснувшим под дверью в зрительный зал Сашей Токаревым  в классическом дорогом  костюме, положившим уморенную алкоголем голову на половую тряпку, по-детски поджавшего колени к груди. А облеванный там же туалет…
Для леса сценарий  не переписывали и  «затарились по полной».
Уже давно Мишины товарищи подмигивали, маячили, мотали головой в сторону леса. Но учитель физики не отходила от него. И только поход за дровами разлучил их. И вот «дровосеки» за деревьями «приняли» за хорошую погоду, за то, чтобы их дети не цеплялись за трамваи и просто «поехали».
К столу они вышли твердой походкой. Оказалось, Миша не взял с собой ни ложки, ни чашки.  И тут еще одна грань сломалась между учителем и учеником, когда он ел из ее чашки, одной с ней ложкой попеременно. Его не брезговала учитель! Разве это не интимно? Он точно знал, что сегодня дотронется до нее – большего Михаил не смел желать.
После трапезы пошли играть в футбол. На уроках физкультуры класс делили на две команды: мальчиков и девочек. Здесь не стали перестраивать отлаженную «олимпийскую» систему, так всем нравившуюся.
По резвости бега училка была лучше многих учениц и лихо бросалась в нападение. Незаметно футбол перешел в какое-то подобие регби с той лишь разницей, что целью игры стал гвалт и желания в нем протиснуть руки к запретному, но сладкому, чем обладали соперники.
Кто не играл в такие игры на заре сексуального взросления, тот многое потерял; кто играл, тот не забудет эти первые знакомства с физиологическим строением противоположного пола.
Училку как-то быстро перестали стесняться, но, конечно же, не избирали ее объектом изучения.
Уже мяч не был виден, уже игроки попарно исчезали с поля, когда, наконец, игра прекратилась со счетом никому не интересным.
Михаил сидел у реки, под мостом. Там река имела быстрое течение.  Негромкое журчание привлекали к ней внимание.
Кто-то подошел сзади. Михаил был уверен, что это она, и поднялся ей навстречу.
- Мне можно, - он назвал ее по имени, - так тебя называть?
Она только протянула гласную «а», когда Миша закрыл ее открытый рот своими губами. Он ожидал, что ему будут упираться в грудь руками, как это делали его сверстницы, но она только сложила руки на груди и съежилась. Вскоре Оля стала отвечать его поцелуям, чуть-чуть открылась, переместив руки на его плечи, стала стаскивать ими его футболку. Это Михаил воспринял, как разрешение на большее, и нырнул своими руками под ее футболку. Там больше не было преград. И своими ладонями он почувствовал ее острые соски. Михаил только учился любить без спешки. Раньше, со своими девчонками, было не так. Много сил и времени уходило на борьбу. Воистину, там приходилось завоевывать каждую «пядь», а потом у тебя и завоеванное стремились отнять. Они, видишь ли, против этого, но, так и быть, коль тебе это нравиться… но, опять же… словом, «я сама не знаю». Этим играм для начинающих приходил конец. Здесь не надо было притворяться и хотелось исследовать планомерно каждый изгиб, законспектировать это все – «как пить дать», пригодится. И Оля ему позволяла это делать с собой и даже отвечала на ласки. Она запустила свои руки в его волосы. Те руки, за которыми Михаил любил наблюдать, когда они заполняли журнал, рассчитывались в магазине, подносили ложку к его рту. Колени его дрожали, они не собирались больше выносить тяжести тела. Ее пальцы тоже стали импульсивными.  Крепко обхватив ее попку, он приподнял тело учителя, раздвинул ей ноги и медленно опустился на колени. А потом, поддерживая спину рукой, положил на осеннию траву.
 В такие минуты с радостью сознаешь прелесть спортивных штанов – нет у них  замков и пуговиц. Однако, ближе к телу - хуже.
 Будь я модельером, я перепланировал бы все женское нижнее белье, чтобы ускорился процесс раздеваний, и, на всякий случай, одевания. Представьте себе бюстгальтер на трех кнопках - сзади, где враг мужчин придумал крючки, и на плечах. Раз, два, три! И не надо отстраняться от вожделенного тела. А эти плавочки! Ну, в какую их сторону только не тянешь. С тупым упрямством пытаешься  найти им новый путь с бедер. Но там какой-то магический треугольник. А всего–то нужны две кнопки – сбоку и там…ну, вы знаете.
Наконец, одежды были сняты и аккуратно разложены по всему берегу. В таких ситуациях командование переходит от сознания к отдельным органам и членам – они «правят бал». Училка отдавала свое тело своему ученику. В этом бесстыдстве был особый колорит для них обоих. Каждый получал свою остроту, уносящую от обыденности. Нравственные и юридические запреты только усиливали чувство. Ольга Петровна пискнула фальцетом «ого», когда обеими руками взяла орган, принадлежащий ее ученику, и напутствовала его в себя. Он же рванул в нее так, словно хотел выйти через рот учителя физики. Именно такое впечатление получил Михаил, когда увидел, что с каждым его движением Оля широко открывала рот, будто поняв, что сделать это необходимо, дабы не вышло хуже. Красивым маникюром пальцы ее впивались в дерн и вырывали его от диких толчков ученика.
Потом был импульсивные долгий вдох, выгнутое тело, заброшенная голова, напряжение всего тела и выдох с расслаблением. И тишина.
Михаилу, вдруг, захотелось уснуть, но Ольге Петровне выговориться. Первый раз ее голос стал нудным и раздражающим.
«Неужели, - думал он, - мне предстоит до конца учебного года слышать этот гнусавый голос»?
Он не понимал, что она говорила ему. Ее непрекращающийся говор не давал ему отключиться. Он и убил сон окончательно.
- Знаешь, - говорила Оля впервые тоном поверженной женщины, - я не предполагала, что отношения разовьются так быстро. По твоему лицу, по твоему поведению -  ты еще совсем мальчик, но твои голубые глаза... Мне многое хочется тебе сказать, но не сейчас, а потом, если ты не отвернешься от меня.
Ее исповедь не нужна была ему. Михаила терзало чувство, что он совершил что-то постыдное, всеми осуждаемое, что все это нужно непременно скрыть от всего мира. Кроме того, в нем говорил еще детский эгоизм. Он еще не понимал, что от женщины нельзя только  брать, а женщине нужно давать, даже ценой своего сна. Но сейчас он с удовольствием уполз бы в темноту и зарылся бы в листву. Училка была ему в данный момент противна. Он непременно нашел бы повод сбежать от сверстницы, но эту молодую женщину обижать не хотелось. Впервые Миша заставлял себя.
Уже одетые они лежали на еще не остуженной земле и смотрели в тучное небо. Там, над верхушками деревьев, тучи не давали пробиться лунному и звездном свету на их берег, поляну, на догорающий костер, на реку – на все, что потом будет помнить он. И память с годами будет усиливать эти впечатления.  Ассоциативность рождает в наших душах ностальгию, любовь к природе, которую и проносим мы через всю жизнь. Невозможно любить дом, в котором ты родился, рос просто так. Только в сочетании с какими-нибудь милыми сердцу явлениями становятся нам родны березы, синее небо, другие краски природы.
Захлестнувшие было его первые чувства паники от близости ушли. Они болтали ни о чем, что-то вспоминали. Потом переместились к костру и стали поедать сладкие запасы Ольги, запивая горячим чаем. На следующий день они не стали участвовать в общественной жизни и ушли из лагеря под наилюбопытнейшие взгляды коллектива исследовать край родной. Край как край, зато, были поцелуи, и вновь была любовь.
Домой возвращались уже поздно. В автобусе они сидели вместе. Надо было видеть лица одноклассниц! Михаил был уже не их.
- Я хочу к тебе. Можно? – спросил он на остановке.
- Ну, вообще, муж в командировке, дочь у дедов. Там любопытная соседка…
Он не дал ей договорить.
- Иди первой - я чуть позже. Дверь держи открытой.
Он вошел в чужую квартиру, настраивая себя на смелость. Его «скво» была уже в домашнем халате.
- Раздевайся в комнате и «шуруй» в ванную, - скомандовала она.
Михаил зашел в комнату, чтобы размеренно, не как на берегу, аккуратно сложить вещи. Комната-зал, она же спальня училки и ее мужа. Разложенный диван-кровать в одном углу, телевизор в другом, на стене неизменный портрет Хемингуэя. Неужели его все так любили в те голы. Где только не встречались портреты этого писателя.
- Ничего, что я перед вами оголюсь, покоритель советской интеллигенции», - съязвил Михаил, глядя на портрет.
Когда он болтался в волнах ванной, в дверь вошла она, неся полотенце, бутылку венгерского Мурфатлара, которая сразу запотела, два бокала, в зубах коробку конфет. Конечно, уходить Оля не собиралась и удобно устроилась на унитазе, а из стиральной машины устроила стол. Она чувствовала его неловкость, но, похоже, ей это нравилось. Ну а Миша подобрал колени и сел, наклонившись вперед.
- Ну, и что мы, как девочки, прячем то, чем можно гордиться!
- Да, вспомнилось, еще недавно на уроке вам отвечал. И ведь придется еще отвечать. Ты что будешь у меня спрашивать домашние параграфы? А интересно, что ты мне поставишь за четверть, за год?
- Что получишь - то и поставлю.
Она налила два полных бокала, один подала ему.
- Принципы - дело хорошее. За принципы!
Михаил медленно всасывал это чудесное вино в себя.
 Да, вкусы у нас формировались на хорошем венгерском вине. Мурфатлар, Котнари, Араньхомок, ряд сухих вин и через двадцать лет не спутаешь ни с чем. Нынешнее молдавское пойло даже не может быть уподоблено венгерскому аромату.
 Навязчивая ванная собеседница вынула пробку, включила душ.
- Вставай, Аполлон.
Она намылила его всего, затем принялась обмывать под душем. Поскольку Михаил стоял в ванной, она не могла дотянуться поцелуем до его губ, и ей пришлось целовать то, что было на уровне ее лица. Мишу это совсем повергло. Он, то поднимал глаза к потолку, то опускал. Нижняя картинка была заманчивой, но какая–то стыдливая.
«Вот уж послал Бог испытания, лучше бы враги пытали меня, - была ирония в мыслях. -  Ведь сейчас что-то может произойти – неужели она этого не понимает. Да и пусть – сама виновата».
Предательские колени подкосились. Такое ученику делали впервые, да и кто!? Он недоумевал от мысли, как Ольге Петровне после такого не будет стыдно смотреть на него, вновь улыбаться.
- Иди на диван. Я сейчас подойду.
Домой Михаил вернулся за полночь. Получил быстрый нагоняй от родителей и лег в постель. Заснуть он долго не мог, пережевывал события последних дней, часов.
Оля оказалась фабрикой авантюризма. Ей могло прийти в голову улететь с Михаилом на выходные в соседний город, и там дурачиться с учеником в местном ресторане, безумствовать в гостинице. Она сама водила Михаила в уединенную чащу, на неинтересные фильмы, где не было посетителей, но был последний ряд, трепетное отношение к которому под влиянием Оли было пересмотрено. Ну, что ж, если зал почти пустой, а часть последнего ряда спрятана за перегородкой.
О, этот последний ряд! Как-то он остался не воспетым  отечественной литературой. Знать не все влюбленные прошли романтику темного зала и последнего ряда.
- Ну что ты туда смотришь? – прошипела учитель физики шутливо-возмущенным голосом.
Она давно ерзала на своем месте, обретя правом его пользования в кассе клуба через юридический документ, именуемый билетом. Поскольку, в билете не были указаны запреты, что трактовалось во всех свободных государствах, как разрешение, то училкой был сделан вывод, что секс в темном зале законен и естественен. Этим правом она и желала воспользоваться с Михаилом, ища момент, чтобы отвлечь его от кино. Ольга Петровна уставилась на Михаила и медленно стала расстегивать его брюки.
- Мы сюда зачем пришли, Оль? – тактично напомнил Михаил их цели.
- Точно, не за тем, о чем ты думаешь.
Михаил внимательно посмотрел на спутницу и прошептал:
- Ты думаешь…
- А, что? Искусство я тебе сейчас преподам.
С этой минуты фильм стал только фоном и отвлекающим шумом от шептания и шорохов с последнего ряда. Сбоку от входа, закрытое барьером-перегородкой, место было идеальным для выбранного мероприятия.
Оля расстегнула все пуговицы на брюках Михаила, достала оттуда возбужденный член, наклонилась, измеряя объем головки ртом. А сама в это время сняла свои трусики и следом села на колени Михаилу спиной к его лицу. Она сильно наклонилась вперед – почти легла на передний ряд, движением бедер нашла то, что должно быть в ней и начала медленно качаться. Для удобства Михаил вытянулся. Их фрикции не соответствовали ритмике фильма, его звуку, тематике. Оля, пытаясь уловить звуковую волну фильма, то останавливалась, то начинала движение. Попытки Михаила ускорить ритм вызвали скрип всего ряда – он оставил попытки. Несчастной Оле пришлось испытать три оргазма, пока до этого не дошел Михаил.
- Что вы тут делаете? – послышался наглый по тональности и бестактный по теме вопрос, шепотом произнесенный из мерцающего на фоне экрана образа тетки- билетера.
- Готовимся ко сну – не мешайте! – невозмутимо констатировал факт Миша.
- Я выгоню сейчас вас! Вы что тут устроили? Вам здесь что…
- Полемику по внесенным вопросам считаю открытым! – тихим, но слышанным всеми тремя участниками голосом пробубнил Миша, натягивая и застегивая штаны.
Оля заняла свое место и крутила головой между диалоговыми дуэлянтами, создавая видимость непонимания.
- Немедленно покиньте зал! – не унималась билетер.
- Почему не интересный фильм? – вдруг заорал Михаил на весь зал. – Верните нам деньги! Уходим отсюда, дорогая!
В зале раздался смех, фильм был остановлен, зажегся свет. Противники увидели лица друг друга.
- Ух! – дурачился Михаил, проходя мимо скандалистки и тряся указательным пальцем перед ее лицом. – Разорю!
Оля, проходя мимо билетера, помахала перед ее носом  своими трусиками.
На улице, в прилегающем к клубу парке, они валялись от смеха на пожухлой траве.
Где сейчас увидите борьбу за нравственность?! Только экзальтированную в черно-белых фильмах да у подъездных бабушек. Они хранители стыда, и «крепнет нравственность, когда дряхлеет плоть», и всем дорога к ней! Но какие они были в аморальной молодости своей?! Нечего прятать за этику уснувшее либидо! Смешны эти прятки.

Уже который месяц Гуляев Михаил жил в переменах. Он стал уверенным и скрытным от своих товарищей, которым очень была интересна техническая часть его отношений с училкой. От нее Михаил через первоначальное недоверие принял истину, что сексуальные фантазии не порочны. В те семидесятые годы секс в стране был не афиширован партией и правительством для народа, поэтому знания передавались проверенной веками методом - из уст в уста. Они пополнялись с течением времени, рационализировались и совершенствовались. Практика не сразу стала системной. И только лабораторные работы этого курса, факультативно преподаваемого училкой, внесли систему в методику предмета, который нравился Михаилу больше других. Практические занятия часто проходили в школьной радиорубке, лаборантской по физике и совсем  редко у него или у нее дома. Последние места считались опасными и использовались в самый критический момент. Любовники пересмотрели все фильмы в кинотеатрах города. Это было самое мучительное - последний ряд позволял только целоваться. Потом они неслись к какой-нибудь ее знакомой через весь город, чтобы на час завладеть ее квартирой и слиться. А сколько впопыхах они оставили вещей в зрительных залах, в которые их гнали осенняя слякоть, зимний холод.
- Ох уж эта зима, – роптала Ольга, - замораживает только физическое тело, а физиология не подвергается анабиозу.
- Она еще и замела наши «стежки-дорожки», где под «каждым кустом был готов и стол и дом».
- Не люблю я зимую, не люблю роман Чернышевского «Что делать», - продрогшими губами шептала она.
- «Да отдаете ли вы себе отчет. Это зарядка на всю жизнь»! – дурачился Михаил, возмущался Ильич.
- Тогда что делать. Где, куда спрятаться?
- Знаешь, я могу предложить подвал. Мы его сделали  два года назад. Это добротная теплая комната с лежанкой, с радио, светом, плиткой, сковородой.
- Пойдем, пойдем! Хоть к черту на рога.
Ключи у Михаила были. Подвальную ячейку Михаил с товарищами  делали самостоятельно, используя последние технологии подвального строительства с  внесением рационализаторских новшеств для комфорта. Это была непреступная комната, утепленная, звуконепроницаемая, с атрибутами цивилизации. Самое главное, было незаметно нырнуть туда Оле. Не пренебрегая системой безопасности, ученик увел учителя «в холодные подземные жилища».
- О, да тут довольно мило, только душа нет, – был ее восторг по прибытию на место.
Они расстелили дежурную простынь, и ушли в другое измерение.
Отогревшись и насладившись, Оля начала часто повторяющуюся игру;
- А приготовился ли ты к лабораторной работе, а то все дни с училкой в постели проводишь?
- Да, зачем. Я сяду с Ленкой и спишу у ней!
- Убью обоих, потом сожгу кислотой, которую стырю у химички.
- Давай лучше я получу двойку.
- Не дам!
- Ах, не дашь!..
Началась шутливо-любовная борьба. Он атаковал – она вырывалась.
 - Ах, ты, дрянная девчонка, да я тебя…
 И тут вдруг она замолчала, остановила игру, стала одеваться. Он театрально поднял глаза, вскинул голову, как бы спрашивая, что случилось?
- Да, я действительно дрянь. У меня есть муж, а я ему изменяю. Никак по-другому меня назвать нельзя.
Это была уже ее игра, и он туда не пускался.  Миша должен быть жертвой, мятущейся, терзаемой, мучающейся. Бедный он, бедный! Этих женских премудростей ученик не успел еще познать. Но и женщины, затевая такие игры, сами не видят их исхода и становятся жертвами собственного скудоумия.
- Знаешь, не надо меня провожать, - говорила она, стоя на улице. – И вообще, больше ничего не надо.
И училка стерлась как формула с доски. Из-за угла ветер бросил полу ее пальто и мелькнул каблук.

Нет, Михаил не канючил. Но ему было больно. Теперь он все делал автоматически. Утром шел в школу, потом – радиорубка, дом, полчаса на уроки, чтение программной книги, не доходящей до сознания, вечером - выход во двор,  общение или с сочувствующими, или злорадствующими товарищами. Время замерло. Он чувствовал каждую секунду. Ничего не радовало и, самое страшное, не виден был выход. Этот тупик его пугал. Никто ему не мог подсказать, что для лечения нужно время. Поэтому для себя Михаил решил, что жизнь кончена. И можно было бы решить распроститься с ней, но родители… Их он не мог расстроить.
Концентрация боли уменьшает течение болезни.
Приближался Новый Год. Его классу поручили театральную постановку. Сценарий был задорный текстом, при умелой инсценировке должен был получиться «убойный» спектакль. Михаил взял себе роль современного Деда Мороза и впервые понял, что играть на сцене – это не просто чеканить текст, а огромное самовыражение. Это был первый проблеск интереса. Он еще сам не знал, что душа повернулась к выздоровлению. Придуманный им костюм коллегией мудрых учителей был принят, как «ох, ну надо же»! Было здорово, что никто  из числа педагогов не мешал им перевоплощаться. Михаил впервые за последнее время сам себе улыбнулся. Оказывается,  в жизни есть интересные вещи.  Как он их раньше не замечал.
Время оставалось очень мало. Репетиции шли подолгу. Как они выматывали! Но как было хорошо душевно. Постепенно стали исчезать сочувствующие взгляды одноклассниц. Он возвращался к ним, и они его принимали. И это была для него сильнейшая поддержка, ему хотелось отвечать им тем же.
Все это, плюс талантливость всей труппы определяло потенциальный успех постановки. На репетиции приходила неизвестная девушка.  Ее почему-то не выгоняли. Миша постоянно ощущал на себе ее взгляд. От этого взгляда новый актер еще больше входил в театральный кураж.
 Все шло по логическому сценарию жизни. Михаил получил боль. Боль родила в нем духовную силу. Очень кстати подвернулась сцена – этот пьедестал самовыражения, центральная роль, в которую Миша вложил насыщенную болью духовность.
Особого страха он не испытывал, когда вся школа собралась в актовом зале. В нем была уверенность в себе и своих коллегах. Он чувствовал свою игру, он чувствовал зал. Это его еще больше воодушевляло. И еще он видел глаза училки, опять теплые, нежные, а еще очарованные, но уже какие-то глупые. И фигура ее казалась смешной и некрасивой.
Зал укатывался от смеха. Труппа закончила выступление и выходила из зала под восхищенные взгляды не только учеников, но и учителей. Они поднялись в класс, чтобы переодеться.
- Ура! Мы сделали это самостоятельно, без Андреича или кого-нибудь еще из учителей. Мы им доказали, - выпалил Миша тост в компании артистов.
И они «хряпнули» прямо из бутылки кто сколько мог.
Он первый вышел из класса и направился вниз, где начинались танцы. В пустом темном коридоре Михаил увидел две фигуры. Одна из них была училкой, другая – незнакомка, присутствующая на репетициях. Незнакомка и училка шагнули к нему навстречу почти одновременно. Незнакомка оказалась ближе.
-  Я видела тебя на репетициях и сейчас на сцене. Я хочу с тобой познакомиться и хочу, чтобы ты пригласил меня танцевать.
- Что я и делаю с удовольствием -  бежим, пока не кончился танец.
Он взял ее за руку, потом обернулся к учителю физики и театрально, как мастер, прошедший сцену и триумф,  произнес:
- Ольга Петровна, я непременно сдам все лабораторные работы. Поверьте!

                СНЕГУРОЧКА
 
Оля Стравинская была средним ребенком у снабженца Виктора Михайловича, честно работающего на заводе, и заведующей центральным складом на том же предприятии Зои Степановны. Они имели неплохую квартиру, правда, не в престижном районе города. Но это был вопрос времени, которое, если бы сжалось до девяностых, то быстро дало бы квартиру в центре, весомого отца-руководителя и девяносто процентов акций родного завода.  Источники в виде злых языков не донесли причину отсутствия отца у девицы уже в выпускном классе, но со слов ее самой, с ссылкой на мать, муж и отец у них умер, когда Оленька была маленькой, старшая сестра уже понемножку стала отдавать себя мальчикам, а третья, младшая, еще не осознавала, что она есть. Зое Степановне больше никто предложений не делал, будем говорить открыто, в силу большой обузы, сплошь состоящую из цветов жизни, да каких!  При  вынужденной свободе старшая Света  забеременела школьницей, но матери не пришлось убеждать Свету продолжать делать глупости. Все было сглажено. И продолжился мирный ход жизни семьи Стравинских, где было постоянное убеждение дочерей, каким должен быть их будущий муж. Шалопаям, убежденным, что брать чужого нельзя, места рядом с красавицами- дочерьми не могло быть. Виктор Михайлович был человеком экономным. При зарплате инженера он мог себе позволить откладывать излишки. Плоды этой черты характера хранились в наличности на нескольких сбербанковских книжках, что очень помогло четырем дамам не носить старых обношенных вещей и питаться соответствующе социалистическому достатку, и даже лучше. Очевидно, муж передал секрет Зое Степановне, как не просто поддерживать материальный баланс семьи, но и увеличивать его в прогрессии, не совместимой с моральными, правовыми  принципами социализма и официальными доходами. Девочки впитывали мамины секреты жизни – воскресная барахолка была их постоянным местом работы, где удачно воплощали они школьные теоретические знания. Правда, Оля, учась в последнем классе, освоила закон «перехода количественных изменений в качественные» и закон «прибавочной стоимости» задолго до теории. Базар - были ее вторым домом, а фарцовка - любимым занятием.
Ее это красило в прямом смысле – она носила фирменные вещи, которые на девичьем теле кружили голову. Вещи возбуждали. Простой шов, передающий рельеф тела, будил желания. А в сочетании с необузданной ее красотой, с искринкой в глазах, с ухмылкой добавляли в ее образ бесинку и взрывали сексуальные фантазии. Оля «глумила» своей красотой и пытала желанием. Ее чистой кожей, большими глазами неопределенного цвета, пухлыми девичьими губами, какими они бывают, когда еще не подвергались мужским терзаниям, хотелось не просто обладать. Олю хотелось схватить и без спросу «отыметь» самым несоциалистическим образом.
 Это вам не Европа с очень узким диапазоном генов. У нас еще есть разнообразие темнолицых и с раскосыми глазами – так что тем для генетических перестановок огромное множество. И больше их в Сибири.
Оля Стравинская была та самая девочка, которая опередила училку в темном коридоре. Год назад Михаил не принял ее, потому что отходил от прежней Оли, во-первых. А во-вторых, юных и даже своего возраста девчонок он стал презирать. Они были ему неинтересны за их неумение любить откровенно и искусно, за жеманство, так характерное неопытным и самовлюбленным девицам. В это время они любят только себя. А Михаилу, познавшему уважительную любовь, любовь с восхищениями его ума, сексуальных способностей, было противно и скучно доказывать это соплюхам. Он уже был оценен женщиной. 
Новый Год в школе отмечали, как всегда, самодеятельностью. Снегурочкой была – и это, кажется, было неспроста - Оля Стравинская. Михаила, без приглашения вторгшегося в уже не принадлежащую ему школу, Снегурочка сейчас просто очаровала. Год назад он на этой сцене изображал Деда Мороза. Тогда он понял сладость сцены. Михаил за свою роль стал популярен в отдельно взятой школе, его узнавали, девочки шептались ему в спину, даже учителя относились с почтением. Человеку, подхватившему этот вирус, забвение поклонников смерти подобно. Оказавшись вновь в школе, он ощутил новое чувство тоски по ушедшему. Ему стало настолько горько оттого, что больше никогда не вернуть всего, что сейчас казалось счастливым. Все в школе: занавес на сцене, окошко в будку кинооператора, актовый зал, сиденья, тяжелые шторы на больших окнах, узкий тесный вход в зал, протертые ступеньки на сцену, маленькая гримерка, светильники на высоком потолке - было нынче  ему дороже общества Виктора, одноклассника в прошлом, с которым они вместе проходили ностальгические места. На этой сцене он стоял, на этих сиденьях располагалась вся хлопающая их труппе школа, здесь сидела другая Оля – училка, по этому проходу они уходили, закончив выступление под восторженные и заинтересованные взгляды. Сейчас новая нимфа стоит на его месте. Она красиво улыбается и внимательно смотрит в его сторону еще в своем наряде Снегурочки. Ее отвлекают, потому что она красивая и популярная, но она вновь поворачивает голову в сторону Михаила. Он все понимает, но его голова вскружена эйфорией от воспоминаний и от её взглядов. Он как шахматист просчитывает, какой лучше сделать ход, но никак не может принять решение. Он в цейтноте. Но это его совершенно не злит. В этом состоянии ничего не может его вывести из душевного равновесия. Вдвоем с Витей они под удивленный взгляд Оли Стравинской пошли в туалет, где их ждала очередная порция напитка из горлышка.
За весь вечер ни она, ни он не подошли друг к другу. Михаил ощущал cвою вину, что не пришел на свидание год назад.

                *           *           *

Бывают зимой в  городе поздние вечера, почти ночи, когда не отключено еще городское освещение, но автомобильное движение прекращается. Идет небольшой снежок. Но его не было бы видно, если бы ни свет от фонарей. Посмотришь вверх и увидишь блестки снежинок в электрическом свете. Свежий снежок покрывает тротуары, мощенные грязным снегом, дороги, машины, шапки милиционеров, длинные волосы девушек, вышедших из ресторана и ловящих такси. Ощущение мировой чистоты. Тишина. Загудит вдалеке тепловоз – даст знать, что жизнь идет, и снова тишина. Одиноко горящие окна в ахитектурно-классическом красивом доме. Люди там не спят. Они вместе с нами, стоящими на улице. Они за нас. Мы любим друг друга. Сейчас мир твой, а ты – его! Пусть! Кто против? Чем  объяснить восторженное ощущение приближающегося праздника Новый Год?! Город замер перед большим взрывом петард, бенгальских огней, салютов, смеха, ожидания счастья. Он как будто накапливает силы, чтобы отдать их все в этот праздник.
Грянет скоро. Люди достали надежды, отряхнули их от нафталиновой пыли и выставили на оплодотворение. Не всем повезет, даже, мало кому повезет, но попытаться стоит. Для этого надо не пропускать ни одного тоста, пить до дна, создавать видимость счастья. Обман откроется сразу, как только – лучше не скажешь – «осыпятся надежды» вместе с елочными иголками. Все, скажешь себе, чтобы я еще раз поверил! Ни в жизнь! Через десять месяцев в тайне ото всех вновь достанешь надежды.
Эх, люди, не знаете будто, что устные заявки не рассматриваются!
Прошения в двух экземплярах, написанные от руки или отпечатанные на машинке, подаются в канцелярию. Один, зарегистрированный, остается у вас, чтобы, в случае чего, вы могли апеллировать, мол, заявление или жалобы были поданы, а вот исполнения не наступило. Знаете, как их за это по шапке-то, у-у-ух! Можно подать заказным письмом. Это даже лучше - не надо отстаивать очередь в приемную и ждать заявочного времени. Бюрократия тем и слаба, что сильна! Только, не забудьте на почте квиток.
Скоро грянет. Кто ж написал, мол, есть упоение в буре и пусть сильнее грянет бой?  Наверняка, наши бунтари, нет им покоя, грешным.
И не надо пить водку, концентрируя радость. Не надо алкогольную эйфорию загонять в подсознание. Она потом сыграет с вами злую шутку.
Великий сбор перед праздничной ночью проходил возле подъезда. Вино из горлышка усиленно проталкивалось в организм, занюхивалось спичечным коробком, грязной головой Вити Перематова.
-Где будем отмечать? – поинтересовался Михаил.
-Да, пойдем со мной – там нас ждут, - с уверенностью, что за ним последуют, позвал Андрей.
- Это рядом?
- Соседний дом. В натуре, там мой класс собрался. Ух, там девахины!
- А это удобно?
- Не ссы, …ля, – там ты нужен, Михей.
- Я? Кому?
- Ну, ё…ть, - меня просили не говорить. Не духарься, – пойдем, - стал сердиться товарищ
- Не получится, что мы с Витькой будем собирать недоброжелательные взгляды?
- Не понравится – уйдем, чё ты, как… - успокаивал очень уверенный Андрей.
Интрига товарища заинтересовала Михаила. Взяв с собой Витю, втроем они постучали в дверь.

- Снегурочка? Оля? - удивился Михаил, когда в прихожую вышла их встречать девушка «с внимательным  взором» из школы.
- Снегурочка! - с заигрывающей интонацией ответила девушка.
- Не ожидал. Так вы с Андреем одноклассники?
- Он у меня домашние работы списывает.
- Вообще, ты мне внучка. Помнишь, надеюсь, это?
- Все помню: твой костюм, где вместо бороды из ваты у тебя были борода и парик из магнитофонной ленты, а еще - брюки колокола и рубашка из клочков разной ткани, наверное, из одеяла. И еще что-то помню.
- Я тоже помню свою вину.
- Ну да, я поверила, - насмешливо-заигрывающе  продолжала внучка.
Михаил был удивлен такой встречей. Ему стало приятно от подарка своего странного товарища Андрея.
 Хоть он и натворил в свое время недетских дел в детском учреждении, и это было не секретом, Оля, кажется, была не против близких отношений.
Нередко инициатива близких знакомств исходила не от него - он отвечал желаниям других девчонок. Однако, сам боялся потребовать от них для себя. Это было за пределами, это было нельзя ни при каких обстоятельствах сказать девочке, которая сильно нравилась:
«Мне от тебя нужна твоя любовь».
Зато, с любой другой Михаил вел себя вольно. Откуда родился этот уродливый комплекс? Михаил не только не задавал себе такой вопрос, но и гнал эту приходящую мысль, а себя обманывал новыми похождениями. Сколько он упустил восторгов, просто, от боязни заговорить с понравившейся девчонкой.
Общий стол закончился отсутствием большинства  членов вечеринки. Попарно они расползлись везде: в ванной, туалете, в тесной кладовке под грудой пальто, за шторой. Противиться природе школьники не могли. Они забыли запреты официальной нравственности, по параграфам которой это должно было происходить после восемнадцати лет. А ведь мамы и папы понимали, отпуская дочерей на ночь, что будут делать их девочки, и что будут делать с их девочками.
Михаил завладел вниманием оставшихся. Он видел, как один из одноклассников Оли отвалил от нее, не добившись взаимности. Андрей наклонил голову к уху Михаила.
- Стравинская хочет с тобой... Она отшила  Болтену. Она от тебя не отходит и глаз не отрывает. Давай, Миха!..
«Кого он учит», - думал Михаил, а вслух, на ухо, перекрикивая музыку, прокричал:
- Я вижу.
Болтливый во дворе, Андрей совсем не был таким в своем классе, поэтому тамадировал Миша.
- «Как филин поймал летучую мышь, когтями сжал ее кости…», - выразительно пугал он оставшихся девчонок толстовскими страшилками и уплетал одновременно торт.
- Не тяжело с полным ртом? - улыбаясь, капала ядом Оля.
- Ум, - говорит твой одноклассник Тамарин Андрей, - надо питать.
- Но не пальцем же снимать крем!
- Где мы сейчас среди ночи найдем ложку? А торта хочется!
- Бедненький, возьми мой кусок.
- Подтаскивай...
Вдруг товарищи Михаила активизировались. Андрей предлагал очередную авантюру – он был генератором их. И всегда случалось, что после его подстрекательств, другие держали жесткий ответ перед законом. Он был опасен – весь двор знал об этом, и многие отвернулись от него, но жертв этот хитрый негодяй находил всегда.
- Сейчас людишки пошли на горку – они с собой взяли бухло. Знаете, как бывает в праздник. Мы сейчас отоварим пьяных типков, винцом у них разживемся, сюда принесем и продолжим праздновать. Представляешь, - обратился он к Михаилу, - ты принесешь добычу на стол. Для бабы это, вообще, козырный поступок. Ольга тебя сразу «зауважает». Витек, скажи ему.
- Хм, пошли, - отрубил Витя.
И Михаил сломался. Он стал надевать пальто, когда на нем повисла Оля Стравинская.
- Никуда не пойдешь, - верещала она.
- Оля, мы скоро вернемся, - пытался убедить уже почти родного человека Миша.
- Нет, Гуляев, я тебя не отпущу! Нет, нет, нет! Уходи Тамарин один или вдвоем, но Мишу я вам не отдам.
Удивительно, Оля знала его фамилию. При этом, она не просто убедительно кричала, но и крепко вцепилась в одежду избранника. Оля сорвала шапку, стянула с Михаила пальто и прижала к себе. Сообщество, чуть было не ставшее преступным, распалось. Михаил почувствовал: грядут новые сердечные отношения. И он не собирался им противиться. В нем рождалась нежность к девочке, гордость, что он не безразличен человеку, который не безразличен ему. Как-то в одну встречу все стало ясно. Стало ни к чему подходить огородами к главным словам. И все, обуявшее сейчас его, он выразил долгим поцелуем. Рождалась новая любовь, значит, жизнь вела к удивлениям, и в неё Михаил бросился, забыв, что женщина – источник большой опасности, вновь поверив в женскую искренность.
Миша провожал Олю домой. Они шли по безлюдному городу. Народ «отходил» от встречи Нового Года. Видеть днем такой город совсем не привычно. Шедший ночью небольшой снежок запорошил тротуары. Еще никто не оставил своих следов. И только они, сведенные новогодним праздником, первыми прокладывали путь по «нехоженым дорожкам».
- Как-то это символично, - глядя под ноги, задумчиво произнес Михаил.
- Попробую догадаться - ты говоришь о следах на снеге?
- Да! Надо же, ты поняла меня!
- Символику ты видишь в том, что мы, два человека, вновь встретившиеся, идем по новой дороге? Верно?
- Наверное, и ты об этом думаешь. Иначе, не раскрыла бы меня.
- А ты тоже меня раскрыл, поздравляю!
- Смотри,  вон идет пьяный человек. Он настолько пьян, что не может идти прямо. Оглянись – посмотри на наши следы и на следы мужика.
- И…
- Родился поэтический образ. Человек прожил жизнь или какую-то часть жизни. Что-то его заставило оглянуться – посмотреть мудрыми глазами на прошлую жизнь. Что он там увидит?
Вот здесь – скажет он – я прошел ровно, значит, был честен; а здесь мои следы что-то неровные. Ах, ну да!.. - здесь я напакостил!
- «Оглянись во гневе – так ли ты прошел свой путь земной?» - так это называется и исполняется «Поющими гитарами». Как-нибудь включу тебе их диск, если не слышал.
Теперь у Михаила все вечера были заняты. Вдвоем они гуляли по городу, посещали  кинотеатры, но, всякий раз, приходили в квартиру Оли. Зоя Степановна  приняла Мишу, вернее, разрешила ему допоздна оставаться с дочерью в квартире, что было ему крайне удивительно. Михаил принял это, как шаг навстречу ему. Доверие его было подкуплено. Приручение было включено.
Одна и та же пластинка крутилась ежедневно в комнате Оли Стравинской до полуночи. Михаил выучил наизусть репертуар «Поющих гитар», выучил однообразную последовательность пребывания в доме Стравинских.
Приходя, Миша  садился на диван, смотрел какой-нибудь журнал, если была занята Оля, или разговаривал с ней. Оля делилась всеми сплетнями: школьными, домашними, дворовыми. От нее Михаил узнавал, что ее подруга, тоже Оля, «залетела», что Зое Степановне пришлось отдать директору техникума хрустальный сервис, чтобы старшая дочь Света получила диплом, что на вопрос когда-то беременной Светы, откуда выходят дети, был получен ответ: «Куда давала»! Новости Миши Олю не интересовали.
Потом Зоя Степановна закрывалась на сон в своей комнате, и Оля садилась на колени Михаилу. Начиналось любовное баловство, доводящее Михаила до тряски, но не доходящее до развязки в силу присутствия в соседней комнате мамы. С болью между ног Михаил возвращался домой. На следующий день все повторялось. Тесное комфортное общение влекло Михаила, рождало мысли к семье. Он все больше уверял себя, что избран неспроста – к нему испытывают чувство.
 То ли в определенное время жизни происходит оглупление человека, то ли обстоятельства той самой жизни, но Михаил перестал думать о будущем, уверовав, что к нему ведет его Оля. С ежедневными встречами Михаил открывал для себя новую Олю. Он стал замечать детали, ранее не бросаемые в глаза. Ей нравилось доминировать над ним, командовать. Словом, как водиться часто в наших семьях: муж подкаблучник – жена хитрая стерва. И все довольны. Но, понимая это, Михаил принимал такую раскладку и боготворил ее. Оля тоже поняла, что Михаил стал ручной, и как-то быстро перестала быть той первоначальной, какой была Снегурочка на школьном вечере, в праздничной квартире: мудрой, нежной заступницей. Она встречала его всегда дерзкая, с надменным смехом. Стало ее нормой ни один его поступок, просто, высказывание не пропускать без сарказма. Ей не просто доставляло удовольствие поднимать на смех любые слова Михаила, но она, кажется, стала презирать его. Михаил же находился под эйфорией первой встречи, и принимал усиливающееся презрение Оли за проявление ее чувств. Ей, похоже, стало тяжело произносить его имя – она перешла на фамилию.
- Заходи, Гуляев. Будешь котлету?
- Буду. Я хотел тебе рассказать, как мы с Сашкой были на ВДНХ.
- Очень интересно. Опять какие-то сопли?
- Послушай и упейся восторгом моим, ученица!
- Ой-ой-ой! Излагай.
- В день, когда ты покупателей обманывала, я видел мир и воздухом дышал.
- Стихами заговорил?
- Так получилось. В общем, погода была солнечная и теплая. Мы прошлись по улице. Народ, видя нас, не бегущих от мороза, тоже вышел на прогулку. И так шли мы навстречу друг    другу.
- Ну, как в задачнике - по прямой, получается.
- Если бы по кругу – был бы хоровод. В общем, поднялись мы на гору, там, где ВДНХ. Оттуда, с обрывистого берега, такая панорама реки, полей! Меня обуял космический восторг.
- Ой, Гуляев, теперь будешь до конца жизни вспоминать бережок и даль бессмысленную.
От слов «даль бессмысленная» Михаил откровенно расхохотался.
- Почему это она бессмысленная-то? Поверь – наоборот! Там величие, там Pink Floyd! А как надо-то?
- Деньги нужно делать.

Весна  семьдесят седьмого года была сумасшедшая. «Поцарствовала, - сказала она зиме, - хватит! Теперь я побуйствую. Насколько злы были зимние месяцы, настолько реактивно было солнце в марте. Бешеный поток – продукт недавнего снега – горной рекой несся по улице.
Хотелось гаркнуть «эх», схватить гармонь и, не зная на какие клавиши жать, по лужам под еще не существующий Saint-Preux  в буйных танцах нестись по городу.
Люди безотчетно вкупились в буйство весны. Они вдруг поняли, что хорошие. И им захотелось быть еще лучше. Ответственные работники коммунального хозяйства ретиво стали чистить город, карманы полоротых граждан педантично чистили жулики, милиция от них чистила город, сельское хозяйство обещало большой урожай, рождалось новое общество «Советский Народ»
Даже Стравинская Оля, почувствовав весну, смягчилась, залиричилась.
- Пойдем, погуляем, - предложила Оля Мише вечером.
- Ой, Оль, я промочил ноги, идя к тебе. Кроме этого, там так противно, – хочется залезть в огромный тулуп и поднять воротник. Это днем весной хорошо, а вечером мерзко от сырости и холода.
- Ты стал как старик – ничего тебе не хочется.
- Нет, хочется.
- Ты опять об этом. Ну, как тебе «давать» – ты, ведь, еще ребенок.
- Эх, Оля, Оля, узки твои суждения. Я сейчас выполняю великую миссию – строю коммунизм. А разное баловство для нас, рабочего класса, на втором плане. Если б ты только знала – я настолько приблизил торжество наших идей, что, чуть-чуть, и наступит всеобщее благоденствие, а ты перестанешь зарабатывать деньги на фарцовке, ибо отпадут к тому предпосылки. Все будет по потребностям. От тебя потребуются только способности. Есть у тебя хоть какие-нибудь? Я – за всеобщее счастье, а ты не хочешь осчастливить за тебя радеющего.
В университете их, несколько парней, послали в помощь строителей как раз перед зимней сессией. Они заканчивали строительство студенческой столовой. При этом подготовку к зачетам им совсем не думали переносить. Времени на подготовку не оставалось.
Интуитивно Михаил чувствовал, что их отношения с Олей без порослей. Но он еще не обладал тем количеством знаний, которые бы раскрыли поведение Оли. Здесь была вечная тайна женщин – хотеть плотской любви, самой бесстыжей, самой порочной, и скрывать это, перенося воплощение своих желаний на мужчину. А Михаил, замороченный своими проблемами: работой, зачетами,  вечным присутствием ее мамы, оказался неспособным претворить ее сексуальных полетов, найти простой выход для взаимных чувств. Он словно забыл, что любовью можно заниматься.
Однако, пробуждение природы пробудило гормоны у Михаила. Он решил действовать напористо: прогулять университет и работу и, когда Зои Степановны не будет дома, прийти и сделать свое.
- Ой, Гуляев, - встретила его как всегда насмешливо подруга, - чего ты приперся? Я собираюсь в ванну.
- Я как раз и пришел тебя помыть.
- Ой, а не испугаешься – ты же еще мальчик.
- Сейчас ты узнаешь, насколько ошибалась. Веди меня в термы, дай мочало – омою буду тебя!
Михаил взял Олю за руку и повел в ванную комнату. Оля не сопротивлялась, но ухмылки не лишала своего лица. Чувствовалось, что халат надет на голое тело – на полотне выделялись два острых соска.
- Ну и что ты будешь делать дальше?
Больше Михаил ничего не говорил, а только действовал. Он расстегнул пуговицы Олиного халата, распахнул его. Предположения голого тела оправдались. По частям оно уже было знакомо любовнику, но это было другое. Точеная фигурка, слегка полноватое, круглые груди, упругие и острые, гитарный рельеф, стрелка, указывающая направление к восторгу. И все это от легкого прикосновения содрогается, точно от тока. И по всему этому Михаил стал гладить руками, ощущать упругость, изгибы. И, вдруг, вечная ухмылка с лица Оли Стравинской, наконец, слетела. Она подалась навстречу ласкам.
В ванную влетела музыка. Она все снесла, все сорвала, закружила. И вдруг…
Вас когда-нибудь отвлекал от подобных занятий стук в дверь?
- Вот, гадство!  Кто там? – спросил Миша после очередного и очень настойчивого стука.
- Наверное, сестра - из школы. Одевайся, - резанула Оля и сама скривила лицо в такой печали, что Мишино сердце сжалось до размера сливы.
Легко сказать, но надеть узкие джинсы на возбужденный член да еще застегнуть молнию. Михаил бухнулся в кресло и накрылся пальто. Непонятливая сестричка-младшеклассница проследовала на кухню. Когда пары были спущены, Миша обратился к Оле:
- Оль, скажи, когда ты остаешься дома одна?
- Приходи завтра, еще до обеда. Мы должны идти к Свете. Я откажусь – сошлюсь на уроки. Давай, я лучше тебе позвоню утром.
Но в следующий день, в солнечную субботу Оля с подругой вышла прогуляться. Они медленно прохаживались по парку, пока, наконец, не привлекли внимание двух мужских особей, предложивших им знакомство и свое общество от скуки. Предложение было не просто принято. Оно действовало до позднего вечера.

Где обманулся Михаил, он потом долго не мог понять.
Все утро Михаил  в ожидании звонка суетился, не мог пристроить свое суетное тело. Звонка он не дождался и пошел сам к надеждам.
Зоя Степановна встретила его недобро и враждебно рыкнула:
- Не знаю, где она.
Михаил долго сидел у подъезда Стравинских. Он ласкал мысль о последней встрече с Олей. Вчера он приблизил свершение своего желания. Он сидел уже очень долго. Начало смеркаться. Михаил даже не успел заметить, с какой стороны к подъезду подошла подруга. Поток увиденного захлестнул – она была не одна да еще под руку держала незнакомца. В сопровождении его она проследовали в подъезд.
Его девушка прошла мимо, не остановившись, не сказав ни слова. Она даже не посмотрела на человека, с которым два дня назад целовалась, которому готова была отдать свое тело, с которым у нее состоялся договор о давно ожидаемом и желаемом.
Миша даже не пошевелился и не выдал своего знакомства с проходящей девушкой.
Все провалилось в один миг. Сломался весь мир, потому что искривилась гармония. Наступал конец света.
Михаил посидел минуту, замерев истуканом. Его словно прибили гвоздями к скамейке – он не мог заставить себя встать и идти. Сейчас пройти по двору ее дома, из окон которого за его фиаско наблюдает весь дом, было подобно тому, что стоять голому на многолюдной площади. Усилием воли он сдернул себя с насиженного места и, сдерживаясь от бега, неловкой походкой под смех и улюлюканье воображаемой толпы поплелся вон.
«Вот это да!» - думал он.
Эта фраза засела в мозгу, он ее повторял на всем пути до дома, повторял, когда ложился спать, повторял утром, сидя замерев на кровати. Он повторял ее еще очень долго, когда ему не мешали предаваться своим мыслям. Мир вновь пнул его предательски и грязно. Теперь Михаил был повергнут напрочь, и уже бояться было нечего, даже смерти.
Как Михаилу хотелось на следующий день встретиться с Олей, услышать от нее версию, которая объяснила бы ее поведение и успокоила Михаила. Его остановило от прихода к ней жесткое неприятие измены, ее молчаливый проход мимо него. При больном сознании он сделал правильный вывод. Мудрая интуиция уберегла его от унижения.
«Разбирайся, - сказала она ему, - как хочешь с этим случаем, но только самостоятельно. И не вздумай просить помощи у Стравинской»!
Миша по нормальной мужской логике пытался найти мостики, соединяющие разное поведение его избранницы. Он видел ее отдающуюся и желающую его. Это должно стать – по его мнению - препятствием к предательству. Ох, как ему не нравилось, когда его замки рушились. Не мог он еще принять, что не хозяин своей судьбы
А Оле было сначала страшно, когда увидела Михаила, потом, когда не последовало выяснений отношений Гуляева с новым другом в подъезде, стало забавно. Она нервно хихикнула, когда из подъездного окна увидела  униженную походку любящего ее человека.
- Чё за чувак развалившись сидит на скамейке? – поинтересовался провожатый.
- Да, ходят тут разные, - отреклась от Миши Стравинская.
Бедная Оля, она устала пребывать в долгом терпении, когда же произойдет соитие,  когда Михаил, наконец, возьмет ее тело, сделает с ней то порочное, но желаемое, когда, о, Господи, все обстоятельства, препятствующие тому, главному, о чем были все мысли, что не давало слышать учителей на уроках, чем хвастали подруги, расписывая каждый шаг «его» действий, соткутся вместе.  Ее взорвали  вечные томления плоти. Терпение ее иссякло на последнем рубеже. Впрочем, еще день она была готова ждать, но мать, словно предчувствуя нежелательные события, осталась дома. Да еще зашедшая в гости подруга подначивала ее – тлеющим сомнениям ее бросила сухого хвороста. И Оля вышла на улицу.
Мрак опустился на землю вместе с тучным безрадостным апрелем. Вновь пришло тонкое осознание времени. Снова Михаил стал чувствовать каждую секунду, потому что каждая секунда – была боль. Неожиданный проблеск сознания подсказал ему, что он ведет диалог с воображаемой подругой, а губы его, при этом, были в артикуляции.
«Не хватает еще распрощаться с рассудком», - была единственная его ирония.               

                *             *               *

Оля Стравинская выплыла на его берег через полгода. Покорная, виноватая, она стояла возле  лекционной аудитории в университете, ожидая, когда Михаил выйдет с занятий. Его удивил, но не смутил ее приход. Не поднимая глаз, Михаил обратился к Оле:
- Зачем ты здесь? Привет.
- Привет. Я – к тебе.
Михаилу стало неловко за свою нелюбезность. Но говорить ничего не хотелось, даже не хотелось искать слов, чтобы скрасить неловкую ситуацию от его затянувшегося молчания. Лицо его было монолитно, и это не была игра. Их странное общение заметили однокурсники. Несколько парней остановились в стороне и с интересом наблюдали за ними.
- Пойдем – пройдемся, - предложил Михаил.
Оля понуро плелась немного сзади.
- Мишель, - выкрикнул один из сокурсников, – ты обещал моей сестре жениться на ней.
Но никого из уходящей пары не тронула дежурная шутка. Мише хотелось скорей избавиться от непрошеной гостьи. Пока они спускались по лестнице, проходили через толпы студентов на улице, у Михаила неслось в мыслях:
«Странно, мне столько хотелось ей сказать раньше. Я выстраивал свои монологи, которые могли бы, по моему мнению, избавить меня от прошедшего унижения. Мне хотелось ей напакостить. Я разрабатывал планы мести. А сейчас мне стыдно перед всем университетом стоять с ней. Неужели можно было так страдать? Мне даже не хочется реванша. Не хочу даже с ней разговаривать. Да, и о чем? Все, слава Богу, стало ясно. Какое счастье, что я не пошел выяснять с ней отношений. Это истина, которую я смело могу навязывать всем больным любовью».
- Кажется, я знаю, зачем ты пришла, - произнес Михаил в безлюдной подворотне. – Ничего не надо.
- У меня с ним ничего не было, - умоляюще, почти взвизгнула Оля.
Михаил в ответ только отрицательно покрутил головой, развернулся и пошел прочь.
- Только выслушай, - слышал он за спиной.
Не оборачиваясь, Михаил поднял руки и закрыл ладонями уши. Он давно уже ушел в новую жизнь. Все прошлое осталась недоразумением и ничего, кроме междометия «ха», не представляло. Уже новейшие впечатления стали историей, а уж наглому прошлому вообще не было места.