Кровать

                Кровать

                (Сказка для взрослых)

У Тимофея Нилыча – директора гостиницы в городке районного масштаба
Бухове была заветная мечта: ему до умопомрачения хотелось иметь в своей
квартире широченную двуспальную кровать.
Уж так получилось, что вырос он в деревенском доме, в котором жили мать с
отцом, дед Гришаня с бабой Зиной, да пятеро братьев с двумя сестрами. Тимофей
Нилыч был самый младшенький в семье – поскребыш, одним словом, - а, значит,
и место ему было уготовано на печи, рядом с бабушкой Зиной.
Рос Тимошка споро, под стать траве-мураве, что после майских дождичков
тянет изо всех сил свои волосья к солнышку, стремясь поскорей завоевать титул
«травы по пояс». Оглянуться не успели, как стала мала печурка для десятилетнего
Тимошки, и ноги его стали отчаянно упираться в стенку. Дед Гришаня, любивший
спать на громадном сундуке, в котором хранилось еще с царских времен семейное
барахло, видя, как внучок длиннющими ногами пытается во сне пробить насквозь
бревенчатую стену, покачал однажды головой и сказал:
- Давай, Тимоха, слазь с печи, на моем сундуке будешь спать! А уж на печку
я полезу к ненаглядной своей. Примешь что ль, Зин, а?
Бабушка нарочито скривилась и прошамкала сквозь оставшийся десяток
разрозненных зубов:
- Да уж куда от тебя деться - чует мое сердце, ты и в гроб ко мне сунешься,
неугомонный!
На сундуке спать Тимоше было попросторней, да все равно ноги свисали –
хоть укорачивай их вполовину! И приходилось ему скукоживаться, втягивать под
тощий живот костистые ноги. После такого спанья в позе великовозрастного
зародыша наутро болела спина, и ныли шея и плечи.
Вот так прошли все детские и юношеские ночи Тимошки: на печи да на
сундуке. А после, как поехал учиться он в область на инженера, дали ему койку в
студенческом общежитии от техникума. Но и тут железная, с прогнувшимися
пружинами кровать оказалась коротковата для двухметрового Тимошки. И это
было бы еще полбеды! Сущим наказанием для него являлись бесчисленные
визиты родственников и деревенских друзей, которым негде было пристроиться
на ночь в областном городе. Добрый Тимоха, предварительно выделив вахтеру
Михалычу стаканчик самогонки из привезенных гостинцев, оставлял братьёв и
земляков у себя в комнате и укладывал их рядом с собой на узкой железной
лежанке. Уже тогда, в студенческие годы крепенькими кулачками постукивала в
грудь Тимошке родившаяся и созревшая мечта: когда-нибудь в будущем
приобрести большущую кровать, которая будет принадлежать лишь ему одному.
На последнем курсе втюрился Тимофей по уши в однокурсницу Лиду –
рослую ширококостную девицу, которую раньше даже и не замечал почему-то.
Видно, ягоды тогда еще в Тимошкиных ягодицах зелены были, а как поспели –
так сразу и нате вам: краше девушки Лиды и на свете никого нет! А уж раз нет
краше, то без женитьбы на ней и жизнь не в жизнь.
Женился на Лиде Тимофей, стал снимать с ней угол у местной старушки за
десять рублей в районном центре, куда направили молодоженов на работу после
учебы. И опять пришлось Тимошке делить по ночам одну кровать на двоих,
вжиматься в настенный коврик с изображением лесного оленя и время от времени
пихать в бок молодую жену, когда ту одолевал богатырский храп с посвистом, с
клокотанием грозных горловых раскатов.
С детьми у супругов как-то не слепилось: год за годом у Лиды случались
выкидыши, и, в конце концов, плюнули они на это дело и стали проживать жизнь,
уверив себя, что и без сопливо-крикливых карапузов им хорошо вдвоем.
Расцветали и отцветали сирени и липы, проходил сезон за сезоном сажания и
выкапывания картошки на огородах, и, наконец, получил Тимофей от городского
начальства собственное жилье – крохотную однокомнатную квартирку со всеми
удобствами. И опять незадача – с мыслью о том, чтобы в первую очередь купить
большую кровать для себя лично, пришлось Тимофею Нилычу тут же расстаться,
как только глянул он на новую жилплощадь: место в ней хватало в лучшем случае
лишь для раскладного дивана. Так и продолжал он ходить под ручку со своей
мечтой, вожделея ее и понимая, что она никогда ему не отдастся. Иногда
Тимофей Нилыч просыпался от могучего храпа любимой Лиды, лежащей под
боком и неизменно закидывавшей на него правую ногу, утыкался в стену и
начинал с тоскою чертить пальцем невидимые круги по стене.
Ему уже давно перевалило за шестьдесят. Он уже лет как пятнадцать
директорствовал в городской гостинице и в последнее время всерьез подумывал о
том, чтобы оставить начальственное кресло и влиться в ряды местных
пенсионеров, ловивших мелких плотвичек и подлещиков в живописной речушке,
протекающей мимо города Бухова. Но тут случилась одна незатейливая история,
которая, однако, сыграла роковую роль в судьбе Тимофея Нилыча.
Как-то к нему в рабочий кабинет с крепкой бранью вломился человек,
который с вечера остановился в номере «люкс» и теперь ругал «люксовые
роскошества» на чем свет стоит. Это была не первая жалоба, и Тимофей Нилыч
сам знал, что давно пора заняться этим дорогим номером, который никоим
образом не соответствовал своему статусу, хотя и был предназначен для гостей, у
которых в карманах большая деньга звенела. И в первую очередь в нем надо было
менять старушку-кровать, которая развихлялась, занудила старческим скрипом и
вконец рассохлась. Некогда молодцеватый пружинистый матрас ее сто;щился, и
пружины, словно острые обглоданные кости, то и дело норовили торкнуться в
спины, животы и задницы гостей, решивших заплатить кругленькую сумму за
люксовские удобства. С молчаливой покорностью выслушал директор гостиницы
душевные излияния гостя и предложил ему перейти в номер попроще, сказав, что
учтет все жалобы, и с сегодняшнего дня «люкс» будет закрыт на ремонт.
Тимофей Нилыч решил сам подобрать кровать для гостиничного номера. Его
охватило какое-то безудержное нежное волнение, когда он занялся этим
вопросом, словно он собирался выбрать кровать лично для себя. Он заехал к
своему молодому приятелю бизнесмену – мебельному королю города Бухова, и
тот протянул ему несколько каталогов с продукцией спальных гарнитуров, по
которым можно было заказать все, что душа пожелает. Тимофей Нилыч долго и
придирчиво листал их, удивленно покрякивал и открыто выражал восхищение
тому, что видел на глянцевых блестящих журнальных фотографиях:
- Ну, надо же! Смотри, красиво-то как! Ух, черти, делают-то как здорово –
научились! И что, можно вот так запросто даже из Италии кровать привезти? –
спрашивал он приятеля. И тот снисходительно кивал головой и отвечал, что
сейчас можно все – лишь бы монета катилась. И Тимофей Нилыч выбрал-таки
дорогущую огромную под свой двухметровый рост кровать, сделанную
сицилийскими мастерами. Она влетала гостиничному хозяйству в копеечку, но
его уже было не остановить: «Хоть напоследок память о себе оставлю!» - твердо
решил он. Единственным, что омрачало его выбор, было то, что кровать эту надо
ждать целый месяц, пока привезут.
- Как же это месяц? – недовольно спросил он хозяина магазина.
- А ты как хотел, Нилыч? Ее ж надо сначала заказать, и привезти не из
ближайшей деревни, а из самой Сицилии! – запальчиво ответил приятель.
- Ну, ладно, ладно, - умерил недовольство Тимофей Нилыч, - месяц так
месяц. И не удержался, спросил бизнесмена напоследок с тревогой: «А точно
такую же привезут? Как в журнале? Не обманут?» На что тот только руками
развел:
- Ну, ты даешь, Нилыч! На кой черт им обманывать – у них каждый клиент на
вес золота!
Весь период ожиданья терзал себя сомненьями бедный Тимофей Нилыч: «Не
надуют ли заграничные буржуи? Вдруг привезут совсем не то, что он заказал? А
потом ходи по судам, доказывай, что совсем не этого хотел – без трусов
останешься!». И теперь в его снах заказанная им кровать, словно разносторонняя
талантливая актриса начала исполнять удивительные роли. То она в образе
львицы ходила по цирковому манежу и послушно выполняла все приказания
дрессировщика, смахивавшего на жгучебрюнетного усатого итальянца, который
нещадно стегал ее кнутом. То, перевоплощаясь в образ любимой Лидуси, залезала
на него, придавливала массивным телом и храпливой трелью дула ему прямо в
ухо, или, проплывая по местной речушке на спине в образе холодной и
неприступной бизнес-дамы, махала ему, стоящему на берегу с удочкой, гнутыми
изящными ножками. Вконец измаялся, извелся Тимофей Нилыч от ожиданья. И
вот через неделю после назначенного срока позвонил ему мебельный король,
просил его завтра приехать, подписать кой-какие бумаги и забрать свою
заморскую красавицу.
После звонка в душе Тимофея Нилыча стало твориться то, что, наверное,
происходит у юного жениха-мусульманина, который лишь мельком видел свою
невесту, потому что подобрали ее для него мудрые родители, и теперь ему не
терпится поскорей увести незнакомку с чужих глаз долой, распаковать и увидеть
всю до мельчайших пупырышков на животе.
Ночь перед смотринами и покупкой товара задалась какая-то будоражаще-
неспокойная: то ветер лизал шершавым языком, словно вкусные леденцы, листья
деревьев, то армия цикад палила во все стороны стрекотом своих крохотулек-
пулеметиков, а то вдруг какая-то дворняга неожиданно взвизгнула да заскулила,
ища в шерсти больно укусившую блоху. Не спалось Тимофею Нилычу – страстно
хотелось дождаться утра. Как только взошло солнце, и зачирикали первые
воробышки на ветках близко растущих кленов, так и не сомкнув глаз, начал он
приводить себя в порядок, словно готовясь на свидание к любимой желанной
девушке. Уже в восемь часов утра он позвонил мебельщику и взволнованным
голосом спросил его, можно ли сейчас подъехать к магазину, на что тот сонно и
недовольно ответил: «Нилыч, ты что, с ума сошел? Магазин у меня в десять
открывается, подкатывай к одиннадцати – я точно тогда уж буду!»
Тимофей Нилыч громко с досадой ответил: «Ладно, соня-засоня!», - опустил
телефонную трубку и увидел, что разбудил жену. Лида потянулась, встала и,
пройдя в ночнушке в туалет, спросонья скрипнула ему в лицо:
- Совсем ополоумел со своей кроватью!
И он вдруг впервые почувствовал, что вид ее ежеутренних бигудей,
напоминавших стволы миниатюрных залповых орудий на голове, ему крайне не
приятен. Не ответив на обидный выпад жены, он надел безукоризненно
отутюженный серый костюм, белоснежную рубашку с галстуком в крупную
клетку, молча вышел из квартиры и направился к себе на работу в гостиницу. Там
он первым делом распорядился, чтобы разнорабочий Пашка, плотник Федор,
сантехник Беранже и электрик Миськов к одиннадцати часам были на месте –
будут затаскивать на второй этаж и ставить в номер купленную им кровать. Затем
поднялся посмотреть, как выглядит «люкс» после ремонта, и остался очень
доволен: номер смотрелся, как дорогие барские хоромы. Матовый, приглушенный
цвет обоев, деревянный абажур с колпаком, прикрывающим лампу, из плотной,
необычайно красивой теплой материи, небольшая хрустальная люстра на потолке
и домашний кинотеатр с плоским черным экраном внушали серьезное уважение и
располагали к нешуточному комфорту и уюту. Не хватало лишь хозяйки номера –
кровати. «Ну, ничего, - сказал сам себе Тимофей Нилыч, - сейчас доставим!» Не
дождавшись служебной машины, которая, по-видимому, как всегда, сломалась
где-то в дороге, он в нетерпении поехал к одиннадцати часам в мебельный
магазин на городском автобусе.
Лишь только глянул он на привезенную из самой Сицилии чудо-кровать, так
и обомлел: она была точь-в-точь такая же, как в журнале. Он словно увидел в ней,
пышнотелой, со сверкающей полированной спинкой, на которой красовались
покрытые позолотой резные бутоны роз, с барочными вензелями на точеных
маленьких изогнутых ножках, итальянскую мадонну. Дух перехватывало от
этакой красоты! Но тотчас сердце его наполнилось жалостью к ней, когда он
представил, как будут пользовать ее случайные разношерстные постояльцы.
- Э-эх, - протяжно и горестно вздохнул Тимофей Нилыч и ласково погладил
ей спинку.
Мужички вносили ее на второй этаж бережно, с благоговением. Директор
шел сзади и то и дело нервозно приговаривал:
- Осторожней, ребятки! За перила не заденьте, не дай бог поцарапаете –
уволю! Миськов, аккуратно за ножку держись, сломаешь, ведь! А ты, Беранже, я
вижу, уже принял сто грамм! Только попробуй, поскользнись, – своими руками
придушу!
Наконец, итальянская мадонна была благополучно занесена на этаж и
поставлена перед дверью в номер «люкс». И тут с ледяными мурашками в душе
Тимофей Нилыч понял - огромная кровать никаким макаром не втиснется в
дверной проем и надо что-то придумывать. Как к спасительной надежде он
обратился к плотнику Федору:
- Что делать, Федь, а? Вот я старый дурак! Даже не подумал, что такую
громадину в дверь не просунешь!
Федя деловито почесал за ухом и степенно ответил:
- А что ты так расстраиваешься, Нилыч? Разберем до винтиков, а где на клею
– расклеим, а как втащим - опять склеим!
У Тимофея Нилыча защемило под ключицей – ему была противна мысль, что
его красавицу станут разбирать на доски, рейки, на болты, скобы, да гайки. Но
выхода не было, и он, чтобы всего этого не видеть, с тяжелым сердцем ушел в
свой кабинет, сказав Федору:
- Ну, как знаешь. Смотри, я на тебя очень надеюсь! Будет все аккуратно, как
надо – премию выпишу!
Где-то через пару часиков Федя открыл дверь его кабинета и, просунув
голову, важно с достоинством произнес:
- Иди, Нилыч, принимай, работу – встала на место, как влитая! Не забудь, что
обещал!
С необъяснимым внутренним трепетом, пошел директор смотреть, как
устроилась на новом постоянном местожительстве его итальянская избранница и
все ли с ней в порядке. Убедившись, что выглядит она как прежде, и нет на ней ни
трещинки, ни единой царапинки, он с легким чувством полез в карман, вытянул
пятьсот рублей и протянул Феде. Затем обнял за плечи сантехника Беранже,
покачал его с радостью из стороны в сторону и весело сказал:
- Молодцы, ребята, отдыхайте! Угости их, Федя!
- Ну, это само собой! - ответил степенный плотник. А когда все работнички
вышли из номера, оставив директора наедине с новой кроватью, добавил:
- Что-то наш Нилыч, по-моему, маленько не в себе – очудаковатился с этими
итальянскими мебелями.
Как закрылась дверь за мужиками, и Тимофей Нилыч остался один, он во
весь рост плюхнулся на заморскую красавицу и, раскинув широко руки, с
упоением перекатился на ней пару раз с краю на край. «Господи, какая же ты
хорошая!» - заластился он гладко выбритой щекой о ее пышности, и не смог
сдержать невольно брызнувших слез из глаз. И тут он отчетливо услышал сквозь
тонюсенькую мелодию шевельнувшихся пружин и гаек слова: «Не отдавай меня
никому, я твоя…»
«Красавица моя, так значит это правда – я как чувствовал, ты с душой?
Живая?» - вымолвил тихим шепотом Тимофей Нилыч, прикоснувшись губами к
резным бутонам роз на ее спинке. И опять отчетливо услышал мелодичный скрип:
«Живая…»
«Как же это?! Да что ж я, в самом деле?!» - елозил по кровати директор,
обнимая во весь размах своих длинных рук матрас, и причитал: «Куда ж мне
тебя? Квартирка-то у меня, что будка собачья – одна моя Лидуся вполовину
комнаты?!»
И опять услышал мелодичный ответ: «Не расстраивайся, мне здесь хорошо.
Главное, людей плохих не пускай ко мне…»
«Да кто ж их разберет: плохие они иль хорошие – на носу ж не навешено?» -
терзал себя Тимофей Нилыч и больше не слышал мелодичных ответов.
«Так, я все понял!» - он встал с кровати, ласково провел ладошкой по ее
боковине и со словами «никому в обиду тебя не дам!» решительно направился к
администратору Валентине Егоровне. Зайдя в администраторскую, он с порога
заявил:
- Валь, теперь, кто будет заказывать «люкс», сразу мне докладывать! Только
с моего ведома ключи выдавать, понятно?!
- Да ради бога, - удивилась Валентина Егоровна, - а чего-эт вы так
раскипятились, Тимофей Нилыч?
- Ну, нечего мне лишних вопросов задавать! – буркнул ей директор, чем
привел администраторшу в еще большее изумление.
Городок Бухов был махонький, и так или иначе все жители его были знакомы
друг с другом, а потому все мало-мальские события, происходящие в городке, тут
же становились известны по всей округе. Весть о том, что в городской гостинице
появилась итальянская кровать такой необыкновенной красоты, что и не в каждом
музее сыщешь, а Тимофей Нилыч маленько тронулся на этой почве, разнеслась
пчелиным жужжанием по головам местных жителей и застряла в их умах острою
занозой. В гостиницу потянулись вереницы друзей и знакомых Тимофея Нилыча,
с одной и той же просьбой показать чудо-кровать. Он не отказывал, водил их в
номер «люкс» и демонстрировал свою «содержанку». Но ни разу никому не
сказал он всей правды, которую таил в своей душе, как зеницу ока, о том, что она
живая и может разговаривать. Лишь однажды, попивая пивко с Лидусей в один из
воскресных дней, он обмолвился:
- Ты знаешь, Лидка, кровать-то, которую из Италии привезли, живая!
Лида посмотрела на него загадочно, скрутила голову сушеной вобле и
раздербанивая ее на части, сказала ему сухо, без эмоций:
- Не сходи с ума…
И после ее слов пожилой муж почувствовал в своем сердце полнейшее
одиночество.
В те вечера, когда номер «люкс» пустовал, и заморская мадонна оставалась
одна в матовости большого номера, Тимофей Нилыч своим ключом отворял
дверь, запирался, снимал одежду и укладывался на нее нагишом.
- Ну, как ты, дорогая моя? – гладил он ее у изголовья по спинке, - мучают
тебя небось изверги постояльцы? Я уж и так стараюсь не пускать к тебе весь
сброд! Да за всеми разве усмотришь? Пойди разберись – кто из них леший
приблудившийся!
И кровать мелодично ему поскрипывала:
- Мучают… Недавно пара любовников: бизнесмен старый хрипун девочку
молодую всю ночь мурыжил, а неделю назад поэт-неврастеник строчки
выдумывал, а потом с силой бросался на меня да все ребра мне чуть не
переломал… А вот еще семья - муж с женой - всю ночь отношения выясняли. Он
бил в ярости кулаком по спинке, а жена, уткнувшись в подушку, колотила меня в
истерике что есть силы ногами и руками, обливала слезами и кричала: «Всю
жизнь загубил, всю кровь выпил!..». Вчера вообще какой-то парень – акробат,
видимо - развлекался тем, что весь день подпрыгивал на мне, словно на батуте, и
так было больно, так больно…
- Вот засранцы! – растревожился Тимофей Нилыч, - ведь лично смотрел на
них – с виду приличные люди! А вот – надо же! Ну, потерпи, моя хорошая, только
не поломайся! – нежил ее Тимофей Нилыч и голышом вжимался в ее телеса.
В один из январских вечеров, когда в гостинице засквозила пустошь насчет
постояльцев, когда зафыркали сорокоградусные морозы да полегла ими
сраженная на поле боя городская котельная, в которой лопнули все котлы,
Тимофей Нилыч навестил свою красавицу-кровать.
Он словно вошел в ледяной погреб и, уже не раздеваясь, как был в
шерстяном свитере да в зимнем пальто лег на свою любимую, выдохнув при этом:
- Ну, как ты, замерзла?
Леденящий холод, который исходил от матраса, и то, что кровать молчала,
привели душу Тимофея Нилыча в неистовый страх. Он обхватил ее спинку и стал
трясти и тереть ладонями:
- Что с тобой?! Очнись, не надо!
И тут, в слабеньком стоне ее гаечек и шурупчиков он, наконец, услышал:
- Холодно, умираю…
- Нет, не дам! - взревел Тимофей Нилыч, стянул с себя одежду, и стал кутать
в нее свою красавицу. И вдруг он почувствовал, что сердце его звякнуло, словно
колокол, разошлось, разлилось жуткой болью в груди, и откуда-то издалека
прозвучал голос его Лиды:
- Ну, вот и все – доигрался…
Наутро сантехник Беранже проверял трубы в номерах «на предмет – лопнули
или нет» от морозов. На втором этаже он заметил, что дверь в «люкс»
приоткрыта, хотя в гостинице жил лишь один постоялец, и, к тому же,
совершенно в другом, дешевеньком номерке. Беранже ткнул пальцем дверь,
вошел и увидел диковинную картину. На чудо-кровати, обняв ее руками,
распростерся уже посиневший нагой Тимофей Нилыч, а «итальянская мадонна»
была тщательно, заботливо укрыта его вещами.
И у губ директора лежал каким-то загадочным образом отвалившийся от
спинки  «мадонны» позолоченный бутон розы__