Ромовая баба. Эпилог

Когда меня вернули? Когда оборвали мой полет? Когда меня посадили на цепь? Когда меня посадили на лавочку в парке, чтобы я тихо и мирно дожидался «доктора» и пилюлю. Ромовая сказала, что нужно дождаться специалистов. И военные ей поверили. Она готова была теперь баюкаться как с ребенком-поднимать свое крыло, защищая от яркого света, от непогоды и бурь. Ласковая, нежная, пропитанная чем-то сочным и пьянящим, вызывающим привыкание. Одним словом, как какой-то алкогольный напиток, не знаю, как называется. Им пропитывают какое-то пирожное. Оно мне особенно нравится. Она всегда мне его приносит в качестве, так сказать, поощрения за примерное поведение.

Мимо шел строй, широко, привольно, в ногу. Ницше испытал «иллюминацию» увидев строй солдат прошедших поодаль него. Его зацепило до такой степени –что он «выкристаллизировался» до великого философа. Вот что значит сильное впечатление, которое преображает человека настолько-что толкает его вперед-и позволяет ему выбиться из своей среды и подняться над условностями этого мира и жизненными обстоятельствами.

За строем бежали маленькие мальчишки, они что-то лепетали. Они не кидали в строй солдат камни, не кричали проклятий и ругательств, не называли «оккупантами», не побуждали стыдиться военной формы.  Стоял 1989 год, когда я был увлечен этой женщиной настолько, что был готов остаться с ней в этом времени без памяти. 1989 год-это я знал по отрывным календарям. Без перспектив, без жизненных планов. Мужчина, лишенный амбиций-не мужчина. Мужчина с женщиной на мгновение забывает о своей великой цели.  Находя это счастье-просто быть с женщиной- как мгновенную  и моментальную вспышку-отключающую внимание и концентрацию.

Прежде  готов продолжать к цели  непреклонное движение- укрощая свою слабость и трусость, управляя своим телом, контролируя его на все 100%. Иду на поправку. Сейчас обследуют-скажут что к чему. Заново набираюсь сил, ума помаленьку. Стали расти волосы. Долго не росли. С отрастающими волосами не вернулась память. Во снах не прорывается бессознательное. Какие-то лица и предметы не пробуждают ровным счетом никаких ассоциаций. Я ничего не помню из того, что было со мной прежде. Все, что было со мной до «облысения» не помню-как будто с этом «облысением»  я заново начал свою жизнь в уже взрослом теле. Чем я занимался прежде.  С кем я был. Почему у меня нет с этой женщиной детей? И почему она старше меня?

Строй шел. Какие-то мгновения. Но этого уже было для меня достаточно. Я отбросил все от себя, прихваченное для встречи с врачами, которые собирались меня осмотреть. Я понял, что когда я поспешил рядом со строем, буквально проскакав несколько шагов. Я понял, что моя память-мышечная. Я взял ногу. Как будто строевые  команды касались лично меня-в неуклюжей одежде. Со ставшими неуклюже пробиваться волосами-как будто будущими всходами моего неизбежного приобретения.

Где –то в кластерах памяти головного мозга, словно с родившей головной луковицей проклюнулось:

Никогда не становитесь на колени. Никогда не унижайтесь, чтобы выпросить себе милость победителя. Вас все равно цинично убьют и употребят-потому что дух ваш сломлен, и вы не представляете собой уже никакой ценности. Вас не за что уже ненавидеть-к вам можно применить только презрение. Потому что главный порог унижения вы уже прошли-колени и факт  упования на милость. Белый флаг-толчок к тому, что с вами позволено сделать все-не обременяя себя правилами, совестью, моралью.  Вы отдали себя –вверили себя воле победителя. Поэтому приняли правила игры в которой нет правил-а только усмотрение победителя и ничем не ограниченная власть над вами.  Перестаньте спать. Или спите хотя бы стоя-символизируя собой манекена  или атланта, держащего многотонное  небо.


Меня быстро иммобилизовали.
Они почувствовали во мне угрозу.
Наверное слишком явно шагать строем «больному»-даже не списать на невинную шалость.
Не будет сладкого и терпкого.
Больше не будет.
Ничего.
Никогда.
Я закрыл глаза.
Я почувствовал упор.
Этого достаточно.
Одно маленькое усилие.
И все придет в действие.
Еще немного и от бешеных вибраций сотрясутся стены, раздирая несущие конструкции по швам.
Я только закрыл глаза.
Я только представил, что мое тело-рычаг, хоть никогда и не учил Физику.
По крайней мере после «облысения». 
А эти слова я прежде никогда не слышал, и не читал, это точно.
Это уже не смирение.
Это уже какой –то механизм внутри меня, приведенный в действие, который не остановят ни войска, ни жестокие санитары, ни горячие женщины, усыпляющие волю, оскопляющие действие.
Всего один проклюнувшийся волосик, такой жадный до жизни, насыщенный сальной железой.
Эти слова. Откуда они?
Неужели я себе их присвоил пытаясь выдать за свои.
Нет. Они не мои, но сейчас я почему -то отождествляю их с собой.
Мой упор. Я напряжен. Я открываю глаза, медленно поднимаются веки, из которых выплывают расширенные зрачки:
«Умри душа моя с филистимлянами!»