8. 9. Совесть и свобода. Совесть и творчество

У Роджерса есть фрагмент-рассуждение о двух пациентах. Первый из них

"выбирает «направление действий», которое является самым экономным вектором по отношению ко всем внутренним и внешним стимулам, потому что это именно то поведение, которое будет наиболее глубоко его удовлетворять. Но это то же самое направление действий, про которое можно сказать, что с другой, удобной точки зрения оно определяется всеми факторами наличной ситуации…

И можно сказать, что в наиболее благоприятных условиях психотерапии человек по праву переживает наиболее полную и абсолютную свободу…"

Второй пациент, обладающий защитными реакциями (мотив не включает «избегание неудач»)
 
"хочет или выбирает определенное направление действий, но обнаруживает, что не может вести себя согласно своему выбору. Он детерминирован факторами конкретной ситуации, но эти факторы включают его защитные реакции, его отрицание или искажение значимых данных. Поэтому он уверен, что его поведение будет не полностью удовлетворять его. Его поведение детерминировано, но он не свободен сделать эффективный выбор."

И подводя итог, Роджерс считает, что

"Полноценно функционирующий человек не только переживает, но и использует абсолютную свободу, когда спонтанно, свободно и добровольно выбирает и желает то, что абсолютно детерминировано" [Роджерс К., c. 234-247]

Этот чудесный фрагмент наводит на мысль, что одно и то же обстоятельство – ограничение в жизни – человек может интерпретировать противоположным образом. Оптимист их интерпретирует как свободу, в которой он «выбирает направление действий с учетом внешних и внутренних стимулов». А пессимист оценивает то же самое как ограничения своей свободы «факторами наличной ситуации». Он в контексте «защитного настроения», и он желает иного выбора, который ситуация не позволяет.

Итак, существует всего две ситуации.

Или человек действует в условиях «ощущения свободы», когда он ставит выполнимые или достижимые цели, и не ставит (интуитивно) недостижимых целей.

Или индивид постоянно ощущает всю среду как непрерывное ограничение его намерениям и планам, поскольку его планы и намерения не соответствуют его собственным свойствам, возможностям и положению в среде, «факторам наличной ситуации». Но поскольку он ощущает себя несвободным, то ничего нового, кроме такого ощущения, он себе не добавляет. То, чего он может достичь, он достиг, чего не может, в том – он не свободен по ощущению.

И мы приходим к новому пониманию свободы. В первом случае «свобода» – это «осознанная и реализованная возможность». Во втором случае «несвобода» – это «осознанная невозможность» или это «неосознанная, но реализованная (проверенная) на практике невозможность». То есть это «проявившая себя необходимость невозможности». За кадром второй ситуации остается забытая пессимистом его уже «реализованная возможность» и «осознанная необходимость того, что он достиг». Если бы он «ничего не мог», то он бы как тип и не существовал, и мы бы о нем не говорили.

С учетом собственно структуры иерархии потребности Маслоу всякая «реализованная возможность» и «осознанная необходимость достижения» означает удовлетворенную потребность. На ее основе возникают новые более высокие потребности вплоть до тех, которые невозможно удовлетворить в варианте мотивации, выбранной индивидом. На этой границе и останавливается индивид-пессимист с ощущением несвободы. И на этом варианте продолжает развиваться или даже просто счастливо пребывать индивид-оптимист с ощущением свободы. Полстакана свободы или полстакана несвободы – это выбор любого человека в оценке жизненных достижений. А объективно это всегда именно полстакана, хотя счастливый вполне способнее считать его полным стаканом своего счастья.

Наша модель – «человек имеет те потребности, которые может удовлетворить» – оказывается верна де факто. И это еще раз подтверждает, что нормальный или счастливый человек – это тот, кто ставит себе достижимые цели. В ощущении свободы и несвободы лучше всего используется дихотомия Макклелланда – достижение (свободы) и избегание (несвободы и даже свободы, но свобода в последнем случае воспринимается как личная или общественная опасность).

В объединении разделов 8.8. и 8.9. мы возвращаемся к сложной формуле о том, что «нравственным может быть только свободное существо». Теперь мы понимаем, что при указании на нравственность речь идет о двух «Я» в Душе. Я-исполнитель и участник-аналитик (следователь) и Я-нравственная норма (судья). Человек рефлексирующий имеет выбор действий и своего внутреннего судью. И он свободен в своем поведении в смысле выбора уровня стратегии даже будучи в несвободном обществе, когда он отличает свою нравственность от официальной морали общества. Но построение системы такого мышления, сложная его структура предполагает длинный путь предшествующего развития личности и определенно требует мощного движения по лестнице социальной культуры и иерархии потребностей. Человек, который был всегда только голоден, не может пройти далее всю лестницу потребностей. Отсюда мы и вынуждены делать вывод, что свободный даже только в душе человек отражает и некую свободу своего прошлого развития (хотя бы в какой-то период). Таково наше решение о соотношении совести и свободы.

Выше мы полагались на то, что в нормальном обществе самоуважение (и служащие ему совесть, саморефлексия) могут сливаться с уважением, а потребность III можно слить с потребностью безопасности IV. Это несколько противоречит тезису, что для творчества нужна свобода или что это синонимы. И мы еще раз обращаемся к предположению о слиянии III и IV.

Против слияния есть и контраргумент даже в случае нормального общества. Он важен для будущего. Скорость развития общества, разделение труда в нем и рост творчества в каждой профессии постоянно возрастает. Возрастает и роль отдельного человека (с возможным некоторым сокращением численности будущего населения). Отсюда роль собственных суждений (тем более творчества) человека по поводу социальных норм должна возрастать. Тонкие отношения баланса социальных отношений и учета сложных и длинных стратегий приобретают все большую роль, а страх и тревоги в отношении статуса и ресурсов (уважение страхом) с развитием будущей единой всемирной цивилизации должны сокращаться в связи с более тонким взаимным поведением участников. Из сложения таких факторов возникает рост значения самоуважения (саморефлексии и совести).

Второе. Мы уже показали, что самоуважение невозможно без решения проблем уважения. В реальности, неудовлетворенное совестное состояние в свою очередь мешает творчеству. Человек должен снять свои совестные напряжения, чтобы полноценно работать в творчестве. Примерами служат трагедии многих известных исследователей и деятелей искусства. Это и личный опыт автора.

Третье. Самокоррекция поведения должна стать реальной практикой как необходимое условие самоактуализации, части творчества. Человек, только ставящий собственные свободные цели саморазвития, не может не иметь саморефлексии. Постановка личных целей уже означает самоанализ и критическую оценку состояния, требующего коррекции. Роль совести во всяком анализе состоит в выборе и коррекции средств. Человек без сомнений (совести) оказывается просто роботом рациональности, непригодным для сложных логических решений в среде многих противоречащих друг другу требований и критериев. Потому высокую совесть человека мы рассматриваем как желательное углубление качества мышления человека и человечества и, особенно, как перспективу развития его психики (в процессе разделения труда и в филогенезе). Следуя традиции Маслоу ставить этические требования и планки по максимуму (на уровне метапотребностей), мы не можем исключить потребность самоуважения или потребности безопасности IV из иерархии Маслоу.