Ветки

Этим утром я сделал себе хороший кофе и уселся за стол. Утро было холодным, хотя градусник показывал 18 градусов тепла. Кухня была очень-очень светлой, не знаю, наверное, свет отражался о серый сырой асфальт и проникал сюда сквозь окна. На кухне как всегда стояли десятки вещей, нужных и ненужных: одинокая роза, капуста, которая квасилась в большой банке, полузасохший виноград, кувшины, баночки, бананы, перец, тарелки, шампиньоны, аккуратно нарезанные и сложенные на досточке и много всего прочего. У меня текло из носа и слегка болело горло и общее состояние говорило мне, что на улице зима. Та зима, которую я люблю: когда просыпаешься, заходишь в холодную пустынную светлую кухню, а за окном тебя встречают белые сугробы, покрывающие машины, гаражи, деревья и дороги. Но я ошибался, на улице был всего лишь прохладный день первого октября.

Я выглянул за окно и наблюдал за происходящим. Срубленные ветки, некогда могучих деревьев, лежали огромной кучей прямо под окном, в этой куче можно было заблудиться, а для мелких насекомых она, наверное, представляла целую галактику. В этой древесине и пока еще зеленых листьях я увидел девочку из соседнего подъезда. По моим подсчетам ей было лет двенадцать или около того. Она была очень высокой, слишком высокой для своего возраста. Худое вытянутое лицо с слегка выступающей вперед челюстью. У нее были длинные каштановые волосы до лопаток и челка, закрывающая весь лоб. В целом ее лицо было очень странным: с одной стороны на нем был видимый отпечаток рабочего класса, а с другой стороны лицо было аристократическим. Впрочем, я так и не определился, к чему ее внешность была ближе. Она была одета в розовый гольф, короткие джинсы и черные ботинки. На шее у нее висела сумочка, как полагается девушкам, которая, наверняка, хранила десятки маленьких безделушек, которые были важны для нее как мир.

Когда я выглянул в окно, Аня, а именно так звали девочку, сидела со своими лучшими, недавно появившимися друзьями в самой глуши этой кучи веток и листьев. Двое ее лучших друзей были сцеплены одним поводком. Одним другом была длинная проворная такса стандартного черно-коричневого цвета, а вторым, было что-то похожее на смесь пекинеса и болонки, тоже на коротеньких ножках, с шерстью цвета ржавого персика. Собаки мельтешили по коридорам веток, а их поводок запутывался в узлы в этом древесном лабиринте. Впрочем, девочка довольно быстро распутала собак и, надавив им на спину, сообщила, что надо сидеть. Собаки послушно растянули свои лапы в ложбинках и смирно ожидали свою хозяйку. Аня сделала то же самое: развалилась на своем лиственном ложе и смотрела по сторонам.

Ветер гонял осенние листочки, завывая и обтесывая свои бока об углы нашего старого дома. В соседнем дворе, минуя гаражи и пожилую грушу, полусгнившие плоды которой валялись повсюду, женщина в тонком халате развешивала белье. Простыни и колготки взлетали вверх-вниз, игриво щекоча ее живот.

Аня продолжала лежать на ветках до тех пор, пока дворовой мальчишка лет семи-восьми не забрался к ней. Не желая задерживаться долго, он влез на соседнее дерево, приставил ладонь ко лбу и стал вглядываться вдаль. Девочка взяла длинную палку, очевидно подходящую на роль снайперской винтовки и открыла огонь по всем тем, на кого направлял свой взор мальчишка на дереве, кстати, тоже вооруженный пластмассовым автоматом. Они стреляли по молодой маме мальчика, вдыхающей сигаретный дым своим впалым ртом. Глаза ее были изувечены опухшими коричневыми мешками от алкоголя и наркотиков, лицо ее было кисло-желтого цвета, а фигура ссохшейся. Ребята стреляли по ней и ее дружкам, примерно такой же внешности, как и она сама…Собаки продолжали смирно лежать на ветках…

Вскоре стрельба прекратилась, и Аня вновь осталась наедине с собой и своими друзьями, вновь опустила голову на подушку листьев. Скрюченные ветки обхватывали ее руки, ноги, бока. Она продолжала лежать и смотреть в небо, видимо не желая возвращаться домой и я подумал, что жаль, что в моем детстве не рубили веток этих деревьев, чтобы я мог впустить в себя осень и лежать, обволакиваемый ароматом сырой листвы, просто вот так, думая о своих воображаемых друзьях и важнейших мелочах и безделушках в моей сумке.