Осколки Тени моей Матери 3

                3

        Вся моя жизнь – это одна сплошная мука. Ну и пусть будет так. Пусть.
Мы так долго ехали до Орна-Дораны, что мне показалось, что мы по какой-то счастливой случайности сбились с пути. Не такой долгой казалась мне дорога, когда я был ребенком...
        Но показались на горизонте крепостные стены. Мы подъехали к этим стенам. Безмолвие окружило меня. И я оглох и ослеп, когда отряды, следуя командам Коханде, расступились. Я проехал вперед, спешился в забытьи. Ледяное утро. Декабрь. Но снега почти нет. Бесстрастный голос Иммаюла, наводящего меня на цель. Я вышел вперед так далеко, как смог – чтобы они не видели моих слез. Я поднял руку и послал луч туда, куда указывало когтистое крыло. По стене пошла трещина, и люди за моей спиной радостно закричали мое проклятое имя. Я загадал умереть долгой, мучительной смертью. Чтобы физическая боль хоть раз в жизни наконец заслонила собой душевную.
       - Деми, еще раз – точно туда же.
       - Нет. Не буду.
       Мы играем по Сценарию, напоминают мне бесстрастным тоном, возьми себя в руки, говорят мне. И я не могу обижаться на этот тон, потому что я ему верю. Я верю, что мы играем по какому-то «сценарию», и я должен ему следовать. Почему? Но тогда я еще не задавал себе этих вопросов.
       Я посылаю еще один луч точно в цель. Стена обрушивается с огромным грохотом - но я не слышу этого шума. Из прорехи в нас летит одна-единственная стрела. Я вижу ее, и молюсь, чтобы она попала мне в сердце. Но она попадает мне в ключицу, и ломает ее. Я радуюсь этой боли. Радуюсь неимоверно. Сзади кто-то подает команду, и отряды врываются в город. У них приказ – подавлять все сопротивление, брать в плен столько, сколько можно. После штурма все пленные будут отправлены сразу на рудники. Все предусмотрено.
       Боль невыносима – но она прекрасна. Двигаемся в невыразимой толчее и суматохе. Крыло царапает меня по лицу и приводит в чувство. Не помню, как я оказываюсь за разрушенной стеной, но мою лошадь влечет к главному дому этого замечательного города, в который я так любил приезжать в детстве.
               Я прекрасно знаю дорогу к этому дому. Боже мой, как хорошо я знаю туда дорогу. Я выкрикиваю имя Арканда, и знаю, что он следует за мной невдалеке, а Герондес ждет нас, и что Корделин доживет до завтра, и я знаю, что где-то в этом городе мой дорогой и любимый Дейн Грант уже пойман, и его везут против воли ко мне в замок.
Я знаю, что он жив и невредим, и за это он ненавидит меня сильнее прежнего, но может ли он ненавидеть меня больше, чем я сам? Я знаю, что Арицес уже стоит в дверях, и при входе я укажу на него, и его тоже возьмут практически без боя, и отвезут ко мне в замок... Потому что над этими двумя пока нет отметины – и им будет позволено жить дальше.
       А над головой Герондеса Орна-Дорана уже распустился и зацвел потрясающей красоты цветок Сардаран. Он знает это, и Леневи Орна-Дорана, его замечательная жена, тоже знает это. Как знают об этом все его верные слуги, большую половину которых я прекрасно помню. Герондес, возможно, дал им шанс бежать накануне, но ни один из них не использовал этот шанс и не оставил его. Ушел только молодой человек, посланный куда-то с письмом.
               Но кто этот человек и куда он бы послан – я не знаю пока. Это и не важно, потому что Коханде со своими людьми уже взламывает дверь этого гостеприимного дома, такого любимого мною дома, и когтистые крылья бьют меня по лицу. Я внимаю голосу шейрера и вхожу в дом без слез. Я поднимаюсь на второй этаж, пока командир дает приказ никого в доме не оставлять в живых, а на лестнице, на самом верху, стоит Леневи.
              Пахнет медом и зрелыми луговыми травами. В окна пробивается холодное солнце. А Леневи так красива, и седые волосы ее падают на плечи, а позади нее стоит моя мать, ибо они были всегда неразлучными подругами, и в глазах моих нет и не должно быть слез, потому что Секира не плачет. Я поднимаю руку, и крепкие люди Коханде сбивают Леневи с ног, но прежде она встречается со мной взглядом, и в нем нет страха, и в нем нет осуждения, а моя мать мечется тысячей зеркальных отражений, но Леневи отстраняет ее, и не может сдержать крика.
       Я знаю, что Арканд ищет Арицеса, и я знаю, что он старается не замечать ничего вокруг, и он знает, что я слышу каждую его мысль, и перерезает горло попавшемуся под руку слуге, ибо только слово “клятвопреступник” страшнее слова “убийца”...
       В своем кабинете прямо напротив лестницы, как всегда по утрам, сидит ровесник моего отца, его любимый друг Герондес Орна-Дорана. Он встает мне навстречу, спокойный и безоружный. А я молюсь о мучительной смерти, дай мне Бог когда-нибудь принять ее также достойно. Позади него стоит Рафрате, его любимый слуга. Так никогда и не женился. Все некогда было. Накануне Герондес предлагал ему бежать первому. А он ответил – да что вы, хозяин – я не променял вас на брачное ложе – так уж не променяю на жизнь и без того, и без другого!
       - Доброе утро, Домиарн – говорит Герондес – ты ранен.
       - Господин Орна-Дорана, - начинаю я, - и тут меч вонзается ему в живот прямо из-за моей спины. И к Рафрате подбегают – и он медленно сползает по стене...
       У меня нет времени оборачиваться – да там и не на что смотреть. Меня подстраховали на тот случай, если после «господин Орна-Дорана» у меня не хватит духа сделать то, зачем я сюда пришел. И вовремя подстраховали, надо сказать. Я опускаюсь на пол вместе с Герондесом, и прекращаю его страдания, остановив сердце.
               О чудо – его тело лежит на полу, а он стоит передо мной, и рядом стоит моя мама – и их руки – на моей ране. Они достают из раны обломок стрелы, и я страшно кричу. Кто-то оттаскивает меня назад, а я цепляюсь за эту боль в плече, и знаю, как бесконечно мало ее.
       Меня выводят или выносят – не знаю, не помню, не хочу помнить.
       Тусклое солнце в зените сквозь тонкую пелену облаков. Внезапно оно пробилось ярким потоком. И меня разлучили с моей болью, как я за нее ни цеплялся.