Жестокость

               
Грушевский посёлок, куда мы вернулись в 1946 году, представлял собой тогда западную окраину Минска. Он странным образом почти не пострадал от войны, хотя в большинстве своём состоял из деревянных строений. Окружающая среда в первые годы нашего пребывания здесь была на редкость жестокой.

Посёлок населял в основном рабочий люд. Традиционное развлечение – крепкая попойка, как правило, завершавшаяся дракой. Иногда мне доводилось наблюдать эти бессмысленные побоища. В ход шли  ножи, велосипедные цепи, солдатские ремни с металлическими пряжками и прочие средства увечья.

 Милицию никто не вызывал. Драка продолжалась до первой жертвы, после чего все разбегались. Потерпевшего с поля брани уводили дружки или кто-нибудь из сердобольных прохожих.

Случались у нас и более серьезные происшествия. Пожалуй, самым громким из них было ограбление сберегательной кассы. Произошло оно, буквально, средь бела дня. Вооружённые грабители проникли в сберкассу в обеденный перерыв, когда клиенты там отсутствовали. Похитили большую сумму денег, и скрылись.

Работники кассы никакого сопротивления бандитам не оказали. Тем не менее они застрелили молодую женщину, работавшую кассиром. Больше никто не пострадал. Как потом выяснилось, один из грабителей оказался мужем убитой женщины. Поговаривали, будто бы он уличил супругу в измене, и приговорил её к высшей мере. Вот в процессе ограбления, как бы мимоходом, бандит и привёл в исполнение свой смертный приговор.

Конечно, подобные события выходили за рамки обыденного, а вот тяжёлые увечья и даже убийства в пьяных драках случались нередко. Народ не то, чтобы привык к этому ужасу, но остро уже не реагировал.
 
То были тяжёлые времена. Экономика всё ещё не могла оправиться от страшных последствий почти пятилетней войны. Собственно, и до войны особых экономических достижений в стране не наблюдалось. А уж в послевоенные годы простому народу приходилось до невероятного туго.
 
Правда, существовала тогда одна отдушина, создававшая иллюзию улучшения благосостояния. Это - ежегодные снижения цен на продукты и некоторые неходовые промтовары. Мероприятие больше являлось политическим, нежели экономическим.

При «замороженной» зарплате, оно мало влияло на уровень жизни. И всё-таки советский народ с нетерпением ждал 31 марта. Именно в этот день регулярно, вплоть до самой смерти Сталина, по радио зачитывались новые цены.
 
Основная масса населения страны, в том числе, конечно, и вся наша семья, внимательно слушала диктора. Записывали, и скрупулезно изучали новые прейскуранты. Рисовали радужные планы грядущей экономии семейного бюджета.
 
 Эти снижения цен качество жизни практически не меняли, так как в магазинах всё ещё ощущалась острая нехватка продуктов. Денежная реформа и отмена карточной системы в 1947 году тоже не решили продовольственную проблему.

 Главным кормильцем города по-прежнему оставался базар или, как его тогда называли, колхозный рынок. Настоящих колхозников там было немного. Всем заправляли спекулянты-перекупщики. Качественные продукты стоили довольно дорого, и были доступны далеко не всем. На базарах промышляло много всякой шпаны, которая «чистила» и покупателей, и продавцов.
 
В западном районе Минска находился большой Суражский рынок, один из пяти, существовавших тогда в городе. Мы с мамой частенько его посещали. Дорога была неблизкой. Порой приходилось тащить домой увесистые покупки. Но походы на базар мне нравились.

И не только по причине материальной заинтересованности. За такую помощь мне полагался стакан жаренных подсолнечных семечек. И всё же не меркантильность была основным источником моего интереса к базару. Мне нравилась тамошняя атмосфера. Разноголосый гомон, суета, громкие споры торгующихся, колоритные перебранки. Короче, посещение рынка являлось для меня хорошим развлечением.

Порой удавалось подсмотреть тонкую «работу» базарных воров. Это были подростки 12-14 лет, промышлявшие по мелочи. Их приёмы не отличались особой оригинальностью, но исполнялись мастерски.

Как правило, процесс безвозмездного изъятия продуктов происходил не за прилавками, где находились солидные продавцы, а на открытой площадке. Она располагалась за торговыми рядами. Здесь торговал народ попроще.

Вероятно, это и были настоящие трудовые колхозники, продававшие овощи, фрукты и прочие сельхозпродукты, выращенные собственными руками. Продавали их прямо из мешков. Рядом, на деревянном ящике находились весы. Собственно, на них и производился обмен товара на деньги.

Вокруг суетился народ. Торговец хорошим товаром часто оказывался в плотном кольце людей. Его внимания едва хватало на процесс взвешивания и расчета с покупателем. Всё остальное выпадало из поля зрения колхозника.

Этим и пользовались малолетние воришки. Один из них ловко пристраивался к тыльной стороне полного мешка за спиной, буквально между ног продавца. Бритвой мгновенно делал небольшой надрез у самого основания. Через образовавшуюся дыру начинал быстро перекладывать сельхозпродукты из мешка себе за пазуху.
 
Иногда это происходило прямо на глазах покупателей. Но уличать вора решались немногие. Все знали, что где-то рядом находится подельник, готовый в любую минуту полоснуть по лицу бритвой.

И такое порой случалось. Однажды я видел, как по базару неслась уже далеко не молодая женщина с окровавленной щекой. Она, видимо, попыталась помешать ворам, за что  тут же и поплатилась.

Случаи кражи кошельков, сумок и других вещей, как у покупателей, так и у продавцов на базаре бывали обычным явлением. Народ реагировал на такие происшествия скорее с юмором, нежели с состраданием к потерпевшему.

 Как-то мне довелось наблюдать, как воришку «застукали» на месте преступления. За украденный кошелёк спрос был посерьёзней. Толпа тут же набросилась на неудачника и принялась избивать парня, вымещая на нем накопившуюся злобу за все предыдущие случаи.

Картина, честно сказать, выглядела ужасно. И не только из-за своей жестокости. Хорошо помню, что в тот момент у меня не было ни малейшего ощущения справедливости наказания. Кроме жалости к избиваемому здоровенными мужиками щуплому худенькому мальчишке, ничего другого я не чувствовал.

Уже много позднее замечательный поэт Евгений Евтушенко именно на эту тему написал проникновенное стихотворение. Привожу его целиком.
               
                КАРТИНКА ДЕТСТВА

Работая локтями, мы бежали,-
кого-то люди били на базаре.
Как можно было это просмотреть!
Спеша на гвалт, мы прибавляли ходу,
зачерпывая валенками воду
и сопли забывали утереть.

И замерли. В сердчишках что-то сжалось,
когда мы увидали, как сужалось
кольцо тулупов, дох и капелюх,
как он стоял у овощного ряда,
вобравши в плечи голову от града
тычков, пинков, плевков и оплеух.

Вдруг справа кто-то в санки дал с оттяжкой.
Вдруг слева залепили в лоб ледяшкой.
Кровь появилась. И пошло всерьез.
Все вздыбились. Все скопом завизжали,
обрушившись дрекольем и вожжами,
железными штырями от колес.

Зря он хрипел им: "Братцы, что вы, братцы..." -
толпа сполна хотела рассчитаться,
толпа глухою стала, разъярясь.
Толпа на тех, кто плохо бил, роптала,
и нечто, с телом схожее, топтала
в снегу весеннем, превращенном в грязь.

Со вкусом били. С выдумкою. Сочно.
Я видел, как сноровисто и точно
лежачему под самый-самый дых,
извожены в грязи, в навозной жиже,
всё добавляли чьи-то сапожищи,
с засаленными ушками на них.

Их обладатель - парень с честной мордой
и честностью своею страшно гордый -
все бил да приговаривал: "Шалишь!..."
Бил с правотой уверенной, весомой,
и, взмокший, раскрасневшийся, веселый,
он крикнул мне: "Добавь и ты, малыш!"

Не помню, сколько их, галдевших, било.
Быть может, сто, быть может, больше было,
но я, мальчишка, плакал от стыда.
И если сотня, воя оголтело,
кого-то бьет,- пусть даже и за дело! -
сто первым я не буду никогда!