Намибия. Африканские страсти

               
                * *
1.
Синие волны с барашками белой пены, лениво облизывали серый вулканический песок и чем-то, наверное, цветом напоминали Берману распухшую губу Жорика Юнина, густо намазанную антисептическим кремом. В здешних местах водилась всякая «гадкая бацилла», способная попасть в ранку и доставить здоровью белого человека, не защищённого природным иммунитетом от местной заразы, немало вреда и дополнительные расходы на лечение. Что и говорить – Африка! Хоть и южная, но всё-таки Африка!
От мысли, что и он после неудачной попытки «прописаться в раю» и бесцеремонно вытолкнутый из предбанника, названного «чистилищем», грозным и неподкупным апостолом Петром, нёсшим караульную службу у входа в потусторонний мир, оказался вдруг у чёрта на куличках и не где-то, а в Африке, Бермана одолевала срытая тревога. Сажи ему хоть кто-нибудь, что на тридцать четвёртом году жизни придётся пить водку на открытой веранде маленького ресторанчика рядом с океанским берегом неподалёку от «ужасного Лимпопо», созданного богатым воображением детского писателя Корнея Чуковского, он бы ни за что в такое не поверил.
Однако, суровая реальность оказалась таковой, что прошлой ночью, находящийся в розыске российский гражданин Олег Берсенев, по паспорту Аркадий Берман, сбежал в мало кому известном порту Людериц с украинского сухогруза, шедшего под греческим флагом в одну из африканских стран с весьма подозрительным грузом и командой собранной как говорится «с миру по нитке». Той же ночью сухогруз покинул порт и Берман знал, что разыскивать его не станут из опасения привлечь внимание местной полиции, которой вдруг захочется проверить судно, причалившее к африканскому берегу на дозагрузку медью и свинцом.
Бежал он после того, как удалось дозвониться по мобильному телефону старому армейскому товарищу Валере Бондаренко и сообщить о себе. Бондаренко, перебравшийся после увольнения из Южно-африканской армии в Виндхук и служивший в полиции, немедленно выехал на встречу, которая состоялась днём в пустыне на окраине города. Так случилось, что приехал он не один, с товарищем и на его «Хаммере». Товарищ оказался русским и теперь пил водку, слегка разбавленную минеральной   водой через пластиковую трубочку для коктейлей, чтобы не потревожить распухшую губу, которая своей синевой напоминала Берману ленивую атлантическую волну, лизавшую серый вулканический песок.
«Извини, брат Берсенев, не мог приехать один. Машина в ремонте, а до Людерица путь не близкий» – так или вроде того, глазами, объяснился при встрече с товарищем Валера Бондаренко, сам в полицейской униформе с офицерскими погонам, при револьвере, дубинке и наручниках на поясе.
– А это мой друг и дальний родственник Георгий Юнин, представил Бондаренко Берману владельца «Хаммера» и местного бизнесмена средней руки, с синюшной и распухшей губой, ставшей таковой в результате семейного конфликта. – Вообще-то здесь он числится как Джордж Юниор. Это для конспирации, так у нас делают многие, а среди близких и русских людей он по-прежнему Георгий Юнин.
– Жора, – оберегая губу, криво улыбнулся и назвался покороче бизнесмен Григорий Юнин и пожал протянутую руку.
– Жорику необходимо побыть одному, пока не улягутся семейные страсти, вот мы примчались в Людериц. Мне с Жорой по пути, а у него тут винный склад и танкер, –дополнил за товарища и родственника Бондаренко.
Юнин кивнул, подтверждая, что склад и танкер принадлежат ему.
Поскольку дневной зной, характерный для пустыни Намиб практически в любое время года, ещё не спал, все трое разместились в ресторанчике не окраине города в так называемой «зелёной зоне». Таковой она имела право называться ввиду произрастания поблизости небольшой рощи из пальмовых деревьев, высаженных на пустынном берегу и поливаемых привозной водой.
За своеобразным коктейлем из русской водки с многолетней выдержкой в местных условиях, Бондаренко рассказывал о жизни в Африке, ни о чём не расспрашивая старого армейского товарища, служить вместе с которым начинали ещё лейтенантами, а кое-что о его злоключениях в образе Аркадия Бермана он уже знал из электронных писем от Миронова и Щеглова, пришедших из Сербии.
– Здесь я уже год. Уволился из юаровской армии в звании капитана и перебрался сюда. Отто Крюгер, это тоже мой родственник, близкий, со стороны жены, помог устроиться на службу в местную полицию. Белых здесь пока уважают и побаиваются не то, что в ЮАР, хотя порядка в стране не больше. Африканцы уважают силу! – ударив по столу кулаком, решительно подчеркнул Бондаренко.
– Ещё в ЮАР овладел африкаансом – похож на немецкий, и английским, припомнив школьную программу и то, чему учили в военном училище. Английский язык у нас с 1990 года официальный, заставили перейти с африкаанса американцы, которые скупили все рудники и алмазные копи. Страна сказочно богата медью, ураном, оловом, свинцом, золотом, алмазами, но практически всё вывозится за океан, и народ остаётся нищим, а потому и преступность высокая. Обидно, – вздохнул Бондаренко  и продолжил:
– Женился. Жену зовут Гертрудой. Сама из семьи буров. Приедем в Виндхук – познакомлю. Поживёшь пока у нас. Паспорт у тебя российский. Вопросы с визой поможет уладить мой свояк, Отто. У нас здесь  этим гораздо проще, чем в Европе, у нас здесь, брат, Африка!
Отто натуральный немец из бывшей ГДР. Начинал службу в «Штази», в девяностом году был выброшен на улицу, едва не арестован. К счастью вовремя повстречал вербовщиков и махнул в Южную Африку, где жил и похоронен его прадед, а оттуда – сюда. Нас с женой следом перетянул. Сейчас служит в разведке и имеет влиятельных знакомых в здешнем МИДе.
В Виндхуе врыт в землю большой чёрный камень, установленный в память о немецкой колонизации Юго-Западной Африки конца девятнадцатого – начала двадцатого века. На камне выбито:

«WIR WERDEN WEG»

«Мы вернёмся». Вот Отто Крюгер и вернулся…
Страной правят овамбо – это такой народ из семьи банту. Чёрные, их больше половины. Есть ещё гереро, бушмены, готтентоты и так, по мелочам. Самим овамбо с управлением страной не справиться. Опираются на белых, прежде всего на буров. Я и сам чувствую себя уже не совсем русским, а скорее буром, даже думать начал на африкаансе. Ещё пару лет назад думал бросить всё к чертям и вернуться если не в Россию, то хотя бы в Сербию, Щеглов приглашал. Он теперь подполковник бывшей Югославской, а теперь, после отделения Черногории, Сербской армии. Гертруда отговорила, просила потерпеть. Очень ей не хочется покидать родную землю, на которой её предки жили четыреста лет. Здесь, в Африке, могилы двадцати поколений её родных и страшно подумать, что с ними станется, если нас здесь не будет. Я её, Аркадий, буду тебя звать только так, понимаю, очень даже понимаю…
Кстати, твоя фамилия хорошо подходит для этих мест. Подучишь африкаанс и чем не бур? – рассмеялся Бондаренко. Его красивое загорелое славянское лицо светилось здоровьем и уверенностью в себе.   
– Намибия не самая плохая страна. На плато не слишком жарко Климат сухой, здоровый. Белые женщины всегда загорелые, а от синеглазых блондинок не оторвать глаз. У Гертруды есть двоюродные сёстры в Йоханнесбурге. Обживёшься, съездим к ним в гости, познакомишься, женим тебя, и в нашей маленькой русской колонии станет одной семьёй больше! – вслух размечтался Бондаренко. – Вот и Жорик поддержит меня! Скажи Жора! А?
Юнин вынул трубочку из стакана, в котором ещё оставалась водка, смешанная с местной минеральной водой и не растаявшим кусочком льда, и, наплевав на губу, опухоль с которой начинала спадать, очевидно, под влиянием дезинфицирующего напитка, поддержал Бондаренко.
– Не знаю, кто вы, товарищ Берман, не стану расспрашивать, зато хорошо знаю своего друга и дальнего родственника господина Бондаренко, а потому верю вам! – с чувством произнёс он, растянув губы в улыбке, отчего нижняя разбитая губа слегка закровоточила. Промокнув кровь носовым платком, Георгий приложил к ней стакан с чистой водкой, пару бутылок которой стояли на столе и, сделав глоток, принялся рассказывать о себе. Очевидно, это ему нравилось, и Жора увлёкся:
– Я здесь уже больше десяти лет, с тех самых «лихих девяностых», при воспоминании о которых мороз пробегает по коже даже сейчас и в жаркой пустыне Намиб! – Юнин сделал ещё глоток граммов на сто пятьдесят и, поставив на стол, надолго оставил стакан в покое.
– В России имел бизнес, думал, что вознесусь до самых высот. Не вышло. Нашлись те, кто круче меня – сынки и прочая поросль бывших партийных бонз, да ещё из того «извечного племени», которое по душе американским банкирам, опутавшим весь мир своими финансовыми сетями! У, как я их ненавижу! – теперь уже Жора Юнин грохнул своим немаленьким кулаком по столу и на него с опаской посмотрел чернокожий бармен – единственный свидетель дневных посиделок троих белых, говоривших на совершенно не понятном ему языке. Тот, у кого была разбита губа, был хозяином бармена, державшим в небольшом портовом городке магазин и ресторанчик, в котором всегда можно было выпить стаканчик русской водки со льдом. В этом ресторанчике, открытом в течение всего светового дня, постоянно бывали клиенты, желавшие выпить стаканчик другой отменного напитка и что-нибудь съесть, но сегодня он был закрыт для простых посетителей. Сегодня в ресторанчик пожаловал сам хозяин со своими друзьями, один из которых был знакомым бармену офицером полиции, а другого он видел первые.               
– Меня заказали! – сделал такое неожиданное признание для практически незнакомого для него господина или товарища Бермана – кому что по вкусу –  коммерсант Юнин. – Заказали подлые конкуренты, желавшие извести русского человека и его бизнес! – всхлипнул он, но слезу не пролил – зачерствело сердце русского человека в горячей Африке…
Бондаренко выслушивал историю жизни Георгия Юнина уже не в первый раз, а потому не слишком переживал за своего товарища, вынужденного перенести свои коммерческие интересы за тридевять земель от Москвы. Не переживал Бондаренко и за выпитое Юниным немалое количество водки, которой сидевший на мели с пробитым брюхом ржавый танкер, носивший имя героя Гражданской воны и детского писателя, доставил на этот конец света добрый миллион бутылок. Такова была годовая продукция флагмана не первых пятилеток – ликёроводочного завода на короткое время приватизированного Жорой Юниным и расположенного в одном из древних русских городов, между прочим, в областном центре. Область эта славилась не только тучными чернозёмами, плодившими зерно, картофель и сахарную свёклу, но и колоссальными подземными запасами железных руд, приводивших стрелку компаса в смятение и очищавших воду, шедшую на производство водки, от всяких вредных примесей. Отсюда и качество водки, раскрученной в те времена Юниным, однако теперь практически забытой ввиду жесточайшей конкуренции в этом наиважнейшем секторе отечественного производства.
– Представляете, каким богатством я владел? – воскликнул Юнин, заламывая руки, – и у меня всё это отобрали кроме миллиона бутылок! А ведь были грандиозные планы повысить производство замечательного напитка в десятки, сотни раз и напоить весь мир отменной водкой! Представляете, какие богатства могли принести России реки качественного и возобновляемого напитка, чего не скажешь, например, о нефти или газе! Представляете, господа!
После этих слов Юнин выдохся, сник и был уже не столь ярок в своём пламенном спиче.
– Пули наёмных убийц, которых стали называть киллерами, свистели над моей головой, когда мой славный танкер отчаливал от русской земли, словно последний деникинский корабль, и брал курс на Босфор. В океане нам удалось затеряться, а через три недели бурные волны Атлантики вынесли корабль на этот пустынный берег возле городка Людериц, о существовании которого я даже не подозревал! – голос Юнина вновь окреп и он наполнил стакан из бутылки, на которой русский человек легко прочтёт до боли знакомые слова и цифры:
«Русская водка. Крепость 40%. Емкость 0,5 л.»
– Как же вы перевозили эту прорву водки в танкере? – зачем-то поинтересовался Берман, пивший немного, а потому сохранивший «светлую голову».
– Очень просто. Танки отмыли и вырезали в них большие люки, чтобы складировать ящики, – охотно пояснил Юнин. – Зато к нам не совали носа портовые чиновники! Вот как мы провернули это дело! – в глазах коммерсанта загорелся огонёк. – Корабль старый и это плавание стало для него последним. Стоит у берега, бедолага. Меня уговаривают продать на металлолом, но делать этого не хочется. Путь ещё постоит. Течь в нём огромная – не украдут и не уплывёт. Слава богу, что конкуренты потеряли меня из виду и вот я здесь. Это судьба!
За десять лет удалось продать и выпить семьсот тысяч бутылок здесь, в Виндхуке и Рехоботе. Осталось триста. Водка – основа моего бизнеса, – закончил свой «экономический рассказ» Георгий Юнин, а прибыль я вкладываю в горное дело.
– Реховот? Разве этот город не в Израиле? Мне доводилось проезжать через него, когда мы «гостили» у Юры Миронова, – Бермана несколько удивила география коммерческих  интересов Юнина, а про Миронова – это для Бондаренко.
– Ты не расслышал, Аркадий, – помог ему разобраться в сути вопроса Бондаренко. – Случается, что иностранцы задают такие вопросы. Реховот находится действительно в Израиле, а у нас Рехобот. Это недалеко от Виндхука и там живёт родственник Жоры некий господин, – Бондаренко хмыкнул: – Моисей Индустриевич Блюмкин. По определенному стечению обстоятельств Моисей Блюмким и Жора Юнин – тоже свояки, как и мы с Гюнтером Крюгером! –  Бондаренко, подмигнул Юнину.
– Да это так, но я и Блюмкин, кстати, он давно уже просто Блюм и не Индустриевич а Израилевич, женились на сёстрах-близнецах раньше, чем ты Валера и твой Отто. Каюсь, я оказался двоежёнцем, – неожиданно признался Юнин, очевидно под влиянием выпитого крепкого напитка с более чем десятилетней выдержкой, правда, в родной стеклянной таре.
Осознав, что ляпнул лишнего, Юнин приложил палец к разбитой и всё ещё припухшей губе: – Только об это никому, понимаете?
– Понимаем, – охотно согласились слушатели. Берман в первый раз, а Бондаренко уже и не помнил, сколько давал Жорику таких обещаний.
– Через три года после того, как человек пропал без всякой вести, его считают умершим и выписывают с жилплощади. Я справлялся у юриста. К тому времени жена считается вдовой, может быть свободной от брака, и выйти замуж, если конечно захочет. Вот и я прождал не три, а целых четыре года. Мучился, не приведи господь! Здесь, товарищ, Бендер, – почему-то, наверное спьяну, Юнин попутал паспортную фамилию Берсенева, попав при этом если и не в «десятку», то и не в «молоко».
Его не стали поправлять, вряд ли поможет.
– Свирепствует СПИД! Знаете, что это такое?
– Кто же этого не знает, Жора, ты бы лучше рассказал человеку, что здесь можно, а чего нельзя, – посоветовал Юнину Бондаренко.   
– Двадцать пять процентов населения носители инфекции! Чёрные легче переносят болезнь, а вот белые и метисы мрут, как мухи, так что с сексом здесь не шутят, а потому без жены никак не обойтись.
– Да не пугайте меня, Жора, я потерплю, – остановил Юнина Берман. 
– Молодец! – выдал Юнин и не на шутку раззевался. Сказалась бессонная ночь накануне, семейная разборка, которая вряд ли закончится одной разбитой губой, и выпитая водка в объёме полутора бутылок. Бондаренко и Берман почти не пили.
– Эй! – крикнул Бондренко бармену, – помоги уложить хозяина в комнате отдыха!
Бармен мигом открыл дверь маленькой комнатки с кондиционером и раздвинул раскладной диванчик, на который общими усилиями уложили уснувшего хозяина. 
– Пусть проспится. Вернёмся к столу и обсудим наедине, как нам быть, – облегчённо вздохнул Бондаренко. – Что будешь пить – чай или кофе?
– Пожалуй, чай.

2.
Чай не водка, хорош в жару. Выпили по дюжине чашек, пока Берсенев рассказывал Бондаренко историю с семью машинами покойного олигарха, и до чего довели поиски документов и счётов на крупную сумму в долларах, евро и бриллиантах, хранящихся в швейцарских и итальянских банках. 
– Вот и мотает меня по белу свету пятый месяц. В России не укрыться, в Сербии выследили, в Турции едва не схватили, чудом оказался снова на Украине. Опять напали на след. Сдаться властям – вернут на родину, а там пожизненно упрячут в зону. Схватят ушлые ребята с «незалежной» – сам понимаешь, чем всё закончится. Дёрнул же чёрт Фаину связаться с этими бандитами! Обвели вокруг пальца наших хвалёных сыщиков, вытащили меня из «Кремлёвки».
«Давай, говорят, коды к сейфам, где деньги лежат! Дашь – поможем укрыться в маленькой и тихой стране. Всласть намилуешься с пани Фаиной. Не отдашь – жилы повытягаем!». Упрямые хохлы, такие повытягают!
– Да уж, – едва заметно покраснев, согласился с товарищем Бондаренко, полагавший себя не только русским человеком или буром, но и украинцем, а следовательно – хохлом.
– Никто, кроме мня, не знает твоего настоящего имени, так что оставайся, Олег, Аркадием Берманом. Поживёшь пока у нас с Гертрудой. Места в доме хватит. Скажу, что родственник. Отто поможет с разрешением на жительство.
Страна у нас тихая. Живём замкнуто, семьями или маленькими общинами. Иногда выбираемся в Йоханнесбург или в Кейптаун. Города большие, есть что посмотреть, но порядка тоже нет. Тут нельзя расслабляться и показаться слабым. Здесь всегда следует быть готовым дать отпор. Здесь не вежливая старушка-Европа, здесь Африка!
В стране полно безработных. Таков образ жизни многих поколений африканцев, живших охотой. Многие охотятся и сейчас, на тех у кого что-то есть, словом на нас и прежде всего на белых или метисов. У нас их называют «цветными». Англичане говорят: «мой дом – моя крепость». В Англии не бывал, но здесь дома должны быть именно такими, иначе всё растащат. Глухой каменный забор со спиралью Бруно и свирепая собака, которую выпускают на ночь во двор сняв с цепи. 
– Вот так тихая страна, – грустно улыбнулся Берман. – Ладно, Валера, хватит об этом. Я и сам понимаю, что здесь Африка. С Жорой, я уже познакомился, знакомство с твоим свояком Отто ещё предстоит, а ведь есть ещё этот Моисей Блюмкин. По твоим словам тоже родственник и Жорин и твой. Что за тип, чем занимается, и не его ли прадедушка стрелял в 1918 году в германского посла Мирбаха?
– Про прадедушку и посла Мирбаха ничего не скажу, не знаю, а Моисей и в самом деле родственник Юнина и тоже свояк. Тут такая романтическая история, – Бондаренко разинул от удовольствия рот едва ли не до ушей:
– До Первой мировой войны этой страной владели немцы. Управляли жёстко. В начале прошлого века воинственное племя гереро, тоже из банту, подняло восстание. Немцы восстание подавили, истребив едва ли не всех мужчин племени, а женщин и детей загнали за колючую проволоку, словом в концлагерь. В то время в колониальной армии служил унтерофицер Гюнтер Крюгер. Понравилась ему чернокожая девчонка. Вызволил он её из лагеря и стал жить, как с женой. Человеком он был семейным. В Германии осталась семья и дети, но чего не позволено делать в Европе, в Африке можно. Потом началась война, и англичане заняли страну. Гюнтер остался в Африке и нарожали они с африканкой из племени гереро множество здоровых и красивых детей. Такое не каждому даётся, Как видно, правильные подобрались у них гены.
Мой свояк Отто Крюгер правнук унтера Крюгера из его немецкой семьи, а жёны Юнина и Блюмкина – красотки и близняшки – правнучки из африканской семьи бравого немецкого вояки, жившего на два дома. Вот такие, брат, мы теперь родственники. Жора спит, так и быть, расскажу, отчего у него разбита губа. И смех и слёзы!               
Бригги – эта жена нашего Жорика. Ей повезло. Юнин справный мужчина, и при деньгах и супружеский долг исполняет, как подобает. Троих детей родила красавица Бригги, ничуть не подурнела и даже не располнела. А вот у Берти – это жена Моисея, всё плохо. Блюм, буду его называть правильно, как по паспорту, мужиком оказался никудышным. Его и на медовый месяц не хватило. Намучилась с ним Берти, но не изменяла. Так и жили без надлежащего семейного счастья и без детей, хоть и в достатке. Блюм вроде тебя ли Юнина. Тоже спрятался здесь от расплаты. Был он в девяностых годах учредителем и директором какого-то российско-украинского коммерческого банка. Мотался между Москвой и Киевом, управлял банком лихо и прогорел. За махинации мог угодить в тюрьму, но бежал на историческую родину, откуда его не выдали. Известно, что у нас с Дону, а у них с Иордану – выдачи нет.
Там Моисей тоже занялся финансами, у них это дело в крови. Опять пустился во все тяжкие, а там с этим строже, чем у нас. Попал под арест, раскаялся, вернул расхищенное и получил условный срок, с которого махнул к нам в Африку. Место выбрал со смыслом. В Израиле жил в городе Реховот, а у нас поселился в Рехоботе, это в часе езды от Виндхука по хорошей дороге.
Бзик у этого Блюма. Уверяет, что город зовётся так не случайно и основан древними иудеями во времена первой колонизации «Чёрной Африки» ещё до правления царя Соломона, в эпоху которого из этих мест вывозили золото, алмазы и слоновую кость. Читал книгу Хаггарда «Копи царя Соломона»? – спросил у Бермана Бондаренко.
– Кто же её не читал, ещё в школе!      
– Блюм уверяет, что Хаггард ничего не придумал. Всё так и было. Теперь читает Талмуд и Тору, выискивая там «закодированные тексты», которые помогут отыскать скрытые в горах, пустынях и саванне новые кимберлитовые трубки, полные качественных алмазов. Помимо книг, просматривает с помощью Интернета спутниковые карты Южной Африки в поисках указателей к копям, оставленным древними иудеями на земле. Свою жену Берти и всё племя гереро – сейчас их у нас процентов семь – Моисей Соломонович полагает потомками африканских иудеев, только почерневших на солнце. Возмущается холокостом, который развязали немцы против них ещё сто лет назад. Говорит : «не будь я в розыске в Москве и Киеве, обязательно добился бы через ООН выплат компенсаций».
От всех его проделок Берти не легче, и когда женщина не в духе, то мечется вечерами по дому, словно пантера, а никуда не уйдёшь. У нас ходить по ночам очень опасно – обберут до нитки, да ещё и спидом наградят.    
С банками Моисей завязал и в свободное талмуда, торы и спутниковых карт время играет на биржах Нью-Йорка, Лондона, Гонконга и Токио. Ему везёт, имеет навар, но сейчас, когда разразился мировой финансовый кризис, просиживает у компьютера по двадцать часов в сутки. Так что совсем ему не до жены. Вот и не выдержала Берти и что удумала: узнала, когда сестры Бригги и детей не будет дома, приехала в Виндхук к Юнину, открыла дом, ключ у неё был, собака её пропустила, очевидно, пахли они с Бригги одинаково, позвонила Юнину, требуя немедленно вернуться домой, и улеглась в постель, с нетерпением поджидая нашего Жорика.
Тот пришёл слегка навеселе, и не заметив подвоха – так были похожи сёстры-близнецы – охотно выполнил свой, как он полагал супружеский долг, лишь подивившись необычайной жадности жены, которая показалась ему несколько «костлявой», но Жорику, по его словам это даже понравилось. Потом они уснули, а когда проснулись, Сэм Кюгер – брат Бригги и Берти двинул кулаком в челюсть нашему Жорику, понявшему, наконец, почему жена показалась ему несколько «костлявой» и горячее, чем обычно, и отхлестал Берти по щекам. Вот таковы наши африканские страсти! – расхохотался Бондаренко, удивляясь, почему вместе с ним не смеётся Берман.               
В это время к ресторанчику подкатила машина и за окнами, прикрытыми от нестерпимого солнца жалюзями, послышались громкие женские и приглушённый мужской голоса. Говорили на африкаансе.
– Легки на помине! – перестал смеяться Бондаренко. – Сейчас ты ознакомишься с Бригги, Берти и Сэмом. Приехали все вместе разбираться с несчастным Жориком.
 
(Продолжение следует)