Пачка чая

Говорят, на Рождество творятся чудеса. Об этом уже написаны горы книг от Гоголя до Гёте. «Ночь перед Рождеством» до сих пор любят все – и взрослые, и дети, и кинорежиссеры, и философы. Все.
Действительно, есть что-то по-настоящему волшебное в этих зимних днях, в их мягком и пушистом снеге, в голубом небе и безветрии, когда дым над крышами поднимается вверх столбом, души человеческие открываются, а аэропорты, наоборот, закрываются.
В эти волшебные, поистине сказочные дни тянет совершить чудо даже бывших атеистов. Нет, я не намекаю на то, что г-н Путин со слезами умиления и раскаяния отменит очередное бесстыжее повышение тарифов на газ, выпустит Ходорковского, отдувающегося почему-то за всех олигархов, разгонит свою одиозную «партию власти», или, по крайней мере, хоть как-то накажет ивановских чиновников-дуроломов, околпачивших его как последнего фраера. На это надеяться нет оснований, тут и все святые бессильны, случай клинический.

Нет, я имею в виду жизнь людей простых, типа нас с вами, которые так нуждаются в чуде. И дай им-нам Бог выиграть миллион по телевизору, похудеть/поправиться от навязших в ушах БАДов, или вылечить мигрень поддельными лекарствами, производимыми в бесхозном сарае из конского навоза и водопроводной воды. Чего только не случается на Рождество!

Вот жил в одной маленькой деревушке на севере Италии человек по имени Джузеппе. Ну, Джузеппе там столь же часты, как у нас Иваны, хотя, строго говоря, Иван – по-ихнему Джованни, а Джузеппе - Иосиф. Был этот Джузеппе уже достаточно старым, жил один-одинешенек на скромную европенсию, которую получал как бывший почтальон. Родители его умерли уже давно, а своей семьей он так и не обзавелся.

Жил он в маленьком шале в Альпах. Шале – это как наш коттедж. Ну не такой, как у Лужкова, но и не такой, как у нас. От скуки бренчал на мандолине и пугал окрестных кур песней про романтическую любовь, той, что когда-то, в пору его молодости, пел незабвенный Робертино Лоретти. А вечерами любил вспоминать прошлое и перебирать вещи, оставшиеся после родителей.

Раз, открывая так шкафчик за шкафчиком, неожиданно для себя обнаружил он в самом дальнем углу самого маленького ящичка в материной спальне пачку чая, завернутую бережно в бархатную тряпочку. Пачечка была самая маленькая, но поразило его не это. Дело в том, что он не слышал, чтобы кто-то в их округе баловался чаем, а уж его мама так и точно. Ее с чашкой настоя этого азиатского зелья он никогда не видел. Все пили чинзано или апельсиновый сок, разбавленный водой из местного горного источника, славящегося в народе чудотворной силой по милости св. Януария, почитаемого в их местности. А Джузеппе, надо сказать, был ревностным католиком.

Чай он попробовал сам всего один раз, когда, будучи по делам в Калабрии,  зашел в китайский ресторан. Напиток показался ему невкусным и чересчур плохо влияющим на голову. А тут… Ну, у мамы уже не спросишь, лежит пачка, – так пусть и дальше лежит.

Но годы шли, и Джузеппе стали посещать, прямо скажем, дурные мысли о близкой уже кончине. Доставал он пачечку эту, и думал, что вот умрет он, переселится в рай к св. Януарию, а эта пачечка так и останется лежать, и заварит ее совсем чужой, незнакомый человек, а то и просто выбросит. И жаль становилось ему и чай тот цейлонский, и себя.

И вот однажды, а дело происходило аккурат на Рождество, решился он. Откупорил пачку, и в нос ему ударил аромат далекого южного острова, ничуть не поблекший от долгого лежания. Вскипятил воду, взял фарфоровую молочницу с крышкой, залил туда кипятку, подержал немного, чтобы прогрелась, потом вылил воду назад в котел, засыпал чаю аж целых полпачки, и залил кипятком снова. Потом поставил молочницу на старый шерстяной шарф, и им же обернул.

Минут через десять раскрыл шарф и налил себе полную кружку. Достал баночку апельсинового джема, и сел пить чай. Странно, на этот раз чаепитие ему понравилось, и он выпил все содержимое молочницы до последней капли. Тепло от чая разлилось по всему его телу, и сразу безудержно захотелось спать. Он так и уснул в кресле, укрывшись теплым пледом. За окнами была та самая «ночь перед Рождеством», стояла хрустальная тишина, с ясного неба в окна смотрели любопытные звезды. Последней его мыслью было то, что зря он все-таки не пошел в церковь, - благодать-то кругом какая…

Проснулся он неожиданно от громких детских криков совсем рядом. Спросонья с трудом раскрыл глаза, и увидел, что лежит почему-то не в кресле, а на кровати, да такой огромной, что его ноги не доставали и до половины ее длины. Поднес руки к глазам, - они, наоборот, были маленькими как у ребенка. Вскочил, подбежал к зеркалу напротив кровати, и чуть не обмер: на него смотрел растрепанный мальчишка лет девяти в штанишках с одним проймом. Вот так чудеса, подумал Джузеппе, и даже ущипнул себя для верности. Распахнул двери комнаты, и застыл в изумлении: весь дом был полон таких же мальчишек и девчонок.

«Бон джорно», пролепетал он, и все кинулись к нему с криками «бон джорно, бамбино, бон джорно!». Оглядев открывшийся ему зал, он не мог понять: дом, вроде, был его, и, в то же время, не его. У него такого огромного зала не было. Зал был так велик, что Джузеппе видел противоположную стену как в тумане. В середине зала стояла огромная зеленая ель, украшенная игрушками, огнями и гирляндами. Пахло как в лесу, свет был мягкий и равномерный, только у самой елки чуть светлее от ее самой и от света, струившегося от человека, стоявшего под елкой. Этот свет католик Джузеппе не мог перепутать ни с чем иным. Это был свет Благодати Божьей, который, как рисовали на росписи их деревенского храма, исходил от святых.

Подойдя поближе, он смог разглядеть стоящего, который, в свою очередь, приветливо глядел на него и призывно махал рукой в вязанной рукавице. Джузеппе понял, что это никакой не ряженный Санта Клаус, а сам святой Николай, епископ Мир Ликийских, собственной персоной.
Подойдя, он опустился перед ним на колени, и, как видел он неоднократно на картинах про кающихся грешников, поднял очи на светлый лик святого.

«Джузеппе», - прогремело сверху: «Я рад видеть тебя здесь, на нашем Рождественском празднике! Веселись вместе со всеми, бери подарки, какие тебе нравятся, не стесняйся! И вот что еще: я выполню в конце твое желание, всего одно, - подумай, какое. Время у тебя есть. А теперь иди к ребятам и пой, танцуй, кушай сладости, радуйся Рождеству!»

И Джузеппе весь день напролет веселился… чуть было не сказал, «как ребенок», - он ведь и был ребенок. Пел, читал стихи, дурачился, ел конфеты и прочие вкусности, и ничего у него не болело. Так себя он ощущал уже и не помнил когда.
Но что пожелать? Вот эта мысль не давала ему покоя. А время неумолимо утекало как сухой песок сквозь пальцы, приближался вечер, когда желание нужно будет сказать. Всего одно желание! Ведь другой возможности не представится!

Что пожелать? Жизнь вечную? Он подумал, что вот будет ему двести, пятьсот лет, а он будет все таким же. Нет, непременно это надоест так, что о смерти мечтать будешь как о дожде благодатном в пустыне. Молодость? Так ведь тогда придется опять пройти все тяготы, таскать снова эту сумку с письмами, и без того оттянувшую ему плечи… Богатства? Да ведь от богатства, свалившегося с неба ни за что, ни про что, человек только спивается. Не нужно ему дармового богатства. И удачи тоже не нужно дармовой: если все дается легко, без труда, можно отупеть и превратиться в китайского бонзу, которому лень даже сандалии себе на ноги надеть.

Так он и думал до самого того момента, когда снова оказался перед ликом святого Николая Чудотворца. «Ну, что ты хочешь, Джузеппе?», - спросил его святой, глядя ему в глаза своим ласковым, проникающим в самую душу, взором. И вдруг вот только сейчас, под этим добрым светом истины, Джузеппе вдруг понял, что ему действительно нужно.

«Святой Николай, яви милость твою, и даруй мне крепкое здоровье до самой моей смерти!», - воскликнул он с такой верой и надеждой в голосе, что все вокруг замерло. Все дети перестали петь и шалить, а огоньки на огромной елке на какой-то миг даже перестали мерцать, будто застыв в недоумении.
Святой помолчал, и ответил: «Ты хорошо подумал, Джузеппе? Я могу дать тебе неслыханные богатства, власть над людьми, бессмертие, наконец! Неужели тебя это не прельщает? Проси, не стесняйся, и тебе дано будет!».
Нет, сказал Джузеппе, - только то, о чем прошу, остальное я по мере сил и с Божьей помощью сам добуду.

И тут святой Николай просиял еще более, положил руку свою на плечо Джузеппе, и тихо так сказал: «Спасибо, мальчик, ты оправдал мои надежды. Будь по словам твоим».

… Джузеппе прожил еще пятьдесят лет, женился, завел детей, стал не последним человеком, его сеть ресторанов прославилась на весь мир. Особенно Рождественские представления, которые давались в них, где выступали лучшие актеры и дарились богатые подарки. И все эти годы он был здоров и весел, а когда кто-то спрашивал, как ему все это удалось, отвечал: молитвами Николая Угодника. Ему не верили, но он-то зная, что говорил…

Кстати, а оставшиеся полпачки, может быть, еще где-то ждут кого-то такого же уставшего и отчаявшегося. Да и была ли та пачка единственной, может, чудо вечно, как и само Рождество?

Валентин Спицин.