Очерк. Другая жизнь

Где-то в конце сороковых меня – ещё дошкольника – взяли на сенокос: я и ещё с пяток таких же мелких уминали стога. А вечером, когда совсем стемнело, в поле приехала кинопередвижка. У киномеханика с самого начала чего-то не заладилось – плёнка то и дело застревала в проекторе, и отдельные кадры «зависали» на экране, пока их не прожигал луч света. Они рыжели, будто их затушевывали охрой, и кадр исчезал. Они несли тайну, эти кадры. Кусок стола, уставленный посудой; нос очень крупно и как-то криво, через прищуренный глаз или что-то ещё более непонятное: даже не верилось, что они из этой картины.  Но киномеханик налаживал свою аппаратуру: раздавалось её стрекотание, на растянутой среди скошенного луга, колеблемой ветерком, простыне оживала жизнь, и оказывалось, что этот прищуренный глаз смотрит сквозь прорезь прицела. Раздается выстрел и враг падает, и сюжет закручивается так,.. как в настоящей, полной неожиданностей жизни…

День рождения
Хорошо отрегулированный двигатель, отлаженная подвеска и новая резина позволили мне без особого напряжения проехать за день две области: от Архангельска до последнего вологодского поселка Чагода, на самой границе с Ленинградской. Где-то за час до полуночи мы привернули к придорожному кафе с одноименным названием, перекусили и, сморённые дорогой, заснули: каждый, где сидел. Я – на водительском месте, мой двенадцатилетний сын Антон – справа, на переднем сиденье, а Марина: жена моего архангельского друга – комфортно, на заднем.
В три часа ночи я проснулся отдохнувшим, бодрым. Пытался разбудить Антона, приведя в вертикальное положение спинку кресла, но он таращил глаза, уверял, что уже не спит и тут же «складывался», сворачиваясь калачиком на сиденье. Я махнул рукой, пристегнул его и вырулил на пустынную дорогу.
Она шла по холмам, раскиданным среди лугов и пашен. Среди них мостились, сбегая по склонам к дороге или поднимаясь вместе с нею к самым вершинам, деревеньки и крупные сёла, видимо центры каких-то ещё колхозов и совхозов. Брошенная,  разукомплектованная и проржавевшая техника этих хозяйств валялась по обочинам, придавая дороге сходство с местностью, по которой прокатилась жестокая война. 
Возникавший порой силуэт ветхой церквушки на дальних холмах отмечал старинную деревеньку или погост, намекая на почтенность этих поселений.
Смело нырял я в низинные озерца плотного тумана, не боясь неожиданностей – дорога просматривалась через холмы далеко, насколько хватал глаз, и была пустынна. И даже когда шоссе вошло в лес, видимость не ухудшилась: тумана здесь не было, рассветная ясность высветлила даль, и серая лента асфальта шла четкой полосой, игольным острием  до горизонта.
Я часа два уже катил по Ленинградской области. До места, до Васильевского Острова дороги было часов пять: я легко добирался до дома, где-нибудь часам к десяти, даже не нарушая скоростной режим. Это меня устраивало, потому что сегодня был день моего рождения, и мне хотелось подготовиться к нему и встретить дома уже отдохнувшим с дороги.
Впереди показался знак, предупреждающий о железнодорожном переезде, а вот и рельсы завиднелись. Ни шлагбаума, ни будки: я сбросил скорость. Железнодорожная колея была чистой в обе стороны, но разбита на переезде так, что я, буквально, перевалил через неё машину на первой скорости, и разгон начал, практически, с ноля.
Дороги сейчас вообще запущены, а здесь сплошной кустарник подходил к самому асфальту, поэтому его появление было, как гром среди ясного неба: красавец лось выпрыгнул на дорогу, буквально, перед капотом – метров за пять.
Треск  ломаемого кустарника, через который он продирался, видимо, заглушил шум машины: животное не слышало её и ещё не видело. От  переезда я не успел набрать сотню, хотя скорость уже была приличной, и торможение не спасало, но я автоматически нажал на педаль тормоза и мягко отвернул влево, намереваясь обойти его.
Всё произошло, может менее чем за секунду, но я зафиксировал и запомнил, как дрогнул его глаз, фиксируя движение машины, как непроизвольно сократились его мышцы, бросившие крупное тело в прыжок. Как ударила машина в передние ноги зверя, ещё не коснувшиеся дороги. И услышал, как отозвалось всхлипом его мощное тело. И как ударило оно по правой стойке. Голову мою кинуло от удара к стеклу, а его голова ударила по стеклу снаружи. Но, прежде чем я потерял сознание, а стекло потеряло прозрачность и разлетелось на тысячи осколков, впиваясь мне в голову, в лицо, в руки, мы почти столкнулись с ним головами. Нас разделяло только стекло. Это было так близко, что я увидел радужную оболочку его глаза, смотревшего, вопреки логике, чуть в сторону. Она была зелёно-коричневой. Лось ещё не понимал, что с ним случилось.
И удар. Глаз затушевала плотная сетка трещин.  Я потерял сознание.
Правая стойка, принявшая удар крупного тела, выдержала, хотя боковое стекло, как и переднее, рассыпалось. Лось перелетел через неё и рухнул на крышу, продавив её по центру до спинок сидений.
Машина по диагонали юзом пересекла асфальтовое покрытие дороги, колёса её коснулись обочины: она резко стала, и животное слетело в кювет.
Из машины меня вытащил Сергей Михайлович Никандров – водитель встречного КамАЗа. На его глазах всё происходило. Он и рассказал всё в деталях.
– Метров за триста это было. Он когда выскочил у тебя перед капотом,  я аж глаза зажмурил: ну, сейчас море крови будет. Открываю, а ты отвернул, и если бы он не прыгнул, ты обошел бы его. После удара я, конечно, по тормозам: тебя куда угодно понести могло. А после того как ты ткнулся в обочину на моей стороне, я выскочил и бегом к тебе. Подбегаю, а ты в беспамятстве ноги через руль поднял, остатки лобового стекла ими выдавил и наружу лезешь.
Я не помню всего этого. Сергей Михайлович выбил заклинившую дверцу с моей стороны, вытащил и с помощью моей же аптечки привёл меня в чувство.
С пассажирами ничего не случилось. Их просто сбросило с сидений: сына – под приборную панель, а Марину между сидениями.
Остановили кровь, заливавшую глаза. Ничего не болело, кроме передних зубов, которые я выбил при ударе.
Водитель одной из проходивших машин по радиотелефону вызвал милицию и егеря, который  приехал первым. Владимир Павлович Дубасов – егерь Комитета по охотничьему хозяйству Ленинградской области  – спустился к животному и начал его свежевать: мясо – собственность государства и пропасть не должно. Потом приехала машина скорой помощи, вызванная, как оказалось, милицией. Врач потрогала меня, померила давление, которое оказалось 130/90, убедилась, что помощь никому не нужна и уехала, сказав, чтобы по приезде в Петербург я обратился к травматологу. А милиции всё не было.
Вышагивая по обочине в ожидание гаишников, я постепенно приходил в себя. Конечно же, я был потрясен: пусть и невольно убил красивое сильное четырехлетнее животное. Теперь это – туша мяса в четыреста с гаком килограммов, с которой возится егерь, обдирая шкуру. Он, кстати, успокоил меня по приезде, что претензий со стороны их службы нет, что трагедия произошла за четыре километра до знака «Осторожно, животные», что скорость у меня была в пределах дозволенной, но трагедия-то произошла, всё-таки.
Меня смущало не только и не столько то, что произошла она по моей вине, а то, что произошло это в день и даже в час моего рождения, а может и в момент его. Такое случайно не бывает. Может это предупреждение: вот тебе второе рождение, чтобы начать новую жизнь. Тогда какую? Насколько она должна отличаться от прежней?

По ту сторону

До Петербурга мы добрались своими колесами: искалеченная машина оказалась на ходу. Правда, триста километров мы тащились десять часов (без четвертой скорости, которую от удара выбило), но к двадцати трём были на Васильевском. По дороге вспоминали конфуз милиционеров, приехавших на оформление ДТП из Бокситогрска. С ними оказался фотограф. Я спросил: зачем? Оказалось, снимать наши трупы – они убеждены были, что всё этим закончилось. Такова статистика подобных ДТП в том районе.
Но мы были живы, и у меня даже голова перестала болеть. Но к врачу я сходил в наш районный травмпункт на Девятой линии. Там сделали снимок позвоночника, разболевшегося на второй день по приезде – оказался просто ушиб, и посоветовали обратиться к невропатологу. Что я и сделал. Но в нашей поликлинике на Наличной все три врача этой специальности оказались в отпуске (!), а в другую поликлинику, куда меня направили, я не пошел: ни тошноты, ни рвоты, ни головных болей не было. Значит, обошлось, подумал я, и дела меня закрутили.
Достаточно удачно, а главное, быстро продал битую «четвёрку» и приобрел старенькую, но крепкую еще «Джетту», пригнанную из Германии. А тут в середине сентября образовалось «окно» в занятиях. И мне подумалось: всё складывается, как нельзя лучше, для того, чтобы выполнить своё обещание.
Тогда, незадолго до аварии, по дороге из Архангельска мы завернули в недавно возрождённый древний Антониево-Сийский монастырь. Самому давно хотелось побывать и Антону показать обитель его небесного покровителя.
Было раннее утро воскресенья. В единственном действующем соборе шла служба. Мы присоединились к молящимся. Монахи и прихожане из близлежащих деревень возносили свои молитвы Богу. Убранство храма было весьма скудным. И я решил для себя, что буду жив, поеду на следующий год в Архангельск и подарю монастырю старую, великолепного письма храмовую икону Архангела Гавриила. Она была спасена моими знакомыми в двадцатые годы при разорении одной из северных церквей и подарена мне.
К  этому времени стала у меня голова побаливать. С аварией я это не связывал – больше двух месяцев прошло, я уж и забыл про неё.
Собрался скоренько, упаковал полутораметровую икону и еще одну – старого северного письма святых-покровителей животноводов: Флора, Лавра, Власия и Медосия, и отправился на «Джетте» в неблизкий путь.
Удачно всё сложилось: два дня туда, два – обратно и сутки на монастырь и друзей в Архангельске. Только голова всё чаще болела.
Подарок был принят с радостью и достоинством. Настоятель монастыря архимандрит Трифон исповедал меня и причастил, монахи освятили машину.
День всего прошёл по возвращении в Петербург из поездки, и у меня отключился мозг. Случилось это в субботу, поутру. Дело в том, что по субботам ранним утром я хожу с друзьями в баню. А тут, нет меня и нет. Один из них позвонил на мобильник, спросил, буду ли в бане. Я бодренько ответил, что вот сейчас сажусь в машину и еду. Я этого не помню, как не помню и всего того, что происходило со мной в течение трех последующих суток.
Вместо бани на 17 линии Васильевского я оказался в Автово, напротив станции метро. Там, если перейти проспект Стачек от станции, слева, до строительства эстакады, была остановка для десятка автобусов и, минимум, стольких же «маршруток» – на неё-то я и поставил машину. Шёл дождь. В какой-то момент я выполз из машины и начал ползать около неё. Сколько это продолжалось – не знаю, но в больницу №15, что на Авангардной, меня «скорая» доставила в 20 часов 30 минут, поставив диагноз: «токсическая энцефалопатия с эпилептическим синдромом, состояние после эпилептического припадка, алкогольное опьянение».
Уже потом я спросил знакомого фельдшера со «скорой», как они ставят диагноз, как определяют «алкогольное опьянение». «На глазок», – ответил Виталик. «Глазок» моих спасителей явно подвёл: диагноз не содержал ни одного слова правды. Но в больнице меня приняли в полном с ним соответствии: раз «алкогольное опьянение» – пусть проспится – кинули на пол в подвале. Слава Богу, что не сразу на голый топчан, на сквозняк, куда потом перенесли –  я успел немного обсохнуть. А то бы точно замёрз: на дворе было 29 сентября.
Друзья обнаружили меня вечером следующего дня.

Мистика

Одна из моих добрых знакомых в ту злополучную субботу, в первой её половине отдыхала у себя на квартире, в ближайшем пригороде. Место там удивительно тихое, никаких городских шумов. И вдруг из соседней комнаты совершенно явственно раздался мой голос. Спутать его с каким-то другим невозможно из-за характерной, присущей только мне картавинки. Я шутливо прощался с ней, досадуя на то, что не всё успел сделать.
Будучи твердо уверенной, что она одна в квартире и попасть я в неё никак не могу, хозяйка всё же пошла на голос – уж больно он был реален.
В соседней комнате никого не было, но что-то там всё же было: ей стало холодно и тревожно, её охватила дрожь. В какой-то момент состояние это прошло.
Звонки мне домой и на мобильник ничего не прояснили – по обоим номерам никто не ответил. Она поняла, что со мной что-то случилось. К тому же, временами приходило то состояние, которое она испытала в пустой комнате. По этому поводу она даже обратилась к своему духовнику.
Он пастырски успокоил её и дал несколько практических советов. Подсказал и телефон, по которому можно отыскать больного в любой городской больнице. По нему она узнала, где я нахожусь: документы оказались при мне, хотя все деньги из бумажника исчезли.
Тридцатого вечером она увидела меня, и вид мой поверг её в ужас. Мой мозг не управлял простейшими жизненными функциями, поэтому я был совершенно мокрый, в грязи, лежал на голом топчане без одеяла и был уже почти двое суток без еды. Но самое ужасное – ко мне не подошёл ещё ни один врач.
Моя знакомая, как добрый ангел, согрела меня, переодела, высушила, накормила. И стала доказывать врачам, что диагноз, поставленный работниками «скорой», неверен, что я недавно побывал в аварии, что у меня было сотрясение мозга, и, скорее всего, это его последствия. И когда она уже совершенно «достала» дежурного врача, та сказала: «Я всё равно не подойду к нему, потому что и отсюда вижу, что это алкоголик. Лучше скажите, сколько недель он пил». И не подошла.
Я был в каком-то полусознании: нормально реагировал на вопросы, жаловался на холод, просил есть, даже шутил. Но ничего из этого не помню. Душа моя где-то витала. Но вот мне стало хуже: уже и нос заострился, и глаза провалились, и кожа посерела.
Отчаялась моя знакомая. Стала звонить нашим общим друзьям, всем подряд, чтобы помогли.  Позвонила и одному молодому адвокату.
- Помоги, – говорит, – Володя. Юрий Иванович умирает.
- Как же я помогу – я в Турции. Телефон для клиентов на десять минут включаю. Вы как раз в это время попали.
- Хоть как помоги – к нему даже врач не подходит.
- Так он в больнице?
- Да.
- В какой?
Узнав номер больницы, Володя вспомнил, что у него клиент работает в ней. И назвал его имя.
Фамилию того дежурного врача, который даже не подошёл ко мне, я навсегда вычеркнул из своей памяти. Да он и не врач, по сути, просто непорядочный человек, какие случаются в любой профессии. Назову человека, участвовавшего в моем спасении и сделавшего чуть больше, чем даже требовал врачебный долг: травматолог Александр Петрович Чудиновских.
Это ему позвонила из приёмного покоя моя знакомая. И через десять минут меня уже осмотрели. В понедельник сделали компьютерную томограмму головного мозга, которая показала «хроническую субдуральную гематому в правом полушарии, смещение срединных структур справа налево до 17 мм».
Так записано в истории болезни. На самом же деле на снимке гематому не рассмотрели, настолько она была плотной, посчитали, что мозг поражен опухолью. Чтобы установить, какая она, сделали пункцию. Анализ показал, что нет кровоизлияния в мозг и опухоль, если она есть, не злокачественная. Это было уже хорошо.
А мне все хуже и хуже. Но из-за ложного подозрения на опухоль операцию не делают – на её начало надо разрешение родственников. У меня родителей уже нет, со всеми жёнами я последовательно развёлся, а мои трое детей еще маленькие. Кстати, до некоторых бывших дозвонились, и они дружно отказались от меня…
И вот здесь моя знакомая даёт гарантии стать сиделкой после операции, если понадобится, а Александр Петрович принимает волевое решение сделать диагностическое фрезерование черепа.
Операцию делают второго октября, во вторник. И уже визуально определяют, что это не опухоль, а «субдуральная гематома», которую через это малое отверстие и убрали.
Последующие два компьютерных томографирования показали «положительную динамику» выздоровления, и через два месяца после операции всё пришло в норму, и с меня были сняты все ограничения.

Вот и вся история про лося, глаз которого, как те картинки из детства, вдруг остановился кадром моего фильма "Жизнь».  И ещё какие-то кадры-всплески сознания или памяти: светофоры, люди в дожде, светящаяся буква «М» на здании станции, колесо машины и мокрый, беспомощный человек около него, похожий на меня. И всё в таких ракурсах, каких в реальной жизни не бывает. Но это только кажется.
Газета "Час пик".