Палата 6. Первый день пребывания в ней

            Примечание: В связи с тем, что события в повести происходят в реально существующем поселке и больнице, автор считает необходимым пояснить, что героев произведения не стоит смешивать с теми, кто в то время так или иначе фактически существовал.
               


           Палата №6. Или исповедь грешника.

     Первый день в больнице.


 - «О, Господи, помоги мне» - это единственная молитва, которую я знал, если можно ее назвать так. Я много раз в жизни ее повторял, в основном, когда злой рок нещадно преследовал меня.
        Надо было случиться!? Ко всем ранее переломам, вывихам, ушибам, я сломал еще шейку плеча.

        Придя в себя после случившейся травмы, изнемогая от боли в движениях, я поблагодарил Бога, что остался жив и вопреки своим принципам, в больнице, стал пересматривать свою жизнь, горько упрекая себя за прошлое. Приходило осмысление,  я стал думать, что своим порочным поведением, навлек на себя Божий гнев. И что какие бы ни были удары судьбы, они видимо являлись лишь справедливым мне возмездием.
        Мной никогда не руководили религиозные помыслы, и все события в своей жизни, крупные и мелкие, я приписывал некоторой закономерной логике, не исключая случайности, или как мы все говорим, довольно легкомысленно «по воле Божьей».
        Однако с годами, я начал все более ясней понимать, что в этом мире не все так просто. Особенно, когда в больнице приходил к осмыслению, что любая другая наука о человеке, кроме библейской, становится еще более несостоятельной.
        Повествуя свои больничные будни – это рассказ о моей судьбе, в мыслях всяких разных, которые тогда меня посещали. А их само собой было не мало.
        Больница – объект довольно не скучный, но и веселья в ней мало.
        На следующий день после ушиба руки, я не пошел в больницу. Сильной боли не было, да и день был воскресный, не хотелось тревожить врачей.
        То что мне сместили сразу в плече, вскоре после перелома, когда трелевали мой остов из канавы, затем по дороге до диспетчерского гаража, затем отвозили на скорой домой, уже больше не сместил бы ни один бульдозер.
        Только в понедельник, своим ходом в сопровождении верного друга, Светланы – моей жены, я предстал перед очами хирурга. Он же главврач, человек живой, довольно образованный, элегантный для такой больницы, с фигурой еще юноши, не смотря на то, что ему уже исполнилось лет пятьдесят с гаком.
        Видимо, силен «бродяга» по натуре. Следит за собой, на вооружении сохранения своего драгоценного здоровья. Без сомнения берет гимнастику, затем диету и прочие волевые воздержания от вредных привычек. Не последнее, какой национальности человек – от этого много что зависит.
        В поселке он слыл хорошим человеком, чистоплотным хирургом, обладающим не без всякого таланта, огромной практикой резать, сращивать, сшивать, всякие наши члены, куски тела, их части.
        Он располагал к себе, ему можно было доверять исковерканные наши бренные тела. Ему многие обязаны в этом прииске, поселение людей – поселение людей, на котором люди не только добывают валютный металл для страны, но и испытывали силу своей души.
        Наши телесные боли и травмы – это его головная боль, и порядочно подорвались его нервы после врачебной клятвы Гиппократа, почти за тридцать пять лет врачевания. Так можно простить ему много, что работал с пациентами – больными, он вымучивает шутливую улыбку из себя, хорошее настроение, или что он скажет, как часто больному кажется не так, при его стрессовом состоянии, и это не так долго, долго содержится в больном, извилинах его мозга.
        Однако характер у главного врача больницы прииска был ровный, в меру властный, со всеми больными держался одинаково спокойно, вежливо, просто, и с ним даже можно было завязать беседу на всякие разные темы.
        Когда я, после просмотра моего плеча рентгеном, по пояс голый, вторично объявился перед хирургом, он в сердцах произнес: «да где ж и как тебя так угораздило»?!
 - Да как? В нервном замешательстве, наполненный эмоциями, словами, я замешкал пытаясь объяснить, что-то внятное о том, что случилось со мной главврачу.
 - Шел по темну домой от друга (если можно, так его назовем), одну бутылку то всего распили. Чего это? Только никак не пойму, как я оступился на мостике канавы, перехода с тротуара на дорогу, в самом центре напротив конторы, возле милиции. Канава, что овраг, перил то нет, освещения тоже. Я вот то место сейчас с женой осматривал. «Черт ногу сломит». Мостик то еле живой, изломан, как бы кто еще на нем не подловился, голову можно сломать.
 - а ты умудрился сломать не ногу, не голову, а шейку плеча – криво улыбаясь с трудом сказал хирург, поясняя медсестре, что со мной делать, при этом был весь во внимании ко мне, ибо я продолжал возбужденно говорить нечто свое, будто для всего мира не менее нечто важное. «Вот бы знать, где упадешь, то соломки постелил бы». Мир непредсказуем, судьба каждого тоже. «Судьба – индейка, жизнь – копейка».
        Спасибо прохожим, чуть ли не со слезами на глазах говорил я хирургу, которого звали и величали Петр Николаевич, чисто русское будто, однако фамилию носил не совсем. .. Тысяча раз спасибо им. Вытащили из канавы, был без памяти, дотащили до диспетчерской гаража, вызвали скорую помощь, она доставила меня прямо на кровать, домой. Жене сказали, что подобрали пьяного.
        Потом мне дежурная тогда в диспетчерской рассказывала, что я в беспамятстве орал не своим голосом, ругался матом, когда приходило сознание во время перемещения моего тела с места на место. Как было не кричать, когда таскали меня за сломанную руку.
 - надо будет разобраться – решал главврач. Кто знает, возможно все так и было. И тут же подумал: Пусть так и было, однако дежурная на скорой что работала в ту ночь, отговорится, скажет, что пьяного в стельку подобрали, отвезли домой, где с кровати ночью свалился, вот и вышиб себе шейку плеча.
        И ведь после этого никто не подумает, что это возможно не так.
        Так или не так, допущены вопиющие нарушения служебных правил и дисциплины, не говоря уже о врачебном этикете, о чем в свое время давали клятву Гиппократу.
        В любом другом более или менее правовом государстве, за подобную преступную деятельность врача к пострадавшему, рассматривали в суде. Однако только не в России – размышлял Петр Николаевич, пытаясь вспомнить, какую он делал операцию этому поступившему больному с рукой, когда-то,… но так сразу и не вспомнил. Удивляться с возрастом, стал свойством своей памяти: Вспоминать неожиданным образом все то, что казалось навсегда забыто и не вспомнить, сразу порой азбучную истину.
        Петр Николаевич, как в воду смотрел. Он спросил медсестру, дежурившую в ту злополучную ночь для больного с выбитой шейкой плеча на машине скорой помощи, что и как. Она почти слово в слово объяснила, так как предполагал он. Чрезвычайно, особенно в последние годы его удивляет, так это когда она узнала от него, что у человека (то есть у меня), над которым смилостивившись она доставила домой, сломана была в тот вечер рука. Но она поэтому поводу, не выразила ни удивления, ни сожаления, будто искорки ее живой души были забиты в ней ливнями дождей.
        У нации, с таким зарождающимся менталитетом(отношением) человека к человеку, не может быть будущего, какие бы праведные законы она не изобретала – молча сожалея констатировал свои мысли главврач.
        Когда в прошлом он был депутатом поселковой администрации, тогда на совете он ставил вопросы о наведении порядка, как в самом поселке, так и за его пределами.
        В тайге, в лес, на природу, уже не выбраться семьей без бульдозера.
        По всему периметру поселка, каждая тропа, тропинка забита мусором, людскими помойками и нечистотами, бытовыми отходами вперемешку, где с дохлой домашней скотиной, где со шкурой забитого скота. Полнейшая антисанитария на лицо. Собака да ворон истинные санитары. Вопреки обратного мнения, да к ним разные мыши, жучки, червячки, комарики, мухи и пауки.
        Неровен час, как полезет зараза в поселок, тогда начнем креститься и удивляться, откуда она7 не иначе, как теперь принято сваливать свою беспомощность порой на теракт, или свое умение ничего не делать, отсутствием ресурсов(финансов), где порой рубля не требуется, где нужно только иметь чувство ответственности и совести, всем без исключения и особенно людям при деле, которые исправно без задержек, получающие хорошую зарплату, за то, что поселок следует содержать в надлежащем порядке.
        И если имеют место мосты или мостики внутри поселка, тогда они обязаны, как жилой дом имеет крышу, так и они иметь довольно устойчивые перила. Чтобы в наше время полпоселка, весь центр осветить, достаточно повесить на высоком столбе одну газовую лампу.
        Когда Петр Николаевич сказал Платоновичу – так величали меня, больного с рукой, что думает дежурная по поводу случая его травмы, то я только развел здоровой левой рукой, говоря: да что там, стоит теперь копья ломать? «Бог нам судья»
        Это уже врожденный характер всякого русского – подметил Петр Николаевич, что лично его касается, все спускать на тормозах, прощать. На авось, как-нибудь так и живут наверное тысячи лет. В основании лежит принцип: «все один черт! Наплевать».
        С развитием нового объявившегося мафиозного капиталистического строя, стали как полынь прорастать все больше невидимые до этого ростки и все больше разрастаясь приносят горькие плоды.
        Вот умрет человек, все поскорбят, вспомнят о нем, пожелают ему пуха вместо земли, потом неожиданно кто-то скажет? С такой жизнью «один черт» и все будут искренне солидарны с ним. И даже есть такие, которые искренне позавидуют усопшему.
        Или другая категория людей объявилась, как тот же горький несозревший плод, с той же грядки. У них казалось не было ни одной мысли от другой, как найти на флакон одеколона, на флакончик стеклоочистителя, на все флаконы и бутылки в которых содержится жидкость и она горит и пахнет, ропча на такую жизнь, что есть на неприятности и несправедливость в ней, без всяких поводов начинал пить(другого в силу справедливых и несправедливых причин, не находил занятия), пил зря, без аппетита, без надобности, что-то пытаясь думать, пытаясь глядеть скорбными глазами на людей, но ничего не говоря, кроме, «один черт». Именно в такой мере, но многих нынче русских простых людей, замечается это незнание, неумение, полная отвычка оттого, чтобы быть самим собой как-нибудь иначе, чем в изломанном, изуродованном виде.
        Без глубокой жалости, переходящей иногда в негодование, не мог смотреть главврач, не мог видеть этих мучений людей, которые не могут, не в силах чувствовать в себе что-нибудь, кроме наковальни для разных неприятностей.
        К человеческим болезням, к крови людской, к смертям, казалось он привык. Однако к нужде и несправедливости людской, что свалилось русскому люду на голову, словно чума, он еще пока с этим не мог смириться, даже если она сама, эта нужда и несправедливость, которая любого оптимиста весельчака, превратит в саму печаль, пока еще его не испытывала.
        Я в то время подумал: Слава Богу еще, что так обошлось, что в канаве не замерз, что в милицию не доставили мое бездыханное тело, было ближе, чем до диспетчерской гаража, однако пронесло. В милиции правда служил тогда один милиционер, он же начальник крутой говорят, однако не без доброго сердца.
        От тюрьмы и сумы я не зарекаюсь, к этому еще милиции от больницы и одиночества. С ними связанные обстоятельства подстерегают нас на каждом шагу, плетутся за каждым, словно немая тень.
        Подтверждение тому – наша жизнь.
        В больнице меня поместили в палату №6. Какой раз я в ней лежал?! К счастью она не походила на описанную Чеховым палату №6. В этом  вы скоро убедитесь ниже господа читатели, однако, одновременно, палаты в них персонажи чем-то и похожи. Что-то есть общее. Не пропустите штрихи только этой схожести.
        В первые дни пребывания в больнице, я свое положение представлял в самом мрачном свете. Со мной судьба опять сыграла злую шутку, будто сводила на мне счеты – то и дело думал я.
        Я имел все основания думать, что последний венец своей жизни, мне будет нелегко совершать со всеми своими переломами.
        Глаза мои тогда увлажнились слезами, когда я думал об этом, недоумевая, не раз, почему Бог, если он реален на белом свете, так жесток к существам им же созданным. Пускай даже со скорбью с ошибками, губит их порой в рассвете сил, бросает их на произвол судьбы, делает их безнадежно несчастными, подвергает в такое отчаяние, что едва ли можно быть признательным за подобную жизнь.
        Если мы говорим порой, что в этом мире, человек в гостях, тогда надо отдать справедливость, что этот мир далеко не гостеприимный.
        На всякий раз при этих соображениях, меня что-то останавливало и я чувствовал немой укор, внутренний голос возникал тогда.
        Да, - говорит этот голос, положение твое незавидное – факт, однако ты не одинок, не совсем уж и плохое с другой стороны. Пускай ты хромаешь изрядно – результат переизбытка в твоей молодости, излишней прыти. Однако остальное, и с тобой и в тебе, все в порядке. Имеешь семью, выкормил и выучил детей, довольно порядочных. Еще способен небольшое хозяйство содержать, с трудом таскаешь ягоду – бруснику, на зиму ходишь за 8-10 километров. Как мужчина, если по этой части, все тоже как будто в порядке. Дай Бог.
        Вот что будет после лечения травмы руки? Об этом не знает никто, если только сам Господь, но его не спросить, он далеко и высоко. Стало быть, во всяком зле, можно найти на земле доброе начало, стоит только поразмыслить головой, представить, что могло быть хуже.
        Болезнь – вещь сугубо у каждого своя, то есть индивидуальное испытание. Господь как бы испытывает нас по отдельности. Таинственно как-то в этом мире и довольно жестоко.
        Палата №6 довольно большая комната, не люкс конечно по больничным меркам, но в ней лежать можно вполне прилично для нашего нынче брата.
        Такой веселой компанейской палаты на семь коек, мне казалось, нигде, никогда, нельзя встретить на всем белом свете, какой раз бы я в ней не лежал. Каждого новенького больного в ней принимали с пониманием, в меру даже весело, с шутками и прибаутками, порой довольно подсоленными. С первой минуты я почувствовал себя в ней себя родным, будто своим человеком. Из всех углов, так и струилась доброжелательность. Еще не дошел до своей больничной койки, что в дальнем углу на смежных окнах, как ко мне обратились, кто-то сказал, с некоторой надеждой в голосе.
        Вот кто в шахматы я знаю, хорошо может играть.
        Я не ожидал такого оборота. Отчего внутренне встрепенулся, как птица подранок, который камнем подбитый, падает вниз на землю, замирает, притаившись, как убитый, только потом начинает трепыхаться. Так и я, но где еще можно было поиграть, в мной уважаемую, любимую с детства игру, позабытую основательно в массах, неужели в палате №6?!
        Коль не шутишь, давай валяй, раскладывай – сквозь зубы от свинцовой тяжести в плече, бросил я, ощущая откуда не возьмись надвигающиеся радостные эмоции.
        Глаза, с ними душа, воспламененные травмой, плохо воспринимали, что вокруг меня.
        Особым чутьем, я догадался, что играть в шахматы, мне предстоит с иностранцем с ближнего зарубежья, короче с хохлом. Я их узнавал за версту. Да и знаком с ним, знаю его, как не тысячу лет.
        Играя на любительском уровне, я не помнил, чтобы когда-то отказался от предложения сыграть с кем-либо в шахматы. Выиграть или проиграть, для меня было все равно. Хотя первое было куда приятней. Главное было для меня умаслить госпожу «Страсть», так или иначе возникающую во мне, вопреки чаще моего рассудка.
        Сама борьба мыслей неимоверно удовлетворяла меня, успокаивала все мое нутро.
        Жизнь тоже игра, только на долго растянутая.
        Когда почти следом за мной вошла жена, то я уже сидел на койке за шахматной доской, готовый к бою.
        Я сказал хохлу, чтобы немного подождал.
 - Ну ты даешь – сказала жена, как бы меня упрекая, прямо, как на курорте. По ее скупой и растерянной улыбке можно было сказать, что травма мужа ее больше потрясла и встревожила, чем меня. Лучше бы лег, да полежал, ужу ласково наставляла она меня, укладывая из сумки туалетную утварь в тумбочку.
 - Да еще успею належаться – криво усмехнулся я в ответ. От нахлынувшей неожиданным образом жалости к жене, у меня защемило в горле, помутились влагой глаза. Здоровая рука сама потянулась погладить жену по спине «Сколько горя она хлебнула из-за меня».И теперь сколько пролежу в больнице – мелькнули жалкие мысли, каково ей одной придется, какое ни есть, а хозяйством дома надо управляться: четыре козы, куры, собаки, два кота, да вот я еще. Не говоря уже ко всему этому о дровах, воде и работе.
        Казалось ей не привыкать, когда в годы моей работы, ей приходилось одной крутиться, как белке в колесе. Дети поднимались, однако тогда-то мы молодыми и все было по плечу.
        Куда денешься, если так было, Ия уже как молодой джигит был на стреме, в готовности пришпорить своего боевого коня. Только мой удел была не война. Кто умел добывать всеми презренный валютный металл, как не я.
        Бог дал при этом сохранить семью. И с каждой разлукой с женой, мы все сильнее становились «одной сатаной», в смысле, как единое целое.
        В этом большая, прежде всего заслуга женщины. Меньше всего это понимают мужчины слишком поздно, начинают задумываться, что для них значит женщина.
        Если коротко, без женщины в принципе и в частности какой может состояться мужчина, какой ни есть.
        Обычно, когда в стандартных, нормальных условиях мужчины, женщин не видят в упор.
        Воистину: «большое видится на расстоянии».
        Моя Светлана устало присела на краешек кровати, окинув взором всю палату с любопытством, тихонько разглядывала больных людей, в то же время гладила мое здоровое плечо, нежно приговаривая: Все образуется дорогой, все будет, как надо. Ты только держись, не падай духом.
        Что-то тогда у меня внутри поднималось волной, глаза увлажнились слезой еще сильней, тем не менее откуда бралась, ко мне приходила сила, я чувствовал, как становился более сильным и уверенным.
        Светлана, казалась, видит впервые такую большую палату с больными мужиками, хотя в ней она бывала.
        Но когда, тогда бывала последний раз, все делала бегом. В палату еле успевала зайти, принести чего-нибудь мужу и перекинуться парой слов, покидала сию палату №6. Она и вправду думала, что и в самом деле ей некогда было тогда.
        Теперь ей и в самом деле некогда, но она вовсе не хотела и не спешила оставлять мужа, покидать палату №6.
        Ее не пугали, какие дома дела, хоть пускай по самые уши.
        Однако спасибо, что они, эти дела есть – единственное спасение, прежде всего от одиночества, и черт те что еще, от всего в реалиях сегодняшней повседневности.
        В телячьих нежностях они приступили говорить о своих детях, о своих отношениях в прошлом и настоящем, обращались в будущее, то и дело говоря, будто напоминая друг другу, «давай не будем загадывать». И я соглашался, и она соглашалась. Чтобы не загадал в жизни, никогда конкретно не сбывается – факт! Тогда мы не умели говорить о любви к нам Бога.
 - Сколько не сидят, а уходят – прошептала Светлана, поднимаясь с кровати с осторожностью кошки, чтобы не задеть больную руку.
 - Скажи, что тебе из дома завтра принести.
 - Да ничего не надо – сразу сказал я. Ибо знал, что в этой больнице с голоду не умрешь и даже не похудеешь. Во все времена кормили одинаково – хорошо.
        Потом, через секунду сказал:
 - Сама знаешь, моей картошки отварной с салом, если можно луку, чесноку, банку засолов, потом не помешает брусники, только бери в том ящике, которую в конце сентября собирали – попросил я.
 - Козьего молока надо – спросила жена, и напомнила, что в нем много содержится кальция, жиров, витаминов. Такой первейший продукт для укрепления костей и поддержания желудка в надлежащем состоянии.
        Отсутствием юмора, мне кажется, не суждено страдать, даже на краю пропасти. Спасибо видимо провидению.
 - Мне бы из под бешеной коровки молочко, однако, не повредило бы, вырвалось у меня в легкой усмешке, и я посмотрел на свою жену с опаской, опять не выдержал, добавил: в нем тоже много всего достаточно.
 - Вот тебе – вспыхнула Светлана, сотворив незатейливую фигуру из трех пальцев, жест довольно понятный и без переводчиков, всем народам мира. Хватит, наверное, тебе здесь еще этого молочка не хватало?!
        Однако я не тот человек, чтобы скоро отступать от пришедшей русской внезапной мысли, возможно, даже и нелепой, явившейся, будто из глубины. Но я, ее извлекал довольно часто.
 - Да не то Светлана – претворялся я голосом, мне наверное руку надо чем-то натирать, а то могут еще появиться различные болячки.
 - Хорошо, уговорил – бросила она в сердцах, я куплю тебе тройной одеколон.
        Лады – сказал я. Хотя не сомневался, что моя жена знает, куда уйдет тот одеколон. Не скрою, она заставала меня дома, в кругу тоже любящих такой парфюмерный напиток, моих истинных и всяких других друзей, но нынешним временем, которые на протяжении десятилетий убеждались, что коньяк с резьбой – одеколон, во все времена, гораздо безопасней для здоровья, вместо водки, всякой другой гадости глотать. А нынче и по карману, при нынешних доходах, не очень больно ударяется.
 - До завтра – распрощалась жена. Я хотел ее проводить, она жестом остановила меня, сказала: сиди, и под прицельными взглядами больных мужиков, она прошлась между кроватями по палате №6.
        Провожая взглядом Светлану, опять к его горлу подступил комочек, нахлынуло умиление к ней, словно большая морская волна. Вдогонку я произнес: Светлана, чаю не забудь.
        Не останавливаясь, Светлана прошептала: Хорошо. Проходя коридор до вешалки, чуть было не расплакалась. Слезы сами собой наворачивались на глаза. Одну секунду длилось такое состояние, она не прячась обтерла глаза краем рукава свитера, и достав из кармана платок, вытерла себе нос.
        Вместе с мокрыми слезами и жидкими соплями, она освобождалась от некоторой жгучей горести внутри. «Дай Бог, чтоб у него все хорошо срослось», более бодрей подумала она. Светлана верила Платоновичу, своему мужу, что он выдержит и это испытание.
        Раз на раз не получается, она вспомнила, когда сын лежал в этой больнице, ему делали операцию, тогда все обошлось, как будто хорошо.
        Потом мать ее лежала, ей делали операцию, но так после нее вскоре умерла.
        В этой жизни предугадывать человеку не имеет смысла.


        Добираясь домой, Светлана вспоминает годы, дни и часы проведенные с Платоновичем. Всякое было, но больше приятного. Нелегко сказать насколько она была счастлива с ним. Понимая, что по сути само счастье – сумрачное и призрачное облако, при приближении к которому, оно растворяется, как дым. Она невольно подсматривала, как живут другие и по мере наблюдения, еще больше запутывалась в определениях этого загадочного слова «Счастье». И чтобы не думала, все было не так, какое представление не давала еще ранее, и все было мало. С годами облако счастья теряло свои контуры, готовое перевалить за горизонт, и она не жалела об этом, понимая, что в грядущем времени после захода солнца, можно вполне так же, если не счастливее жить.
        Вспоминаются первые годы помолвки. Она улыбается. Тогда как-то получалось, они много ходили в лесу, вместе собирали малину, бруснику, грибы. Иногда Платонович вдруг спахватывался, будто вспомнил, что влюблен(он конечно, как и любой мужчина, забывал об этом), и вот он хочет к ней подкатить поболтать, приголубить, обнять ее, покорить. Ах, мне некогда, ах погоди потом, отнекивалась она тогда, шагая впереди него по лесной дорожке, усыпанной, в разных цветом листьев, что природный ковер.
        Пахло влажной землей. И ветки, словно рука ребенка, прикасались к ее щекам.
        В возбуждении тоже, но она тогда так думала, повторяла про себя, «мне некогда, некогда», нужно было сначала отыскать, как ей тогда казалось, в стелющемся по земле густом брусничнике, сохранившееся там от осенней прохлады, жирных маслят.
        Порой она грибы в упор не видела, напоенная природной красотой окружающего мира, пропускала, сохраняя доброе, волнующее настроение какого ни есть наступившего дня.
        Желания и теперь не убавились, она всегда была в стремлении отыскать райские цветы на земле. Цветы – розы. Как прекрасен цветок, который клонится под собственной тяжестью.
        Дорогая – говорит по сей день Платонович, Вы по-прежнему царите среди выдуманного мира цветов.
        Вот она прошла несколько сот метров от больницы, остановилась на возвышенности поселка. Но на какой возвышенности?! О Боже, вокруг этого пяточка и в этом пяточке проходили три четверти лет жизни. Направо взглянула – школа, одиннадцать лет из класса в класс – это только так сказать. А сколько из этого здания было вынесено ею всего, различного, душевного багажа, хватило бы еще на сто лет.
        Взглянула налево, увидела клуб. Она в нем отработала, в качестве библиотекаря. Без малого, три прожитой части, скоро двадцать лет. А сколько отдано души ему, годами работы не измерить. Сегодня день выпал на выходной. В этом была некоторая причина, что она имеет возможность позволить себе не торопиться.
        Но почему у нее теперь было такое ощущение, словно в юности. Когда прыгала с парашюта, в институте она занималась таким делом, помимо учебы. В первый раз было очень даже страшно, да и потом страх всегда присутствовал, но только до некоторого момента, до поры, когда в последние минуты и секунды отрывания стоп от самолета. После этого, куда все девалось. Ощущение сладости полета, носишь в себе годами. Но кому теперь расскажешь, скажешь. Когда такие ощущения в ней и теперь нет-нет да возникнут. И как в воздухе, тогда о приземлении некогда подумать.
        На дороге ее охватила весенняя свежесть. Она шла и ее наполняло некоторое волнение от нахлынувших воспоминаний, можно сказать детства.
         Деревья, осенние листья, запоздалые цветы. Такие простые вещи, но еще более явной очевидностью стало появление первого ребенка, и она служила ему, вникая ясней с каждым днем, в суть самой собственной жизни. И нет таких еще слов, чтобы выразить чувства при рождении детей. Да…
       Была на седьмом небе…, нет, это не те слова. Что умнее стала – да. Почувствовала себя взрослой – да. Ощутила себя частицей вселенной – нет, это не те слова. В то числе мироощущения стали изменяться – да. Жизненные вектора изменили направление – да. Что Платонович стал более дорогим человеком – да, это было конкретно. Потом родился второй ребенок – сын. Те же чувства, словами не выражающиеся, вспыхнули еще с более новой силой.
        В рождении своих детей, она стояла у раскрытия самой тайны человеческой жизни.
        После родов, когда уже можно было, она подносила детей к окну и показывала, как деревья жили, тянули из земли жизнь. И, казалось, не ребенку она раскрывает глаза на этот мир, а он раскрывает глаза своей матери.
        Ребенок был движущей силой в этом чересчур, заколдованном мире.
        И теперь ей кажется, что роди она еще одного, другого ребенка и эта непонятность могла бы проясниться, или исчезла бы для не навсегда.
        Приближение весны всегда волнует. Светлана посмотрела поверх домов поселка, вдаль. Границы верхов сопок обрамлял горизонт. За той границей, она чувствовала шаги ее величества «Весны». Солнце теперь стало на временной середке наступившего дня.
        В начале этот день родился у берегов Аляски, затем солнце встало над Камчаткой и осветило темно-зеленое охотское море. Чуть позже наступило утро во Владивостоке, над бухтой Диомид и над заливом Америка. И вот несколько часов этот день начался на горбушке земли Амурской. Велика Россия-матушка, умом ее не раскинуть и не понять.
        Сколько надо переделать дел в эти дни – спустилась Светлана на землю, воображения не хватало. Но только у Платоновича было бы все хорошо, и все удачно, а за остальное она меньше всего уже беспокоилась.
        Между тем Платонович не скучал, потом определилось: тот и другой в палате №6, в шахматы играли на равных. Однако самая первая партия была для меня весьма примечательной, в некотором роде.
        Как ни странно, хохла звали Иваном, и он мой противник по шахматам, видимо привык сходу брать быка за рога. Он выбрал себе белые фигуры, избрав начало партии «Королевский гамбит».
        Существенно вспоминая теорию дебютов, я изо всех сил защищался от сразу бешенных атак Ивана, и он однако вскоре загнал моего черного ферзя в ловушку, а затем обменял его на свои две легкие фигуры.
        Мое поражение, казалось неминуемо. Противник даже уже не смотрел на доску, и не совладев со своими эмоциями, положил моего черного короля навзничь. Я было согласился, но продолжал по инерции играть до мата, до победного конца.
        И вдруг Иван чрезмерно раскрыл свой ротик и потерял своего ферзя.
        Я мгновенно среагировал, прежде он чего-то понял, я убрал его ферзя с доски, и поставил на его место своего коня.
        Превосходство вот тут стало мое, очевидно недолго он сопротивлялся, и вскоре я ему поставил мат.
        Кто бы видел моего противника? Вымученной улыбкой, шуткой, он пытался скрыть уязвленное самолюбие, тронутое тщеславие, что покоятся в каждом из нас до поры, однако это у него плохо получалось.
        Я же, был горд, и не скрывая этого произнес: «Знай наших», с улыбкой взглянув на окружающих больных болельщиков. Я был уверен, что они были на моей стороне. Всегда так, уважают того, кто сильней.
        Шахматы, что икона, они заставляют человека искать и думать. И только в искании и борьбе мысли, можно приблизиться к некой большей истине, может быть к Богу.
        Победитель, он всегда гордый, я радовался, что сумел выиграть партию в шахматы, выкарабкаться, как казалось из безвыходного положения, что видимо подчеркивало в моем подспудном понимании исключительное я.
        Мы довольно мало познали человеческую природу, если не сказать ничего. Предположить, как себя чувствовал, обладая титулом чемпиона мира, на протяжении 27 лет Александр Алехин – Великий шахматный гений, трудно очень представить. За ним непревзойденный рекорд, он мог играть вслепую, одновременно на 28 досках, на 23 выигрывал.
        Не родился после него еще такой, кстати русский.
        Я вспомнил, как в возрасте 15 лет, я завоевал звание чемпиона школы по шахматам. Так первые дни после того, я с гордым видом расхаживал по улицам родного поселка Октябрьский, ранее именовался прииск – древнейший патриарх золотой промышленности Амурской губернии, нынче приказал долго жить.
        Естественно, не в полном понимании этого.
        А какой прииск был! Какие там люди искали и добывали благородный металл! Лучшие люди, как мне казалось, этого мира.
        Какая земля в той местности… Вторая Швейцария! Там все на земле росло без теплиц. Яблоки большие, сочные, вырастали в садах. Рабочий люд селился в поселке Октябрьский не только ради денег. Хотя это имело место. Многие семьи хотели оседлать эту благодатную горбушку земли, на много поколений вперед. И все бы хорошо. Однако черт бы их набрал, эти нахлынувшие реформы радикал – демократов. Век бы не видать опять этот капитализм, да ко всему еще и дикий, даже не в меру дикий. В российской истории всегда так было. Какие случаются в России преобразования, они что цунами на море, хуже ужасной чумы на суше.
        Теперь то мы видим, пытаемся кусать локоть. А надо то было только всего – терпение, время, и немного ума. Они бы все по своим местам расставили.
        Так нет же, объявившиеся по истине, как камни на голову простому народу, лидеры нового порядка и слушать не хотят этим ухом. Рушат все, что можно разрушить, до основания и вместе с основанием.
        Мне кажется, что они за 10 лет поняли, за какие такие реформы они взялись, и что творят с русской Державой. За некоторым исключением, очевидно, что многие демократы, такие преобразователи, достойны поселения в чеховскую палату №6.
        Сознание того, что наступит дикий капитализм, фундаментом которого становится мафиозный рынок, не лежало в душе советского человека, более того, предчувствие того, что с нами может произойти, покинуло нас.
        Видит ли Бог, что произошло в России, и что с ней стало?! С его высоты несомненно можно определить «Сущность» творящих произволов на русской земле.


      Слегка взбодрившись после сыгранной партии в шахматы, я стал осматриваться, распознавая окружающий мир, узнавать людей. Все они были знакомы, один более, другой менее, со всеми когда-то имел дело. Разный люд содержала палата №6. Каждый со своими взглядами на жизнь, своими болезнями, разный по сословию, возрасту интеллекту, своему характеру, темпераменту. Каждый имел свою цену. Основная ценность в каждом, это некая невесомая вещь, упакованная в телесную оболочку и эта самая «некая вещь» всех нас объединяет и направляет в одно русло, и которое мы все называем – это человеческая жизнь.
        Из-за большой опухоли в плече, меня сразу не упаковали в гипс – самолет, с одним крылом.
        При помощи лангета на локте и повязки через шею, подвесили сломанное плечо. Плечо в спокойном состоянии не болело сильно. Оно только наполнилось, будто песком, и мне казалось, что я ношу на руке большой груз, не говоря уже к этому о непомерной тяжести в моей в душе.
        Такая тяжесть склоняла к постели. В пределах скромного любопытства, я переговорил с каждым в палате, перекинулся парой слов со знакомыми, мной почитаемыми медсестрами, то и дело входящие и выходящие из палаты №6, вечно спешившие облегчить страдания больным. В заботах, они уже не замечали, чего они стоят в больнице, если не сказать не во всем поселке, не ведали, не знали цены, отдаваемого ими своего тепла.
        Вскоре я прилег на кровать. Лежать без телодвижения можно было, но боже упаси повернуться на левый или правый бок.
        При засыпании только несчастная рука непроизвольно вздрагивала, тогда, словно по больному зубу ударяют молотком, так и я в этот момент ощущал сильную боль.
        Однако тут же заснул. Проспав довольно глубоко, минут сорок, я медленно выходил из некого провала, с ощущением некоторой потери тяжести. Тем не менее, голова по-прежнему была не своя, как бы набитая плотно ватой, и как будто, кто-то в ней постукивал молотком, почти так, как мой сосед отбивает в период косьбы литовку.
        Сказать, что успокоился и потерял страх? Какой ни есть, а страх всегда во мне присутствует. Мы из него состоим, кто бы как не жил.
        Только теперь я не стал пыжиться, брать всякие разные мысли в голову, пытался до отупения расслабиться телом и душой. Я довольно много интересуюсь наукой медитации, по системе йогов. Она мне пригождалась много раз, удовлетворяясь мыслью, что, однако человек в большинстве беспокойных для себя случаев, оказывается, может помочь самому себе. Стоит только начать.
        Кому не говорю, усмехаются, а мне в пользу идут.
        Рядом на первой койке возле моей, лежал Анатолий Былков, которого я знаю, будто тысячу лет.
        Еще когда строилась на Уркане драга №207, тридцать пять лет тому назад. Драга – плавучая фабрика добывающая золото.
       После окончания института, я тогда работал младшим прорабом на монтаже этой драги(стальное сооружение в 2 тысячи тонн), в системе СМУ-1 специализированного треста «Драг-строймонтаж» г. Зея. Анатолий работал тогда на бульдозере – сотке, подготавливал наперед на три года полигон для этой самой уже драги, делал перспективную вскрышу.
        Такому явлению теперь только приходится удивляться, тогда было в порядке вещей.
        Естественно при такой системе подхода к добыче золота в наше время, при плановой социалистической экономике, рентабельно было работать или более рентабельней.
        Драги мыли золото десять месяцев в году, достигали производительности в один миллион кубажа породы в год, фантастика. Мечта сегодня.
         Один из первейших флагманов в то время дражной флотилии всего Союза, стоял прииск Соловьевский.
        Прииск Соловьевский - мощная фабрика по добыче золота. Здесь концентрировались и отшлифовывались прогрессивные мысли всей добычи России дражными методами.
        Поселок в те времена оживал, расстраивался в длину и в ширину, производственные цеха модернизировались, расширялись, в цеха внедрялись новейшие станки.
        То и дело за опытом подготовки дражных полигонов и внедрением новейших технологий, посещали лучшие специалисты дражного флота всей страны. На этом прииске было чему поучиться.
        В то время было чрезвычайно интересно работать. Собственно, когда вся огромная Держава жила в таком режиме. Каждый чувствовал себя частицей чего-то большого и прочного, и в свою очередь, каждый был уверен в завтрашнем дне.
        Анатолий Былков, косо посматривал на меня, не узнает что ли, или скорей всего заелся –  сразу подумал он. Он то узнал Платоновича, как люди меняются – сокрушался про себя сосед.
        Однако вскоре он изменил ход своих мыслей о поселившемся соседе. Я вскоре его уморил, вообще совсем простыми вопросами. Анатолий тоже знал подобный сорт людей, как и я. Если они начали расспрашивать, то им надо было все узнать от А до Я.
        Тем более я чувствовал себя образованным человеком, умеющим спросить и ответить. Анатолий понимал это. Он чувствовал, что вести с соседом беседу на любую тему, одно удовольствие.
        Суставы стали нестерпимо болеть, вскоре дядя Толя объяснил мне причину своего пребывания в палате №6. С надеждой фанатика, он говорил, что вот-вот ему выпишут очень дорогие лекарства, которые помогут. Одна ампула, один укол, будет ему стоить более ста рублей – говорил он мне, чуть не со слезами на глазах, будто я Бог и обязан разобраться в кощунственных несправедливостях наступивших правил.
        И ничего не поделаешь, придется поголодовать. Были времена, но таких еще не было – сокрушался он, чувствуя мое искреннее внимание к нему. Ты вот грамотный человек, не то что я. Скажи вот, справедливо было меня в 60 лет государству оставить ни с чем, по миру меня пустить. Такой мерзости ко мне не бывало даже при фашистах.
        А что теперь, на свою несчастную пенсию разве я могу подлечиться. Горе одно.  Когда без этих болезней впроголодь живу, не знаю, как концы с концами свести. И все хуже с каждым годом, все хуже, и устремляясь в прошлое, в основу своей жизни, гордо, но сокрушенно добавил: Не то, что при Сталине, да и после него.
        Что я ему мог сказать, пусть и имеющий высшее образование, словами русской Державе никак нельзя помочь. Как вот понять?, жила была страна моя и вдруг моей страны не стало. Но не поможет наверное даже само провидение.
        Выручил меня больной с другой койки, у стены. По его мощному голосу и большим очертаниям тела, под одеялом заметно было, что говорил сильный мужчина. Дядя Толя называл его Валерой.
 - Да что хотите?! – сказал он, лежавший лицом к стенке – живем то в России. И поворачиваясь говорит: месяц назад, раньше и я по талону мог получить бы на БАМе машину. Он поведал, что до этой самой приватизации, он отработал на БАМе проходчиком, бил туннель всеми знакомую по газетам.
        В сердцах говорил: Отработал три года на БАМе, как и все, получил талон на машину, и надо было бы сразу ехать и получать ее, так нет же, казалось, куда торопиться. Мне надо было поехать в отпуск к родственникам, погулять. Кто думал, что стране так скоро все перевернется вверх тормашками.
 - Вот и прогулял автомобиль – вставил с другой койки больной.
 - Ага, можно и так сказать, смеется Валера тяжело вставая с кровати. Собирался кстати тогда еще жениться.
        Лучше бы я пропил те деньги, и он выругался приличным матом, а если бы слышали кому он предназначался, то уши у тех махом бы отвалились.
        Между прочим тут же я спросил у дяди Толи: сколько денег он потерял на сберегательной книжке. При Гайдаровской либерализации, не только денег, но и всего и вся. Вот он отработал на севере всю свою сознательную жизнь, в годах это сорок лет, как папа Карло. Так нечего было удивляться, отчего его суставам не пришел бы конец.
        Он глубоко и тяжело вздохнул – Ох много, если вспомнить, что соль на рану. И скупо улыбнувшись, прикинул, если все собрать между нами девочками говоря: вклады, облигации, страховки, то однако тысяч сорок будет. Их как корова языком слизала.
        Уже как-то безразлично, без того яростно и гневно говорил он. На обои те кровные деньги потом сгодились.
 - На какие обои? – не сразу понял я.
 - Да что стены в квартирах покрывают. И он скупо и как-то виновато улыбнулся глядя на меня неопределенным как бы виноватым взглядом. А еще куда было деньги те девать?
 - Еще в одно место - подхватил разговор Андрей, пришедший с другой палаты, с разгону, с дверей встревая в наш разговор.
        Куда точней, подумал я тогда, сколько раз прикидывал я и так и эдак, убеждаясь на цифрах, во сколько раз мы стали более бедными за эти последние десять лет. При обнищании на общем фоне своей нации. Никому не стало легче от политических разговоров, якобы в мировом масштабе нас осчастливили, вроде как приняли в России, или как подпустили к общей кормушке мирового рынка. Где кстати, можно с легкостью циркового клоуна, растранжирить еще оставшийся с былых советских времен какой ни есть солидный капитал, в натуре и потенциале Державы.
        Кому нужна падшая в нищету страна, одинаково, что хорошая женщина не первой молодости, от которой отвязаться или не отвязаться, дело вкуса.
        Надо же говорит сорок тысяч тех денег, «как корова языком слизала». Легко сказать, когда за ним стоят десятки лет проведенные на севере, да не в кабинетах, а на бульдозерах, отчего бы его суставам не пришел каюк.
        Я бы только диву дался, если бы у дяди Толи суставы не болели, а руки и пальцы не были бы искареженными, как у каждого на севере механизатора. Однако посмотришь, вид у него был вполне товарный.
        Да кого не спроси по всей больнице, задай вопрос: Кому на Руси стало жить лучше в последние годы? Как один, будто сговорившись, скажут: Может кому и лучше, только не мне. И так по всей России, что там эта больница.
        Сорок тысяч – ого-го. Те деньги не эти. Тогда рубль приравнивался к доллару. На те деньги можно было купить всего, чего не приобретешь и за один миллион.
        Я знал людей, которые потеряли при гайдаровской либерализации, сотни и более, тысячи рублей. И ничего удивительного, что столько скопили, они честно, буквально, как каторжане, отбывали на севере, на золоте по 20-30-40 лет, ради будущего своих детей и своего тоже. Сколько трагедий?
        Это кому только сказать?!
        Вот так молча без гражданской войны, без сталинских лагерей, можно в России в очередной раз глумиться и гноить свой собственный народ. Происшедшая демократическая революция, во много раз похитрее Октябрьской. Она изведет русского и русскую нацию до ручки, до гибели ее корней. Если подобную стихию не остановит стихия.
        Болезнь суставов – дело серьезное. Потеря гибкости, деформация, их закостинение – профессиональная болезнь водителей и механизаторов.
        Это ведь надо только не разгибаясь каждый день по 12 часов, годами без выходных, за плату, которую ООН, ее социальные аналитики, считают катастрофически мизерной. Соответствующие экспорты подсчитали, что планка заработка на каждого, не должна опускаться ниже трех долларов в час, в противном случае, рано или поздно, человек деградирует настолько, что обратно поползет в пещеру.
        Они предписывают ради сохранения всех корней нации, в здоровом качестве исключать ежедневную работу ради денег по 12 часов, особенно в предпенсионном возрасте. В неделю 40 часов не более. Дядя Толя вкалывал в неделю 80 часов и более.  И как правило, цена такому труду – безысходная старость, болезни, нищета, весь букет страданий, который вот в 65 лет он заработал.
        Ужасно страшно подумать, что я совсем далеко от него не ушел. Если только на 10 лет моложе.
        Второй сосед, через койку дяди Толи, лежал тоже, будто знакомый по виду дед. В прошлые годы, если на него посмотришь, теперь видно было, что видимо здоровье ему было не занимать. Выше среднего роста, грузный в плечах, с небольшим животиком, на крепких ногах, говорило о многом, если к этому добавить крупное с высоким лбом лицо, маленькие, но ясные голубые глаза – все это свидетельствовало о большом житейском уме и сохранившейся еще силе.
        У него беда была иная. В мочи его, видимо почками, образовывались камешки, они то закупоривали канал его мочеиспускательного канала. Боли тогда возникали ужасные. Объяснял, что тогда незамедлительно толкал шланг, и он его показывал, довольно приличный, этим создавая проходимость мочи.
         Как и везде, а больница, тот же белый свет в миниатюре с всякими болезнями, имеются шутники, которым сказать всякую нелепость, когда бы ни было, что два пальца обмочить своей мочей, они шутили, говорили: Да как дед, тебя только старуха терпит?
        Дед не обижался, понимал молодежь, сам казалось, был таким вот шутником, отвечал с улыбкой полно довольно, аппетитно.
 - не всегда же камни бывают, когда их нет, тогда пожалуйста – обезоруживая любителей подшутить.
        Я с трудом, однако вспоминал, где и когда я встречал этого человека.
        Память, как и надежда. В нужный момент способны отказывать. Надежда, так же чаще оборачивается иллюзиями и это бывает довольно жестоко.
        Дед помог мне его вспомнить, он видимо по-стариковски ждал случая обмолвиться со мной.
 - Но как, молодой человек, коз, как я понимаю, вы развели?
        Меня тесть, которому через два года исполнится 80 лет, тоже называет молодым. Его я младше на тридцать лет. Этому деду тоже не мало лет, за 80 наверное перевалило. И я вспомнил его. Дом его, как идешь на кладбище, по партизанской улице слева. Да, это было семь лет тому назад, точно столько, ибо такое не забывается. Тогда я низом к вечеру возвращался с кладбища домой и увидел коз в огороде, с ними этот дед.
        В то время моя дочь, только поговаривала завести у себя такую скотину. Я купил в свое время неплохой дом, к нему приличная усадьба, позволяющая содержать всякую живность. Когда это случилось, дети были еще маленькие, да и я не мечтал честно сказать держать хозяйство, жена тем более. Она тоже имела высшее образование. И как никак мы могли, чем увлечь себя, четко понимая, как невыгодно, не в жилу, содержать на севере скотину, разводить хозяйство, особенно теперь. Время шло расставляя все на свои места. Дети выросли, я и не заметил как.
        Время, время, идет неумолимо, дети стали взрослыми. Кто единственный однако полюбил землю, и всякую живность на ней, так это моя дочь. Когда выезжала за пределы этого поселка, то приезжала, как всегда привозила из городов тварей совсем не всем понятных. То попугая или крысу иноземную.
        Она ко всяким животным относилась одинаково ровно, кроме людей. От всей своей души, то будь рыба - гальян, хомяк или же червь какой, паук, от которого можно содрогнуться и упасть в обморок при виде его. Она с душой относилась меж тем ко всем паукам, червям и черт те что еще, ко всяким омерзительным букашкам, таракашкам. Я был только не против, успев через нее понять, что люди в мире всем не все адекватно понимают окружающий мир, как бы внешне мы были как будто одинаковые, однако отношение наше ко всему, почему то бывает порой диаметрически разное.
        Моя купленная усадьба, для дочери оказалась на руку. Вопреки нашему уразумению, она из года в год, преобразовывала по своему внутреннему усмотрению ее. У нее была хватка на хозяйство и землю, которую мы ее родители, потеряли или совсем не имели в ее годы, но так не приобрели до сих пор.
        Для дочери моей было все одно, выгодно или нет, она делала, что любила.
        Мы за ней, казалось, тянулись, придерживались непривычных в нашем обществе правил: когда была возможность, так я стремился родственника приближать к себе, даже пусть, если это будет теща. Я ее всегда почитал, считал ее своей второй матерью.
        Много добра я от своих родственников получил. Дай Бог расплатиться.
        Однако вернемся в палату №6 к тому человеку, который мне запомнился, довольно отменным образом, как из самой жизни тот образ происходил. Бывают люди, они еще сохранились в России. Поговоришь с ними часок, другой и запомнится, и остается в памяти на долго, порой даже может быть навсегда.
        Я через забор тогда обратился к этому деду с просьбой, чтобы он мне объяснил, есть ли выгода содержать таких животных – коз, и как правильно за ними ухаживать. Дед подошел к забору и все, что бы я не спросил, вполне доходчиво для моего ума отвечал. Въелась одна фраза и видимо значение ее имело в его жизни место.
 - Знаешь, что я тебе скажу, поглядел он на меня лукаво и мудро, своими маленькими голубыми глазами не вязавшиеся с его сакратовским лбом. Любую скотину выгодно держать, он сделал паузу, глаза заискрились синевой готовые посмеяться, через секунду добавил – кроме детей. С той же козы, хоть клок шерсти можно взять. Тогда в душе было я сразу с ним не согласился, однако потом я часто в разговоре использовал эту фразу и как ни странно многие искренне реагировали: «что это пожалуй и правда».
        Но если серьезно – продолжал дед, так держать коз выгодно по всякому. Хлопотно только стало, не выгнать летом, везде дырки в заборах, слон пролезет, не то что коза.
        Дед спросил меня, что я хожу туда сюда каждый день.
 - Хожу вот на кладбище – отвечал я, мастерю деревянную оградку, месяц еще не прошел, как умерла теще. Вот заканчиваю, осталось лаком покрыть.
 - Надо сходить, взглянуть – подивился дед – а то ставят, как вот этот забор. Он говорил по стариковски, не спеша, и благородным видом своим притягивал к себе. Беседовать с ними было невообразимо приятно. Он был весь во внимании, когда я что либо отвечал, говорил и с тем же душевным вниманием сам говорил. Тебя послушать так не оградка, а картинка будет.
        В самом деле,  к этому тогда я и стремился. Двадцать дней я ставил оградку, отдавая всего себя, как ювелир карпел над обработкой алмаза, превращая его в бриллиант. Были срублены рядом столбы, прожилины, пока их обрабатывал, вырезал узоры применяя столярный инструмент. Блага плотницкие и столярные навыки еще совсем не пропали.
        Хорошо, что погода позволяла. Стояла золотая осень под стать бабьему лету.
        Как ни странно, тогда я пристрастился гулять по всему кладбищу, ходил каждый день между оградками, задерживался на некоторых в думах  о человеческой жизни. Казалось тогда, что мертвые своим прахом из земли волновали мою душу, открывали мне глаза на этот бренный мир.
 - Это ты хорошо придумал – тянул дед – дерево не железо. Возьми вот любой кусок древесины, только, кажется на вид невзрачная, а в умелых руках тот кусок заиграет, загорится, и просто оживает. Как жилые дома кругом. Так вот присмотрись, и по каждому дому можно сказать: какой где хозяин, какой человек. Он опять прервался собираясь с мыслями. Так вот и на кладбище, можно по оградкам определить, какие люди живут в поселке.
 - А что не стал ставить железную оградку – спросил он меня.
        Я посмотрел на деда, взглянул в его умные, но с хитринкой глаза, где таились как бы ответы на многие проблемы белого света.
        Конечно дед, дело было в деньгах, если бы они были, пожалуй, тогда никто не задумывался бы над этой проблемой, заказали бы железную. И тогда казалось, я впервые в жизни не сожалел, что денег не было. Я и сам не ожидал, что благодаря такому несчастью, во-первых, оградка получилась оригинальная, надеюсь, теща моя не будет в обиде, как надеюсь и простит меня за все.
        Во-вторых, за эти дни я многое понял в жизни, чего раньше не мог понять. Те дни служили мне пищей, духовной пищей, которую мне не так часто приходится вкушать.
 - Деньги надо, деньги – ответил я деду. А где их взять, на дороге они ведь, как грязь не валяются.
 - И то правда – отреагировал дед.
        Хорошо, что старшая дочь матери привезла на похороны. Она живет во Владивостоке, а то было бы совсем тяжко тогда – думал я.
        В то время я приехал домой из артели, чтобы выкопать картошку. Да и рвался с работы, как цепная, злая собака, чувствуя нутром, что что-то здесь неладное, но видимо еще и мать при смерти звала меня проститься. Меня всего корежило, я бросил работу, рванулся домой и не случайно.
        Теща уже еле меня узнавала. Только сказала: Слава Богу, что приехал, я так ждала.
        Вы, говорит, не торопитесь, пока копаете картошку, я не умру.
        Дом тещи стоит недалеко. Я его из окна своего дома вижу. Не успел я в подполье спустить последнее ведро картошки с огорода, как забеспокоился и подбежал к бабушке(так мы все звали тещу). Бабушка уже никого совсем не узнавала. Через час она умерла. Я своей рукой погладил ей лоб и закрыл ей глаза, как бы подвел итог всей ее горько-сладкой жизни. Деда звали Ефим Егорович. Он тогда спросил меня: Кто была моя теща? Я объяснил.
 - Так я ее очень даже хорошо знаю – оживился Ефим Егорович. Еще с рудника знаю. Потом с того рудного поселка, когда шахты затопило, стали нас переселять в этот вот поселок Соловьевск. Знаю, как же, Вот видишь как… Он не сказал словами, что надо было видеть, помолчал, через секунду свое вспомнил, стал продолжать: Мы одного возраста наверное. Помню, когда молодые были, я все на нее глаз ложил. Видная женщина была. Сколько она вот на одном месте все в мех. цехе отработала.
        Я точно об этом не мог сказать. Так, лет тридцать с гаком обмотчицей проработала.
 - Как же, знаю, ее Женей звали помню. Все ударницей на прииске была. Когда в праздники, которые всем людом отмечали в клубе, ее всегда в президиум выбирали, вручали конверты с деньгами, подарки.
 - Она и в Москву два или три раза ездила, делегатом от прииска на съезды – добавил я. На какие то производственно-коммунистические съезды она ездила, и сколько раз точно я не знал. Так заведено на земле. О соседе порой, о каком-нибудь постороннем человеке или лживом лидере, мы знаем куда больше, чем о своих матерях.
 - такая уж наша невеселая доля – сказал Ефим Егорович, задумавшись о чем-то глубоком. И вытянув из глубин новую мысль, выразил ее мне: чего-то тебе все надо, и ты кому-то все нужен…, он опять помолчал одну секунду, потом через эту секунду тихо с обидой в голосе, от полного сердца вымолвил: - да что там говорить, государство, что спрут, высосет из нас кровь, как есть, а когда умираем, то и посмотреть за человеком некому. Помрем, то и похоронить, как следует не могут.
        Эх, бедолага Россия – и он медленно махнул рукой.
 - но почему только Россия такая? – пытался я тогда защитить свою какую ни есть страну, когда везде умирают так же люди. Дед был похож своим обличием больше на русского, крепкого, сильного мужика, только без бороды.
        Дед отчасти по своему ответил.
 - При жизни вот, у русского Ивана получается одна чехарда, которую все мы называем – это наша жизнь, а когда постареем, глядим, что так для себя ничего и не создали, и остается одно: уповать на небесную жизнь в некой вечности.
        Похоже, что Ефим Егорович, знакомился с проблемами обретения вечной жизни. Мы ее похоже изучаем через чур уж поздно.
 - Однако оттуда, из той жизни, еще никто не вернулся, чтобы сказать нам – каково там – сказал я всем на земле интересную, но избитую мысль. Поэтому не стоит пока туда торопиться.
        Ефим Егорович криво усмехнулся, сказал: Да, конечно, как будто нас никто не гонит туда, но и никто не спрашивает, когда подойдет время.
 - Да, вы правы – не возражал я. Мы, как пионеры еще несмышленые, но рука всегда готова в приветствии произнести жест «Всегда готов». Так и умираем несмышлеными, осознав такое только.
        Еще не вечер. Стоял удивительно теплый осенний день. Шел октябрь месяц и четвертый год, всем русским людом проклятые наступившие новые преобразования в стране. От них веяло холодом и еще чем-то омерзительно незнакомым.
        Я и тестя твоего – Гришу, знаю – вспомнил он. Как он, живой?
        Живой - сказал я, слава Богу, ему восемьдесят три года, а воду из бочек еще сам носит, да не до половины ведро наливает, а полное 12 литров. Да с дровами еще сам вовсю управляется, с огородом тоже. Ему все быстрей, да скорей надо.
 - Знаю его, хорошо знаю – не торопясь, говорил Ефим Егорович о чем-то видимо вспоминая свое. Хлопотливый говорит, не посидит. Работал все в управлении связи механиком, хороший специалист. Руки у него золотые. Помню давно, лет сорок наверное назад, он мне все приемник чинил, то магнитофон, то электропроводку у мотоцикла. Никогда не брал денег, если только силком ему в руки сунешь.
        В этом дед был прав. Я помню, когда мы поженились с его младшей дочерью, тогда еще не обещали даже телевизор, что будет показывать в поселке. Так он своими руками изготовлял особую антенну, через водителей гаража, которые ездили далеко в рейсы, за пределы поселка, в города. Он заказывал телевизор, устанавливал, изготавливал усилители по схемам, извлекаемые, много лет поставляемые, выписанные им из журнала «Радио Вотон». В свою комнату по ночам приглашал меня, смотреть Японию. Такое явление тогда было чудом, в диковинку, что самолет летящий над головой в начале двадцатого века.
        Когда пишу, переписываю свою палату №6 моему тестю, теперь вот старичку, через год исполнится 92 года. Однако за 35 лет, как я его знаю, он ни разу не ходил в больницу, зачем? Последний зуб, он выдернул сам пассатижами, лет пятнадцать тому назад. Хотя не без этого, что-нибудь, да всегда заболит. Говорит, что ему по утрам физкультура здорово помогает. Чай готовит из трав. В свое время, он многим интересовался, много читал про них. Ничего не пропало даром, пригодилось под старость.
        Моя дочь съехала от нас сразу после смерти бабушки, к своему дедушке, и любя живут, вот сколько лет вместе.
        Дедушка пил водку, вино, всегда в меру, но кажется еще не так давно, 2-3 года тому назад, мы с ним распивали бутылочку на двоих, и он доставал свой аккардион, и играл, пел песни, частушки. Однако года…
        Но у каждого свой возраст, в котором человек попадает под власть его, когда он разлаживает нас на обе лопатки. Из года в год возраст берет вверх, изменяет в нас привычки, взгляды, убеждения, овладевает телом, заодно и душой.
        Когда дело касается нашего прошлого, он становится бессильным. У прошлого всегда достаточно сил, чтобы одолевать любой возраст.
        Ефим Егорович расспросил меня о том, где я живу.
       Я объяснил, что там, где Зверевы жили по трудовой улице.
 - Вот где… Мы с Гришкой Зверевым было дело, раньше хорошо общались после войны. Когда вместе в шахте работали на руднике. Знаю твой дом. Помню еще, когда его мужики строили, тогда еще власть менялась. Хрущева Никитку с царского престола как бы скидывали. И он мне начал говорить другие вещи, о чем я как-то от своих матерей слышал, когда в одно ухо влетало, а в другое вылетало.
        Мы говорит, теперь старики, которые были высланы до войны из центральной России. Кого раскулачили, кого расказачили, и кто бывал в окружении у немцев в войну. Всех мели под одну гребенку. Хорошо на Колыму еще… Однако здесь мы все дружно жили и я бы сказал неплохо. Но вдруг вот опять канитель всякая пошла.
        Я много был наслышан об мытарствах таких вот людей. До войны и после, их ссылали на север. Надо такому, опять с ними, уже с молодым поколением все повторяется. Сюжеты от одного режиссера. Сегодня этих людей, их детей, на этом самом севере с тупым ножом по живому изживают, только им деваться уже некуда. Можно сказать позади Русь родная.
 - Хороший дом у тебя, просторный, как бы вспоминал Ефим Егорович – так теперь он твой. Как-то прохожу мимо него, еще подумал кто же в нем живет? Дом, забор, усадьба в другом виде, не узнаю. Ограда большая, что поле, вся в клумбах цветов. Дом обшитый в елочку, красиво. И забор красивый с узорами, и ворота покрашены.
        Молодец – думаю я, новый хозяин, черта изгнал из этого места.
 - Какого черта? – недоумевал я. Дед как бы ушел в себя, задумавшись секунду другую, затем выдал: Коснись меня, так тот дом я бы не купил.
 - Это почему? – еще больше заинтересовался я.
 - Там земля чертом мечена.
 - Как так – опешил я. Мне приглянулся сразу дед своим особенным житейским умом, таких редко, но можно еще встретить.
       Дед продолжал: Знаешь, наверное, в том доме, твоем, случилась трагедия. Не помню, в каком году, но лет двадцать назад точно. И он мне рассказал о том, что я много раз слышал в некоторых малых изменяющихся вариациях: Два взрослых, уже здоровых сына Зверевы погибли одновременно. Основная версия: Старший сын, будучи пьяным, поругался с отцом, который не дал ему денег. Видимо уже до того затуманился алкоголем его разум, что послал из двустволки заряд в вошедшего в комнату своего младшего брата, вместо отца. Разглядев, кого убил, он вторым выстрелом покончил собой.
        Все водочка виновата – заканчивал Ефим Егорович – сколько зла она принесла.
 - Но а причем тогда черти – спросил я его. Меня дед чрезвычайно заинтриговал своими чертями. Я и ранее много слышал о разной мистике, но самому ничего подобного не приходилось встречать.
 - Потом вот, из глубокой думки, исходили его слова – я вижу, ты тоже хромаешь на одну ногу. Дед Зверев тоже был хромым.
 - Так он с войны, раненый в ногу – пытался я его как бы образумить, что такое только случайное совпадение, и вовсе не потому, что там где я живу, земля мечена чертом.
        Он больше верил в существование Высшего разума, которого называют Богом, но чтобы в чертей поверить – об этом не задумывался.
        Но сказанное им, тогда о чертях, да собственно и все остальное, запало мне в душу и видимо надолго. Причин поразмышлять над этим, за минувшие годы, было достаточно.
        Так это нам давно знакомо. Много мы наслышаны про бермудский треугольник, который корабли, самолеты обходят, чтобы не потерпеть крушение.
        В других обжитых, и все люди знают, что есть такие места - «несчастные», где с ними – с людьми, случаются разные трагедии, гораздо чаще, чем где-либо.
        Даже так был склонен подумать.
        В моем доме, за окнами рабочей комнаты открывается переулок, вдоль, который упирается в дорогу, переросшая из поселковой, в дорогу Российского значения «Москва-Владивосток».
        Проживающие в домах вдоль дороги, живут в основном люди, бывшие в употреблении государством – пенсионеры, неспособные в силу своего возраста и отсутствие денежного достатка, защитить маломальски, хоть как-то самих себя. Так они сходят с ума в своих домах. Так в том месте то и дело трясется земля от проезжающих большегрузных машин.
       Из соображений Ефима Егоровича, то что дрожит земля у людей в домах, тоже чертом мазана.
        Опять же напротив моих окон, через дорогу, сгорел дом. Когда-то давно в нем на улице, на скамеечке возле него, бренчала балалайка, скучно не было. Было весело: пели песни, плясали, звучала гармонь. Всем оркестром дирижировала хлебосольная тетя Галя. Она всему была голова, и сколько ни было в этом доме хозяев, при ней они утверждались трудом, держали и пополняли хозяйство, как основу для некоторого благополучия. Все стремились к жизни, никто не сидел сложа руки. Богато не жили, но и что бедно, тоже не скажешь. Так средне почивало все население прииска, в своих так похожих друг на друга невзрачных домах. Но подкрадывалась всесильная старость. Старость не радость. Люди старели, дома тоже, вместе с ними. Молодые не собирались в них жить, как и не собирались развивать свое маломальское хозяйство. Спору нет, содержать какое ни есть хозяйство, в здешних условиях, на этой земле, было неимоверно тяжело. Когда кругом одни сопки, земля – камень. На такой земле задерживаться на много лет, не имело смысла. Предприимчивые люди, с головой благоустраивались, на более благодатных горбушках земли. Где земля была всему голова, а не золото. На прииске этом поселении золотодобычного люда, задерживались и оставались, люди, которые становились заложниками этого «желтого Дьявола», в утробу которого нынче заспешила вся Россия.
        Тетя Галя, совсем не оробела, когда дочь из большого города привезла и повесила на шею трехлетнего внука.
        Шли годы, внук у тети Гали рос сытым и ухоженным и в первых классах учился, как и большинство – сносно.
        Однако из своего окна, как из замочной скважины, я видел и определял, как без отца и матери, внук тети Гали слишком быстро мужал, превращался в неординарного ребенка, характер формировался вразрез формулам школьного воспитания, в которых неписано заложен один сквернейший принцип, как некий стандарт. Дети должны всегда угождать взрослым под всякими разными соусами правил и поведения, где бы это ни было. В это время, когда уже осваиваем космос планеты. Вот затем создается общество угодников, на примере российских реалий, страна воочно убедилась в этом на последних своих катаклизмах.
        Николай, так звали мальчика, за которым я каждый день наблюдал, больше из окошка, он становился очень даже взрослым и смышленым парнем, притягивал к себе и к своему дому пацанов себе подобных. И это понятно. И бабушку свою любил, любовью сына. И это тоже понятно, когда при живой матери и живом отце он не ведал годами их ласки и тепла. Так и жил при бабушке, держа отца и мать в уме.
        Примета нашего времени. Перинятое у птицы такой – кукушки.
        Так бывает довольно часто, если чужими глазами смотреть, да еще из окна чужого дома, тогда кажется, что смерть к тети Гали подкралась незаметно. О порог своей хаты она как будто споткнулась и тут же умерла. После ее смерти в ее доме начался беспорядок. Как было не вспомнить Ефима Егоровича, что он говорил про чертей.
        Всякие черти, вначале местные поползли в этот дом. К этим чертям дочь видимо привезла своих их Хабаровска. Женщина она была что надо. Как я сам понимаю, особенно для чертей, при довольно приличном сочном теле, на широком, но не корявом лице, она была при вкусе.
        Так уж точно, как не без помощи чертей за 3-4 года все из хаты продуто было в дым, заодно и хозпостройки, какие были при доме, скот тоже, все подчистую почистили, словно ветром сдуло.
        В это время, в эти годы, администрация вместе с родительским комитетом заседали и все решали, забрать из этого дома ребенка – Николая, как бы увести от этих чертей в другой, казенный дом.
        Только я не пойму до сих пор, для чего нужно было чертям еще и хату сжечь.
        Существует версия, что в этом огне сгорел и мальчик Николай. Хотя сжечь человека без следа, не просто, даже если это ребенок. Тогда бы не строили специальные печи – кремотории – плод технического прогресса.
        Велико горе матери, какой бы она не была. Где ее сын? Кто знает? Если только Бог.
        Мать винить, но куда легче, если она не работала, тогда наступили времена, не дай Бог, ни работы, а кто работал – ни тебе зарплаты. О том времени еще история скажет.
        Памятник тому времени, из обгоревшего хлама несколько лет возвышался напротив моего дома, напоминая о трагедии, о мальчике Николае, который будто с огнем взлетел в небеса, будто его черти унесли в свое чертово логово.
        Кто-то проходя мимо этого бывшего жилого строения, останавливался, крестился, произносил: На то воля Божья «Чертово время наступило».
        Создатель все запрограммировал на земле таким образом, что помочь человеку, может только другой человек. Остальное от лукавого.
        Однако от чертей, вернемся к людям в палату №6, к тем реалиям, когда я в ней лежал.
       
 - Да – ответил я на вопрос Ефима Егоровича, вскоре мы купили козу, стали разводить, и улыбаясь добавил: на свою голову. Ох, и скотина – бестии. А нынче еще и козла во всем поселке не сыщешь – пожаловался я.
        Дед только мило улыбался, кивал головой соглашаясь.
 - Так оно так, когда держал, и у меня всякое такое бывало, пакостливая скотина, не умная.
        Не знаю как на счет ума, но на совершение хитростей, пакостей у нее ума не занимать – шутил я.
        Дед приступил строить баррикаду в защиту коз, впутывая в нее серое вещество, откуда человек черпает свой разум.
 - Нынче только посмотри, что делается в поселке, какие некудышные пошли хозяева. В заборе дыру не закроют. Руки крюки и растут у большинства из заднего места.
        Он говорил правду.
        Целая марока, стала выпускать коз за свою ограду, на волю, на траву. Они дыру в заборах чуют за версту, как собаки добрую кость, знают, где калитку можно открыть, одним прикосновением крючок снять губами.
       Однажды было такое! Правда мой сосед выгонял моих коз из своего огорода, но этот хозяин, не знаю, но обвинил меня, что мои козы подмели его капусту под самый корешок, где ломал, а где ножом срезал, какой-то козел с двумя ногами.
        А следы то человеческие. Рассказал я ему студенческий анекдот, еще убеждая его какое-то время. Но в конце концов я его убедил, что часть урожая капусты ему кто-то помог убрать. В поселке уже шел слух об объявившихся добровольцах, любителей собирать чужие урожаи и не только мака. Это уже старо, не так интересно, но и картошки и капусты. Потеряли страх и совесть.
        Как тут не позавидовать Робинзону Крузо, как будто по воле злого рока, попавшего на необитаемый остров.
        Если это принимать за зло, тогда добра не увидеть, как своих собственных ушей.
        Вина у него с крушенных кораблей, было реки плоды зерновой культуры, дикорос, он собирал дважды в год. Козам своим он не знал счета. Весь год ходил без штанов – тепло. Имел карабин, к нему порох и дробь. Был богат дичью и зверем, Бог не обидел остров.
        В достатке ко всему книги священных писаний и другие всякие разные. Его приключения, якобы злосчастно неисполнимая мечта теперь каждого цивилизованного обывателя земли.
        Что до одиночества, так оно мучительно больней, когда вокруг тебя много людей.
        Существенно: золото, деньги, преславутый рынок, спрос и предложение, не имели на острове смысла.
        Женщина? Но это убедительный пример, что можно обходиться без них. Ей бы на необитаемом острове, что в том райском саду, неудержимо захотелось иного чела. Не змея, так черти, склонили бы ее совершить Богом запретное действие.
        Естественно обдумав все за и против случившегося, Робинзон вскоре перестал терзаться бесплодными сожалениями, преклонился воли судьбы, которая, я всегда понимал, всегда все устраивалось, в конце концов к лучшему.
 - А у вас, как дед обстоят дела на козьем фронте? – спросил я, желая услышать что-нибудь существенное, полезное для себя от него.
 - Ну их! – отмахнулся дед. Стар стал, а у сына свое. Косить некому, купить – все дорого, словно раненый, стонал дед. Раньше булка хлеба, что всякая крупа стоила одинаково – 20 копеек. Пенсии хватало за глаза на все. Комбикорм, так он совсем стоил ничего, только не ленись, держи свиней, коз, кур…
        А теперь какой продукт не возьми, он стал кусаться. На хлеб, в год, так вообще по нескольку раз цены вверх ползут.
 - Цены увеличиваются, а граммы в булке уменьшаются, скоро булка хлеба, булочкой будет – вставил дядя Толя. Что творят?!
 - Нашли скотину – козу, поддакивал Валера, поднимаясь с кровати на зов хохла, который только, что вернулся со свидания с женой, и раскладывал по полкам тумбочки, набитую сумку с съестным. Сколько она здесь молока даст? Когда в июне, здесь на вашем севере, только наступает тепло, трава, как следует, по дражным отвалам появляется. В июле еще не лето – подсаживался он к хохлу, со своими Куринными вареными яйцами – мучить только себя и скотину.
        Сало, хохол из сумки сразу выложил на тумбочку, и оно блестевшее в лучах проникающего солнца, с мясными прослойками, возвышалось скалой, вызывая слюнки во рту. Своим аппетитным видом довольно привлекало, что и говорить.
 - Сидай кум до нас – приглашал Иван всех и меня тоже. Из хохляндии посылку получили, есть вот горчица, вот чеснок, вот лучок, и все это он раскладывал не на тумбочку, а на стол, из приспособленной для этого полированной широкой, тонкой деревоплиты, вместо щита ложится под матрац, и двух стульев. Стол – невидимка для главврача, за которым по вечерам идут споры о всех проблемах белого света, как правило только не на сухую.
        Некоторые только и ждали этого вечернего часа, в противном случае давно бы сбежали.
        Шли года, больные менялись, однако порядки в палате №6 никогда. Сия сальная трапеза, если можно назвать поужинная, скоро после времени она раздастся из столовой, опять призывной голос: проходите на чай. И тогда палата №6, наевшись от пуза, что получали из дому, кто чем, дружно поднимется со своими кружками на чай с сахаром, хлебом и печеньями. Заодно принесут неходячим по предписанию врачей больным.
        Я не причислял себя к нелюдимым личностям, наоборот, однако нынче, чтобы было самому проще, я старался отказываться от всякого рода приглашений. Мне то в свою очередь нечего будет предложить и сегодня и завтра.
        Хохлы, как и русские, просты порой до глупости, но в их генах природой заложен принцип: они, если и давали, как русские, от всего сердца, так не бесконечно, не забывали тут же брать все что можно. Это не укор сей нации говорится. Что поделаешь? Природа!
        Как могла Россия подарить Украине Крым во времена пребывания на престоле Союза Н. Хрущова, до сих пор остается большой загадкой истории. Вот когда начал разбалтываться Великий Союз, после И. Сталина. Под его мудрым руководством был спасен мир от фашистской чумы, мало того, он не отдал ни одной пяди русской земли, а только знал, приращал. Мало того экономика Союза изумительно умно и мудро развивалась, что динамический ее рост был не без основания, рассчитан на многие десятилетия вперед, а золото не мыльным пузырем уплывало за границу, а пудовым камнем оседало в закромах России.
        Ради могущества Державы Иосиф Сталин старался ради ее будущего жил. В больших делах, большие ошибки.
        Где еще такого лидера нашего государства найти. Не каждый век на Руси возникали такие. Не скажу, однако склонен думать и возлагать великую надежду, что действующий президент России, разобравшийся кое-как и наконец во многих ее проблемах, приступил служить Отчизне, в некотором роде по-сталински, решительно и смело. И это меня радует. Хотя первый президент тоже в первые годы завоевания им власти подавая мне некоторую надежду. Голосовал за него, не скрою, но только один в первый раз. Потом раскусил, но было поздно.
        Какая ни есть состоялась новая власть, далекая от простого народа и против нее ни с какой стороны уже не попрешь, не переделать ее и конституционным путем. Однако это не означает, что я согласился с теми кощунственно-мафиозными порядками, которые заимели в стране, и с которым я всю жизнь был категорически не согласен. Что поделаешь, если я был рожден и воспитан идеями социализма и этим горжусь, к которым так или иначе, рано или поздно придет весь мир.
        Ни на какие выборы я не хожу последние десять лет – это означает мое принципиальное, ответственное несогласие с конституцией, созданной этой властью под себя. Но и это была бы не беда, если бы хотя бы как-то, и какие есть позитивные для народа, для Державы, самой властью законы исполнялись. Россией управляет забугорный  «золотой миллиард», в истинно-криминальном российском исполнении.
        Я не участвовал в выборах президента в 2000 году. Да и как было за В.В.Путина голосовать, объявившегося вдруг из под Ельцина, будто с прорусскими взглядами. Но что русские, за годы его президенства, от него лучшего заимели? За четыре года стали еще более нищими, разумеется, кто был и до него таковым, а нас слава Богу, таких около сотни миллионов, если не больше.
        А кто нахапал миллионы и миллиарды, тот при нем стал еще богаче.
        В марте 2004 года состоятся выборы президента РФ, который таковой избирательный фарс, не иначе как референдумом доверия Путину, не будет называться.
        Три года Бог меня миловал. Не ходил я столько лет в больницу, не лежал в ней. Невольно бросались некоторые подвижки в нем. Эти изменения были, где к лучшему, а где не совсем.
        Теперь в каждой палате, стоял большой или маленький телевизор, принадлежащий тому или иному хозяину – больному.
        Общего не стола, что раньше стоял вверху. Хорошо ли плохо это, как посмотреть, какими глазами взглянуть.
        В палате №6 всегда было радио и оно, как ручеек журчало, толкуя о новостях в стране, его проблемах, не нарушая покоя больных.
        Вскоре, я почувствовал, что телевизор ни к чему мне в палате. Когда мы, народ России, в массе всей, не созрели еще, не доросли чувствовать сердцем, сытый голодного, в стремлении последнего накормить, или выздоравливающий больного, в истинном желании облегчить существование последнего. Этим действиям нам надо еще обучаться. И научиться, чтобы не прятаться, как дикарь по пещерам.
        Живешь или убеждаешься, что все или почти все, происходит в усладу некого Дьявола, не только не человека.
        Телевизор, казалось образцовое техническое творение, спору нет, но какие ужасные вещи, хотим ли этого не хотим, мы берем: насилие и разврат, убивать и калечить, извращать тело и души. И все это откладывается в нашу генетическую копилку. Со всей своей сатанинской силой, он испепеляет в нас когда-то богатые могучие, человеческие качества.
        Заметно и приятно – кровати, столы, стулья, были обновлены все до единой, продукт одной фасонной марки, похоже не отечественного производства.
       Медсестры отбрасывали унифицированные белые халаты, стали ходить в легких костюмчиках на японский манер. Выбор появился, а женщинам только того и надо.
        В больнице работают минимум три мужчины. Два – врачи, один – разнорабочий. Остальной персонал, представители противоположного пола. Говорить об этих существах то или иное, довольно рискованно. Всегда можно ошибиться. Да и что о них не говори, всегда будет мало. До самой их сути, еще никто не дознавался.
        В столовой меня восхищает кипятильник, кто знает, сколько ему лет. Вид у него, что у ошпаренного кота, он наверное старей самой старой собаки в поселке. Однако, как в молодости ласково мурлычит кипятившийся водой. Я еще три года тому назад, имел задумку, на складчину с какими-то еще, как я пенсионерами, в знак благодарности, купить в больницу, новый бытовой кипятильник.
        Это в библиотеку люди стали меньше ходить, потому что туда уже не поступают новинки, какой ни есть литературы, да и денег, как кот наплакал на выписку газет и журналов.
        А в больницу хочешь, не хочешь, а пойдешь. В ней даже бывают лидеры коммерческих фирм, их дети и родственники, и фирмы эти не все последний кусок хлеба без соли доедают.
        Благотворительность – дело хитрое, однако нужное.
        По-всякому говорят о питании в столовой больницы. По мне если то хорошее. Больница, разумеется, не та кормушка, чтобы в весе прибавляться, однако забегу вперед, когда я подлечившись уходил с больницы, то мой живот приобрел более солидный вид, чем был.
        Ни от одного, мне приходилось слышать, кто бывает в других клиниках, что в этой «сия» им больше всех нравится. Отмечают прежде персонал – добрый, ласковый, и лекарства как бы не жалеют по сравнению. В общем, все как в прежние, добрые времена.
        Однако в какие это времена был полный достаток. Мир познавался только в относительных сравнениях.
        Выбирая моменты, я расспрашивал медсестер, уборщиц и больных, как стало жить им в последнее время, когда будто зарплата добавилась.
 - Ага, добавилась – одинаково отвечал весь контингент русского люда. Держи карман шире…, Рубль добавили, а полтора тут же отняли. А кто покруче, не стесняясь в выражениях, в ярости: Засунуть бы кому следует, такую добавку, куда следует.
        Но без угожденцев нигде не обходится, они как всюду и всегда соглашались, говорили хорошо, что так, хорошо, что нет войны.
       Когда я интересовался у людей, как они стали жить в новом российском времени, то это не значит, что я был не в курсе, как они живут – бывший советский народ. Не ошибусь, если скажу, что три четверти, одинаково – бедно.
        Слыть богатым для такой части населения российского, значит всего навсегда быть бедным. Не страдать от пустоты в желудке, от отсутствия дров во дворе, иметь возможность купить рубероид, какую доску, ту же известку, чтобы держать дом и к нему же пристройки, в надлежащем, чуть боле приличном виде. Хорошо, если можно заиметь два костюма, но не обязательно. Есть и пить, пускай, не в волю, но чтобы было достаточно для души. И подать копейку, какую нищему, обездоленному бомжу. И все, что необходимо прежде, а скорей всего больше, и ничего не надо русскому человеку. Слово накопительство, для него от роду было чуждо. От него поговорка в народе слывет: «Один черт туда с собой ничего не возьмешь».
        Какая бы не давила тебя горой всякая разная болезнь, но ее тяжесть может сбрасывать прежде, сильный духом больной, с некоторой помощью другого человека.
        Я понимал, что мне надо взбадриваться и отвлекаться от своего недуга, и от ненужных дум.
        От этого спасают, прежде всего, движения, пускай бесцельные, и кажущиеся бестолковыми и ненужными. Можно так, ни о чем не думая, двигаться из угла в угол, или за час раз пятнадцать сходить к туалету, к окну, и взглянуть на окружающий мир из под стекла. Летом проще, однако и зимой не беда, главное преодолеть лень и предрассудки, как болезнь цивилизованного человека, то и дело попадающего в паутины ложных ценностей, высасываемые чаще из собственного пальца. Чем больше мы сидим, лежим, так больше в нас копится энергия.
        Внутренний голос мне подсказывает, как бы еще некий выход из создавшегося положения: Даже в больном теле, возможно присутствие здорового духа, только при условии, вместе, как единое целое, движения своей души и тела.
        Не успело еще, как следует в желудке сало улечься, как раздался, довольно бодрый призывающий голос: «Проходите на ужин», словно зов к основному действию в жизни. Зашумела больница, будто улей. Такое оживление проявляется три раза в сутки.
        Палатами спешат в столовую. Палата№6 не отстает, какие бы больные в ней не находились, тем более до столовой всего один шаг.
        На этот раз из дому, я приготовился к больнице. Не забыл взять чашку, ложку, кружку, зубную пасту, полотенце.
        Чашку прихватил, на вид самую маленькую, но глубокую – это из практики, повару подавая хоть ведро, у него мерка для всех одна.
        Зато хлебом никого не обижали, давали сколько угодно. За мной с детского возраста, сохранилась слабость: при любых обстоятельствах, так и думать «Хлеб всему голова». И на удивление своей жены, я хлеба употребляю, слава Богу, достаточно много в сравнении. Казалось, от пуза наемся, пускай уже редко, как боров, и мяса, и супа, и каши, однако, через час мне неудержимо захочется хлебушка с солью. Вот натура – дура.
        Видно еще такая привычка со студенческих лет в меня въелась, в мою плоть. Довольно часто приходилось в те годы, в один присест уминать булку хлеба, запивая водой из под крана. Не сказать, что стипендии было мало, не хватало на остальное все прочее. Мне за учебу, как контрактованному студенту, платила фабрика, продукт ее -  золото, а по другому прииск «Октябрьский» Амурской губернии. Не считая стипендии, разгружал вагоны, то работал кочегаром, то копал землю весной в огородах.
        Деньги не грязь, они никогда на дороге не валялись, но если даже не так, то и тогда их все равно бы не хватало.
        Молодость всегда берет свое, но особенно, какие ни есть копейки. «Се-ля-ви» - такова жизнь. В столовой я видел многим мне знакомые лица. Кивал им и приветствовал, они тоже спрашивали, что с тобой? Я кривился в улыбке, объяснял, что со мной. Некоторые загадочно показывали на горло, тыльной стороной указательного пальца, и прямо говорили: Под этим делом. Я отвечал: Да было немного. Поистине, не знаешь, где найдешь, а где потеряешь, толковали больные поудобней усаживаясь за столовые столики – знать бы где упасть, так можно было бы соломки подстелить. «С каждым может такое приключиться».
        После ужина, мне стало хуже, не хотелось даже курить. Надо было прилечь. Ложиться на кровать было мучительно больно. Вспомнилось, когда десять лет тому назад, я лежал с коленкой, чашечку тогда расколол на три части. Я использовал веревку, привязанную к спинке кровати в ногах. Надо было к ночи подыскать что-нибудь. Спросил у мужиков, где, что найти на подобии веревки.
        Валера, который в начале гайдаровской реформы, отработав на БАМе четыре года и после. Вместо автомобиля, по чеку ему показали комбинацию из трех пальцев, сказал в улыбке, доставая из под матраца рваную простынь.
 - Вот из нее сейчас скручу, получится, что надо. Только не вздумай повеситься – добавил хохол, в форме мимоходной шутки, совсем безобидной, однако, без чувства юмора. Такой тип людей очень трудно понять, когда они шутят, а когда говорят серьезно, чаще говорят что попало, даже не думают, и тем не менее это не бывает скучно, наоборот очень даже весело. Как некоторая категория артистов из группы «Аншлаг», многие из них еще не успеют рта раскрыть, произнести всякую чушь, как зал уже колышется в веселом возбуждении.
        Изумительно и странно смотреть на других людей со стороны, однако, очень редко они возникают. Ясность мысли – что я, каждый смеющийся, а есть и такие, и много, осуждающие, кидающие всякие разные ярлыки, сами друг от друга далеко не ушедшие. Однако, совсем не обращать на слабость других людей, каждый из нас довольно не привык.
        Не совсем, я хотел бы выразить, то, что есть в Библии «не судите, не судимы будете». Это из другой темы нашей психологии по сущности, хотел бы выразить одну.
        Что поделаешь, когда мы все чаще делаем не то, что думаем, поступаем не так, как сказали, смеемся сквозь слезы и плачем сквозь смех.
       Слава Богу, что мое сердце и душа, не потеряли способность искать, находили пищу и подкреплялись из источников питающие и укрепляющие столь многих.
        Я прихватил из дому первую попавшуюся книгу, и довольно удачную: «Сборник сочинений М.Ю. Лермонтова, великого русского народного поэта. Михаил Юрьевич, стоит в ряду моих любимых поэтов на первом месте, а потом уже А.С.Пушкин, и за ним по годам остальные: А.Кольцов, Н.Некрасов, А.Блок, Есенин, Н.Рубцов, но совсем не менее, они мной обожаемые. Но бывает ли еще какая любовь, если не первая. Лермонтова я полюбил раз и навсегда. Такая загадочная странность у первой любви. «Любовь, коварна и зла, полюбишь и козла», но это уже из другой оперы.
        Мне приходилось, можно даже теперь сказать, посчастливилось читать стихи, исписанные общими тетрадями, безизвестных, совсем-совсем безизвестных людей, правда, их не много мне встречалось, всего два человека. Один еще в студенческие годы, он работал кочегаром и вот еще совсем повстречался недавно он живым, и работает в городе Тында. Я скажу вам… по моей голове стихи, так на большом уровне. Последние его стихи, редко публикуются в местной газете «авангард». Сей безвестный поэт Алексей Лосев. Он несет свое служение, в качестве Божьего праведника, по всей Амурской области. Служит там, где я больше всего бываю нужным. Пишет мне, что бывает в тюрьмах, в лагерях, в больницах. Месяцами работает в христианском, детском лагере под Свободным. И так, он мне сообщает, стал увлекаться даже авторскими вечерами.
        Слабость наша еще и такова: все мы до посинения, будем читать какую ни есть, но лишь бы классику, и закрыв глаза, словно слепые, не менее интересных, замечательных вещей и людей, живых пока и здравствующих, они способны, умеют схватить мгновения, все нюансы нашей с вами, будто цивилизованной жизни, в одно и то же время, и убогой.
        К кому обратиться, чтобы научиться угадывать бриллианты в сегодняшней нашей суматошной, великой повседневности, отличать плевела от зерен. Не иначе, только к самому Богу. А больше на земле и не к кому.
        К сожалению, я быстро отбросил чтиво. Желание души, не совпадало с возможностями моего бренного, больного тела.
        Я стал думать, какие мне заказать через жену книги в библиотеке. Думал, вот тогда оторвусь и начитаюсь. Много каких книг хотелось, каких творцов, еще более изучить, способные из иллюзий строить крепости, как основу этого шатающегося мира. О священном писании, я еще тогда не задумывался. Хотелось больше современных, хороших писателей, узнать, чем нынче литература дышит. Однако это не просто, где, что изыскать, несмотря, что в библиотеке, его Светлана работает. Как не билась она, не смогла в этом поселке найти спонсоров, чтобы выписать литературу или газету. Нашла денег с трудом на подписное издание журнала писателей России «Наш современник», да еще роман – газету. И то говорит: Спасибо и на этом, повезло, слава Богу.
        Двадцатый век ушел в придание, но это не означает, что двадцать первый обязан начинаться с чистого листа бумаги.
        Мне кажется, я будто помню начало прошедшего века, благодаря, не только талантливой литературе, куда более можно почерпнуть из совсем менее талантливой, однако правдивой до мозга и костей.
        Если по порядку, с начала того века: Булгаков весь кроме «Мастера и Маргариты». Пускай Михаил там простит меня, но эта вещь не по мне. У всяких, свой нрав, сказал индюк, слезая с курицы.
        Михаила Шолохова я с удовольствием проглотил всего с ног до головы, как и всего Серафимовича.
        Алексеева, как и всего Твардовского, как и всего моего теску Виктора Платоновича Астафьева. Во мне, они гаркие большие личности, но они совсем. Но мешают и не препятствуют видеть мне других личностей, только кажущихся менее талантливыми, знакомыми в нашей богатой литературе, как способ отражения нашей сложной жизни. Никто, как он – зеркало пока и только, хрупкое, как человеческая жизнь.
        В этом веке встает зеркалом, частичной нашей жизни проханов некоторых слоев. Умные, но сложные для простого обывателя мысли, однако они не ложь, не предгонение перед модой, его произведения – правда, которую он видел не во сне кошмарном, а в полном уме и здравии.
        Я не исключаю, что пройдет какой-то десяток лет, и его назовут великим, современным, русским писателем. В том веке, такое случилось с Михаилом Шолоховым. Только в отличие от Проаонова, ужасно молодым. Его непревзойденный по жизненности народный роман при его жизни был признан всем миром, цивилизованным и всяко разным, самым и самым лучшим романом 20 века. Равносильно, абсолютно равносильно, как еще при жизни Лев Николаевич Толстой, становился Великим, большим мыслителем, гигантом человеческой мысли, все усилия которого были направлены только стрелой, в масштабе вечности. Как изменить курс корабля с человечеством на борту, плывущим на рифы. Стрела указывала только основное: необходимо не ремонтировать корабль, не менять капитанов, а прежде надо изменить курс корабля, но увы, узел человечества: во все времена пытаться кусать свои локотки, действие, казалось, куда проще, но в действительности совсем невозможное.
        У меня разбегались мысли, в истинном стремлении, через великих, познать свою какую ни есть, загадочную, совсем загадочную для меня, свою жизнь. О боже, зачем я родился в июньские дни, по гороскопу Зодиака, в дни Близнеца, да еще, О Боже, в год обезьяны, по восточному календарю. Вот откуда на меня сваливаются все беды. Но однако, я не забываю, помню, что рожденные в другие дни и другие годы, с ними случается и того хуже.
        Отгадка, видимо в другом, требуется разгадать, каким образом устроен этот мир, наш Бог.
       Надо не забыть напомнить еще жене, чтобы принесла мои дорожные шахматы. Они магнитные, можно даже играть с самим собой лежа на боку. Редкая нынче вещь, и как будто никому ненужная. Заодно, чтобы прихватила книгу Эммануила Ласкере «Учебник по шахматам». Такой литературы о шахматах не сыскать сыском.
        У меня с раннего возраста пошло. Я не жалел денег и не задумываясь покупал книги о предмете, который меня увлекал. Если спорт, то про спорт, все, что продается. Фотографии, так все про это. Сколько набрано книг по разным профессиям?! Как никак, я инженер и знаю, что значит иметь под рукой нужную, техническую, умную литературу, пожалуй, порой важней, чем иметь числящихся в друзьях, умных людей. Однако, одно другому не мешает.
        Когда ушел на пенсию, так первые годы волком завыл. Тоска на меня напала удручающая. Водочка и с ней друзья, не выручали, наоборот усугубляли мою настальгию по уходящему времени. Открывал кооператив, но где там с ним, ничего сразу не получилось. Ведь самый тяжкий гнет – существовать без жизни, особенно для тех, кто в жизни не зевал, не бормотал «нет и да» был не похож на тех: спорили так, только с женой, здоровье во-первых, угла своей жизни ставили; для них, сменить место жительства – похуже нашествия халеры, занять у соседки десятку на флакон одеколона, чтобы с бодуна сердце не перестало биться – преступление; увлечься случайной незнакомкой – тоже преступление; ответить на полученный фингал под глазом, как пощечина – вера не позволяет. И сколько их таких живут и здравствуют на белом свете, наполняя с каждым днем армию угодников, в которой служат немало русского люда. Вот поэтому, не случайно Россия заимела, то, что имеет.
        Видимо была во мне некая сила, несмотря на ряд серьезных переломов своих ног. Пошел было в школу, предложил себя, совсем на бесплатной основе, хотел там организовать литературно-шахматный кружок. Надо было отдать, что еще сохранилось в тебе, что накопил. В свою очередь захотелось пообщаться с молодыми ребятами, зарядиться молодой аурой.
        Но оказалось, не тут то было, из этой вспышки – затеи, вышла оказия, или вместо приема, создала мне в учительской верхушка школы облом. Отказали? Нет, они просто не предприняли никаких телодвижений, чтобы меня поддержать или оказать посильное содействие.
        Когда казалось, со стороны моральной этики, они должны были ухватиться за меня и мою идею обеими руками.
        В это время, я вовсю писал рассказы, романы и повести из жизни золотодобытчиков севера, писал в жизни на приисках, как есть. Писал, как и пишу до сих пор, но только все написанное складываю в стол. Не думая уже, что все это когда-то и кому-то будет нужно. Просто объявилась внутри потребность – привычка каждый день садиться за письменный стол и ложить мысли, какие есть, на чистые листы бумаги и совсем не фарс, что я приступил осваивать свою жизнь вторично. Вот в чем беда того люда, что основался в глубинках. И особенно в больших глубинках, существующих на пенсию или более скудную зарплату.
        Из-за денежного недостатка, мне к примеру чрезвычайно трудно куда либо выехать, например в центральный город области, где необходимо обследоваться, как следует в областной больнице и оформить группу инвалидности.
        По причине, что вовремя человека не осмотрел, врач – ортопед, которые находятся только в центрах, клиниках и поликлиниках, миллионы северян становятся потенциальными калеками преждевременно, и умирают соответственно быстрей.
        Мне кажется к этому, что сегодня в провинции, ее отдаленных селениях разучились жить, на уровне нормальной выживаемости. Основная масса, ничего не умеет делать. Факт. Ни рубаху сшить, ни овчину выделать и зимой дрова себе заготовить, и только остается глотать горькие плоды. Так вот цивилизация подводит нас всех к бороде, такое чувство – целенаправленно. Мной достаточно осознано, что технологической цивилизации, является в конечном счете тупиковой линией.
        Нужны другие подходы, нужно резко менять курс жизненности корабля всех провинций России, несущейся на рифы, чтобы начать по-новому воссоздание здоровых селений в ней. Это вопиющий мой голос еще из не совсем глубокой глубинки. А если еще глубже…
        Я привел один пример, задал один вопрос, для меня он оказался теперь вопиющим, как обстоят дела в медицине? Но ведь такое положение дел во всех жизненно важных областях, всей жизни обывателей, каких ни есть глубинок. Именно цивилизация сегодня сотворяет из нас, которые из провинции недоносков, если не дебилов.
        Вот отчего, от убогости своей жизни, я пишу, что пишу и откладываю в стол, и что до поры никак не скажешь.
        Живу в провинции, вообще трудно разобраться, что происходит на нашем белом свете, и в стране тоже. Наше целиком пронерусское телевидение с ясной очевидностью хлопочет о полном развале России.
        Не ошибусь, если скажу, что в стране происходит, никто не может этого понять, ни государственные мужья, ни ученые, ни обыватели центральных городов, ни из самых глубоких глубинок.
        Собственно, непонятно, стали мы уже колонией США и МВФ окончательно или нет? Во всяком случае, наиболее значительное, ныне средства массовой информации – телевидение – России уже не принадлежит. Оно на деле принадлежало, и продолжает принадлежать Гусинскому, Березовскому, Чубайскому, то есть слону, то есть МВФ. Словом золотому миллиарду.
        Большая часть населения, кроме маленьких детей, не считает себя страной. Да полноте!
        Таких стран не бывало никогда! Колонии, и те не все не всегда, позволяли подобное.
        Чем больше приближается мой неотменимый конец жизненного пути, тем больше кажется важней предопределить судьбу своей отчизны Бог весть! Внутренняя потребность разобраться, при содействии избранной информации мыслящих истинных патриотов России, одновременно, и самому высказаться, хотя бы в платочек, властью толкает меня к бумаге.





        Невольно, во все больничные дни, я смотрел телевизор, обладающий свойством гипноза, когда не хочешь, но смотришь, всякую ерунду, хорошо, что моя кровать стояла в дальнем углу от него и со своим дряхлеющим слухом, звуки от него доносились приглушенные.
        Однако, отчего-то в момент засыпания, прорезался слух и телевизор издавал звуки громче для меня, чем обычно. Я вздрагивал тогда, и все сначала медленно опять я начинал отходить ко сну. И так много раз.
        К этому состоянию у меня еще не выработалась привычка, смотреть телевизор перед сном.
        Сколько дней не лежал, так и не смог привыкнуть. В какой-то степени выручал «коньяк с резьбой». Мало подозревая, Светлана периодически приносила его мне в палату. Когда в первый день принесла, мы с ней вместе натирали руку, которая казалась мертвенно серой и тогда при ней ушла половина флакона одеколона, что и требовалось доказать.
        Помню в полночь первых суток, я поднялся в туалет. Все спали, пушкой не пробьешь, раскинутые телами, как попало на кроватях. Вовсю работал телевизор, показывал ночной порнофильм. Когда подошел к нему в плотную, услышал: Ох, умирающе родненький, еще показывали голенькую попу на весь экран. Не скрою, захотелось в первое мгновение досмотреть, как голенькая девчонка собралась покинуть сей мир. Но настроение было не очень, и я выдернул вилку из разетки.
        Вернувшись на кровать, я уснул довольно быстро. Сыграла видимо привычка. Когда мне поначалу долго не спится, я выхожу на минутку, другую на улицу, в какой одежде слез с кровати, будь то мороз под сорок градусов. Такое действие я совершаю практически каждую ночь без исключения, или почти без исключения, на протяжении больше десятка лет, может быть и более двадцати лет.
        Но был ли это сон? Я снова окунался в ту же самую купель, что и днем с нечистой водой и спертым воздухом. В ней было не плохо, ни хорошо, она просто утягивала в себя, как я не пытался выкарабкаться из нее.
        Барахтаясь в этой купели, я вдруг услышал вой своей собаки, Я хотел встать и как следует дать своей собаке разгон. Она не стала выть у меня, после того, как я по ночам внушил ей, что этого нельзя делать, особенно благородным псам. В общем вроде как отучил его выть на луну.
        Казалось вой доставал и мою жену, и я в сонных конвульсиях мучительно долго вставал, испытывая всей плотью страх и ужас.
        Однако, в мгновение одно, все отпало. Будто кто-то провел по всему моему существу, по телу и что таится за ним – душа, кто небрежно, но бережно погладил, как рукой. Минуту понадобилось, чтобы прийти в себя.
        На первой койки от телевизора стонал больной. Скорчившись дугой в три погибели, он выдавливал характерный звук, который создается всеми живыми тварями в тяжелейшие минуты своего пребывания в этом мире.
        Кто стонал, кому очень больно было, он три дня тому назад обморозил пальцы ног и рук. Как так получилось? Такой молодой видный парень, и откуда не возьмись пришла беда. Это что – судьба?
        Он мне рассказал на следующий день о том, что с ним произошло. Оставалось потом только гадать, правду он говорил или мягко говоря лукавил, словом врал.
        У меня такой характер, что я всегда был склонен верить человеку, так или иначе. Легче всего подумать о человеке недостойно, да повесить ему ярлык преждевременно, когда истина на самом деле за семью печатями. Чтобы истину в другом человеке познать, это сколько надо пудов соли с ним разделить.
        Алексей, так звали того, кто стонал в тот злополучный день, сторожил сутки на драге. Был выходной день – воскресенье. Все ему было знакомо и привычно по этой немудреной профессии, если то кем он работал можно было так назвать.
        Драга – фабрика, добывающая золото. Если бы требовалось Богу изобрести бы для самой природы, идеал ужасающего, так такая глыба железа в две тысячи тонн, образцовое творение. Если бы не черепашья скорость, драгу можно было бы сравнить с большим современным пароходом без штурвала. За все годы, а это десятки и десятки верст, однако, на своем пути она оставляет после себя сплошной поверхностью, от горы до горы по простиранию, окрест взрывания, будто десятью тоннами тратила несомненно, предварительно запудрив мозги всем экологическим комитетам, и всей экономике страны, которые в принципе пекутся не о том, чтобы предельно честно служить природе, а скорей, как перекачать при помощи чрезмерных штрафов сумму денег, прежде в свои комитетские кошельки, потом и государственные. Кому надо, известно, что всякие экологические правила и лукавые расчеты от фонаря, заведомо невыполнимые и лживые, однако, служат якобы гарантом принципа сохранения, какой ни есть природы. Плакать по волосам убиенного собственными руками, становится российским правилом. Поистине так – меняются времена, и вместе с ним изменяется человек. Человек заслуживает того, что имеет, если только по большому счету, как целое этническое образование.
        Алексей мне рассказал, что в тот день у него сильно заболела голова. Никто не знает отчего она у него часто болит. Заболит, когда ей вздумается и так же перестает.
        К вечеру принял анальгин, решил вздремнуть, тут же куда-то будто провалился.
        Когда пришел в себя, испугался, не сразу понял, что видел, был он не сон, а голая реальность. Он стоял на трапе в своей деревне, в одних носках, в рабочем костюме, без шапки, словом, в чем лег на кровать. Говорит: Бога вспомнил, ведь я крещенный, запомнил полную луну, светло было, как днем, хорошо еще, что мороз был слабенький. Он шел домой, к драге было дольше идти. Жену перепугал до смерти. У нее на этот счет все было предельно ясно: Допился, крыша и сползла, однако поработала над ним. У соседей пошла, нашла самогону, одеколону, натирала, вливала. Да и как было иначе. Она на сносях было ждала третьего ребенка.
        Казалось, отошла, но ночью появились боли. Утром на попутной машине, добрался до п. Соловьевска, до больницы. У нас говорит, в нашем поселке Уркане, один фельдшер, и того тогда не было.
        В беседах он протягивал одну мысль: когда полная луна блуждает на небосводе, тогда у него появляются очень сильные головные боли.
        Я допускал такое:
        Луна не одного его с ума свела. Завертели Россию, закрутили, что от ее реальности крыша может сползти у каждого из нас и без луны.
        Подобную стихию может остановить только стихия.
        У Алексея фамилия с мягким знаком – Тюлькин, но видимо судьба ему уготовила тернистый путь. А ему отроду всего двадцать четыре года.
        Не дай Бог если Алексей останется виноватым. Случай неординарный. Изведут тогда мужика, затрясут, что и жизни не будет рад. И на детей не посмотрят, можно сказать все условия создадут для пополнения многомиллиардной армии беспризорников – резерв для мафиозных кланов, тюремных камер и наркоты. Все может сотворить какая ни есть власть с каждым из нас под тем или иным подливом, к основному негласному закону человечества. Быть всегда с человеком.
        Зверь на четырех ногах спотыкается. Его могут обвинить, затем не оплатить больничные деньги. А вдруг станет инвалидом?
        Съесть заживо человека, порезать его тупым ножом по живому, становится предназначением нового времени.
        «Страдания и радости приходящие» - вспомнил Чехова. Только, как понимать, что это самое, что приходит к каждому из нас далеко не все поровну. Один горе ложкой хлебает, как из рога сполна, другой наоборот.
        Это слова Чехова: »Подлецы сыты и одеты, а честные питаются крохами». Так думал тогда большой мыслитель.
        Какое время отделяет нас? Его днями и годами не соизмерить. Однако в наше время ничего не изменилось в нашей бурно клокочущей век цивилизации. Что из того, что технический прогресс дал нам возможность из космоса читать мысли каждого человека, или скоро даст. Плод сущности жизни по-прежнему остается с привкусом горя и страдания, а процесс этого распределения – сама несправедливость.
        Мы забыли, что цивилизация нужна, чтобы служить людям во имя еще более разумного справедливого развития.
        Для чего, и кому нужна такая цивилизация, которая паганит мир, истребляет свою землю, ее соль?! Технический прогресс не цель, космический корабль, самолет, не цель, они всего лишь орудие. Такое же орудие, как плуг, комбайн или бульдозер.
        Стоны больного для выздоравливающих, не очень приятная мелодия. Алексей не хотел этого, но его приглушенный из груди стон, разбудит всех в палате. Иван первый, прихватив сигареты, вышел из палаты. По всем признакам, он относился с существом разряда сов, их было не просто уложить начерпать. У меня такая дочь, она ночью бодрствует, а потом до обеда, как самое малое спит, что пушкой не разбудишь.
       Я же думаю, на сову был похож. Хотя как сказать? Когда был моложе, тогда моя натура требовала ночь, исключительно для сна. Но в последние годы приспособился по-другому. Вечером ложусь раньше всех. Как правило, посплю 3-4 часа, затем просыпаюсь, чаще появляется настроение и бодрость поработать за письменным столом. Часа два-три, по настроению читаю, пишу, даже стихи заучиваю, затем ложусь и засыпаю, просыпаюсь и встаю второй раз вместе с солнцем.
        Зимой в 9 часов утра, летом в 5-6 часов. Днем иногда прилягу, бывает, посплю не более одного часика. Все больше от обстановки зависит, от обстоятельств, и не последнее от самочувствия. Привычка – сила, но ее однако, для выработки в себе требуется совершить прежде большие усилия.
        В предтуалетной комнате по ночам собираются из всех палат, разной ст6епени больные. И по внутреннему содержанию тоже разные.
        Заживет как на собаке – так и эдак судачили об Алексее, курящие больные – молодой, здоровый. Могут пальцы отнять. Ему бы сейчас помог медвежий жир, или гусиный, барсучий, да с водочкой. А так замажут какой-то мазутой, закроют бинтами, антибиотики дешевые дают – анальгин от всяких болезней. Толку маловато.
 - На все требуются деньги – подводил итог, как бы всему сказанному Иван, с некоторым возбуждением. Видели у Алексея, жена скоро третьего ребенка родит. Но куда нынче и зачем нищету разводить, ничего не пойму. Тут бы одному ребенку ум дать, одного поднять.
        Тяготение к жизни, исключительно в нас велико. Скорей всего Алексей либо его жена выходили из многодетной семьи. Вот так поэтому у нас получается.
        В Китае – великий народ. Спору нет. Но что его заставило сдержаться при более менее благополучно возрастающей экономике. Стал рожать на порядок меньше, чем в недалеком прошлом. Почувствовали вкус к жизни, и стали жить ради и больше для себя? Разум заставил или больший страх запрета?
        В комнате с запашком, когда дышать еще от дыма нечем, больных набивается, что сельди в бочке, в особые пиковые часы суток. Совсем не в ожидании своей очереди к горшку. В ней больше собираются по наитию, поговорить и поспорить о многих проблемах дня и мира, перебирают по косточкам всех больных в больнице, свои болезни: настоящие и которые могут случиться. Обсуждают и осуждают болячки всяко разные, своих родственников и соседей.
        В больнице, если даже тебе очень захочется не знать то, что происходит в больнице, поселке и всем белом свете, то никак больной недуг тебе не поможет не знать, пока бьется сердце. Предтуалетная комната – это магнит выздоровления. Кто ее начинает посещать без надобности и в ней задерживается, того пора выписывать.
 - Фу, как надымили – прошла в туалет женщина, махая перед носом ладошкой – хоть топор вешай.
        Я полностью отворил полуоткрытую форточку. Дым, вытесняемый свежим холодным воздухом, взвиваясь змейкой, покидал комнату и тут же растворялся в пространстве. Дышать становилось легче.
        Окно занимало по стене третью часть. За ним хоть глазком на темном небосводе мерцали яркими вспышками, кажущиеся маленькие звезды. В астрономических величинах текут в том мире года – в мире Вечности.
        У меня с Иваном за поселком сразу еще не доходя водокачки, были огороды рядом. Кроме урожая картошки, я в своем огородике, успевал дважды за лето скашивать траву, для одной козы хватает. Огородик мне достался в наследство от родителей моей жены. Потомственный как бы вроде, ему лет сорок с гаком будет. Земля – вскрытые отвалы драги №97, один чернозем, на полную лопату с черенком. В такую землю, какое семя ни бросить, оно не пропадет. А уже выше от поймы Джалинда - золотоносного ключа и моего огорода, в самом поселке Соловьевский, земля уже другая – камень.
        Забор у моего огорода теперь в поле третья часть по периметру из живых деревьев и кустарников.
        Задним умом, порой размечтаюсь, задумаюсь, до влаги в глазах.
        Но ничего не стоило, буквально возле поселка, на отработанных драгой землях, на рекультивированных площадях, создавать родовые поместья с заборами из живых деревьев, в котором каждый насадил, что душа пожелает. Много елки, сосны, березы с табличками, родовое поместье Сокольникова или драгера Терентьева Ю.П.
        Какие бы уже деревья выросли, какой парк, главное вода и земля есть сколько надо, в ста метрах то поселка из окон домов, можно просматривать свое родовое поместье, с прудами и разведенной в них разной рыбой.
        Как просто и гениально было бы. О, если можно было убрать частицу «бы», тогда наша жизнь расцвела цветком георгина.
        Вместо этого мы имеем колоссальную помойку и где бы размещались родовые поместья, росли бы уже большие деревья, лежат площади земли, будто взорванная минами, с глубокими оврагами, заполненными водой вместе с нашими человеческими нечистотами. Уму невообразимо, как надо было додуматься до проекта постройки в свое время микрорайона Черемушки в п. Соловьевск. Сколько труда, сколько денег потрачено? Создать жилой массив на скалах, где печное отопление, вода привозная, туалеты общие на улице, и совершенно без клочка живой земли. И это уже было дело в 70-е годы прошлого столетия. Всегда было и будет: «Всему головой служит земля и вода», и отнюдь не золото. Ровно, как человеческой глупости нет пределов.
        Я спросил Ивана, собирается ли он в этом году за поселком садить картошку, была у меня причина для любопытства.
 - Да я к же наверно буду – ответил Иван – такую землю бросать наверно грех…, и он засмеялся: половину огорода успею как-нибудь сам убрать.
        Я тоже улыбнулся. Мы в прошлом году с ним начали картошку выкапывать в середине августа, успели скорей других. Это после того, как у него в огороде, уже прошли без него рядка два.
 - Никак не выловлю этих чертей – воскликнул Иван. Они будто невидимки.
 - Чертей наверно легче изловить, чем этих идиотов – поддержал я его. Однако чтобы ты Иван с ними мог сделать, если бы даже изловил?
 - Да башку бы махом снес – не задумываясь ответил Иван.
 - За мешок картошки – ерничал Андрюха, потом тебя в тюрьму. Этот симпатичный на вид статный паренек, часами не выходил из этой комнаты, остальное время ходил в гости по палатам и очень мало спал. Он года три назад попал в дорожную аварию на мотоцикле, получил травму головы и до сих пор теперь с ней мается. Однако мыслит довольно здраво, даже умно по сравнению.
 - Черт с ней с тюрьмой – зло бурчал Иван. За эту сволоту, теперь много не дают – и еще злее добавил: но когда допекут, нервы то не железные. Нет уж, таких сволочей, как зло надо немедленно уничтожать. Очевидно было, что современные пираты по огородам – непрошенные помощники по сбору чужого урожая, допекли его основательно.
 - Так может быть людям нечего кушать – подначивал хохла Андрюха. Делиться надо.
 - Какой там! – не сдавался Иван. Такая категория людей объявилась, живут за счет других, а как будто так и надо. Вот одного бы хотя бы наказать законом Линча, тогда многие бы призадумались.
        Какой бы ни был сей обозначенный закон жестоким, однако, примененный в Америке два столетия тому назад в нужном месте и в нужное время, ограбленными людьми имело влияние на бесчинствующий и неуправляемый сверху криминал.
 - Куда годится. Чем объяснить. Вон сколько уже случаев. И больные приступили вспоминать, когда и что произошло кощунственного в нашем поселке.
         Сколько вот от всего скота, хозяева находят только ножки да рожки. Не поселок стал, а проездной двор. Машины едут на восток, на запад. Из тысячи одна машина свернет с основной дороги на проселочную, подохотиться. Для подготовленного охотника за домашним скотом, убить и обработать на скорую, какую ни есть скотину и бросить в машину, потребуется полчаса. Пока хватятся, а того охотника ого-го, уже и след простыл.
        Да что там скот, когда люди исчезают бесследно.
 - Собак с цепи снимают. Вот у меня увели.
 - А я свою отпустил погулять, не прибежала. Съели гады!
 - Но в те года были времена: у кого были деньги, обесценились в тысячи раз. Кто работал, тому зарплату не платили, пенсию не выдавали, на детей компенсацию до сих пор только обещают. Собак если – простительно. Но вот теперь.
 - А что теперь? Только привыкли, а кто не привык, так померли или тихонько помирают. Смотри какими темпами растет население на кладбище. Несоизмеримо с прошлыми годами.
        И действительно по размерам занимаемой площади на кладбище вполне можно судить, какие были времена за последние сто лет, или соизмерять с количеством населения, на период тех самых времен.
 - Теперь пенсии увеличиваются до зарплаты, в суммах растет, только и всего. Жить то на эти деньги все хуже становится. Факт.
        Пошла арифметика, в которой более точно виделось пребывание русского народа за чертой бедности. И которая за последние десяток лет только прогрессирует
 - Вот дурят народ повышение зарплат и пенсий!? Скоро опять миллионы будем получать.
 - кто-то бросил, что теперь на девятом году капитализма стали в 4-5 раз более нищими, чем в последние застойные годы социализма при плановой экономике.
        Ему было никто не поверил. Однако, он в цифрах и фактах доказал, что это было так.
        Цифры и факты – вещи упрямые, против них никуда не попрешь. Просто мы уже привыкли быть нищими, балансировать на лезвие черты этой самой бедности, и вникнуть в цифры настоящей прошлой экономики нет и дела.
 - Вот еще и ходим за капитализм голосовать. Как за счастливое будущее.
 - То за белых, то за красных. Народ какой в России. Вчера голосовал дружно, довольно за социализм, а сегодня с ног на голову встал, голосует так же дружно за капитализм, против которого так боролся.
        Поистине верно: с чем боролся, на то и напоролся – удел русского люда.
        Да, в этой комнате ночью для потребителей покурить и поговорить была лафа, не то что днем курят, но когда не слышно духа главврача. Я тоже закурил, хотя на этот раз решительно задумал еще раз попробовать окончательно бросить курить. С каких пор так вот пробовал завязать с этим злом, и все без толку, но я так думаю: главное не смиряться, какое бы зло тебя не одолевало. Подсознание не в смирении видимо подготовило меня к решительному поступку. Поживем увидим.
        Иван курил много, не успевал бросить одну сигарету, как тут же брался за другую. При этом крыл матом свое начальство, доставалось и главе администрации поселка и президенту РФ. Подбирался и к Богу.
         Мне нравился хохляцкий говор, такой мягкий напев, живой ручей из грубых слов, фраз, не без отсутствия характера. В эмоциональных порывах Иван четко не произносил слова, как бы глотал окончания, но все понимали, о чем он говорил.
       Что меня удивляет, так это то, что хохлы, как двадцать лет тому назад не знали русского мата. На горных участках, от них было не услышать грубого неприличного слова. Видимо так было поставлено дело на их родине.
         Но теперь, выехав с нее напротив!
        Иван с остервинением бросил окурок в банку – пепельницу, сопровождая словами недовольствия в свой адрес.
 - Вот где зараза, а бросить курить никак не могу.
        Поистине велика заслуга бывшего курящего. Кто знает, какая нужна сила воли, чтобы бросить курить и где найти в себе ту силу, чтобы она одолела силы этого зла.
        Как было бы легко жить на свете, когда человек захотел, тогда и обрел бы нужные силы Добра. Такую силу обретаешь в борьбе.
        Иван опять начал говорить и расхваливать свой огород за поселком – шесть ведер посажу, восемь мешков соберу. Куда с добром. И тут же приступил материть каких то начальников.
 - Вот черти1 Дорогу к моему огороду перекрыли трубами. Не пройти, не проехать. Затеяли какую-то магистраль. Сколько денег потратили, как в трубу.
        Это верно – подумал я, и не доведут начатое доброе дело до конца. Трубы сгниют. Сколько брошено труда на ветер. Видимо скорей всего деньги в свое время отмыли, кто-то из бюджета поселка.
        Сооружали водную магистраль, приезжие из г. Тында. Заказчик кто? – поселок. Но чьи деньги – налогоплатильщиков. То есть наши с вами деньги, профуканы в трубу. Смотришь, будто только и преследовали такую цель – магистраль.
        Прокладывали магистраль из труб на моих глазах. Я удивлялся. Это какой такой насос потянет, чтобы вытолкнуть наверх воду, по трубам длиной в милю, диаметр которых сто миллиметров, пускай даже в две ветки. Трубы бывшие в употреблении, но лежащие на бетонных подушках, покрашены и смотрятся, как новые.
        Кто и с кого спросишь!? Крайнего не отыскать.
       Мне думается, что трубы станут золотыми, их опять снимут во имя исполнения другого проекта. А пока лежат и служат памятником российскому, новому миропорядку.
        В предтуалетную комнату в который раз вошел Валера. В ночь дежурила медсестра, называть ее имени я не стану, так ему по такому случаю не придется, как следует выспаться.
        Валера, как я сразу понял, был не простой парень. Молодой, однако, навидавший на своем веку нимало чего всякого. Сколько ему лет? Если подумать, что сразу после армии, он четыре года отработал на проходке Северомуйского тоннеля, то можно сказать ,что ему где-то недалеко за 30 лет. Родом с запада и с тех мест, где земля все родит, какое ни брось в нее семя.
        Однако, романтика, плюс какие ни есть хорошие заработки пленили его с молоду. Он любил поговорить о своей малой земле, где он был рожден, но не забывал с восхищением отзываться и восхвалять другие просторы России, на которые забрасывала его молодая судьба. Особенно он много говорил про БАМ.
        Я непосредственно, не строил магистраль века своими руками. Однако как бы весь был с ней, как и весь огромнейший Союз. В советское время, я с гордостью осознавал себя частицей Большого, Грандиозного, Величавого мира, элементарной частицей своей Родины. Теперь – изгоем.
        Я не строил БАМ. Я добывал золото на горных участках параллельно прилежащих месторождениях, в дебрях тайги, в глухих сопках дремучих. Все километры БАМ, а их 3.7 тысяч километров, я проехал на грузовой машине, или всю протяженность несравненной, уникальной, величественной в веках этого советского сооружения.
        Когда-то модно было так говорить, в печати к примеру БАМ звучит, как удар клинка или сбойка рельсов. Но чтобы о ней не говорили, всегда будет мало. Трудно найти достойное определение такому явлению. Подобно, как о Солнце, подобно, как о золоте, необъятное все это разумом.
        Когда разговорились, прикинули, выяснилось, что Валера почти четыре года бил когда тоннель, а я по тем местам много раз проезжал на машине. И много раз купался моржом в диких радоновых ваннах, когда еще снег кругом стоял, ранней весной чаще случалось.
        Вот где Валера надо было пролечиться, сразу подумал я, когда узнал про его болезнь. На тех радоновых источниках, по дикому люди живут некоторое время, кто в палатках, кто ночую прямо в машинах, и когда уезжают, то забывают про костыли.

        Свинцовая тяжесть тупо давала о себе знать, да и привычка у меня была ночью спать, потянуло на кровать, в палату №6.
      Я осторожно, при помощи жгута, прилег на кровать. Расслабившись, попытался уснуть. Но сон не шел. Он не приходил и через час. Тогда я сдался, не стал себя мучить, отдался во власть каких ни есть мыслей. Они не заставили ждать.
        Время пришло, скоро принесут домой пенсию. Светлана получит, на здоровье. Другое дело, как без ее жгучего укора подойти к делу, чтобы она раздала мои долги. Вот дела? Долг – святое дело. Обычно я сам получал пенсию, набирал того, сего из продуктов, выкраивая при этом, чтобы вернуть долг. Цены то на все везде разные, подвесные. Стоит крупа десять рублей, а в другом магазине отчего-то пятнадцать. Я то беру за десять, говорю за пятнадцать. Она недовольная на меня, говорит, что ходить надо больше по разным магазинам. Я мол видел в то-то магазине по 13 рублей. Деньги, что отдал жене, обратного хода ко мне не имели, за редчайшим исключением. Когда касается денег, все женщины света превращаются в кремень. Жена была не исключением. Если я ей отдаю все деньги, тогда бутылки горькой мне не увидать, как своих ушей. А как можно прозябать на скудную пенсию и не употреблять спиртного?! Уму не постижимо. Не пить если, скорей, гораздо скорей можно угодить в чеховскую палату №6. Факт.
        Естественно, какая женщина будет спокойно воспринимать такой вот подход к основной проблеме нашей жизни: чтобы деньги водились, да еще ко всему не закладывать за воротничок. Мечта- иллюзия всего мира.
        Поэтому жена меня довольно часто пилит. И я очень понимаю, не без основания. И как мужчина, понимая жену, я поступаю в разрез своего понимания. И ничего не поделаешь, если у меня натура такова – дура.
        На жену не обижаюсь. Да и за что? На Светлану надо бы мне молиться. Работает, получает зарплату и пенсию. Сын учился, закончил институт за счет этого. Живем более менее сносно, тоже за счет ее денег.
       Пенсию у нее на 120 рублей больше моей. Вот приколы теперь нашего государства, вместе с никому непонятными пенсионными реформами. У жены запись в трудовой одна – библиотекарь. У меня записей в трудовой за два десятка, более. Где я только не работал, в каком качестве? Начинал в 14 лет ремонтировать дороги во время школьных каникул. Затем был монтажником в 16 лет, строил драгу №109, на прииске Октябрьский. Так же был кочегаром в студенческие годы, затем инженером-горняком, инженером-электромехаником. Можно найти запись плотник-бетонщик, слесарь-электрик, зам. Директора....Главный инженер золотодобывающей артели, и много раз становился начальником горного участка. "Жизнь прожить- не поле перейти"
        Когда я пересматриваю свою трудовую книгу, то искренне удивляюсь, в возгласе: сколько пройдено дорог, сколько сделано ошибок. Совсем правда, не дурно, что я заработал пенсию в 50 лет. "Жизнь прожить, не поле перейти", если кто в ней понимает. Однако, кто из нас что-либо понимает в этой жизни? Покажите такого, и я сниму перед ним шляпу.
        Дядя Толя, покрякивая, слез с кровати, чтобы сходить в туалет. Когда он встал, я обратил внимание, как он за последние годы сильно сдал. Оковы прожитых лет, катастрофическое безденежье в наступившей старости, болезнь суставов сгорбили, подкосили его не в шутку.
        Однако породу было не скрыть, я помнил его. Как мужчина великолепно скроенный, довольно крепкого телосложения, широк в кости, нетороплив в движениях, но далеко не скажешь, что он медлительный. В беседах немногословен, но был общительным, любил шутки, особенно он любил подшутить над кем-нибудь. Таких мужчин обычно любят женщины. Такие мужчины, они тоже не пропускали женщин, но в меру, даже слишком в меру. Дядя Толя был типичным представителем русского рабочего сословия сложившийся еще до войны. Когда честно жить и работать становилось уделом русской нации. На такой основе можно было хорошо жить каждому. Шли годы, они гордились мозолями на руках и вполне заслуженно. Поистине сколько великих трудовых свершений было совершено такими безвестными руками, какие были у дяди Толи.
        Однако, шло время, другая часть нации помолодевшая, начинала беречь свои ручки, приобретая гордость в приобретении «Знания». Но всех объединяла причастность к величию, называемая Родиной, каждый чувствовал себя причастным к Большому, Грандиозному и вера в свой завтрашний день и будущее своей Державы, неукоснительно содержалось в каждом нутро советского человека. Это он выстрадал новую эпоху в жизни человечества – новую и по названию и по смыслу. Советский человек привык жить и в радостях и в беде с песней, с подлинным вдохновением.
        У соседа дяди Толи не так давно умер сын Александр. Когда он вернулся, я спросил тихонько, что случилось с его сыном. Мне приходилось с ним иметь дело довольно обстоятельно. Дядя Толя подсел ко мне на койку, и вкратце рассказал.
 - Умер-то совсем нелепо мой Сашка, скоро год будет. На покосе с братом перебрали, а на утро ни капли не оставили. А у младшего моего, Сашки-то, сердце и так было плохое. Утром, когда стал отходить, ни таблетки не было, ни водки похмелиться, так на глазах у брата и помер. И через секунду добавил Умер, как и должен был умереть. Пускай ему земля станет пухом.
        Я хорошо знал его Сашку. Хлопец был ловкий, на все руки мастер, особенно у него хорошо получалось в хозяйстве, на земле, со скотиной, но и в технике разбирался прилично. Вот только производство его не привлекало. Хоть убей его не любил он на нем работать.
        На заре еще дикого капитализма, я как бы сошел с ума тоже, и на собственные средства, заработанные неплохо в артели захотел организовать коммерческий кооператив «Весна». Год оформлял бумаги для создания своего дела, тогда не понимал, что я хотел опередить время эдак лет на восемьдесят минимум. При реальном благополучном будущем раскладе российских реалий. Подписаны были все бумажки на владение сенокосных и пастбищных угодий, много не мало, аж 750 гектар в районе Бушуйки и Крестовки, в местах сталинских заселений.
        Год мне раскрыл глаза, когда интуицией, я ясно понял, что из моей затеи не может получиться благородное дело. В комплексе, с какого бока не подойди, все говорило об этом.
        И я благодарю судьбу, что мой кооператив не состоялся именно сразу, но опять же через свою судьбу. Неожиданным образом, как говорят на ровном месте, в неудавшемся прыжке через наледь – канаву, трезвый, как стеклышко при этом я ударился чашечкой колена о мерзлую землю и расколол ее на три части.
        Петр Николаевич мне чашечку сшил, как надо в общем как будто. И тогда в больнице я принял решение закрыть свой кооператив и заказываю другим.
        Такие сумасшедшие в России, как я, только тогда возникали. Хотя я понимаю, что в России дураки, воры и плохие дороги не переведутся.
        Причина такого принятия решения, была далеко не моя травма.
        Пришло другое осмысление. Я воочно столкнулся с реалиями российского рынка. Да что там рынок, какая коммерция, бизнес? И до сих пор через десяток лет всего этого нет. Если не считать монопольные отрасли, сложившиеся при социализме да еще рынок, основанный на спекуляции. Так купил подешевле, здесь продал подороже. Основа экономики – это малый и средний бизнес, которым в России практически еще даже не пахнет, народ – основная движущая сила каждого общественного строя совсем, или почти совсем не задействован в структурах российского рынка. В массе вся нация оказалась буквально ограбленной, выброшенной на нищенские мусорные задворки, и на ее прежних созданных ценностях, воссел неимущий олигарх вместе с Думой и правительством, затем при соответствующих под себя созданных законов в крадчайший срок, в рекордно крадчайший срок в миррой практики всей истории, образовалось мафиозное государство под главой уже имущих олигархов.
        То, что имеет Россия за новым порогом века, это естественно по большому счету так и должно было случиться от черта.
        На принципах бесчинственного ограбления своего народа еще не одна власть не заканчивала добром. Новообразующая в России система власти будет тому примером. Рад бы ошибиться, но к этой ошибке все реалии российских катаклизмов, меня к сожалению не направляют.
        Радикальная реформа идет уже 12 лет, а вожделенный экономический рост еще ни одной капелькой не начался. Продаем то, что было создано в прошлом, а сделано было в советское время не мало. И прежде величие Державы Союза, совсем не важно сколько партий для этого требуется.
        Во все времена  необходима в государстве каждом, достаточно одну партию порядочных людей, преданных своей нации. Все остальное приложится.
        Дядя Толя давно уже уснул. Я чувствовал, как долго он крутился с боку на бок, видимо растревоженный нашим последним разговором о его умершем сыне. Видит Бог, я не хотел этого.
        Я же лежал на спине, как бревно, неподвижно, только бесшумно шевелили по привычке ногами. Всяко разные думы сами по себе объявились во мне, и я их стремился разложить по полкам в своей голове.
        Часто говорят: Ни о чем не думать! Попробуй кто так сделать. Особенно когда в моем теперешнем положении.
        Однако с болезненным недугом, связанных мыслей было не так уж много.
        Неспокойно, даже мерзко становилось от мыслей приходящих из глубин души.
        Как могло так случиться.
        Вот Дядя Толя вся свою сознательную жизнь положил на добычу золота – мерило богатство и могущество. Он не ведал усталости, добывал для страны валютный металл. Проводил сутки на работе, чтобы не было сбоя с этим всеми презренным металлом.
        Но совсем не этот металл его интересовал. Результат, вот что было нужно ему. Так в борьбе за него он жил пятьдесят лет, пока имел силы. В шестьдесят лет, он стал неожиданным образом замечать, что руки и ноги стали не те, что были, потерял уверенность в управлении землеройной машиной. Глаза и уши от годов, от холода и черт те что еще от чего стал определять, оказывается катастрофически тоже к сожалению дряхлеют. Если не сказать, что все остальное, что было в тебе свежо и сильно тоже.
        Однако, еще тянул. Страшно было подумать ему теперь остаться жить на нищенскую пенсию. Он уходил на пенсию еще при совдепе. Тогда на ту пенсию в 135 рублей, можно было прилично купить. Ко всему имел на сберкнижке, что хотел те деньги для детей и себя тоже, использовать под старость и которые ветром сдуло при появлении новой власти «демократов» с первых шагов обесценившие его кровные сбережения в тысячу и более раз.
        Прошло время, тот самый возраст, когда пришлось отказаться от работы. Можно было казалось еще поработать., как будто для многих на более легкой работе сможем слесарем, сторожем, можно было если бы не стонали нестирпимой болью суставы и кости. Чуть моложе, человек никогда не понимает, как могут стонать кости.
        Так вот дяди Толи, пришлось перешагнуть из нормального человеческого возраста в возраст патриархальный, так скажем, но что ужасно, только в сопровождение нищеты и болезней. Он стал нищим больным стариком. Об этом ли он мечта ранее всю жизнь?!
        Мы все подвластны иллюзиям. Вот когда поживем в сласть. Забывая, что злой рок не дремлет.
       Подобные мысли развивались во мне дальше, думая, что далеко от дяди Толи я не ушел. Невольно думалось о своей судьбе в прошлом, настоящем и какое оно может быть, в будущем связывая воедино судьбу своей Родины. Так существовать и думать меня приучила прежняя структура государства Советско-Российского. На ее принципах до сих пор я крепко стою.
        Что это? Я почувствовал, еще пока слабо, как из под правой лопатки некую тревогу, не в первой знакомое явление. Оно во мне уже проявляется уже не один десяток лет. Казалось, мне, я изучил его досконально.
        Я инженер, соответственно технически стараюсь объяснять всякие неприятности, происходящие в моем организме.
        Под влиянием волнения разного рода - в основном, затем неумеренной, скорей непотребное употребление ненужной в себя пищи и алкоголя, хотя последнее очень даже спорно, сузился просвет сосудов. А мы знаем из законов теории гидравлики, что с уменьшением диаметра труб во много крат увеличиваются потери в магистрали, мощность насоса тогда резко падает. Сердце – универсальный насос. В момент моего чувствования тревоги, а скорей гораздо раньше, сердце находясь в постоянном автоматическом режиме всего организма, начинает повышать обороты и согласно изменяющимся параметрам живого организма, набирает соответствующую мощность.
        Однако, некоторый страх заставляет меня принимать таблетки аспирина, в худшем случае одну таблетку нитроглицерина, и сразу, ни больше.
        Только я до сих пор не уяснил, или вначале мысли неспокойные образуются в голове, и только тогда просвет сосудов уменьшается или наоборот.
        После принятия таблетки, аспирин разогревал меня, я задышал более глубже, выделение мокроты из носа увеличилось, болевые ощущения между лопатками стали уходить и с этим исчезал некий страх, содержащийся в нас непроизвольно, как щит.
        Мысли объявились более цельно объемными.
        Я взглянул с боку в окно. Темное пространство привлекалось небом, усыпанным рассеянными искрами звезд. То была маленькая доля ночи. Она меня скорей приводило в недоумение больше, чем возбуждало всяко-разные романтические мысли. За окном в ночи воедино слились все тайны: тайны вселенной и тайны рака, их не в силах постичь человеческий рассудок.
        В этом темном пространстве Вечности нет опоры для разума.
        Только исходные пункты, а конечного нет. Только переплетение противоречивых выводов, всевозможные сомнения, возникающие одновременно огромный фронт наступления всех вопросов.
        Ночь – неясный лепет истины, вещающий о себе. Мрак – это безмолвие, но оно красноречиво. В нем величественно являет себя равнодействующая сила – Бог. Бог – понятие неограниченное. Понятие о нем дает вся безмерность расстилающего за окном пространство.
        Однако, вместе с ним смятение остается. Тайна мироздания устрашает мой разум.