Вятка моего вчера 1

ДОМ С ПОДЗЕМЕЛЬЕМ

Глава первая.

Дом номер 69 по улице Большевиков - самый последний перед поворотом в городской
ныне Александровский, а при советской власти Халтуринский (то есть имени Степана Халтурина) парк. Вернее, предпоследний: рядом с ним стоит кафе, которое раньше называлось в народе "Голубой Дунай" (его деревянный фасад был выкрашен в голубой цвет).

На Большевиков, 69, в 1933 году из Малмыжа переехали мои дедушка и бабушка - Василий и Матрена Батуевы. Дед был купеческим сыном, имел два высших образования и был старше бабушки на двадцать лет.

Бабушка же родилась в семье простого
кузнеца Осипа Вихарева и прачки, закончила всего два класса церковно-приходской
школы и до замужества служила горничной в богатых домах, где дед ее и приметил.

Однако любовь состоялась. Бабушка была верна своему благодетелю, чуть ли не ежегодно рожала ему детей, потом исправно нянчила внуков и правнуков. Дед умер перед войной, в сороковом. Похоронен он на Петелинском кладбище, могила чудом сохранилась, и я - теперь уже практически единственная, кто знает ее место и кто хочет побывать там, пару раз в год принося на нее цветы.

Бабушка пережила деда больше, чем на тридцать лет. В день рождения и смерти деда она с раннего утра ставила тесто и стряпала пироги, а когда по радио передавали "Полонез" Огинского, бросала все дела, садилась слушать музыку и всегда плакала светлыми слезами (во времена оны дедушка любил играть его на сохранившемся лишь в семейных преданиях белом беккеровском рояле).

В 1933 году младшая из детей - Ольга, моя мать, закончила семилетку и должна была идти в восьмой класс. Записываться в школу она пришла в лаптях и с двумя  детьми: один сидел на руках, другой держался за подол - это были племянники, сыновья ее старшей сестры Веры.

Большая комната (40 кв.м) в доме на Большевиков была перегорожена ширмами несколько раз: тут жили старшая дочь с мужем и детьми, две незамужние дочери и кто-то из братьев, а дед с бабушкой занимали вторую крохотную комнатенку, а точнее - кухню. Отсюда моя мать уехала вначале учиться в Пермский мединститут, потом ушла на фронт, а потом сюда же вернулась в августе 1945 года.

Вскоре на свет появилась я, поэтому маме как фронтовичке дали отдельную комнату, но большую часть времени мы с бабушкой проводили все же в старой квартире. Здесь собиралась вся семья, особенно в праздники, и не только семья, а друзья и подруги и старших, и младших. Дом всегда был полон народу. Может быть потому, что был расположен вплотную к самым зрелищным местам того времени – городскому парку и стадиону, а может, благодаря гостеприимству хозяев. Словом, это было пристанище.

Одно из самых первых воспоминаний моего детства – огромный обеденный стол, вокруг которого сидят мама и бабушка, дяди и тети, а я переползаю по пустому столу от одного к другому, натыкаясь на теплые, заботливые руки и вглядываясь в улыбающиеся лица взрослых.

В доме всегда было людно и шумно. В сенях на керогазе женщины пекли пирожки и пончики в несметных количествах, за большим столом пили чай из десятилитрового медного пузатого самовара, а потом и дети, и взрослые играли в карты, лото, фанты или жмурки. Странно, но всем было весело, все дурачились друг с другом, и в доме царила атмосфера всеобщей, как мне теперь кажется, любви. 

С особым нетерпением мы, дети, ждали зиму. Полвека тому назад, а то и больше, она начиналась в середине октября, длилась месяца четыре, была снежной, студеной, с метелями. К моему дню рождения - 14 октября - обязательно выпадал снег и уже больше не таял. Взрослые говорили, что 14-е – это покров, и я была совершенно уверена в том, что покровом этот день называется потому, что земля покрывается снегом.

Зимой мужчины обязательно строили во дворе ледяную горку, каждый вечер поливая ее водой, и иной раз катались вместе с ними.  Но самое главное, что вызывало у детей восторг, это –когда взрослые брали большие деревянные сани (их в семье называли почему-то «налимом»), на которые все садились вповалку, и неслись вниз по Раздерихинскому спуску чуть ли не до самой Вятки. Транспорт тогда там не ходил, случайные прохожие встречались редко, но рулевой громко свистел и покрикивал: «Поберегись!»

Накануне Нового года вся семья садилась за большой стол стряпать пельмени. Мясной фарш разводили снегом – считалось, что так вкуснее. Я до сих пор помню все замечания, которые делали мне мама, тетя или бабушка, когда я неумело пыталась засунуть мясо в кружочек теста и ликвидировать все прорехи. Пельмени стряпали не десятками, а сотнями, а потом на больших противнях выносили их на мороз в сени, где они благополучно хранились сколько надо до следующей варки. 

Нередко вспоминаю, как я сижу рядом с кем-то из взрослых, кто неторопливо растапливает большую печь. Поленья в печи трещат, огонь шумит и быстро обволакивает их, вскоре дрова превращаются в черно-красные головешки, щекам становится жарко-жарко...

Но вот огонь затих, дрова прогорели и лишь осталась кучка золы, дверца печки уже плотно закрыта, и если повезет, то тетя Тася достанет "Избранное" Пушкина – затрепанное толстое издание 1903 года, но с картинками, которые я раскрасила собственноручно, - и начнет рассказ. Непонятно откуда взялось в доме полное собрание сочинений Мичурина с цветными иллюстрациями. Зимой я особенно любила разглядывать краснопузые
яблоки и зелено-желтые груши и удивляться их красивым и необычным названиям.

... С южной стороны у дома было две веранды. Одна, нижняя, принадлежала нашему семейству. Утром молодежь здесь делала зарядку, вечером тусовалась. Вторая, верхняя, была недоступной: попасть на нее можно было только из квартиры
жильцов второго этажа, а те неизменно держали дверь наверх запертой.

Но именно верхняя веранда была особенно желанной, так как оттуда как на ладошке был виден весь стадион "Динамо". Отдельные смельчаки вежливо просили кичливых соседей пустить их посмотреть футбол, хоккей или фигурное катание и, если те разрешали, это был настоящий праздник.

С противоположной стороны дома был подвал, где жили две семьи. Туда мы, дети, ходили с большой неохотой. Вход в подземный переход к бывшему женскому Преображенскому монастырю был замурован только в начале шестидесятых, до этого же таинственная черная дыра, дышавшая плесенью и прохладой камня, была открыта и начиналась
где-то на задах у кухни.

Конечно, было очень любопытно пройти хотя бы с десяток метров, но после первых же шагов в темноту мы, шлепая по лужам, с визгом бежали обратно. В глубине черной дыры нам мерещились черти, привидения и другая нечисть. А вдруг кто-то невидимый схватит за руку и потащит за собой неведомо куда? Страшно!

Но главная примечательность дома - огромные деревянные ворота меж двух каменных колонн. Нас, малышей, залезало на нижнюю перекладину ворот человек пять-шесть, и кто-нибудь, кто повзрослей, катал нас туда-обратно, пока наконец древние ворота окончательно не покосились и не были заменены на новые, дощатые и гладкие. Вначале их напрочь закрыли и открывали только в случае крайней необходимости, а потом и вовсе забили.

На самый верх кирпичных белых колонн с удобными выступами по бокам во время футбольного матча забирались взрослые парни и мужчины, которые махали фуражками и свистели. Милиция время от времени сгоняла рьяных болельщиков, как надоедливых мух, но, как только стражи порядка отходили чуть подальше, смельчаки влезали наверх снова.

Теперь уж это вовсе и не ворота, а пространство, глухо забитое досками. Поздней досками забили и прилегающие к воротам калитки, и во двор с улицы
Большевиков стало не попасть (должно быть, сюда по вечерам заглядывало немало случайного люда).

Кстати, именно этот дом с красивыми воротами мелькает в старом фильме "Таланты и поклонники", который частично снимался в Вятке.

Постепенно дети Батуевых повыходили замуж, переженились, разъехались кто куда старшие внуки, и наконец в квартире осталась лишь семья тети Веры, ее младший сын с редким именем Май, его жена и два сына. А потом, став главными хозяевами, они взяли и поменяли родовое гнездо на тривиальную хрущобу, выбросив всю рухлядь, среди которой, как я подозреваю, было немало антикварных вещей.

Увы, сегодня изменился и сам дом: с севера торгаши сделали лестницу на второй этаж, которая ведет в обычный небольшой гастроном под названием «Александровский», то есть архитектура одного из старейших зданий города напрочь испорчена.

Двор давно уже полностью заасфальтирован, а в середине прошлого века он был покрыт зеленой травой: птичьм горцем и ромашкой, а где-то в углу двора находилась пара грядок с помидорами.
Буквой «Г» во дворе стояли сараи или дровеники
(у каждой квартиры – свой), где у кого-то жили поросята или куры, кто-то хранил в погребе соленые огурцы и помидоры и т.п. Дядя Витя Чернов, муж одной из маминых сестер, Веры, был заядлым охотником. Однажды он подбил в лесу утку, принес ее домой живую, выходил и она жила
во дворе, ковыляя и покрякивая среди прочей живности. Но в один прекрасный момент утка Машка окрепла и улетела в далекие края.   

Магнитом в этом доме была для меня старшая мамина сестра тетя Тася или Тасенька, как все ее называли, хотя наречена она была Татьяной (кстати, меня назвали в ее честь). Своих детей у нее не было, и она с удовольствием занималась мною: читала мне книги, учила кататься на коньках, позднее - фотографировать простенькой «Сменой», делать грядки в загородном саду, сажать растения, полоть, поливать, красить оконные рамы масляной краской. Как и мама, тетя Тася хорошо рисовала и когда уезжала куда-нибудь, обязательно посылала мне письмо с вложенным в него рисунком. После меня она вынянчила и внуков ее сестры Веры от младшего сына, фактически заменив им мать и прожив с племянником и его детьми до самой смерти - то ли в качестве няньки, то ли гувернантки.