Один день из жизни древнего египтянина

(по мотивам телевизионных просмотров) 






Правда всегда одна.

Группа «Наутилус Помпилиус».   



I am too sexy for my land.

Right Said Fred. 




Папирусный будильник зазвонил, как всегда, рано — вот блин, каждый день вставать в восемь утра! Да, ну у меня и работка... Я вскочил и бросился надевать свою набедренную повязку. Голова гудела, мысли в нее лезли тяжелые, а все потому, что у меня дурная привычка (впрочем, в нашем царстве  я такой не один) — сидеть перед водяным экраном и рубиться в древнешумерскую мифологию... Оторваться от этой новой игры — просто невозможно. Раньше, где-то год назад, у меня было другое занятие, куда более интересное, - со мной жила прекрасная Невертите, о, я помню ее губы и бедра... А ладно, лучше не вспоминать об этом (но, как назло, я не мог оторваться от барельефа на стене с изображением ее обнаженного тела — я сам его сделал, мастерски). Она меня кинула, а я ведь собирался на ней жениться.


Думая на эту невеселую тему, я выбежал из своей лачуги (я живу в спальном районе) прямо на шумную улицу. Народу — и всё почти голого, нашего, древнеегипетского — было, как всегда, много. Утренний час пик. Потолкавшись немного в грязной потной толпе, я нырнул в метро — впрочем, там людей было еще больше. О, великий Ра, подумал я, хоть бы вас всех на части разнесло (но — тут же стал молиться о прощении). Наконец, я оказался на станции — она вся была из красного гранита, а белые рисунки изображали нашего великого первого правителя Менеса. Потом минут через десять пришел поезд. Он тоже гранитный. Я зашел внутрь — не то что сесть, стоять там почти было негде.


Еле-еле держась за тростниковые поручни, которые все время ломаются, я краем глаза читал газеты, сделанные в виде барельефов прямо на граните (они выбиваются каждое утро — новости должны быть свежими). На первой полосе, как всегда, огромное фото нашего «великого» фараона Хеопса и его развернутое интервью. Я морщусь. Я не отношусь к его сторонникам и никогда не был членом марионеточной продажно-чиновничьей партии «Единый Древний Египет» (ЕДРЕГ). Да ну их всех в жопу. Хеопс правит нами уже двадцать лет, ведь он же пришел к власти , если мне не изменяет память, и если «Википедия» не врет, в 2589 году до нашей эры! Ну сколько можно уже нами править? Делать и говорить одно и то же? Бла-бла-бла... Внешнеполитические успехи... Финансирование социальных программ, несмотря на мировой экономический кризис... Я — фараон, сын бога, я знаю, что вам всем, блин, нужно... А, между тем, мы, владыка, уже давно загибаемся от голода, а ты все так же тратишь деньги на строительство своей претенциозной пирамиды. Хочешь за наш счет место в истории получить. И ведь получишь. Так все и будут потом говорить - «пирамида Хиопса».    


Надоело. Не буду за него голосовать. Я пробежал интервью бессменного властителя по диагонали и стал читать светскую хронику — это хоть тупо, но зато не напрягает.


Я вышел из метро на станции «Вторая Пирамидная». От нее до места моей работы — рукой подать. Как вы (впрочем, кто это — вы?) уже, наверное, догадались, я работаю на строительстве той самой пирамиды Хеопса, простым возчиком. Да что я — пол-столицы здесь работает, если не больше. Это, так сказать, мегапроект по занятости.


Мы, древние египтяне, буквально зациклены на потусторонней жизни, на смерти, на том, какова будет наша судьба после этого великого события. Если хочешь благополучно пройти суд страшного бога Анубиса, - выполняй заповеди, живи правильно. А еще — сохрани свое мертвое тело. Однако сделать последнее не всем по карману — роскошь «бессмертия» могут позволить себе номархи, жрецы и, конечно же, в первую очередь, фараон. Вот он этим и занимается. Что касается таких простых людей, как мы, рабочие или крестьяне, — в лучшем случае, они могут построить себе прочную каменную могилу. Но ее ведь легко ограбить, так что гарантии сохранности тела здесь не большие. Остается только уповать на милость богов — и на своих родственников, что останутся в живых после твоей смерти и присмотрят за твоим телом.


Хотя... Все, что я здесь говорил — я говорил о всех. Но не о себе. Верю ли лично я, Уджит-младший, во все эти вещи? Если честно, - не очень. Мои родители верил, я сам в детстве и юности, наученный ими, тоже верил. Но  сейчас — я повзрослел и мир вокруг меня тоже повзрослел. Наше поколение — другое, мы часами сидим перед водяными экранами, мы не сушим на батареях из горячего песка папирусные пакеты, а выбрасываем их и покупаем новые... Вобщем, все по-другому. Мне не понять, как можно верить в этого Анубиса — по крайней мере, так же сильно, как раньше — в век деревянных роботов и кузнечиковых фаллоимитаторов... Я — верю все меньше. Мое поколение в целом — верит, думаю, по чистой инерции, по своей тупости и, уж по крайней мере, без фанатизма.       


Так что я себе каменный склеп строить не спешу — живу одним днем, так сказать. Ладно, что-то я заболтался. Как бы то ни было — я пришел на стройку века, на одно из семи чудес света, ровно в девять часов. Если бы я опоздал хоть на минуту, меня бы на фиг казнили.


Место, в которое я пришел, было мне до тошноты знакомо. Посреди пустыни — мемориальный комплекс, в центре которого — она, пирамида. Сейчас она уже почти построена — она стоит на холме, ее высота около 130 метров, это огромный высокий треугольник белого и серого цвета. Если кому интересны детали, пусть смотрит «Википедию» - ведь там все есть, а коли нет — то и на свете этого тоже нету. Пирамида строится из блоков гранита, базальта и известняка. Для всего остального человечества эта фраза насчет блоков так и останется фразой. А вот для нас, строителей, это не слова, а наша жизнь, наше мучение. И — мое мучение лично. Потому что уже двадцать лет, как я вожу на телеге эти самые блоки. Их делают сотни каменщиков в специальном лагере, раскинувшемся прямо у подножия великого здания. Они рубят, а я отвожу. Моя работа (ну, я, конечно, не один это делаю) — в том, чтобы перевести блок от каменщика к пирамиде. Там ее берут и поднимают уже другие люди. Работаем мы с девяти  до девяти. Так что мы для фараона — строительный расходный материал, не лучше камней.         


Не буду больше думать об этом. А то опять мне захочется наложить на себя руки, а это — страшный грех. Я машинально призываю на помощь богов (хотя и не уверен, что они меня услышат), плюю на ладони, надеваю одноразовые папирусные перчатки и беру свою тележку. Я уже с ней породнился.


Ко мне подходит и здоровается со мной мой старый друг и товарищ, тоже возчик, - Морпех, он старше меня, седой, но крепкий (а мне, если вам интересно, - тридцать пять лет). Морпех деловито сплевывает в сторону (у него такая привычка) и говорит мне, что завтра будет собрание членов профсоюза строителей пирамиды Хеопса, все должны быть. «Мы еще поборемся за свои права», произносит он негромко и зло — намекая на наших эксплуататоров. Я улыбаюсь и киваю головой — да, поборемся, старик. Люблю я тебя. Морпех добавляет: «Будем требовать, чтобы нам давали крокодилье молоко за вредность!» Я киваю и на это, хотя крокодилье молоко никогда, если честно, не пробовал, и даже как-то не слышал о нем. Ну ладно — надо так надо. Что я, зря, что ли, членские взносы плачу?


Пора приниматься за работу. Я толкаю телегу. Туда-сюда. То опускаясь, то поднимаясь. Солнце невозможно печет — даже для меня, древнего египтянина. Будь проклята эта работа. Будь проклят этот фараон. Будь проклята эта мировая история, в которую все мы, понимаешь ли, должны внести свой вклад, чтобы о нас написали в учебниках. Да пошло оно все в жопу... Но, проклиная, я все равно вожу. Все так делают. Кто-то рядом со мной — падает замертво. И все равно — остальные работают. Чего ни сделаешь ради истории. Ради странички в «Википедии».


Но вот, в середине дня, наконец, объявляют обеденный перерыв (наш профсоюз добился его лет пять назад, до этого никто не ел на работе и многие умирали от голода). Я получаю свою похлебку и буквально падаю на какой-то камень. Рядом со мной садится Морпех. Он дает мне пару папирусных салфеток (свои я сегодня в спешке забыл). Мы едим, но еще — и ожидаем. Дело здесь вот в чем — как вы знаете, читатели, пирамида Хеопса настолько сложна в архитектурном, строительном и математическом смысле (что-то я заговорил не как простой возчик), что она, конечно же, не могла быть построена простыми людьми. Конечно, мы — всего лишь исполнители. Истинные авторы — железяки с Ориона. Это огромные трехметровые роботы, в сущности, похожие на нас, но абсолютно железные (именно так, как известно, их изображают в голливудских фильмах). Как, на чем они прилетели — Анубис их знает... Мы, люди, вообще их побаиваемся. Но, как бы то ни было, все важнейшие строительства во время правления Хеопса (а может и раньше) — задуманы и спроектированы ими. Они же дают нашим мастерам свои технологии и обучают их. Какие идеи инопланетяне вкладывают в эти пресловутые пирамиды — никто, кроме них, не знает.


Так вот, главный инопланетянин прилетает сюда (своим ходом, прямо по воздуху, ей-ей), к пирамиде, каждый день почему-то во время обеда. Вот и сегодня мы с Морпехом его увидели — он приземлился, когда мы уже всё доели, но время обеда еще не кончилось, на площадку перед зданием. Здесь его встречал наш главный архитектор — высокий, полный, с овальной головой, в длинном разноцветном халате, с огромной, в современном стиле, розовой шевелюрой (о, этот тяжелый навязший в зубах гламур эпохи Четвертой династии...). Зовут его Хемиун. Он - абсолютно тупой человек с глупыми глазками и только называется архитектором (все дело в том, что он приходится фараону племянником; коррупция, непотизм, вы нас задушили).    


Железяка держался в своем стиле. Он смотрел на людей презрительно, как на букашек, лицо его (если можно так назвать металлическое подобие человеческого лика) было серьезным, умным, непроницаемым. Хемиун, в соответствии с установившимся ритуалом, поклонился ему до земли (до песка). Потом слуги архитектора подняли его на носилках в высоту — на уровень головы инопланетянина, чтобы они могли общаться. Весь простой люд вокруг железяки — разбежался, его боялись. Но мы с Морпехом, как бывалые, сидели на своем камне. Нам тоже было страшно, но — и любопытно.


Выходец с Ориона даже не поздоровался и не ответил на поклон Хемиуна, он сразу перешел к делу — махнув в воздухе железной рукой, нарисовал в ней виртуальную схему пирамиды, она замерцала голубым цветом. Я и Морпех замерли от восхищения — блин, хотя мы привыкли к продвинутой цивилизованной жизни, но даже для нас такое было в диковинку. Железяка стал довольно громко что-то говорить Хемиуну, но почти все его слова уносил ветер. Было понятно, что он дает какие-то очередные инструкции. Архитектор, дрожа от страха, кивал головой и старался все запомнить (наверное, ему не раз доставалось от нелюдя за нерасторопность).


И вдруг — где-то на второй минуте разговора до нас донеслись слова инопланетянина. Причина была проста — ветер внезапно утих. Мы навострили слух. Вот, что мы услышали... Ой, сейчас я скажу, что услышали, а вы, читатели, заинтригованы, да? Слова инопланетянина... Существа, невообразимо более развитого, чем мы, люди... Того самого — истинного строителя пирамиды Хеопса... Что бы он мог такого этакого сказать, а?


Ну ладно, не буду держать вас в неведении. Он сказал: «Мы вчера советовались и решили. Внутри пирамиды не будет ни одного упоминания о Хеопсе. А погребальные камеры — оставим пустыми...» Хемиун удивился: «Но зачем?! И... и... как я доложу об этом божественному фараону?» - «Так и доложишь, человек. Меня это не волнует. А что касается того, зачем — я мог бы сказать тебе, что это не твоего ума дело. Но не скажу, у меня сегодня хорошее настроение. Открою тебе правду — никакой идеи в этом нет. Ни космической, ни философской, никакой. Просто мы хотим выпендриться. Чтобы в будущем люди гадали — к чему это все? Зачем? Спрашивали, вот как ты сейчас. Они не понимают, что всё самое великое — не имеет смысла». Вот такие слова произносил его холодный металлический голос. Такова была мудрость существ с далекого Ориона. Больше мы с Морпехом ничего не услышали — снова поднялся  ветер (отчасти это было и хорошо — хоть какая-то прохлада). Эти слова запали мне в душу и я думал о них потом весь день.


Обед кончился, железяка улетела по своим делам, Хемиун, сойдя с носилок, пошел на пирамиду. Работа после обеда — самое тяжелое. Так хочется бросить все и лечь на песок, заснуть и не просыпаться сутки. Умереть. Но ты не имеешь на это права — даже на смерть. 

 
Слава великому Ра, что в восемь часов вечера (было еще довольно светло) опять приехали телевизионщики, и опять с компании НПТ, Независимое Папирусное Телевидение, снимать очередной репортаж о том, как тяжело живется рабочим пирамиды. НПТ славилось тем, что везде, во всем искало темные плохие стороны и показывало их в пику официальной политике фараона. Поговаривали, что эта телекомпания тайно финансировалась из Ассирии — главного врага нашего царства. Нам, впрочем, было абсолютно по фигу — мы, простые рабочие, раздавали интервью о том, как мы пухнем с голода, показывали свои гнойные раны, увечья, стертые до крови руки. Главное — не работали.


Все, очередной безумный и бессмысленный день на пирамиде закончился. Когда мы уже садились в корпоративные колесницы, в воздухе над погребальном комплексом, как всегда, появилось множество гранитных самолетов с тростниковыми пушками — гордость страны, мощь державы. Они каждую ночь дежурили, охраняя дорогостоящие здания. 


Не помню, как я добрался домой. Всю дорогу — в колеснице, а потом в метро — я спал и чуть не проехал свою станцию «Новые Лачуги». Открыв дверь в свою каморку, я удивился — в уже наступившей темноте посреди единственной тесной комнаты, которая служила мне одновременно и столовой, и спальней, и туалетом, горели свечи. Их было три, они стояли на низеньком столике. Я удивился еще больше, когда увидел на нем бутылки вина и фрукты, а рядом со столиком — рядом со столиком... Да, сидела, скрестив ноги, она... Невертите. Моя Невертите. Я так и сел на подушки от изумления и радости, неожиданно, словно мешок со строительным мусором, свалившейся на меня. Она смотрела в мои глаза и тихо улыбалась. Да, именно этого я так давно хотел. Именно этого так долго ждал, хотя и не представлял себе ее возвращение в таком образе. Но сейчас я понял, что этот образ жил в моем сердце.


Невертите почти не изменилась, выглядела она, как всегда, довольно консервативно — великолепные длинные загорелые ноги (наверняка посещала лунарий), короткая соблазнительная черного цвета набедренная повязка (она знает, что я такие люблю, и что, когда вижу их на женщинах, начинаю облизываться), топлесс (большая, словно бросающая тебе вызов, грудь — о великий Ра, как же я по ней соскучился, она же стала мне родной, почти материнской), высокий зеленый ирокез на в остальном лысой голове, на губах — стандартная оранжевая помада (которая производится, как известно, из перетертого речного ила).      


Мое сердце застучало то ли слишком медленно, то ли слишком быстро, я не мог понять, но вобщем — как-то по-другому.


- Ты вернулась? 
- Да, Уджит-младший. Вернулась. Если... - она на секунду замолчала, - если ты меня примешь.


Это был вопрос. Принимаю ли я ее? Принимаю ли? Господи... Будь на моем месте отец, он бы даже и не думал об этом — сразу бы прибил ее, на месте. А я вот — думаю. Думаю, потому что я, блин, человек современный, живущий в XXVI веке до нашей эры. Обидно ли мне, что моя любимая женщина Анубис знает почему кинула меня и шлялась где-то целый год, или даже больше? Да, обидно. Чем она там занималась? Понятно чем. Мне было по-мужски обидно, но — в то же время — меня приятно заводила эта независимость Невертите, заводило то, что она спала с другими. Да, это было странно и страшно, но это было так. И вообще, я жутко соскучился по женщине, будь она даже девственницей. У меня уже встал. Встал, как только я ее увидел.


Я потянулся к ней прямо через столик, он под моим весом опрокинулся, Невертите, облегченно улыбаясь (прощена), успела убрать свечи, чтобы от них не начался пожар. Сначала я поцеловал ее в родные-чужие губы, а потом — стал целовать такие же родные-чужие соски, ласкать их, и все мое тело застонало от боли и наслаждения. От долгого невыносимого одиночества. Вся моя жизнь, все мое ничтожество, весь мой страх перед лицом жуткой Вселенной — все это поднялось  и уперлось прямо в живот Невертите, и она подхватила мое напряжение сначала руками, потом губами, а потом — полностью впустила его в себя. И я задвигался в ней, уже лежавшей на спине, раздвинув ноги, - быстро, лихорадочно, как будто через пять минут я должен был умереть. И кончил. Все, что во мне было, все, что накопилось, - теперь было в ней. Да, теперь можно было и умереть. В этом огромном безумном фантасмагорическом мире, - забрезжил свет. Быть может, это была всего лишь искорка света, но для меня она была размером с солнце и мне ее хватало с лихвой. Я тонул в ней.


Засыпали мы с Невертите уже под утро. Я понимал, что завтра (уже сегодня) снова приду на работу усталый. Ну и фиг с ним — пускай меня убивают (а НПТ снимает очередной репортаж про новую жертву фараоновского беспредела). Лежа головой на ее плече, я зашептал: 
- А знаешь, железяка с далекой звезды, который строит пирамиду, - она кивнула, - он вчера сказал, что пирамида строится просто ради выпендрежа, что никакого особого глубокого смысла в ней нет. Представляешь?
Невертите почему-то не удивилась:
- Представляю. Я давно об этом догадывалась. А что, разве Вселенная — тоже не космический выпендреж без особого глубокого смысла? Возможно, что она существует, чтобы мы просто любовалась ею, как раковиной на морском дне?   
Да, для простой древнеегипетской женщины она рассуждала довольно продвинуто. Мне ее мысль понравилась, я улыбнулся:
- Или как я любуюсь тобой, Невертите.       
Она посмотрела мне в глаза — счастливым взглядом. 
- Правда. Ты прекрасна, как Вселенная. Быть может, ты даже красивее ее.
Она засмеялась. И сказала:
- Значит, не нужно ничего такого искать в пирамидах, нужно просто смотреть на них.
- Значит, так.
Мы немного помолчали. Я снова заговорил:
- А знаешь, что я еще подумал? Представь себе, что люди в далеком будущем — например, в XXI веке нашей эры — вдруг решат, что наша древнеегипетская цивилизация была примитивной, потому что она была одной из первых в истории. И что ничего у нас продвинутого не было — ни водяных экранов, ни гранитных поездов и самолетов, ни электричества на основе пыли, ни кузнечиковых фаллоимитаторов — ничего. Вот ужас, да?
- Да... - Невертите представила, - но я все равно верю, что найдутся такие, кто увидит правду, и донесет ее другим. Над ними будут смеяться, говорить, что они сумасшедшие, а они совершат великий подвиг познания.
- Да, - согласился я, - Правда всегда одна.
Невертите подхватила и мы вместе запели очень известное религиозное песнопение еще времен Менеса: «Правда всегда одна. Это сказал фараон. Он был очень умен. И за это его называли — Тутанхамон». Мы допели красивую мелодию и засмеялись — единственное, что в этом песнопении было никому не понятно — кто такой Тутанхамон.


Потом мы отключились — вместе и сразу. Мне оставалось спать ровно час, после чего я должен был опять услышать свой ненавистный папирусный будильник. Но, все равно, в ту ночь и утро во всей Вселенной не было никого, счастливее нас с Невертите. И даже сама Вселенная, пронизанная холодом космического одиночества, я знаю это, нам завидовала. 





4 — 5 ноября 2011 года,
Колтуши