Жизнь моя... Глава 3. Потсдам

               
 
                ГЛАВА 3


                ПОТСДАМ. ОТДЕЛЬНЫЙ ПОЛК ОСОБОГО НАЗНАЧЕНИЯ.


  1-го июня наш полк прибыл в Бабельсберг и расположился в старинном замке с башнями на берегу канала. Командиром полка был назначен Герой Советского Союза полковник М.У.Нестерец. Наш Шимбирёв стал начальником штаба. Командиром моей роты -  лейтенант Мисюра. Моим помощником назначили старшину Ивана Гришина. Начались обычные занятия по расписанию. Через каждые три дня я заступал дежурным офицером роты. Присутствовал при подъёме, физзарядке, а после завтрака водил роту без оружия на строевые занятия.

  Как в Бабельсберге, так и в Потсдаме (они соединялись временным мостом через канал: основной был взорван, остатки его лежали в воде, с немецким танком на нём) меня поразило полное отсутствие гражданского населения. Когда наконец я увидел мужчину и женщину, идущих по улице, один из офицеров нашего полка,смеясь, сказал мне, что это не немцы, а сотрудники НКГБ.

  На строевые занятия я выводил роту на берег канала и вёл её тридцать минут в одном направлении. Потом засекал время, подавал команду "Смирно!" и строгим командирским голосом говорил: "Ровно через час на этом самом месте - построение для следования в расположение полка. А сейчас - Вольно! Разойдись!" Целый час кто купался в канале, кто гулял в роще и заглядывал в пустующие немецкие особняки. Я тогда не придавал этому значения. Тем более, сам я был увлечён игрой с появлявшейся как из-под земли 13-тилетней Эльзой, девочкой-немкой.

  С помощью жестов и словаря, который девчонка стала приносить с собой, она первая открылась в своём ко мне чувстве. "Я хочу с тобой в Москву", - без конца повторяла она. Чтобы охладить её пыл, я в шутку сказал, что живу в колхозе. "Ты хочешь со мной в колхоз?" - спросил я.
- Колгосп? Нихт гут! Найн!
 Появлялась она неожиданно. Где она жила, кто были её родители я не знал. Платье её мелькало между кустами, растущими вдоль берега канала. Она не пряталась от солдат роты и откровенно строила мне глазки. На мои слова, что она слишком молода, чтобы ехать со мной, она отвечала, что через пять лет ей исполнится восемнадцать, и тогда она выйдет за меня замуж.
  До сих пор не могу понять, почему о моём невинном, но в политическом смысле опасном романе никто из роты не донёс начальству.

  В течение тридцати минут обратного пути я вёл роту вольным шагом, но перед расположением полка рота шла строевым и с песней. Причём иногда я сам запевал:"Утро красит нежным светом стены древнего Кремля..." Почти каждый раз, когда рота уже в расположении полка выполняла мою команду:"Рота, стой! Напра-во!", открывалось окно комбата на 2-м этаже. После моих слов:"Спасибо, товарищи, за песню!" сто двадцать молодых глоток, как один человек, отвечали:" Служим Советскому Союзу!". Однажды комбат сказал: "Когда Санин ведёт роту, то она идёт и поёт особенно здорово." Я был горд, услышав похвалу сурового комбата, Героя Советского Союза майора Рыбалко.

  Вскоре началась служба по охране Потсдамской конференции, мои занятия с ротой прекратились. И больше я никогда уже не встречал свою "Олесю". Сначала наш полк располагался в Бабельсберге. Затем нашу роту перевели в 3-хэтажное угловое здание, стоявшее в Потсдаме сразу за мостом. Мне было предложено поселиться на третьем этаже с командиром взвода автоматчиков, младшим лейтенантом Ляпуновым. Взвод Ляпунова охранял мост, а мой - около семидесяти метров "рабочей трассы", шириной примерно пять метров, идущей вдоль канала. Во время передвижения по моему участку трассы делегатов Конференции, я должен был стоять на специально начерченном на асфальте квадрате в один квадратный метр и молча приветствовать их.

  Каждое утро нас (офицеров) собирали, чтобы сообщить о всё новых "ЧП". То в подвале пустующего дома обнаружили пулемётное гнездо, то нашли фауст-патрон, то оказался заминированным участок "рабочей трассы", по которой скоро начнут следовать машины с членами Конференции, то прямо на чердаке нашего здания схватили немецкого автоматчика.

  "Бдительность, бдительность и ещё раз, бдительность",- непрерывно повторяли нам высшие чины. Сначала эти сообщения казались абсурдными: мы постоянно и очень внимательно проверяли все возможные и невозможные места, где мог укрыться враг, но нигде ничего не обнаруживали. К тому же, всё немецкое население было выселено из своих домов и находилось в отдалённой части Потсдама под строгим присмотром.

  Постепенно мысль о возможном совершении террористического акта так вдолбили нам в голову, что однажды мне приснилось, будто бы  товарищ Сталин вручал мне большие серебряные карманные часы, на крышке  которых было выгравировано: "За отличную службу". Как будто часы эти висели в воздухе на длинной золотой цепочке, а Сталин раскачивал их перед моим носом, как бы шутя со мной.

  От своих старых суеверных родителей я знал, что видеть во сне часы - к перемене жизни, серебро - к слезам, а золото - ко злу. Ещё через несколько дней во сне я увидел, как будто у правого моего сапога отрезан носок, вместе с подошвой. Я проснулся в большом волнении, словно предчувствуя беду.

  В моей молодой впечатлительной голове крепко засела мысль о том, что несчастье может случиться в любую минуту, а моя задача - не допустить этого. Я был готов, не задумываясь, отдать жизнь за то, чтобы родному, любимому Иосифу Виссарионовичу ничто не угрожало. Он был тогда для нас - выше Бога!

  Как я уже говорил, мы жили с Ляпуновым в одной комнате. Объекты охраны наших взводов были рядом. Всецело доверяя друг другу, мы проверяли посты обоих взводов, зная парольные пропуски и отзывы. Солдаты и сержанты к этому привыкли. Подружились мы ещё и потому, что он был старше меня всего на год. Мы часто делали с ним "набеги" на немецкие сады, объедались крыжовником. Днём в жару обливали друг друга водой, гонялись друг за другом, дурачились, как дети. Он был блондином, и я дразнил его "Рыжим Биллем" - так звали мерзавца в рассказе о сыщике Нате Пинкертоне. Уверен, что он на меня за это не обижался.

  Перед началом службы по охране Конференции нашему полку был назначен строевой смотр, который проводил сам маршал Жуков. Мы проходили повзводно строевым шагом, как на параде. Маршал стоял на трибуне, а его замечания фиксировал адьютант. И вот, когда я со своим взводом благополучно прошёл мимо трибуны, мне приказали бегом вернуться к четвёртому взводу Ляпунова и пройти вместо него. У Ляпунова, якобы, соскочила шпора... Вскоре выяснилось, что Жуков проводил этот смотр с единственной целью - выявить всех рябых и рыжих, дабы они в дальнейшем несли службу на 3-ей линии (скрытой) и ни в коем случае не попали бы на глаза товарищу Сталину, так как он таких терпеть не мог.

  Во время передвижения по трассе членов Конференции я должен был приветствовать их по уставу "под козырёк", а мои часовые, также одетые в парадную форму, брали винтовки "СВ" - "по-офицерски на караул", держа приклад у пряжки ремня. Несмотря на страшную жару и духоту, нам не разрешалось расстёгивать крючки на воротниках мундиров и даже снимать перчатки. Было непонятно, почему стоявшие на постах, сразу после моего взвода, американские солдаты были в лёгких рубашках с закатанными до локтя рукавами и расстёгнутыми воротниками. И приветствовали они только "по-ефрейторски". Было обидно. Ведь этих расхлябанных солдат мог видеть не только их Трумен (похожий на Берию), но и наш вождь - великий Сталин.

  2-го июля прилетели американский и английский президенты. А в семь утра 3-го июля на поезде "Москва-Берлин" - товарищ Сталин. Начались предварительные встречи, а потом и Конференция. Поперёк улиц были развешены полотнища Советского, американского, английского и французского флагов. Наша служба по охране руководителей государств-победителей началась.

  Ежедневно четыре раза мимо наших постов по рабочей трассе шли машины: во дворец заседаний Сан-Суси и обратно, на перерыв. Вечером - снова туда и обратно. Движение было односторонним. Мне, естественно, хотелось увидеть великих мира сего и особенно Сталина. К сожалению, он очень редко выходил из машины, сидел сзади один. Впереди - только шофёр. Белые шторки на окнах мешали разглядеть знакомые черты вождя. После его изображений на громадных красочных портретах он выглядел небольшим, сутулым, был седым. Белые усы имели две вертикальные, табачного цвета полоски. Но рябин на его лице я не разглядел.

  Совсем не производил впечатления Трумен, зато Уинстон Черчилль был неподражаем. В жаркую июльскую погоду во время прогулок он был одет в простые широченные штаны и неопределённого цвета рубашку. Совсем лысый, крупный, толстый, потный, он часто проходил "мой участок" пешком, дымя огромной сигарой. Ко мне он не подходил ни разу, зато подходил к моим солдатам, стоявшим на посту, иногда отворачивал полу солдатского мундира и хихикал, увидев "хебешную" подкладку. Глаза его были выразительны, насмешливы. Такие в детстве я видел у нашего...поросёнка.

  Иногда он задавал солдатам какие-то вопросы, но в ответ ему звучала одна фраза: "Не мешайте нести службу!" Он удовлетворённо кивал головой, снова хихикал и шёл дальше.

  Наша делегация обычно ездила в 7-9-ти совершенно одинаковых автомашинах. В какой из них был Сталин заранее узнать было нельзя. Перед каждым поворотом 2-3 хвостовые машины быстро перемещались вперёд. Так что он до поворота мог ехать, например, в 4-ой, а после поворота - в 6-й или 7-й машине.

  Иногда машины останавливались. Из какой-то машины выходил Л.П.Берия, быстрым шагом приближался к машине вождя, угодливо открывал дверцу. Иосиф Виссарионович ему что-то говорил, дверца закрывалась. Затем маршал Берия (звание было присвоено ему 5-го июля 1945 года) садился в свою машину, и движение продолжалось. Машины всегда шли на предельно низкой скорости.

  С вечернего заседания члены Конференции возвращались обычно в 8 часов вечера. Как я уже писал, нас постоянно пугали всякими непредвиденными "ЧП", мы в свою очередь строго инструктировали своих подчинённых. Всех трясло от страха, как бы чего не случилось, особенно с нашим дорогим Иосифом Виссарионовичем.