От Сталинграда до Люксембурга гл. 8 В Неметчину

   
           ч.8  В НЕМЕТЧИНУ...

    В черную, глухую ночь несется по Украине железнодорожный состав с товарными вагонами, набитыми битком девчатами и парнями.
      Ревет пронзительно свисток паровоза. Мотаются вагоны, кидает в них из стороны в сторону, молодых невольников. Одни молча глотают слезы, другие прислонились друг к дружке в полузабытье, третьи горюют об оставшихся матерях-батьках, братиках… А эти подружки хлюпают носами, им так горько. Когда полицаи стали искать по хатам молодежь, то они спрятались в сыром погребе, залезли в кадушки из-под капусты. Так, гады, и там их нашли. Лесов–то в степях нет, а то они бы утекли…
      Не спится и юной Татьяне Котовой. Что впереди – никто не ведает…
      И ее обостренная память возвращает ее  назад, в горькие дни прихода фашистов на Украину...

      Война докатилась уже до Запорожья. Взрывы и выстрелы пушек доносились до села Чапаевка, в котором она жила в саманной хатенке с родителями. Росла крепенькой, привычной к разной хозяйственной работе. Только что окончила семилетку-школу.
      Немцы  уже близко. Чтобы  им не достался колхозный скот, послали  ее со       взрослыми перегонять гурты коров и стада свиней на юг. На Ставрополье. Туда гнали скотину и из других колхозов.
   
       Она, шустрая девчонка, верхом на лошади подгоняла исхудавших в долгой дороге мычащих коров. Свиней пришлось по пути сдать на заготовительный пункт, они задыхались, хрюкали, падали и не могли идти дальше.
      Дорога была, ох, длинной! Спали  те погонщики на соломе в арбах, или в будках, которые тащили лошади. Наступали осенние заморозки. Выпал снег. Они стучали зубами от холода. Набрасывали ночью на себя все дерюжки, хотя арбы были крытые брезентом, словно цыганские кибитки.
      В сторонке оставались городки и хутора, перешли по мосту через Дон. За горизонтом скрылись окраины Ростова-на-Дону.
      Отец ее, Петро Котов, не знал, что дочь заставили эвакуировать скот. Прознав про то, нагнал их где-то за Таганрогом, привез кой-какую теплую одежку, пиджак, платье. Отец кочевал с ними в пути, помогал.

      Когда дошли до места назначения в колхоз «Новый быт» Кизлярского края, уже стоял глубокий снег.   
      - Слава тебе, господи, отмучились с дорогой-то, - переговаривались взрослые. – Но куда скот девать будем?..
      На новом месте эвакуированных никто не ждал. Разместили они в сараюшках скот, за которым самим же пришлось ходить, кормить-поить, чистит навоз.
      Но тут исчез, пропал куда-то ее батя, и долгое время вообще не показывался… Вот горе-то девчурке, дочке…

      В один их дней бойкая Татьяна подседлала коня и поскакала за 20 км на  машинотракторную станцию.
     - Не по нутру  мне работа скотницей, - заявила девчонка директору. - Направьте меня учиться на курсы механизаторов!
      Так Татьяна стала заправским комбайнером. Летом урожай выдался отменным и она  на поле вместе со всеми крутила штурвал комбайна, молотили день–ночь пшеницу. Хлеба высокие стояли, колос один в один. Успеть бы до появления немца!
      Тут прознала она, что батя все время жил неподалеку у какой-то женщины. Про нее, дочь, и не вспоминал.
      - Почему он бросил меня одну, да еще в чужом краю - мучилась горько она. 
       Домой, к семье и детям в Чапаевку он вернулся где-то через два года.
       Сама Татьяна на чужбине обитала с девочкой Аней в домишке, ту отец тоже бросил и перебрался к какой-то разбитной тетеньке. Девчатки сами печку дымную топили, кулеш из крупы с салом варили, и вдвоем вроде не унывали…

       В эвакуации  второй раз догнала  её война. Наворачивались слезы на глазах, глядя как горели подожженные своими руками пшеничные поля и громадные вороха намолоченного зерна на токах. Горизонт окутывался дымом от паленого, горевшего хлеба.
       Немцы придвинулись совсем близко.
       Когда Татьяна и комбайнеры возвращались с поля на тракторе «Фордзон», то ехали   мимо огромного массива нескошенной высокой пшеницы. Немецкие танки играючи шли по полю  и выгоняли из неубранных посевов наших отступающих солдат с винтовками, котелками,  скатками-шинелями, на ногах ботинки и обмотки.
       Нет, не убивали, и не ездили танки по ним… А просто выгоняли из пшеницы, как скотину, по 1, 2, 3 человека… Потом их собрали недалеко от села, на бугре, тысячи три человек…

       Эвакуированными, а с ними и Татьяна, была сделано попытка оторваться от приближающихся немецких частей на этом «Фордзоне» с прицепленной к нему будкой для людей. Да разве убежишь от танков и самоходных установок на стареньком, чадящем «Фордзоне»?
      Их обгоняет немецкая передовая. В небе летят разведчики-«рамы», внизу по земле несутся танкетки, за ними грохочут танки, следом  пылят машины с солдатами, замыкают все урчащие мотоциклы с люлькой  и автоматчиками.
       Господи, разве устоять против них тем бедолагам-солдатикам с винтовками…
       Мимо них, беженцев на тракторе, мчатся передовые части, автомобили…

       А неудавшиеся беглецы поглядывают на катящуюся мимо армаду из зарослей на дне оврага… «Фордзон» на обочине. На будке красуется  надпись: «Работать так, как большевики на фронте!». На нее глядят… крепкие красноармейцы в форме, но говорят по-немецки. Рядом  высокий немецкий чин молча взирает на надпись. Тут же злился, вероятно, переводчик, повторяя:
        - Большевик! Большевик!
       К счастью, никто из спрятавшихся в овраге ни звуком, ничем другим себя не выдал. Татьяну трясло от страха. Ведь при их обнаружении, судя по обстановке, последствия были бы печальные…

       Пришедшие немцы дали суровый приказ:
       - Всем эвакуированным немедленно возвращаться в родные места! Там с вами разберутся.
       И предстояла дальняя дорога,  теперь уже обратная, домой.
       Возвращаться приходилось по местам недавних боев.

       Возле одного прудка открылась им ужасная картина.
       Скособочился сожженный, пробитый пулями наш грузовик-полуторка. На земле лежали мертвые медсестрички в форме, в руках сжимали сумки с Красными Крестами, валялись пилотки. Глаза  их клевали вороны. Такое впечатление, что девчата были застигнуты врасплох, во время сна. Видимо, долго отступали, и  измотанные и обессиленные, заснули крепким сном. Так они и были расстреляны налетевшими внезапно фашистами. Немцы не признавали этих женщин военнослужащими и  считали их как партизан, и безжалостно расправлялись. Лютовали, душегубы.
       Раскинув руки, с открытыми глазами лежала на земле еще совсем юная медсестра.
       Казалось, увиденное должно было парализовать  Татьяну, но страха не было. Она закрыла ей лицо пилоткой, и они пешком двинулись дальше. Кто - куда…
 
        Взгляд немецкого солдата.
        «…На дорогах лежали русские санитарки. Их расстреляли и бросили на дороге. Они лежали обнаженные… На этих мертвых телах были написаны похабные надписи». Это запомнил солдат 11 танковой дивизии Ганс Рудгоф.

        В Ростове, мимо которого пробиралась Татьяна, немецкие мотоциклисты ворвались во  двор госпиталя, в котором находились санитарки. Они собирались переодеться в гражданское платье, но не успели. Их в военной форме затащили в сарай и изнасиловали… Молоденького военврача, Цилю Тверскую, немцы захватили в плен, привязали к танкам и разорвали.
 
      Возвращалась Татьяна на занятую немцем Украину своим ходом, на попутных телегах.   
      Как-то дороге ее, обессиленную, подобрал ехавший на бричке муж с женой  и тремя детьми. Он двигался на Украину, как раз в  Чапаевку, в которой жил. Под одной из вишен он вырыл ямку и зарыл в ней свой партийный билет.
      В пути у них  какие-то здоровые мужики забрали лошадей, а взамен дали медлительных быков. Ехали они уже по оккупированной территории.
      Не доезжая километров сто до Чапаевки, мужчина сказал, чтобы Татьяна покинула их.  Если вдруг кто будет допытовыться, куда они направились, сказать, что не знает.
       Остальной путь проделала она пешком по степи, «на своих двоих», посбивала ноги. Не боясь, по наивности, ни насильников, ни убийц, которых в то  жуткое время было немало.

     И вот, наконец, оказалась в родной хате, среди родных!
     Как только очутилась в Чапаевке, так погнали ее на работы по укладке шпал на железной дороге. Надрывалась там на переноске щебня, песка...
     На этом ее испытания не кончились.
     Третьему рейху нужны были рабы! А молодые в особенности, из России, Украины, Белоруссии… В течение всей войны.

       «Секретный документ государственной важности.
      …Группа армий «Центр» намерена захватить в районах своего  расположения 40-50 тысяч подростков в возрасте 10-14 лет и доставить их в Германию. Это мероприятие проводится по инициативе 9-й армии...»

      Говорит Фриц Заукель, генерал СС и СА, Генеральный уполномоченный по использованию рабочей силы.
      «Необходимую дополнительную рабочую силу следует максимально изъять с территории вновь оккупированных восточных областей, особенно из рейсхкоммисариата Украины.
     Рейсхкоммисариат Украины должен представить поэтому 225 тыс. рабочих до 31 декабря 1942 года и дополнительно 225 тыс. рабочих до 1 мая 1943 года».

       Вот и  по Чапаевке развесили приказ немецкого коменданта, что вся молодежь должна ехать на работы в Германию. Того же, кто станет укрывать подростков от сборов-отправки, будут брать в заложники и расстреливать.
     Полицаи и жандармы на мотоциклах и конях ездили по селу, отлавливали и насильно загоняли молодежь на колхозный двор. Люди возмущались, голосили, собирались у своих  схваченных детей. Солдаты стреляли в воздух.
     Полицаи приезжали на железную дорогу и хотели забрать Татьяну. Но мастер-немец гнал их, слюной брызгал: «Прочь! Идите прочь!».
      Мать Татьяны, Варвара, откупалась от местного полицая то самогонкой, то куриными яйцами, только бы родное дитя не отправили в далекую Неметчину. Но долго так продолжаться не могло.

     И Татьяна получила повестку явиться на сборный пункт для отправки в Германию.     Непокорная девчонка пряталась и не явилась. Это была безуспешная попытка! Нагрянувшие внезапно полицаи схватили отца с матерью и бросили в подвал с водой, как заложников. Застращали, что хуже будет их детворе.
      Жалко ей было родителей и маленьких сестренок… Понурая, явилась она, на проклятый сборный пункт с котомкой. В ней бельишко да малость продуктов, собранных плачущей матерью.

      То была горькая осень 1942 года. Моросил мелкий дождь. На станции Пологи шум, крики, рыданья женщин. Молодежь, под плач и вой, загоняли в товарные вагоны, упирающихся подгоняли палками.
       Отправлялся огромный железнодорожный состав с подростками-молодежью. Один из вагонов набит малыми девчатами, среди которых виднелось испуганное личико Татьяны Котовой. Тут же ее растерянные подружки из села Солошино, это Варя Крымская,дочь старосты, Катя Кологойда…
      И под причитания матерей поезд увозит малолетних невольников в чужедальнюю, клыкастую Германию. Так начинался путь этих украинских рабов.

      Господи, сколько в жизни невероятных случайностей! Через 5-7 часов на эту станцию вошли наши войска! Как иначе могла сложиться дальнейшая судьба этих молодых невольников, если бы их так стремительно не умчал роковой состав! По иному бы сложились пути-дороги моих будущих родителей, а значит… и мои.

       На полу вагонов солома, двери закрыты на засовы. На крышах состава немецкая охрана с пулеметами против нежданного нападения партизан. В пути молодежь ничем не кормили, питались тем, что каждый из дома прихватил. Их заранее предупредили, чтобы взяли с собой еду на несколько дней.
      На остановках в степи все вываливались из вагонов и, не стесняясь, тут же справляли нужду. 
      Несколько отчаянных девчат, что постарше, что-то шушукались между собой. Они отодрали в вагоне какие-то железки, выломали подгнившую доску. Протиснувшись в отверстие, стали спускаться на ходу замедлившего движение поезда. Что с ними стало  - одному богу известно…
       Вагоны раскачивались, то грохотали на стыках, то катились…
       На станциях украинский говор сменялся польской речью, потом немецкой.
       Девчатушки заглядывали  в щели вагонов, глазели на дома, крытые черепицей, высокие церкви-кирки… На станциях двери  чуть приоткрывали, подходили какие-то жители и  торопливо совали пленникам куски еды.

         Немцы опасались завезти заразных больных на территорию рейха.
        На границе в Германию всех их выгрузили, строем погнали в лагерь, раздели догола, где просветили рентгеном, пропустили через баню, прожарили одежду. Переночевали они в бараках - и опять в товарняк, и куда-то везли днем да ночью, с редкими остановками.

       Выгрузили теперь ошарашенных хлопцев и девчат в лесу.
       Загнали в большой деревянный барак. Маялись в нем, пока не приехали двое «купцов». Один из них был русский переводчик Никольский. Отобрали они дотошно подростков  покрепче, человек сто, погнали строем, погрузили в вагоны, в купе по шесть человек, и привезли в г. Диффердинген. Там всех, усталых и испуганных, повели с котомками в лагерь при сталелитейном заводе. Накормили гороховым супом с салом. Вкусным! В бараках уже жили девчата и ребята.
       Так судьба забросила Татьяну в оккупированный немцами Люксембург
    Там, в трудовом лагере при огромном сталелитейном заводе, началась другая полоса ее  юной жизни - подневольная. Татьяне было 15 лет…

                На фото. Молодежь   барака трудового   
                лагеря сталелитейного завода г. Диффердинген.
                В нем находилась Татьяна Котова.
                Справа внизу, воспитательница  этих подростков.

          ПРОДОЛЖЕНИЕ здесь:  http://www.proza.ru/2011/11/08/1478