Оброненный билет

Сергей ПРОКОПЬЕВ
ОБРОНЕННЫЙ БИЛЕТ
Рассказ
Из книги «Монологи от сердца»
Он заскочил на фирму к давнему институтскому знакомому, заглянул по секундному делу и нарвался на сабантуй через край по причине юбилея знакомого. В офисе дым стоял коромыслом – с музыкой, возбуждённой речью, звоном бокалов. Дёрнулся взад пятки, да куда там. «Связать и напоить!» – грозно скомандовал юбиляр. И потребовал тост. Торжество не один выслушало к тому моменту и оценило сказанное принятием на грудь… Но надо, так почему бы и нет. Сказал со стихами, витиеватыми пожеланиями. В «штрафной» фужер ухнули с широкого плеча граммов сто пятьдесят коньяка, Он поднял, пригубил.
– До дна! – потребовало разноголосое застолье и принялось скандировать громким хором: – Пей до дна! Пей до дна!..
– Да запросто! – намахнул золотистую ароматную жидкость до последней капли.
Не любил неожиданные мероприятия с возлияниями. Собираясь на запланированное веселье, давал жёсткую установку ненадёжному организму: знай меру! И ограничивал винную карту до легкоградусных напитков. Редко настрой давал сбой. Иное дело, когда застолье возникало снегом на голову, рациональность не успевала включиться, верх брала часть организма, желающая расслабиться до упора… В результате рабочий ритм следующего дня получался прихрамывающим, а себя несвежего Он не любил.
С коньяком, радостно разбавившим кровь, сразу поддался настрою компании. Юбиляр протянул гитару:
– Не слабо спеть?
– Легко.
Позже пытался восстановить в памяти момент, когда Она оказалась рядом. И не смог. Она сидела на другом конце стола. В один момент заказала песню. Возможно, тогда и подсела поближе. Что-то пел по Её просьбе. Помнится, озорно предложил выпить на брудершафт, ощутил Её влажные губы с привкусом вина. Они танцевали, пели, пили на брудершафт вино, водку. Молодая, с огненной причёской женщина пахла весной, обещающе прижималась в танце. Было легко, хотелось лететь и лететь в этом веселье…
– Проводи её, – попросил юбиляр по окончании торжества, – вам в одну сторону. Только до самого подъезда.
– Какой разговор! – браво откликнулся Он и добавил шепотком: – Готов хоть до подушки!
– Давай-давай! – жарко поощрил юбиляр.
Они сели в такси.
– А не слабо ко мне на дачу? – предложила Она. – Совсем недалеко.
– Поехали!
Что ж тут раздумывать? Дача предполагала ночной праздник на двоих.
Но Она ни с того ни с сего вдруг захлюпала в машине носом.
– Ты что? – склонился с участием и положил, как бы невзначай, руку на колено.
– Ничего, – резко отвергла чужое присутствие на своей ноге.
Домик был в полтора этажа, с высоким крыльцом. Она достала ключ, завозилась с замком, Он посветил сотовым телефоном. И в нетерпении обнял Её, лишь зашли вовнутрь. Но в ответ последовало отрезвляющее:
– Отстань!
«Этого только не хватало», – подумал в нехорошем предчувствии.
В надежде «может, игра?» сделал вторую попытку заключить в объятия желанную женщину. На что получил ещё более категоричный от ворот поворот. Вот так фокус? Зачем тогда было дачу среди ночи городить?
Стоя посреди луной освещённой комнаты, чиркнул зажигалкой, не спрашивая разрешения, закурил.
Она поднялась по лестнице, хлопнула дверью. Он подождал минуты две, пошёл следом и в сердцах стукнул кулаком по перилам: с ним сделали то, что современная молодёжь называет «облом». Дверь была заперта.
Захотелось развернуться и уйти. Не юнец безусый, полных сорок девять лет предполагают чувство собственного достоинства. И Она не девочка с бантиками и рюкзачком, лет тридцать пять точно есть.
«Ну, дурило!» – ругал себя.
Однако тащиться по ночи домой было лень. Он огляделся, в углу стоял диван. Сел, докурил, прилёг и… проснулся на рассвете. Как-то сразу понял, где и что. Посмотрел на часы – стрелки подбирались к пяти. Голова омывалась кровью с алкоголем. Не болела, но и свежей назвать язык не поворачивался. Во рту сухота. Вчера по дороге покупали минералку и пиво. Пакет белел у порога. Достал полторашку «Жигулёвского», жадно припал к горлышку, и… жизнь стала налаживаться, на душе повеселело. Прихватив пиво, вышел на крыльцо.
Восход обозначился сквозь серую пелену облаков двумя полосами: широкой бледно-розовой и чуть в стороне от неё – узенькой насыщенно-малиновой. Пели птицы. В разноголосице выделялась одна – настойчиво твердившая на низкой ноте актуальное: «Пить-пить-пить!» Пахло молодой травой, недавно проклюнувшейся листвой, сухой землёй. Зима стояла бесснежная, и за всю весну ни одного толкового дождя. Он сел на ступеньку.
В последние годы любил эти ранние час-два. Единственное свободное время суток, даже поздно вечером занозами доставали телефонные звонки, лишь утром, часов до восьми, была возможность побыть с собой.
Выкурил сигарету, задался вопросом: как быть дальше? Домой ехать глупо, в офис рано. Лучше здесь пересидеть. Пофестивалил, конечно, вчера. Не удержался. Угораздило губу раскатать на эту динамистку. Истеричка неуравновешенная. Сюда зачем-то потащила… А ведь так чудненько начиналось... Он приложился к бутылке. С аппетитом выпил добрую порцию пива… Потянуло в сон. Вернулся в комнату, лёг...
Проснулся от прикосновения губ и песни-шёпота: «Ты меня на рассвете разбудишь, проводить необутая выйдешь…» Лежал лицом к стене, повернулся. Она была с заспанными глазами, растрёпанной копёшкой рыжих волос.
– Я вчера, наверное, разнылась?
– Не бери в голову.
– Не обижайся, ладно?
– Да брось ты.
Она положила маленькую горячую ладонь Ему на лоб, попросила с мольбой:
– Не бросай меня сейчас, а? Что-то так плохо на душе…
«Опять за рыбу деньги», – тоскливо подумал, сказал уклончиво:
– Я вообще-то работаю…
– Часа три хотя бы не бросай, побудь рядом. Хочешь, баньку истопим?
Банька – это уже теплее. Париться Ему – хлебом не корми. Вечером по средам – гори всё синим огнём! – шёл в баню. Сегодня как раз среда из календаря смотрит.
– А почему бы и нет! – оживился. – Раз пошла такая гулянка!
На одиннадцать утра у Него назначена встреча, но из разряда – переживут, можно отменить ради парной. Выгнать веничком остатки вчерашнего. Да и не абы кто приглашает на полок…
– Банька реактивная, – обрадованно вскочила Она, – за час до ста десяти градусов раскаляется.
– Ну, тогда доставай веник, шайку и остальное мочало!
Они зашли в предбанник. Он с любопытством заглянул в банное нутро, в парную. Обшитые рейкой стены ещё не потемнели, светились осиновой белизной.
Она раскованно сбросила кофточку, юбку, осталась… Да ни в чём… Что-то лёгкое, паутинистое, фиолетовое на бёдрах. И последнее ловко стянула. Тело взрослой женщины, чуть тронутое полнотой, было красиво плавными линиями, крутыми обводами…
Она крутнулась перед Ним, блеск наготы прикрывал лишь квадратик пластыря на бедре.
– Нравлюсь?
– Дух захватывает! А это что за бандитская пуля? – показал на пластырь.
– Противозачаточный.
– Да? – поднял брови. – Есть уже и такой способ от детей? Как я отстал от жизни…
– Ещё как отстал! Всё ещё в штанах! Мы не в театре, можно снять…
– Да как-то… – замялся.
– Ну, смотри. Растапливать печь умеешь?
– Вроде руки не крюки! Дрова, гляжу, сухие…
– Тогда вперёд! А я, пожалуй, бельишко постираю, пока то да сё, оно и высохнет.
Она подхватила с лавки трусишки, бюстгальтер, пошла в моечно-парную, загремела ковшиком о бак…
– Погоди, вода согреется, – заглянул Он, раскованная нагота притягивала.
– Да чё тут стирать? И порошок зверь! – Она повернулась к Нему, и узкая солнечная полоса из оконца осветила плечо, маленькую грудь, живот… – Носовой платок куда-то задевался, посеяла что ли?… Разошлась я вчера…
Он наскубал с поленьев бересты, посмотрев по сторонам, обнаружил стопку газет под лавкой, взял верхнюю, сунул под бересту, чиркнул спичкой, и через минуту вкусно запахло берёзовым дымом. Снял рубашку. Утро было прохладное, но грело выпитое вчера. Жадно приложился к бутылке с минералкой…
Она вышла в предбанник, развесила сетчато-паутинистое бельишко на верёвку.
Он притянул Её к себе, чуть опасаясь – вдруг опять оттолкнёт, Она плотно прижалась…
«Пойдём на полок», – выдохнула в шею.
Было нежно до невесомости в сердце и неистово, ласково и пронзительно радостно. Слетали с губ сумасбродные слова, хотелось, чтобы минуты длились и длились…
Вдруг в Его левом бедре с внутренней стороны обозначилась солнечная точечка – преддверие пика восторга, когда уже обратной дороги нет, точка превратилась в золотистую короткую иглу, дыхание запылало, шумно вырываясь из лёгких… Игла вонзилась сладким секундным уколом и исчезла…
Они замерли…
Гудел огонь в печи. Из крана капала вода. Редкими шлепками капли разбивались об пол.
Он благодарно поцеловал Её в шею и, счастливо опустошённый, продекламировал:
– «И бёдра её метались, как пойманные форели, то лунным холодом стыли, то белым огнём горели»…
– Гарсиа Лорка…
– О! – удивился Он. – Знаешь?
– Филолог. Университет окончила. Почти не работала, правда, по этой специальности… В другом переводе звучит так: «Была её гладкая кожа бледнее луны сиянья, разлившегося по стёклам…»
– «И лучшей в мире дорогой до первой утренней птицы меня этой ночью мчала атласная кобылица», – с закрытыми глазами, лёжа на спине, Он нежно гладил Её руку.
– Тоже филолог?
– Технарь, но в студенчестве нравился Лорка.
– Я писала курсовую по нему…
Парная ещё не набрала палящего жара. На полке было очень даже комфортно, тела омывало сухое банное тепло. Он тихо запел: «Не уходи, побудь со мною, здесь так отрадно и светло…»
Она повернулась к Нему и стала подпевать на ухо: «Я поцелуями покрою уста, и очи, и чело…»
Голосок у Неё был скромный, но мелодию вёл старательно, бережно.
Они допели романс.
– Я, дурашка такая, мечтала в детстве стать певицей, – призналась Она. – К бабушке приходила подружка, они пили чай, щедро добавляя в него наливочку, «пуншику выпьем», а потом подружка пела. Чаще романсы. Низкий, завораживающий голос… «Пара гнедых, запряжённых с зарёю…» А я слышала «запряжённых зарёю». Чувствуешь разницу? И представляла, что вместо дуги у «пары гнедых» над головами полукружье восходящего солнца. Малиновое, огромное над гривастыми головами с крутыми шеями. И, запряжённые солнечной дугой, они мчатся в новый день. И долго не вслушивалась в следующие строчки романса. Улетала с первой в свою картину. Только позже уразумела: «пара гнедых» – это не искры из-под копыт, «пара гнедых» – клячи водовозные. Всё же какая-то несуразица в этом романсе. Гнедые, запряжённые на заре, должны быть в силе, в красе…
Она коснулась пальцами его губ:
– Вот у тебя голос! А я о певческой сцене мечтала, но голоса нет совсем. Исплакалась вся, когда мне сказали – не дано. А люблю петь.
– Есть голоса для большой сцены, есть – для камерной, у тебя, чтобы выдыхать песню в ухо. Так славно петь с тобой…
– Врёшь ты всё!
– Нет, это же чувствуется.
– Знаешь, ты вчера пришёл… Я подумала: «Какой-то дядька сивый приволокся». Поздравил, конечно, красиво. Потом тихонечко сидел. Иногда вдруг вставлял фразу, будто выныривал из себя, но всегда впопад, энергично, опять надолго замолкал, слушал других. И вроде заинтересованно, а глаза озабоченные, грустные.
– Ты всё замечала?
– Напротив сидела. Краем глаза следила почему-то. Без всякого умысла. Интересно. Незнакомый человек. Когда принесли гитару и запел… Первая песня… Ты, конечно, дурачился, да и песенка такая… Потом запел… Не рисуясь, не показывая себя. Легко, свободно, негромко, но мощно… И будто растворился в песне. У меня подружка была, училась вокалу, всё говорила: «Надо петь в образе, переживать драму песни». Ты не переживал, пел из неё. Внешне никакого напряжения, ни капли надрыва, а где-то там внутри клокочет душа... У меня мурашки побежали по спине…
– Так от вина мурашня, – приподнялся Он на руке, заглядывая Ей в лицо, – вы до моего прихода сколько тостов опрокинули?.. Вот мурашня и оживилась, припекаемая винным градусом.
– Брось ты. Что я себя не знаю…
– Париться-то будем?
– Давай попозже, сейчас так хорошо…
Он вышел покурить. Баню строил думающий человек, предусмотрел и эту ситуацию. Небольшая, обшитая понизу вагонкой верандочка позволяла сидеть за столом в банном наряде, то бишь без всего, и не шокировать голыми телесами неожиданных свидетелей, и в то же время любоваться окрестностями. Баня стояла на возвышенности у крохотного озерца или большой лужи, наполовину заросшей камышом. На другом берегу красовался аккуратный дачный домик, а дальше начиналась берёзовая роща, которая только-только опушилась листвой. Неделю назад Он ездил на машине в Новосибирск, берёзовые колки стояли на всю глубину прозрачные, ещё с соком, было холодно, а тут четвёртый день по-летнему тёплый...
Дачный посёлок был в какой-то дрёме, по-будничному тих, лишь птичий гомон наполнял пространство. Земля отогревалась, парила…
Глядя в небесный простор, в весеннюю синеву, Он улыбнулся своим мыслям. Размеренная жизнь дала сбой, споткнулась, Он оказался в чужом измерении, в чужом времени. Своё где-то рядом, бурлит, клокочет, настойчиво требует Его участия в круговороте, Его сил, Его энергии, этой каждодневной дани, а Он выпал, ускользнул, сделал шаг в сторону от магистрали, растворился в мареве обочины. Хорошо…
Позади послышались шаги босых ног, Она прижалась к Его спине, горячая, влажная… Поцеловала в шею.
– Какой ты прохладный… Не замёрз?
И снова было пронзительно, нежно, ласково, утомительно неистово и утомительно счастливо. И снова вспыхнула светоносная стрелка нерва в бедре, увлекла за собой до заоблачных высот дыхание, сердцебиение, а потом мгновенно погасла в зените. А Её пронзило сладким током в пояснице, Она сдавленно вскрикнула: «Солнышко, какой ты хороший!»
Шлёпали капли из крана, донёсся удар металла о металл. Похоже, кто-то чистил лопату о лопату. Печь не шумела, огонь утих, расправившись с дровами. Она благодарно целовала Его шею, грудь, коснулась губами крестика.
– Он сейчас двоих нас защищает, – сказала. – Видишь, я-то без крестика. Поэтому не уходи от меня, ладно. «Огради мя, Господи, силою Честнаго и Животворящаго Креста и сохрани мя от всякого зла».
Добавила от себя:
– Огради нас обоих, Господи.
Снова бережно коснулась губами крестика:
– Меня р;стила бабушка. Именно так и говорила с ударением на первом слоге: «Я тебя р;стила». Мама рано умерла, не помню её. В субботу детсадик не работает, старшая сестра в школе, бабушке надо в магазин или на базар. Я читать рано научилась, в четыре года, так она печатными буквами напишет молитву на листочке, скажет: «Твори молитовку и не бойся, Боженька защитит». Я трусиха была. Но с молитовкой – бабушка только так говорила – не боялась. Раз пять прочитаю, потом играть начинаю, но молитву уже наизусть знаю. «Непобедимая Божественная сила Святаго и Животворящего Креста Господня, не остави нас, грешных и уповающих на тя». В другой раз может другую написать, опять выучу. Однажды с ней поехали к родственникам в деревню. Сначала на автобусе, а дальше идти надо. Деревня глухая, ни одной попутки. Лето, солнце палит. Я пить захотела. И нет мочи терпеть. Плачу. Лет шесть, ещё до школы. И тут лужа при просёлочной дороге. Я как увидела: «Пить! Пить!» Казалось – умру, если не попью. Бабушка мне: «Стой!» Прочитала над лужей Иисусову молитву: «Господи Иисусе Христе…» – сняла с моей головы панамку, зачерпнула ею, подняла, вода через ткань просочилась и потекла тонкой струйкой. «С молитовкой можно из любой лужи пить!» – сказала. Я напилась, и ничего, живот не болел… А пятно-то на панамке от воды осталось. Выходя из дома, бабушка учила говорить: «Ангел мой, пойдём со мной, ты впереди – я за тобой!»
– Говоришь?
– Нет, конечно, не говорю, не молюсь… Отец у меня ещё тот гулеван был, любил выпить. Как запропастится, бабушка нас с сестрой ставит к образам, и мы втроём читаем молитвы, чтобы вернулся. Придёт ночь-полночь и начинает куролесить… «Воду варить», – говорила бабушка…
– Буду теперь молиться за тебя, – сказал Он.
– Да? – Она удивлённо отстранилась. – Как?
– Когда прошу в утреннем правиле, чтобы всё было хорошо у дорогих и близких, чтобы Бог дал им здоровье, терпение, разумение, буду просить и за тебя.
– И я на первом месте?
– На первом дети, жена, братья, сёстры, ты среди друзей, «вся ближние рода моего и други».
– Я твой друган?
– Друганка.
Её рука описала изящную траекторию и ощутимо шлёпнула Его по бедру:
– Вот тебе.
– Я тоже могу! – шутливо занёс руку.
– Побей-ка лучше веничком. Давай уже париться.
Каменка ухнула, выстрелила в стену белёсым паром. Истомилась от ожидания. Один, другой… четвёртый ковшик. Нагнетая жар, распирая тесное пространство пламенным воздухом, снова и снова взрывалась от горячей воды.
– Не больно-то поддавай! – попросила Она. – Не люблю, когда кожа искрит.
Она легла на живот, голову прикрыла войлочной шапкой. Если и загорала когда-то, следов солнечной работы на теле не осталось в помине. Под ударами веника молочная кожа начала розоветь.
– Как мне хорошо сегодня! – произнесла в доски полка. – Ты бы только знал! Как хорошо с тобой!
– Ишь разрумянилась! – шлёпнул Он ладонью по части, предназначенной для шлёпанья.
– Не шлёпай, а то женихов не будет!
– А муж?
– Похоронила.
– Прости, – Он виновато тронул Её кончиками пальцев за плечо. – Прости.
– Ничего. Давно это было, шесть лет назад.
– Болел?
– Если в двух словах: пошёл по нехорошей дорожке. В последние два года дома практически не жил. Куда-то постоянно исчезал. Деньги время от времени приносил. Занимался крупными махинациями. Нескольким покупателям мог продать одну и ту же партию металла… С зерном химичил… Какие-то люди приходили к нам домой, искали его, требовали деньги, угрожали... Жила в постоянном страхе за сына, за себя… Иногда было плохо до срывов, до истерики. Вот тогда читала «Непобедимая Божественная сила…» Заведённо, отупело повторяла десятки, сотни раз… Сестра переписывала и приносила другие молитвы, но ничего не могла читать, только эту… Сидя, стоя, лёжа, мотаясь из угла в угол – твержу и твержу… Когда просто успокаивалась, когда приходило решение… Муж пропадал на несколько месяцев, снова появлялся на пару-тройку дней. Однажды его заперли в гаражном боксе в бандитской фирме. Подозреваю, было так: потребовали долг и поставили условие, если не рассчитается – привезут меня и сына на расправу. Про долг позже узнала. Но в тот раз ко мне никто не вязался. Официально мы были в разводе. Муж настоял на этом за полтора года до смерти. Чтобы квартира, дача были на мне. Короче заперли его в гараже, он облил себя бензином и поджёг… Бандюганы, думаю, не могли это сделать, на кой криминал на своей территории, тем более – джип стоял. И в милиции сказали: судя по ожогам (основные на голове) – сам себя облил… Что там говорить: и мне так легче считать – хотя бы в тот момент за нас беспокоился… Ладно, хватит грусти-тоски. Попарь ещё.
Она тронула рукой пластырь:
– Как там, не отлепился?
– Мужа нет, а пластырь на кой? – прозвучал провокационный вопрос.
– Друг есть. Уже десять лет. Не удивляет, что при живом муже завела?
– Мне-то что за печаль?
– В командировке сейчас в Челябинске, завтра приедет. Так что заплатка нужная, – накрыла пластырь ладошкой. – Бывает, от этой противозачаточной химии начинает колбасить, врагу не пожелаешь… Да лучше так, чем залететь. Два года назад забеременела. Решила: буду рожать. Знаешь, так захотела ребёнка. Друг мой ни в какую, не надо. Послала его подальше. «Иди, – говорю, – на три фигурных буквы, если, кроме кобелиного, ничего от меня не надо!» Я ведь сына рано, в восемнадцать лет, родила. Боже, как захотела второго ребёнка… Размечтаюсь и повторяю, как бабушка мне говорила: «Ручки точёные, ножки золочёные». Но обстоятельства вынудили… Как только его не вытравляла, прости меня, Господи. Не хотел уходить. По сей день снится девочка, глаза синие-синие, льняные волосики, ручки-ножки на самом деле точёные… Во сне ножку заносит над пропастью шажок сделать… Бегу к ней, кричу: «Подожди, доченька! Подожди!»… И вдруг исчезает в чёрном провале…
Она села на полок и спросила, глядя Ему в лицо:
– Может, с тобой заведём маленького?
Он не понял: серьёзно или шутка? Замешкался с ответом, не выдержал тест.
Она засмеялась:
– Мог бы и соврать! – спрыгнула с полка и, сделав зверское лицо, взяла веник. – Давай-ка теперь я над тобой поизмываюсь. Ну-ка ложись на живот, руки по швам…
– Ты на все руки мастер! – млел под ударами.
– А ты думал, коли голоса нет, так ни на что не годна! Поворачивайся и получше закрывай выступающие нежности!
Разгорячённый, Он вышел покурить на верандочку. Но Она позвала:
– Потри спину.
Он мыл Её плечи, чужие и родные, полные руки, белую, сильную женской силой спину, ложбинку позвоночника, гитарные изгибы талия-бёдра. Дурачась, шлёпал мыльной мочалкой по тугой заднице.
– Бабушка говорила: кто моет другого – с того сорок грехов списывается.
– В таком разе дважды помою тебя, чтобы восемьдесят аннулировать.
Окатившись водой, Она снова полезла на полок:
– Поддавай! – азартно потребовала.
Потом вместе вышли в предбанник. Разгорячённые, обессиленные. Он взял бутылку минералки со стола, из горлышка крупными жадными глотками напился. Она налила в стакан пива, набрала в рот, подошла к Нему, припала губами к губам и мелкими порциями стала делиться напитком.
– У меня ощущение, – произнесла, садясь на лавку, – будто знаю тебя много-много лет. Всю жизнь. Такой длинный сегодня день... Хотя ничего о тебе не знаю.
– Вот и чудно, разочаровываться не надо.
– Ты для меня навсегда сегодняшний, а в сегодняшнем не разочаруюсь.
Он сидел на лавке, Она стояла над Ним, гладила Его волосы. И запела тихо-тихо, почти шёпотом: «Ты меня на рассвете разбудишь, проводить необутая выйдешь»…. Он подхватил… Строчку: «Я тебя никогда не забуду…» – выводили вместе. Она пела, касаясь губами Его с проседью чуба, Он выдыхал тоску-предчувствие расстающихся влюблённых в ложбинку между грудей: «Я тебя никогда не забуду».– «Я тебя никогда не увижу».
– Мы как будто украли день.
– Эту баню. Эти…
Она закрыла Его рот поцелуем.
– Что у нас сегодня было? – спросила. – Что? Солнечный удар, если вспомнить бунинские «Тёмные аллеи»? Хотя нет, это не из этого цикла рассказ. Что было?
– Песню спели. С красивой мелодией, ласковыми словами… Редко, но случается настрой, может, раз в год вдруг, будучи один дома, возьму гитару, с полчаса попою с полной отдачей. До опустошения даже, и в то же время летяще светло на душе сделается, словно обновился… Вот и у нас…
– Спасибо! – прошептала Она.
Он тихо запел Визбора:
В Ялте ноябрь, ветер гонит по набережной
Жёлтые, жухлые листья платанов…
В песне царила осень. В природе, в городе:
В Ялте пусто как в летнем кино,
Где только что шла французская драма…
И у мужчины с женщиной. В протяжной мелодии за эмоционально скупыми словами белого стиха была тоска по ушедшему лету, по безвозвратно растворившейся молодости. Пустые холодные пляжи, пустынный город. Всё осталось в прошлом: горячее солнце, наполненные его силой тела, густая темнота тёплых ночей с дыханием близкого моря, трепетом влюблённых сердец. Всё исчезло за горизонтом, всё смыло скоротечное время. Впереди зима, сырая, промозглая…
Он пел, неторопливыми мазками рисуя картину… Выдох – мазок, выдох – мазок… И каждый мазок – новая деталь, и каждый выдох – новая порция печали.
Там в далёких норвежских горах
Возле избы, где живут пожилые крестьяне,
Этот циклон родился, и, пройдя всю Европу,
Он обессиленный всё ж холодит ваши щёки.
Она слушала, тесно прижавшись к Нему, переживая щемящую картину романса.
Разрешите о том пожалеть
И с лёгким трепетом взять вас под руку.
В нашем кино приключений осталось немного,
Так будем судьбе благодарны за этот печальный,
Оброненный кем-то билет.
– У нас оброненный билет? – спросила.
– Оброненный день.
– Он наш?
– Только наш.
– Скоро мы расстанемся, давай, – горячо предложила, – пообещаем, ты мне, я тебе, что сегодня будем верны друг другу. Давай? Ради случившегося.
– Зуб даю! – с дурашливой готовностью «поклялся» Он. – Буду верен ровно двадцать четыре часа с этой минуты! Включай счётчик! Если что – оторвёшь мне все выступающие части.
– Не, говорю серьёзно! Только на один день! Ни с кем, ни с кем! Я так хочу! Даёшь слово?
Он поцеловал Её в губы, ласковые, податливые.
– И я клянусь, – прошептала Она сквозь поцелуй.
Выйдя из дачного посёлка, остановили такси. В центре города пути расходились. Он протянул таксисту деньги: «Довези даму в лучшем виде». Вышел из машины, посмотрел на часы. Они показывали половину второго. Всего-то…
Город был наполнен молодым солнцем, ярким синим небом, свежей листвой, деловой энергией середины недели. Потоком шли машины, торопились молодые люди в джинсах и с рюкзачками, деловые мужчины – в галстуках и с папочками, парусили перетяги рекламы над магистралью, блестели витрины.
Он сунул руку в карман и обнаружил Её носовой платочек, сложенный вчетверо. Всё-таки была баня. Была… Поднёс к лицу квадратик материала с полоской следа от помады, вдохнул Её запах, улыбнулся и заспешил в свой офис.
Пламенную клятву суточной верности Он сдержал, у Неё не получилось. Так уж вышло.
Через два года Она включила телевизор и увидела Его фото на весь экран – весёлого, улыбающегося – и текст о скорби друзей по безвременной кончине… Зло выключила телевизор, схватила сигареты, нервно защёлкала зажигалкой…