Кофе

  «Я хочу позвать тебя с собой. Ты ведь будешь рад, если я позову тебя? Это значит, что ты ну-жен кому-то. Что ты кому-то нужен. Ты не разбрасывайся такими вещами. Не клади их по рассеянно-сти мимо кармана, ладно? Ты думаешь, мне так просто было это сказать? Я вчера весь вечер думала, как бы выразить то, что я испытываю к тебе. То, что я чувствую. Даже на листочке написала. Ручка постоянно пропадала, поэтому мне надоело писать и я все пыталась прокрутить в голове то, что скажу. Я давно решила, что сделаю это именно сегодня. Когда хорошая погода. Но, увидев тебя, сразу позабыла все, что хотела сказать. Просто поняла, что хочу одного- позвать тебя с собой».
  Вчера, разбирая ящик стола, Ольга Николаевна нашла пожелтевший от времени клочок бума-ги, на котором молодая еще рука нервно выводила эти беспорядочные каракули.
  «Надоело корчиться,- написала ее старческая рука на чистой странице блокнота,- пишу здесь, чтобы не забыть, что я все еще живу и что я все еще человек, как ни крути».
  Затем она встала, сделала два уверенных круга по комнате и ногой  нажала кнопку на ста-реньком магнитофоне, стоящем тут же на полу, и начала танцевать под давно изученную бойкую мелодию.
  В жизни Ольги Николаевны было много страстей, которые теперь приходилось тщательно за-мазывать тональным кремом. Как ни странно, но только к старости она приобрела осанку и стала носить каблуки. В своем блокноте Ольга Николаевна часто писала о том, что она очень рада, что никому не нужна, так как теперь наконец может надеть туфли на каблуках и никому не будет никакого дела до того, что она и так высокая. Было то правда или нет, не смогла бы, наверное, сказать и сама Ольга Николаевна, только она часто ни с того ни с сего спрашивала свое отражение:
  «Тебе не страшно выражать свои мысли вслух?»
  «Страшно было евреям во времена Второй Мировой,- сама же и отвечала».
  А между тем шел месяц май. В мае Ольга Николаевна выпивала не по пять чашек кофе в день, а по семь и даже иногда по восемь, если седьмая вызывала в ней чувство панического страха.
Кофе и книги она любила больше всего. А ближе к старости полюбила особенно. Пить кофе она могла беспрестанно, но старалась ограничивать себя «чтобы не умереть раньше времени», будто она знала точное время, когда умрет.
  К старости Ольга Николаевна перестала бояться смерти. Относилась к ней как к старой зна-комой. Даже почти как к подруге. Единственное, чего она хотела, так это успеть прочесть как можно больше книг. Открыть маленький книжный магазинчик, где можно еще и кофе попить, была ее давняя мечта. Лет пять назад ей наконец-то удалось скопить денег и открыть его. Теперь каждое утро Ольга Николаевна ходила туда как на работу и проводила по полдня за чашечкой кофе и книгой в качестве десерта.
  Веселая мелодия закончилась, и Ольга Николаевна пришла к выводу, что «сегодня самый прекрасный день за последние полгода». Она так и записала в своем дневнике.
  - Пожелтевшие ошметки прошлого,- произнесла Ольга Николаевна, вновь взглянув на потре-панную записку,- бумага все стерпит.
  Что еще важно сказать об этой женщине, так это то, что она совершенно не придавала значе-ния фразам, сказанным вслух. Она верила только тому, что  написано.
  Что-то особенное все-таки чувствовалось в сегодняшнем дне. Звук шепота листвы как-то по-особенному доносился с балкона. Кошка умывалась, будто сидя за невидимым стеклом. А кофе про-лилось из чашечки на блюдце.
  -Шум прибоя сколотил мой разум,- сама не зная, отчего, Ольга Николаевна произнесла эту фразу, глядя на умывающуюся кошку. –Никогда, дорогая моя, никогда не выходи на улицу, если тебе не нравится твое отражение в зеркале! День будет потерян. Это единственная мудрость, которой должна пользоваться женщина!
                ***
  Москва в тот день светилась как влюбленная девушка. На улице было приятно все, даже голу-би и лужи после ночного дождя. Слыша стук своих каблуков об асфальт, Ольга Николаевна забывала о своем возрасте и о том назойливом пожелтевшем клочке бумаги, который она все пыталась убрать подальше, но все равно помнила, где он.
  Внезапно вспомнился ей летний вечер на Черном море. Она любила прогуливаться по вечер-нему берегу, когда солнце уже село. Она всегда выбирала места побезлюдней.
И вот она гуляла по берегу, было уже очень темно, и ей отчаянно желалось какой-нибудь кра-сивой истории. Прямо здесь и сейчас. Ей хотелось эмоций, хотелось танца, хотелось глаз. И внезапно она увидела одинокий человеческий силуэт, навзничь наклонившийся к морю. В этой позе было столько трагедии, столько плача, столько предыстории, что она была тронута до глубины души. Ольга тихо присела в сторонке и долго всматривалась в эту фигуру. В ней было столько мужества и столько горя, что невольно на ум приходили названия романов. Она просидела так, быть может полчаса, быть может больше или меньше, ибо время в такие моменты двигается по другим законам. Ольга не смела пошевелиться, не смела нарушить гармонию тишины и звука прибоя. Но в конце концов она все же решила начать историю. Она тихонько подошла к сидящему и прикоснулась к нему рукой. Но…лишь холод ощутила в своей ладони. Она поняла, что это всего лишь огромная каменная глыба, которой волей судьбы предназначено вечно дремать под колыбельные песни прибоя. Тогда она долго не могла прекратить свой смех. Она долго хохотала, зная, что ни одна живая душа ее не слышит сейчас. А по-том обняла холодную глыбу и заплакала навзрыд.
  Сейчас, идя по родному весеннему солнечному городу и вспоминая эту историю, Ольга Николаевна только улыбалась, а в голове крутилась только что придуманная фраза: «Сомнения рождены камнями».

                ***
  -Я пролила сегодня свой кофе, свой первый утренний кофе. А это всегда знак того, что этот день будет каким-то особенным. Анечка, принеси мне чашечку двойного со сливками.
  Тишина и близость книг помогала не вызывать чувство панического страха от постоянного питья кофе.
  -Вам нельзя пить так много кофе, Ольга Николаевна.
  -А что же мне тогда можно? Ведь и жить так долго, как я, тоже нельзя, а я вот все живу.
  Девушка только усмехнулась.
  -Ань, включи что-нибудь подушевней, а? Эта твоя музыка точно сведет меня в могилу.

  А в голове невольно проносилось «как много счастливых дней мы здесь провели…..как мно-го…как же я люблю моих девочек….»

-Ань, а что с Ритой? Она все болеет?
-Да, у нее гайморит.
-В такую то замечательную погоду…
-Да.. Она, кстати, передавала вам привет.
-Ты ей передай, что я буду скучать!
-Только будете? Сейчас не скучаете?- девушка засмеялась.
-Передай, чтоб выздоравливала.

«Сколько мы на себя берем! Так много, что нет никакой возможности уйти безболезнен-но….И почему я сегодня только и думаю, что об уходе…»

  -Анечка, будь добра, кофейку!
  -Ольга Николаевна, нам надо сделать совместные фотографии, а то у нас нет их совсем. И по-весить на стенку.
  -Ты умеешь играть на фортепиано?
  -Умела когда-то. Рита играет очень хорошо.
  -Значит, я ей подарю свое пианино. Оно красивое очень.
  -Да, Ольга Николаевна, однозначно, пришла пора третьей чашки кофе.

  «Удивительно все-таки. Меня почти не существует. Меня и в принципе много никогда не бы-ло в этой жизни, но теперь особенно. А она разговаривает со мной, будто я не тень, а такая же плоть и кровь, как и она….Боже, забери меня к себе..»

  -Как вы думаете, кто будет первый посетитель? Мужчина или женщина? Старик, или молодая девушка?
  -Анечка, прошу, дай почитать.
  -Простите.

  «Зачем я до сих пор делаю эти пометки на полях пятьдесят раз читанной книги…Сейчас, вот-вот сейчас должна, непременно должна скрипнуть входная дверь».

  -Ань, смешно в старости в чудеса верить, да?
  -В чудеса верить никогда не смешно.

  Дверь скрипнула. Прозвенел колокольчик. Ольга Николаевна вздрогнула: «Ничего не меняет-ся с годами».
  -Первый посетитель! Думаю, мужчина лет пятидесяти. В очках, с проседью.
  -Тише, Ань!- Ольга Николаевна попыталась зевнуть, но пресловутая пожелтевшая записка снова пришла в голову, а вместе с ней и такое ненавистное слово «вдруг».

  -Извините, а вы не разменяете мне пятьсот рублей по сто?
Когда дверь закрылась за ним, Ольга Николаевна, танцуя, подошла к девушке, обняла ее за плечи, увлекая в танец, и напевно произнесла:
  -Вдруг-вдруг-вдруг…..знаю я это выражение глаз! Эх, Анечка, никогда не бойся наступать на промежутки между квадратными плитами!
  -Я вас не понимаю, о чем вы?- хохотала девушка.
  -А ты танцуй, танцуй!!

                ***
  «До чего не хочется вспоминать то, что было. Прокручивать в голове снова и снова. Но поче-му-то кажется, что что-то обязывает меня сделать это….не буду. К чему будить призраков? Их и так было слишком много в моей жизни».

  Ольга Николаевна вернулась домой, по дороге зайдя в булочную. Ее встретила кошка, неиз-менно ласковая, и запах весны.
Она включила музыку, в меру добрую и умиротворенную, задернула все шторы в доме стала варить кофе, больше, чем обычно.
  -Интересно, что со мной случится, если я выпью двадцать чашек кофе?...И если я вдруг умру от этого, будет ли это считаться суицидом? Ведь у меня нет такой цели, покончить с жизнью. Глупо это делать, когда тебе под семьдесят. Я всего лишь ставлю опыт, хочу поиграть с чувствами…Хаха, что мне еще остается!
  И она налила первую чашку. Первую дневную чашку.
  -Ну, значит, здравствуй…дело в том, что когда думаешь, насколько важен вот этот самый мо-мент, то он тут же, как по щелчку пальца о палец перестает быть настолько уж важным. А вернее перестает быть важным совсем. Вот я все ходила и думала сегодня: ведь все, ну ведь все же, серьезно, все! А как-то не верю я в это слово, да и не хочу верить совсем…нет, не то, чтобы в нем было что-то сложное, нет, просто я так много жила, что время для меня перестало играть какую-либо роль, так, что я совершенно забыла о том, что такое Вечность. Я все думала, что я вспомню еще об этом, что сейчас нет на это времени, что я должна сначала познать это самое Время, а потом только Вечность. В итоге, я потеряла и то и другое. А все от того, что о Времени никогда, слышишь, никогда нельзя думать. Оно как наркотик начинает затягивать и потихоньку убивать тебя…

  Она налила вторую чашку кофе.

  - Для чего я прожила все эти годы? Сейчас они как калейдоскоп с одним лишь узором….и он стоит сплошной густой массой у меня перед глазами и никак не сдвинется с места…но нельзя до него дотрагиваться, этот узор вязок как само Время. Да, всегда мечтала провести свой последний день вот именно так. Ничего не делая и бесцельно блуждая по закоулкам собственного мозга. Вдруг, что-то новое отыщется. Ничего нельзя оставлять там, иначе это будет означать, что Время все-таки победило тебя. А я и так знаю, что оно сильнее меня, мне нужна хоть какая-то иллюзия собственной силы. Хоть какая-то иллюзия того, что когда-то, быть может, у меня был шанс перестать быть изваянием.

  Она налила третью чашку кофе и посыпала его корицей.

  -Музыка! Музыка! Поистине подарок Бога. За что мне такое счастье…Боже, так хочется, что-бы Ты забрал меня как можно скорей! Господи! Я не должна и не буду спорить с Тобой. Никогда не делала этого, и, знаю, пожалуй, это было моей единственной хорошей чертой, хоть и, не спорю, это зачастую происходило из самой простой человеческой безграничной лени. Но, Боже, мир так резко воспринимается, когда пьешь уже, кажется, пятую чашку кофе. Знаю, я всегда любила преувеличи-вать,  но меня всегда по истине влекло за пределы. Лишь поэтому я так много запиралась! Лишь по-этому я так не хотела смотреть на Тебя! Лишь поэтому я так рвала свои нервы, нарочно пропуская через себя скрипичные струны! Ты видишь мое сердце, я стою перед Тобой, быть может, в последний раз такая до предела земная и глупая, но, прошу, подожди, я должна, должна немного поговорить с Тобой. Я так бесконечно долго не решалась этого сделать!

  Она налила сразу пять чашек кофе, уже изрядно остывшего. Сбросила с трясущейся ноги туф-лю, на вторую ногу не было времени обратить внимание, и, упав на колени, устремила взгляд вверх, туда, где под самым потолком весел почерневший образ Всевышнего.

  -Я не могу, Боже, я не могу перестать думать о красоте даже сейчас, в этот самый момент, ко-гда говорю с Тобой…но, Ты видишь мое сердце и знаешь, что я хочу лишь одного единственного: чтобы Ты как можно скорее забрал меня к себе! Я так безумно устала! Так безумно устала, так надор-вала свое сердце своими собственными руками, что теперь мне хочется лишь облачиться в белые одежды и прийти к Тебе. Сесть у Твоих ног и никуда-никуда не смотреть. Господи, прошу, подари мне это великое счастье! Молю тебя, молю тебя,- ее голос давно уже перешел на дрожащее отчаяние, а руки тряслись еще больше обычного от эмоций и кофе, что собственно всегда являлось для нее одним и тем же понятием.
  -Я не хочу себя оправдывать, ты видишь, что я искренне плачу сейчас. Я не плакала уже лет тридцать как минимум. Но просто скажи, как я еще должна наказать себя, чтобы Ты забрал меня к себе? На сколько еще замков я должна запереться, сколько еще эмоций должна выпить? Ты же зна-ешь, что я ненавижу себя, а еще больше я ненавижу себя за то, что я обожаю в себе то, что ненавижу себя! И я прекрасно понимаю, что я могу сколько угодно биться головой о стену, рвать на себе волосы и расцарапывать грудь до крови, но это не поможет мне избавиться от всех грузов, которые я навеша-ла на себя в течение всей жизни. Так нельзя ли это считать моими веригами? Нельзя ли считать мои мучения достойной платой за мое осознанное сжигание мостов?

  -Ах, если бы мне сойти с ума. Вот прямо здесь и сейчас! Взять и сойти с ума. Господи, забери остатки моего рассудка, прошу! Оставь разве что чуть-чуть, чтобы я в последний раз могла дочитать «Братьев Карамазовых». А остальное, уверяю, не нужно!- Все ее тело дрожало, так, что она больше не в состоянии была стоять на коленях. Она полулежала, но продолжала впиваться дрожащими губами в чашку с отвратительно горьким холодным кофе.- Я как пресмыкающееся. Меня тошнит от самой себя. Если б я могла посчитать, сколько раз за всю свою жизнь я произнесла вот эти самые слова. Боже, помоги мне, молю Тебя!! Есть только один выход! Потерять рассудок и превратиться в животное! Потому как гораздо приятнее быть животным снаружи, чем внутри!
  -О, Господи, я больше не могу разглядывать свои руки, в надежде увидеть что-то новое. Ка-жется, все эмоции, которые я хотела получить в этой жизни я уже получила! Я как эмоциональный вампир всю жизнь только и делала, что охотилась за криками и надрывами! Больше нет возможности разделывать человеческие души! Нет сил препарировать свою собственную! Мне только и остается, что пить этот горький концентрат эмоций! Господи, Господи, Господи, нет сил!! Прости меня! Прошу, прости! Я знаю, что именно с этого стоило начать, а не закончить, я знаю, что именно с этого! Прошу, прости мне мою безграничную гордость, мою уверенность в своей силе и непобедимости. Господи, прости! Прости, прости. Я не знаю, как еще сказать! Я как всегда теряю дар речи, когда приходит время говорить о чем-то по истине важном! Прости меня! Прости, прости..!
  Она больше не в состоянии была говорить, зарыдала, как бывало когда-то. Зарыдала в полный голос, царапая пол вчера сделанным маникюром. О, какое это было ощущение! Можно было не обра-щать внимание на то, что все чашки, которыми был заставлен пол, давно попадали, кофе пролился, одежда измазалась в едких кофейных эмоциях. Ольга Николаевна рыдала. Не как ребенок, а как тогда, обнимая камень на берегу моря. Она рыдала потому что ей было бесконечно жаль. И жаль не за то, что она чего-то не успела сделать или что-то сделала не так, а жаль за то, что она родилась и была вынуждена плакать.
Когда все было выплакано, Ольга еще некоторое время, словно отходя от наркотического опьянения, пролежала в судорожном молчании.
  Все ее тело продолжало дрожать. Сердце судорожно колотилось, периодически вздрагивая.
Ольга Николаевна, пытаясь совладать со своим телом, которое уже начало отделяться от нее, дотянулась до пожелтевшего клочка бумаги, все еще, впрочем, дышавшего; нащупала под кроватью огрызок простого карандаша и нацарапала своей кофейно-эмоциональной рукой:
  «Она посмотрела с налетом удивления и всепрощения. Попрощалась и ушла. Где же те долгие часы, где же то ушедшее время, когда никого ни за что прощать не надо было, когда все понимали, что значит Солнце для нас…Каждый умеет вернуться в прошлое, если того захочет, но не каждый умеет прощать так, как прощает она и любить так, что невольно хочется придушить ее голыми руками.
  Доживем мы до старости или нет, дело не наше. Будем ли мы любить, будем ли мы любимы, тоже в общем то нас не касается. Единственное, что мы можем сделать, это играть свои роли, пока не надоест и пока не раскаемся до конца в том, что перестали любить Солнце».

  Ольга Николаевна умерла.
               
                20.10.2011