Мужчины не плачут

Моему отцу Ганину Виктору Михайловичу,
инвалиду ВОВ, посвящается


- Витька,  учительница приходила, что ты опять натворил? –  услышал себе вслед двенадцатилетний малец, пытавшийся прошмыгнуть незаметно мимо матери в дом и спрятаться за печкой.
Но от матери не так-то и легко спрятаться. Она теперь не отстанет, наверное, отходит полотенцем. Витька начал в щелку между занавесками наблюдать за матерью, и, улучив момент, когда та поставила чугунок в печь и взяла в руки тряпицу-ухватку для горячей заслонки, вышел из укрытия. Так и есть, мать замахнулась тряпкой и прошлась по плечу и по рукам сына, со смиренным видом принимавшего наказание.
Но в глазах своего Витьки она раскаяния не увидела, наоборот, в его глазах прыгали чертенята. Мать села на лавку и устало сказала:
- Рассказывай, бесенок.
- Да я тут ни при чем, мам, честное слово1 Это Гришка, дурак, не знал, где Мыс Доброй Надежды, а я ему подсказывал, а он в Африку полез. Ну,  все и смеялись. А он на меня в драку. А я что, буду ждать, пока он меня отлупит? Он вон какой здоровенный вымахал! Я и побежал от него. А Вера Григорьевна сразу к родителям. Я же хотел, чтоб ему двойку не поставили.
- Как же, так я и поверила, поди на Африку ему сам  и показывал, - мать нельзя было провести честным взглядом и раскаявшимся видом.
- А что он глупый такой? Что нельзя запомнить карту, что ли? А по математике у меня пятерочка сегодня. Мам, знаешь, как весело зато было на третьем уроке? Я из школы выскочил, Гришка за мной бежит, орет, как резаный,  все ребята из окон повылазили, смеются. А он меня и не догнал.
- А почему на четвертом и пятом уроке не был? – строго спросила мать.
- Так он же меня бы убил. Это же Гришка. Ты что, моей смерти желаешь? – Витька обидчиво поглядел на мать.
- Ты что, сынок, Бог с тобой. Как ты такое выдумал только? – мать заполошилась. – Садись, ешь давай, а потом мирись с Гришкой и чтоб завтра никаких жалоб, а то отцу скажу.
Витька знал, что его любили больше всех – он был единственный сын у родителей, было еще три сестры, но они же девчонки…

… Вечер был душистым, светлым от начинающих мерцать и светить все ярче и ярче звезд. Недалеко на окраине хутора, возле мостков, приятный мужской баритон под гитару пел:
Краснофлотец, крепкий малый,
В рейд идет далекий.
- Хорошо-то как! – мечтательно протянула Полина. – Витьк, спой еще нашу.
И над донскими степями  потекла многоголосая песня:
Через рощи шумные и поля зеленые
Вышел в степь донецкую парень молодой.
- Завтра уезжаете? – спросил Капитон.
- Да, завтра. И буду вам сверху крыльями махать. Жаль только, война скоро без нас закончится…
И  ночь слушала то громкий мужской смех, то красивый баритон, то звонкое девичье пенье, то мужское и женское разноголосье.
Назавтра пришла повестка. Шел июнь 1944 года. Витьке в марте исполнилось 17 лет. В военкомате, узнав, что он поступил в летное училище, предложили на выбор: фронт или училище. Тезка-напарник выбрал училище, а Витька – фронт. Уж очень хотелось гнать фашистов и гнать до Берлина и дальше. Но вместо фронта ждал  далекий Иран. Неразлучница-семиструнка была рядом -  песни потекли другие. Весельчак и балагур,  Витька теперь залихватски – тоскливо тянул:
Бананы ел, пил кофе на Мартинике,
Курил в Стамбуле злые табаки,
В Каире я жевал, братишки, финики,
Они, по мненью моему, горьки.
Они вдали от родины горьки.
И победу встречали тоже в Иране. Только после капитуляции Японии вернулись дослуживать  под Москву...
 
Было холодно. Пришел приказ тянуть связь. Командир вызвал ефрейтора Ганина и рядового Колосова.
Она ждала их на опушке, припорошенная первым октябрьским снежком.  Невидимая, предательски поджидала их. Колосов шел первым, нагнулся зацепить провод за ветку куста, та потянулась за рукой…
Чей-то крик  и нестерпимая боль в правой  ноге вывели Витьку из забытья. Недалеко возле зияющей воронки лежал изувеченный мертвый напарник. Огромный камень, вывернутый противопехотной миной и спасший Виктора от гибели, тяжело придавил ногу…

Чем больнее было, тем веселее становился Виктор. Палата смоленского госпиталя всегда была переполнена ранеными: все, разинув рты, слушали Витькины небылицы о том, как в Иране он выслеживал фашистов, как ему помогала знойная иранка и какие вкусные бананы приносила. А по вечерам, когда становилось тише, под Витькину гитару затихали даже тяжелораненые, а нянечки и медсестры смахивали слезы. Старенькая нянечка Клава, вздыхая, шептала сама себе:
- Такой молоденький, совсем мальчик, на него-то и самый маленький размер солдатской формы велик, а уже инвалид на всю жизнь. Ох, война-война. Боль-то какую терпит, а ни разу даже не застонал, вон, матерые, и те скрипят зубами, а этот только скалит их.
И в который уж раз рассказывала, как разыграл ее этот раненый мальчик-зубоскал: «Давеча говорит, мол, Клавушка, туфли достань, а то спрятала и забыла. Я ему: откуда знаешь. А он мне: так я тебе их прятать помогал, забыла что ль? Доставай, тренируй ноги, скоро в пляс с тобою пойду»…

Помотавшись по госпиталям, вернулся Витька домой с тросточкой, получил должность учетчика в родном совхозе, учился на бухгалтера. Пел по вечерам в компании девчат и ребят госпитальные блатные песни, рассказывал анекдоты, а по ночам, вперив глаза в потолок, молчал от нестерпимой боли в раздробленной ноге.
Влюбился сразу в одну молодую строгую гордую учительницу с редким именем Фаина. Если бы раньше кому-нибудь сказали, что  Витька будет таким хозяином, мужем и отцом, каким стал, никто бы и не поверил. Он и не женился так долго до 27 лет, потому что опасались девчата его легкомыслия. А тут посмотрите-ка: и подвал сам вырыл, и на гектарном огороде жене первый помощник, и шубу ей  самый первый в хуторе купил, и часы золотые подарил. Всем бабам на зависть. Первый диван у кого? Первое трюмо? Буфет? Игрушки у детей?  Ползунки из самой Москвы, с курсов, первый своей любимой дочурке самой младшенькой привез, и пальто ей же: настоящее, фабричное с вышивкой, и безразмерные колготки ей. Шестилетней.
А она долгими вечерами скатывала с мамой папе бинты и мечтала, как вырастет и  обязательно станет врачом, чтобы вылечить папе ножку.
Но спокойно жить Виктор не мог: страсть к познанию, любовь к путешествиям влекли его, несмотря на страшные боли в ноге.
Всей семьей (а детей уже было трое) в шестидесятых уехал в Среднюю Азию на опытную станцию подземного хранения газа, работал главным бухгалтером.
Но дорога влекла, хотелось масштабов. Это желание привело в казахстанский город химиков – древний Тараз (тогда он назывался Джамбулом). На огромном химическом комбинате стал заведовать складом металлов. Только одному Богу, наверное, было известно, чего это ему стоило: с больной ногой отгружать и выгружать тонны металла, поспевать везде, привлекая людей своим жизнелюбием, не покидающим  никогда чувством юмора, добротой, требовательностью к себе.
Тридцать лет проходил Виктор с раной в кости, не зарастающей, с непреходящей болью. Никто эту боль не видел, одна жена, наверное, только догадывалась, но стонов не слышала и жалоб тоже. Но вот  боль стала нестерпимой - решился на ампутацию.
Когда Фаина ждала в госпитальной палате мужа, товарищ по палате рассказал, что Виктор весь госпиталь переполошил: кость пилили под местным наркозом (состояние сердца не позволяло делать общий), он даже звука не проронил, а через два дня первыми словами были: «Ну,  вот и полегчал на два килограмма, теперь и жизнь легче будет». А потом  дома долго тренировался на неудобном тяжелом протезе.
Окружающие никогда не придавали значения тому, что перед ними раненый, с протезированной ногой, казалось бы,  обиженный судьбой человек. Где бы ни появлялся Виктор Михайлович, вокруг сразу же оказывались люди, слышался смех – таким интересным и веселым оставался он для всех. Только вот гитарные струны пели под пальцами его сыновей. Уже семиструнок не было, а на шестиструнной отец играть не хотел…
Внуков любил без памяти, особенно внучечек своих. Сядут рядышком, они  - двух - и трехлетняя. Он им: «Вот вырастете, внучечки, и поменяете свои фамилии, что же я делать буду?». А старшая ему в ответ: «Конечно, дедушка, поменяем – мы же замуж выйдем, а замужем все фамилии меняют».
Умер внезапно, неожиданно, страшно-мгновенно. Пятьдесят лет терпения боли измотали сердце, отдававшее и ничего ни у кого не просившее взамен: ни у государства, ни у близких.
Остались только светлая память о нем  и его  неисполненная мечта – умереть на Дону…