Шестое солнце. 4

   Следует, хотя бы иногда оглянуться на жизнь, взглянув на нее, увидеть – а как же она движется?     Может по замкнутому кругу,  с радиусом всегда равным всем твоим привычкам; может  - по треугольнику, выписывая то острые, то тупые, то прямые углы, задевая тебя ими, оставляя  от их соприкосновения «потертости» на твоем костюме; а может по квадрату – всегда строем, всегда прямо, всегда одинаково, с одним и тем же ритмом. Хотя всё это движение замкнуто, хоть и отличается тем, что  нет отличий в замкнутом пространстве  - пустота, бессмыслица и каждый день одно и то же.
  Но есть движение, я думаю, что есть все же оно -  но как разглядеть его, как понять в геометрической последовательности бегущей вселенной по вечному замкнутому пространству.
  С юных лет Алехандро встречали,  как своего в доску, - единоплеменника, найдя на его лице только им видные отличительные ямочки, изгибы, горбинки, бугорки, родинки.  Постоянно принимали за кого-то  безмерно родного и дорогого – брата, друга или верного  товарища.

  Однажды, в поезде к нему подошел один армянин, выходящий за бутылкой коньяка в ресторан, и  увлек сразу же по-родственному в самые дебри отъезжающего поезда  с тихих равнин к самому пику горы.  Зачисляли его большей частью внешне. Что они  находили в его лице, пожалуй, он сам бы не ответил на это. Что хранила его глубина, и какова она была на самом деле – спорил только по делу, убеждая кого-то, если проникся к собеседнику душой, да и поддеть или обмануть, уж совсем не жаждал.  Путешествуя по своей жизни больше в берцах, с честью на голове и в сердце, выполняя приказы добровольно-принудительные, и не задумываясь, какую геометрическую фигуру ему на этот раз начертит судьба  геометрии – матушка.  Шел с гирополукомпасом по долгу своей службы, каждый раз выдавая только свои углы, постоянно  пересекаясь   с векторами разных шелковых, бархатных и ситцевых путей, внося в его гироскопическое устройство горизонтальные оси вместо вертикальных, но это только еще раз доказывало, что был он неумолимым тружеником в познании вечного своего «Я».

  К женщинам питал особые чувства – в каждой особе видел королеву Елизавету, проникался их чувственностью, желая увидеть единственную и неповторимую. Но утром был  пассивен, иначе говоря, страдателен, то есть не он выбирал их, а выбирали его, как острый угол изо всего обилия разных треугольников.  И от этого больше их еще желал с неуемной страстью все же, встретить ту, от которой клокотала бы кровь  в груди и пала бы честь с головы прямо к ее ногам. 

  Помнил, как в школьные годы рисовал цветы, особенно любил пурпурные розы на фиолетовом фоне. С любовью вырисовывая каждый лепесточек, обводя каждую прожилку тонко и со вкусом, выжимая на холсте весь аромат цветка. Холодело в груди и горело одновременно, как перед извержением вулкана – не видя его,  а только чувствуя всю эту мощь, желая заглянуть, как в бездну.  Цветы получались живыми.  Видавшие их, его родственники умилялись, обрушивая на его голову всю похвалу, на которую могли их чуткие и ранимые души. Но сам, не получая от этого удовольствия, принимался рисовать  новую  розу, в начале карандашом, а после разводя краску, добавляя в нее все свои колориты и нанося на будущий цветок.

  И от всех этих  пропастей и вулканов никуда, вероятно, не денешься.  Музой его стала именно Пурпурная Роза Востока.

  Явилась она неведомо откуда в метро в красном платье.  Взглянув на него, спросила,  как проехать до Площади Революции, и пока он соображал, легко пленила, уводя за собою, как пролетария на баррикады. Он ощутил в себе весь свой гирополукомпас  с головы до ног, накрывая его своей вертикальной линией, трогая в душе все горизонтали, которым  отозвалась даже станция обычного метро, вздохнувшая в себя всей сталью и громыханием приезжающих и отходящих поездов.  «Вот  оно счастье!»  -  понял он, не зная, что за этим последует.

  Не прошло и часа, как роза тронулась в рост и очень скоро зацвела в нем.  Цветки источали пьянящий аромат, чем и завоевали его сердце.  Говорила она,  как по писаному,  нежно играя с его волосами и руками, с его всем тем миром, который  впускала в себя без остатка.

  «Дикие цветы и нежные садовые соцветия – все собрались на холсте нашей  картины. В ожидании они пребывают, с думою – кого же отобразят на первом плане. Здесь и сакура притулилась, как звонок из самого сердца телефона,  своим голосом напомнила, что я ожидаю тебя каждое утро. Хризантема – вся в белом, непорочная простота, дающая мне творческое начало, открыв  окно для света в моей заблудшей душе. Несгибаемый бамбук зелеными ростками стойко стоит в ожидании нашей встречи. Вечнозеленая  сосна – символ времени, целеустремленно протягивает мои руки к тебе.  И Пурпурная Роза Востока в центре нашей экспозиции – это ты!»
  - Ты снова получила послание? – спросила бабуля  Музу ,  -  И что, он все медитирует? Как утонченно! А вот, все же, рыба сегодня была пересолена!  И потом, убери с лица вечную улыбку своего отца.  Искрит, понимаешь ли! А знаешь, все же эти  греки были  правы в одном……»

  Но Муза,  то ли не желала  слышать  дальнейших нападок на ее отца от любимой  бабули, то ли  у нее снова подгорели котлеты,  то ли она просто влюбилась.  И бабуля,  покачивая головой, продолжала вести монолог сама с собой, рассказывая, как раньше бывало, когда ветер с Капри донес до нее все запахи осени,  и тонкой паутиной легла на ее плечи вся прелесть последних лучей солнца,  она читала Бальзака его «Бедных родственников».
---
продол. след.