А это-мой Пушкин! Гл. 49. Один день счастья

 В пути он  располагал стольким временем, чтобы поразмыслить обо всем, что так его волнует… Потянувшись до хруста в костях, откинулся на спинку и посидел с закрытыми глазами. Ослабевшая, было, уверенность в обретении независимости возобновилась. Может, наконец, удастся то, что они тогда с Крыловым, Вяземским и Грибоедовым обсуждали - возможность отправиться за границу? Вот она – эта возможность! Только надо все обдумать, тщательно и не торопясь…

Два года назад все надежды покинуть свою неволю он возлагал на Каподистрию -  греческий народ избрал его президентом. Но, из-за того, что Англия не хотела уступить свое влияние на Балканах, а большая часть Греции была захвачена Турцией, Каподистрия продолжал жить в Женеве. «Но сейчас, с началом войны России с Турцией, он может оказаться  на своей родине! И Россия может двинуть свои войска туда… Батюшков своей тете писал, что мой бывший шеф помогал всегда за границей русским… - Саша мечтательно закатил глаза: - А ведь он был моим покровителем и защитником перед Нессельроде! И у нас с ним – общие друзья!»

Выглянул из окна коляски, потягиваясь и окинул все взглядом. Всюду – сочная зеленая трава, верстовые столбы. «А дорога весьма ухабистая: затекли ноги... Ах, как хочется пройтись!»

Остановил коляску и, соскочив с нее, шел, пока не устал. Потом запрыгнул с радостью  в коляску, с грохотом  катящуюся за ним.

«Потом, не могу же я скинуть со счета и то, что Лёвушка сейчас в юнкерах Нижегородского драгунского полка, - продолжил свои думы. - Как хорошо, что он переброшен в Грузию!.. Леон, конечно, изрядный лентяй и мне не писал, но я знаю, что полк расквартирован в Кахетии - оттуда войска должны двинуться на Босфор… Каким образом мне попасть туда?.. Может ли Лёвушка помочь мне в этом?.. Нет, он, наверное, мне не помощник - пуще прежнего пьянствует. А тут нужна трезвая голова… И весь он в карточных долгах…

Но ведь там - Николай Раевский. В двадцать седьмом сорвался мой план – Бенкендорф не пустил меня навестить Льва... Но мне может помочь Никита Всеволожский, который  собирается с братом заняться коммерческими вопросами в Грузии и Персии… - Усмехнулся, вспомнив про женитьбу приятеля. – Как удивительна его судьба – жениться на дочери любовницы своего отца! А княгиня Хованская-то! Как оказалась хитра! Да, хитра - выдать свою дочь, княжну, замуж за знаменитого картежника, фата и гуляку!.. Ах, Никита! Мой брат по Зеленой лампе! Сколько мы с тобой выпили шампанского и девок продажных имели!..

Могли мы тогда подумать, что когда-нибудь захотим остепениться?.. Да,«моей младой молодости друг» должен мне помочь… Когда наступит срок. Война не должна мешать коммерческой деятельности братьев, а, наоборот, поможет им. И тогда-а…»

Он устроил ноги удобно. Здесь оказался хороший участок дороги, и коляска катила ровно, убаюкивая его. Стряхнув сон, вернулся мыслями к тем возможностям, которые ему судьба подбрасывала случайно, и так же случайно лишала своей милости…

«И как только я  не пытался осуществлять свою мечту!.. Пытался бежать за границу через Соболевского, который собирался в Париж. Но смерть его матери остановила тогда его отъезд. Как же повезло и ему, и мне, что  я накануне выиграл две тысячи пятьсот рублей!.. Мог ли я ему не вернуть долги, которые он никогда не считал?.. Мы оба были без денег, когда случилось это его несчастье… После зря я сидел в деревне и ждал у себя его, чтобы составить план побега из России... Ничего тогда не получилось - ищейки Бенкендорфа пронюхали о нашем уговоре каким-то образом…»

Он заерзал беспокойно и сжал гневно руку, впиваясь длинными ногтями в ладонь: «Почему я должен расходовать свои творческие силы на жалобы, прошения, сочинения бюрократических документов, которые отнимают у меня все силы?.. Десять лет моей жизни они уже отняли. В ссылке - шесть, остальные четыре - под надзором. Почему я должен пресмыкаться перед ними и каждый раз доказывать свою невиновность? В чем я виновен? Почему мне постоянно угрожают еще большим наказанием?.. Может ли быть еще большим наказание, чем это - никогда не побывать за границей, не посмотреть мир своими глазами?!

Поэты всех стран - моя родня по вдохновению. Но я не смог увидеть ни Байрона, пока он был жив, ни Гёте... Почему, ну, почему я вынужден знакомиться с ними только через тех, кто имел возможность общаться с ними – Жуковского, Батюшкова, Тургенева?.. Хорошо, хоть Адама Мицеквича сослали в Россию! Иначе я и его  никогда бы не узнал!..

А какое представление западные поэты имеют обо мне? «Счастливой лени верный сын»… Так я сам назвал себя… Все это и породило обо мне слухи, что я – прожигатель жизни, легкомысленный и постоянный посетитель борделей и притонов; игрок…

Может быть, все это и имеет место быть... Но неужели не понятно, что я тоже - человек и что все это - реакция на запреты. Сколько мною выпито от отчаяния, сколько проиграно!.. При моей страсти к новым впечатлениям, при моей любви к путешествиям и при моих способностях стать мировым поэтом, да, я чувствую это! и когда для этого мне нужна такая малость, как - увидеть, потрогать, ощутить другой воздух -  меня лишают на это права! Стало быть, я должен разорвать эти цепи, держащие меня в России!»

А ведь были у него еще и другие пути оказаться за границей. Саша вспомнил ту осень в Михайловском, когда они вновь встретились с Алексеем Вульфом, который уже окончил университет в Дерпте и вернулся домой… - «Да, не удалось нам с ним бежать за границу! Теперь он – гусарский офицер. Вот почему мы с ним всегда возвращались к русско-турецкой войне - могло статься, что ему придется участвовать в ней. Сколько говорено с ним о загранице и в Малинниках, и в Петербурге, где Алексей сейчас служит до отбытия в действующую армию… На Дунае у меня была бы опорная точка на случай… если туда... попаду. Если б он воевал там...»

Он повесил голову: сколько было их – упущенных возможностей… «Вот Александр Грибоедов - крупный дипломат. Но при знакомстве я знал его только как автора поэмы «Горе от ума». Надо сказать - которой я восхищаюсь безмерно. Только в Демутовом трактире, где мы с ним очутились одновременно и  виделись часто, я узнал его, как и декабриста, избежавшего  известной участи. Он был очень благодарен генералу Ермолову, который его предупредил о предстоящем аресте и приказе - доставить его к императору вместе с бумагами.
- Если бы не генерал Ермолов, я не смог бы никогда выкарабкаться, а последовал бы за декабристами… Мне не смогли вменить ничего – успел сжечь все опасные бумаги,- говорил тот, зло поджимая тонкие губы.

Боже, как они много тогда говорили! Виля Кюхельбекер, восторженный товарищ, все время писал об исключительном уме тезки, но ведь трудно судить об этом заочно! На самом деле, при близком знакомстве, Грибоедов поразил его: талантливый писатель, блестящий дипломат, он был озабочен подпольными планами переустройства всей России… Оказалось, один из умнейших людей, кого он знал, был сторонником разжигания турецко-персидского конфликта!
 - Если это произойдет, то будет подъем греческого восстания... Хорошие отношения России с Англией и Францией удержат их в нейтральном положении, и тогда Россия сможет воевать против турок без сопротивления европейских держав, а заодно и поддержит Грецию, усиливая свое влияние и на Балканах, - рассуждал Александр Сергеевич тогда на тех вечерних посиделках.

«А ведь позже, когда Россия оккупировала земли до Дуная, Адрианопольский мир подтвердил его правоту! В обществе потом только и было разговоров, что дипломат Грибоедов привез императору на блюдечке с голубой каемочкой Туркманчайский мирный договор, который узаконил оккупацию Армении и Нахичевани... Благодаря чему Каспийское море стало русской собственностью…»

Тогда во всех салонах только и говорили о том, что царь наградил за это Грибоедова новым чином, алмазным крестом и деньгами – сорока тысячами золотом. Ведь таких денег никто в России не получал с тех самых пор, как закончилась Отечественная война! Александр I когда-то наградил ста тысячами Кутузова - за Бородинское сражение…

Саша усмехнулся: «Кто может понять поэта, который отдал все деньги на издание своего детища? Грибоедов пустил их на издание поэмы «Горе от ума».

…Три месяца, что они жили под одной крышей в Демутовом трактире, крепко их сдружили. Саша, как наяву, увидел степенно шагающего из угла в угол близорукого Грибоедова, с неизменным пенсне на носу, говорящего глуховатым голосом:
- А ведь до декабрьского восстания мы с Дмитрием Завалишиным, который приехал из Америки, подбирали в России опытных земледельцев, чтобы отправить их с семьями  в Калифорнию. Согласных ехать туда он обещал выкупить… Я с этим проектом связывал великие надежды - уехать навсегда из нашей тесной родины… - он помолчал и страстно произнес: - Как я горю желанием вырваться из-под унизительной опеки! И, кажется, я для этого готов на все! – Саша во все глаза смотрел на Грибоедова - как будто  это он сам ведет такие разговоры: так они перекликаются с его мыслями!
И подобные  разговоры возникали у них все чаще и чаще.

Сидя в уголочке, с огромным интересом он прислушивался к беседам Грибоедова с его приятелем - тифлисским гражданским губернатором Николаем Сипягиным и его другом Петром Завилейским... Они спорили о том, как на основе прогрессивной экономической теории англичанина Адама Смита сделать богатыми захваченные Россией в разных войнах  земли.

Глядя любопытными глазами на них, Саша понимал - это люди практичные, которые уразумели: политика огня и меча результатов не даст. Автор "Горя от ума", размахивая холеными руками, горячился:
- Я поддерживаю Адама Смита, который утверждает, что государство вообще не должно вмешиваться в экономику. Я тоже считаю, что нужна система свободного предпринимательства западного образца… Он потеснит русский деспотизм...

Петр Завилейский напирал на него:
- Нет, необходимо заимствовать американский опыт. Нам нужно создать такой проект, чтобы можно было внедрить вольнонаемный труд.

-А я, вот, считаю, что нужно развивать торговлю с западом! - Никита Всеволожский тоже внес свою лепту в спор. Все происходило в доме у его старшего брата.

 Всмотревшись в их сверкающие глаза, в свою очередь, и он разгорячился:
-А я считаю, что в этом проекте необходимо обязательно предусмотреть просвещение – без него не будет развития вперед!

В итоге, после кипучих споров, они наметили дело - проект Российско-Закавказской кампании, в котором предусматривалось осуществлять внедрение вольнонаемного труда, развивать транспорт, торговлю с Западом и - просвещение.

 Саша радовался: "Какой прекрасный проект! Все здесь предусмотрено, на чем зиждется развитие общества!"

Конечно, раз они так долго вынашивали его, то и сумели ознакомить с ним влиятельных людей в правительстве, и что самое удивительное - то, что он получил поддержку. Государственные люди поняли - можно ожидать большие доходы для государства...

Тогда, весной двадцать восьмого года, с Крыловым, Вяземским, и Грибоедовым, они обсуждали возможность организовать поездку и за рубеж - их манили дальние горизонты. Князь Вяземский, уже воодушевленный замаячившейся свободой, писал жене в Саратов: «...смерть хочется, приехав, с вами поздороваться и распроститься, возвратиться в июне в Петербург и отправиться в Лондон на пироскафе. Из Лондона недели на три - в Париж, а в августе месяце быть снова у твоих саратовских прекрасных ножек... Вчера были мы у Жуковского и сговорились пуститься на этот европейский набег: Пушкин, Крылов, Грибоедов и я. Мы можем показываться в городах как жирафы: не шутка видеть четырех русских литераторов. Журналы, верно, говорили бы об нас... Приехав домой, издали бы мы свои путевые записки: вот опять золотая руда. Право, можно из одной спекуляции пуститься на это странствие. Продать заранее написанный манускрипт своего путешествия которому-нибудь книгопродавцу или, например, Полевому - деньги верные...»
 
Друг Вяземский, как и они все, ещё мечтал поехать вместе с Грибоедовым в Персию… Тогда их не выпустили...

Но что-то изменилось в начале года. Вдруг Никиту Всеволожского, который служил в Министерстве иностранных дел, из Петербурга перевели на Кавказ. Туда же собрался и их приятель Федор Хомяков, который только что приехал из Парижа. Его направляли в распоряжение кавказского главнокомандующего Паскевича, женатого на двоюродной сестре Грибоедова. Хомяков, возвращаясь в Персию в должности министра-резидента, с дороги написал, что встретился с Паскевичем и говорил с ним «о том деле, что они обсуждали в Петербурге…»

В последнее время Саша живо интересовался политикой и теперь знал, что мирный договор с Персией развязывал руки для войны с Турцией. Еще осенью русский флот одержал победу над турецким и теперь шла подготовка к захвату турецких территорий с обеих сторон Черного моря.

Он довольно потирал руки - воображение заработало с новой силой - предстоящий военный хаос взбудоражил его душу.Представил, что во время войны границы не охраняются, в результате захватов новых земель появляются новые. «Стало быть, война переселит множество людей из страны в страну. И можно легко затеряться, а потом где-нибудь тихо объявиться на другом конце Европы…  Да, теперь идея переселения пригодилась бы: Грибоедов говорил, что можно было бы переселить русские крестьянские семьи в Закавказье. Он в этом ссылался на опыт выписки колонистов из Германии генерала Ермолова… Теперь, я слышал, переселенцев завлекают в Армению».

Вот что не давало ему сидеть  ни в Москве, ни в Петербурге,  а толкало ехать за тридевять земель - несмотря на знакомство с Натали Гончаровой и других потенциальных невест, вместе взятых...

Из Москвы он поехал на Калугу, Белев и Орел. Конечно, он таким образом сделал крюк в двести верст лишних. Зато увидел Ермолова, с которым  долго говорил о проекте Российско-Закавказской кампании... Кажется, они понравились другу другу, хоть генерал и был очень сдержан…

От Ермолова, вместо того, чтобы ехать прямо через Курск и Харьков, Саша повернул на Тифлисскую дорогу. И проклял  все: его коляска утопала в грязи, из-за которой не удавалось сделать более пятидесяти верст в сутки. И, когда в Новочеркасске он встретился с графом Владимиром Пушкиным, однофамильцем, который тоже ехал в Тифлис и который  согласился  путешествовать вместе с ним, обрадовался неимоверно. Нужно ли говорить, что с ним ему намного стало легче: тот ехал  чуть ли не со всем своим хозяйством – с съестными  припасами, вином, книгами, одеждой. А ружья, пистолеты, мушкетоны, сабли и прочее оружие, видимо,было призвано защитить их от внезапных набегов горцев, если бы они случились...
 Но пока никто из них не увидел ни одного...

 Они играли в карты, много болтали, и им весело было ехать, подкрепленные всегда вином и сытостью. Но беззаботное веселье было притушено, когда от Екатеринограда началась военная Грузинская дорога, и закончился почтовый тракт. Здесь им дали казачий конвой с одной пушкой. Запахло тревогой. Оказалось, что почта отсюда отправляется два раза в неделю, и они имеют возможность присоединиться к ней. Он понял - эта оказия служила их безопасности…

В ожидании, когда их, наконец, отправят отсюда, Саша оделся в черкесский костюм и  долго любовался на себя в зеркале –  стал сразу стройным и красивым: особый покрой, строгое, но богатое убранство черкески способствовало этому... Вооружился пистолетом и кинжалами, повесив их на кожаный ремень, как обычно это делают  горцы.  Остальные, вслед за ним, стали одеваться так же - очень удобно.

Ранним утром, когда они отправились колонной в путь - под барабанный бой -  Саша подумал, что, наконец-то, начинается настоящее путешествие. Он упивался свободой и не знал еще о том, что весть о нем  уже долетела до генерал-адъютанта Стрекалова - военного губернатора Грузии: «Известный стихотворец, отставной чиновник Х класса Александр Пушкин, отправился из Санкт-Петербурга в Тифлис… состоит он под секретным надзором… Прошу не оставить распоряжением Вашим о надлежащем надзоре за ним по прибытии его в Грузию…" -  Удавка не ослабевала от того, что он уехал далеко…

Медленная езда под палящим солнцем сильно утомляла. И он затевал скачки, вырываясь из длинной вереницы обоза, увлекая и других за цепь - не боясь опасности быть захваченными или подстреленными черкесами. Тогда их возвращал назад сердитый постовой начальник - места здесь плохие…

Когда в каждом укреплении они располагались на ночлег в казенных домиках, Саша неутомимо развлекал уставших путников стихами. Его быстрые руки разрисовывали забавными картинками двери и стены этих домиков. И, хоть они и забавляли их, но все  вызывало недовольство у старых инвалидов-сторожей. Они, тихо ворча, немедленно стирали их тряпкой…

Кто-то из новых приятелей Саши однажды попытался их остановить:
- Братцы, не троньте, ведь это писал Пушкин!
- Пушкин или Кукушкин - все равно!.. Но зачем же казенные стены пачкать? Комендант за это с нашего брата строго взыскивает…

Саша тут же подошел к нему и попросил:
- Не сердись, отец. Вот тебе на водку, - и вложил ему в руку серебряную монету.
Его тронуло, что старый инвалид честно отрабатывает свой хлеб.

Но скоро даже и у него притупились впечатления: «Едва прошли сутки, как мы выступили, а уже и рев Терека и его водопады кажутся мне безобразными. Меня уже не привлекают утесы и пропасти! Ах, как бы быстрее оказаться в Тифлисе!»

И опять развлекался. Вот в ауле Коби, куда они сходили из интереса - посмотреть, как здесь живут - за ними стали  следовать осетины, жители аула. Они не отрывали от него любопытных сверкающих глаз, а потом спросили переводчика:

- Кто этот «красный человек»? – указывая на его яркую одежду. Саша на этот раз был одет в красный татарский кафтан.

- Это большо-о-й господин! - переводчик важно поднял палец кверху.
Саша рассмеялся, обнажив свои белоснежные зубы. И приказал:

- Скажи же им, что «красный» - не человек, а шайтан. Что меня поймали еще маленьким в горах русские. И что я между ними привык, вырос и теперь живу, подобно им.

Как только переводчик  закончил произносить эти слова, толпа в страхе стала отступать. Саша поднял руки с длиннющими загнутыми ногтями вверх и состроил им  страшную рожу и бросился к толпе.

Что тут началось! Все завизжали и кинулись врассыпную. Но горцы, отбежав на безопасное расстояние, начали бросаться камнями. Постовой начальник, привлеченный шумом и гамом, бросился с казаками к ним на помощь:

- Такие шутки могут привести к несчастью: вы что - не знаете, что они суеверны и верят в существование злых духов в горах? Это хорошо, что увидев окруживших вас горцев, я подумал о чем-то недобром, иначе вы бы так хорошо не отделались…

Долго еще ворчал постовой начальник, предостерегая их от подобных выходок…

Наконец, вот и Тифлис. Они приехали туда двадцать седьмого мая. И Саша пробыл здесь до десятого июня, убивая время походами на армянский базар, где он братался со всеми, кто желал с ним познакомиться. Ему тут было весело и свободно - он поступал так, как только его душа желала: обнявшись с татарином, беседовал с ним о чем-то веселом; в другой раз, в шинели, накинутой на одно ночное белье, он мог выйти и купить груши и тут же, обтерев рукавом, съесть все сразу - одну за другой; много времени проводил с носильщиками и уборщиками; прыгал в чехарду с мальчишками…

Но больше всего, оказывается, он поразил гостей  наместника в Тифлисе. Никогда здесь не видели такого: молодой человек, непричесанный, долгоносый, одетый во фрак и белый испачканный жилет, за стол не садился, а закусывал на ходу. И как будто специально эпатировал публику. Вот он подошел к графу и что-то шепчет ему; а теперь обратился к графине, что-то сказал ей на ухо - она рассмеялась. Графиня просто сияла от счастья и веселья...

Саше потом рассказывали, что его шутки составляли потом предмет толков и разговоров во всех аристократических кружках: откуда он  взялся; в каком звании состоит; кто он такой - смелый, веселый, безбоязненный?

 Рассказывали, что здесь даже генерал-адъютанты, состоявшие при кавказской армии, выбирали время и час, чтобы идти к главнокомандующему с докладами, допросив сначала адъютантов - в каком духе на этот раз он находится. А тут - помилуйте! - какой-то господин безнаказанно заигрывает с этим зверем и, мало того! даже смешит его!

Узнав, что он - русский поэт, они, конечно, стали смотреть на него, как на отмеченного божьим перстом. «Если бы только они могли примириться с теми странностями и шалостями, какие ежедневно произвожу...», - улыбнулся Саша озорно.

Здесь, в Тифлисе, он встретил и некоторых из своих лицейских товарищей. Все носились с ним, давали ему частный праздник или обед, вечер или завтрак. Но он видел - больше всего, все они жаждали беседы с ним...

И вот в его честь устроен большой общий праздник. Из живописных окрестностей Тифлиса друзья выбрали прелестный уголок с виноградными садами за рекой Курой.
Не успел он появиться туда, как все бросились приветствовать его громким «ура».

 Праздник был в европейско-восточном вкусе: звучала разная музыка - и зурна, и тамаша, и лезгинка, и персидская, и грузинская песни… "И кого тут только нет: песельники, танцовщики, баядерки, трубадуры - представители всех народов, обретавшихся в этом благословенном городе!"- восхитился Саша пестрой толпой развлекающихся и их развлекающих.

Весь сад был освещен разноцветными фонарями и восковыми свечами на листьях деревьев, а в середине сада возвели его имя - вензелем. Европейское, западное - все  смешалось здесь с восточноазиатским разнообразием в устах образованной молодежи.

 Мог ли он  не ответить на этот восторг благодарностью? Конечно же, он  стал забавлять восхищенных друзей рассказами и каламбурами, передвигаясь от кучки к кучке, знакомясь, шутя, улыбаясь, пожимая руки, сам откликаясь на шутки…

Вечер пролетел незаметно в разговорах о разных предметах, смешных рассказах,  анекдотах.

 Давно он не был так счастлив, как в этот раз. Он стал  членом смеси азиатских увеселений, часто вскакивая с места и предаваясь, как дитя, веселью. Особенно ему понравилась  лезгинка, которую он плясал с самозабвением.

В саду был накрыт богатый стол, уставленный серебряными вазами с цветами, фруктами и чашами. Все пытались окружить его теснейшим кругом. И он ловил на себе не любопытные, а влюбленные взгляды. Ему казалось, что каждый, кто окружал его, внимал его речам впрок и не мог наглядеться на него. Слезы выступили  на глазах, когда был провозглашен торжественный тост за него и снова зазвучало новое «ура» - при искрах шампанского...

А когда европейский оркестр во время его заздравного тоста заиграл марш, на него надели венок из цветов, а потом, подняв его  на плечи, при беспрерывном крике «ура», заглушавшем гром музыки, посадили на возвышение, украшенное цветами и растениями, Саша почувствовал себя русским Торквато Тассо. К нему подходили с заздравными бокалами, и каждый выражал ему, кто как умел, свои чувства, свою радость видеть его здесь.

Переполненный чувствами, на все эти приветы Саша молчал, и только теплые слезы щипали его глаза…

Наконец, когда умолкли восторженные речи, он встал. Прижав руки к сердцу,начал:
- Благодарю всех вас за торжество, которым вы меня почтили, - помолчал, сглотнул слезы. - Я не помню дня, в который бы я был веселее нынешнего: я вижу, как меня любят, понимают и ценят… И как это делает меня счастливым - не передать словами!..

И бросился с горячими объятиями ко всем, повторяя:
-Душевно благодарю… Благодарю… Я никогда не забуду… никогда эти ваши незабвенные для меня… приветы.