Ошельмованный Бодхидхарма

          ...ибо людей свободных ... сама природа наделяет побудительной силой, и сила эта зовется у них честью. Но когда тех же самых людей давят и гнетут подлое насилие и принуждение, они обращают благородный свой пыл, с которым добровольно устремлялись к добродетели, на то, чтобы сбросить с себя и свергнуть ярмо рабства, ибо нас искони влечет к запретному и мы жаждем того, в чем нам отказано.

                Франсуа Рабле. «Гаргантюа и Пантагрюель»

          Где та оппозиционная партия, которую ее противники, стоящие у власти, не ославили бы коммунистической?...
          История всех до сих пор существовавших обществ была историей борьбы классов. Свободный и раб, патриций и плебей, помещик и крепостной, мастер и подмастерье, короче, угнетающий и угнетаемый находились в вечном антагонизме друг к другу, вели непрерывную, то скрытую, то явную борьбу, всегда кончавшуюся революционным переустройством всего общественного здания или общей гибелью борющихся классов.
          В предшествующие исторические эпохи мы находим почти повсюду полное расчленение общества на различные сословия, – целую лестницу различных общественных положений. В Древнем Риме мы встречаем патрициев, всадников, плебеев, рабов; в средние века – феодальных господ, вассалов, цеховых мастеров, подмастерьев, крепостных, и к тому же почти в каждом из этих классов – еще особые градации.

                Маркс, Энгельс. «Манифест Коммунистической Партии»


          Такова в немногих словах история монастырского Самбо, однако даже самое подробное ее изложение было бы, разумеется, неполным без упоминания Бодхидхармы, этого Прометея боевых искусств, ибо немыслимо пытаться постичь природу  с_в_е_т_а,  забывая об излучающем его  с_в_е_т_и_л_ь_н_и_к_е*.
          До прибытия Бодхидхармы мастера кулачного боя были заняты главным образом своими разборками да тем, что на манер опричников Ивана Грозного терроризировали население, отнимая у него еду и деньги. Культивируя грубую силу, они совершенно пренебрегали духовным развитием, и на раздававшиеся время от времени призывы взяться за ум отвечали: сила есть – ума не надо. Интеллектуальный коэффициент оставался среди них крайне невысоким, а их карма была настолько загажена, что об этом трудно говорить, не рискуя загадить собственную карму. Положение дел казалось безвыходным и беспросветным, и если будущее и сулило какие-то изменения, то только в худшую сторону. Словом – мрак.
          Но и во мраке нет-нет да и блеснет, бывает, светлый лучик. И таким лучом света в этом темном царстве был человек; имя ему – Бодхидхарма. Он не был светом, он был лишь лучом, но мог при случае так облучить, что никакого света не понадобится.
          Величайший сэнсэй (учитель) всех времен и народов, он хотя и не мог при виде царящего беспредела пребывать в  н_е_д_е_я_н_и_и*, но как истинный мудрец, не меча бисера перед свиньями, осуществлял учение, не прибегая к словам.
          И действительно, лишь при одном его приближении даже самые отпетые хулиганы от боевых искусств бросали оружие, посыпали голову пеплом и, обливаясь слезами раскаяния, с просветленными лицами устремлялись к добродетели. Для не желающих же устремляться к добродетели в порыве раскаянья у него в запасе всегда имелась парочка увесистых аргументов.
          Действуя исключительно убеждением, он в кратчайший срок до неузнаваемости изменил образ мастера кулачного боя, заставив его проделать  д_о_л_г_и_й  м_а_р_ш* от бородатого разбойника с большой дороги до лысеющего старика-учителя – чуткого наставника, духовного отца и благодетеля, своим бескорыстием далеко превосходящего все ранее известное в этой области, и обилием прочих достоинств приближающего к Моральному облику строителя коммунизма.
          Бодхидхарма ввел в обиход понятие у-дэ, т. е. воинской добродетели, выражающее самый дух боевых искусств, и учил, что целью занятий восточными единоборствами является не дикая борьба волков, но духовное совершенствование, оздоровление организма и усиление потенции. Он ни в грош не ставил тех кунфуистов без царя в голове, что умеют лишь задирать ноги да распускать руки, и советовал им вместо того, чтобы ветками махать, задуматься лучше над тем, что истинное мастерство есть нечто большее, чем просто умение бить людей. Предостерегая от чрезмерного увлечения голой техникой, он любил повторять, что все болевые приемы, вместе взятые, не стоят одного глотка ароматного индийского чая. Прикладному аспекту изобретенного им Кунфу он придавал не больше значения, чем изобретенному им же способу приготовления чайной заварки, который со временем преобразился в Японии в знаменитую  ч_а_й_н_у_ю   ц_е_р_е_м_о_н_и_ю,  а у нас в стране в не менее знаменитый  ч_и_ф_и_р.
          Заслуги этого мужа столь велики, что их трудно переоценить, поэтому их часто недооценивают, а между тем именно ему обязаны боевые искусства тем  б_о_л_ь_ш_и_м   с_к_а_ч_к_о_м*,  которым они скакнули от попирающего справедливость кулачного права до движения  «К_у_л_а_к   в_о   и_м_я   с_п_р_а_в_е_д_л_и_в_о_с_т_и»*.
          Конечно, кулачные потехи и до него были любимы в народе – и не в последнюю очередь среди работников искусств, – но возведение мордобоя в искусство неразрывно связано все-таки с его именем. И не случайно и по сей день адепты боевых искусств во всем мире, собравшись за праздничным столом, за него произносят свой первый тост, и поднимая бокалы, почтительно встают, воспевая величавые строки гимна, посвященного Бодхидхарме, который:
               
                Как Ленин великий нам путь озарил,
                На правое дело он поднял народы,
                На труд и на подвиги нас вдохновил!

          Да, он умел вдохновлять как никто другой, и вдохновленные им духовные его дети до сих пор составляют как бы одну большую семью: здесь и прославленные full-contact чемпионы, и скромные инструкторы-рукопашники; здесь и герои гонконгских кинобоевиков во главе с великолепным Джеки Чаном, и спасающие жизни заложников бойцы элитных спец. подразделений. И здесь же, к сожалению, банды занятых в сфере кооперации бывших спортсменов – так ведь в семье не без урода!

          Относительно происхождения Бодхидхармы и его появления в Поднебесной в научных кругах царит самый что ни наесть антинаучный разброд. Кое-кто из ученых полагает, что он прибыл из Индии; а кое-кто уверяет, что его родиной была Персия. Одни говорят, что он шел пешком через горы; другие же сообщают, что он плавал по морю на корабле. Некоторые выводят его родословную от царского рода, а некоторые, напротив, считают его безродным бродягой.
          Утверждая каждый свое, они из принципа не ссылаются ни на какие источники, убежденные, что подобные мелочи недостойны ученого звания. Дилетанта такое положение дел обычно дезориентирует, в то время как профессионал усматривает в нем систему и метод, придающие исторической науке тот неповторимый шарм, что так выгодно отличает ее, скажем, от математики.
          При этом как первые, так вторые и третьи скорее всего не правы, потому что есть еще и четвертые, видящие в Бодхидхарме собирательный образ, вроде нашего Ходжи Насреддина, впитавший в себя лучшие черты фольклорных героев и отразивший вековое чаянье угнетенных народов Востока добиться освобождения если и не на путях классовой борьбы, то хотя бы путем ухода в Нирвану. Но будем к ним снисходительны, ведь пролетарской-то партии тогда еще не было.
          Поскольку мы не в состоянии ни опровергнуть, ни подтвердить ни одну из вышеупомянутых точек зрения, все они, по нашему мнению, имеют равное право на существование – лишь бы при выяснении своей правоты они ограничивались научной терминологией и не переходили на мат. Нам тем легче примириться с этой научной разноголосицей, чем меньшее отношение она имеет к существу дела. Ведь дело вовсе не в том, каким транспортным средством воспользовался Бодхидхарма для прибытия в Поднебесную, или каково было социальное положение его родителей. Важно, что он сам из себя представлял.
          Бодхидхарма любил представляться 28-м патриархом Буддизма, однако какого-либо документа, подтверждающего его статус, он так и не предъявил. Надо сказать, что буржуазные ученые скорее даже рады этому обстоятельству, позволяющему им наличием белых пятен в Истории маскировать несостоятельность своих научных концепций. Ибо предъяви Бодхидхарма такой документ, возникла бы необходимость объяснять: каким учреждением он был выдан, где и когда, кто вообще вел счет патриархам и, главное, зачем.
          Но нас, ученых-марксистов, не могут смутить никакие белые пятна. Мы смело берем быка за рога, и там, где нам вставляет палки в колеса отсутствие информации, нас с лихвой выручает наше воображение.

          По весьма непроверенным данным (на которые, однако, дружно ссылаются все пишущие на эту тему) однажды индийский монах по прозвищу Бодхидхарма прибыл в китайский город Кантон, нынешний Гуанчжоу. Там он сдружился с императором из династии Лян, после чего внезапно отправился в монастырь Шаолинь на горе Суншань и принялся обучать монахов рукопашному бою, а когда дело это у него не заладилось, удалился в пещеру в окрестных горах, где предался неистовой медитации.
          Если считать эту легенду за правду, и Бодхидхарма действительно преподавал в Шаолине, то ценность его для нас возрастает вдвойне, т. к. в этом случае он является основателем не только учения Дзэн, но еще и рукопашного боя, и в этом качестве служит чем-то вроде тотема-покровителя всех десантников и морских пехотинцев, особенно японских, которые называют его Дарума и вешают его портреты на самое почетное место в своих д_о_д_з_ё*. По странной традиции Бодхидхарма на этих портретах изображается в виде сварливого старикашки с полусумасшедшим взглядом и всклокоченной бородой. По странной традиции Бодхидхарма на этих портретах изображается в виде сварливого старикашки с полусумасшедшим взглядом и всклокоченной бородой.

          Основатель дзэн-буддизма и бокса монастыря Шаолинь – личность, покрытая мраком. В то время как о большинстве его коллег по цеху монахов слагались подробнейшие жития, до небес превозносившие их более чем скромные подвиги, он один, из них всех самый для нас интересный, оказался обойденным вниманием летописцев.
          Чуть ли не единственное упоминание о нем мы находим у некоего Ян Хуан Чиха, горожанина из Лояня, провинция Хэнань. В своей составленной в 1370-м году до Великой Октябрьской социалистической революции докладной записке на имя губернатора провинции, так прямо и озаглавленной: «Лоянь чиалан-сы» («Донесение о монастырях в Лояне»), вышеназванный Чих доносит, что прогуливаясь однажды с городничим города Лояня в окрестностях местного храма, он повстречал там пресловутого Бодхидхарму, уроженца западных земель, а точнее – княжества Posseur. (Что это: Персия? Пруссия? Уж не Русь ли?!) Разговорившись с городничим и его спутником, Бодхидхарма признался им, что за свои 150 лет он изъездил всю юго-восточную Азию вдоль и поперек, повидав множество замечательных храмов, но ни один из них этому и в подметки не годится в рассуждении красоты и величия. Этим он в элегантной манере хотел сказать, что чем ярче раскрашена церковь, тем больше в ней всякой скверны, и что если храм набит лицемерами, то все его архитектурные достоинства не стоят и ломаного гроша.
           К этому прибавлены показания еще нескольких свидетелей, заявивших, будто бы Бодхидхарма в присутствии высокопоставленных особ похвалялся сей храм разрушить, с тем, чтобы его вновь отстроить, и при том в ударные сроки, но мы не можем быть уверенны, что речь здесь идет об одном и том же человеке.
          Ясно, что подобные разговоры многим пришлись не по вкусу, и больше всего влиятельным храмовым жрецам, в результате чего он имел в последствии крупные неприятности.

          ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА:
          Кстати сказать, храм Юнь-Нинь в Лояне вскоре действительно был разрушен, да так, что камня на камне не осталось. Однако Бодхидхарма до сих пор что-то не торопится с ремонтом. Вероятно, от исполнения обещания его удерживают важные дела. Может быть, ему просто не доложили. Возможно также, что говоря о храме, он имел в виду нечто совсем иное.

          С одной стороны не может не радовать, что нашлось хотя бы одно подтверждение историчности Бодхидхармы. Но с другой стороны радоваться тут нужно с существенными оговорками.
          В те времена книги переписывались вручную помногу раз, в результате чего в них часто закрадывались ошибки. Кроме того, ошибки возникали и при переводе с языка на язык. В нашем случае речь идет о немецком переводе с китайского на английский, выполненном французским востоковедом Полем Пелльо, отчего вероятность неточности нарастает как снежный ком.
          Но даже если текст и переведен верно, он оставляет открытыми ряд вопросов. На каком языке беседовал Бодхидхарма с его автором? Успел ли он изучить китайский, или автор разумел по-индийски? Могло ли общение происходить на пальцах? И что имел ввиду Бодхидхарма, говоря, что ему 150 лет? Должны ли мы понимать это буквально, или он изъяснялся притчами, как это принято в Дзэн?
          После этого сообщения, которое в силу своей краткости и невнятности способно скорее сбить с толку, чем что-нибудь прояснить, о Бодхидхарме почти пятьсот лет нет ни слуху ни духу. Даже Сюаньцзан, историк и пилигрим, меньше чем через 100 лет отдыхавший в тех живописных местах и оставивший подробное описание тамошних знаменитостей, не обмолвился о нем ни единым словечком. И только приблизительно с XI века начинают вдруг сыпаться на нас как из рога изобилия выдаваемые за свидетельства очевидцев рассказы сомнительной достоверности, в деталях передающие похождения Бодхидхармы.
          Этот пробел кажется просто необъяснимым и наводит на мысль о заговоре молчания. Если такой заговор в самом деле имел место, и на упоминание Бодхидхармы наложено было табу, уместно задаться вопросом: кому это было выгодно?
          За ответом обратимся к фактам. Их на удивление не много. Кроме вышеприведенной злосчастной записки Ян Хуан Чиха сведений о нем не содержится ни в светских хрониках, ни (что особенно странно) даже в буддийских исторических текстах. Лишь в устной народной традиции сохранились какие-то воспоминания, но они до такой степени фантастичны, что скорее походят на сказки о добрых волшебниках.
          Этот человек Бодхидхарма, основатель Дзэн-буддизма и боевого искусства монастыря Шаолинь, даровавший нам, кроме всего прочего, еще и саженцы индийского чая, жил в такие отдаленные времена, что первым делом возникает вопрос: а жил ли он вообще или является легендарной фигурой.
          Если он действительно жил, то несложно установить, когда именно. Храм Юнь-Нинь был построен в 516-м году, а уже в 535-м году он был сожжен. Начиная с 528-го года в нем были расквартированы отряды одного из полевых командиров. Таким образом, о визите туда Бодхидхармы можно говорить только между 516-м и 528-м годами, ибо трудно предположить, что он стал бы посещать храм, чтобы беседовать там с солдатнёй.
          Огромное большинство исследователей, хотя и не слишком уверенно, но все же делает вывод, что Бодхидхарма существовал, и что аудиенция у императора из династии Лян с последующим посещением Шаолиня действительно имела место быть. Эти историки не без основания утверждают, что вся дальнейшая судьба боевых искусств – а с ней, добавим, и наше повествование, – попросту не могут быть поняты, если с этим не согласиться. Согласимся с этим и мы, тем более что наука сегодня вообще стала гораздо осторожней и научилась относиться к устной традиции с бОльшим почтением, не цепляясь к малосущественным мелочам вроде отсутствия доказательной базы или тенденциозности изложения материала, как она это делала на заре исторических исследований.
         
          Есть версия, что на момент зарождения Дзэн-буддизма его учение было слишком радикальным для своего времени. Ортодоксальным верующим оно должно было казаться подобием жуткой ереси, и, возможно, зачислялось ими в разряд «вредного суеверия».   
          Китайские клирики той поры кормились толкованием священных писаний, а религиозная практика заключалась в отправлении нескончаемых ритуалов в безвкусно украшенных храмах. В противоположность этому в Дзэне религиозные практики были крайне просты, чтобы не сказать примитивны; священные книги отсутствовали вовсе, и даже в Будде не было особой нужды. Дзэн-буддисты учили, что Будда находится в нас самих, и что отыскать его можно лишь узрев свою с_о_б_с_т_в_е_н_н_у_ю  п_р_и_р_о_д_у*. Во главу угла они ставили внезапное озарение и личный духовный опыт, не оставляя таким образом места объекту для поклонения.
          Все это в корни противоречило тому, чему учила официальная буддийская церковь (имевшая, между прочим, связи во властных структурах), и легко допустить, что на первых порах дзэн-буддистам приходилось не сладко. Вынужденные скрываться, они искали свое озарение в труднодоступных горах, и ставшее сегодня классическим дзэнское Созерцание стены (находящейся, напомним, в горной пещере), представляет собой с_и_м_в_о_л_и_ч_е_с_к_о_е  в_о_с_п_р_о_и_з_в_е_д_е_н_и_е  того катакомбного периода.
          Час Дзэн-буддизма пробил, когда в 845-м году в Китае разразились гонения на буддийский истэблишмент, имеющие целью ограничить влияние зарвавшихся монастырей, а заодно под шумок прибрать к рукам их богатства, а поскольку секта Дзэн не лезла в политику и не копила богатств, то и преследовать ее не имело особого смысла. И когда она, переждав репрессии, со временем упрочилась и разрослась, у ее приверженцев возник соблазн для придания своему учению большего авторитета произвести его от некоего легендарного отца-основателя. Тут им весьма кстати пришлась легенда о прибывшем с Запада патриархе, который взглядом буравил стены, был на ты с императором, обучал, как правильно заваривать чай, и разработал аутогеную тренировку.
          Отсюда мы видим, что с одной стороны фигура, покрытая мраком, может вырасти до размеров великого отца-основателя, а с другой стороны – что значение такого отца может быть сведено до нуля. «Все вещи, развиваясь, переходят в свою противоположность, – писал Лао-Цзы, и добавлял между строк: – Разница лишь в том, что выгодно на данный момент».

          В графе «Цель прибытия» Бодхидхарма указал: распространение Буддизма. (И приписал в скобках: инструктаж и консультации в вопросах Нирваны для всех желающих.) Увидев, что желающих набралось довольно много, он взобрался на возвышение и, прокашлявшись, учил их, говоря:
          – В противоположность Либидо, т. е. пламенной страсти, влечению, Нирвана в переводе с Санскрита означает затухание или же остывание. Остывание от злобы и зависти, от беспочвенных страхов и несбыточных надежд, от нелепых амбиций и глупого самоедства и от прочих вредных наносов, намываемых на лазурный берег нашего духа-разума мутными водами океана, имя которому – жизнь. Остывший от всего этого человек становится – нет, не отморозком, – он становится Буддой, т. е. пробудившимся как бы от глубокого сна, в котором ему снилось, будто он бодрствует, предпринимает большие дела, строит себе дома, собирает серебра и золота, словом – изо всех сил суетится, и дотащившись вечером до кровати, забывается сном, в котором ему снова снится, будто он бодрствует, что-то предпринимает, что-то строит и собирает, и, измочаленный, снова забывается сном, в надежде когда-нибудь от всего этого пробудиться. И так до бесконечности.
Но этой суетливо-сонной бесконечности может быть положен конец, и его ей кладет своим пробуждением Будда, погружаясь сам и погружая буддистов в вечно длящееся состояние, «противоположное всему, что может быть», характеризующееся полнейшим блаженством или, точнее, полным отсутствием неприятных ощущений, что под определенным углом зрения можно рассматривать почти как одно и тоже. Это запредельное бодрствование и есть Нирвана – конечная цель наших с вами занятий и придел мечтаний всякого живущего существа. И хотя от достижения этой заветной цели нас отделяет всего один шаг, на поиски направления, в котором он должен быть сделан, могут порой уйти целые годы.
          – Учитель, – не выдержал кто-то из учеников, – так хочется ведь поскорее!
          – Скоро только кошки родятся, – ответил философ и, помолчав немного, добавил:
          – Впрочем, все мы в известном смысле уже являемся Буддами. В каждом из нас сидит маленький захребетник, постоянно нашептывающий:  «Дружок, зачем все эти сложности? Зачем соблюдать обеты? Зачем усердствовать, работая над собой? Зачем поститься и ограничивать себя? Живем-то ведь один раз! Так что ты лучше давай отдыхай, кушай от пуза и занимайся любовью, и не морочь себе голову никакими нирванами. Это говорю тебе я, твой внутренний Будда». Если услышишь такое, знай: это злостная провокация. И если во время твоих внутренних странствий ты встретишь т_а_к_о_г_о Будду – убей его! Ибо лучше тебе без Будды, но быть в Нирване, чем с Буддою вечно вертеться в круге Сансары, как белка в колесе.
          Для тех, кто не в курсе, пара слов о Сансаре. Сансара есть бесконечная цепь обусловленных Кармой переинкарнаций индивидуального Атмана в различных формах тела и сферах бытия.
          Ну, это, думаю, в пояснениях не нуждается. Да и кому пояснять, когда все мы, даже взрослые и старики, являемся как бы детьми в великом Луна-парке жизни, занявшими кто лучшие, кто худшие места на единственном в парке аттракционе, именуемом «Карусель Сансары». Мы можем, если хорошо себя ведем, иногда меняться местами, но покидать карусель не дозволяется никому – даже тем, кого укачало, кто наездился до тошноты, до отрыжки.
          Между прочим, та самая Карма, вокруг которой в последнее время накручено столько всякой эзотерики, на самом деле всего лишь послужной список души, что-то вроде ее трудовой книжки, в которую заносятся как добрые, так и злые дела, и когда темница души (т. е. тело) получает расчет, освободившаяся душа идет либо на повышение, либо наоборот, возвращается в низшее состояние, воплощаясь в дождевого червя или в кишечную палочку, и вынуждена вновь карабкаться вверх по служебной лестнице.
          Зародившиеся в эпоху старших Упанишад, представления о Нирване, Сансаре и Карме со временем вошли ключевой составляющей сразу в несколько религий Индийского субконтинента, а в наши дни сделались неотъемлемой частью лексикона всех сортов доморощенных гуру, балансирующих на тонкой грани между психиатрией и Уголовным кодексом.
Бодхидхарма же Кодекс чтил, и завещал чтить его всем идущим за ним, что они исправно и делают, не обделяя и самого Бодхидхарму своим почитанием, доходящим в отдельных местах до степени религиозного поклонения.
          При этом сам Бодхидхарма не был религиозным человеком в строгом смысле этого слова. Нельзя назвать его также и мыслителем, ибо в своих лекциях он неустанно подчеркивал необходимость отбросить все мысли, в том числе и мысль о том, что все мысли отброшены. У тех, кому это удавалось, в мозгах наступало мгновенное просветление, и они, узрев свою с_о_б_с_т_в_е_н_н_у_ю  п_р_и_р_о_д_у, прерывали круг рождений и смертей, выпадая из него как мешок картошки из товарного вагона.
          Столь нехитрая философия хотя и находила себе на первых парах экзальтированных адептов среди падкой на экзотику столичной богемы, но уже скоро они к ней заметно охладевали, особенно когда убеждались, что достигшему Абсолютной Мудрости и понявшему, что все кругом – суета, остается лишь сидеть неподвижно, отслеживая взглядом ползающую по стене муху.
          В общем-то, обычная история, ибо история всех до сих пор существовавших обществ знавала такое явление, как  п_р_о_п_о_в_е_д_н_и_к_и  н_о_в_ы_х  у_ч_е_н_и_й, которые, находясь в извечном антагонизме к устоявшимся и устаревшим стереотипам, вели против них непрерывную (то скрытую, то явную) борьбу, всегда кончавшуюся революционным переустройством общественного сознания, а еще чаще кончавшуюся ничем.
          В предшествующие исторические эпохи мы находим почти повсюду полнейшее равнодушие общества к отчаянным попыткам оздоровить его умственно и духовно, к тому же почти в каждом из этих случаев – еще и особые градации. Но несмотря ни на какие градации, все проповедники новых учений подобны вышедшему сеять сеятелю, и как бы ни разнились между собой проповедуемые ими истины, всех их роднит то обстоятельство, что разбрасываемые ими семена разумного, доброго, вечного как правило ударяются о бетонные лбы ретроградов, как об стенку горох.
          И в этом смысле Бодхидхарме повезло больше других, т. к. его слово упало на место не совсем каменистое. То ли по счастливому, то ли по роковому стечению обстоятельств, в первом же царстве-государстве, в котором он развернул свою проповедь, проповедуемый им Буддизм с недавних пор был в большой чести.
          Называвший себя императором местный царёк по имени У-ди слыл в округе человеком, идущим в ногу со временем, и большим оригиналом. Не зная, куда деваться от ипохондрии, он то и дело заводил у себя всякие диковинные штуки вроде компаса, арбалета, пороха и бумаги, и любил прихвастнуть ими перед царьками-соседями.
          Последним из его чудачеств было занесенное с Запада учение Будды, суть которого приблизительно сводилась к тому, что весь видимый мир на самом деле нам только снится, и что достаточно задремать после обеда под каким-нибудь деревом, чтобы наступило истинное пробуждение.
          Человек деятельный и импульсивный, император У-ди не привык ограничивать себя в своих прихотях, и однажды увлекшись новой религией, уже не жалел ни сил, ни средств для ее насаждения. К тому же он проникся почти отеческой заботой о ее священнослужителях. Повсюду в его владениях как грибы после дождя множились роскошные храмы и монастыри, на содержание которых из казны с поистине царственной щедростью отпускалось изъятое у голодающих крестьян продовольствие, и довольный делом своих рук монарх с умилением взирал, как нежатся в достатке раскормленные, как кастрированные коты, столь любезные его сердцу монахи.
          Всем же прочим покой лишь только снился. Повсюду сновали паломники; с барабанным боем и оглушительным пением бродили торжественные процессии; во все концы мчались курьеры, развозившие поправки к священным текстам, только что вышедшие из-под пера неугомонного государя, не знавшего, что бы еще придумать, чтобы если и не войти в Историю, то хотя бы быть упомянутым в псевдонаучных трудах какого-нибудь Максима.
          Неудивительно поэтому, что прослышав о прибытии знаменитого патриарха, венценосный новатор пожелал похвалиться перед ним своими успехами, а заодно лично засвидетельствовать ему свое почтение.
          – Как вам нравятся, уважаемый, наши достижения на ниве новой религии? – спросил он доставленного во дворец Бодхидхарму. – Не правда ли, налицо значительное движение?
          – Ничего особенного, – отвечал Бодхидхарма, – пустота пустот (или «много движений – мало достижений», как сказали бы мы сегодня).
При этих его словах сделалась немая сцена, достойная самого «Ревизора»! и все взгляды устремились на Бодхидхарму, который вместо того, чтобы попытаться как-то загладить неловкость, взял да выпалил к вящему ужасу оробевших придворных:
          – Вся эта суматоха, которую я тут наблюдаю, к учению Будды не имеет ни малейшего отношения. Это все сплошь показуха и блуждание в потёмках. Слепые вожди слепых! Неужто не видите, что если слепой поведет слепого к Нирване, то оба провалятся в океан жизни и смерти? Там будет вонь и скрежет зубов.
          Современного человека, понятно, шокирует столь дерзкое поведение Бодхидхармы при дворе и его столь пренебрежительный отзыв о духовных потугах явно гордящегося собой величества. Но мы должны помнить, что речь идет о временах давно минувших, когда авторитет руководителя еще не совсем перестал ставиться в зависимость от результатов его работы. К тому же та эпоха была отмечена периодическим появлением на исторической сцене так называемых в_е_л_и_к_и_х  л_ю_д_е_й, которых в наши дни почти уже не осталось.
          Однако все имеет границы, и никакая историческая эпоха не может служить оправданием отсутствию должного почтения ко власть предержащим, и хотя великий человек и может порой позволить себе в обращении с сильными мира сего известную вольность – сильные мира сего не могут позволить себе оставлять подобные вольности без последствий. И последствия не замедлили сказаться.
          Хотя император У-ди и был оскорблен в своих лучших чувствах, но будучи монархом п_р_о_с_в_е_щ_е_н_н_ы_м, он нашел в себе силы не указать Бодхидхарме прямо на дверь. Вместо этого он перепоручил его гостеприимству своих придворных, а придворные всего мира, подобно гостиничным лакеям, имеют в своем распоряжении неограниченный набор средств намекнуть неугодному гостю, что все (и в первую очередь – он сам) от того только выиграют, если он, не доводя до греха, по-хорошему уберется туда, откуда пришел.
          Началась кампания травли и шельмования. В ход пошли наговоры и мелкие пакости. Бодхидхарме припомнили его странные речи касательно разрушения храма, равно как и его скандальное предложение убить самого Будду, что не лезло уже вообще ни в какие ворота. Выслуживаясь перед Инстанцией, дворцовые подхалимы изгалялись кто во что горазд, навесили на Бодхидхарму всех собак и желая еще и унизить, закрепили за ним (намекая на неместное происхождение) обидное прозвище «бородатый варвар».
          Марксизм-Ленинизм решительно выступает против всякого рода наклеивания ярлыков, и читающий эти строки Маркс с возмущением восклицал: «Где тот варвар, которого его противники, стоящие у власти, не ославили бы бородатым?!»
          Само собой, вся эта возня происходила за спиной Бодхидхармы, потому что никто не отважился в лицо предъявить ему хотя бы часть возводимых на него поклёпов. Окруженный заискивающими улыбками, он, конечно, понимал, что что-то не ладно, но объективно разобраться в ситуации помешала ему его наивная вера во врожденное благородство людей благородного звания.
          Но и противники Бодхидхармы чуточку просчитались, не учтя того факта, что все подобного рода кампании рано или поздно начинают жить собственной жизнью и, выйдя из-под контроля своих вдохновителей, расходятся во все стороны как круги на воде или, лучше сказать, в затхлом и смрадном болоте.
          Скоро все погрязло в интригах. Сановники и министры (и это кажется просто невероятным!) более не радели о благе народа, а были озабочены только тем, как бы половчее подсидеть друг дружку, обвинив в симпатиях к Бодхидхарме, что с их же легкой руки стало приравниваться чуть ли не к государственной измене. Никто не доверял никому. Все ходили под подозрением. И для проверки шедших беспрерывным потоком доносов приходилось целиком полагаться на единственно надежный в этих условиях источник информации, известный как замочная скважина.
          Нужно ли говорить, что атмосфера во дворце царила прегадостная. В прошлое канули философские диспуты, визиты к гетерам и утонченное музицирование. Вместо них расцвели пышным цветом наушничество, зависть и карьеризм. Заниматься государственными делами в такой обстановке было категорически невозможно, так что в дело в конце концов все-таки вынужден был вмешаться сам государь император. Краснея и стараясь не смотреть Бодхидхарме в глаза (и богато одарив чаевыми), он объявил ему, что дальнейшее его присутствие при дворе, мягко говоря, нецелесообразно. Мавр сделал свое дело – мавр может уходить.
          И он ушел. Непонятый и не принятый, исполненный горечи (но не обозленный!), он удалился в незадолго до того основанный горный монастырёк, надеясь хоть там встретить людей, с которыми можно было бы потолковать за жизнь.
          К своему большущему огорчению он нашел монахов, живущих чуть ли не в большей праздности, чем столичные вельможи. Как бы бросая вызов тезису «жизнь есть страдание», они в полный рост наслаждались материальными благами, в то время как духовная сущность монашества понималась ими в свете тезиса «солдат спит – служба идет». С усердием, достойным лучшего применения, предавались они чревоугодию и дабы не прослыть лицемерами, искусно маскировали послеобеденный сон под медитацию. Изучение священных книг сводилось у них к разглядыванью картинок, а их телесные упражнения... Ну, да ладно.
          На правах патриарха приняв руководство монастырем на себя, Бодхидхарма решил устроить в нем что-то вроде маленькой перестройки. Перво-наперво он удалил с территории посторонних: дворников, горничных, массажистов и поваров. Лени и обжорству пришел конец. «Кто не работает – тот не ест!» – объявил Бодхидхарма приунывшим монахам, и хотя ему так и не удалось привить им вкус к землепашеству, но что касается их кулинарных пристрастий, то тут он добился поразительных результатов. Воистину, лень, направленная в нужное русло, способна творить чудеса! И вот уже вчерашние гурманы, отказавшись от трудоемкого в приготовлении мяса, все как один сделались вегетарианцами.
          Хуже обстояло дело с распорядком дня. Не слишком обремененные заботами, монахи не имели обыкновения вставать с первыми лучами солнца, не видя большой беды в том, чтобы после пробуждения часок-другой поваляться в постели приблизительно до полудня. Вечерами же они впадали в противоположную крайность, допоздна рассказывая страшные истории из жизни многочисленных богов восточного пантеона или до утра травя анекдоты о тех же богах.
          Но этой кафе и валяниям не суждено было продлиться долго. Ранним морозным утром Бодхидхарма вывел монахов на построение. Перед ним стояла, протирая глаза, горстка заспанных лоботрясов, численностью приблизительно равная взводу.
          – По порядку номеров рассчитайсь! – последовала команда.
          Рассчитавшихся оказалось восемнадцать человек (без учета не вышедших на построение симулянтов).
          – Слушай мою команду и делай как я! Делай раз, делай два, делай три... делай восемнадцать!
          Еще древние заметили, что в здоровом теле – здоровый дух. А в теле пускай еще и не больном, но безобразно обрюзгшем, страдающем отдышкой и несварением, и дух будет безобразно ленив и распущен. А посему взращивание в монахах здоровой духовности следовало начинать с общей физической подготовки.
          Каждого из них Бодхидхарма обучил особым движениям, призванным помочь бороться с сонливостью, отвлекаться (хотя бы на время) от мыслей о сытной еде, а в случае необходимости и суметь постоять за себя. Так возник комплекс из восемнадцати простеньких упражнений (прообраз нашего ГТО), которые монахи выполняли нехотя, чуть ли не из-под палки. Ах, если бы они могли знать, какую славу доставят в будущем им и их монастырю эти упражнения! Но они этого не знали да и знать не хотели, и думали лишь о том, что честь принимать у себя столь именитого гостя обходится им слишком дорого.
          Хотя благодаря статусу патриарха Бодхидхарма и обладал безусловным авторитетом, появление его в Шаолине, что греха таить, не всеми было встречено с телячьим восторгом. Нашлось немало таких, кто в открытую заявлял (полушепотом, разумеется), что, мол, на кой ляд сдался нам заморский сей патриарх? Нешто собственных патриархов земля китайская не может рождать? Если там у них в Индии (или в Персии) и принято лезть со своим уставом в чужой монастырь, то здесь у нас свой коленкор, который не понять ни одному патриарху, даже насквозь просветленному. Разные модные веяния чревато переносить из страны в страну без учета местной специфики, и установившийся порядок вещей (будь он хоть трижды застойным!) нельзя ломать через колено. И вообще, хорошо бы однажды проснуться, и чтоб все было как при старом режиме.
          История всех до сих пор существовавших обществ была историей попыток создания некоего Сверхоружия. В Древнем Риме мы встречаем баллисты и катапульты; в средние века – закованных в броню рыцарей; в Новое время – многотонные фрегаты со множеством пушек, а во время Новейшее – линкоры, эсминцы, дредноуты и прочую чертовщину. Но все эти чудеса техники – не более чем детские игрушки в сравнении с грамотно составленной и отправленной по нужному адресу «телегой». Ибо людей завистливых и трусливых сам бес наделяет сверхмощным оружием, и оружие это зовется у них АНОНИМКОЙ. То, что написано лживым пером, не вырубишь боевым топором, и многие отважные воины, вернувшись с победой, сгинули, оклеветанные, в пыточных казематах – там вой и скрежет зубов. В предшествующие исторические эпохи мы находим почти повсюду подобные случаи.
          Короче говоря, пошли письма. Птицами полетели во все инстанции пространные челобитные, содержащие жалобы на жестокое обращение и самоуправство, а также слезные просьбы услать Бодхидхарму если и не в Сибирь, то куда-нибудь подальше от них. Особый упор делался на то, что отечественным патриархам нигде нет пути, ибо п_о_н_а_е_х_а_л_и  т_у_т, и в качестве решения проблемы засилия инородцев предлагалось (как водится, «по просьбам трудящихся») для начала проверить у заезжего мудреца вид на жительство.
          Воспитанные в традициях гуманизма, советские люди испытывают инстинктивную неприязнь к доносчикам и твердо держатся того мнения, что их лучше всего убивать непосредственно в утробе матери. И если бы Бодхидхарма тоже был гуманистом, ему не составило бы труда расправиться с оппозицией, в зародыше подавив бунт на корабле. Но он был философ, а не жандарм, и в глубине души любил непутёвых монахов. К тому же он понимал, что насильно мил не будешь, и что оставить по себе добрую память может лишь тот, у кого хватит ума уйти вовремя.

          Как дети, слушая одну и туже страшную сказку, всякий раз негодуют на серого волка, бабу Ягу или злобную мачеху, так точно и я, слушая эту давно известную мне легенду, громко вслух возмущался черной неблагодарностью шаолиньских монахов, так подло, почти по-троцкистски поступивших с человеком, за возможность хоть одним глазком взглянуть на которого любой из нынешних буддистов не задумываясь отдал бы половину своей коллекции видеофильмов.
          Неожиданно для меня отец Гладиаторий отнесся к моим репликам довольно скептически:
          – Вместо того чтобы, пылая праведным гневом, насылать проклятья на нерадивую братию, давайте попытаемся лучше поставить себя на ее место. Вопреки расхожему заблуждению Шаолиньский монастырь вовсе не был основан Бодхидхармой. Бодхидхарма пожаловал позже, когда уже были прорублены окна и двери, почти закончены отделочные работы, отгремели приуроченные к досрочной сдаче объекта в эксплуатацию торжественные церемонии, и течение монастырской жизни постепенно стало входить в русло обычаев и традиций. А теперь представьте себе, что вдруг является некто авторитетный, задвигает на задний план настоятеля, ставит все с ног на голову – начинает, так сказать, командовать парадом, – да еще заставляет делать зарядку. Не знаю, понравилось бы вам такое, но что до нашего Настоятеля, то при всем своем демократизме, он довольно строг в отношении странствующих авторитетов, и самое большее, на что мог бы рассчитывать какой-нибудь забредший к нам проповедник, это свежая постель да миска супа, а в случае, если тот обнаружил бы слишком уж неуемное желание проповедовать, еще и порция тумаков на дорогу.

          Как часто бывает после ухода великого человека (точнее, после того как его ушли), когда он отошел на достаточное расстояние, и поправить уже ничего нельзя, у ушедших его наступает запоздалое отрезвление, и они, возвращаясь мыслями к недавним событиям, в изумлении задаются вопросом: «Как такое могло случиться?  Как можно, чтобы он к нам со всей душой, а мы даже не удосужились поинтересоваться, что он конкретно имел в виду? И почему он так поспешно ушел? Уж не обидели ли мы его чем-нибудь? Не переборщили ли в чем-то? Не перегнули ли где-то палку? Не слишком ли далеко куда-то зашли? А что, если учитель был, все-таки, в чем-то прав? Может быть, стоило до конца дослушать то, что он собирался сказать?»
          Дальше логика уступает место эмоциям, и на протяжении долгих (иногда даже очень долгих) лет слышатся томные вздохи: «Ах, какой замечательный был человек! Нам бы всем да с него брать пример! Вообще-то, зря мы его так. Да, не хорошо получилось...»
Не в состоянии постичь причину содеянного, они решают между собой, что это бес их попутал, и, утирая крокодиловы слезы, с тем же усердием, с которым еще недавно его уходили, принимаются за создание его мифологизированного образа, как правило имеющего мало общего со своим прототипом.
          Знающему человеку не трудно распознать здесь с одной стороны – фиксацию на травмирующем событии, а с другой стороны – возрождение и возвращение после длительного периода латентности того, что, как многим хотелось бы думать, было прочно забыто.
          Приблизительно то же вышло и в случае с Бодхидхармой.
          Проснувшись в одно прекрасное утро и не услышав опостылевшей команды «Подъем!», монахи монастыря Шаолинь решили, что трудные времена миновали и теперь все пойдет как по маслу. То, что еще вчера было нельзя, теперь оказалось можно. Можно было даже то, что и до прибытия в их монастырь строгого патриарха было нельзя. Это было слишком хорошо, чтобы быть правдой. А слишком хорошо, как известно, тоже не хорошо. Для полного счастья человеку обязательно должно чего-нибудь не хватать.
          Им же хватало всего, даже с избытком, и от этого оставался неприятный осадок в виде гнетущего чувства вины. Это чувство вскоре стало существенной частью их повседневной жизни, хотя они ловко скрывали за внешними мотивациями его истинное происхождение. Гонимые необходимостью избавиться от этого чувства, они сделали установленный Бодхидхармой распорядок дня еще более строгими, составленный им рацион питания еще более скромным, а свои тренировки почти фанатичными. В порыве физкультурного аскетизма они налагали на себя все больше и больше ограничений, все больше и больше завышая свои нормативы, и скоро достигли в искусстве кулачного боя таких высот, которых Бодхидхарма от них и не ждал.
          Часто достижение этих высот рассматривают как изначальную характеристику кунфу монастыря Шаолинь. На самом же деле оно происходит из чувства вины монахов в связи с подавленной враждебностью к их учителю и представляет собой конструкцию навязчивых невротических реакций, играющую роль самонаказания за совершенное по отношению к нему свинство.
          А в это время в царских чертогах кусал локти исполненный сожаления незадачливый император У-Ди. И ему было о чем сожалеть!
          Хотя монаршая воля была, казалось, исполнена и возмутитель спокойствия был удален из дворца (причем сделано это было чужими руками, так что сам монарх был вроде не при делах), но природа человеков до того ненасытна, что познавший лучшее уже не довольствуется хорошим, и однажды услышавший в свой адрес конструктивную критику уже не может наслаждаться беспочвенной лестью.
          Без Бодхидхармы дворец все равно как если бы обезлюдел. Терзаемый вернувшейся ипохондрией, У-Ди бродил в одиночестве в его колоннадах, как вышедший на балкон в белом плаще с кровавым подбоем Понтий Пилат. Конечно, с известной натяжкой и его вороватых придворных можно было назвать людьми, но после бесед с Бодхидхармой говорить с этими людьми ему уже было не о чем.
          Будучи и раньше не слишком высокого мнения об умственных способностях придворных своих мудрецов, теперь он окончательно убедился, что Бодхидхарма не зря ругал их «пустотою пустот», не имеющей к мудрости ни малейшего отношения. Все, что они могли ему предложить, было толкование снов, гадание на кофейной гуще да приторные славословия, от которых понемногу начинало тошнить.
          Это было интеллектуальное забытье, от которого первым очнулся, как и положено, сам император. Поняв, хоть и с большим запозданием, какого собеседника он лишился в лице Бодхидхармы, он обрушил свой гнев на вовремя не подавшее ему дельный совет свое окружение. Клеветавшим на Бодхидхарму министрам был устроен грандиозный разнос, в ходе которого говорились такие слова, что даже видавшие виды гетеры в смущении опускали глаза. Костеря свою свиту, первое лицо государства надрывалось так, что аж стекла дрожали:
          – Эх, вы! Тоже мне, понимаешь, буддисты! Слепые вожди слепых! Среди вас пребывал мудрейший из мудрых, а вы этого и не заметили! Он пришел к вам как к своим, а вы его не приняли и не поняли. Вместо этого вы укали на него. Попробуйте мне еще только укнуть! Я вам так укну – полетят клочки по закоулочкам!
          И сняв ботинок и постучав им по подлокотнику трона, он наглядно продемонстрировал, как именно будут лететь клочки.
          Но больше всего император злился сам на себя – за то, что поддавшись общему настроению, повел себя как классический самодур. Как все импульсивные люди, он был крепок задним умом, и вслед за первичным всплеском эмоций им был предложен комплексный пакет мер, призванный исключить в будущем повторение подобных накладок:
          – Все замочные скважины немедля замазать! На анонимные письма больше не отвечать! Каждый донос основательно проверять – независимо от того, сколько на это уйдет времени после исполнения приговора!
          Желая как бы реабилитироваться в глазах Бодхидхармы, он задним числом пытался кривое сделать прямым, и с обычной своей импульсивностью при этом рвал и метал: городничий Лояня и Ян Хуан Чих были сосланы в Тмутаракань, храм Юнь-Нинь был разрушен до основания, все священные книги с картинками было велено изорвать, а всякому, кто осмелился бы повести за собой слепого, была обещана сотня плетей. Мучимый угрызеньями совести, он порывался даже к Будде подослать наемных убийц, но, к счастью, на сей раз его удалось удержать от еще больших глупостей, чем те, которые он уже успел натворить. 
          Однако, поостыв немного и рассудив, что Бодхидхарма не мог уйти далеко, У-ди снарядил погоню по горячим следам. Следы вели в монастырь Шаолинь. Из путаных показаний монахов следовало, что они, оказав Бодхидхарме радушный прием, упрашивали его поделиться с ними хотя бы частичкой своей мудрости, обещая в точности и с охотой исполнять все его предписания, а когда он не захотел удовлетворить их прошение, уговаривали его погостить у них просто так, и чем дольше – тем лучше. Но он, будучи по природе своей нелюдим, не согласился остаться ни на один день, и вместо этого забаррикадировался в пещере неподалеку.
          Выразив презренным жалобщикам и лгунам свое монаршее неудовольствие, идущий по следу У-ди приказал обыскать пещеру. Но там нашли только пачку индийского чая, непонятного происхождения углубленье в стене да поношенную сандалию на полу. Сандалию тотчас же разослали всем пограничным постам, приказав задерживать и препровождать в столицу всякого обутого на одну ногу странника, которому она окажется впору (не уточнив при этом, что в_т_о_р_а_я  н_о_г_а должна была быть босой). Через несколько дней дворец буквально кишел одноногими калеками, каждый из которых утверждал, что это он Бодхидхарма. Досадуя на тупость своих подчиненных, У-ди приказал гнать самозванцев взашей, а сам с головой ушел в философское наследие Бодхидхармы, где и затерялся на все последующие века.


ПРИМЕЧАНИЯ

*«О Светильнике и Свете» – неизвестный (мне) трактат Бодхидхармы.

*Недеяние – Вообще-то, понятие из даосской философии, хотя и в одном из буддийских канонов говорится: «Истина в том, что недеяние тем не менее является деянием, а деяние становится недеянием. Деяние является причиной недеяния, в недеяния нет ничего, что бы не участвовало в деянии». Все очень просто.

*Долгий марш - Вошедший в историю под этим названием беспрецедентный марш-бросок армии китайских коммунистов, приведший в конечном счете к образованию КНР.

*Большой скачок – предпринятая с подачи Мао Цзэдуна и основанная на голом энтузиазме кампания по скачкообразному укреплению индустриальной базы, сравнимая по масштабам разве что со строительством Великой Китайской стены и которую китайский народ вряд ли скоро забудет.

*Кулак во имя справедливости – одно из самоназваний участников так называемого Боксерского восстания в Китае в 1899-1901 гг., направленного против маньчжурской династии Цин, а также против засилья иностранных империалистов и миссионеров.

*Додзё – зал постижения пути.

*Узреть свою собственную природу – В трактате «О КРОВЕНОСНОМ СОСУДЕ» Бодхидхарма пишет: «Если стремишься найти Будду, надо узреть свою собственную природу. А если не узришь своей собственной природы, всю жизнь будешь опутан заблуждениями. Вот так.»