Дщери Сиона. Глава восьмая

ГЛАВА ВОСЬМАЯ
В фойе городского ДК «Труд» уже собирались ветераны Великой Отечественной войны.
Людочка и Нелли и еще несколько девушек из первой Рублёвской гимназии приехали на новеньком «Соболе». Людочка успела позабыть о своём проступке и как обычно задирала нос.
Нелли слегка нервничала. Она беспокоилась и за себя, и за Людочку. Головиной отчего-то казалось, что все будут слушать её, затаив дыхание, как обычно она слушала Розу Андреевну – немолодую, но очень опытную учительницу словесности.
Но пришедшие на торжественное собрание бывшие фронтовики не нуждались в девичьих наставлени-ях. Скорее это они могли бы быть экзаменаторами совершенно потерявшей чувство реальности девушки.
Людочка считала себя очень правильной девушкой. Безумство в доме Оболенских её больше не волно-вало, оно почти забылось, как забывалась наиболее странный, хотя и волнующий сон.
Инна так же не спешила напоминать этим двум об их проступке. Ей было достаточно щекотать память и вспоминать, как смешно подрагивали ягодицы Оболенской, или складывалась гармошкой кожа на животе у Головиной.
Людочка и Нелли были похожи на выброшенные в макулатуру книжки. Они теперь могли сколь угод-но громко кричать всем о своей исключительности, но могли вызвать только одну реакцию – исключение из школы.
И им бы не помогли толстые кошельки родителей.
Рано утром, Инна засунула в почтовые ящики по конверту. В них были самые мерзкие фотки, на них, за неумение Рахмана голые девушки были чересчур уродливыми, словно бы в огромном кривом зеркале. Лю-дочка даже казалась немного беременной, а Нелли напоминала исхудавшую пленницу.
- Вот полюбуются на вас родичи, тогда по-иному запоёте. А то, даже слушать противно, заливаетесь, как две канареечки.
Инна вдруг представила Людочку и Нелли в отделении милиции. А еще лучше в камере с настоящими, отпетыми преступницами. Ей ужасно хотелось увидеть страх в глазах Нелли. Или почувствовать, как дрожит опротивевшая за какой-то год Головина.
Когда Головина и Оболенская уезжала на свой бенефис, она молча кусала локти. Учителя посоветовали ей не позорить гимназию, и отправиться  домой. Инне не хотелось никого видеть. Кроме Рахмана. Тот не под-вёл, и очень скоро оба конверта с фотографиями были у неё.

Нелли и Людочка были рады. Что им разрешили не сдавать в гардероб их дамских сумок. Они были совсем незаметными – в этот день их освободили от занятий.
Людочка выглядела, словно кинодива тридцатых годов. Она старательно улыбалась, и эта улыбка каза-лась наклеенной – зубы Людочки напоминали клавиши игрушечного пианино, а напомаженные губы казались слишком сочными для школьницы.
В фойе становилось всё малолюдней. Старики проходили в зал, прижимая к груди подаренные им су-вениры и покачивая одинокими гвоздиками. Нелли с уважением смотрела на этих людей. Она вдруг представи-ла, как будет выглядеть лет через шестьдесят и невольно содрогнулась. Ей не хотелось стареть, хотелось наве-ки застыть в своей юности, как мухе в янтаре, застыть и стать вновь просто копией кэрролловской Алисы.
Первой по алфавиту предоставили слово Людочки. Она вышла на огромную сцену, похожая то ли на Иден, то ли Кэли, а то просто на чересчур молодо выглядящую блондинку. Положила папку на пюпитр и стала сбивчиво, но с апломбом зачитывать свои случайные мысли.
Людочке нравилось воображать себя героиней. Всё было похоже на занятие в драмкружке. Там всё было понарошку, а аплодисменты и пятёрки она получала настоящие.
Война, она совсем не так представляла её: война  казалась ей похожей на бесконечную компьютерное путешествие, где, правильно поступающий человек всегда оказывается в фаворе. И теперь она пыталась учить уму-разуму тех, кто был там наяву.
Людочка ожидала овации, но дождалась лишь пары хлопков. Ей хотелось крикнуть: «Хлопайте, я хо-рошая.  Что же вы не хлопаете!» - но страх показаться смешной заставил её собрать свои листки и удалиться в левую от неё кулису.
Нелли с тревогой смотрела на неё.
- Они ничего не поняли, идиоты. Они и тебя провалят.
Нелли вышла на сцену. Она шла, как по минному полю, понимая, что глуповатая Людочка уже нагово-рила глупостей.
Она положила свой доклад и стала, нет, не читать его, а просто спрашивать совета у стариков.
- Знаете я всегда думаю, способна ли я на предательство. Нет, не на подвиг. Кто думает, что он рождён для подвига, всегда совершит обратное.
Вот вчера в ванной я смотрела на своё тело, смотрела, и поняла, что люблю его. Что мне оно нравится. Нравит-ся настолько, что я верю, что я и есть это тело. И что теперь. Я видела документальные фильмы. Но ведь там не всё показано. Там не показано, многое не показано. Например, как человек теряет ногу или руку. Как его рас-стреливают. Я не видела этого. И я думаю, а смола я бы пожертвовать ногой или рукой, или ещё чем-то за кого-то другого, пусть и незнакомого мне лично. Может мне живот, или эти молочные железы для меня важнее дру-гого тела. Ведь когда будет больно ему, я, возможно, этого не почувствую, возможно. Буду радоваться, что це-ла, здорова.
Отец всегда пугал меня пленом. Говорил, что в него попасть очень легко. Легко стать чьей-то игруш-кой. Просто ты этого не замечаешь, как становишься ею. Тебе становится всё равно, что о тебе думают. Ты становишься зверем, а зверь не стыдится. Зверь только боится боли. Вот и я иногда боюсь боли. Меня никогда не били, и я боюсь боли, мне жалко своей попы, жалко нагого изнеженного тела. Жалко быть униженной и всем слишком понятной. Вы можете подумать, что я – сумасшедшая, но это так и есть. Я боюсь саму себя.
Нелли помолчала.
- И ещё я боюсь войны, боюсь, что именно мне придётся делать выбор, именно я буду должна решать за кого-то его судьбу. Вы скажете, что над нами светлое, чистое небо, что вы победили фашизм. Но я всё-таки боюсь. Простите.
С минуту зал молчал. Затем волна аплодисментов накатила на Нелли, словно девятая по счёту волна. Оболенская растерянно заморгала. Она вглядывалась в лица стариков и странно молчала, лишь время от вре-мени наклоняя голову в поклоне.
- Браво! – взвился чей-то тенорок.
Нелли извинилась и пошла на выход. Она вспомнила, что забыла свою папку, вернулась и вновь по-шла, стараясь лишний раз не краснеть.
Людочка стояла вжав голову в плечи. Казалось, что на её теле вот-вот образуется панцирь и она станет превращаться в худосочную и от того еще более комичную черепаху.
Нели вышла через дежурный ход. Людочка тотчас сделал к ней шаг.
- Нелли, я какать хочу, - как-то слишком по-детски шепнула она.
- Ну пошли в туалет.
Нелли вдруг перестал сердиться на Людочку. Головина вцепилась ей в руку и напоминала  теперь большую, но совершенно глупую куклу. Она даже не пыталась выглядеть более взрослой, напротив, всё её по-ведение было слишком наивно, и казалось, что Людочка лишь притворяется глупой. Привлекая тем к себе вни-мание окружающих.
Около дверей  туалета стоял немолодой человек. Он был рассержен и нервно курил.
 Заметив Людочку. Он двинулся к ней и стал громко и зло кричать на неё.
- Что вам надо? – спросила Нелли.
- Она знает. Она ведь всем нам в душу плюнула. Вот взяла и сказала, кто мы и что про нас люди дума-ют. А я в сорок первом добровольно на фронт пошёл. Только это мне не помогло. В окружении я попал, а по-том -  и в плен. Что, дерьмо. Шваль. Для тебя война игра, ты её дурочка такая не чувствуешь. А языком треп-лешь. Он у тебя без костей.
- Простите, она больше не будет. Нам надо…
Нелли не стала досказывать свою мысль, она просто заслонила подругу от ветерана и почти втолкнула её в спасительный санузел.
- Слава богу научилась на унитаз ходить. А то представь, что бы было, если бы он ещё горшок увидал.
- А я и раньше умела. Я просто прикалывалась. И никакую Зинаиду Васильевну я не боюсь. Я на неё срать хотела. Вот сейчас пойду, и насру.
Людочка нервно расстегнула свою красивую бледно-розовую сумку и стала искать упаковку свежих бумажных салфеток. Из сумки вдруг выпал серый конверт, он был толстым, и Нелли похолодела.
- Что это?
- Сегодня в ящике нашла.
- Я – тоже. Давай посмотрим.
- Да ну. Я сейчас покакаю, потом поглядим.
Людочка скрылась в кабинке. Ей было безразлично всё кроме своего ануса. Он был готов выпустить очередную партию продукции, и от этого было как-то мерзко и скучно.
Покакав и смыв небольшую горку фекалий, Людочка с каким-то брезгливым усердием провела по сво-ей поп салфеткой. Дефекация всегда вызывала у неё страх.
Пока Людочка оправлялась
, Нелли с какой-то тревогой думала о том, что может скрывать этот идиотски конверт.
 Она вдруг осознала, что та ночь им не приснилась, и что теперь за этот пьяный разгул придётся отвечать.

На фотографиях были просто тела. Нелли не узнавала ни себя, ни Людочку. Но понимала, что это именно они, скорее их сошедшие с правильного пути избалованные и почти не разу не поротые тела.
Нелли едва не вывернуло наизнанку. Она и не представляла, что способна на подобное.
- А если это в школе увидят. Тогда не Инну. А нас обеих с пылью смешают.
Она не хотела ходить, опустив глаза долу, и вздрагивать от брезгливо-строгих взглядов преподавате-лей. Не хотела ничего объяснять. Вся радость праздника куда-то улетучилась.
Среди фотографий затерялась записка. Буквы были явно вырезаны из газеты, и шрифт их показался Нелли знакомым.
«Это  же буквы из «Рублёвского вестника» - наверняка. Это всё Инка придумала. Так: «Принесите 9 мая к кафе «Чиполлино» триста долларов, и можете забыть о своих забавах. Мы уничтожим плёнку. Доброжелатели»
Людочка заглядывала через плечо.
«Меня Зинаида Васильевна убьёт!»
«А чего ты ко мне тогда припёрлась, и еще эту дуру притащила.
- Это ты первая согласилась в карты играть.
- А кто из нас первой разделась?
- Кто?
- Ты…
Людочка покраснела. Она вдруг вспомнила своё раздевание и стала красной, как помидор.
- Ладно, Попытаюсь достать, - смилостивилась Нелли.
- Где?
- У чёрта в бороде. А то нам  впрямь худо придётся. Ещё могут и из гимназии исключить.
Она засунула фотки в конверт, взяла за руку Людочку и, словно поводырь слепого, повела её Ии из туалета, и из ДК.