Мать солдата

Это была крупная женщина, молодая и миловидная. Мне она напомнила красавиц Рубенса и Кустодиева, но по сравнению с ними казалась чуть изящнее. Рано утром она поднималась со мною, пенсионером-лифтером, бывшим педагогом, в реанимационное отделение госпиталя, где лежал ее сын, приговоренный врачами к неминуемой,
неизбежной гибели.

- Один шанс из десяти тысяч, - сказал начальник реанимационного отделения, когда я спросил его о парне, к которому поднялась мать. - Только чудо может его спасти.
Женщина оставалась там долго, лишь вечером она позвонила, вызвала лифт. Я видел глаза ее, они оставались все теми же: бездонно-синими, холодно-сдержанными, но уверенно спокойными. Никакого волнения женщина не проявляла. Я не удержался и спросил:
- Ну, как дела?
- Плохо, - ответила она тихо, - придется мне остаться здесь. Сейчас позвоню мужу, чтоб оформил мне в совхозе отпуск для ухода за сыном. Нельзя мне уезжать никак.

Красавица-мать попрощалась со мною все так же спокойно. Я не выдержал и вновь заговорил, желая подбодрить ее:
- Раз вы здесь, я уверен, что все будет хорошо у вашего сына.
- Конечно! Он поднимется: я не оставлю его, пока не подниму.
Спокойная сила ее уверенности удивила и взволновала меня, видевшего не одну смерть, не одно горе, но так и не сумевшего притерпеться и тем более привыкнуть к гибели молодых парней, бессильных противостоять
последствиям тяжелых ранений и злых заболеваний.

Я знал, что наш госпиталь считается одним из лучших, я уважал врачей, но и их стараниям, считал я, есть предел, перешагнуть который медицина еще не может пока.
Прошла неделя. Ко мне в лифт вошла молодая женщина в белом халате.
- Здравствуйте. В реанимацию.
- Вы врач? Я вас не видел ни разу.
- Не удивительно, я не врач, я психолог.

Возвращалась она через час вместе с матерью солдата. Они оживленно беседовали.
- Это очень правильно. Муж ваш добавит ему уверенности, - говорила психолог.
Оказался богатырем отец солдата. Лицо его дышало добротой, благородством и такой же, как у жены, спокойной уверенностью сильного, хорошего человека. Лишь где-то в глубине взгляда угадывалась тщательно скрываемая тревога.
- Сын у меня там, в реанимации. Жена все при нем, все при нем. Эх-х, у нас их пятеро, Иван - старший. Все дети дороги, сами знаете. Но Ванюша - первенец, помощник. Эх-х, надо приободриться, приосаниться, вдохновить его.
Он уехал в тот же день: комбайнер, работа в поле не ждет ...

- Симпатичный муж у вас, - сказал я женщине искренно.
- Да, таких, как мой, не так уж много на свете. И любить умеет, и работать. И понимать.
Она сияла. И сияние глаз ее лучше слов поясняло, какая великая любовь греет ее душу.
Кто-то снизу вызвал лифт. Это была женщина-психолог.
- Здравствуйте. В реанимацию.
- Здравствуйте, уважаемый психолог. Можно задать вам вопрос?
- Конечно.
- Что вы делаете у постели Вани?
- Помогаю ему и его матери.

- И только?
- Кем вы были до пенсии?
- Преподавал литературу и русский.
- Гм. Чувствуется. А я-то приняла вас за экс-следователя. Вы не ошиблись, не только помогаю: меня интересует и сам процесс влияния материнской любви на безнадежно больного и - не сглазить бы, тьфу- тьфу! - на победу его в борьбе за жизнь.

- Как Иван? - спросил я спустя несколько дней начальника реанимационного отделения, стройного усатого майора медицинской службы, дворянина по происхождению и игрока в гольф.
- Чудеса случаются и в наше время: идет на поправку. Ситуация теперь быстро улучшается. Прогноз явно хороший.
- Не сглазите?
Майор постучал по деревянной дверце кабины лифта и улыбнулся:
- Сегодня я в гольфе буду лучшим: я ведь кое-чему научился у этих людей, поверьте.

Вскоре я уже впускал в лифт каталку, на которой лежал Иван. Он был не тот бледный, слабо стонущий полутруп с закрытыми глазами, который поднимали в реанимацию месяц назад: глаза сияли молодой радостью жизни, с уст не сходила мягкая улыбка.
- Дед, - шепнул он мне, - помнишь, как я подыхал, а вот видишь ... Да если б не мама ...
Но тут же приложил палец к губам: в тесную кабину моего лифта, почти заполненную каталкой, весело втискивалась кустодиевская красавица.