На тундре

- Берлога. Бэр…р…лога. Сладостно звучит! Сейчас бы залезть в берлогу и «никого не видеть, никого не слышать». И, что, это, мы так устаем? С чего? «Ничего не хочется, и деться некуда». Сказать можно и похлеще.
Кажется, я задремал, хотя  был уверен, твердо знал, что не сплю. Раздался  явный стук копыт по твердой дороге. Я видел, как двое на лошадях  двигаются вдоль реки, низкое, как потолок квартиры небо, палатки  оказались вдруг на другой планете, а снежные хребты далеких Уральских гор провалились куда – то, и холодное яркое солнце стояло прямо перед глазами. Река называлась Кара.
- Стой.
Звук, как – будто нож уронили. Лошади останавливаются. Люди сползают с седел. На часах – четверть четвёртого. Туман, и, кажется, сумрачно, но солнце не заходит за горизонт. Вокруг лошадей и людей гудит комариное облако. Предутренний холод вызывает дрожь. Они закуривают. Лошадей облепило комарье. Размазывая кровь и грязь ездоки втирают остатки диметила в морды, грудь, бока лошадей. Постояв, взгромождаются на седла, плотнее заворачиваясь в жестяные плащи. Становится теплее. Комары слета ударяются о плащи, подобно каплям дождя.
- К началу работы почты успеем?
- Должны.
Лошади не дожидаясь команды, начинают движение. Мгла седеет. Чтобы развлечься лошадей пускают на рысь. Покорные лошадки нехотя рысят и переходят на шаг, не дожидаясь команды.
-А, чертовы коняги.
И начинается дикий галоп с руганью и криками. Но, галоп этот быстро стихает и лошади плетутся шагом, сами, выбирая дорогу между кустов и кочек. Ездоки не обращают внимания на собственную ругань, как не смотрят на чернеющую тундру, ощущая озноб и морось, затекшие ноги и уставшие плечи, стараясь отвлечься затяжками последнего табака.
Моросящая сырость, дремота вызывают мрачные видения.
Тундра тянется медленно и ровно.
  Уже неделю, как отряд, закончив маршрут, вышел на условленное место, куда должен был выйти другой геологический отряд. Туда же, заранее должны были самолетом забросить продукты и организовать лабаз. Но ни отряда, ни лабаза не оказалось. Уже двенадцать дней, как кончились продукты.
Смешно сказать «кончились продукты». За стол садятся – каждому по куропатке и по  хариусу. Мало? Бери ещё. Но, сваренные без соли и съеденные без хлеба и уже через пять минут опять мысли о еде.
Ни соли, ни хлеба, ни масла. Нет «с голоду» никто не умирал. Рыбы и куропаток было «навалом». Хариусов, считай, десятками снимали с каждого переката. Куропаток стреляли, не слезая с лошади. Хариусы лежали на мерзлоте, подо мхом, живые плавали в сооруженном у берега из камней аквариуме.
 Начались вкусовые галлюцинации. Я мечтал, что когда «выйдем к людям» я наемся…. сухого компота со сливочным маслом. Когда, потом, много времени спустя я вдруг вспомнил об этом, мне от одной только мысли о таком блюде сделалось дурно.





Снова окрик. Лошади останавливаются. На тропе разложена, на просушку сеть, стоят весы, возле весов гири. Появляется человек. Как из – под земли. Он в белой рубашке и в галифе, но босой. Рыбака зовут Венко. Поговорили, покурили, отказались от приглашения и пошли дальше.
От стоянки рыбака до поселка, куда они направляются, дорога проложена гусеницами вездеходов и тракторов. Начинается дождь, мерный и нудный. Дождь усиливает ощущение сонливости.
В семь часов утра они были в поселке и стучались в первый, встретившийся дом.
Поселок Холмерю, стал почти городом. Поделенный на две части – «Постоянный» и «Аварийный» он расположился на двух невысоких холмах и дождливым, промозглым утром выглядел серым, грязным и зловещим. Терриконы, трубы, каменные здания, оставленные лагеря заключенных. Лагеря заключенных – бараки, обнесенные столбами с обрывками колючей проволоки. Прошло пять лет после марта 1953 года. Людей распустили, а лагеря оставили догнивать. И теперь они медленно утопают, уходят под землю. Тундра засасывает их.
Люди исковеркали Природу, и, уходя, не убрали за собой.

Дозвониться до Воркуты, до воркутинского Геологического Управления удалось только во второй половине дня. Руководство обещало срочно выслать «борт с продуктами и указаниями». Довольные, что так удачно получилось и не придется добираться до Воркуты, на всякий случай, не полагаясь на обещания, прикупили продукты, газеты, взяли водки, сигарет, и, не задерживаясь, вышли в  обратный путь, решив отдыхать у рыбака.       

Теперь тундра не казалась мертвой. Все ожило. С вершины холма, при выезде из поселка, когда поселок остался за спиной, было видно, как изумрудная под солнцем тундра заканчивалась где – то далеко за заснеженными хребтами Урала. С высоты кричит коршун.
Пока расседлывали и треножили лошадей, Венко разжигает костер. В рваной шапке, в валенках он суетиться, ставя на врытый в землю стол хлеб, сахар, масло. Достает из ямы малосольную нельму (нельма ловилась по озеркам, на которых Венко рыбачил).
Все хозяйство размещается на поляне, окруженной зарослями ивняка.
Костер сложен на краю поляны у тропы так, что сквозняк создает тягу, как в печной трубе и огонь костра горит ярко и буйно.
Потом мы долго сидим у огня. Жар приятно нежит лица и босые ноги. Допивая по третьей кружке чая, мы обсуждаем новости.
Венко сидит у стола и голова его видна через костер. Он смотрит маленькими глазками, еще мутными с похмелья. К столу, осторожно приближается лошадь. Венко скармливает ей хребты соленой рыбы. Лошадь придвигается ближе, тянет шею, напрягая спутанные передние ноги, и ищет губами. Одолевает дремота. Она еще приятнее от сознания, что скоро можно будет лечь и спать.
- Ты из Москвы? Спрашивает Венко. Напарник мой уже раньше встречался с рыбаком и участия в разговоре не принимает.
- Я тоже был в Ленинграде. …  В Эстонии. …  Потом сидел.
Его голос звучит не реально, и, кажется, что и Москва, и Ленинград так далеки, как могут быть далекие не существующие, сказочные города.
На поляну выскочил заяц, посидел столбиком, вопросительно подвигал ушами, косясь на людей, и скакнул в кусты. Появление зайца развеяло дремоту от неторопливого голоса Венко, который был рад поговорить с новым человеком и рассказать про то, как он




блуждал в пургу, про то, что оленеводы взяли на дальней протоке его сеть в позапрошлом году, про рыбу, про город. Про то, как он попал в заключение, Венко не рассказывает.
- Тут еще кулик у меня жил. Со стола клевал. Убили. Начальники с шахты приезжали на вездеходе. Рыбу ловить. Выпивали. Из дробовика убили. Ручной был. Рукой можно защитить, а они из ружья.    
Время к вечеру, судя по положению солнца. Спать. Мы  залезаем в берлогу рыбака. Логово устроено на высоком сухом берегу над озером. Яма накрыта досками, сверху толь прижатый дерном. Вползти можно на животе, можно сидеть согнувшись. Можно вытянуться во всю длину на мягком тряпье из одеял и телогреек. Вход занавешивается тем же толем, и ты наслаждаешься полной темнотой впервые за долгое время полярного лета, и тишиной. Мышцы начинают петь и как – будто оттаивают. В мозгу мелькают сполохи и звездное небо. От сознания того, что, совсем рядом над тобой сверкает солнце, а ты погружаешься в космическую черноту, возникает не объяснимое чувство. И вдруг слышишь голос (Ха, ха!) «я покажу вам небо в алмазах». 
 Мы «проспали всю ночь» и «половину дня» (судя по часам). Пока спали пролетел борт в сторону лагеря геологов и потому Венко нас не будил. Теперь можно было не торопиться. Распростились с рыбаком, укрепили рюкзаки, и были в лагере к «вечеру».
Опять те же места, но под косыми лучами солнца светлого без туч неба. Вытягиваются тени. Кружит коршун. Воздух чист и кажется пресным. Из – под ног лошади вылетает куропатка. Выстрел. И снова тундра, солнце, небо, шум реки на перекатах и если посмотреть кругом «от горизонта до горизонта», далеко впереди видны белые, снежные горы Урала.