10

-10-

Всего пару недель назад моя личная жизнь была фактически мертва. Теперь же я с восторгом замечаю, что на некогда девственно-белых страницах моего ежедневника синеет несколько заметок о назначенных встречах. Конечно, ничего особенно увлекательного, но сами понимаете, на безрыбье... При желании я мог бы даже запланировать ужин с Уильямом Купером – он оставил Фрэнку несколько сообщений, но желания встречаться с этим старым бледным членом у меня нет. До сих пор от ужаса волосы по всему телу дыбом встают, как только вспоминаю, что Купер касался меня во всех местах. К тому же Фрэнк сказал, что всякий раз, разговаривая с Купером, давился от смеха, и, наверное, тот слышал, как Фрэнк хрюкает, подавляя смешок (“прости, Даниэль, ничего не мог с собой поделать”). Так что старому тигру не на что рассчитывать. Ррррр. Гадость-то какая – даже думать о нём противно.
И вот я с лёгким сердцем вприпрыжку бегу к телефону – кто-то позвонил в одиннадцать утра. Лёгкость в ногах и на сердце объясняется следующим:
1) моя личная жизнь пробуждается от долгой зимней спячки;
2) вчера Луиза сообщила мне наиприятнейшее известие – Ганста, также известный под именем Адриан, попросил у неё номер моего телефона. На что я ответил: “Неплохо”, а Луиза добавила: “Очень даже неплохо” – и спросила, не интересуют ли меня его возраст и фамилия. Я сказал, что нет, поскольку женщина, мечтающая сделать ЭТО раком с Паровозиком Томасом, просто не может дать дельного совета по части мужчин.
И потом, меня совершенно не волнуют ни его фамилия-имя, ни возраст. Главное, что он симпатичный, по крайней мере, если его побрить. И переодеть. Вероятно, обладает хорошим чувством юмора. И с ним не соскучишься, ведь он такой знаток молодёжной моды, ди-джей и ведущий на радио. Я всё время твержу Фрэнку, что нужно не отставать от времени, следить за модой. На что он неизменно отвечает: “Мечтать не вредно”. Это обычно после того, как я прошу его втолковать мне, почему облитые краской и прибитые к полу джинсы считаются большой эстетической и культурной ценностью. Я и с Домиником часто спорил на эту тему.
Да, возможно, я ничего не понимаю в Молодых (сорок – это молодой?) Английских Художниках, но зато готов попытаться развить у себя вкус к музыке Гансты. Хотя, честно признаться, вчера я слушал его шоу по радио и не понял ни слова из того, что он сказал. Он изъясняется на каком-то неизвестном мне диалекте, лишь отчасти похожем на английский. Может быть, я просто слушал вполуха, поскольку одновременно разговаривал по телефону с Хани. С музыкой у меня вообще дело швах, поскольку я вырос на Билли Холлидей, Клоде Франсуа и Сильви Варган. (Мой любимый Клод, или, как его называли, Кло-Кло, умер от удара током, когда засунул в ванну подключенный фаллоимитатор. По-моему, в день его похорон был объявлен национальный траур.) Но он – в смысле, не призрак Клода с вибратором в заду, а Ганста – наверняка смог бы мне втолковать все тонкости современной музыки за ужином в каком-нибудь французском ресторане. Все-таки имя у него французское – Адриан, – ещё одно очко в его пользу.
Звонит телефон: наверняка это он, Адриан.
– Так-так, – говорит неопознанный голос, – мистер Мидхерст.
– Доминик, это ты? – Нет, вряд ли. Мой бывший сейчас в Токио, но больше меня так никто не называет. За исключением официальных лиц. Усиленно перебираю в уме, кто мог бы мне позвонить в одиннадцать утра.
– Не-ет, – елейно тянет голос. – Не угадал.
– Я не знаю, кто вы, – искренне говорю я. Наверное, кто-то из “официальных лиц”. – Газовщик? Электрик? Рекламный агент? Если да, то спасибо, у меня всё есть.
– Нет. – Звучит это уже не так самоуверенно.
– Намекните, – вздыхаю я. Ненавижу такие телефонные интриги; кроме того, мой собеседник вполне может оказаться психом-маньяком.
– М-м-м, – хрипло мычат мне на том конце провода. – Ррррр.
Господи! Только не это! Купер. Не может быть! Невыносимо. Может, мне просто повесить трубку? Нет, нельзя, это грубо. В конце концов, бедняга дал то, что мне требовалось, и он не виноват, что у него бледный пенис, да и сам он немного странноват. Но как он узнал мой номер телефона? Наверное, от Изабеллы. Боже мой.
– Ой! – Захлопываю открытый от ужаса рот и заставляю себя улыбнуться. – Здравствуйте.
– Притворился, что не узнал меня, решил поиграть, да? – мурлычет Купер, к которому мигом возвращается самонадеянность. Так и кажется, что сейчас добавит: “Шалунишка”. Он понижает голос и томно хрипит: – Если подумать, ты и тогда со мной хотел поиграть. Развратная штучка.
Думаю, что в тот момент доктор Купер решил, что общается по телефону с настоящей живой свиньей, потому что я выдаю громкий, ужасный и безусловно свинячий хрюк – крайне неприличный звук, полное впечатление, что кто-то громко выпустил газы.
– Хрррррррю, – поспешно добавляю я для большей сексуальности и задыхаюсь от смеха.
Тишина. Потом:
– Эй. С тобой всё в порядке?
– Хааааааа. – Стон вырывается ненамеренно, просто я все ещё не в состоянии нормально дышать.
– О господи.
Всё, сил моих больше нет. Кладу трубку на журнальный столик и сгибаюсь пополам, свесив голову к полу. Меня пробирает смех. Так я стою с полминуты, хватая ртом воздух, словно курильщик, докурившийся до рака лёгких.
– Прости, – хриплю я, наконец, в трубку. – Не знаю, что на меня нашло.
– А я знаю, – воркует Купер.
Боже мой, как неловко. Может, я и не собираюсь снова встречаться с Купером, но вовсе же не хочу, чтобы он считал меня свиньей в полном смысле этого слова.
– Не будем об этом, – говорю я, прочищая горло, которое всё ещё побаливает. – Чем занимаешься?
– Вспоминаю нашу ночь, – вкрадчиво шепчет он.
– Хм, – уклончиво отвечаю я.
– Я знаю, что это было... – В его голосе снова слышатся похотливые нотки.
– Хм? – повторяю я, поскольку всё ещё не нахожу в себе сил изъясняться словами.
– Тот странный звук...
– Прости, – быстро перебиваю я, – мне нездоровится. Болен. У меня горло болит. Иногда мне трудно дышать.
– Ерунда, – ласково говорит он. – Этот звук я уже слышал. Догадываешься когда?
– Нет, – почти шёпотом, сжимаясь от страха, отвечаю я. Что бы он сейчас ни сказал, я наверняка снова не смогу сдержать смех.
– Когда ты кончал, – рычит он. От шока я чуть не роняю трубку.
– Что? Что ты сказал? - Купер довольно смеётся.
– Когда ты кончал, – повторяет он, – то есть когда у тебя был оргазм, ты хрюкнул.
– Не хрюкал я!
Господи, этот мужик что, совсем свихнулся?
– Уверяю тебя, хрюкал.
– Может быть, я и стонал, когда у меня был оргазм, Уильям, но уж никак не хрюкал. Что за вздор? Надо же додуматься до такого. Полный маразм! Не было, не было этого!
– Ты и сейчас, только что, тоже кончил, так ведь? – продолжает он, игнорируя мои бурные возражения.
– НЕТ!!! – ору я в полной ярости. – Нет, нет и ещё раз нет! Какого чёрта! Я не кончал. Так, хрюкнул нечаянно. И могу тебя уверить, что я никогда, слышишь, никогда не хрюкаю во время оргазма. Какая абсурдная мысль! Как ты вообще смеешь звонить мне и говорить такие мерзости, будто я визжу свиньей во время оргазма? Как ты посмел, Уильям?
– Успокойся, – отвечает Купер растерянно. Кажется, он не ожидал такой реакции. – Я всего лишь сказал правду, которая мне известна.
Всё это время я в бешенстве носился взад и вперёд по комнате, а теперь сижу, оцепенев от ужаса.
– Уильям?
– Мистер Мидхерст?
– Зови меня Даниэль. В конце концов, мы с тобой трахались.
– Это я прекрасно помню.
– Послушай, ты серьёзно? В твоих словах есть хотя бы грамм, унция, крупинка правды? – Я почти готов расплакаться. Мне этого никто раньше не говорил, что я хрюкаю. Может все мои проблемы из-за этого?
– Что ты, сам того не замечая, хрюкнул в момент, скажем так, кульминации нашего акта?
– Да, – шепчу я.
Сам того не замечая? Не замечая?
– Боюсь, что да, – весело отвечает Купер. Трубка выпадает у меня из рук – медленно, почти как в кино.
– Даниэль? – доносится голос Купера с пола. – Алло?
Я поднимаю трубку.
– Клянись жизнью, клянись своим членом.
– Клянусь, – с готовностью отзывается он. – Но на твоём месте я бы не стал так расстраиваться. Некоторые вообще могут обмочиться во время оргазма, а бывает, что во время оргазма вопят, как ослы. Я знавал немало мужчин, которые в такой момент кричат “папа”.
Если Уильям пытался меня успокоить, то вынужден констатировать факт, ему это не удалось - я совсем расклеился.
– Мне кажется, – говорю я, отчаянно пытаясь вернуть себе хотя бы часть достоинства, – что я бы об этом знал. Ведь это же моё собственное тело и мои собственные звуки.
– Скорее всего. Вообще-то я позвонил, чтобы пригласить тебя на ужин.
– А что ты имел в виду под “сам того не замечая”? Что я хрюкал и хрюкал не переставая?
– Нет, насколько я помню, только один раз. Я знаю один итальянский...
– Я тебе перезвоню. Мне надо идти. – У меня от напряжения желудок свело и в голове зашумело.
Боже мой! Я хрюкаю во время оргазма. Всё пропало!
Я сжался в комок рядом с телефонным столиком. Думаю, за всю свою жизнь мне ещё никогда не было так стыдно. Однажды, ещё в детском саду, я описался и даже сейчас, тридцать пять лет спустя, всё отчетливо помню: ярко-жёлтая струйка звучно стекала на линолеум в полной тишине, а ребята из нашей группы стояли рядом и смотрели. Тогда мне было очень стыдно. Да, признаюсь, иногда я был не слишком добр и тактичен с другими людьми, но, по крайней мере, меня после мучила совесть. По отношению к своим родителям у меня тоже двоякие чувства, но, право слово, никто не любит своих родителей безоговорочно. Ничто, ничто из всего мной совершенного в этой жизни не могло бы повлечь такого нелепого наказания. У Господа Бога там что, совсем крышу снесло?
Я забираюсь в постель – потому что ничего другого в голову не приходит, и выпиваю успокоительного. Первая мысль – позвонить всем мужчинам, с которыми я когда-либо спал и чьи номера телефонов знаю, и спросить напрямую. Пока действует успокоительное, шок будет не таким сильным. Но я не знаю их телефонов, за исключением номеров Доминика и Руперта. Доминик сейчас спит в Токио, а Руперт будет здесь завтра. Вот когда приедет, тогда и спрошу.
Этого просто не может быть. Иначе кто-нибудь уже обязательно сказал бы мне.
Обязательно.
Боже мой.
Мне приходится выбраться из своей берлоги, потому что надо покормить Элизабет – Мэри только что привела её из детсада (сегодня я был бы не в силах вынести присутствие Мардж). Она сидит за обеденным столом и лепит колечки из пластилина (“Ой, улитки”), пока я стою у плиты и разогреваю курицу с рисом, которую вчера приготовил Фрэнк. У меня до сих пор сводит желудок и подмышки от ужаса чешутся нестерпимо. Я готов расплакаться. Нет, честное слово. Мало того, что я горю от стыда, я теперь никогда больше не смогу заниматься сексом.
Нет, не совсем так. Есть, конечно, выход. Можно выучить азбуку глухонемых и найти себе подходящего партнера. Лучше ещё и безрукого – чтобы он не мог написать правду обо мне. Но разве найдёшь этих безруких глухонемых, когда надо? Я уже почти рыдаю.
– Эй, – окликает меня Фрэнк, входя в дом из сада. – Что случилось? Отчего такое печальное лицо? Привет, милая, – говорит он Элизабет, потрепав её по пухленькой щечке.
– Пйивет, – радуется она.
– Нормальное лицо, – отвечаю я и натянуто улыбаюсь, дабы подтвердить, что я в прекрасном расположении духа и счастлив, как воробей в весенний день, чик-чирик! – Как дела на работе, дорогой?
– Фозерингтон из отдела финансов – такой зануда, – отвечает Фрэнк (всегда-то он понимает шутки). – Тут для меня хватит или мне бутер перехватить? – Потом заглядывает в холодильник: – Сок?
– Да, пожалуйста, достань для Лизы. Еды полно, и вообще – ты же её готовил, так что имеешь на неё полное право.
– Отлично. – Фрэнк достает тарелки и надевает Элизабет клеенчатый нагрудник. – Готовишься к завтрашнему вечеру?
– А что будет завтра вечером?
– Завтра вечером будет пятница, Даниэль, и мы с тобой идём развлекаться.
– Ах да. – Я вспоминаю, как обрадовался, когда Фрэнк предложил мне пойти с ним на вечеринку и научить искусству флирта. Сейчас кажется, что это было тысячу лет назад, в далеком прошлом, до того, как моя сексуальная жизнь потерпела крах.
– Сначала намечается тусовка в Шордиче, потом вечеринка в Сохо, а потом, если тебе к тому времени ещё не надоест, можно податься на Олд-стрит.
– Знаешь, приезжают папа и Руперт. Мне неловко оставлять их одних.
– Даниэль, – сурово говорит Фрэнк, – я сам слышал, как ты их предупреждал, что вечером тебя дома не будет.
– М-м-м, – облизываюсь я, – потрясающе вкусно. Ты добавил сюда кардамон?
– Да, и корицу.
– Ты здорово готовишь. – Я наваливаю себе ещё риса. – А почему ты никогда не готовишь для своих женщин?
– Потому что еда их не интересует. И не увиливай.
– Хорошо. Насчёт завтра. Я не знаю, Фрэнк, смогу ли пойти.
– Почему? И почему ты такой красный?
– Потому что переполнен благодарностью и уважением к тебе.
Фрэнк закатывает глаза.
– Правда, Фрэнк, насчет завтра я ещё не решил.
– Дорогой, ты падаешь в моих глазах.
– Я могу встречаться только с глухими, – шепчу я, опуская голову. – Или с безрукими немыми. Да всё нормально, и похуже бывает. Фрэнк, у тебя нет знакомых глухих мужчин? Пожалуйста, это очень важно. Правда, это сильно сужает круг поиска партнера.
– Ты что, обкурился? – у Фрэнка от удивления округляются глаза. – Несёшь какую-то чушь.
Я смотрю на Элизабет, которая пытается одной рукой есть рис, а второй гладить пластилиновую “улитку”.
– Я...
– Что, Даниэль? Ты заболел? Мальчик мой, ты о чём?
– Я... это... ну, то есть... – Нет, я не могу ему сказать. Мне так стыдно, что уши горят и в трубочку сворачиваются.
– Так что? Ты это, или то, или совсем того? Говори же, Даниэль!
– Я не могу тебе сказать. То есть могу, но потом мне придется тебя убить.
– Да что с тобой? – он начинает злиться.
– Я издаю ужасные звуки во время оргазма, – выпаливаю я со всхлипом – чёрт, не хватало ещё расплакаться перед Фрэнком.
Фрэнк ставит на стол стакан с соком и смотрит на меня с открытым ртом.
– Только не смейся, умоляю тебя, – театрально хнычу я.
– Я и не смеюсь, – уверяет он, но уголки губ уже ползут вверх, и от бессилия я кидаю в него комочек риса.
– Какие звуки?
– Я... я... хрюкаю.
– О господи! Господи, боже мой.
Он старается сохранить серьёзное и сочувственное лицо, но не слишком удачно – я прекрасно вижу, что он готов расхохотаться.
– Слушай, у меня жизнь на глазах рушится, – скорбно говорю я. – Попытайся хотя бы сделать вид, что тебе меня жаль.
– Хрюкаешь? Вот так? – Фрэнк издает смачный хрюк.
– Да, наверное.
– Что, вот так прямо и хрюкаешь? – Он хрюкает три раза подряд, с каждым разом всё громче, и потом с недоверием таращит на меня глаза.
– Пятачок, – говорит Элизабет с набитым ртом. Потом тоже хрюкает, разжёванная курица разлетается по всему столу, и Лиза хихикает. Смешно ей.
– Элизабет, я этого не говорил. – Фрэнк уже откровенно давится от смеха. – Хрю. Хрю, хрю. ХРЮ!
Тут к нему радостно присоединяется Лиза, и вскоре кухня уже напоминает шумный свинарник.
– Да уж, – успокоившись, говорит Фрэнк, – утончённый кавалер. Парижская штучка.
– Забудь, Фрэнк. – Я стараюсь оставаться невозмутимым и серьёзным, но на самом деле готов сквозь землю провалиться от стыда. И зачем только я ему сказал? Такое чувство, что меня ударили по лицу.
– Даниэль?
– Пожалуйста, не начинай. Зря я тебе рассказал. И вообще, в бессознательном состоянии человек за свои действия не отвечает...
– Хрррррю, – грубо перебивает меня Фрэнк. – Хрю-хрю.
– Зато ты за последние три месяца как минимум одной женщине кончил прямо в глаз, так что мы с тобой квиты.
– Чушь собачья, – начинает Фрэнк, но я не даю ему договорить, потому что твёрдо знаю – прямо в глаз и кончил.
– У меня есть неопровержимое тому доказательство – я слышал это собственными ушами. Поэтому давай договоримся вести себя как взрослые люди. Да, нам известны нелицеприятные факты из жизни друг друга, но мы постараемся о них забыть.
Фрэнк почистил яблоко для Элизабет и теперь рассеянно кормит её. Но видно, что он сейчас не о яблоке думает.
– Но, Даниэль, откуда ты об этом знаешь? Тоже слышал собственными ушами?
– Конечно, нет. Я в такие моменты как бы отключаюсь. Разве во время оргазма ты себя контролируешь? И уж тем более никому в голову не придет вслушиваться, какие звуки он издает.
– Тогда ты не можешь знать наверняка.
– Кое-кто мне об этом сказал.
– Кто? Этот кто-то наверняка пошутил.
– У этого кого-то напрочь отсутствует чувство юмора. К тому же это и не смешно. И, как я уже сказал, забудем об этом, хорошо? Давай поговорим о чём-нибудь другом. Например, что мне завтра надеть?
– Дедуля, – бормочет Фрэнк, будто его осенила гениальная догадка. – Тот дедок, с которым ты переспал.
– Да, Холмс, вы угадали. Браво. А теперь можем мы сменить тему?
– Ну и зверинец у этого старикана был. Тигр переспал с поросёнком.
– Фрэнк! – кричу я, а Элизабет вслед за мной: “Фыэнк!”
Фрэнк молчит, с перекошенным лицом продолжая кормить мою крестницу яблоком. Я вижу, что он едва удерживается от истерического припадка – от усилий не заржать того и гляди глаза из орбит выскочат. Я бросаюсь к раковине и с остервенением принимаюсь за тарелки. Чувствую взгляд Фрэнка на своей спине.
– А кто-нибудь еще, Доминик например, говорил тебе об этом?
– Нет.
– Никогда?
– Нет, никто никогда не говорил мне: “Даниэль, ты орешь как свинья недорезанная, когда кончаешь”. Странно, правда?
– Не сердись, Бейб. Скорее всего, это случилось с тобой всего один раз.
– Сомневаюсь. И не называй меня “деткой”, будто я шлюха какая. – Я снимаю с Элизабет слюнявчик и поднимаю её на руки.
И тут Фрэнка прорывает. – Я это сказал не в смысле “детка”, а в смысле... – гогочет он.
До меня, наконец, доходит.
– Да-да, Бейб, так звали поросенка в кино. Ха. Ха. Обхохочешься, как смешно. Мы с Элизабет пошли готовить комнаты для гостей, – сообщаю я с достоинством. – И, между прочим, это была очень злая шутка.
Поднимаясь по лестнице, я слышу, как Фрэнк сначала громко хохочет, потом заходится непристойным гоготом. Слышу, как он хлопает себя по бедрам. Потом что-то роняет. Да он там просто обезумел от смеха.
– Хью, – тихо хрюкает Элизабет, уткнувшись мне в шею. – Ой, паасенок.
– Нет, милая. Ох, поросёнок. Ох, как стыдно поросёнку, – говорю я печально.