(постап - no mutants - no nuke - survive after epidemy)
INTRO
Как же быстро все поменялось-то, а? Ни за что не поверил бы, что такое может быть, стой я на этой самой площади перед входом в рынок еще года три назад. Даже во сне не привиделось бы. А снял бы кто про это кино, сказал бы – полная чушь. Наш мир, несмотря на мертвящие душу приговоры всех этих оракулов-шарлатанов, предсказывающих что вот в следующем-то году уж точно случится непоправимое, он ведь вечен. Сколько б такие шарлатаны не состригли бы денег с легковерного люда, все по-прежнему идет своим чередом, как и шло раньше. И не захватывают нас инопланетяне, и не начинается третья мировая, и не падает на нас астероид. Наш мир незыблем. Да, чего таить, он здорово подгнил по краям, скользиной плесени местами покрылся, там-здесь требует оперативного вмешательства, но ведь на поверку-то он непреходящ! Где-то рвутся мины, где-то трясет по восьмерке Рихтера, где-то волной накрывает – ничего удивительного, обычная чистка. Это происходило всегда. Сводки за сводками, новости за новостями, горячие сенсации и редкостные кадры. Это всегда случалось, информационный поток всегда был насыщен леденящими сознание сценами природных катаклизмов и еще более ужасающими действиями людей. Правда, случалось все это где-то там, далеко от твоего дома, с кем-то другим, кого ты не знаешь и кого тебе, если не лгать самому себе, не так уж и жаль. Не так ли?
Ведь признайся, если долго ничего подобного не случалось, то становилось даже чуточку скучно. Быстро устаешь от каждодневного жевания постной политической овсянки, приправленной разве что пряностью ежедневных бытовых проблем неизвестных тебе людей. Нужно что-то этакое неформатное, чего не видишь каждый день. Или больше того – которое последний раз случалось самое меньшее сто лет назад. Чтобы потрясло тебя до глубины костного мозга, вынудило прильнуть к экрану монитора и, перелистывая страницы популярнейших информационных веб-сайтов, утешаться, что это случилось не с тобой.
Ибо сложно поверить в то, что когда-нибудь "чистка" коснется и твоего дома. Сложно поверить в конец света стоя просто на рыночной площади и ощущая себя частью беспрестанно копошащейся живой массы. Ведь оглянись – здесь шумно, как в улье. Разве это когда-нибудь сможет смениться полевой тишиной? В глазах рябит от ярко-пестрых убранств тысяч людей, наполнявших собой город. Разве можно поверить, что здесь будет пусто? Смотри, разве вся эта органическая налаженность когда-нибудь была иной? Разве было когда-нибудь иначе? Разве не всегда молодые спешили к троллейбусным остановкам, опаздывая на учебу? Разве не всегда болтающиеся по городу бездельники, запустив руки в карманы штанов, метким взглядом выискивали в толпе лошков? Разве не всегда бабульки, поражаясь ценам на рынке и беззвучно шевеля губами, продвигались вдоль овощных рядов с лукошком на локтевом изгибе? Разве не всегда деловитые спекулянты в полголоса, но почти нараспев предлагали менять рубли-доллары? А усатые кавказцы? Разве не всегда они зазывали в такси, а потом проводили долгим взглядом не отреагировавших на приглашение девушек? Что может нарушить эту стылую и однообразную, но тем не менее животекущую городскую суету? Что может эту остановить устоявшуюся ежедневную кипучую карусель?
Землетрясение, таянье ледников, высасывание воздуха через дыры в атмосфере… я не говорю, что это невозможно. Я говорю, что выглядывая в окна наших домов, гораздо легче поверить в Санта Клауса, чем в то, что мир слетит с оси и вся цивилизация когда-нибудь покатится к чертовой матери.
Но это случилось. Верили ли мы тому, что происходило, или считали ночным кошмаром, от которого никак не проснуться – оно случилось. И это, наверное, странно, но иногда мне хочется узнать, как себя чувствует та кудрявая идиотка, что "отменяла конец света" на пару со своим дебилом-"реппером". Так и хочется спросить: отменила? Или лежишь где-нибудь в канаве, отдав свое лощеное тело на поживу "не рубящим фишку" червям? Всегда думай о том, что заявляешь, и будь готов ответить за свои слова. Разве не этому нас учит жизнь?
Разумеется, они не виноваты. Просто несли херню, а накликали беду. Кто же знал? Кто мог подумать, что это начнется у нас? Нет, не конфликт социальных классов, как в Греции, от размаха которого затрясся весь Евросоюз. И даже не гражданская война, которая могла бы втянуть в денежную спираль революционной мясорубки сначала страны Европы, а затем и весь остальной цивилизованный мир. И уж тем более, не тотальное фантастическое озомбенение, как это бывает в классических фильмах популярного еще недавно жанра.
На самом деле, он красив. Маленький, зеленый шарик, покрытый неострыми шипами, переливающийся и пульсирующий внутри. Словно живой, имеющий сердце и разум, думающий… Поначалу кто только не спекулировал его изображением перед лицом многострадального народа. Начиная с общественных движений по борьбе с ним и воображаемым супостатом, который мог бы его к нам "подселить", минуя рекламные щиты фармацевтических фирм и заканчивая творениями райтеров – именно так ведь себя нарекают более привычные нашему понимаю "граффитчики" – везде можно было встретить его силуэт. Ведь он так похож на солнце…
Африканец… как мы его упрощенно назвали. Буйство… как определили то, что он сотворил здесь.
Какая-то далекая тропическая лихорадка, что общего она имела с нашей холодной средой обитания? В ответ на этот вопрос столько было сказано, заявлено и выкрикнуто, прежде чем в эфире стало совсем тихо, а вопрос все равно повис в воздухе. Просто имела, и все тут. Имела не только к южным регионам страны, где первыми открыли ворота вирусу, зачав уничтоживший мою страну эпидсезон. Всего через пару недель порхающие в воздухе молекулы, – живое это существо – вирус, или мертвое, – парили тротуарами моего города, в далекой от юга центральной части Украины.
В Виннице. Витали на той площади перед рынком, где я стою. В переполненных трамваях и маршрутках, в просторных залах здания горсовета и пахнущих парафином церквях, под потолками шумных вокзалов и промеж деревьев в тихих городских скверах, застыв между рядами супермаркетов и осевши на посуде в ресторанах, порхая над креслами в кинотеатрах и разворачиваясь вместе с бутербродами в школе… Он был везде. Распространяясь настолько быстро, насколько быстро может дуть ветер, вирус разносился людьми как муравьями. И вскоре не осталось места, куда бы он не попал.
А потом страна начала умирать.
В областном центре на реке Южный Буг, численностью когда-то в триста пятьдесят тысяч человек, в котором я родился и вырос на сегодняшний день от размаха былой урбанизации остался лишь жалкий послед. Это выжившие. Невезучие, но живучие аборигены, случайные прохожие, военные, а также мечтатели, которые с позапрошлого года остались ожидать чуда. Даже после того, как, лелея надежду попасть на заветный белый автобус с большими трафаретными надписями "Эвакуация" на бортах, им дали пинка, выбросив за пределы пунктов санэпидемосмотра, они все равно продолжают ждать второй волны эвакуации.
Каждому свое.
В любом случае, мы выжили. Благодаря или проклиная судьбу за то, что по ее прихоти мы оказались в прыжке, когда по земле прошлась неумолимая коса смерти. Пандемии, которая за неполных семь месяцев буйства выкосила шестьдесят пять процентов населения Украины. Тридцать миллионов восемьдесят тысяч человек, если точнее. Больше половины населения наибольшей в Европе страны ушли как вода в землю. Незащищенные, мы стали легкой добычей для субклеточных-убийц из чужого континента.
И кто уж теперь назовет виновного в смерти миллионов? Из-за чьей халатности мы словно окунулись в темные века, пережив снова напасть чумы? По привычке, разумеется, виним правительство. Затем эскулапов, оказавшихся совсем неготовыми к схватке с вирусом. По большей мере их. Ведь это им, несвоевременно уведомившим штаб-квартиру ВОЗ о возникновении очага гемморагической лихорадки в южном регионе, не удалось своевременно остановить заражение миллионов украинцев. Все надеялись сами справиться. С целью утаить истинную причину массовой заболеваемости, прикрывались давно распространенными байками масс-медиа о штаммах птичьего гриппа. Паники боялись. Да только недолго. Потому что скоро ее пришлось не только бояться. Но и пережить самому. Не зная, что лечение необходимо проводить в специализированных инфекционных отделениях с режимом строгой изоляции и что обслуживающий персонал должен работать в противочумном костюме первого типа, лекари быстро превращались в пациентов. Больницы, куда, естественно, обращались все инфицированные, по сути дела стали катализаторами эпидемического процесса. Персонал и родственники больных, их посредством инфекция смогла продолжать беспрепятственное продвижение.
Потом, когда в высших эшелонах институтов здравоохранения осознали, что ситуация безвозвратно вышла из-под контроля, было уже поздно. Вспышки вируса возникали во всех без исключения регионах страны, превратив всю страну в огромную пульсирующую точку на глобусе Земли. А исследования комиссии Международной системы эпидемиологического надзора за контагиозными геморрагическими лихорадками повергли мир в шок – от мутировавшего вируса, прижившегося к холодному климату, пока что нет вакцин. Патогенетическая и симптоматическая терапия неэффективна, этиотропная терапия не разработана…
Вот тогда и начался кошмар. То было жуткое время. Несложно представить себе состояние человека, который видя, как вокруг умирают люди, вдруг обнаруживает у себя те же симптомы. Головокружение, задышка, резь в горле, повышенная температура, тошнота. Вроде бы как при осложненном ОРЗ.
Да только не ОРЗ это. Вы неплохой, должно быть, человек, вам просто не повезло. Мы вам сочувствуем, но вы подхватили новую, совсем неизученную форму мутации африканского вируса Эбола. У него длинный инкубационный период, который невозможно остановить. Вы заболели на прошлой неделе, а, может, и на позапрошлой. Но скорее всего, недельки три назад. И все это время вы совсем не чувствовали признаков проклятой лихорадки. Вспомните, с кем вы общались на протяжении этого периода. С мамой, папой, сестрой, бабушкой, новорожденной племянницей. С кем еще? Соседом по площадке, коллегами, кондуктором, симпатичной кассиршей в "макдональдсе". Вы их всех подписали на смерть, понимаете? И когда вы умрете, они еще будут мучиться в своих постелях. Ими будет трясти как одеждой парашютиста в прыжке. Они будут кашлять кровью. Сгустками крови. Кусочками легких. Они будут просить легкой смерти, но обретут ее далеко не все. Они будут выпадать из окон своих квартир как переспелые груши. Шмякаться от асфальт или ступени подъезда и еще продолжать трястись какое-то время. Лихорадка продолжается дольше смерти.
Обнаружив у себя симптомы африканца, приготовьтесь. Через десять-двенадцать часов вами также будет трясти в липкой горячке, а через сутки, как правило, вы уже не сможете самостоятельно подняться с кровати. Никто вам не поможет, не тратьте сил, лишний раз набирая сто три. Доктор не приедет, доктор сам болен.
Так что давайте, пока можете, бегите в аптеки, ищите противовирусные препараты. Авось, повезет? Что-что? Нет никаких лекарств? Да бросьте вы, не верю – наше правительство ведь заботится о нас! Нужно просто немного подождать. Разве вы не слышали новость? В страну опять самолетами завозят дорогие австрийский или какие там еще таблетки. Скоро их будет навалом в каждом аптечном пункте, причем по совершенно низкой цене. В больницах вообще будут выдавать бесплатно. И не говорите мне, что правительство снова собирается поиметь нас, как в две тысячи девятом Мисс Говорящая Плетенка, впарившая спасительное "Тамифлю" больным на "смертельно" опасный а-аш-один-эн-один по заломистой цене.
Ох, какая жалость, границы же закрывают! Самолеты не прибыли. Или прибыли, но их содержимое выдрали прямо в аэропорту прорвавшие милицейское оцепление озверевшие больные. Что ж, можете последовать их примеру. Вы, и вы, иммунитетчик, и вы, кто еще не подхватил вирус – чего вы ждете? Вдруг в больницах, под прилавками аптек и на аптечных складах есть то, что спасет жизни вам и вашим семьям? Милиция охраняет аптеки? Да к черту милицию, когда дома умирают ваши близкие! Хватайте что попадет под руку и боритесь за свой шанс. Что? Сопротивление силовиков слишком сильно? Они препятствуют вашей возможности спасти детей? Ваши жены умирают, не дождавшись избавляющих от мук пилюль? Тогда разрушьте чертов город, разбейте его яркие витрины, выплескивайте свою злость на гребаных стражей порядка! Да, вот так. Давайте. Массово. Запасайтесь коктейлями Молотова и – всеми силами!
Опа-опа, перестарались. Кто-то сверху объявляет о введении по всей стране чрезвычайного положения, в города вводят внутренние войска. Ничего, вояки тоже дохнут, как и менты. Промашка, простите. Дохнут, сволочи, но не иссякают – их силы постоянно пополняются за счет невосприимчивого к вирусу личного состава других частей, на время чрезвычайного положения перешедшего в распоряжение Департамента по охране государственного имущества и общественного порядка (впоследствии прозванного просто "ДОГИ"). Всех солдат, у которых иммунитет, мобилизируют во внутренние войска, отныне подчиняющиеся департаменту. Их много, а вы ослабли. Вас сломили. В вас стреляли. За пару дней вояки, препоясанные полномочиями чрезвычайного положения, держат под жестким контролем все жизненно важные городские локации: въезды-выезды из города, железную дорогу, автовокзалы, склады горюче-смазочных материалов нефтебаз, сами заправочные станции, аптечные и продуктовые склады, зернохранилища, пустеющие воинские части, больницы. Они патрулируют улицы и на всех более-менее важных объектах оставляют свои отряды. Словно раскидают метастазы, ага?
А пандемия к этому времени набирает максимального размаха. И пока одни светила медицины перечат другим, третьи четвертым, а пятые выдвигают свои версии, порой нелепые до отвращения, люди замертво валятся с ног прямо на улицах. Остывают на жестких каталках под серыми сводами больничных коридоров. Гниют в своих квартирах, на лестничных пролетах, в машинах. Похоронные процессии упрощаются до минимума – покойников некому и некогда проводить в последний путь. На кладбищах нет мест. В похоронных бюро нет гробов. Людей закапывают просто в лесопосадках, на клумбах, под окнами, где легче копается. В лучшем случае. А если нет заинтересованных в правильном захоронении, то просто вывозят на свалки.
Что в это время случается? Случается то, что одурелый от происходящего Запад объявляет Украину, по какой-то лютой ошибке матушки Природы ставшую очагом размножения африканского вируса, карантинной зоной. Карантинная зона. Как могильник радиоотходов. Инфекция в воздухе. Хаос начинается там, куда дуют скользящие по Украине ветры. Чрезвычайное положение введено в ряде ближайших стран. Вся ближняя Европа в марлевых повязках. Санконтроли на каждой улице. Ученые в ужасе от того, что принесенный украинскими моряками из центральной части Черного континента вирус прижился и с невероятной скоростью распространяется прохладными субтропиками, при этом совсем не имея подобного развития в экваториальной зоне Африки. Но к черту эти аханья эскулапов, если последняя конура на этой планете закрывает от наших самолетов свои аэропорты. Если устанавливают бетонные заграждения на железнодорожных путях, ПВО сбивают даже дельтапланы, а в море выведены военные корабли, уничтожая любое плавсредство, пересекшее украинскую водную границу. Соседствующие государства закрывают таможни и для отпугивания особо настырных подтягивают к пропускным пунктам бронетехнику. Усиливают охрану приграничных зон, экипируя солдат средствами предельной биозащиты, а командиры без раздумий отдают приказы вести огонь на поражение по всему, что движется со стороны Украины и формой напоминает тело человека. Никаких условий, никаких переговоров, никакой помощи. Подыхайте там сами, газовые шантажисты.
Единственный эвакуационный коридор для тех, кто имел иммунитет, открылся на север, в Россию и частично в Белоруссию. Как бы там ни было, а только свои, в каких бы плохих отношениях они до того времени не были, в тяжелую минуту не отказали в помощи. Разумеется, и на миг не ослабляя усиленные границы. Не совсем так, как бы нам хотелось. Не открыв все таможни и пропуская к себе хохлов целыми поездами. А с четким и конкретным условием: личный анализ каждого желающего эвакуироваться их медработниками и вывоз только их спецтранспортом. Никаких нарушителей границ, никаких самоходов, никаких вольных эмигрантов. Попытки пересечь кордон иным способом будут расцениваться как попытки распространить вирус на территорию их держав со всеми отсюда вытекающими. Не совсем лояльно, но выбирать не приходилось. Поэтому представители именно Российской федерации организовали в украинских областных центрах мобильные пункты первичного санэпидемосмотра и именно они, под строжайшим контролем своих же военных, вывозили в специально оборудованных автобусах тех, кто имел отрицательный результат. На границе выживших проверяли еще раз, гораздо тщательнее, а "забраковку" беспощадно выталкивали обратно. На Украину, неньку вашу!
Разумеется, всех вывести они бы не смогли, даже если бы и захотели. Не хватило бы ни времени, ни сил медкомиссий, ни "икарусов", ни жилплощади для эвакуированных, а поэтому мы их не судим. За глаза, они брали, конечно, не всех подряд, как обещали, а предпочтительно тех, кто имел достаточно средств абы не создавать лишних хлопот правительству, но это мы, оставшиеся здесь, тоже понимаем. Лучше так, чем никак. И хоть после того, как украинско-русскую границу пересек последний "икарус", братья-россияне все же наставили на нас, оставшихся здесь, штыки, лично я не испытываю к ним неприязни. Они делают точно то же самое, что делал бы я на их месте. Возможно, еще рьянее. Ведь перед глазами у них – чудовище мора, а за спинами – их дети.
Так что никаких обид.
Навскидку, так человек около тысяч десяти-пятнадцати в Виннице еще точно осталось. Включая ДОГов (тех самых вояк). Живем мы тихо и мирно… Ну когда не стреляем друг в друга или не режем глотки. Хотя такое бывает очень редко.
Удивляться не приходится – все поменялось ведь для нас, выживших. Тотально поменялось. Сохранив форму, вся окружающая нас сущность незримо и незаметно, как незаметен процесс пожелтения листвы, налилась иным смыслом, стала совсем другой, чужой и словно бы новой. И вроде бы смотришь – те же перед тобой улицы, те же высотки, те же парки, тот же, в целом, город, притихший только, а приглядишься – и вот она, разница. Еще не заметил? Загляни в себя, она внутри. В твоей голове. Как после прозрения, когда понимаешь, что на самом деле ты никогда не видел вещей, к которым постоянно притрагивался и которые думал, что знаешь как выглядят. Многоэтажки более не ассоциируются с термином "жилье", а улицы – с прогулкой. Былое значение тех или иных вещей, которыми люди привыкли пользоваться в повседневье, потреблять и использовать, враз протаяло, преобразилось. Четко разграничилось в значимости на те, которые стали либо крайне необходимы, либо же вовсе бесполезны. Сменились магнитные полюса: то, без чего раньше не представлялась жизнь, стало никому ненужным, а то, к чему мы относились с безразличием, вдруг обрело статус наиважного.
А вслед за ломкой ценности материй, которая происходила в наших головах, искажение коснулось и незыблемых жизненных устоев, которые мы, ненавидя или обожествляя, соблюдали на протяжении долгих лет. Почтение к которым нам прививали с пеленок. Все слилось в один ком, правила и законы, ранее диктовавшие условия существования и регулировавшие отношения между людьми, ровно как и все то, чему нас учили родители, учителя, идейные наставники – все вмиг оказалось неверным и никчемным по своей сути. Как поймавший "оверкиль" корабль, окунувший в темную воду мачты и показавший насколько он проржавел и покрылся наростами-ракушками ниже ватерлинии. Так и наше общество вывернулось наизнанку, показав, какой есть та часть человеческого нутра, которая не поддавалась общепринятым нормам и правилам.
Деформировалось все быстро. Встало с ног на голову. Остается удивляться только, как же быстро рухнули столпы, незыблемо удерживающие цивилизацию на уровне наивысшего, пожалуй, из возможных – информационного века. Как же быстро переосмысленными стали формирующие человеческое сознание вещи и их ценности. Разделились на меркантильные "нужное" и "ненужное", съедобное и нет. Как же быстро перестали быть хоть сколь-нибудь ценными деньги – шершавые клочки бумаги с замысловатой текстурой и вдумчивыми лицами Великих, ради обладания которыми еще совсем недавно люди убивали друг друга. Всего ведь два года минуло с тех пор, как они были универсальной мерой стоимости, а ныне они – развлечение для гоняющего улицами ветра. Одно из средств разведения огня. Не более того.
Так же быстро поменялось значение слова "дом". Ведь еще недавно оно означало место, в котором человек жил и чувствовал себя отделенным от внешней среды, свободным и защищенным от посторонних посягательств властителем. Теперь нет никаких домов, нет безопасных мест. Есть лишь временные пристанища, в которых остается смысл находиться только до тех пор, пока не возникнет угрозы быть выкрытым, ограбленным и, что не исключено, убитым. Не мудрено, что люди, от случая к случаю общаясь, стараются избегать этого слова. Дом. Потому как знают, что оно, толстыми корнями уходя в прошлое, незамедлительно вызывает у слушателя ассоциации со словами "еда" и "запас". Очень скользкие, признаться, ассоциации. Легко подталкивающие к греху. Гораздо разумнее казаться бездомным, для пущей образности таща за плечами захудалую суму. Так делают многие.
Все изменилось. Но в основном, мы. Те, кто остался. Не знаем даже, кто мы сами. Как себя называть? Выжившими? Счастливчиками, обладающими иммунитетом? Или же наоборот – не осознавая того, обреченными на куда более мученическую смерть неудачниками? Горемыками, которые вскоре поймут, что лучше им было сдохнуть вместе со всеми и отправиться в сыроватую, но уютную и лишающую всякого беспокойства могилу? Баловни судьбы или лузеры, которых не взяли ни в один поезд: ни тот, что вывозил в "чистые" зоны, ни в тот, что уходил в преисподнюю. Кто мы? По-прежнему ли граждане того самого государства? Или этого государства уже нет? Может, оно всегда теперь будет называться "карантинная зона"? Обозначаться темным пятном на карте? Бог весть. Мы ведь совсем ничего не знаем. Ни сном, ни духом, что творится вовне. Не знаем, чего ждать. Но большинство из нас точно уверены в одном – не будет никакого возвращения на круги своя. Не забудется все ныне происходящее ныне как страшный сон. Не очнемся мы в один день и, отряхнувшись от воспоминаний, начнем снова заводить семьи и ходить на работу. Ни послезавтра, ни через пару месяцев, ни даже в ближайшем будущем по метрике планетарного масштаба. Прежнее – оно закончилось, как тело вытянувшегося во всю длину червя. А то, что ждало нас впереди, не улыбалось и не манило плавно рукой. Оно хищно скалилось и прятало что-то за спиной. Замешкаешься, отвлечешься, не заметишь как преступишь опасную линию, и оно тут же наносит удар. Чем-то острым, пронизывающим до костей. Забирающим жизнь легко, без раздумий. Раздумья – они остались в прошлом, в том измерении, где существовали законы, провозглашающие человеческую жизнь наибольшей социальной ценностью.
Люди поменялись. О, как они поменялись. Наверное, было бы забавно наблюдать со стороны за тем, как происходит перемена человеческой природы. Как быстро человек приспосабливается к ужесточенной среде обитания. Как быстро он делает выводы из горьких опытов нового бытия. На лету схватывает науку выживания, осваивая ранее ненужную обычному обывателю тактику борьбы за средства жизнеобеспечения. Как быстро он проводит внутреннюю борьбу, отторгая себя прошлого – мягкого, душевного, способного к состраданию, стремящегося к справедливости, – воздвигая внутри стержень из эгоизма, алчности, хитрости и коварности. Порицаемые качества прошлого, которые как никогда помогут выжить в настоящем.
Человек меняется, трансформируется. Да, его бросили в клетку, но он не ведет себя как зверь – не отказывается от еды и умирает, тоскуя по свободе. Он адаптируется. И в этом заключается его особенность. Каждый, от мала до велика, от беззащитной девушки до дряхлого старика, все адаптируются. Учатся. Те, кто еще двадцать четыре месяца назад выл волком от горя и скорби, потеряв родных с быстротой уроненных монет. Те, кто в первые месяцы рвал на себе волосы от ощущения невосполнимой утраты и оплетающей разум безысходности. Те, кто насквозь пропитывали слезами марлевые повязки, проклинали судьбу, исходили гневом ко всему окружающему, – ныне ведут себя совсем иначе. Жизнь заставляет их быстро акклиматизироваться. И если раньше они боялись смерти, то теперь сами несли смерть. Прогрызая плотные слои залежи собственного воспитания, превозмогая брезгливость, наступая сапогом на шею былому добродушию.
Иначе никак.
1.
Я снова вижу тот же сон. Снова стою посреди улицы, на темной, отполированной тысячами колесных шин брусчатке, под хмурым и дождливым осенним небом. Рядом – опрокинутый на бок, расстрелянный микроавтобус, он лежит здесь со вчерашнего утра. Почему в него стреляли, никто не знает. Я не знаю. Как и то, почему стреляли в остальные машины по всему городу. Нам не объясняли, а служб новостей к этому времени уже нет. Замерев с грузовой монтировкой в руке, я просто стою посредь брусчатой Соборной и смотрю вперед. Вокруг меня мечутся люди, но я их почти не вижу. Они похожи на цветной ветер, носятся справа, слева, обвевают меня, кричат кому-то, зовут, плачут. Там, дальше, шатер. Несколько больших куполов, и порой кажется, что это прибыл в город гастролирующий цирк. Но военные рушат эту иллюзию. Их там много, и наши, и русские, они не подпускают к шатру ни на шаг. Никого, кто не стоит в изнывающей очереди, вьющимся угрем тянущейся на долгие километры вниз по улице.
В Виннице таких шатров несколько, и везде бесконечные тягучие очереди. Женщины, дети – первая категория эвакуированных, зачастую они не могут продержаться на ногах. Они падают в обморок, но никто не спешит их приводить в чувства. Чем больше таких выпадет, тем ближе становится заветный шатер. Чем больше ввяжутся в драку за место и чем больше их выбудет из строя, тем лучше.
Я вне всего этого. Видя эту очередь, даже не пытаюсь. Несмотря на всю брутальность, грубошкурость и циничность моей натуры, благодаря которой, казалось бы, я как раз и мог без угрызений совести пройти по головам к первому же эвакуационному автобусу. Несмотря на то, что я никогда не отличался учтивостью, вежливостью или тактичностью по отношению к другим людям – я не пытаюсь поймать удачу за хвост. Потому как знаю, что буду чувствовать себя последним дерьмом, встав в эту очередь. И это никакая не попытка выглядеть героичней и сомопожертвованней в глазах остальных. К черту мнение других. Знаете, я никогда не причислял себя к числу особо сострадательных, но хрен бы я смог сесть в автобус, зная, что по ту сторону стекла на меня смотрят заплаканные, измученные женщины, держащие на руках тощих, грязных детей.
Может, я воспитывался далеко не в самой лучшей семье, где отец вовсе не годился в примеры для подражания, но кое-какие понятия о том, каким должен быть мужчина, в мою головенку вбили с раннего детства. И довольно крепко там затрамбовали. Мой батяня не служил образцом поведения, но тем не менее, в каком бы состоянии он не пребывал, он никогда не позволял себе сидеть, если рядом стояла женщина. Будь то очередь в поликлинике или забитый под люки трамвай. Невзирая на всю его неотесанность и вульгарность, он никогда не вломился бы в дверь магазина, не пропустив вперед себя топчущуюся сзади старушку. Чертов джентльменский набор понятий слесаря из машзавода, он местами был настолько неуместен и неуклюж, что хотелось держаться от бати подальше абы кто не подумал, что я его сын. Тем не менее, с годами этот набор прочно вошел в мой порядок жизни, став со временем каким-то базисным нормативом. Хотел я того или нет, задница сама поднималась со стула, когда рядом появлялась особь женского пола. И наверное, это правильно.
Наверное, это и объясняет мое поведение. Как и то, почему я смотрю на пробивших себе путь баблом жирдяев, что занимали места у окон и пытались не смотреть наружу, с таким презрением и отвращением. Таким, что только от мысли одной, что я могу оказаться среди них, становилось гадко. До блевотных порывов гадко.
Я оглядываюсь. В этом месте я всегда оглядываюсь. Отвлекаюсь на крик младенца у себя за спиной. Оглядываюсь, наперед зная, что увижу. Я знаю, что этот крик был слышен и раньше, дите надрывалось еще до того, как я пришел сюда, но в жуткой какофонии, царящей у шатра, его крик казался просто тонким журчаньем. Крохотный ребенок, завернутый в больничное одеяло, лежал просто на каменной дороге. Его мать, совсем молодая, лежала рядом, прижав новорожденного к груди. На бледных ногах засохшие потеки крови, в остекленевших глазах навсегда застыли боль и страх. На ней был лишь махровый халат.
И она была мертва.
Голодный ребенок кричал, а люди ходили рядом и не замечали его. А кто замечал, лишь с ужасом округлял глаза… и тут же забывал, открещиваясь от проблем малыша.
Я делаю шаг назад, словно бы отрицая свою причастность к смерти девушки. Чувствую на себе порицательные взгляды (или думаю, что чувствую – кому ведь какое дело?) и отхожу назад. Я придумываю себе оправдание, вслух повторяя, что девочку… или мальчика, обязательно подберут. Обязательно. Найдутся люди, которые дадут дитю приют, а если оно окажется с иммунитетом, то и вывезут в Россию. Мир не без добрых… Идиот! Я же знаю, что этого не будет. Что оно умрет на этом холодном камне еще до вечера. Что здесь некому взять младенца. Некому! Но все равно пячусь. Закрыв уши ладонями, сдавив голову до гула в висках и стиснув зубы, пячусь, отдаляясь от жалобного крика, от лежащей на дороге женщины, пячусь до тех пор, пока мечущиеся люди – цветные ветры, полностью не скрывают их из виду.
А потом просыпаюсь, словно выбегаю из чужой комнаты. Знаю ведь – не сон это…
Сижу на кровати, курю, слушая как затихают удары стенобитного орудия по ту сторону ребер. Я не думаю о ребенке, это в прошлом. Угрызения совести кончаются там, где начинаются серые стены моей лачуги и за окнами повисает давящая тишина. Злобный гном в моей голове быстро наводит там порядок, давя ногой на клапан гигантской урны и сбрасывая в нее все ненужные эмоции.
Смотрю на часы, подкручиваю завод. Полвосьмого, а на улице уже как в мешке. Сизо, облачно, противно. Как, наверное, всегда под конец октября.
В дверь внизу постучали. Неназойливо, тихо. Но если кто из вас решил, что от интенсивности или громкости стука зависит доброта намерений пришедшего, то вы ошибаетесь – стук в дверь в наше время может значить что угодно, только не принесение доброй новости. Времена, когда кто-то к кому-то ходил в гости просто так закончились, сейчас приходят только когда что-то надо.
Не выпуская из зубов сигарету, беру за ремень свой "укорот", спускаюсь, по пути пытаясь согнать с лица остатки сна. Гадаю, кто бы мог быть: для "догов" слишком мягко стучали, и они вообще-то сначала пробуют за ручку, а потом стучат; для соседа – Васи-чеченца, слишком тихо. Тот уж как долбит, так все в округе знают, что он сигарету стрельнуть пришел. Глухой он, да еще и контуженный слегка. Так что… попрошайки разве, они часто тут ходят. Тихо, абы не подвели половицы, подхожу к окну гостиной, выглядываю. Стоят на пороге трое, шеи втянули, на ногах переминаются. Один седой и тощий, как глист, лет пятидесяти, а двое помоложе, одного сразу узнаю. Все трое пить дать – тягачи, как и я. Со стоящим непосредственно перед дверью, было дело пару раз вместе вскрывали квартирные замки, взяток делили поровну, претензий не было.
- Кто? – на всякий случай.
- Ряба, - отвечает тот, которого я знал. – Свои, Салман, открывай.
Свои… Аж интересно становится, с каких-то пор "своими" стали? Да балясничать неохота. Клацнув замком, открываю. Сначала в щель осматриваю лица, потом скольжу по одежке – на предмет спрятанных за пазухой огненных палок. У седого сбоку как-то нахлобучилось, как пить дать обрез под пафой. Но не для меня заготовлен, это я по нему самому вижу. Не для того пришли, да и достанет он пока обрез свой, я их всех троих к предкам отправлю. Автомат с намеком ставлю на пол, у двери, стволом вверх, и выхожу на порог. Они понимают – внутрь я их приглашать не собираюсь, не запасся чаем с плюшками.
Без рукопожатий и прочих церемоний становлюсь под козырьком.
- Чего? – обращаюсь к криво подстриженному старой ручной армейской машинкой, Рябе – парню лет двадцати пяти, с вечно настороженным лицом и отчего-то разными по величине и степени выпуклости глазами. Такая уж у него особенность – чем больше Ряба нервничает, тем явственнее у него сужается левый глаз и выкатывается правый, как пушка в галеоне. А коль уж он спорил о чем, так и вовсе одним глазом видеть начинал, и бровь одна вниз, а другая не на средину лба едва ли. На нервной почве это его так, видать.
- Салман, тут это, дело есть, - на всякий случай повертев головой, он стал напротив и заговорил почти шепотом. – По старому знакомству предложить решил. У тя с хавкой вообще как дела обстоят? Да не напрягайся, не просить буду, - сразу же заверил, заметив перемену на моем лице. – Мы тут вот о чем соображаем. Зима впереди, не хочется как в прошлом году, снег жрать. Решать чой-то надо. А?
- Че за дело? – спрашиваю не особо заинтересованно, выпустив дым вниз.
- Думаем ночью на "Урожай"* (*Название рынка в Виннице) наскочить. Не хочешь влиться в ряды каперов? – натянуто усмехнулся. – Благородное дело, хули.
С какого тут хера благородство? – думаю, но вслух вопрос не задаю.
Он сразу пошел ва-банк, и мы оба это понимали. Ибо откажусь если, стану нежелательным свидетелем их планца. А, понимаете ли, это не бизнес-план открытия пельменной. Тут другие расклады, посвящать в которые посторонних в наше время… ну по меньшей мере глупо. Мы же с ним не друзья, так, коллеги по цеху, как и другие десять тысяч коллег по все Виннице. А другой такой "коллега" запросто дубинкой тебе башку раскроит, подождав пока ты с "дела" вернешься. И ни один нерв на его роже не дрогнет. Ряба же отлично обо всем этом знает, мысленно все варианты просчитывает, по вытаращенному глазу вижу.
Правило номер один: никому нельзя доверять.
- Взяток будет, гарантия. Вона Демьяныч, - подкупая меня дальше, кивнул Ряба на седого, - вчера разгружать помогал, мешков двадцать, говорит, селяне муки приволокли. – Седой из-за спины Рябы подтверждающе кивнул, вроде бы незаметно поправил прикладом упирающийся в подмышку обрез. – Я сам слыхал, два к одному на горючку менять будут. Озверели вообще, Салман. С завтрашнего дня торговать начнут. А нам бы хоть по мешочку на рыло, уже было б спокойнее на зиму глядя.
Подтянулся третий, наголо обритый тупым лезвием, оставившим на то тут, то там на черепушке неглубокие порезы. Встал рядом с Рябой.
- Охрану там на ночь оставляют два-три рыла, пацанву в основном, – сказал. – Из рекрутов, один калаш на всех. Сивухи нахлебаются или травы пару колпаков выдуют, всю ночь на гитаре бренчат и анекдоты травят. А я лаз в павильон знаю, до буйства водителем на одного частника работал, каждый день товар развозил. Проведу без проблем.
- Соглашайся, Салманыч, без шума пацанов приложим, по тючку на тележки бросим и по тихой отчалим, - не спуская с меня неодинаковых глаз, снова принялся убеждать Ряба. – А там – молчим шо партизаны. И не особо лепешками увлекаемся, чтоб не пронюхали. Так чо, Глеб, ты с нами?
Рябцев шмыгнул носом, потер шею. Нервничал. Если его инициатива по вовлечению меня в "ряды каперов" провалится, этим двоим, – если они не совсем глупы, – придется отказаться от идеи, абы не рисковать. Рябу они тогда, не исключено, поставят в одну не очень удобную позу и продемонстрируют, что инициатива зачастую проделывает с инициатором.
- Ну, если все так лихо, как вы раскладываете, - говорю, выбросив окурок, – то на кой я вам вообще там нужен? Соображать на троих легче.
- Дык это, - Ряба снова шмыгнул носом, похоже, был готов к такому вопросу, - ты же нормальный мужик, Салманыч. Проверенный. Мы с тобой не один дом чистили, в нормалях всегда расходились. Чего б мне не предложить тебе тему? Да и "калаш" у тя есть. На всякий случай сгодился бы.
Ага, ну ясно теперича откуда ветер. Наличие автомата все же играет первую скрипку.
- Так и вы не с вилами, - киваю на Демьяныча, видимо, не особо рассчитывавшего скрыть от меня обрез.
- А-а, - повел подбородком Ряба, поморщился, - нашел оружие. У меня вон тоже за поясом "макар". Толку от него, если патронов нет.
- Последний заряд, - объяснил Демьяныч, покосившись на оттопыренный подол своей фуфайки.
- Хм. Так что же это вы, мужики, на дело с одним патроном собрались? – устало насмешничаю я. – Не продуманно как-то. Если этот "всякий случай" наступит, Ряба, то и мой "калаш" особо не поможет. У меня тоже не арсенал под кроватью; хорошо, если полрожка наскребется. А это сам знаешь, пыль для серьезного замеса.
- Да какого серьезного замеса? – немного громче, чем раньше, заговорил бывший водила. – Говорю – два салабона на один калаш. Нагрузить толково, и тот отдадут.
- Неправильная у тебя математика, водила, - говорю уверенно, как человек, который имеет кой-какой опыт в совершении наскоков. – Не знаю, как ты считаешь, но один калаш на двоих ни хрена не равноценен одному патрону на троих. Если, как ты сказал, они там водку жрут, то докидывай им бонус на смелость и героизм. Стрелять будут без разбору, не дожидаясь пока ты их нагрузишь.
- Ну так что, не пойдешь? – нетерпеливо бросил разнервничавшийся водила. – Говори конкретнее, да-да, нет-нет, к чему растягивать сопли? Мы что, "псячью" базу тебе брать предлагаем?
- Эй, давай-ка потише, ладно? - Ряба повернулся к нему, выбросил руку, словно шлагбаум перед грудью опустил. – Он еще не решил. Правда, Глебушек? Не нужно принимать необдуманных решений…
- Послушай, парень, - спокойно, но с нажимом обращаюсь я к бритоголовому, - ты если мозгами обижен, то не свети об этом так ярко, понял? Побереги себя, мой тебе совет.
- Чо? – сновно словивший подачу в нос, водила на шаг отступил, грудь выкатил, плечи по-пацанячьи назад отвел. Вполне предвидимая, обычная петушиная реакция, навидался такого еще в прошлой жизни.
- То. Думай, где находишься и что несешь. Базу "псячью", мля. Ты абы от первого патруля дерьмо с штанов не растерял, пиндабол хренов.
- Ты чо несешь на?! – водила выпрямился. – Ты это щас кому все это базарил? Чо, крутой тут сильно, пока на хазе сидишь?
- Хватит! - став между нами, рявкнул Демьяныч. – Чего вы как с цепи оба?! Успеете еще.
Не знаю чего он так решил, но я не был как с цепи. Если честно, меня этот водила своим "чисто рулезным" выдрачиванием слов ни за один нерв не зацепил. Просто навел на одну мысль. А будь мы где в другом месте, я б ему башку отстрелил, – все равно от ее содержимого толку мало, – и все дела.
- Реально, успокойтесь, мужики, - ошарашено замотал головой в обе стороны как заевшая китайская игрушка, ставший вовсе одноглазым Рябцев. – Салманов, ну ты тоже хорош, - остановился на мне. - Пойми пацана, мы же все на нервах, блин. Ты хоть бы намекнул, заинтересовала тя тема или нет? Сложно, что ли? Что б мы поняли, как нам дальше решать, или ты не с нами?
- Подумать надо, - отвечаю, когда напряжение стихает и водила перестает сверлить меня своими одичалыми глазами. – Будете идти ночью, зайдешь, я тебе сообщу свое решение.
- Э-э, господин Салманов, - как можно тактичнее вступил Демьяныч, - так вообще-то не принято. Нам нужно знать заранее, рассчитывать на вас или нет…
- Я знаю, как принято, отец. Но если я вам нужен, то вам придется принять мои условия. А нет – проворачивайте тему сами. Не мандражуйте, я никогда никому не стучал и стучать не буду. И долю за тишину просить тоже.
Когда они ушли, я захлопнул дверь, поднял автомат и какое-то время стоял, опершись спиной на стену. Обдумывать тут по большому счету было нечего. Не замуж предлагали, а я не манерная девица. Ждать от совместного "дела" с Рябой западла, конечно, можно (а от кого тут нельзя?), но картинку вроде той, что мы уносим четыре мешка муки, а потом эти трое тычут в меня обрезом и требуют отдать свой взяток, я уже просмотрел. На такой сценарий им рассчитывать не придется. Ряба отлично знает, что я сам из той категории тягачей, которые могут приставить напарнику к горлу срез ствола по завершению дельца, а поэтому вряд ли рискнет продинамить меня тем же способом. О себе пускай лучше позаботятся. Ведь наверняка эти двое расспрашивали его обо мне, прежде чем заявиться сюда. Стало быть, знают, что водить со мной темные игры не следует. По крайней мере, уж точно не в таком составе.
В любом случае, решение я свое приму не к тому времени, когда они на дело идти будут – в этом я им солгал, – а непосредственно на месте, когда увижу все своими глазами. Если водила окажется прав, и охрану рынка будет осуществлять пара обдолбленых несмышленышей, можно будет рискнуть. Если же нет – удачи, Ряба.
Отлепившись от стены, я подошел к круто завернутой винтовой лестнице, коей бывший хозяин соединил два этажа узкого, как кирпич, и непросторного, но зато (что очень практично в наше время) двухэтажного дома. Под лестницей находился чулан. Квадратную ляду я перетянул цепью и повесил тяжелый амбарный замок. Защита? Да какая там защита? От воришки не шибко опытного. Чтоб помучился перед тем, как от злости на уголек изойти.
В чулане-то пусто.
Правило номер два: не держи все запасы в одном месте. Я это правило из жизни вытянул, когда пару раз истекая кровью, едва дотаскивал до дома небогатый взяток, а на следующий день, пока к лекарю, Станиславу Валерьичу, на три квартала выше живущему, наведывался, от взятка шиш оставался. Тягачи они и в… не хочется упоминать лишний раз, но везде они тягачи. Сопрут у другого тягача и глазом не моргнут. Посему с каждым разом, что тянешь что-нибудь ценное, ты становишься хитрее и изобретательней. Все, что у меня есть на кухне, это затверделая лепешка, отдаленно напоминающая лаваш, по полкружки чая и сахара, пшенки где-то на две тарелки и с десяток поросших картошин. Запас примерно на неделю. Закончится, сымитирую поход в магазин за продуктами, у меня еще кое-что лежит в схронах на разных точках Вишенки*. (*микрорайон в Ленинском районе Винницы) В местах, где точно не шастают тягачи, по определению вычеркнувшие целый ряд сооружений как не располагающих ничем полезным для выживания в условиях изоляции. Например, в здании районного управления пенсионного фонда, где кроме ненужных (пока еще, думается, ненужных) бумажек, на глаза попадают лишь ряды бесполезной оргтехники.
Но вот, стоя у обманки с амбарным замком, в который раз пытаюсь вспомнить – в каком именно схроне у меня припасен мешок муки? И прихожу к однозначному выводу: мука мне нужна. Тут вопрос в другом.
С одной стороны Рябцев был прав, зима – не тетка. Это в позапрошлом году, сразу по окончанию эвакуации, когда мы еще не считали себя брошенными на произвол, обошлось еще так-сяк. Даже "доги", помню, крупу и сахар раздавали с охраняемых складов. Пайки, правда, кошке на лизок, но все-таки. А вот уже прошлой зимой пришлось нам тут всем несладко. Знаете ли, мало кто оказался готов к подобного рода трудностям, ведь большая часть квартир, которые оставались единственным источником добычи, к середине января уже были вычищены до последней хлебной крохи. А морозы и не думали спадать. За нетронутые двери в высотках мы убивали друг друга. Душили, резали, а если имелось чем, то и стреляли. Это было чистое безумие. Думаете, как так, да? В городе же есть столько высоток, да и частных домов хватает, а нас тут осталось худая пригоршня? Так вот поверьте, не знаете вы на что способен отец семейства, у которого уцелели дети. И не видели на что способна мать умирающего от голода ребенка. А в квартирах, по большому счету, взять-то и не особо было что. Загляните в холодильник – что из находящегося там сможет продержаться два года? В кладовке в лучшем случае можно найти пару кил крупы, сахара, испорченную консерву. Все остальное – скоропортящееся, процветшее.
Мешок муки в этом свете – естественно, не гарантия благополучного зимовья, но в качестве небольшой дозы успокоительного для вечно озабоченной души все же годился.
С другой же стороны были "псяры", они же "доги". Дабы тебе, читатель, все стало понятно, объясню: с той самой даты, когда было введено так и не отмененное до настоящего времени чрезвычайное положение, "доги" несколько раз меняли свою организационно-правовую форму и пережили несколько этапов становления.
Первый этап, я бы назвал его этапом подчинения, они прошли в самом начале. Быстро и почти неосознанно. Когда им сверху посылали приказы, а они их доблестно, самоотверженно и безотказно выполняли. Не смущали их ни потери в своих рядах – от вируса и мстящих гражданских, – ни что применять силу (стрелять), выполняя те самые приказы, пришлось в беззащитных людей. Почему-то ранее считалось, что наша армия в критических ситуациях способна к потере самоорганизации и дисциплины. Так вот ни хрена. Процент дезертирств ничтожно мал, личный состав почти не покидает гарнизонов, доблестно "служа" народу Украины.
Второй – этап растерянности, он наступил вместе с окончанием эвакуации и закрытием всех (!) таможен. Командование с Киева постепенно перестало запрашивать доклады и отдавать приказы. Со временем рации, телефоны умолкли вовсе, из департамента прекратили поступать шифрограммы. Командированные в Киев возвращались ни с чем – столица к тому времени напоминала Бейрут в середине девяностых. Здание департамента пусто. В штабе оперативного командования внутренних войск полная неразбериха, ответственные лица то ли подыхают в госпиталях, то ли под видом гражданских в эр-эф дернули. Сей этап был ознаменован массовыми дезертирствами – многие военнослужащие покидали расположения и устремлялись на свои вотчины. Часто им стреляли в спину, как предателям, но еще чаще следовали их примеру. Это было золотое время чтобы таким как я свергнуть к чертям собачим их вообще, благо моральная ослабленность не позволила бы им оказать достойное сопротивление. Но момент упущен, кто ж тогда о том думал? Обрадовались их отсутствию на улицах, и давай на всю катушку мародерствовать. Эх, вернуть бы времечко… Но этап растерянности быстро закончился. Разбредшаяся по домам солдатня быстро пришла к выводу, что тягачами, как они прозывали нас, быть гораздо хуже, чем "догами". Взламывать квартиры, рискуя принять горсть свинца от хозяина, или лазать по подвалам, рискуя быть там же ограбленным и зарезанным другим тягачом, гораздо труднее, чем тянуть службу и не заботиться во что одеться и где раздобыть себе хавку. А потому возвращались.
Так начался этап наполнения. При оружии, достаточном количестве боезапасов и наличии под боком складов с провиантом они чувствовали себя гораздо уверенней. А потом пришел черед и этапу осознания. Осознания того, что они сами себе тут хозяева. Что реэвакуации в ближайшее время не предвидится, и кто его знает, будет ли она когда-нибудь вообще. Утверждению этой концепции здорово содействовали слухи, несомые с севера. Кто-то говорил, будто слышал обрывки радиотрансляций из России в которых вроде бы сообщалось, что поскольку африканец Эбола неприхотлив и отлично себя чувствует в мертвых тканях, статус карантинной зоны с Украины будет снят только при одном ма-аленьком условии. Когда произойдет полная гумификация умерших тридцати миллионов восьмидесяти тысяч человек, лишь треть из которых была по-человечески похоронена. То бишь, лет через тридцать-сорок или все полстолетия. А до того времени командуйте тут кто посильнее. Да и потом чего? Глядишь ведь, и по истечении пятидесяти лет не найдется смельчака, готового в нашу зону ступить, засеять орошенную проклятьями землю, да детей пустить бегать там, где люди тысячами просто на улицах умирали.
Так что вот она какая – свобода. Делай, что хочешь, живи как хочешь. Хочешь принимай законы, а хочешь, устанавливай свои. Все, о чем ты мечтал.
Уж не знаю, и вправду ли так о нас думают за пограничными пределами, но вояки, переварив эту информацию, заметно поумнели. И если раньше "псята" гонки на БТРах устраивали и тягачей отстреливали просто так, развлеченья ради, то теперь поостепенились. Явно уж так не беспредельничают. С нами, конечно, не вась-вась, но и за просто так уже не гнобят. По крайней мере, пока мы дорогу им не переходим. А даже если им поднасрал кто, то уже не подъезжают на Т-72 и не валят фугасом по всей высотке, а потом проверять идут – зацепили бедолагу или повезло ему, а засадки устраивают, берут тихо и казнят прилюдно. Не мудрствуя лукаво, на фонарных столбах вешают. Вдоль центральной Соборной по обе стороны на клев воронам с добрую сотню таких оставлено. И тягачи там, и непокорные, и предатели – свои, чтоб чужие дважды думали. Так и авторитет себе нарабатывают господа "псяры" и на боеприпасах экономят. Глядишь, и правительством себя скоро объявят. А чего бы и нет? Ряды "мяса" постоянно пополняются, на призыв вливаться вон уже и тягачи волонтерами потянулись, которым голодная свобода наоскомила и перловки армейской дважды в день захотелось.
Вот и селян теперь крышуют – выживших, кто на деревнях остался. Просто так по Виннице им никто шастать не даст, тут сам в другой район города неудачно сунешься, местные могут забить за милу душу. А деревенщине и подавно промышлять здесь. Мы же к ним – другое дело. Вон после прошлой зимы много таких нашлось, которые поняли, что в деревне спасение. Кто как понял, конечно: одни запасались лопатами- мотыгами для обработки полей и оседали в пустых избах где-то в сельских глубинках, а другие мародерствовали. Подкатывали на машинах и выгребали все, что в погребах находилось. Грешен, и сам было хотел под общий шумок у бабуль запасы проредить, да поздно оказалось. В деревню только вхожу, а тут – опа! – из окон на меня сразу несколько двустволок. И голос такой дрожащий, стариковский: "шел бы ты, мил человек, обратно, пока башку не снесли". Что уж тут прикажешь делать?
Сориентировались крестьяне, надо отметить, быстро. Пару накатов "городских", и уже действуют сообща, уже блокпост организовали, уже в обороне. А тут еще и подобревшие "доги" подоспели, как-то быстро раздуплившиеся в безусловных выгодах сельского вопроса. И лавочку для шустрых областных тягачей прикрыли. Недолгое совещание между их руководством и кем постарше из сельской общины, и вот, "дожьи" патрули в деревнях, оберегают от лютых городских тягачей, конвоируют доставку к Винницким рынкам муки, овощей и прочего добра. Взамен-то почти ничего – армию довольствием снабжать. Человек тысячи две с половиной - три. Но селянам не выбирать, для контраргументов патроны нужны и сила живая. А где она, сила-то эта? Да и, подумать хорошенько если, выгода в таком союзе все-таки была на виду. Поскольку если не "доги" то кто-то другой, да хоть тягачи те же, что муравьи – но селян подмяли бы под себя, это как пить дать. Не отпустят куш, слишком уж хорошо чувствуешь себя, держа в кармане ключи от доверху набитого ржаной крупчаткой лабаза. Только вот лучше ли было бы им под чьим-то другим началом – вопрос, на который большинство селян отрицательно качают головой. Пускай уж лучше будут "доги"…
Восстановление рынков, как мест систематического скопления менял, кстати, тоже дело рук "догов". Налицо обоюдная выгода: под контролем вояк людям спокойнее производить чейндж, они знают, что никто на рынке не попытается отобрать товар силой или кинуть, поскольку за это могут наказать, а вояки видят, чем барыжат люди и имеют за это свой процент. Жаль, что торговать оружием и боеприпасами там запрещено. Я бы ходил. А так – чего мне там делать? Мне – криминальному элементу, привыкшему самому искать все, что нужно или отбирать вместо того чтобы менять?
Поэтому места вроде "Урожая" я обходил стороной: днем там слишком людно (разумеется, "слишком" употреблен в привязке к новым условиям бытия), а ночью – потому как рыночная площадь по сути есть широким и открытым местом, где под полною луной все видно как на ладони. Так что бродят там разве только незатейливые додики, легко становясь развлечением для других тягачей или весельчаков - "догов".
Жаль, информатор не пришел. Блин, вот в чем злокозненная жизненная закономерность заключается: только тебе что-то позарез нужно, оно словно сквозь землю просачивается. Днем с огнем не сыщешь. Когда все отлично, он каждый день приходил, то-се предлагал, часом даже бесплатно кой-какую ценную инфу скидывал, а когда надо – хрен придет. Странный он вообще человек, этот информатор. Чем-то напоминал небезызвестного доктора из "Параграфа 78" – неюморного, на грузах вечно, но зато знающего то, чего не знаем мы, простые смертные. Я его ждал, надеялся, авось решит навестить старину Салмана, но он не пришел. Вместо него около двух часов ночи пришел Ряба, постучал так же неуверенно.
Когда я вышел, даже показалось, что он удивился этому.
- Ты… с нами? – спросил так, словно я собрался идти неприглашенным на вечеринку.
- Кто такой этот старик? – спрашиваю, запирая бронированную дверь на все замки.
- Да нормальный мужик Демьяныч. Гарантия. До буйства преподом был в университете, че-то там по физике умничал.
- А свелся ты с ним где?
- Да это… - Ряба замялся, глянул в сторону калитки, где темнели две фигуры. – Летом еще в "Неваде" у Калмыка брагу пили, за жизнь болтали, так и познакомились… Потом пару дел кой-каких двинули. Вообще я думал, ты о водиле спросишь, эк не заладили вы с самого начала.
- О водиле? – поправляю ремень закинутого за спину, спрятанного под армейским бушлатом, автомата. – Да чего о нем спрашивать, все ясно там. Прибился к тебе, крутой такой, на каком-нибудь деле, и все дела. А старик этот, у него еще кто-то есть?
Ряба задумался.
- Кто-то из родных остался, сын или дочь; вроде бы даже внуки есть. Если честно, не особо этим вопросом задавался. А чем он так тебя заинтересовал-то вдруг?
- Да хрен его знает, - пожимаю плечами, – привык знать с кем на дело иду. Ладно, пошли.
Подхватываю складную тележку, – как ее у нас называют, "кравчучку", – незаменимую подругу последних лет, и двигаю с Рябой к выходу со двора. По привычке оглядываю окна своего дома, в который раз благодаря прежнего хозяина, что поставил решетки даже на втором этаже. Очень, ну просто очень большой ему за это респект.
Тележки у всех троих уже за плечами – атрибутика практичности современного выживальщика распространяется быстро. Расчетливость изживает стиль и удобство. Закидываю и сам тележку, как рюкзак, за спину и тут же ощущаю ее конфликт с автоматом, отдающим свое недовольство неприятными толчками по спине. Помирятся через километра два, привычное дело.
- Я рад, что вы решились, - скупо улыбнулся Демьяныч, когда мы вышли на тротуар.
- Сейчас растаю, - отвечаю без улыбки. Пересекаюсь с влажными глазами водилы. Ох, и взгляд! Убил бы, если б мог. Ну ничего, милок, перетерпишь. – С оружием ситуация прежняя? – поворачиваюсь у Рябе.
- Да были б рады, если б изменилось что.
- Нал-летчики, блин, - шепотом процеживаю сквозь зубы. – Из своих знает кто, на какое дело идете? – спрашиваю у всех, особенно у физика, ожидая услышать единогласный ответ.
Тут надо понимать, что матерый тягач, он ведь никогда не расскажет жене, откуда взяток или куда за ним идти собрался. Эти пару лет жизни в изоляции нас, мужиков, много чему научили. Женщины – они ведь в большинстве своем не особо понимают ценности умения держать язык за зубами. Они привыкли делиться бедами с другими, себе подобными, хвастать, жаловаться, побиваться, заодно и расспрашивать, что там да как. А другие привыкли все перед сном рассказывать обо всем мужу: с кем виделась, о чем узнала. Упрекнуть, мол, вот дескать какой у нее мужик – настоящий добытчик! А намотавший на ус муж, не исключено, назавтра к "догам" подастся, стуканет и получит своих законных пару килограмм пшеницы. Или же вовсе соберет дружков и вечерком навестит фартового тягача вместе с его болтливой женой. Такое сплошь и рядом было. Сам знаю, поэтому и надеюсь, что мои новоиспеченные соучастники перед уходом не осчастливили тех, кто у них там остался, скорой возможностью заиметь муки.
Ответ, как и полагалось, у двоих был отрицателен. Только водила, поворачиваясь, многозначно протянул: "Я один".
Ладно. Двигаемся.
Мой дом стоял почти что в самом конце улицы, названной в честь известнейшего винницкого хирурга. Того самого Николая Ивановича Пирогова, который еще в прошлом веке создал рецептуру чудо-бальзама, что в нем, кстати, по сей день плещется вождь пролетариата в кремлевском мавзолее. Как и сам Пирогов в своей усадьбе. Раньше в нее, в эту усадьбу, можно было попасть, проехав по этой же улице еще километра два, по направлению на выезд из города, но это все прошлом. Усадьба великого хирурга сейчас мало кого интересует. А других достопримечательностей на этом отрезке улицы почти нет – тихий райончик, почти что отшиб юго-западной части Винницы, здесь до реки рукой подать и мало кто промышляет, а это главное.
Наискось пересекаем четырехполосную дорогу, огибая замершие, покрывшиеся изрядным слоем пыли, легковушки. Они стоят здесь уже давно, и давно без капли горючего в баке. По большей части, это я слил с них вожделенную жидкость, но были и другие, кто мне мешал. Или помогал, сам того не зная. Теперь же этот бесполезный металлолом, запрудивший почти все выводящие из города улицы, стоит тут мертвым грузом, портя весь утренний пейзаж, что виден из моей мансарды.
Отсюда до "Урожая" километра три будет, с теперешним темпом передвижения за минут тридцать доберемся.
Перейдя на ту сторону улицы, идем тихо, растягиваемся, разделяемся на две части. Ряба идет со мной, физик с водилой впереди, тот оборачивается часто, будто ожидает, что я ему в спину стрельнуть могу. А мы идем тихо, за всю дорогу перемолвились всего-то парой слов, поспрошав один другого лишь за некоторых общих знакомых. О деле – ни слова.
Когда до рынка осталось несколько кварталов, сворачиваем во дворы. По дороге мы не повстречали ни одной живой души, но в заросших дворах унылых трехэтажек, заурядной чредой тянущихся вдоль дороги, чувствуешь себя спокойнее. Шастать тут никто не будет, особо ценного в этих трехэтажках никогда не сыскивалось. Жили-то тут сами пенсионеры. Вот хрен его знает, как такое могло быть, но что не вскроешь было квартиру, мешок наберешь разве чертовых просроченных пилюль. Ни сахара, ни круп, только рой мух на кухне и пара тлеющих трупов в спальне. Будто сговорились старики перед смертью. Не думайте, что вам повезло, иммьюнити чертовы, - говорят их улыбающиеся черепа, - везение не всегда сопутствует тем, кто выжил.
Продвигаемся еще немного и вот он, рынок "Урожай". Громадина павильона, в темноте кажущаяся приземлившимся тысячу леи назад космическим кораблем и рябь мелких металлических контейнеров, что мелкие букахи, замершие в нерешительности вместе с гигантом-предводителем.
Большая часть его сгорела еще тогда. Ну как сгорела, сдымилась, что твоя сигарета. Шмотняк, запертый в контейнерах, коптил с середины лета и вплоть до морозов – тушить-то было некому, да и не до того было. Горело в те дни до хрена чего и поважнее. Черные "ракушки", где поржавевшие, а где с отвисшей лоскутами краской, все еще здорово напоминают о том времени.
Остановившись за живой изгородью из разросшихся кустов, молча одеваем маски. Мы с Рябой, как всегда одетые в камуфлированную армейскую одежду (с "догами" по дню не сливаемся, у них черная форма; нинзи, мля), смотримся как два незадачливых террориста, с одним АКСУ на двоих. Демьяныч же в серой, тюремной какой-то фуфайке и водила в теплых спортивных штанах и кенгурушке – вовсе как два провинциальных лоха, по пьяни решивших бомбануть пункт обмена валют. Ну да это, в сущности, чепуха. Сейчас все выглядят примерно одинаково, что мужики, что бабы. Моды особо нет. Так что главное, это не отличаться от других, все остальное стерпится.
Я снимаю с себя автомат, набрасываю ремень на плечо. Демьяныч тоже вытащил обрез, но тут же сунул его обратно под фуфайку – ремня-то нет. Обменявшись на мигах всем понятными условными знаками, переходим дорогу, не спеша, тихо, по одному. Убеждаемся, что рядом никого и, придерживаясь темных, не тронутых лунным светом мест, проникаем на территорию рынка. Тянемся вдоль рядов к восточной части монолита павильона.
Тихо тут. Ветер только по старинке раскатывает на рядах меж контейнерами пустыми пластиковыми бутылками и шелестит целлофаном. А впечатление такое, будто ни души на ближайших километров сто. А то и все тысячу. Ни бличка случайного в окнах павильона, ни голосов, ни малейшего признака пребывания внутри человека. И если бы не едва-едва уловимый запах дыма, просачивающегося сквозь неприкрытые окна, можно было подумать, что мы идем грабить завод какой-нибудь труболитейный. Где ни тогда, ни уж тем более сейчас нет ничего годящегося в быт выживальщику.
Миновав несколько рядов, мы, следуя за нашим Сусаниным, приблизились к громадине павильона вплотную. Тут было лишь пару высоких окон, начинавшихся на уровне примерно трехметровой высоты. А немного далее, аккурат между двумя "ракушками", обнаруживался узкий проход, ведущий к аппендиксом торчащей небольшой пристройке с ведущими вниз ступенями.
- Нам сюда, - указал водила на ступени. - Бывшая котельная, - объяснил.
Повертев головами и прислушавшись к шуму ветра и далекому собачьему бреху, рывками проскальзываем внутрь аппендикса. Вбежав первым, я и обнаружил то, что вынудило меня скрежетнуть зубами и громко выпустить пар. Узкие двустворчатые двери напрочно заколочены, поверх косо прибиты четыре широких доски. Не видать толком, но что-то еще и накарябано на них белой краской. Наверняка, отпугивающее, в "дожьем" стиле: "не лезь, голову отпилим" или еще что-нибудь эдакое.
Первая мысль, вспыхнувшая в голове после обнаружения тупика, заставила меня резко оглянуться, крепко сжав автомат в руках. Мне показалось, что они специально загнали меня в этот тупик, чтоб забрать оружие. Глупая мысль, конечно, и я понимаю это как только вижу их сгорбленные фигуры. Но что поделать – в такие минуты мозг работает как-то сам по себе, выкидывая на гора порой совсем бессмысленные домыслы.
Итак, тупик у нас. Монтировками если сейчас править начнем, со скрипом вытягивая в лутку загнанные сотки, гарантия, что привлечем внимание. Если не вояк, то других тягачей, у них "ухолот" только на такие звуки и настроен. Да и по времени это займет хорошо, если час.
Обдумывание не занимает много времени. Нет, я на такое не согласен.
- Лаз он знает, - говорю, возвращаясь назад к ступеням. - Не лаз ты знаешь, балабол, а примерное направление.
Но едва я ступил на первую ступень, решая, что скажу Рябе при следующей встрече, как услышал гулкий бревенчатый стук позади. Как если бы опустить доску на бетонный пол. Хм, неужели ошибся? Водила – кудесник? Обернувшись, я увидел, что одну доску водила уже поставил у двери, а вторую держит в руках.
- За "балабола" ответишь, - сказал он, правда, как-то без особой злости в голосе.
Рябцев просиял.
- Видишь, - блеснул он на меня влажным от радости взглядом, - а ты не верил. Наш водила все предусмотрел.
Доски он и вправду вытащил с такой легкостью, будто они держались у дверей на заклепках. Торчащие по шву дверных створок шляпки гвоздей, которые я нащупал, оглядывая вход в котельную, тоже оказались обманками. Видать, он проделал тут целую операцию по обезвреживанию преграды. Ну что ж, иногда приятно ошибаться. Всегда бы так.
Внутри было просторно и сыро, в воздухе витал запах застоялой воды, замшелости с примесью машинного масла, и пыли. Впрочем, последней теперь везде хватало. Котельная не использовалась давным-давно. Наверное, с тех времен как добываемый в Уренгое газ стал импортным, а котлы, спроецированные в годы молодости наших отцов, оказались просто чугунными демонами, безотчетно пожирающими дорогостоящее топливо. С тех времен котельная использовалась как подсобка для хранения хозинвентаря. По крайней мере, так мне показалось, когда, закрыв за собой дверь, мы осветили помещение котельной несколькими фонариками. Ряды метелок, как истесанных до черенка так и совсем новых, висящие на крючках оранжевые жилеты, пару пар сапог, замызганный пластиковый стол со стульями, валяющиеся на полу бутылки с-под водки – ну чем не обиталище коммунальных подметал?
У Демьяныча был старый советский "Гелиос" – когда-то не особо хвастающий силой свечения, сейчас он давал столько света, что старику пришлось намотать на стекло кусок ткани, абы не привлечь ничьего внимания. По сравнению с ним, моя китайская зажигалка, дающая синий диодный свет казалась просто жалкой пародией, и мне пришлось ее выключить абы не позориться.
- Сюда, - уверенным шагом обойдя давно остывшие адские печки, водила прошмыгнул под перечеркнувшими помещение толстыми трубами и тут же скрылся в темноте.
Следующим за ним пошел я, сзади сопел разноглазый Ряба, замыкающим потянулся Демьяныч. Пройдя под трубами, мы минули какое-то механическое устройство, лежащее в навечно разобранном виде на бетонном полу и оказались перед спертыми о стену большими поржавевшими листами жести. Судя по клокам приклеенных к ним бумаг, и характеру приклеивания, жесть когда-то служила частью ограждения.
Водила вынырнул из темноты слева.
- Сюда, - повторил, поманив меня за собой. – Помоги.
Я пошел за ним. Мы беззвучно сдвинули один из листов жести на сторону, открыв взору посаженные вглубь стены массивные дубовые двери. Раньше они были закрыты на штабу, но судя по свежине сорванных петель можно было предположить, что сорвали их не так уж и давно.
- Часто тягал отсюда что? – спрашиваю.
- Пару раз было, по мелочи у торгашей отщипывал. По крупному еще не тягал.
Удивляться я подготовленности нашего поводыря не стал, но, похоже, что никто и не ожидал узреть на моем лице удивленный или хотя бы немного более уважительный взгляд. Бритоголовый, чью лоснящуюся лысину прикрывала черная, из грубой ткани а-ля террористическая маска, толкнул дверь и не раздумывая шагнул в темноту. Так, словно он тут жил. Мы же с Рябой молча затоптались у проема, и лишь когда Демьяныч посветил внутрь, решились переступить порог. Похоже, это уже был подвал самого павильона. Ничего, что бы могло заинтересовать опытный глаз профессионального тягача, в небольшом квадратном помещении не нашлось. Удивляло только обилие плотной, кажущейся какой-то бутафорной паутины и разбросанных повсюду пустых ящиков: стеклотарных пластмассовых, деревянных, картонных. Больше всего, конечно, картонных ящиков, просто навала. А внутри только шелестящая бумага для насыпом отпускаемого с кондфабрик печенья. Во, блин, аж в кишках заныло от воспоминаний.
Дойдя до ведущих наверх ступеней без поручней, наш Сусанин остановился, повернулся к нам и заговорил едва слышно:
- Этот сектор подвала почти не использовался. До буйства тырили отсюда все, - недвузначно намекнул на прежних обитателей котельной, - потому и не хранили тут ничего толкового. Дверь, что наверху, - он указал в темноту за своей спиной, куда уводили ступени, - когда-то просто была на проходе. Сейчас там отдел с этими… люстрами, херустрами, светильниками всякими короче. Отдел, конечно, давно раздолбашили, да не в этом суть. Дверь эту хозяин еще при жизни запер наглухо. Зеркало во весь размер на него вцепил и использовал как витрину. Короче, "доги" при осмотре не пронюхали. Повелись, что витрина. Я и сам повелся бы если б не знал тогда... до всей этой жопы. В общем, замок я там давно спилил. Откроем, окажемся внутри отдела, не ссыте, он пластмассой огражден, ролет до половины опущен. Охрана в метрах пятнадцати будет, на проходе они сидят, диванчик под задницу кинули и у костра греются. Ладно, подымемся, сориентируетесь сами.
М-да, - думаю, - чего уж тут говорить, толково парень поработал. Чуть ли не скажу, что снимаю перед ним шляпу. Если б я так прошуршал, то хрен бы тут сопел Ряба со своим физиком и водилой. Водила же, видать, сам не хочет рисковать. Мелочь какую таскал с рынка, а целый мешок – стремно. Незаметно спереть может и не получиться. А на обдолбленных рекрутов выйти со словом резким и недоброзвучным мандражует. Что б прогрузить толково, как он сам сказал. Ну эт, в принципе, оправданно, если пушки на кармане нет. Что ж, благодарим тогда, что позвали, начало мне вполне так нравится. Можно продолжать.
Демьяныч погасил фонарь, мы вслепую поднялись по ступеням, задержались на последних, пока водила медленно открывал дверь, и тихо вышли в отдел. Где-то горел костер, оранжевые языки отражались на кафельном полу, пахло дымом и даже, как мне показалось, мясом. Жареными на палочке сосисками, чтоб их!
Тихо, абы не звякнуть тележками или оружием и не раздавить бисером рассыпанных по полу осколков, ползком просовываемся под приспущенным ролетом. Внутри павильон был устроен так, что вдоль стен по периметру шли отделы арендующих ценные квадраты частников, а посередине тянулись шесть длинных бетонных рядов. Как правило, они предназначались для бабушек, торгующих огородиной, травами, молокопродуктами, и в принципе, ситуация сейчас именно для павильона не особо поменялась. Разве что деньги в руках торгашей перестали шуршать. Ну и людей стало меньше.
Выглядываем из-за крайнего ряда по очереди, как суслики из оврага. Оцениваем ситуацию. Над спинкой дивана, стоящего меж средних рядов, видны две башки, вродь как не шевелящиеся. Перед ними – дырявая бочка с огнем, под лад америкосовским бомжам обустроена. Больше никого. Неужто и впрямь все так просто? Если этих олухов там действительно двое, то такое дело, без излишней самоуверенности заявляя, мог я и сам провернуть. Спит охрана, по ходу, порозовевшие щеки раздуло, а мешочки-то вон они, за спиной у них, считай. Подходи, бери, хоть все выноси.
- Охрана – мрак! – шепчет Рябцев, блестя влажными зубами.
- В отрубях, похоже – говорит физик, поправив маску на лице. – Попробуем по тихой взять?
- Не думаю, что так получится, - говорю, мотнув головой. – Это не по морковке с прилавка спереть. Тележками бряцать начнем, сразу очнутся. Пригасить их нужно.
- Что значит "пригасить"? – переспрашивает, оборачиваясь на меня старик. – Вы предлагаете их убить, что ли?
- Нет, хером по носу пощекотать, - отвечаю. Достал он меня этот физик, честно. Будто, блин, не в Виннице последние два года прожил, а с Багам прилетел в реалити-шоу посниматься. Как с ним Ряба вообще дела вел?
- Я тоже думаю, что можно попробовать по тихой, - метая шалым взглядом то на две головы, то на мешки с мукой, говорит водила. – Если они нажравшиеся, то спят крепко. Зачем мокрушить лишний раз?
Ну вот и проявилась твоя крысиная натура, думаю. Шушера, мелкий воришка, он лучше потеряет уйму времени боясь пернуть и ходя за спинами охранников на носках, как балерина, чем вырубит двоих салаг, спокойно загрузится и уедет, не боясь что те поднимут тревогу как только он закроет дверь в подвал. Я с такими дел не имею, я не жулик. Не хочу называть себя убийцей, но будь мы тут двое да хоть бы с тем самым Рябой, вопрос о том, жить парням или нет, даже не поднимался бы.
Но Ряба тут занял пассивную позицию, мол, я как скажет большинство. Ясно. Я тогда тоже нависать со своим предложением не буду, посмотрю по их успехам.
Водила, стащив со спины тележку, гусиным шагом двинулся к проходу, разрубившему торговые ряды напополам. Свернул за угол и начал беззвучно, но неимоверно медленно подкрадаться к наложенным на средний ряд мешкам. Обольщенный возможностью легкой добычи, последовал его примеру и старик. Положив обрез на пол, он быстро сменил приоритет с оружия на транспорт, и, подхватив "ижовку" как огурец, двинулся за водилой. За ним, немного уже вольнее себя чувствуя, позволив себе даже клацнуть "кравчучкой" во время ее раскладывания, погусявил и Ряба. На прощание подмигнул мне, типа, давай, не дрейфь.
Надавив пальцем на снимающий с предохранителя рычажок, я лишь немного придвинулся ближе к проходу, но тележку снимать не спешил. Какое-то нехорошее чувство засело в нутрях. Даже сердечко отчего-то залопотало внутри. И с чего это? Что, первый раз на дело иду? Ага, только не действует. Ладони все равно помокрели и палец на курке как неродной стал. Напрягся так, то и жди, что помимо моей воли стрелять начнет.
Пытаюсь успокоиться, напоминая себе, что раз я дожил до сего дня, значит, убить меня не так-то просто. Да и цыганка мне на вокзале недавно напророчила, что не от пули моя смерть. А если не от пули, то от чего, вопрос? БТР не пропустит на пешеходном? Или током ударит? Ну да это все перхоть, не от пули так не от пули. Продвигаюсь на корточках дальше, кручу головой. Мука меня уже как-то не особо занимает, выискиваю взглядом что-то другое, хочу найти какое-нибудь подтверждение тому, что все это – не чертова иллюзия. Водила уже к мешкам, отсюда белые подушки напоминающим, подобрался, разогнулся медленно, будто показывал все стадии эволюции человека, тележку на пол поставил. Старик у него за спиной, и Ряба на полпути. Э, чего я торможу-то? Буду тут глазами раскидываться, без взятка точно останусь. Нужно двигаться к остальным.
Вижу как водила обхватил обеими руками мешок на прилавке, поворачиваю сам в проход, взяв за ориентир спину Рябцева, и… Опа! Замираю, что соляной столп. Показалось? Нет, ни хрена не показалось. Медленно поворачиваю голову направо. Не зря сердечко долбит. Вот он, видишь? Нет? Я тоже сначала не заметил. Это как найти хорошо замаскированного снайпера, везет не всем. А он меня видит. Смотрит, что на зверя, подбирающегося к капкану. Хоть и в темноте кромешной, а лицо перемазанное ваксой, в руках автомат, на меня направленный. Спрятался же где, в отделе со шмотками, ролет полностью поднят, огневой радиус как раз открыт в проход, на котором мы, как четыре бурундука, на муку заримся.
Вот так и сверлим один другого взглядом, и он отчего-то в ту же самую секунду не стреляет, и я не рискую пошевелиться. А потом он как-то так даже не то, чтобы качнул подбородком, нет. Не повел им сторону, как бы говоря тем самым "Отваливай на хрен!". Это было движение, которое едва можно визуально уловить.
Но я уловил. И все понял как раз в тот миг, когда спереди раздался взрыв. Павильон на миг озарило яркой вспышкой. Я дернулся обратно, за прилавок, инстинктивно подобрался и накрыл голову руками. Затем так же быстро разогнулся и вытянул шею, выглянул из-за прилавка. Там, где стоял водила, в воздух взмыл столб медленно оседающего пороха. В мою сторону полетела его искореженная тележка. Старик слетел с ног, взмахнув обрезом и своей тележкой, Рябу бросило на бетонный прилавок. Что случилось с водилой я точно не видел, но представить себе было не трудно. В резко возобновившейся тишине он вопил, как одурелый.
А затем что-то неопределенное закричал, ломясь в мою сторону, и Рябцев. Слово "Валим!" я услышал четко, а остальное осталось за пределами звукового восприятия. Пулемет загрохотал откуда-то со стороны входа в павильон. Пули дырявили прилавок у меня над самой головой, со свирепым журчанием вонзались в отполированный тысячью подошв в день бетонный пол.
Семеркой раскидаются, щедрые, епт, - думаю. – Видать, крысеныши навроде водилы их своими "мелкими" набегами до живого достали.
Дын-дын-дын по полу, в мою сторону. Загадка, друзья: летит, кувыркается, на "Ф" начинается. Что это? Правильно, это Ф-1. В сторону!!! Отлипаю от прилавка, как напуганная гигантская лягушка прыгаю в открытый отдел, который в прошлом мобильниками занят был. Где-то задворками разума понимаю, что от осколков вряд ли спасут пластиковые перегородки. Словно с дымящим угольком в заднице перепрыгиваю через опрокинутый деревянный стол, падаю на пол, закрываю глаза. Бу-ум!!! В ушах свист тысяч фанатов на стадионе, осколки и отколовшиеся куски прилавка градом прошибли пластик отдела, бетонная крошка оседала в проходе меж рядами крупным дождем. Это Рябе подсовывали экзотический фрукт, но он, зараза, слишком скользкий и верткий, сам знаю. Его на гранату не возьмешь. Перепрыгнул через прилавок, и под пулями низким самолетом – к отделу светильников. Я бы тоже за ним, но нет, двое – это уж слишком яркий маркер для пулеметчика. Кого-то зацепит по-любому и этот "кто-то"… вдруг цыганка неточно разглядела?
А Ряба в последний момент свернул с траектории. Увидел, как разлетается вдребезги под пулями пластик и зеркала, а в трясущемся ролете появляются дырени размером с кулак, и передумал. Упал под прилавок, чуть дальше, чем лежал я. Обернулся, вытаращил на меня обезумевшие, на диво одинаковые глаза, будто это я тут засаду устроил.
- Пац-цан-ны… - заикаясь, потянул кто-то от мешков. – Пом-м-м… ги-и… Я здесь…
Водила. Живой еще.
Пользуясь моментом перекура у пулеметчика поднимаюсь из-за стола, прижимая к груди калаш. Ряба что-то спрашивает, шевеля только губами, но я его не слышу. Украдкой выглядываю наружу. Вон он, в первым отделе, что у самого входа в павильон. Голова над верхней кромкой только торчит и ПКМ с сошками на перестенок меж отделами поставлен. Видать, на стол влез, ударник хренов. С его высоты пострелять нас, что сонных селезней на воскресной охоте. И пофиг, что темно, темные пятна на белом фоне пластиковых стен торговых отделов отлично нас высветят.
- Сложили оружие, живо! – хрипло рявкнул кто-то со стороны костра. – И маски свои говеные сняли! Чтоб мне рожи ваши поганые было видно!
Это был не пулеметчик, кто-то третий. Вероятно тот, кто пустил нам гранату. Тогда отлично! Если учитывать, что охранники ни хрена не похожи на обдолбленных сопляков с одним "калашом" на всех, то теперь нам полная жопа. Никого не спасут моих восемнадцать патронов в открытом бою. Вот тебе и "всякий случай", чтоб не материться. А я же говорил!.. У-у, лошары недальновидные, чтоб мне еще когда-то повестись на ваши гребаные предлоги.
- Пац-цаны… - булькает кровью наш проводник. – Заб-берите мен-ня…
Да, конечно.
- Сложили стволы, сказал! – снова рокочет с той стороны, начальник видать. – А то на хрен бошки поотшибаю. Допрыгались, сучата.
- Можно подумать, если сложим, то не поотшибаешь, - находит возможность шутить Ряба.
И голос не дрожит. Молодец тягач, держится, как подобает каперу. Типа, и не зассали мы тут вас, а сейчас перегруппируемся так и вообще вам задницы на флаг британский рвать будем.
Оптимист с пустым "макароном", блин.
Того, что говорит, я не вижу. Темно слишком, костер в бочке еще немного и вовсе угаснет. Да и пулеметчика уже не видать. Перебазировался, небось, ближе подбирается. Зато хорошо вижу две головы над диваном, торчат как и раньше, будто и не было тут пальбы никакой. Во сон, да? Спят как убитые. Или чего это "как"? Знать, незадачливых тягачей "дожки" поймали, по горлу чиркнули и оставили для усиления приманки. А мы и повелись. То-то я думаю, храпа нет. Куда там, с того света его не слышно.
- Жека, гребаный ты муфлон! – крикнул типа начальник. – Чего ты там сидишь? Вальни ему на хрен по ногам, чтоб не умничал там.
А-а, Жека. Это, по ходу, тот, что в соседнем отделе, в шмотках сидит. Обычная тактика, один с той стороны, другой с этой, а третий у входа, с пулеметом. Ничего выдающегося, обычай для засадной деятельности. Да только Жека, который как раз и должен бы нас добивать, что-то совсем не похож на озверевшего "вована"*. (*Вованами называют военнослужащих внутренних войск) Мне маякнул чтоб я к мешкам не совался и по Рябе палить не спешит. Никак рекрутированный тягач? Совесть замучила в себе подобных стрелять?
- Бздычара ты, Жека, - забасил пулеметчик где-то совсем близко. – Левон, я же говорил, что не надо было этого ушлепка брать! Ему, с-сука, только на параше очка драить. Вернемся на базу, гнида, я его в корень зачмырю, быдло пятничанское*! Понял, напарничек? (*Пятничане – микрорайон в Виннице)
- Да вместе с тягачьем на дыбу пойдет, сука! – ближе хриплой Левон, ближе. – А, Женьчик? Хочешь на дыбу? Да не сливайся там, говнарь, иди и раздави этих двух клещей.
Секу я вас, умники, не старайтесь. Командир спецом так долго хрипит, чтоб не слышно было как пулеметчик подбирается. Живыми взять хочет Левон. Выслужиться хочет и братство свое "дожье" новым мясом потешить. Дык херушки вы меня живым возьмете. Я ко всему готов.
Левон … кстати что-то такое припоминаю. Знакомое поганяло. Где я его слышал? Ладно, это задача для досуга, сейчас не до того.
Вовремя я обуздал мысли. Снаружи грянула тяжелая пулеметная очередь. Зазвенели по полу гильзы, где-то совсем рядом. Ряба, которому это все назначалось, вскувыркнулся и с прыткостью мангуста дернул в сторону. В том месте, где он только что лежал пол взрыхлился, облачка бетонного крошева взмыли серым фонтаном. Значит, пулеметчик где-то в проходе, между рядом отделов и бетонным прилавком.
Разноглазый тягач, подзадоренный грохотом ПКМ, шмыгнул в отдел люстр. Зацепил спиной продырявленный ролет, захрупотели под подошвами его берц осколки разбитых плафонов. Хохотнул как-то так задористо, будто на американских горках поехал. Ох, аж зависть поначалу взяла. Надо же, получил билет на обратный рейс. Счастливчик, отделался легким поносом, это мне еще тут думать как с полрожком против двоих. Двоих же, надеюсь?
И уже когда я подумал, что фарт неотъемлемым реквизитом сопутствует Рябе, тот как заорет! Матом, воем. Задел что-то, повалился со звоном бьющегося стекла но пол.
- Чтоб тебя, пидор!!! Ах-***… Мля, ах-ху..! Я… Твою мать, он в меня попал! Глеб!
- Пац-цанн-ыы… - едва слышно от мешков.
Мысленно перекрестившись, падаю на пол, выглядываю понизу из своего отдела с телефонами как мышь, и стреляю наугад. Готовлюсь увидеть, как темный силуэт отбрасывает обратно на проход. Но пулеметчика в проходе нет. Черт! Патроны только зазря ушли. Прежде всего жаль патроны.
Зато слышу возню и хриплое дыхание в соседнем отделе, где сидел в засаде Жека. Хм, а паренек-то не прост оказался. У них там, по ходу, свои разборки начались.
- Жека! – испуганно как-то, что девчонка взвизгнул пулеметчик. Ну совсем не тем голосом, которым обещал на очках сгноить неверного.
Ух-ух! Жвын-нь! – как металлический трос обрезать. И потом словно карканье простуженной вороны. Брякнуло на пол что-то тяжелое, металлическое. Пулемет?
- Козлина, ты чо творишь?!! – басом орет Левон, приближаясь. – Отпусти его! Отпусти…
Лежа на полу, я вижу только его темную макушку. Поднимается-опускается быстро, в такт стуку ботинок по полу.
Беги, малыш, беги.
Порываясь на помощь товарищу, он сейчас выбежит на проход. Останавливаю дыхание, смотрю на мир через шкалу поправки. Спускаю курок. Он дергает головой, едва не доставая ухом плеча. В виске образуется черная дыра. Падает, заваливаясь на бок. С неприятным слуху хрустким шмяканьем ударяется всем лицом о пол.
Я вскакиваю на ноги, встаю в проходе. Приклад упер в плечо, головой верчу как сурок. Держу под прицелом отдел шмоток. Мало ли чего, вдруг у Жеки крыша съехала? Один всех порешить захотел. Герой, типа, с катушек слетевший. Или это как раз пулеметчик Жеку завалил, а сам раненый только. Сейчас пушку свою возьмет и решето с меня оставит.
Из темноты проема выходит человек с пулеметом на одном плече, и автоматом на другом. Он даже не смотрит в мою сторону, будто и нет меня здесь. Небрежно ногой переворачивает "начальника" вверх лицом, стоит над ним какое-то время. Кажется, сейчас ширинкой вжикнет и лицо ему умоет. Но нет, просто стоит и смотрит, вниз голову опустил. Ясное дело, это не пулеметчик, хоть я того и не видел во весь рост.
Смело, Жека, смело. Я ведь мог бы и тебя тоже, невзирая ни на какие проявления удружливости с твоей стороны. Не друг ты мне ни при каких раскладах. Воровать я у тебя пришел, и не каюсь. Своровал бы, будь я с какой другой бандой, а не в составе сборной по керлингу. А тебе, милку, сиди ты вон на том диване, горлянку вскрыл бы без раздумий. Так что помог ты мне, себе или еще кому, а вальнуть я тебя сейчас могу запросто. И совесть моя даже не заикнется потом – оправданий ведь такому поступку с головой хватит. Кто ж тебя-то знает? Для каких целей ты приберег меня? Не надумаешь ли чего-нибудь выкинуть в вашем "дожьем" долбануто-геройском стиле?
- Салманы-ыч, - позвал Ряба.
Опустив автомат, делаю пару шагов назад, не сводя глаз с Жеки и захожу в отдел светильников. Нет, не получил Рябцев счастливый билет. Лежит тягач-инициатор на полу, пустой пистолет в руке, под брюхом лужа крови. Три наискось дырки в спине – не к добру.
Опускаюсь перед ним на корточки, заглядываю в помутневшие глаза.
- Салманыч, помоги, браток, - в его взгляде скользят страх и надежда одновременно. – Вытащи меня отсюда, в долгу не останусь.
Просит. Почему-то все просят. Неужели и я буду? Лежать и блеять, превосходно зная, что никто не выполнит моей просьбы? Тягачи ведь, они тащат только то, что им нужно. А что ненужно – бросают. Неужели в такие минуты можно об этом забыть?
- Салман, а? Вытащи… А? Не дай тут подохнуть… К Валерьичу отнеси. Отблгод… - кашляет кровью, - …дарю….
Я молчу и он начинает понимать. Пытается ползти, но сразу же сводит зубы от боли. Тяжело, отрывисто дышит. На зубах слюна перемешана с кровью, маску и правую щеку разрезал об осколки, видать, когда падал.
- Не дай здесь подохнуть…
Ряба был хорошим парнем. Сколько ему – двадцать пять? Или двадцать семь? Молодой еще. Жить бы. Но поставил на черное, и проиграл. Бывает. Жалко, что он не западлист , было бы проще. Хотел бы он сделать мне западло, сделал бы раньше, когда мы с ним по домам шлялись и взяток хороший брали. Не западлер он, Рябцев – это ценное качество, но я не могу оставить свидетеля. Тащить я его не стану – следов наставлю, шуметь начну, в итоге обоих загроблю. А даже если и потащу, то куда? К себе домой? На лепешку с чаем? Или к Валерьичу? Так Валерьич не хирург вовсе, он даже не доктор, фармацевт всего лишь. Хоть и, надо отдать должное, толковый фармак, а при случае не много хуже маститого хирурга порежет-зашьет. Правда, от пуль раз через пять спасает. Говорит, что не шибко умеет, но мы-то знаем – не рискует в ущерб "догам" нашего брата латать.
Так что придется тебе, Ряба, все же здесь. Ведь можешь ты помереть через пять минут, а можешь просто потерять сознание и придти в себя когда тут уже будет полно "дожья". Они тебя, конечно, спросят, и ты им, возможно, ответишь, обиженный за то, что я тебя бросил. Не могу я так рисковать. Тут не дают пожизненок и не амнистируют, тут просто вешают. А мне, не смотря на то, что моя жизнь полна дерьма, легче пойти под пулю, чем болтаться на фонарном столбу, предоставив себя на корм воронам.
Так что ты уж прости, Ряба, но ты сделал бы то же самое. Просто мне в сегодняшней игре выпала счастливая карта. Пока что.
- Глеб, нет… Не надо…
Не просил уже даже, просто говорил. Словно бы смирялся.
Я поднялся на ноги, направил ствол ему в затылок и без раздумий выстрелил. Ряба на мгновенье вытянулся весь как струнка, затряс конечностями. А потом обмяк. Успокоился.
Пора уходить. Открыв дверь, зеркальная маскировка на которой осыпалась острыми осколками, я застыл в проходе. Нащупываю в кармане свой фонарик-зажигалку и понимаю, что спускаться в подвал все равно, что идти в дом с привидениями вооружившись только болтающимся на груди деревянным крестиком.
Делаю пару шагов назад, вступая в лужу теплой, вязкой крови. Понимаю, что нужно спешить, что на шум сейчас наверняка подоспеет "дожий" патруль, а отвести глаза от проема не могу. Словно какой зверь пялится оттуда на меня. Только и ждет, когда я обернусь к нему спиной.
- Не ходи туда, там – все… Хочешь выжить, иди за мной.
Поворачиваю голову. Стоит Жека, лицо в полосах ваксы, глаза горят безумием. А в следующий миг он оборачивается и решительным шагом движется к центральному входу. Сам не зная почему, ведь обычно я в поводырях не нуждаюсь, двигаю за ним. Словно заклинание подействовало, состоящее из двух слов: "хочешь" и "выжить". По пути поднимаю отброшенное Левоном оружие. Ну хоть сматерись ты на нитку! Что это за оружие?! Держу "Вепря" за ремень как крысу за хвост, брезгливо смотрю на инвалид-АК. Затем, быстро расправившись с потоком негатива, закидываю его за спину, быстро навожу у Левона шмон. Вспоминаю попутно, откуда я его знаю. Ну да это для досуга россказни, другим разом расскажу. Забираю у сволочного начальника гранату, пару магазинов, судя по весу неполных, и, не найдя больше ничего полезного, поднимаюсь. Слева старик лежит, в остекленевших глазах вяло отражается пламя. Хм, ствол ему и с одним патроном не пригодился. Дальше за ним – верхняя часть водилы, нижняя немного в сторонке, приваленная клочьями мешков. Гранатой располовинило. Дешевый трюк, с афгана еще используют.
Справа, на полу отдела со шмотками, раскинул широко ноги пулеметчик. Как я и предполагал, громадина под два метра ростом, и шеей такой, что хоть вместо быка запрягай. Из груди нож армейский торчит. Поди угадай как в два раза меньше него размерами Жека туда его вогнал.
- Ну ты идешь? – спросил бунтарь, стоя уже возле самых дверей.
Да куда уж мне деться? Иду я, Жека. Иду.
Изоляция. Интро Глава 1
© Copyright: Матяш Дмитрий Юрьевич, 2011
Свидетельство о публикации №211110700560
Свидетельство о публикации №211110700560
Рецензии