Полнолуние

    Уже неделю длилось это странное затишье – ни солнечно, ни пасмурно; ни сухо, ни дождливо – только в парной духоте по небу ползали тучи, но так тихо, что в парке едва дрожали гофрированные каштановые листья, а дышать было трудно. Даша ждала дождя.

    В ту ночь долго не засыпалось – и Севе с его астмой, и Даше, и еще неизвестно, кому тяжелее…

    …Она пришла и положила ему на стол целую стопку статей. Никто в редакции и не предполагал, что новенькая, совсем недавно переведенная из отдела новостей, справится со всеми безнадежными интервью. Тогда глаза у нее были грустные, и только позже Сева подметил какое-то особенно теплое, матерински-озабоченное выражение лица. В двадцать один год она уже была разведенкой с ребенком, так что Сева в свои тридцать два казался рядом с ней совсем еще мальчиком. Почему-то так получилось – после института работал, чтобы откупиться от армии, потом аспирантура, где повстречались с Натальей… Расстались друзьями – ушла она к Вовке, его лучшему когда-то другу… С ней за пять лет так и не собрались расписаться, а с Дашей уже через три месяца венчались, и Танюшка, в белом платье, такая серьезная, держала длинную фату. Больше всего Сева боялся, что не поладит с ребенком, но в два года человек быстро ко всему привыкает… Теперь она уже зовет его папой… Отправили ее сейчас к матери на дачу, наезжали по выходным… Правда, вот уже две недели они в ожидании безвылазно сидели в Москве, и Даша не находила себе места…

    …Он шел к ней по колено в ледяной, хрустальной воде, разбивая быстрыми шагами лунную дорожку, потому что свет, проходя через крестовину полупрозрачной кухонной двери, говорил с ним ясно и строго, и он хотел, чтобы медный Будда с подоконника улыбнулся ему…

    Сева проснулся от холодного света. Натянув простыню на уши, он оголил ноги, а из форточки сквозило быстрым ночным ветерком. Дверь на кухню была открыта, и неумолимое ядро луны в потоке света катилось в незашторенные окна, как в беззащитные глаза, лишенные век и ресниц. Луна была полная и такая яркая, что по часам без очков читалось: три пятнадцать. Даши рядом не было, но журчал бачок в туалете, а в ванной гудел кран от сильного напора воды. Нашарил крестик под подушкой, надел…

    – Даша…

    Ее глаза, внимательные и озабоченные, короткие черные волосы собраны перламутровой заколкой в виде раковины с жемчужинкой, но пряди у лба и висков уже влажные – видно, поправляла мокрыми руками… Наклонившаяся над ванной, со щеткой в одной руке и душем в другой, полуобернувшаяся, еще больше похожа на японку…

    – Началось. Меня прослабило. Схватки сильные, через пять минут по сорок секунд… Звони Кате, я – в ванну…

    Ванна уже наполнялась водой.

    Наталья так дрожала над своей точеной фигурой, ей так нравилось, когда ее принимали за школьницу, что Сева и не заговаривал с ней о ребенке. «Разве нам плохо вдвоем?» Бесконечные вечеринки, друзья, телевизор по вечерам… А Даша сразу сказала, что хочет рожать дома… И он согласился, ходил на курсы, читал вместе с ней «беременные» книжки… И вот сейчас, когда стремительный ветер охватил его потное, обнаженное тело, Сева почувствовал, что ни за девять месяцев, ни за эти лишние две недели он так и не успел подготовиться…

    Водяные брызги отскакивали от ее живота, как от надутого мяча, оседая на полуотбитой плитке, и в ванной от размокающего мела, пыли, бетона стоял свежий запах грозы.
 
    И эта льющаяся вода гипнотизировала… Говорят, можно бесконечно долго смотреть - как бежит вода и как горит огонь… В танюшкиной комнате перед иконой Даша успела зажечь свечу, и там, в зашторенной полутьме, этот маленький огонек, умирающий всегда так безмолвно и безропотно, плавал по полу и стенам огромными радужными кругами отсветов. Когда он, встревоженный этим непонятным заревом, подошел поближе, три радужные полоски, отражаясь от металлической оправы иконки, легли ему на руку. Когда-то, пока эта комната еще не стала детской, здесь стоял Будда, привезенный Вовкой из Японии…

    В полутьме спальни, почему-то не догадавшись включить свет, он слепо шарил в бельевом ящике и, не понимая, что уже нащупал трусы, зачем-то стал искать в куче неглаженного.

    В трусах и очках прошел на кухню, набрал номер. Пять гудков никто не берет трубку… Шесть… Семь… Если она уехала, то лучше с сотового – там в памяти номер… А где же сотовый?
    Сева прошел в ванную с сотовым в руках – ему показа-лось, что Даша звала… Она стояла на четвереньках в розовой воде, а вода все краснела и краснела. Боже! Что с ней, откуда кровь? Думал, что победил страх крови после того случая на сборах, когда именно ему довелось первым найти парня, вскрывшего себе вены… «И боль, наполняя мне вены, была, словно влага в реке…» Даша обернулась к нему, роняя с верхней губы кровавые капли:

    – Ватку!

    Всего лишь из носа, слава Богу…

    Одна ватка быстро вылетела, другая, намокнув кровью, пропускала тягучие темные капли… И тут сотовый булькнулся в воду, и он шарил по дну руками, вылавливая непонятно откуда появившиеся мыльницы, тюбики, мочалки…

    Руки уже дрожали… Значит, теперь придется пробиваться с городского, но сначала найти номер в блокноте… Опять зовет?

    – Катя уехала на роды, она не успеет, но к нам приедет Паша…

    Катя казалась ему ненадежной – уж слишком молода, а в акушерстве опыт очень много значит… На самом деле он был даже рад, что приедет Паша – высокий, здоровенный и спокойный донельзя, напоминающий вальяжного кота. «Медбрат», как он про себя его называл. Сейчас, в этой предродовой суете, спокойное медбратово «ага» после семи гудков, казалось странным.

    – Лимон… Тошнит…

    Прозрачные, почти бесцветные дольки на блюдечке. Луна за рваными тучами казалась прозрачней медузы в ночной воде…

    Даша морщилась, высасывая лимон – то ли от боли, то ли от удовольствия – сейчас она была для него абсолютно непроницаема. Она шумно дышала и плескала воду на живот, а он сидел с часами, пытаясь понять – где начало схватки, а где конец. Это – змея, кусающая свой хвост… Даша не подавала никаких признаков начала и завершения и вообще, казалось, едва слышала его. Губы ее горели, потресканные, пересохшие, она все время просила пить, а он бегал с кухни со стаканчиками минералки и ждал звонка «медбрата».

    От внезапного телефонного звонка Сева чуть было не упустил часы, подхватив их буквально в последнюю секунду. Теперь «медбрат» требовал Дашу к телефону. Сева натянул провод, но все равно до ванны не хватало, значит, ей придется вылезать. Каким-то образом Даша его поняла, хоть Сева не был уверен, что она его слышит. Говорила она отрывисто, длинные фразы ей не давались:

    – Приезжай… По минуте, иногда без перерывов… Не успеваю отдохнуть…

    Она сморщилась, бросила трубку, но, совладав с собой, снова шумно задышала. И снова в спасительную воду – большая сильная рыбина, бьющая на мелководье хвостом.

    – Пить…

    Она заглатывала игривые пузырьки залпом, с мученическим выражением лица, будто они были живые…

    – Он говорит, надо смотреть раскрытие… Я сейчас все подготовлю и приведу…

    Пришлось повторить это трижды, пока Даша простонала вместо ответа… Сева представил, как звук проходит через воду – таким невнятным гулом…

    Подвернуть ковер, застелить постель клеенкой… Где пеленки? Она же готовила пеленки… Снова звонок:

    - Нет еще, сейчас…

    Дышит… Часто-часто, громко, вся превратившись в дыхание.

    На курсах, конечно, учили смотреть раскрытие, и теоретически Сева все знал, но никогда не думал, что придется самому… На Даше…

    …Он тогда работал вместо внезапно ушедшей в декрет корректорши, и к нему на собеседование приходили соискатели, в основном – женщины. Они равнодушно глядели по сторонам, с интересом – на листочек с тестовым заданием и уходили, неуверенно щелкая задвижкой тяжелой двери… Но перед Дашей ему вдруг стало стыдно за эту бесчеловечную офисную эротику – за дурацкий коллаж с мускулистой дамой на асфальте, за это беззащитное ню в каком-то неразличимо–сером, будто безвоздушном пространстве, за гимнастку на брусьях с раздвинутыми ногами… Снял все и поставил у стенки, прикрепив на освободившиеся места какие-то старые календари с котятами и щенками, хотя отдельного кабинета у него не было, сидел в общей комнате на восемь человек…

    Даша случайно проговорилась ему, что тот, другой, никогда не целовал там… Не думать, а то…

    Спирт, касторовое масло…Так. Два пальца – указательный и средний – развести в стороны… Влажное, скользкое, мягкое – пальцы утонули в ней, он потерялся во вселенной этого измученного создания, придавленного огромным животом.
 
    Сначала – стон, потом – крик, в голос:

    – Не могу на спине!

    Выскользнула, вывернулась и опять раскачивается, стоя на четвереньках.
Пальцы – в крови… В ее крови… Снова шепчет: «Потерпи, потерпи», и снова эти скользкие стенки, дальше, дальше – тоже скользкое, но что-то другое… Плацента? Плодный пузырь с водой? Какое же раскрытие? Голова! Это же его голова, так близко!

    Отерев пальцы – к трубке:

    – Раскрытие большое, там уже голова, голова!

    – Не смотри, не смотри, – стонет она ему, раскачиваясь на четвереньках. – Не могу без воды!

    Рыба на горячем песке…

    – Сейчас отведу…

    Он бережно ведет Дашу в ванну, ругая себя остолопом и злясь на «медбрата» за свой страх, беспомощность. А она вновь плещется в ванной, то ложась на бок, то вставая на четвереньки. Черные пещеры подмышек, мокрые ниточки волос, вьющаяся веревками вода громко звенит… Волосы облепили лицо, заколка перегородила сток, а она спускает желтоватую воду:

    – Не смотри, не смотри!

    Прослабило ее. Почему-то подумал, что уже скоро. Посмотрел на часы: пять пятнадцать. Пока подтирал, пока мыл руки – она стоит в ванне на коленях и плещет душем себе на живот. Душ прохудился, пол залит водой, а она все плещет и плещет, мерно и исступленно одновременно. Убавил напор, направил душ ниже.

    – Идиот! – и снова вода во все стороны.

    – Соседей зальем!

    – Фиг с ними! – так же отрывисто, сквозь зубы, а вода холодная, почти ледяная.

    – Простынешь! Давай погорячее?

    Стон. Беззащитная и беспомощная, как ребенок. Снова звонок от «медбрата»: «Выезжаю, вы там без меня не рожайте!»

    Даша лежала на боку и дышала. Он, стоя на коленях, делал ей массаж, не останавливаясь ни на минуту, потому что она, совершенно обессилевшая, удерживала его только взглядом.

    Тогда, на курсах, это было страшно – бритый, окруженный йодным кольцом лобок между раздвинутыми ногами, выпячивается, вылезает что-то, красное из красного, нет, белесое, округляется – уже видно, что голова, потом – одно за другим – плечи, а вслед за выскользнувшим – как пробка из бутылки – младенцем – кровь, темная и вязкая, обессиливающая, тошнотворная, уползающая куда-то вниз, как живая… То была кассета, кем-то из акушеров предусмотрительно прихваченная из родного института, а теперь от его действий зависит жизнь его – Сева ни на минуту не сомневался – сына…

    Странное спокойствие испытывал он сейчас, когда Даша сидела в ванной полулежа, вся раскрытая, как перламутровая раковина и улыбающаяся – не ему – куда-то ввысь.

    – Тужься, тужься, еще немного, теперь дыши, дыши…

    Он сам не знал – зачем говорит ей это, ведь она, даже не видя, чувствует, наверно, как плавно и сильно идет голова, как показываются острые маленькие плечи, бледный червь пуповины, как высвобождается будто бы густо намыленное тельце младенца.

    Он отсасывает из носа и рта невидимую слизь, младенец кричит, и вдруг Сева с удивлением слышит собственный удивленный возглас:

    – Девочка!

    – Маргарита, – спокойно, будто отвечая на вопрос, отзывается улыбающаяся Даша, протягивая руки.

    – Надо обмыть…

    – Нет, дай мне…

    Удивительно, как можно говорить через этот сильный и прозрачный длящийся младенческий крик, и еще слышать друг друга.

    А это красное горластое создание уже жадно присасывается к ее груди.

    – Смотри, какая красивая…

    Узкие ступни, как у Даши, те же длинные пальцы, японские, полуоткрытые глаза…
   
    – Бракоделом звать не будешь?

    – Мастером. Тонкая работа… А когда у нас будет сын – Всеволодом Большое Гнездо, – она смеялась, но одними глазами.

    Даша когда-то ушла с истфака, но теперь – он должен работать за двоих, пускай доучивается…

    Шесть пятнадцать. Неужели прошло всего три часа? Целая жизнь…

    – Ой… Принеси скорее, там большая миска, я приготовила…

    А он вместо щербатой миски притащил белую эмалированную форму для холодца…
Красное из красного, теперь уже нестрашное – Сева подставляет лоток, дашин укоряющий взгляд, потом полуулыбка, и вот она уже говорит своим обычным матерински-озабоченным тоном:

    – Так… Что-то делается… Включи душ… Вот тут, у локтя…Молодец, молодец, все сразу…
Какая-то вязкая черная зелень, как речная тина…

    Звонок в дверь – и с подмокшим «медбратом» в дверь врывается влажный запах дождя, курева, подвальной сырости… Сперва «медбрат» нервно курил на лестнице, а потом, когда они вместе перевели Дашу на постель, послал Севу в аптеку, потому что спирт оказался разлитым на клеенку, бинтов не нашлось, а Даша заодно велела купить прокладки…

    А небо тогда было – как глаза новорожденной – яркое и просветленное…

    – Разрывов нет, плацента целая, но вот тут маленькая трещинка, надо будет утром и вечером прикладывать сюда мазь…
   
    Они стали такими родными, что Даша уже не боялась его. Они полушепотом – чтоб не разбудить новорожденную – смеялись над озадаченным «медбратом», над недоумевающими родственниками…

    Через шесть часов Сева отвел Дашу на кухню – она просила омлет и зеленый чай.

    …Его вдруг ошеломил пузырек воздуха в яичной скорлупе, под тонкой пленочкой, и ярко – оранжевый желток, и тянущаяся белесая слизистая нить не успевшей начаться жизни, и серо-зеленые, будто бы мохнатые чаинки на стенках чашки – как маленькие лапки детенышей, карабкающихся ввысь…

    И арбузный хвостик отсохшей пуповины, перевязанный черной проспиртованной ниткой…

    …И этот удивительный дар внезапного Просветления…

                23.03.2004