Божьи дети отрывок на тему 1 главы

Андрей, обойдя довольно сильно, что было совершенно зря, вышел наконец к Мойке. Ему в лицо дохнул свежий аромат осенней воды, насквозь прозрачный и немного терпкий. Картина набережной была потрясающей: серый тяжелый гранит будто сдерживал бушующую страсть воды, обнимая Мойку, как ревнивую жену за талию; его руки смиряли и ласкали, а ровные зеленые полосы по обоим берегам придавали свежести этой семейной драме, милуя глаз. Напротив того берега, где шел Андрей, стояли стройной ровной линией, иногда уходя то вправо, то влево, огибая гранитную Мойку, четырех-пятиэтажные дома, нарядные, как на праздник. Они тянулись, казалось, бесконечно долго, ровно столько, сколько тянулась зеленоватая Мойка. Мосты с поразительной частотой сменяли друг друга. Он, похоже, уже и не замечал их. И вдруг, сменяя однообразную гряду праздничных домов, набережная вдруг, разделенная на две параллельные части, будто гимнастка, села на прямой шпагат: стороны набережной разъехались по разные стороны от площади, а река нырнула под асфальтную мостовую. Слева буквально надвинулся Исаакий; неожиданно. Сколько раз Андрею уже приходилось видеть этого великана, то юркающего в густую зелень Александровского сада, то прячущегося за домами, домиками и домишками, похожими на размалеванные спичечные коробочки, но этот помпезный суровый вид Исаакиевского собора никогда не надоедал ему; к нему нельзя было привыкнуть, по крайней мере Андрей не мог. Сказкой какой-то был для Андрея Петербург. Он не видел страшной серости отдаленных районов, не замечал жестокой рыночной суеты с ее темнокожими продавцами-эмигрантами. Для него Петербург был и оставался сказочным городом. Такой он и есть, на самом деле...
  Ржепецкие жили недалеко от Невского, там, где проспект встречается с извилистым каналом Грибоедова. Возле Исаакиевской площади Андрей свернул на Большую Морскую и продолжал свой путь по красивой странинной улице первых банкиров и ростовщиков, пока впереди не показался проспект.
  Невский жил своей независимой, никому не подвластной жизнью. Казалось, что всякий, кто ступит на пешеходные дорожки шикорого проспекта, влившись в единый человеческий поток, окажется в абсолютной его власти, и поток понесет его туда, куда захочет. Страшно входить в эту бесперстанно движущуюся реку без определенного дела или цели. Поток завладеет тобой, станет вертеть не только траекторией твоего движения, но и мыслями. А тем более страшно ступать на Невский, не имея мыслей.
  Андрей свернул в один из дворов, нашел нужный подъезд и квартиру. Ржепецкие жили на третьем этаже пятиэтажного дома постройки девятнадцатого века с высокими потолками и толстыми стенами. Он без труда отыскал хорошо знакомый звонок и дважды нажал.
 - Кто там?
 - Это Андрей, Елена Николаевна.
 - Андрюша!
 Дверь с шумом открылась, и на пороге появилась живая цветущая невысокая женщина. На вид ей нельзя было дать и сорока пяти. Она обладала идеальной осанкой, тонкими длинными руками, на запястьях настолько тонкими, что, казалось, вот вот переломятся. Белое лицо ее было необычайно свежо: розовели пухлые круглые щечки, алые губы растянулись в широкой, изящно обрамляющей ее круглое, словно наливное яблоко, лицо, улыбке, а глаза были такими живыми и светлыми, почти детскими, но слегка лукавыми, когда она щурилась.
Елена Николаевна сегодня была особенно хороша, так Андрею показалось. Во всей ее фигуре, движениях было что-то такое необычное, еще более подвижное и легкое, что создавалось впечатление, будто она вот-вот взлетит. Не смотря на все эти визуальные впечатления, Елене Николаевне было уже шестьдесят пять лет.

 - Елена Николаевна, Вы сегодня так замечательно выглядете! - восхитился Андрей, проходя вслед за хозяйкой на кухню.
  Она оглянулась, лукаво сощурилась, покачала головой немного и, круто повернувшись, пошла дальше, напевая. Андрей улыбнулся и про себя сказал: "Я бы на месте Константина Родионовича тоже на ней женился, будь ей двадцать."
Елена Николаевна будто поняла эту мысль, слегка рассмеялась и сделала ужасно громкое "хм!", так что Андрей даже смутился и стушевался.
 - Андрюша, а я ведь пирожки твои любимые сделала!
 - Эх, Елена Николаевна, разбалуете меня совсем! - Андрей широко улыбался. Ему радостно и приятно было от той заботы, которую так щедро проявлял к нему  казалось бы совсем чужой человек.
И эти мысли всепроницательная Елена Николаевна угадала:
 - Ты не думай, что мы тебе с Константином Родионовичем чужие. Сам знаешь, что приходить можешь в любое время дня и ночи. Ну какие же мы чужие-то!
 Елена Николаевна ласково улыбнулась и мягкой пухленькой рукой пригладила упругие жесткие волосы Андрея.
 - У тебя глаза необыкновенные, мальчик. Редкие глаза, - сказала она совсем серьезно.
 Андрей кивнул, усмехнулся и погрустнел отчего-то.
 - Я знаю, - ответил он.
Елена Николаевна очень нежно улыбалась. Это трогало до глубины души. Андрей заволновался даже от этой улыбки, будто вспомнил что-то. "Родителей вспомнил, наверное", - про себя сказала Елена Николаевна.
И действительно, мудрая женщина снова угадала, но не совсем. Андрей в один миг унесся мыслями далеко от просторной кухни Елены Николаевны, далеко от Петербурга, да и вообще далеко от всего, что окружало его теперь; в душе робкими, несмелыми линиями стали проявляться образы из детства, но чем больше становилось этих линий, тем ярче и яснее была видна одна большая картина, трогающая за душу, причиняющая и боль, и радость одновременно. Вот их просторный дом с четырьмя комнатами, вот яблоневый сад, вот хозяйственный двор, курник, вот "козий замок" (там всегда в разное время жили милые беленькие козочки), далее - пустующий сарайчик для цыплят с подсветкой, будка для собаки, виноградники... Андрей мыслями плавно перешел в дом. Там в прихожей его встречает старый диван, никогда, наверное, не менявший своего положения, ужасно скрипучий и пыльный, большой деревянный лакированный гарнитур, тоже старый, но довольно хорошо сохранившийся; а дальше комнаты: большая спальня в голубом с огромной кроватью на половину комнаты, загадочная зала, всегда закрытая, вмещавшая множество всякой дряни, мусора, хлама, очень маленькая бабушкина комнатка с ковровыми стенами, любимое место внуков всех времен и народов, и детская - особенная комната. Туда Андрей мысленно входить боялся. Перед ним всегда была закрытая деревянная дверь со стеклами и цветочными сиреневыми шторками, но он не пытался повернуть ручку, никогда. Постоял перед ней немного и отошел (а внутри будто отлегло).
 - Чай остыл, Андрюша! - голос за спиной совсем как бабушкин. Поворачивается - Елена Николаевна. Удивился, замедлил, потом понял, в чем дело и очнулся. Снова просторная кухня. В чашке и правда чай остыл.
 - Это я? - Андрей удивленно и рассеянно смотрел на пустую тарелку, где всего несколько минут назад была целая гора пирожков. Елена Николаевна ничего не ответила, только улыбнулась тихо и ласково.