Жизнь моя... Глава 4. Преступление

          
                ГЛАВА 4

                ПРЕСТУПЛЕНИЕ


  17-го июля около семи часов вечера я находился в своей комнате на 3-ем этаже здания, у окна, выходящего прямо на "мой участок" трассы. На подоконнике стоял радиоприёмник, который я пытался настроить. Бросив взгляд в окно, я увидел, что по трассе медленно, как на похоронах, движутся правительственные машины. Вслед за ними идут: товарищ Сталин в форме Генералиссимуса, Молотов и Берия в окружении высоченных генералов НКВД. Обернувшись к Ляпунову, сидевшему на диване, я сказал: "Ляпунов, Сталин идёт!".
- Ну и х.. с ним, - ответил мой товарищ.
- Х..- то с ним, а ведь нам-то сейчас надо стоять на своих квадратах и приветствовать его, - проговорил я и снова приник к окну. Когда процессия повернула на мост "Ляпунова" и скрылась за поворотом, я сказал:
- А ведь если из этого окна бросить гранату, то всем будет..."

  Я не договорил. Зато за меня потом и дописали, и договорили другие. Вечер был душным. В двенадцать ночи я , как обычно, проверил посты на своём и ляпуновском участках и пошёл спать. Ляпунова почему-то не было. Кусали комары. Я уснул лишь во втором часу. Как мне показалось, почти сразу раздался стук в дверь.
- Кто? - спросил я.
- Адьютант старший батальона лейтенант Зайцев.
- Войдите!
  Я взглянул на часы. Почти три утра. Ляпунов по-прежнему отсутствовал, постель его была не тронута. "Неужели с ним что-то случилось?" - подумал я.
- Спустись в канцелярию роты, там тебя ждёт Шимбирёв, - сказал Зайцев и ушёл.

  Ополоснув лицо холодной водой, я сбежал вниз, в канцелярию. Полковник Шимбирёв встал и сказал: "Едем. Тебя ждёт большой начальник". Мы сели в машину, через мост въехали в Бабельсберг и через пять минут остановились около красивого дома с двусторонней лестницей.
- Поднимись к дежурному офицеру, - сказал полковник.

  За столом с включённой настольной лампой сидел старший лейтенант.
- Санин?
- Так точно!
- Знаешь, кто тебя вызывает?
- Кто?
- Командующий войсками НКВД генерал-полковник С.Н.Круглов.
  Над одной из дверей загорелась лампочка.
- Иди, - указав на дверь, сказал дежурный.

  Я вошёл. Доложил.
- Вот ты какой молодец! - сказал высоченный генерал-полковник лет сорока с большой бородой. В кабинете было ещё два генерала НКВД.
- Так это из-за тебя мы всю ночь не спали? - продолжал генерал Круглов.
- Как давно служишь, с кем из офицеров полка дружишь?
- Служу второй год после Рязанского пехотного, а дружу с Ляпуновым - командиром четвёртого взвода нашей роты.
- А что за человек этот Ляпунов?
- Обыкновенный советский человек.
- Он комсомолец?
- Да.
- А ты?
- Я тоже.
- Ну, а Ляпунов - настоящий советский человек?
- Ляпунов - настоящий советский человек, сказал я, поняв, что с ним что-то случилось, и надо хоть чем-то ему помочь.
- А мы можем верить каждому его слову?
- Вы можете верить каждому его слову.
- Тогда не будем ломать комедию. Читай!

  С этими словами Круглов протянул мне лист, вырванный из ученической тетради. Я не разглядел, на чьё имя был подан рапорт, но сам текст врезался мне в память на всю жизнь:

                "РАПОРТ.
 Довожу до Вашего сведения, что 17 июля с.г. в 19 часов командир 2-го взвода 6-й роты Санин, стоя у открытого окна, выходящего на "Рабочую трассу", во время прохождения товарища И.В.Сталина, министра иностранных дел В.М.Молотова, министра внутренних дел Л.П.Берия и группы генералов НКВД сказал: "Если из этого окна бросить гранату, то всем будет..." (в этом месте Санин нецензурно выразился).
         Подпись: (      )  Мл. лейтенант Ляпунов".

-Как ты выразился? Как он мог тут выразиться? - обратился Круглов к генерал-лейтенанту Петрову.
- Вероятно...Я думаю...Не могу знать,- ответил генерал.
- Я ничего не говорил. То есть говорил, но матом не ругался.
- А вообще матом ругаешься?
- Ругаюсь.
- Зачем?
- Для солидности. В моём взводе все подчинённые старше меня.

- Сколько тебе лет?
- 31-го октября исполнится 20.
- Родители есть?
- Нет. Мама умерла в прошлом году, а отец, когда мне было пять лет.
- А может ты хотел, чтобы Ляпунов бросил гранату?
- Ничего я не хотел. И повторяю, что не ругался. Ляпунов врёт.

- Так каким же словом ты закончил свою фразу?
- "Конец". Я просто высказал предположение, так как нам всё время говорят о возможном покушении на товарища Сталина. Ведь я наравне со всеми несу ответственность за его жизнь и безопасность. Я всё время думал об этом и боялся, как бы с ним чего не случилось. Я готов хоть сейчас отдать свою жизнь за товарища Сталина.
  Эти слова я произносил искренне, с большим чувством.

- Что же нам с тобой делать? А где твой Шимбирёв, почему он не здесь? Боится нас, что ли? - спросил Круглов, обращаясь ко мне.
- Не могу знать, - ответил я сразу на оба вопроса.
- Придётся тебя срочно перевести в другую часть, от греха подальше, - в раздумье произнёс Круглов.

  Из кабинета генерала я вышел в каком-то кошмарном полусне. На вопрос дежурного: "Что ты натворил?" я махнул рукой и пошёл на выход. Машина стояла у подъезда. Шимбирёв сидел рядом с шофёром. Он кивком головы указал мне на заднее сидение. Я сел, и мы поехали. Метров через сто нас остановили два незнакомых офицера и попросили полковника подбросить их с полкилометра. Сели они сзади, с двух сторон от меня.

  "Неужели  арестован?" - подумал я и решил проверить. Резким движением я вытащил из правого заднего кармана брюк портсигар и попросил у полковника разрешения закурить.
- Кури, - ответил Шимбирёв мрачным голосом.
  Дело в том, что с правой стороны на ремне у меня был пистолет. Опытные охранники сразу схватили бы меня за руку. Но эти спокойно сидели и молчали. Я предложил им папиросы "Советские". Они так же молча отказались, а вскоре попросили остановить машину и вышли.

  Наступил рассвет 18 июля. На нашем пути часовые брали "по-офицерски на караул". Машина въехала на территорию полка.
- Идите к дежурному по полку. Там вам потом скажут, что делать дальше, - сказал мне Шимбирёв и ушёл.

  У дежурного офицера нашлась книга не запомнившегося мне автора "Семья Пфалумбер", которую я принялся читать, чтобы чем-то отвлечься от своих тревожных мыслей. Часов в 8 утра дежурный офицер попросил меня заменить его, пока он сходит позавтракать. Через полчаса он вернулся, и я также пошёл на завтрак. Вернулся в 9. Дежурный не задавал мне вопросов, и я решил не рассказывать ему о своих неприятностях.

 Только я взял в руки книгу, как меня охватило какое-то тревожное чувство. На улице почему-то стало быстро темнеть. Вдруг налетел страшный ветер. Окна  начали распахиваться, из них целыми кипами полетели листы бумаги. Поднялась пыль. Ствол громадного дерева с треском разломился, и огромный сук обрушился на стоявшую грузовую машину, поперёк кузова. Удар был таким сильным, что колёса отлетели от машины и запрыгали в разные стороны. Наш телефон перестал работать. Все метались в панике. Никто не мог понять, что произошло, сколько продолжалось это бедствие.

  Буря прекратилась так же внезапно, как и началась. Небо посветлело. Весь громадный двор был усеян обломками деревьев, завален бумагой. Всё это сверху было покрыто какой-то глинистой пылью. Дождя не упало ни единой капли.

  Напротив нашего окна на расстоянии 200 метров  находились большие красивые металлические ворота, которые автоматически раздвигались, когда дежурный офицер нажимал на электрическую кнопку. Мы попробовали их открыть. Они оказались исправными, раздвинулись, и я вдруг увидел входящего через них своего помощника, старшину Гришина.

  Я выскочил во двор и окликнул его. Он подбежал ко мне и закричал:
- Что же Вы здесь сидите? Идите быстрее в роту, в нашем взводе несчастье: погиб Бердников.
  Бердников был молодым отличным солдатом. Он стоял на посту и, пытаясь убежать от падавшего на него дерева, погиб под другим, сломанным бурей.

  Я не мог идти в роту. Объяснить старшине ситуацию тоже не мог. Старшина ушёл. С разрешения дежурного я попытался по телефону (заработавшему) связаться с Шимбирёвым, как вдруг раздался звонок. Я схватил трубку. Чей-то спокойный голос спросил:
- Санин у вас?
- Я Санин.
- Нам необходимо с вами встретиться по поводу вашего ночного вызова к командующему.
- А кто вы?
- Капитан госбезопасности. Жду вас.... Он назвал номер кабинета, кажется 42.

  Через пять минут состоялась наша беседа. Прежде всего, он попросил меня, "на всякий случай", сдать оружие. Потом он спрашивал, а я отвечал на его вопросы вроде: " Зачем вас вызывал Круглов, о чём спрашивал, что вы ему отвечали, что он сказал в конце беседы?"

  Мои ответы он записал на одной странице и попросил меня расписаться внизу. Затем капитан показал мне комнату, где я мог находиться до выяснения моего дела. В комнате был мягкий диван и постельные принадлежности. И ещё капитан предупредил, чтобы я без его разрешения не покидал территории полка и никому ничего не рассказывал.
- А могу я ходить в офицерскую столовую?
- Конечно: не надо раньше времени морить себя голодом.
  Больше я никогда не видел этого капитана.

  Ночью я не мог уснуть. Мысли, одна тревожнее другой, не давали мне покоя. В два часа ночи я встал, оделся и пошёл гулять вдоль канала. Стояла тихая тёмная ночь. Я прислушивался к каждому шороху, но ничего, в смысле слежки за мной, не заметил. Может быть всё ещё обойдётся? Пусть переведут в другую часть. Я ещё буду рад, что уйду из этих органов и стану служить в обычной воинской части, где и люди, и отношения намного проще. Вернулся я в свою "комнату отдыха" так же беспрепятственно, как и вышел из неё час назад.

  Прошёл день. На второй ко мне в "комнату ожидания" вошёл старший лейтенант госбезопасности. Мы их узнавали по форме: они носили обычную выходную, а не парадную.
- Собирайтесь. Сейчас пойдём в вашу роту прощаться. - сказал он мне.
  В канцелярии собрались все офицеры не только роты, но и нашего батальона, кроме Ляпунова. Был и полковник Шимбирёв. Увидев меня, он вздохнул и произнёс:
- Эх ты, говорил я тебе...
  Я так и не понял, что он хотел этим сказать. Попрощался с офицерами. Каждый из них принёс мне, кто папиросы, кто шоколад, кто плавленный сыр в тюбиках. Набралось два вещевых мешка. Меня переодели в новую хлопчато-бумажную форму, кирзовые сапоги. Оставили только шинель прямо с погонами и петлицами и фуражку пограничных войск.

  В это время в соседней Ленкомнате стоял гроб с телом несчастного Бердникова. Я хотел с ним проститься, но комбат Рыбалко строго сказал:
- Не надо. Не ходи туда. Ещё не известно, что ожидает тебя самого...
  Я подозвал Гришина и, в присутствии офицеров, выложил ему в фуражку из своего, сразу опустевшего, чемодана деньги в рублях и оккупационных марках - свою зарплату чуть ли не за целый год. Подарил Гришину на память хорошие швейцарские часы, написал адрес сестры Нины в Данкове. Попросил его половину денег отослать моей сестре, а половину взять себе, "за отличную службу".

- Что вы, - взмолился Гришин, - да я все эти деньги и часы отвезу и лично передам вашей сестре. Не беспокойтесь, ведь все мы вас так уважали...А с вами вон какая беда случилась.

  Увы, деньги мои, как в воду канули. А может быть их конфисковали? Это остаётся для меня загадкой до сих пор.