Хлоп!

Баба Катя читать не умела и, когда расписывалась, ставила крестик. А я умела, но по-сло-гам. Все мое существо противилось этому нудному процессу. Мне было шесть, когда мама взялась за меня всерьез, решив пристрастить ребенка к Книге. Поскольку днем она работала, то приставила ко мне няньку (Бабу Катю): та должна была бдить. Однако я оказалась не лыком шита.

Дело было на даче. Я театрально перелистывала страницу за страницей, симулируя вдумчивое чтение. Баба Катя умильно подносила «трудяге» то яблочко, то чашку чаю. Но вечером электричка привезла из города красивую проницательную маму, и я была выведена на чистую воду. Дознание было недолгим:
- Бабка Катя, она ЧИТАЛА?
- Читала.
- Пересказывала?
- Пересказывала. Да так складно!
- Гм. Ну хорошо, теперь пусть мне перескажет. Иди-ка сюда…

Это был конец. Я, холодея от ужаса, принялась загибать такую раскидистую фантастику, которой позавидовали бы братья Стругацкие: уж помирать, так с музыкой! Сколько себя помню, с чего бы ни начинался мой «пересказ», ближе к эпилогу герои непременно сочетались законным браком и умудрялись наплодить детей. Наверняка мама сердилась на своего шестилетнего враля понарошку, но очень уж она не любила, когда «виляют и выкручиваются». По тому, как хмурился мамин лоб, я поняла: чертов кусок «чужой сказки» придется прочесть. ИНАЧЕ… Я пыталась плакать, но это не сработало. Мама поднесла к моему подбородку блюдце с синенькой каемкой и сказала: «Смотри, сколько может наплакать упрямая девочка. Целое соленое море!» В то лето я научилась читать и узнала, что жизнь непростая штука…

***

Теперь я люблю играть словами, а раньше любила играть в больницу. Я усаживала в ряд всех своих игрушечных пациентов, которых – честное пионерское! – было СОРОК. Я часто болела, и считалось хорошим тоном принести надсадно кашляющему ребенку куколку или мишку. «Старшая» кукла Майя была выше меня ростом, умела шагать и даже говорить пластмассовым голосом: «Мам-ма!» Папа принес с работы бэушные шприцы, утратившие способность колоться, и отдал их мне. А еще у меня была трубочка для прослушивания хрипов: кукла Стелла болела астмой… Наша самая большая комната как нельзя лучше подходила для приема «больных»: там располагались вальяжные кресла, журнальный столик и уютная лампа.

Однажды мама засмотрелась, как я изображаю из себя докторицу. И только она было собралась вернуться на кухню, как ее слух уловил некий странный звук: это я что-то буркнула, направляясь к креслу. Мама прислушалась. Когда я шла назад, история повторилась. Тогда мама не выдержала и остановила меня:
- Стоп. Что ты вот только что сказала?
- Я? Ничего.
- Ну как же? Вот ты шла туда и что-то произнесла неотчетливо. Потом шла обратно – то же самое. Что ты говоришь все время где-то на середине комнаты?
- Это не я! Это ДВЕРЬ! Я как будто бы выхожу в коридор из кабинета – вызвать больного медведя, и дверь будто бы хлопает. Вот и получается звук: «Хлоп!»
Мама вначале тупо уставилась на то место, где якобы находилась воображаемая «дверь», а затем рассмеялась и кинулась меня обнимать.

Не будет преувеличением, если я скажу, что так и «прохлопала» всю свою жизнь, не умея отличить настоящую реальность от придуманной. Да и странно ли это? Уж больно условна разделяющая их линия…