12 - 17

12

В провинциальных городках того типа, в котором жил Максим, - бесцветных и безжизненных, - однажды сформированный закон существования закрепляется навсегда. Здесь как и в деревне буквально каждый первый ходил в церковь, читал дневные и ночные молитвы, беспрестанно повторял «Отче наш и «Ангелу хранителю», наступал на грабли и получал от этого удовольствие. Тут коллектив побеждал личность, правда била кривду, а слухи - благородство. Максиму и его новым друзьям безусловно в таких условиях жить приходилось туго. На них искоса смотрели, осуждающе обсуждали, но касаться - не касались. «Да поглотит их гиена огненная» - поговаривали некоторые.
Желая изменить представления о себе, Максим взялся за исправление образа. Тут еще сопутствовали ему определенные обстоятельства. В один год почили его дед с бабкой - сначала ушел из жизни первый, будто уже уставший от жизни и возжелавший отдохнуть (о его посмертном лице родственнике говорили: «Закрыл глаза и улыбается»), а затем от одиночества скончалась и бабка: как-никак, но в старости трудно жить одной. Кроме того, Максим в последние годы совсем перестал уделять внимание старикам - то ли от возросшей индивидуальности и желания жить собственной жизнью без чьих бы то советов, то ли от страха привязаться к тем, кто для него олицетворял старую жизнь, ту, которую следовало бы решительно изменить. Так или иначе смерть стариков в какой-то степени была и на совести Максима, но он не переживал по этому поводу, даже если такие мысли время от времени и закрадывались в голову уже повзрослевшего художника. Он хотел взяться за кисть заново, словно ощутив второе дыхание. Полагая, что перемена среды его вытащит из духовного тупика, он полностью переделал комнату, в которой он жил. Теперь все выглядело по-иному: он наскоро сделал ремонт, практически не потратив ни единого рубля - благо, мастерить он умел из того, что находил на помойке, а далее помогала уже фантазия. «Удивительно, как много полезных вещей выкидывают на улицу!» - восклицал он.
В преображении интерьера активную роль сыграл и друг Максима - дальтоник Паша. Он вообще в коллективе слыл человеком со специфическим, но уникальным вкусом, а потому доверять ему было можно. Паша превратил унылую комнату в место для грез: тут можно было проводить творческие встречи, поэтические вечера и, вместе с тем, творить по назначению - писать картины и наслаждаться процессом.
По случаю радикальных бытовых перемен у Максима затеялась вечеринка. Приглашены были все его знакомые, включая дворника Володю. Пусть тот и не хотел светиться, появляться в компаниях, откровенно говоря, чужих ему - как по возрасту, так и по мировосприятию, но отказать добросердечному пареньку он не мог - настолько тот полюбился Володе.
- Ты не скучаешь, я надеюсь? - спросил Максим, подойдя к дворнику, стоявшему где-то в стороне. В комнате царила творческая обстановка, читались очередные стихи, но Володе все это было неинтересно.
- Хорошо у тебя. Уютно, - промямлил он.
- Послушай, нет ли у тебя знакомых, красивых девушек, что ли, чтобы они попозировали мне? У меня нехватка с вдохновением.
- Ха! - лукаво ухмыльнулся дворник, почесав морщинистый лоб, повидавший многое в жизни, в том числе и красивых девушек, - Знакомых нет. Ты спросил! Кто будет со мной дружить, с таким, как я? Ну кто?
- Мне кажется, ты безосновательно критичен к себе.
- А зачем тебе красивые бабы-то? Зачем их искать? Вон смотри есть одна среди вас. Я ее давно приметил. Чем плоха?
Переведя взгляд на девушку, восхищенно и упоенно слушавшую стихи, Максим не сразу понял, кого имел в виду Володя.
- Какая? - растерянно спросил Максим.
- Ну вон та, которая с главным вашим сидит.
- С Ваней? Так это же Софья! Ну ты что? Какая из нее...
- А тебе одних богинь подавай. Афродит всяких ваших.
- Ну, она, конечно, недурна, но все-таки Софья.. Она же Софья.
- Как знаешь, - отпрянул Володя и затаился в коридоре.
Философия была девушкой опрятной, невысокой с длинными русыми волосами и молодым лицом - лет так на 16. Однако в ее юношеской легкости сквозили и черты серьезности - грозные брови, как будто намеренно согнувшиеся в мрачном полумесяце, грубоватый нос, резкие скулы. О ней никогда серьезно не думал Максим: да, она подруга, весьма приятная в общении, но всегда держащаяся на дистанции. Она не раз говорила - не только прозаически, но и патетически в стихах - о своей утраченной иллюзии любви, но предметно дела не касалась, уж больно сильно кровоточила рана. Трагическая любовь наталкивала на трагические мысли - судя по всему, эта девушка во что-то верила, идеальное и образцовое, но в чем разочаровалась, вероятно, раз и навсегда.
На миг Максиму показалось, что в Философии появился секрет, который захотелось разгадать, но это чувство моментально рассеялось как какое-то неприглядное наваждение. И почему это вдруг дворник Володя решил ее выделить среди всех? В компании друзей были еще дамы, вполне себе сносные и с оригинальными именами - Офелия, Маргарита, Муза, - так почему же все-таки Философия?

13

Вечера, какого бы высокого содержания они не были, вызывали естественное отторжение у соседей. Бабки стали судачить о том, что Максим устраивает бесовские вечера, приглашает на них своих испорченных друзей и незнамо чем занимается. Осуждения, зародившись в одном месте, быстро перекинулись на весь город. Дня через три художнику невозможно было выйти на улицу, не притянув к себе презрительного взгляда. Будто все настроились против него. Впрочем, даже самые жестокие слухи создают славу человеку. О Максиму знали буквально все - от стара до млада, от грузчика до чиновника, от мужчины до женщины. Разумеется, слух дошел и до той, который однажды стала объектом болезненных фантазий Максима.
Невзирая на то что в городе все все обо всех знали, о Татьяне как раз таки слухов было чрезвычайно мало. Некоторые даже и не знали о существовании такой девушку. Она иногда появлялась на органных вечерах в католическом храме, время от времени встречалась на улицах, возле библиотек, и все - больше никакой информации собрать о ней не представлялось возможным. Татьяна была неуловимой тенью, призраком, ускользающим от многочисленных взоров. Лишь только Максиму удалось ее поймать и запечатлеть в картине - не удача ли это? Впрочем, одноразовая, но как только о юном художнике, устраивающем сатанинские вечера, узнал весь город, повторная встреча просто не могла не состояться.
Татьяна пришла к Максиму неожиданно и появилась в его жизни так же непредсказуемо, как появилась впервые при слушании Листа. Она застала его врасплох, не постучавшись зайдя в его комнату.
- Это вы? - вырвалось у впечатлительного Максима частичка той угасшей нежности, которая когда-то отпечаталась в его лучшей картине.
- Я прослышала о том, что вы здесь работаете. А поскольку я вам благодарна за тот портрет, мне бы хотелось чем-нибудь вам помочь.
- Садитесь, не стойте в дверях! - торопливо подбежал он к ней. - Может, чаю? Устали с дороги?
Лихорадочные действия Максима могли только отпугнуть робкую натуру, но Татьяна выдержала напор - она понимала, что художник волнуется и растерялся в данную секунду.
- Да не нужно ничего. Расскажите только одно - чем вы занимаетесь? Мне очень интересно знать. Вы - талантливый художник. Какими еще недурными работами можете похвастаться?
Призадумавшись, Максим застыл в одной позе. На самом то деле похвастаться было нечем - только какими-то незначительными экспериментами, да и только. Перед Татьяной стало стыдно: а вдруг она в нем увидела действительно талантливого художника? Что и говорить, Татьяна была красива, стройна и вызывала в Максиме те чувства, которые принято называть любовью.
Говорят, что когда любишь, идешь на известные жертвы. На практике, впрочем, выходит иначе: чтобы завоевать кого-то, человек не принижается перед ним, а, напротив, старается возвыситься, похвастаться в определенном смысле. Из того, что можно было себе записать в актив, Максим едва ли мог предложить что-нибудь внятное. Татьяна, вероятно, тут же бы посмеялась над ним - этакой выскочкой, с необоснованно завышенной самооценкой.
- Что же ты молчишь? - ненавязчиво перешла она на «ты», и разговор немедленно перетек в комфортное для Максима русло. Ровно так, как это произошло при их первой встречи. Дистанция сошла на нет, и Максиму стало отчего-то легче.
- Да нечем мне похвастаться, будем откровенны. Все, что есть хорошего у меня, это твой портрет. И то, он уже не мой.
- В чем же причина твоих бед?
- Не знаю я - может быть, вокруг нет ничего такого, что достойно было бы нарисовать?..
Невольным комплиментом он польстил Татьяне, чья впечатлительная деревенская натура мгновенно растаяла. Она согласилась позировать ему - а Максим пообещал, что сотворит шедевр, пусть и на словах.

14

- Ты видел? Ты видел? - истово вопрошал Рыкин, забежав к другу на время.
- Что видел? - словно проснувшись, встрепенулся Максим.
- Да в городе говорят - звезда упала. Можно было загадать желание!
- Звезда?
- Да, прямо с неба. Красиво-то как!
- А куда упала?
- Смешной ты, - оскалился Рыкин, - забавные вопросы задаешь. Не знаю куда упала. На город наш. Теперь, наверное, ходит по улицам. Ладно, хватит пустых слов, идешь с нами на ночную прогулку?
- Да, разумеется, как же я ее пропущу. Только соберусь и пойдем.

15

Ночная прогулка являлась традиционной частью культурных выходов их коллектива. Раз в месяц или в два месяца Иван Рыкин со товарищи не спали ночью, а ходили вдоль пустынных улиц и наслаждались безлюдностью. Провинциальный город вообще засыпает рано, а что уж говорить о ночи - абсолютное безмолвие. Максим, по обыкновению нацепив на себя яркую бейсболку, глубоко вдыхал холодный воздух. На дворе была поздняя осень, приближалась зима. Но этот холод не пугал товарищей, а скорее добавлял остроты: нужно было исхитриться так, чтобы не замерзнуть. Так, они нашли старый заброшенный сарай - не сказать, что лучшее место для времяпрепровождения, но безусловно необычное. Частично сарай сгорел, но одна сторона вполне могла приютить беспечных странников.
- Сколько здесь вещей... Все брошено, никому не нужно, - завелся Отелло.
- Захватывающе, - прошептала Философия.
- А что мы тут будем делать? - задал резонный вопрос Максим.
- Что-что, найдем что, - сказал Рыкин и злобно покосился на художника, словно тот задал неуместный вопрос. Разве стоит говорить о пользе, когда вся их жизнь была доказательством бесполезного существования?
Как это обыкновенно и бывает, ребята разбились по маленьким компаниям и начали заниматься кто чем: Рыкин - читать стихи, Отелло - искать любопытные старые вещи, Обломов - сидеть незаметно в углу.
Между тем, невольно Максим и Философия остались наедине. Они оказались вдалеке ото всех, заговорившись и не заметив, что отпрянули от коллектива. Не сказать, чтобы Максим этого не хотел - Философия его заинтересовала еще с того самого времени, когда о ней заговорил дворник, ему внезапно захотелось познакомиться с ней ближе, узнать ее сущность, но в его планы, разумеется, не входило уединение. Так, маленькая шалость - прогуляться, и на этом разойтись. Но он не полагал чем уединение с Философией может увенчаться.
Несмотря на свою несчастную судьбу, София была девушкой весьма легких нравов - об этом знали все его товарищи и только Максим не смел догадываться. Впрочем, на то имелись свои причины: он никогда пристально не вглядывался в эту даму, предпочитая все-таки общение с мужской половиной коллектива. Но стихотворение о несчастной любви, прочитанное однажды в лирическом настроении, убедили Максима в ее непогрешимой природе - право слово, разве эта страдалица могла скомпрометировать себя недостойным поступком? Однако Максим действительно многого не знал: несчастная любовь Софья являлась третей несчастной из десяти случившихся. Она щеголяла от мужчины к мужчине в поисках «поэтического вдохновения» (так она называла - или просто оправдывала - свои амурные похождения) и после этого беспрестанно ревела возле окна, кляня свою судьбу. Она этого хотела сама и шла сознательно, ей нравилось тянуть за собой имя обиженной случаем девушки, покинутой удачей и затравленной обстоятельствами.
В этом смысле Максим был просто ее очередной игрушкой, очередным поэтическим опытом. Она его так же мало знала, целостного впечатления не имела и лишь изредка бросала в его сторону заинтересованный взгляд. Но раз уж сам Максим изъявил желание пойти с ней на контакт - а этого заметил бы даже слепой крот, - то Софья решила попытать удачу. Философия на то и философия, чтобы день за днем доказывать свою состоятельность.
- Ты замерз? - спросила она, отчаявшись ждать от собеседника первого шага. Они прилегли где-то в углу сарая, где была беспорядочно накидана солома, и в уединении смотрели друг на друга.
- Еще бы! - ответствовал Максим, - ведь это не квартира. Хотя сейчас в моей квартире, думаю, не теплее, чем в этом месте.
- Давай я тебя согрею, - София приникла к Максиму и стала его нежно целовать. Однако реакция молодого художника к огромному удивлению девушки оказалась непредсказуемой: он продолжал трястись от холода, без каких-либо осмысленных движений.
- Что с тобой? Ты не умираешь? - со сквозящей иронией обратилась Софья к нему.
- Холодно - говорю же...
- Так давай же согреемся вместе.
- А как?
И тут Софью осенило - Максим был совсем неопытным мальчиком, наивным художником, летающим в идеалах. О реальной жизни он знал совсем мало, ничтожно мало, и все что он знал - тоже было чем-то иллюзорным. Жизни он не понимал, настоящих страданий не изведал - впрочем, как и настоящей любви.
Он продолжал сторониться девушки, с детской непринужденностью, элементарно не зная как себя вести в сложившейся ситуации. В известном смысле Софье это даже нравилось: она уже и позабыла, когда имела дело со столь незапятнанной душой.
- Ложись, не бойся, просто делай то, что тебе хочется. Поддайся чувству.
Какому чувству? О каком чувстве идет речь? Растерявшись от столь решительного наступления, Максим еще больше закрылся. Впрочем, без особого успеха, поскольку в результате Софья нашла должный подход к непреступному сердцу.
Максим поддался, потому что не мог не поддаться. Любовное наваждение вскружило ему голову. Он растерялся и потонул в бескрайнем потоке неги.
Это был первый сексуальный опыт Максима - да, в сарае, да, на сене, да, не в самых завидных условиях, но много ли людей могли бы похвастаться уникальностью своего первого опыта? Обычно это происходит в теплых комфортных условиях, а тут в холод, да еще и с Философией! Максиму было чем гордиться, ведь кроме всего прочего он наконец-то стал мужчиной, не на словах, не психологически или ментально, а по-настоящему, без погрешностей.
- Где вы были, черт побери? Пора уже идти домой, расцветает же, - скомандовал Рыкин и махнул в сторону выхода.
- Да мы так... Разговаривали, - неуклюже нашел объяснение Максим, не привыкший оправдываться в таких случаях.
Нечего не говоря, Софья подступила к Рыкину, по-свойски подмигнула ему, словно давая какой-то знак, и с улыбкой пошла к выходу. Максим догадался - вот так незатейливо она дала знать о том, что произошло, без зазрения совести, без известной стыдливости.
Но проникся ли Максим к ней симпатией - тоже вопрос. Близость с Философией, в сущности, к Философии Максима не приблизила. Мало того, что всю дорогу домой они не обмолвились ни словом, так они и в последующие дни не разговаривали. То, что для Софьи было по большому счету утехой, то для Максима стало страшным открытием. Секс не понравился ему. И дело не в Софье, не в конкретном сексе, а в самом физиологическом акте, который излучал отвращение и омерзение. Максиму становилось тошно каждый раз, когда он вспоминал ту злосчастную ночь. Поэтому он шаг за шагом тщился стереть ее из памяти - и чем быстрее, тем лучше.
Вместе с тем критические стрелы, которые пускали пожилые старушки, жившие по соседству с Максимом, с каждым днем только усиливались. «Развратник!», «бесстыдник», «совсем от рук отбился» - неслось в его адрес, причем не только за спиной, но и когда он проходил мимо лавочки, на которой они деловито восседали. И если раньше он все это пропускал мимо ушей, то теперь прислушивался, ведь слова задевали его, коробили с особой силой. Пусть старушки по обыкновению подразумевали всего лишь его своенравный образ жизни, при котором в квартире непрестанно царил бардак и толпились гости, тем не менее Максиму думалось, что всему виной тот его грех в сарае. «И поделом мне, заслужил» - думал он, заливаясь тяжелыми мыслями о своем нечестивом деянии. Казалось, вот-вот и наступит депрессия, глубокая и серьезная, из которой не будет выхода. Ведь первые признаки уже дали о себе знать: он закрылся ото всех, перестал водить к себе гостей и старался в одиночестве разобраться со своими мыслями. На стук в дверь, как правило, он отвечал одним сломом «Оставьте!» и продолжал невозмутимо сидеть на голом полу. Картины были брошены, увлечения тоже, - и все из-за какой-то близости с девушкой. Оставался один шаг до депрессии, но сделать его он не смог. Вернее, сделать ему это не дали, ибо прозвучал спасительный стук в дверь, причем настолько решительный и неумолкающий, что Максиму пришлось-таки открыть дверь.

16

Ночь выдалась понурой в субботу: да еще и дождь как назло начался. Лев Леонидович получил задание срочно на скорую руку состряпать могильный камень. Больше всего на свете он ненавидел делать эти камни - ведь они совершенно не входили в круг его обязанностей. Он был простым могильщиком, каких в других городах пруд пруди, но в своем городе он обрел славу мастерка на все руки. Если нужно сделать могилу - обращались к нему, камень - к нему, организовать похоронную процессию - тоже без него не обходилось. Но, с другой стороны, никто не знал какие тараканы водились в голове самого Льва Леонидовича: он не просто не любил делать что-то за гранью своего профессионализма (а профессионально он умел всего лишь делать гробы), но и сильно гневался по этому поводу.
Кроме того, в субботний день - в выходной день - работать ему совсем не хотелось. Сгустились тучи, дождь хлестал по мокрой земле, на улицах не было ни души. Чтобы добраться до работы, Лев Леонидович должен был поехать на автобусе в другой конец города. Пожалуй, в эту секунду никто бы не позавидовал хмурому могильщику.
- Папа, ты уходишь? - спросила его дочка, определив его намерения по не присущей торопливости.
- Надо.
- Работа, папа?
- Просто надо. И зачем ты все время спрашиваешь?
- Я волнуюсь.
- Тебе нужно было волноваться два года назад, когда ты упустила хорошего мужика. А ведь он из большого города приехал! При деньгах! Теперь разговаривать с тобой не хочу. Иди в постель и замолкни.
- Папа...
Могильщик был суров со своей дочкой, как был когда-то суров с ее мамой. Жена его ушла за пьяные выходки, за то, что он поднимал на нее руку и за «все хорошее». Вообще говоря, она долго терпела, думала, что все срастется и образумится, но напрасно - алкоголизм не лечится, и если человек хоть раз серьезно запил, то нет ни единого шанса верить, что он еще раз не притронется к стакану. Жена ушла, оставив дочку, поскольку та не входила в ее женские планы. Она переехала в другой город, где ее след и простыл. Говорят, что она умерла от чахотки, довольно распространенной на тот момент болезни, а кто-то считает, что она сама спилась, не выдержав одиночества.
Так или иначе могильщик остался один с дочкой, которую он назвал Татьяной. Да, именно тогда появилось имя Татьяна, так как до этого мать ее именовала Ольгой. Но решительные перемены требовали решительности во всем, включая имена. Назвав ее, как он считал, «благородным» именем, Лев Леонидович пообещал себе не пить, чтобы воспитать более-менее приличного человека. Однако все же срывы случались, что не могло не сказаться на отношениях с Таней: та боялась его, сторонилась и часто заливалась слезами.
Страшно сказать, но до 18 лет она вообще не проронила ни одного слова! Татьяна пошла на хитрость: претворилась немой, чтобы никогда больше с отцом не разговаривать, а оставаться наедине со своими мыслями. Немота даже однажды ее спасла: когда Лев Леонидович познакомился с положительно хорошим человеком по имени Егор - тот был простым сварщиком из соседнего городка, где дружно поднимали промышленность, - то немедленно проникся мыслью выдать за него свою дочку. «И породнились бы, и чаще общались» - говорил Лев Леонидович. «Да и недурна она собой!» - добавлял Егор с циничной усмешкой.
Но Егор сразу не понравился Татьяне. Несмотря на свою статность и заслуги, человек он был грубый и неотесанный. Она не понимала, как мог ее отец - к слову сказать, очень начитанный и образованный, - затеять такую операцию. Татьяна невзлюбила выбор отца. Она молчала рядом с Егором как бы вдвое больше - как если бы немые могли еще молчать назло. И сам Егор это чувствовал, ибо это бросалось в глаза.
- Знаешь что, Леонидович, все хорошо, не обижайся, но она у тебя дурная. Ищи ей другого мужа, - процедил Егор и удалился.
Больше Лев Леонидович с ним дел не имел.
Но шло время и нужно было открыть свою страшную тайну. Это произошло за обедом, когда они дружно пили чай. Отец, ничего не подозревавший, читал старый старый журнал, время от времени поправляя свои очки. Татьяна колебалась и длительное время не могла выдавить из себя слово - в таком положении вольно-невольно станешь немым. Но момент был подходящий: или сейчас или никогда.
- Что ты там читаешь? - вырвалось у нее из груди.
- А?
- О чем читаешь?
Замешательство отразилось на лице могильщика. Сейчас он выглядел так же бледно, как многие его клиенты.
- Ты говоришь?!
- Папа, я должна тебе признаться, говорю я уже давно.
- Давно?!
- Папа, я скрывала это, потому что.. не знаю почему.
«Потому что я не хотела с тобой разговаривать!», «потому что ты для меня ничего не значишь», «потому что ты - пустое место» - все это она желала сказать, но не сделала, чтобы не разрушить минуту умиления, которая восторжествовала за столом.
За окном появились первые лучи света, сумрак, который неуклюже обволакивал комнату, рассеялся в одно мгновение, однако когда-то теплые и душевные отношения между отцом и дочкой растаяли прямо на глазах. Лев Леонидович больше не мог верить Татьяне - той самой Татьяне, которую он фактически воспитал в одиночку, которую он так боготворил, хоть время от времени и делал пакости. Для Татьяны наступили безотрадные дни: разговаривать она могла сколько угодно, только вот о браке задумываться более не имела возможности. Могильщик уготовил ей другую участь - монастырь, - и его решение было окончательным.

17

- Почему ты так долго не открываешь дверь? - сказала Татьяна голосом скорее удивленным, нежели требовательным, - Ты от кого-то прячешься?
Максим узнал свою музу сразу - плохое у него настроение было или нет, летал ли он мыслями где-то далеко отсюда или, напротив, слишком завяз в болоте индифферентности, - Татьяна стояла перед ним, источая положительные эмоции, и смотрела прямо в глаза, будто вызывая на откровенный разговор.
- Нет, не закрылся, - заколебался он, - хотел побыть некоторое время один. Но если ты ко мне пришла, то, конечно, заходи. Я всегда рад тебя видеть.
- Я сегодня с утра опять слушала Листа. Он необыкновенный. Его музыка наполнена религиозным восторгом, если так можно сказать.
- Сказать можно как угодно, лишь бы это было от чистого сердца.
- Это от чистого сердца, правда-правда.
Она игриво заплясала возле него, напоминая скорее необузданную девчонку, нежели даму с хорошим воспитанием. Впрочем, к чему придерживаться моральных норм, когда стоишь возле человека, которому без сомнений доверяешь? Воспитание необходимо для светских вечеров, а не для дневных дружеских посещений.
- Ты забавная. - пролепетал расчувствовавшийся художник.
- Ты не представляешь, какой духоподъемный был концерт. Как в Раю. После таких представлений остаются только уйти в себя, пребывая в блаженной неге.
- Все слова-то какие высокопарные, - усмехнулся Максим, который, впрочем, понимал состояние девушки, - А почему тогда домой не пошла пребывать в блаженной неге?
- Я не хочу домой. Меня там не ждут. Не люблю дом.
- Знаю эти чувства. Когда были живы мои дед с бабкой, я тоже старался избегать их общества. Нет, не потому, что не любил их, а потому, что силился не испортить впечатления ото дня бытовыми вопросами, возникающими словно из неизбежности, когда живешь с родственниками.
- Не то. Я по другой причине. Но не хочу сейчас говорить. У меня такое настроение, что хочу попозировать тебе. Мне кажется, самое время для портрета.
- Даже не знаю что тебе ответить. Откровенно говоря, как раз таки у меня сейчас вдохновения не наблюдается. Я в некотором творческом кризисе.
За разговором Татьяна не заметила главного - существенных изменений в комнате Максима. Здесь были переклеены обои, разбросаны по всей комнате книги, возле окна валялись исписанные листочки - по всей видимости, Максим упорствовал написать стихи, - в общем, вид неприглядный. Разбросанные листы внезапно зашевелились, что некоторым образом напугало Татьяну, она моментально отпрыгнула к стене. Заметив замешательство девушки, Максим обернулся в поисках источника страха.
Из-под листков высунулась игривая усатая мордочка, а затем и само животное: это был черный беспородный кот, каковых можно каждый день наблюдать на улице. Ничего примечательного в нем не было, кроме разве что повадок: вед себя он неординарно - излучал аристократизм, шел гордо, подняв хвост и морду кверху.
- Ты завел кота? - изумилась Татьяна.
- Да, зохотелось отчего-то.
- И как его зовут?
- Аполлон.
- Как? - переспросила девушка, не поверив услышанному.
- Аполлон. Как греческого бога.
- Странные же у тебя фантазии.
- Других не имеем.
Она погладила податливого кота и по-детски рассмеялась. Апполон обходительно облизал ее руку и галантно отошел в сторону, чтобы не докучать гостье.
- Что ж, пожалуй, я зайду в другой раз, коли сегодня не день. Думаю, твой кот будет не против?
Махнув головой в знак согласия, Максим проводил красавицу и закрыл за ней дверь. Она нарушила его покой, но нарушила так, как если бы прекрасная музыка нарушила покой тишины - от этого на душе действительно стало легче. То, что произошло, осталось в прошлом. Осталось как наваждение, как потусторонняя тень. Теперь нужно было сосредоточиться на своем творчестве, ведь все основания для его ренессанса имелись: музы сама изъявила желание нарисоваться. Можно ли упускать такой замечательный шанс?
И творческий процесс молодого дерзкого художника вновь активизировался, как в старые-добрые времена, когда он только начинал. Он рисовал своих друзей, природу, город и ждал ее - Татьяну, которая должна была стать произведением искусства, едва ли не лучшим из того, что он делал. Он настраивался на это и не переставал думать о девушке.
Однако его активизация не пошла на пользу в общественном смысле. Сидящие на лавках тщедушные бабушки продолжали поносить бессовестного художника, не умеряющего свой пыл, а только разгорающегося на глазах. Да еще и этот кот с языческим именем... По городку немедленно распространились слухи об этом богохульстве, в котором обнажалась подлинная натура Максима - вот она, нечистая сила во плоти, собирающая в своем доме незнамо что. Кота тут же невзлюбили, причем доставалось ему порой даже сильнее, чем самому Максиму. Но художника необоснованная критика нисколько не задевала, и он продолжал безразлично проходить мимо старушек, даже не оглядываясь. Потому что впереди его ждало большое дело: картина с изображением Татьяны. Дело всей его жизни, если так можно сказать. Впрочем, почему же нет - ведь это сказано от чистого сердца.