Страшный суд

Сижу я одним вечером в Вавилоне, кушаю себе идоложертвенное, запиваю из чаши блуда своего. Тут мне выламывают дверь, и в комнату врывается какой-то грязный завшивленный бородач в обносках.
— Всё! — вопиит. — Карать тебя пришёл!
— Ты вообще кто такой? — возмущаюсь. — Откуда взялся?
— Кто я такой!? Да я за тебя на кресте умирал! Ты мне теперь поклоняться обязан!
— А аскетических подвигов не хочешь? Катился бы ты отсюда.
Тут он как кинется на меня, как хватит за грудки да как дыхнёт перегаром крови своей.
— Слушай сюда, грешник! Если ты не покаешься, то изберёшь себе проклятье. Бойся меня, бойся! Не то будут на тебя язвы, чахлость и горячка, и побежишь, когда никто не гонит, будешь есть плоть сыновей твоих и плоть дочерей твоих будешь есть, а ещё: небо сделаю, как железо, а землю — как медь!
— Что за бред?
— Это не бред, а моя божественная премудрость! Если скажу солнцу, оно не взойдёт, а звёзды посыплю на воды — и станут горькими.
— Звёзды падут в воды? Они же в сотни-тысячи раз больше этой планеты.
Даёт мне шлепок по голове.
— Ты мне ещё умничать будешь, жалкий смертный!? Где был ты, когда я расстилал землю? Где был ты, когда я засеял её растениями до сотворения небесных светил? Вон он я какой могущественный! Трепещи и заискивай предо мною.
Мне это надоело, и я всадил кулак в его заключённое чрево — из него тут же полилось море со льдом и утренней зарёй. Раздувая ноздри, извергающие дым и пылающие угли, он заметал молнии и обоюдоострые мечи из своего хлебала. Но и я не терял времени, чтобы вырваться из захвата, сделал бич из верёвок и погнал нахала прочь из моей жизни. Захлопнул за ним дверь. Почувствовав боль и слабость, он заплакал и стал смиренным тоном взывать к моей совести.
— Смотрите, смотрите все, как казнят мученика за истину! Ещё приползёшь ко мне на коленях, будешь звать меня: «Господи, когда же я не послужил тебе?» Но хрен ты пощады дождёшься! Тебе уже место в Аду приготовил.
Только лишь он убрался, изо всех углов повыглядывали бесы.
— Ну что, — боязливо спрашивают, — он ушёл?
— Всё в порядке, — говорю, — можете в меня вселяться.
От всего этого я вдруг почувствовал себя сильно уставшим, но зато страшно гордым. Ещё бы, со времён Иакова Бог такой взбучки не получал. Перед сном я начертал на себе печать Антихриста, принёс жертву Молоху и поклонился Золотому Тельцу.
— В чём дело, — спрашивал меня в постели ангел, — не хочешь познать меня?
— Да вот думаю, а что если и вправду меня ждёт огонь неугасимый да червь неиссякаемый.
— Пусть даже и ждёт, так что с того? Нужен тебе тот Рай, если в нём грешить не дают? Пока жив, пользуйся случаем, наслаждайся пороками, а там будь что будет.
Вот я и насладился, а снилось мне в ту ночь, что растлеваю Деву Марию. Вот только молодость прошла, а вместо неё пришли персидские оккупанты. За надругательство над религией меня посадили в темницу. Вышел из неё старым импотентом — отроки от меня отвернулись, а блудницам лишь бы деньги, которых нет. Рад бы почревоугодствовать, да нечем. Рад бы погневаться, да накажут. Хочешь не хочешь, а станешь праведником. Вот и брожу я, бездомный, путём всякой плоти, оплакиваю, как Иеремия, свою беззаботную юность. Утешаюсь нравоучительным ханжеством и воспитанием. Когда хочу, чтобы со мной поделились, начинаю проповедовать заботу о ближнем. Когда меня бьют, рисуюсь противником насилия. Нищий, голодный и неудовлетворённый всё ищу-ищу этого Бога, которого прогнал, взываю к нему: «Покарай, Господи, грешников! Смотреть не могу на их радости», но безответно. А кто мне ответит, если Бога-то нет?
09.11.2011