Танки на крышах. Ч. 1 Гл. 42 б

                42б

         Утром на работе я рассказал о новостях.
   - Все, что нам пока удалось, это найти хорошую квартиру с тремя спальными комнатами, - сказал администратор. - Но это 350. Если для вас это не очень дорого, мы можем сегодня же поехать и посмотреть.
   - А как вы сами думаете, это дорого для меня или не очень, если вы мне даете для оплаты жилья только 120? И зачем мне три спальных комнаты на одного? Спать по частям? Или посменно? Даже если бы моя жена была здесь, одной нам было бы вполне достаточно. В крайнем случае - двух, если приедет кто-то из гостей или родных.
   - Односпальных квартир у нас почти нет, такие у нас не строят. Попробуем найти с двумя, но это тоже трудно. Может быть, все-таки в госпитале?
   - Может быть. Но сначала попробуйте найти. И как можно быстрей. Время поджимает.
         Африканские темпы мне были слишком хорошо знакомы, чтобы обреченно сознавать, что мне ничего не светит. Они и так-то сильно не напрягаются, а тут на подходе еще и выходные. Здесь уж точно никто пальцем не пошевельнет. Черт с ним, я могу пожить в госпитале, но как быть с Салхой? Что я скажу ей? Очередное африканское идиотство, из-за которого я опять прихожу в состояние растерянности и глухого бешенства. «Ни сна, ни отдыха измученной душе».

   - Приходил хозяин и сказал, чтобы мы завтра же утром выматывались отсюда, - сказала Салха, когда вечером я вошел в дом, придя с работы. - Опять грозился вызвать полицию. Никаких денег он тебе не даст.
         Это было уже той гранью, за которой я переставал за себя отвечать. Я положил чемодан с лаптопом на стол, развернулся и быстрыми шагами пошел достать эту падлу, еще не представляя себе, что я с ним сейчас сделаю.
         Он долго не открывал, видимо не желая вступать со мной в какую-либо дискуссию, но я продолжал упорно звонить и стучать ему в дверь. Хоть и нехотя, но приперся. Открыв дверь, он молча уставился на меня своими рыбьими и вечно налитыми кровью глазами.
   - Я пришел за деньгами, - еле сдерживая себя, процедил я сквозь зубы.
   - Я не знаю никаких денег. Ты мне ничего не давал. И тебе нечего делать в моем доме. Завтра же убирайся вон, и чтоб я тебя здесь больше не видел.
         Он сделал попытку закрыть дверь, но я, рванув на себя, открыл ее вновь с такой силой, что он вынужден был отпустить ручку, чтобы не вылететь на площадку.         
   - Ты ошибаешься, - все еще пытаясь взять над собой контроль, сказал я ему. - Павел заплатил тебе сполна. Твоя засранная квартира не стоит даже половины того, что он тебе дал. Я даю тебе еще одни, последние сутки. Не хочешь по-доброму, вернешь мне за весь срок. Если нет, я сам позову полицию. Ты – вор, и будешь сидеть в тюрьме. Я найду Павла, найду других свидетелей. И уйду я отсюда во вторник, и ни днем раньше. Будешь продолжать – останусь еще на месяц. Ты все хорошо понял, мразь?
         Не знаю, что там было у него внутри, но выражение его лица чуть изменилось. В глазах поочередно промелькнул испуг, потом смирение, потом тихое злорадство. Вслух он сказал только:
   - Хорошо, - и опять потянул дверь.
         Ну если «хорошо», то можно было и расслабиться. Я ушел к себе. Гнев во мне начал медленно утихать, но напряжение еще чувствовалось.
   - Как жаль, что нечего выпить, - подосадовал я вслух, зайдя в дом. - Сейчас бы это очень пригодилось.
   - Я купила для тебя, - тихо сказала Салха. - Я знала, что ты будешь нервничать.
   «Да, золотая ж ты моя! Что ж ты такая не по-африкански умная? Мне даже моя собственная жена никогда таких подарков не делала».
         Я обнял эту кроху, не зная, чем еще выразить то, что я чувствовал. На душе сразу потеплело, и весь мой гнев испарился. Я поцеловал ее в обе щеки и в нос.
   - Пусть оно подождет. А мы сейчас что-нибудь приготовим на закуску. - сказал я, оторвавшись от нее.
   - Я давно приготовила, но все уже остыло. Нужно только подогреть. Я сейчас. - она шмыгнула на кухню.
         Я закурил и по привычке протопал на балкон, разглядывать улицы с прохожими, магазины и крыши домов. Июнь в южной Африке – зимний месяц, хотя такого слова в их лексиконе нет. Хоть и не очень заметно, но темнеть начинает чуть раньше и быстрей. Солнце было над самым горизонтом, намереваясь вскоре совершить свой нырок за далекие горы. Внизу на улицу уже спускались сумерки, но жизнь еще бурлила. Время после работы многие используют для беготни по магазинам.
         Салха вышла на балкон и встала рядом со мной, слегка прижавшись к моему плечу.
   - Арабы очень плохой народ, - сказала она. - Они признают только себя. Для них в жизни нет ничего важнее денег. И если они берут, то уже никогда не отдают. Они ненавидят всех. Если кто-то из них живет с африканкой, то потом он ее обязательно бросит и женится на своей. А нашим никогда и ничем не помогает, даже если появляются дети. И очень часто бьют. Как мой отец, например. Я не знаю ни одного случая, чтобы кто-то долго жил одной семьей. Но даже если и живут, то кроме секса их ничто не интересует. Кончил, и зубами к стенке спать. Противный народ. И очень скандальный. Хозяин может позвать полицию или своих людей. Они выкинут с балкона или на лестницу все твои вещи, и никто не будет заботиться, чтобы что-то сберечь. Если что-то разобьется или потеряется, это твои проблемы. Для них главное – поскандалить, поорать, чтобы было больше шума, чтобы все видели. И индийцы такие же.
   - Но ты же сама с арабской кровью, - напомнил я ей, удивившись такой ее неприязни к наполовину собственному народу.
   - Я давно их ненавижу. Особенно после того, как побывала в Ливане и познакомилась с той семьей моего отца. Я с детства думала над этим, когда мама рассказывала мне о нем. Это из-за него у меня в жизни все так плохо. Я даже думаю, что он сам сказал бандитам о маминых камнях и деньгах. Иначе откуда бы они узнали, где она их хранит. Может быть, он и свою долю получил. Ненавижу!
         Я понимал, что в своем горе она перебирает. Любой человек в такой ситуации склонен был бы к обвинению всех и вся. Но в глубине души я мог, пожалуй, согласиться. История знает и более страшные примеры.
   - Не надо винить весь Свет, дарлинг. В нем, к сожалению, гораздо больше зла, чем добра. Но со злом и обидой ты разрушаешь себя. Они грызут тебя изнутри, не давая покоя, и ты потом невольно тоже станешь злой, а от этого будут страдать ни в чем не повинные люди. А дальше, как цепная реакция: озлобленные тобой понесут это следующим. Постарайся забыть. Ты уже успела почувствовать, что этот мир жесток. Не ожесточай его еще больше.
   - Умом я все понимаю. Горькие воспоминания должны рождать добрые мысли и поступки. Поэтому я всех прощаю и молюсь за них. Но не всегда получается. Не могу забыть. Может быть, потом...
   - Умница ты моя, - я обнял ее за плечи и прижал к себе, растроганный ее, не по возрасту мудрыми, рассуждениями.
         Она замерла ненадолго, а потом вдруг спохватилась:
   - Ой, там же сгорит все, - и побежала на кухню.
         Но вскоре вышла и досадливо сказала:
   - Не подогревается. Плита холодная. Опять свет отключили.
         Снова эта осточертевшая игра с электричеством, повторявшаяся чуть ли не каждый день. А обещали закончить ремонт электростанции к прошедшему полгода назад рождеству.
   - Ну что ж делать? Подождем, - сказал я. - Даст Бог, ненадолго.
         Я снова закурил и встал в свою обычную позу у балконных перил. Салха  опять подошла и прислонилась щекой к моему плечу. Помолчав немного, она спросила:
   - Где нам теперь жить? Что будет с нами?
   - Мне предлагают госпиталь. Я не хочу, но боюсь, что буду вынужден. А ты будешь ко мне приезжать, как это было раньше.
   - Может быть, нам поискать другую квартиру?
   - У меня для этого нет денег. Ты же знаешь, что те, кто сдает, хотят получить за год вперед. Наша администрация давно ищет для меня. Правда, пока безуспешно. Но мне иногда кажется, что никто ничего не ищет. Только голову морочат.
   - Да, в Африке такое вполне возможно.
   - Соберем деньги, попробуем найти сами. Но боюсь, что для нас с тобой нет места не только в этом городе и даже в этой стране, но и нигде на всей Земле.
         Мы оба надолго задумались.
         Солнце уже наполовину «нырнуло». Внизу сгущались сумерки. Там по-прежнему суетились люди. В магазинах уже включили освещение. По дорогам... 
   «Постой! Какое освещение? Откуда?»
         Я зашел в комнату, попробовал включить свет, потолочный вентилятор, но тщетно. Выйдя на балкон снова, я огляделся по сторонам, а потом прошел вдоль всего балкона. Свет был везде, даже у моих соседей. Не было только у меня.
         Расслабляться, как выяснилось, было еще не время. Во мне как будто что-то взорвалось. Та капля в моей крови, которую я унаследовал от донских казаков из моих предков, мгновенно превратилась в полновесный литр и шипящей струей шибанула по черепу изнутри. Я вылетел из квартиры и, не помня себя, помчался к двери этой гниды. Грохнув по ней со всего маху ботинком, я нажал на кнопку звонка и не отпускал до тех пор, пока дверь не приоткрылась. На пороге стояла дочь хозяина, девчонка лет четырнадцати, и смотрела на меня огромными испуганными глазами. Она была ни при чем, поэтому я, стараясь быть поспокойней, сказал:
   - Позови своего отца.
   - Его нет. Он куда-то ушел.
         Но я был в запале, а то, что она сказала, было ложью. К ночи он никогда никуда не ходил. Я «помог» ей открыть дверь пошире и, чеканя каждое слово, повторил:
   - Позови своего отца. Иначе мы вместе с тобой подождем его здесь.
   - Что ты хочешь!? - послышался из-за угла балкона голос хозяина. Через мгновение показался и он сам, ведя за руку еще одну, совсем маленькую дочь. - Убирайся из моего дома! Немедленно! Это арабский дом и тебе здесь не место!
         Я посмотрел на старшую дочь. Та все еще продолжала испуганно на меня смотреть.
   - Ты точно знаешь, что его нет дома? - спросил я, взглянув ей в глаза так, что ее страх превратился в ужас.
         Ей было страшно уже не столько за отца, сколько за  себя.
   - Забери-ка свою сестренку. Мне с твоим отцом есть что обсудить, - продолжил я, не отводя взгляда.   
         Она как под  гипнозом молча сделала то, о чем я ее «вежливо» попросил. С ничего не понимающей малышкой она скрылась за углом, еще раз обернувшись перед этим.
   - Иди сюда, красавец, - поманил я хозяина рукой. - Несолидно взрослому дяде прятаться за маленькими детьми.
         Пересекать порог дома ни в коем случае нельзя. Это правило я знал давно. В противном случае он мог бы безнаказанно меня пристрелить.
         В глазах этого дерьма, как и его дочери, тоже отчетливо читался страх, но мужское начало одержало верх, и он приблизился.
   - Что ты хочешь? - повторил он, стараясь выглядеть бравым.
         Я очень неласково взял его за отворот воротника рубашки и рывком приблизил к себе. Он было дернулся освободиться, но ярость придала мне достаточно сил, чтобы его рожа оставалась близко от моей.
   - Я хочу, чтобы в моем доме немедленно включился свет. Я даю тебе на это ровно десять минут, и ни одной секундой больше. Иначе я очень захочу твоей смерти. Я удушу тебя, как вонючую крысу. Ты меня понял, трусливая сука арабская? Ты будешь указывать, где мне место, а где нет? Я уже давно знаю, что в твоей ё...й стране для меня есть только одно место – тюрьма. Я сдохну там, но сначала сдохнешь ты. Я вытяну из твоего вонючего тела твою поганую душу и заберу с собой.
         Я помолчал немного, все еще яростно глядя ему в глаза и давая ему время сообразить, что это уже очень далеко не шутка. В тот момент я действительно мог совершить непоправимое. Если бы я не сдержался и дал ему в морду, я бы уже не остановился, пока он не перестал бы дергаться, а может быть и дышать. По его выпученным глазам я отчетливо видел, что и он это понял. 
         Но мой Бог удержал меня от рокового шага. Не переставая смотреть ему в глаза, я добавил:
   - И если ты еще раз скажешь мне что-нибудь о моем месте, я просто отшибу  твои тухлые яйца. Ты меня понял!? Иди и выполняй! Время пошло, –  оттолкнул я его от себя.
         Коротко глянув на часы, я повернулся и пошел к себе.
   - Я вызову полицию! - услышал я себе вслед.
   - Зови, - я обернулся и вновь приблизился к нему на несколько шагов. - Если ты не позовешь, я свистну им сам. Ты сядешь в тюрьму вместе со мной. Там мы и продолжим наш разговор.
         Он торопливо захлопнул дверь перед моим носом.