Танки на крышах. Ч. 2. Гл. 9 а

                9а

         Свадьба Дамаса была красивой, как и его «невеста». Она действительно смотрелась. Высокая, стройная и очень красивая. Я был рад за них, как и всегда бываю рад, когда вижу счастливых.
         Часа три продолжалось церковное венчание. Католическое христианство делает этот ритуал очень торжественным. Хор исполнял в их честь свои песни, под которые, вместо размышлений о душе, хотелось пуститься в пляс. Но танцы для меня еще не начались, я никогда не танцую трезвым.
         Из церкви мы поехали в один из ресторанов на окраине города. Зал ломился от гостей. Я понаблюдал за всеми обязательными ритуалами, обычаями и прочими национальными традициями к событию подобного рода. Мне понравилось. Официанты регулярно приносили все, о чем их просили, поэтому уже через час я почувствовал, что меня неудержимо тянет «задать трепака». Про свою ногу я забыл, хотя не прошло еще и месяца со дня перелома. Я честно выполнил свое обещание. Больше и выразительней всех танцевал я, из-за чего в этом смысле на меня был нескончаемый спрос. К моему немалому удивлению выяснилось, что Салха великолепно и очень красиво танцует тоже. Видеокамеры дружно посвящали максимум своего времени съемке нашего танцевального дуэта, и несколько позже мне пообещали сотворить копию этого «исторического телешедевра». Я не возражал, но и не возлагал надежды. В Африке свобода обещаний.
         Неделю после этого Дамаса на работе не было. Оно и понятно. Кто же это бросит на произвол такую красавицу-невесту, теперь уже – жену. Я бы - «не»*.  Через неделю Дамас все-таки появился, но с его появлением по госпиталю шепотом поползли слухи, что он нас покидает, чтобы открыть свое собственное дело. Жаль, конечно, но это его жизнь.   
-------------------------------------------------
         * - Это моя первая жена утром следующего дня после свадьбы побежала в институт сдавать зачет, сразу отчетливо продемонстрировав всем вчерашним гостям, дружно кричавшим нам: «Горько!», какую исключительную «ценность» я для нее представляю. Потом она объяснила мне это тем, что коллективно сдавать зачет гораздо легче, чем индивидуально. Хотя была «круглой» отличницей, тянувшей на «красный диплом». Она его получила.

         Свою урезанную в жилье зарплату я получил такую, что мой вожделенный отпуск превратился в едва различимый силуэт. Бросив деньги на стол, я уселся в кресло и, с тоской глядя на жалкую кипу розовых бумажек, стал думать.
         Когда-то мне очень везло на встречи с хорошими людьми. Но потом что-то в моей жизни стало незаметно меняться. После приобретения Узбекистаном «независимости» я перестал любить и его, и многих из тех, кого считал своими друзьями. В  Замбии, после  тех  июньских событий, я  невзлюбил  Узбекистан с
его   «каюмами»   еще   больше.   Но   одновременно   я   невзлюбил «Хиллтоп»,
профессора   Мунконге,  Замбию,  ее   президента,  да  и   вообще  всех  воров  и
проституток мира. В Танзании я возненавидел русского Павла с его конголезской женой. А теперь внезапно перестал любить этот госпиталь, д-ра Масау, м-ра Магезу, Дар-ес-салам, Танзанию вместе с ее улыбчивым президентом, всю Африку и весь белый свет.
         Что же происходит со мной? Что я делаю не так, если жизнь становится мне не в радость? А может быть, просто годы? Я никогда не чувствовал прожитых лет и всегда говорил, что возраст – это состояние души. Видимо, Африка вывернула наизнанку мою душу, из-за чего я стал чувствовать свой возраст и разлюбил жизнь.
         От сознания, что вокруг меня только враги, разбойники, воры и мошенники, у меня появилось легкое чувство постоянной опасности, которое притащило за собой и страх. Это чувство, замешанное на ощущении тупика, сделало меня домоседом. В кафе по вечерам мы больше не ходили. Вытащить меня на стадион или просто прошвырнуться по улице у Салхи не получалось. Я находил какие-то оправдания своему тупому безразличию, и каждый день просил ее только сбегать в магазин за джином. По вечерам я накачивал себя снотворной дозой спиртного и заваливался спать, чтобы завтра начать все сначала. Я надеялся, что придет, наконец, день, когда все само по себе нормализуется, и я снова почувствую вкус к жизни, но этого почему-то не происходило.
         Иногда на меня внезапно нападали минуты слепой агрессии. Хотелось вцепиться кому-нибудь в глотку и оттоптать. Но я понимал, что этого не сделаю, и в бессильной ярости лишь выплескивал свою злость на ни в чем не повинную маленькую девочку, бывшую постоянно под моим боком. Она тихо плакала, а я внаглую, бессовестно, изображал из себя жертву.
         Видя мои душевные муки, Салха старалась отвлечь меня какими-то рассказами или расспросами. Я вяло и односложно отвечал, а на ее «мемуарах» часто ловил себя на том, что уже давно не слушаю. А если и слушаю, то почему-то не понимаю, о чем речь.
         Однажды, в одну из суббот, сидя в своем кресле в пустом офисе, я задумался над происходящим и вдруг вспомнил, что уже очень давно не шучу и не смеюсь, не слышу и не рассказываю сам никаких анекдотов, давным-давно никого не разыгрываю, и сам не становлюсь «жертвой» чьего-то розыгрыша, что уже и забыл, когда в последний раз чему-то радовался. Подумав над всем этим, я понял, что мое состояние - это преддверие безумия. Еще немного времени такого настроения, и меня уже нужно будет интенсивно лечить. 
         Вот почему в тот вечер, когда Салха, все еще отчаянно борясь с моей хандрой, предложила назавтра съездить на океан, я согласился сразу, без раздумий.

         Это было место под названием Кигамбони. Оно располагалось на южной окраине города, недалеко от того места, где мы с Павлом больше года назад заказывали номер в отеле «Восход» для его московского шефа Алексея с его  псевдоженой. Перед моим взором мысленно пронеслись картинки с теми бунгало, кафе, пляжем, пальмами и океаном с белыми бурунами. На мгновение меня приятно обдало легкой волной того настроения безмятежного покоя, которое владело мной тогда.
         Поздним утром воскресенья мы пошли в порт пешком. Это примерно шесть километров. Чтобы добраться до Кигамбони, нужно было переплыть залив на пароме. Можно было обогнуть залив и по суше, но это огромный крюк.  Я бы и дальше пошел по берегу без всякого парома, несмотря на то, что стоимость этого десятиминутного водного путешествия «стоимостью» и не называлась, но для Салхи такая прогулка была бы слишком длинной. Она и так уже жаловалась на усталость.
         И само по себе наше путешествие, и великолепный пейзаж, которым мы любовались часа два, и теплая вода океана с ее неповторимым шумом прибоя  сделали свое дело. Мое настроение заметно разгладилось.
         Из порта мы, опять пешком, вернулись домой, но недалеко от госпиталя зашли в кафе, в котором не были уже около месяца. Две бутылки ледяного пива, даже зрительно, отшлифовали мое настроение окончательно. Салха попивала свою любимую «колу». Мы расслабленно отдыхали после длительной ходьбы.
         Кафе было открытым и просматривалось с трех сторон. По улице проходило множество всякого народа, который мы от нечего делать разглядывали.
   - Вон твоя подружка идет, - кивнула головой Салха.
         Я посмотрел в том направлении. По улице шла какая-то малоприметная молодая женщина с усталым лицом и несла на руках девочку лет трех-четырех. Салха знала, что я люблю детей, и всех их без исключения называла моими друзьями или подружками. Когда я вижу детей, у меня неизменно поднимается настроение. А черные дети еще со времен Замбии вызывали во мне какую-то волну сладостного умиления, потому что они необыкновенные симпатяги. Круглые мордашки, иногда с ямочками на щеках, огромные, по-детски чистые глаза в сочетании с черной кожей и предстоящей из-за этого судьбой (о чем сами они еще не догадываются) рождали во мне неукротимое желание обнять, прижать потеплей и погладить. Я всегда в таких случаях вспоминал наш замечательный мультик «Каникулы Бонифация».
         Женщина заметила наши улыбки и легкое оживленное внимание, и подошла. Они с Салхой поприветствовали друг друга и заговорили на суахили. По взглядам, которые обе изредка бросали на меня, я догадался, что Салха обсуждает с ней эту сторону моих привязанностей.
   - Закажи для нее «колу», - попросил я Салху, кивнув на ребенка, сидевшего на руках матери и неотрывно глазевшего на меня.
         Дети вообще не умеют скрывать эмоции, а для африканских детей белые  сродни экзотическим обитателям зоопарков.
         Салха сделала заказ официантке, а потом повернулась ко мне:
   - Она говорит, что может отдать свою дочь тебе. Она одинока, и содержать  ребенка для нее трудно.
         Принять такое всерьез я, разумеется, не мог, поэтому отшутился:
   - А что, неплохая мысль. Я возможно женюсь на ней и удочерю дитя.
         Они еще о чем-то поговорили. Не исключено, что Салха перевела ей сказанное мной. Принесли «колу», и я с удовольствием понаблюдал, как девочка, отдуваясь и сопя, высасывает из стакана вкусный напиток. Когда этот процесс закончился, женщина поблагодарила, попрощалась и, подхватив свое довольное чадо, удалилась.
   - Нам тоже пора, - поставил я на стол пустую бутылку.
         Салха опорожнила свою посуду, после чего сказала, что пешком она больше не пойдет, поэтому теперь ребенком будет она, и мне нужно будет отнести ее на руках.
   - Нет проблем, - ответил я и загрузил ее себе на спину.
         Мы шли по многолюдной предвечерней улице мимо двух кафе, тоже заполненных праздным народом, и от души хохотали. Мы смеялись и потому, что устали, и потому, что чувствовали себя великолепно, и потому что смеялись все, кто нас видел. Ситуация действительно была забавной и необычной: седоголовый белый старец интеллигентной внешности, несет на своей спине маленькую черную девушку по одной из крупных улиц большого африканского города.