300 метров до смерти

Полезли как-то врачи-хирурги в позвоночнике моём поковыряться и обнаружили опухоль. Извлекли они её из тела моего многострадального и отправили на экспертизу. И тут-то до мозгов моих заскорузлых дошло, что не вечность мне отпущена, а всего-ничего по меркам Вселенной, да и это «всего-ничего» в любой момент может оборваться. Да даже по меркам земли-матушки… Объять умом, взором нечто большое бывает крайне сложно. Чтобы увидеть землю, нужно сделать её макет в масштабе 1:30000000. А история у неё ещё более огромаднейшая штука и если её объять, уже нужен масштаб 1:50000000. Вся история уместится тогда в 40 лет. И тогда – Христианской эре – 20 минут, столетие 1 минута, жизнь человека – 40-45 секунд. 300 метров не успеешь пробежать, а уже – финиш. Ох, как верно говорят: «Хочешь рассмешить Бога, поведай ему свои планы». А в планах у меня было…
Очень хотелось посидеть в диссертационном зале «Ленинки» с видом на Боровицкую башню, сходить на лекцию к Евгению Павловичу и, наконец, добраться всё-таки до Мойки, 12. Все три года моего пребывания в Ленинграде последняя квартира Пушкина была на ремонте и вот 9 лет всё собираюсь и собираюсь. Дела текущие - мелкие, противные своей срочностью и никчёмностью - многочисленностью своей заслоняли главные мои хотелки («Подёнщик, раб нужды, забот!» - Пушкин, Пушкин…). Живём так, как будто марафон впереди. Не, ребята: 200-300 метров, чуть поболее - для особо прытких.
И вот такая ситуация! Я не испугался бабушки с косой - я испугался, что главного-то я уже никогда не смогу ни увидеть, ни услышать. Сходил на кладбище – мне понравилось: тихо, никакой тебе суеты, редкие посетители не докучают хозяевам могилок: «А это что? А это как? А почему так? А помогите введение написать…». Стоят себе молча… Нормально. Несколько раз ходил - жить можно. Не было страха, потому что жизнь определяется не длиной отрезка времени, а наполненностью её событиями, а событий мне уже тогда хватало.
Опухоль оказалась доброкачественной, но мысль моя о распределении энергии по значимости дел для меня, а не для дяди, возымела действие. «Суета должна финансироваться по остаточному принципу», - решил я и отправился в Санкт-Петербург.
- И что тебе от этих лекций? Ты же это и слушал уже и читал, наверно, неоднократно? – вопросом ответил мне шеф на моё пожелание посидеть у него на лекции.
- Да Евгений Павлович, мне просто голосок Ваш послушать хочется, - проканючил я.
Сижу, слушаю, в смысл даже особо не вникаю, но млею… Учи-и-и-тель. Лекции он читает замечательно: не торопясь, просто, ясно и оттого - понятно («Где просто, там ангелов со сто, а где мудрено – там ни одного»). Как-то, учась в аспирантуре, я пригласил его почитать лекции у нас в институте.
- Нет, не поеду, - категорично отказал шеф.
- Почему?
- Ну почитаю я, а потом на ваши лекции никто ходить не будет.
Нескромно, но правда.
Настоящий учёный. Если что пишет, а пишет он много, анализирует всё, что возможно по этой проблеме, отмечая и положительные аспекты, и прорехи в теориях. А потом – бац! И выдаёт свою точку зрения и ощущение такое, что - ну просто же! Почему не додумался никто до этого? И репу чешешь, и завидуешь, и ум такой же иметь хочется, а не получается. И: хлеба не надо - поспорить давай! Всех кипятком в него плескающих выслушает, встанет глыбой (а росточку-то небольшого) и как пёс среди щенков каждого определит на своё место: за шкирку, но культурно. А иной раз даже и не спорит, просто достаёт из стола свою книжку: «Вот у классика на странице…» - и цитирует. Всё! с классиками не спорят.
После пары потянулись аспиранты, соискатели, докторанты.
- Скучно, Саша, - после приёма пожаловался Евгений Павлович.
- А что такое?
- Ты слышал, какие темы предлагают?
- Про удовлетворённость в команде что-то слышал… Лихачёв 20 лет назад изучал.
- То-то и оно. А потом, знаешь, что я им говорю - то они и делают: никаких взбрыкиваний, никаких несогласий. Помнишь, как с вами было?
- О! Один Мишка чего стоил. И не только с Вами зарубался - на защите, помнится, если бы в указку зубами не вцепился, он, наверно, всех членов совета перегрыз бы.
- Хорошо было, - Евгений Павлович расплылся в улыбке от нахлынувшего удовольствия.
- Ты-то что насчёт докторской думаешь?
- Да вот подумываю, Евгений Павлович, не заняться ли?
Мы вышли из кабинета в коридор.
- Смотри, - кивнул он головой на стену, увешанную портретами преподавателей психолого-педагогического факультета. Четырнадцать человек – все доктора наук. И ни одного поэта, - с сожалением добавил он. Чем завтра заниматься будешь?
- Хочу на защиту диссертации сходить, тема интересная.
- Погуляй-ка ты лучше по городу, посмотри, подыши – воздух у него особенный: на творчество вдохновляет. И - стихи пиши, - прозвучало как приказ.
На том наш разговор на тему моей докторской и закончился. А ночью мы сидели с Лёней, приютившим меня у себя, на Неве и радовали её прекрасным исполнением замечательных песен, осчастливливая заодно и прохожих, оказавшихся в случайное время в нашем месте. И никто нас не потревожил укоризной, и даже милиция в благоговении ходила в отдалении, охраняя наши голосовые аппараты. Город меня принял полностью и безусловно, а я его за это отблагодарил на следующий день регулярным отпаданием нижней челюсти: а кому не понравится внимание, восторг и восхищение, вызванные его нескромной личностью?
И на Мойке, 12 как будто меня ждали: повыгоняли что ли всех посетителей, чтобы не мешали мне пообщаться с Солнцем?
Ничего примечательного, но! Здесь сидел, тут писал, отсюда душа отлетела…
И не было печали, которая должна бы вроде быть в такой ситуации, а даже наоборот. И захотелось продолжения праздника после выхода из последнего земного пристанища Поэта. И по такому случаю во дворике оказалось кафе, а в нём шампанское с красавицами-официантками. И они пошли навстречу моему пожеланию пообщаться с ними за фужером игристого вина, предварительно (обоснованно!) выпроводив посетителей и закрыв кафе. Все лучшие игроки сегодня играли в моей команде.
Ну, видимо, так и должно быть: не при против души прекрасных порывов, и судьба будет благоволить ей. А?