Дыхание

Руки матери пахли парным молоком и жиром, которым она перед каждой дойкой мазала руки. Маленькие трещинки на её пальцах, чёрные от въевшейся навсегда грязи...
«Спишь до обеда!» - говорила мать, когда Сережа вставал позже восьми. Ему нравилось время от времени вставать в пять вместе с матерью. Особенно летом. Небо только начинало светлеть. О, это было настоящим чудом смотреть, как покрывало темной южной ночи, усыпанное звездами, медленно сползает с неба. На дворе было еще прохладно. По-особенному, по-утреннему прохладно. Он выпивал стакан парного молока с чёрным хлебом, посыпанным солью. Самый вкусный завтрак, который когда-либо доводилось ему пробовать…
С матерью он гнал корову на тырло, куда со всего села пригоняли коров, быков, тёлок. Там пастухи ждали, пока соберется все стадо.  Бычка в поле не выгоняли. Вбивали колышек на лугу - на длинную цепь. Утром по лугу ходить неприятно - от росы голым ногам в шлепках было холодно. Зато днем травы были особенно душистыми. Сережа ходил с ведром помоев, в котором плавал размокший хлеб и очистки с картошки, поить теленка. Бывало, Сережа хочет перебить колышек на новое место, где травы побольше, а к теленку никак не пойти – носится кругами, а Сережа знай себе прыгает через цепь. Кто быстрее из сил выбьется. А бывало, отойдет Сережа подальше от бычка да и упадет в траву. Стебельки сломаются, и запахнет…
Как же пахло тогда? Вспоминается запах только что постриженных городских газонов, но тогда пахло не так… Совсем забыл, как пахнет тысячелистник, пижма… Даже запах полыни вспомнить не может, но ему кажется, что почувствуй он эти запахи, сейчас же узнал бы. Сережа смотрел из окна такси на бескрайние украинские степи, но не решался попросить водителя остановить машину.

Маленький Сережа боялся смерти. Иногда полночи не мог заснуть, ворочался. Тихонько подкрадется к кровати матери, наклонится совсем близко к ее лицу и слушает дыхание. И только после этого засыпает крепким сном, каким и положено спать детям. Однажды Сереже приснился плохой сон. Встал он рано утром, пошел  к матери в комнату. Ее там нет. Он пошел в хлев – посмотреть, может, мать доит корову. Ее и там не было. Тогда Сережа пошел к колодцу – воды попить, а у колодца белые тапочки стоят. Сережа вдруг понял, что тапочки – матери, а мать – в колодце. Проснулся Сережа весь в слезах и с тех пор еще долго по ночам ходил к кровати матери проверять – дышит ли, жива ли.
Сереже не заснуть. Он слышит, как за стеной храпит пьяный отчим. Хочется вернуть все, как было. До того, как появился отчим, Сережа спал на кровати с матерью. Так легко засыпалось, как сладко спалось под тихое мамино сопение, в теплых уютных маминых объятиях. Сережа смотрит в потолок, слушает лай собак. И мысли о смерти снова начинают мучить его. Все когда-нибудь умрут. Все, все. «И я, - думал Сережа, - и мама». Нет, так не должно быть! Это только сложная задачка, у нее обязательно должно быть решение. Не может быть, чтобы не было другого выхода. Сережа пытался решить ее, но не найдя ответа, плакал, долго, горько плакал в подушку от безысходности. Потом Сережа молился. Просил Бога дать ему уверенность в том, что есть что-то после смерти, что гниющее в гробу тело, поедаемое червяками, - это не единственное, что останется от человека. Стало легче. Сережа прошел через широкую прихожую, зал, в комнату, где спали мать и отчим. Мать спала у стены. Сережа склонился над ней, так чтобы ее теплое дыхание касалось его щеки. Босые ноги стояли на мягком коврике, расстеленном возле кровати. В свою комнату опять придется возвращаться по холодному деревянному полу. Зачем только мать покрасила его? Неокрашенное дерево было бы… Сережа проснулся от сильного толчка. Еще не протрезвевший отчим вскочил с кровати.  Сережа упал на коврик и вместе с ним по скользкому полу отъехал к противоположной стене.
- Федя… - мать приподнялась на локте. Она увидела сына, сидящего на полу, и тут же бросилась к нему.
- Сережа, что случилось?
- Ты баба! Вот и занимайся огурцами! А я мужика из него воспитаю! Не лезь! – ответил за Сережу отчим.
Он натянул штаны и обратился к Сереже:
- Пойдем!
- Феденька, куда? Ночь на дворе, – сказала мать.
- Пойдем, я сказал!
- Я спать хочу, - пробормотал Сережа, плетясь за отчимом.
Отчим накинул телогрейку на голое тело, сунул ноги в ботинки и вышел во двор. Сережа в одной пижаме послушно шел за ним.
За час до рассвета затихало всё живое: собаки, сверчки и пьяницы. Слышно было только как шлепали Сережины тапки со стоптанными задниками. Словно боясь нарушить эту тишину, выбежавшая с одеялом мать говорила почти шепотом.
- Феденька, тебе поспать надо.
Отчим не отвечал. Взяв Сережу под мышки, он усадил его в люльку, стоявшего во дворе мотоцикла, а сам сел за руль.
- Отрывай ворота! – скомандовал пьяный отчим. Мать накинула на плечи Сереже теплое одеяло. Он в блаженстве закутался в него. В тонкой пижаме  было зябко. Мать заботливо прикрыла по шею Сережу брезентом, служившим в мотоцикле защитой от ветра, и открыла ворота.
Отчим ездил кругами по селу, забыв, что именно он хотел сделать, что бы воспитать из Сережи мужика. Сережа начал дремать, когда вдруг мотоцикл опрокинулся в канаву у дороги. Сережа съехал с сиденья и с головой нырнул под брезент. Спросонья он не понял, что произошло. Он замер и в страхе сидел так минут десять, показавшихся ему мучительно долгими.
Не дождавшись помощи, он полез на четвереньках из лежащего на боку мотоцикла и наткнулся на отчима. «Умер», - подумал Сережа, но не успел он обрадоваться или огорчиться этому факту, как отчим захрапел.
В канаве стояла вода. Руки и коленки у Сережи были черными от грязи. Он вытащил из люльки одеяло, зажав его между тыльными сторонами ладоней. Не  хотелось пачкать одеяло: мать стирала его несколько дней назад. Сережа перекинул одеяло через руку пошел домой. На скамейке возле открытых ворот, опершись на забор, спала мать.  Сережа свернулся калачиком на скамейке, положил голову на колени к матери, забыв, что пытался не запачкать одеяло, натянул его до подбородка грязными руками, и, наконец, заснул.
Мать тормошила Сережу:
- Где дядя Федя? Сережа проснись!
- В канаве, - пробормотал Сережа.
Мать вскочила со скамейки и, прикрыв рот ладонью, шептала:
- Только бы не помер.
Она побежала искать отчима, но резко остановилась, услышав мычание. Обернувшись, она увидела, что соседи гонят коров на тырло. Сколько человек видело ее позор, проходя мимо открытых ворот и нее, спящей на скамейке вместе с сыном? Ноги у нее подкосились, она схватилась за голову и только и смогла сказать:
- Что люди-то подумают!

Такси въехало в деревню. На окраине их встретила ветхая мазанка с просевшей, бурой крышей, походившей на шкуру медведя. Разбитые стекла, пугающие пустые проемы окон и дверей. «Время прячется в земле,» - подумал Сережа, глядя на дом. Побелка ближе к земле смылась дождями, стены потрескались. В детстве Сережа так и не решился войти в этот старый заброшенный дом. Ему казалось, что там притаилось что-то ужасное. Вирус средневековой чумы. Что-то, что угрожало не ему одному, а всему человечеству. Теперь он понял, что был прав. Время все тянет к себе под землю и людей и все, что они сделали. Старая мазанка еще не под землей, а время уже хозяйничает в ней: рушит стены и пол, прорастает травой, покрывает пылью. Уничтожает улики пребывания человека на земле.
- Стойте! – крикнул Сережа водителю.
Машина резко затормозила.
- Я выйду здесь.
Сережа расплатился с таксистом, вытащил сумку из багажника и подождал, пока машина отъедет. Он подошел к старой плакучей иве, долго стоял рядом. Рассматривал. Гладил. Дал себе немного времени, еще чуть-чуть. Чтобы набраться смелости, подойти к воротам с облупившейся зеленой краской и номером семнадцать, открыть калитку и узнать, дышит ли та, чье дыхание он не слышал пятнадцать лет.