Пегас в форточку

ПЕГАС – В ФОРТОЧКУ.              (СЕРГЕЙ КАРПЕЕВ)
На  меня в эту раннюю   осень навалились  несчастья. Дорога казалось особенно утомительной.  Дул неприятный холодный ветер, и мокрые ветви придорожных деревьев, раскачиваясь, обдавали меня влагой.  Потянуло прохладой. На душе и в сердце пустота, если не сказать больше безразличие, отрешенность какая-то.  Не дождались своего часа стихи, намеченные к отправке в толстый столичный журнал. Было время, когда журнал этот был полон любви к моим стихотворным опусам, и я часами мог думать о горячем взгляде убеленного сединой главного редактора, от которого волновалась кровь.   Главный редактор понимал толк в литературе его необщительность и показное безразличие ко всему происходящему   порой раздражали случайно попавших к нему  посетителей, но только не меня. Хозяин кабинета всегда очень внимательно разглядывал принесённые ему странички моих ночных поэтических волнений, а потом обычно произносил одну понятную только ему фразу: « Вот где Бог фуражечку вешал…!».   Фраза эта могла обозначать многое: «Спасибо, дедка, за добрые стихи»,- говорила она порой, а порой она же вдруг неистово закипала в глазах собеседника, как бы намекая: « на мушку его негодяя эдакого!».      
Всё это было. А теперь шальные искры разведенного мною костра затеяли с ветром бесконечную бесовскую пляску, увлекая в неповторимый вихрь её всё новые и новые листы тонкой белой бумаги с двух сторон исписанный мелким корявым подчерком. Костёр горел, а я молчал, переминаясь с ноги на ногу. Да и с кем было разговаривать, кому предъявлять претензии в несостоятельности, а точнее в смерти популярного некогда журнала?
Всё на свете случается вдруг. Вдруг ломается телевизор, так некстати рвется, любимая рубашка. Навеки замолкает телефон или просто перестаёт существовать то, что казалось существовать обязано вечно.  Вот как, например, теперь с этим набившим оскомину журналом. Нет, он не исчез совсем в глубинах мироздания, он просто перепрофилировался. То есть поменял старый заношенный, но такой привычный костюм на новый красивый отглаженный с иголочки и какой-то недоступный. Так, по крайней мере, сказал мне тот самый главный редактор, тяжело выдавив при этом свою любимую неувядающую фразу, но уже с оттенком какой-то щемящей душевной грусти: «Вот где Бог фуражечку вешал, пока гвоздик напрочь не выпал из стены!». 
 Несчастья навалились на меня в эту раннюю осень. Целый месяц томился я неизвестностью. А потом задумал писать роман о знаменитом французском писатели Оноре де Бальзаке. Личность скажу я вам довольно интересная, если не сказать романтическая. Вот и в Россию понесло беднягу за приключениями, а может и ласки женской, теплоты сердечной респектабельному французу захотелось.
Вот я и решил проследить путь писателя по российским ухабам да рытвинам, поэтому и занесла меня нелёгкая в одну никому неизвестную забытую Богом и людьми деревню, где исходя из довольно авторитетных источников, Оноре де Бальзак останавливался на какое-то время проездом в Петербург.    
 В церкви шла ранняя обедня, тускло горели свечи, в притворе тощий пономарь в засаленной чёрной рясе устало звонил в большой колокол. Медный тяжёлый звон раздавался вокруг. Над золотой маковкой церкви с криком носились испуганные галки. В задумчивости я свернул с дороги.   
- Пошли тебе, господи, удачу и добрую волю!- тут же раздалось за моей спиной. 
Я приостановился. Снял шляпу и торопливо перекрестился. Всё окружающее приводило меня в истинное изумление и восторг. Золотые купола церкви и нежно- васильковое небо, и даже женщина неожиданно остановившееся передо мной. Её слегка побледневшее лицо было омрачено печалью, но большие, серые глаза горели ясным немеркнущим светом.
- Аннушкой меня тятя назвал, - негромко произнесла женщина. – Вы, я вижу, человек не наш пришлый в шляпе вон, с портфелем
- С кейсом, - смущённо поправил я
- Засорили язык Господом нам даденный от того и жизнь всю нашу на растерзания иродам бросили и беда на земле теперь и пожары. У меня вон ребёнок третьего дня ягодой незнакомой отравился. В район вести надо. А на кого я его оставлю?! На деда старого? Так ему с печки слезь всё равно, что мне курицу оседлать без посторонней помощи никак не возможно. Ты не доктор случайно будешь? – спросила она и медленно пошла в сторону дороги, я поспешил за ней.
Путь наш пролегал через плотину; в пруде широко разлилась вода. По зеркальной глади её с кряканьем плавали шустрые утиные стайки. У  плотины в зелёных ивах виднелась ветхая заброшенная мельница. Огромное поросшее мхом колесо её навеки замерло, давно уже не разбрасывая вокруг себя прозрачные и долгие каскады сверкающих брызг.
Я засмотрелся на этот невольный памятник далёкого прошлого и не сразу понял вопрос женщины
- Ты не доктор? – повторила она. В голосе её на этот раз послышались ели сдерживаемые нотки требовательности.
- Нет,- отозвался я,- писатель я, автор, литератор
- Эка сколько слов наговорил. В писатели твои для чего идут, для радости что ли? Так её нигде нет для обездоленного человека! Бедный человек завсегда с ненастьем, да болью в душе живёт и в Боге только всякое утешение ищет.  Еще вот про коня с крыльями я где-то слышала. Будто бы он таким ненормальным как ты радость принести может?
- Устал я, отдохнуть надо.…А к вечеру хорошо бы в баньку! А конь тот, про которого слышала, Пегас  называется.  Есть у меня такой, друзья на сорокалетие подарили. Крылатый конь вдохновения. На постой-то меня пустишь что ли? В баньке попарится?!
- Пегий, значит, конь-то твой. Как и сам, я гляжу, лет десять назад был, истёрся, пообтрепался весь в городе-то своем. А к нам-то тебя, каким ветром занесло, бедолага?
- Роман сейчас пишу о писателе одном нерусском, Оноре де Бальзак слышала? Он в России был в своё время…
- И на мельницу эту зенки свои вылупливал, так?! По- хорошему хоть всё обладил в России, или изверг какой был?
- Всё как есть сделал! – тряхнул я головой, - даже влюбится, успел в даму из высшего света. Она…
- Ясно, куда ему до крестьянских забот опустится, высший свет подавай.  Вон моя изба под зёленой крышей. Слава тебе, господи, дошли! – перекрестилась Аннушка.
                2

Через несколько минут хозяйка проворно подала на стол миску полную горячих, жирных пельменей. Появился и графин с вином, поднялся говорок. Старик- отец, кряхтя, скинув ноги с печки, наполнил рюмки, одну большую пододвинул мне.
- Во здравие гостя заезжего! – громко произнёс он: - Начнём с богом! Не горюй, друг враз в казаки поверстаем. Из донских казаков отец мой Василий Аверьянович, а я, значит,  Владимиром буду. Ну, давай за знакомства по маленькой.
Мы дружно осушили рюмки.
- Эк, по всему видать добрый ты человек! – весело прищурил глаза Владимир Васильевич.  Это добро. Кто чару пьёт, тот и в драке лих….. Я на фронт в самом конце войны попал, поэтому ни в каких у них ведомостях не числюсь, в военкомате местном говорят надо в Москву ехать правды искать, а образования у меня на это кот наплакал, да со сметаной съел. Не поможешь мне в этом, учёная голова, воякам канцелярским разгон дать, чтобы думали лучше?  Ты, наверно, в Москве многим большие двери за здорово живешь, открываешь? А ты случайно не доктор?   Внук, понимаешь, вторую неделю хворает. С друзьями Игорем, да Вовкой Телегиными в лесу хватают  всё в карманы, походя, чистые сорванцы.   
Ответить я не успел в  глазах старика, словно замер немой вопрос. Он замер на минуту  уставясь в тусклое окно избы.    
-Ты что увидел там, тятя,- подала голос Аннушка, разливая по кружкам чай.
- Мир созерцаю, дочка, а внук захворал!
- Да ты сам вчерашнюю  ночь бухал, как молот в кузнице. Весь кашлем изошёл.    В больницу тебе надо.
- Глупости при себе придержи, Анна! В больнице раздеваться стребуют… до пояса…сверху. А мне сверху перед медсёстрами стыдно. Сверху мне война, проклятая отметины нарисовала. Вдоль и поперёк тело моё сверху шрамами исхлёстано. Привезли нас в телятнике на фронт молодых, да неопытных, а мы сразу под бомбёжку и угодили….. Безжалостная эта война была и долгая, как вечность.- Старик тяжёло вздохнул, провёл рукой по седой щетине на подбородке,  и вдруг не отрываясь от окна, весело произнёс:- А вон гляди, Анна, и гость к нам в избу торопится. А мы хлебушка давно подъели, а без него и жить и помирать тошно. Вот только чай и остался и водки на донышке. 
Анна поправила платок на голове и тоже кинула пристальный  взгляд в мутное давно не мытое стекло окна. 
- Завклубом идёт видать по отцову душу,- пояснила хозяйка, мне торопливо отойдя от окна. Старый-то клуб до того обветшал вот- вот готов упасть, да только не знает в какую сторону, оттого и держится. Только ветер один по нему и гуляет.   Сейчас вот новый клуб строить задумали, а отец у них вроде завхоза.  Помогает, хоть на месте не сидит и то, слава Богу. На пенсии иной человек расхолаживается и себя потерять может. Еще там Терентий Павлович неотлучно окружающий воздух на развалинах стережёт,- Аннушка вдруг вздрогнула, будто освобождаясь от наваждения, кинула платок на подоконник и направилась к двери
- Я пойду на улицу, гостя встречу, - коротко сообщила она.

                3
Через несколько минут в избе стало шумно, заговорили, загомонили все разом:
- Что молчишь? – стучал об пол костылём заведующий клубом, сверля черными вишнями глаз сидящего за столом полупьяного старика – Стройматериалы для клуба давно купить надо. Я тебе там два списка накатал! Один-то я до самой китайской пасхи проколупаюсь.
- Гость у меня за столом сидит, - недовольно буркнул старик, - Значит, тебе, мил человек, представится надо, имя, фамилию назвать.
- А чо представляться-то, - слегка оторопел пришедший, - Я тут и бог, и царь, и воинский начальник пока председатель сельсовета в отъезде. Анатолий Владимирович меня зовут.
- Значит, и жилплощадью свободной располагаете на вверенном вам участке? – с энтузиазмом в голосе  поинтересовался я.
- Жилплощадь – это понятие философское, её людям жизнь дарит, которая каждому по заслугам воздаёт, а у неё, к сожалению, очень маленький премиальный фонд, так что какие ко мне претензии? Да и здесь живите не гонит никто. Правда в соседней комнате пацан болеет, не повезло ему нынче.    
  - Ты меня глазами не ешь, не пряник – опять пробурчал старик, - а будешь гудеть возьму, да и уеду в Париж
- Тять, а кто у тебя там весело спросила Аннушка, смеясь одними глазами.
- Замок у меня в Париже, дочка, и прислуга давно заждалась, и искать меня там не советую
- Страна Советов давно загнулась, дед, - криво усмехнулся  завклубом.
- Страна может, и закончилась, зато люди остались.  Где твои списки показывай?
Старик долго перебирал в больших заскорузлых пальцах тонкие полупрозрачные листы бумаги, исписанные мелким убористым подчерком.
-   Та-а-ак – протянул он, - Плотницкого инструмента нет, с гвоздями тоже неразбериха полная. В подвале трубы с прошлого века текут…. 
Аннушка не вслушивалась в непонятную ей суету разговоров. Будущее, – думала девушка,- Какое оно, это дальнее далеко, что едва брезжит, мерцает сквозь синий туман. Пока чужое оно, скрытое за семью печатями. Увлекает ли  оно? Зовёт ли? Конечно грядущее, как и настоящее, недоступно мысленному взору Аннушки и оно тоже ничего не обещает ей.  Но всё равно оно влёчет за собой радужные мечты, которые может быть ещё и не сформировались, как следует, а уже живут своей жизнью, незримо при этом соединяясь   с нежной эфемерностью далёкого и, несомненно, прекрасного будущего. Надежды на иную лучшую жизнь Аннушка связывала только с будущим. Будущее в её воображение было похоже на весну с зелеными, переливающимися под солнцем яркими цветами.   
Она была рада забыть и не думать вовсе о своём сегодняшнем существовании, хорошо бы если бы ничто не напоминало ей о нём.  Разве такой участи достоин человек? Нет, конечно, места у них в деревне на зависть каждому. Высокое  небо.  Чистая прозрачная  вода в реке. А ещё гнетущее чувство одиночества, наверное, несравнимое не с чем. И ясное понимание того, что никому она особо-то не нужна, а череда бед и несчастий, преследующих её, лишь добавляют страху перед новым днём. Поэтому и обратила девушка взор свой к Богу, поэтому и торопится каждое воскресение на церковную службу, поэтому и живёт ожиданием будущего. Думать о сегодняшнем дне, значит, не жить.  Да, да не жить, а просто упасть на колени перед злой судьбой, которая   когда-то отняла у неё мать и чуть не лишала отца.  Не дал он смерти вогнать себя в ледяную воду прошлогоднего весеннего половодье.
Как вчера всё это было. Отец сразу после войны на катере небольшом работал, грузы разные перевозил. Всё в биографии его рабочей было, стоял катер и льдами затёртый, и на мели случалось, куковал, а бывало, что и тонул.   А тут как-то с зятем своим Фёдором на зорьке на рыбалку засобирались, да вот не доехали.… Перевернулась лодка рыбацкая на быстрине, на топляк ненароком наскочила. Выплыл тятя, а вот мужа своего Анна тогда сберечь так и не смогла, умер он у неё на руках через девять дней после случившегося….
- Да будет вам,- гудел завклубом сидя застолом,-  Человека понять сложно это не уравнение с двумя неизвестными. Ты вот, милый друг, не каменщик случаем – обратился он ко мне,- каменщики мне нужны позарез - И Анатолий Владимирович резко провёл ребром ладони по шее.   
Из соседней комнаты послышался плач ребенка, и Аннушка, охнув, опрометью бросилась туда   
- Литератор я, сейчас исторический роман пишу, - выдохнул я, устремив глаза на открытую дверь соседней комнаты.
- Постой, постой, - Заволновался вдруг хозяин избы, - «Щемящие сердце» не ты повесть написал?
- Я
- Что, отец, за душу взяло?- весело спросил Анатолий Владимирович.
- Да не то, чтобы…Я в исторических поворотах тону лучше мыши в сметане, но вот обложка книги, я скажу вам, братцы, на меня впечатление произвела. По краям обложки этой там как бы    деревья стоят, а аккурат между ними лицо человеческое, значит.   
- Мужское? – тихо спросила, подходя к нашему столу  Аня, - Уложила вроде Юрку, успокоился пока. Это ж надо поел чего-то в лесу и отравился теперь вот в район надо. 
- Мужское, женское,- здесь, дочь, совершенно без разницы.  Главное боль в этом лице. Боль и тревога. Безысходность, опустошенность какая-то. И не вытравить ее не чем, не унять. Даже, по-старому если, калёным железом из сердца не выжечь. Вот что простой рисунок с понятливым человеком сделать может за минуту всю душу ему перетряхнуть и не шелохнутся.
- Это же только рисунок, отец, - пытался протестовать я, - А внутрь книги ты заглядывал? Внутреннее содержание оно, наверное, важнее двух изогнутых деревьев на картинке?
- Разные вы, - с горечью произнес старик, - Ты вон книги пишешь в буквах и словах  своих  очищение божьего  ищешь, а художник он вроде сам по себе красками малюет, а тоже душу на листе оставляет. Так она у него по пылинкам вся и расходуется.  Так что с тем художником случится, может, попробуй он до моих лет дожить? – Молчите, архаровцы!

                4
 Как иной раз бывает песня не выходит из головы загулявшего пьяницы, так и строительство нового просторного светлого клуба давно уже будоражило мысли заведующего. Оставаясь дома один, он иногда и сам не замечал, как начинал мечтать о нём в голос. Чудился ему большой тяжёлый бархатный занавес, медленно цепляясь и дергаясь  ползущий наверх открывая при этом свежеструганный дощатый настил похожий на большой речной плот, который вдруг застыл неожиданно на мели при полном штиле в безветренную ясную погоду.   
- Понимаете, - пытался убедить он небольшую кучку людей, молча стоявшую рядом, - Вы не смотрите, что строение ветхое и одним боком земле, кланяется, тут в своё время великое искусство приют находило, говорят сам Михаил Михайлович Яншин, бывало, из этих кулис выходил.   Обухова Надежда Андреевна песней радовала. 
- Овощ вам в помощь, значит, молодые люди, - вдруг раздался у меня за спиной глухой старческий голос, - тот, что на огороде у меня старуха извести хочет!
- Пошла губерния загадки раздавать, - откликнулась Анна,-  опять дед Терентий в огороде с утра копошится.   
- Верно, доченька в огороде  свеклу  дёргать задание партейное от Клавдии своей получил вот с утра пост номер один и занял. Вилы и нож мне помощники, значит.   Терентий меня люди кличут, отец Павел был, пояснил дед, разглядывая меня с неподдельным интересом и почему-то хитро усмехаясь в широкие прокуренные пшеничные усы.    Аккурат окна избы моей на клуб этот глядят, -  Так выходит пост этот мой, очень даже удачно устроен. С огорода и клуб видать и дорогу, а по дороге гляжу, новый человек в шляпе и с портфелем шагает. Красота!   Кто ты будешь-то такой, мил человек? 
- Писатель дед, - откликнулся я
- Как Шолохов что ли?
- Нет, я рангом поменьше буду .…    Да ты подойди сюда, что из огорода-то разговоры разговаривать?
- Твоя, правда, иду!
И старик, хитро усмехаясь в усы и отставив вилы в сторону, засеменил к нам.   
Глядите-ка принарядился наш Терентий Павлович. Начищенный весь, напомаженный, даже побритый – внимательно оглядела старика  женщина.   
- А как же целый час подбородок скрёб, - отозвался довольный похвалой дед, медленно подходя ко мне, - В деревне-то быстро вести сороки на хвосте разносят, вот и ко мне в окошко одна такая постучалась   гость, говорит, в деревни вот и надо посмотреть, откуда у него ветер дует. Может быть, как раз оттуда откуда у добрых людей ноги растут.   Тогда нам с вами совсем не по дороге как когда-то товарищ Ленин, значит,  сказал.  Хотя, что такое дорога это еще большой вопрос,  – Ведь если хорошо мысли в голове пошвырять, то приходишь к неутешительному выводу, что дорога в России это всего лишь направление полёта…мысли. Хорошо если к Богу, а то может ещё и к Дьяволу.   
- Про какой ты там овощ вспоминал дед – спросил я
- Как про какой? – удивлённо поднял брови дед, - Овощ вам в помощь, хрен, значит, с вами. Но это я так шуткую. Не в обиде будь гость дорогой. Не разглядел я тебя ещё, а как разгляжу, полную тебе характеристику с печатью выдам, вот тогда уж точно не обижайся.  Договорились?! 
 - А где печать – то возьмёшь,  дед, - поинтересовался я
- А я, милок, ещё бывает птицеферму в колхозе сторожу, а куры они земле-матушке регулярно печати выдают вот я у них и позаимствую, если не возражаешь, конечно. 
- Ох, страх, какой! – притворно изумился я 
- А ты думал? – На-ка вот тебе, - старик достал из кармана поношенной фуфайки конверт.- Передать тебе хочу от сына мово покойного, писателю, так сказать, от воина русского врагами убитого. Возьми, посмотри, почитай, а там и отдай куды надо. Ежели, прок в этом толковый найдёшь, мне старику приятно, значит, будет.    
Конверт был мятый и потрёпанный, - видно долго его в кармане носили. Я, молча, взял его из рук старика, не зная, что подумать. А Терентий Павлович стал прощаться:      
- Спешу. Я же за двоих на огороде воюю, Клавдия моя того… мне не помощница пятый год ей уход обеспечиваю. Прощайте! – Он ещё раз окинул меня внимательным, изучающим взглядом, затем широко  по-доброму улыбнулся и вновь  взялся за вилы.
- Вы чего ж, тятя, молчали с Анатолием Владимировичем, как рыба об лёд, когда дед Терентий…
- А чо говорить-то, - вяло произнёс тот, - Гвоздей, досок, нет.… Всё наше строительное приданное в старом клубе три комнаты занимает, чо говорить.
- Угу,- с готовностью подтвердил завклубом, мотнув головой куда-то в сторону.- У меня от всего этого, какой день голова квадратная…   
                5 
Чтение письма погибшего юноши затянулась за полночь. Да совсем не письмо это было по большому счёту, а исповедь. На нескольких тетрадных листах неумело вырванных из школьной тетрадки в косую линейку была написана немудреная история жизни и любви человека способного в любую минуту быть рядом с другом. Постепенно к автору письма пришло понимание,  что без любви и дружбы человек нигде не будет по – настоящему счастлив. Парень стал хирургом. Коллеги в белых халатах любили его за прилежание и аккуратность, а больные – за доброе сердце и ловкие чуткие руки.
Четвёртый год этот парень на войне, четвёртый год видит смерть и раны товарищей и не жалуется. И работа ему совсем не в тягость, он редко чувствует усталость. Наоборот, ему кажется,  что с каждым днём у него прибавляется энергии и силы духа, уверенности и боевого задора…
А ещё в письме были стихи. Наверное, трудно назвать шедевром неумело наброшенные на белый лист бумаги звенящие торопливые строчки, но всё-таки это были стихи. Небольшие по своему размеру выстраданные сердцем строфы открывали перед читателем неизведанные грани таланта молодого окопного поэта глашатая и непосредственного участника страшной кровопролитной войны где-то на юге России. Неизвестный мне автор писал:   

Странно я скучаю по нему
Дню тому, который без войны
Вижу новый день уже в дыму
Знаю, в этом нет моей вины
Грусть – её и ветру не достать
Только пыль и гарь вновь на зубах
И рыдает по сыночку мать
От войны горячей в двух шагах

Читать стихи дальше у меня просто не было сил. Помню, я чуть не заплакал и, скрипнув зубами, тяжело опустил голову на стол. В глубокой тишине раздались чьи-то тяжёлые вздохи.
- Смотри-ка, письмо-то  прямо за живое задело
- Бывает, бумага самое холодное сердце растопит,  в ней же тоже человеческие чувства прописаны.
- А ты мне всё клуб давай, клуб, а рукавицы у тебя там есть?
- Есть, а еще фрак и цилиндр с тросточкой. За рукавицами опять же в район ехать надо, а у председателя не одной колымаги приличной не выпросишь.  Так-то вот, дорогой ты мой, сломай вошь через коленку.
В вечерней тишине на берегу шумной, говорливой реки играла гармонь Звуки её задушевные и задорные разносились по всей округе. Это деревенская молодёжь умело организованная председателем колхоза Тихоном Ильичём Ермаковым под вечер вышла на расчистку территории под строительства клуба. Совсем скоро загудят здесь тяжелые неповоротливые грузовики, загомонят, точно перепуганные птицы мастера- строители. 
Всё это, наверное, будет, но я решил не дожидаться этого значимого события в жизни забытой Богом российской глубинки, а потихонечку готовиться к отъезду.
Да, когда-то для меня были нелёгкие дни, и мысленно я уже раскаивался, что сунулся со своими стихами в тот хвалённый толстый журнал. И  давно уже ругался самыми последними словами, клятвенно обещая себе никогда не повторять этой ошибки. «Какой к чёрту из меня поэт прозаик-то и тот на каждой строчке спотыкается и большие усилие прилагает для того чтобы новые невиданные доселе образы в мозгу своём творчеством раскаленном выудить. Зато теперь у меня в кармане лежит ожог. Иначе не назовёшь небольшие эти листочки способные талантом своим затмить, перекорежить  всё живое на земле. Стихи героя павшего на поле брани вот что надо печатать, чтобы открыть людям глаза на людскую несправедливость и боль. А я на роман исторический замахнулся!!! Тля садовая, мышь подвальная чего захотел? Этот миролюбивый толстяк из Франции, наверное,  перевернулся бы  несколько раз на неудобном ложе своём, узнай он, случайно, о жалких моих потугах тут, на земле нашей грешной описать жизнь его со всеми её радостями и печалями. Кто это сможет от первой улыбки детской, от первого плача малыша в люльке до конца до самого донышка понять жизнь другого незнакомого ему человека жившего добрую сотню лет назад? Может только у Высшего Разума это получится?    Хотя все-таки может быть стоит попробовать хоть на время представить себя на его месте?».
                6

Тепло, попрощавшись с хозяином обняв на прощания Аннушку,  миновал я ранним утром околицу деревни. С полудня подул мягкий, тёплый ветер, напоенный запахом последних отцветающих трав. Память на минуту вернула меня в счастливое недавнее прошлое. Вспомнились желанные, ждущие ласки глаза Аннушки. Широкая деревенская улица, убранная в неповторимо-волнующие осенние цвета увядания. И яркий взгляд восходящего солнца с высоты, брошенный на травы, что стояли умытые поутру крупными каплями росы…   
- У костра неплохо отвести душу. Я картошки из дома притащу, печь будем. У костра у людей душа оттаивает. У огня всегда своего добра хватает, и тебе он еще даст. Костер он всегда так, то сыпет искрами, то бледнеет, батя говорил, добро раздаёт. Ты не помнишь, маленький был, а я всё помню…   
Я оглянулся. Неподалёку от меня опустившись в высокую росную траву, сидели на корточках два мальчика. Один из них, тот, что постарше с непокрытой кучерявой головой медленно доедал свой неприхотливый завтрак при этом, не забывая втолковывать младшему такому же кучерявому и носатому свои  «правильные» мысли о возникновении огня на Земле.
-  Садитесь, товарищ писатель, - предложил мне старший, вставая. – Простите дорожного гостя нечем побаловать!- сказал мальчик, виновато посмотрев на младшего брата.               
    Младший поднял голову от земли, сверкнув на меня ясными голубыми глазами.
- Вы чего тут, в избу, что ли не пускают, - поинтересовался я, у ребят снимая свой длиннополый плащ и аккуратно расстилая его на земле
- Мамка в район уехала к школе разное покупать, а мы тоже за ней сорвались, что в избе-то  бобылями сидеть!
- Тоже верно – согласно кивнул я головой,- садитесь вон на плащ, ребята, удобнее будет, всем место найдётся.
- А вы писатель, значит, - подал голос младший, заняв место рядом со мной на разосланном ложе.  - Сказки  придумывайте, для детей младшего школьного возраста?
- Но почему сказки, я сейчас роман исторический пишу…
- Про князя Игоря что ли, это тот который неразумным хазарам мстил? Меня, кстати, Игорем зовут, а это Володька – говоривший указывая в сторону старшего брата   
- Нет, вы, наверное, про золотого петушка пишите руки, потому что у вас золотые, а доля чугунная, да и о чём ещё можно у нас в деревни писать?
- А вы про сына деда Терентия слышали?
- Слышали, - уклончиво ответил старший, - Он это… воевал где-то.
- Воевал, - произнёс я, задумчиво глядя на ребят, - А он ещё и стихи писал красивые. Вот послушайте:
Одиночество - счастью помеха
По глотку одиночество пьёшь
И в мечтах моих на эшафоте
Одиночество в миг не убьёшь

Одиноко хватаю свой ли я
Со слезой одиночества плачь
Одиночество - ты не минутно
Ты души безудержная власть
 
- Сильно сказано – выдохнул Игорь, - Это ж надо наш Петька и такие стихи классные а то нам в школе Пушкин, Чехов, Гоголь муть, одна доисторическая, а еще этот которого Сталин в тюрьме чуть не укокошил пустым мешком по голове, Солженицын кажется.
- А ты читал? -  поинтересовался я
- А вы что ли сможете ЭТО прочитать, - поднял на меня удивлённые глаза Володя, делая ударение на слове «это».   
Ответить я не успел. В это минуту неизвестно откуда выбежал конь. Гигант золотистой масти с круглыми пятнами на спине. Злобно косясь,  он поминутно втягивал в себя воздух и шумно фыркал на людей. 
- Вот возьми такого в хозяйство, - восхитились мои собеседники – А про коня у вас книжки нет?
Резвый скакун вдруг успокоился. Володя подошёл к лошади и погладил её по шее.
- Ну, балуй шалун тоже! – произнёс он, широко улыбаясь, - Ильича конь председателя нашего, видать  на волю вырвался супостат. 
Мальчик прищурился, глядя на солнце, и произнёс:
- Высоко оно, пора идти работать, вставай, Игорёк, пошли воду в избу натаскаем. А вам господин писатель многие лета желаем, как певчие наши на  клиросе поют. Кра-со-та!
Я долго смотрел в след удаляющимся кучерявым фигуркам и думал: « Вот поколение молодых не признающее не Толстого, не Чехова, но как задели души их немудреные стихи неизвестного мне убитого на войне парня. Значит, жива ещё в этих деревенских мальчишках врождённая любовь к прекрасному. Горит, не гаснет огонь ее в их незакаленных еще тревогами да бедами душах, дай Бог, чтобы было это надолго!». 

                7

Главный редактор  городской газеты, пробежав глазами по измятым листам бумаги, махнул рукой:
-  Бросьте вы! Хочется вам мелить чепуху, чтоб меня позлить. Свалились как февральская метель на голову. Говорите поэзия другая… непохожая так я вам фамилию назову Кручёных, слышали? Так у него тоже поэзия с ног на голову для некоторых  перевернутая, однако, печатать его в своё время не торопились, а тут герой войны ну и что? О чём роман ваш исторический говорите, Оноре де Бальзак там у вас фигурирует? Избитая тема я вам скажу, нафталином попахивает, том ЖЗЛ об этом  давно уже другими людьми написан. Некому вас на путь истинный наставить, а жаль…
В моих глазах мелькнул злой огонёк.
- Пустое говорите! – вспылил я, бросаясь от двери к столу и случайно зацепив ногой стул, стоявший у письменного стола главного редактора.
- Ох, - не успел опомниться главный редактор, - Вот это сцена…- долгий грохот падающего тяжёлого дубового стула заглушил длинную тираду грозного хозяина кабинета 
- Вот те на…. Философ… центр Земли не меньше. … Где вы взяли эти стихи, что за солдат их там написал без имени и звания.      
-    Солдат. Наши отцы и деды тоже не генералами в ту войну были, а всё же свою правду окопную с поля боя на своих плечах вынесли и людям её отдали. Теперь вон и фильмы и книги про это есть. Бери на здоровья пользуйся безвозмездно. А солдат этот к вам тоже с правдой сейчас стучится, впустите, мол, дайте дороги, а вы перед ним дверь на засов. Нельзя без звания, молодой человек!  И что это за война у вас там такая, если не по всей стране похоронки летят  вдовы да невесты плачут. Так не война войнушка крошечная местного чеченского разлива и писать о ней только зря чернила переводить на привалах между боями, так что ли?   
- Что вы тут несёте, молодой человек?
- Ничего кроме фактов. 
-   Да факты ваши я смотрю, из школьной программы взяты  война, солдат, генерал и прочий бред какой-то.
- Тогда, я вижу, зря время трачу – уговаривая вас. Ничего не выйдет …- Я безнадёжно махнул рукой – Упёрлись – При этих словах я выскочил за дверь. – Тоже мне… Никто не просит, - бросил мне в след редактор. Хотя подождите, оставьте свои бумажки, посмотрю я их. Только учтите площадь газетная не резиновая.
Я  вернулся к столу хозяина кабинета и бережно положил на его рабочий стол помятый конверт деда Терентия.
                8
Телефон в моей городской квартире молчал. Да честно сказать и не до него мне, было, всё-таки решил я про чужие стихи больше не слова, а вот роман о Бальзаке это мое родное ночами выстраданное. Его и надо доканчивать, а потом как водится на суд читателей.  Да и пегас вон на тумбочки стоит, значит, вдохновения мне доставлять должен из безразмерных запасов небесной канцелярии. Правда летать ему трудновато, наверное, хоть и с крыльями существо, а бронзовое тело от земли оторвать, как не крути не каждому под силу.
Хотя один звонок по телефону всё-таки был. Аннушка звонила, сказала, что скоро приедет в город на швейную фабрику работать, где всякий кутюр шьют чаще всего старательные жители солнечной вьетнамской республики. И еще, сообщила мне девушка по секрету, с хорошими женихами в деревне проблема, половина пьют,  остальные болеют. На это я, ей подумав, ответил, что в каждой массе народа должны быть свои исключения.
А роман о Бальзаке стоял. Живого слова в нём не хватало, изюминки сладкой, зацепки душевной не было. И что с этим делать я не знал. Не знал, до тех самых пор пока однажды не уснул, на минуту отойдя от стола. Уснул просто на животе, утопив лицо в подушку и пристально всматриваясь в сон:
Надо мной была соломенная крыша, прошитая иглами солнечных лучей. Я слышал, как сыплется с неба то что, наверное, должно называться манна небесная и поскрипывает деревянной ногой старый колодезный журавль. И теперь я точно знал, что мне надо туда.…Нарушать деревенский покой, бесцеремонно вторгнутся в его заповедную глушь и наконец, увидеть и старика Терентия и Владимира Васильевича и… Аннушку.   Там и только там может продолжиться и благополучно закончится моё многострадальное повествование о великом французе,  способного без памяти влюбится в России и сохранить эту любовь в рекламно неоновых огнях Парижа до конца своих дней.
 «Сны на пятницу сбываются, а завтра как раз пятница. Не обнял я Аню во сне, неужели не обниму и наяву?!!»
Настырный я всё-таки парень пока не сделаю то, что задумал сам от себя не отцеплюсь. И вот уже чемодан в руке, билет в кармане и поезд несёт меня  навстречу новым жизненным чудачествам….
                9

Я очнулся в больничной палате. На старой облезлой кровати с провисающей  панцирной сеткой.  Правая рука замотана бинтами чуть ли не по самый локоть. Толстый кокон её смешно торчал поверх одеяла. У изголовья, уставив бесцветные глаза свои на край старой прикроватной тумбочки, сидел дед Терентий. Увидев вернее почувствовав мой взгляд, старик, молча, погладил меня по голове и неожиданно шмыгнул носом, приложив к глазам платок. На уголке платка я увидел вышитую букву «П». 
- Терентий Павлович - сказал я, удивляясь своему слабому голосу, - откуда у вас этот платок, и вообще, откуда вы…?
- Да Господь с тобой, сынок, - с жалостью и испугом глядя на меня, ответил старик. – Да он уж сто лет со мной.  С одного угла, значит, буковка «П» глядит. А с другого буква «Т» зенки пялит по диагонали так оно и выходит.  Терентий я, Плаксин моя фамилия, так вот, значит, Клавдия моя и вышила,  чтоб не потерялся я с одной стороны.
Я откинулся на подушку
- А что со мной было?
- Врачи говорят, полный упадок сил. Три дня бедный пластом лежал. Переливание делали. А я, значит, и нашёл-то тебя в лесу за деревней, когда эти паразиты тебя порезали, - За душицей, да и прочей травой разной в лес меня Клавдия моя послала. А там гляжу, ты лежишь неживой совсем. Так я корзинку с травой в сторону отставил, ухо к твоей груди приложил, слышу, дышишь вроде, бедняга.  Ну и к Ильичу, значит, ходу за лошадью или другим каким средством. Ну, тут же сюда в больницу в город тебя направили, а я вот сейчас, значит, в гости к тебе приехал.    Но ты тоже не лаптем деланный одному из бандитов, слышал я, граблю вывернул. У тебя-то рука вон только и нога, значит, того чуть-чуть. Живой, значит, выкарабкаешься!    
Я сразу вспомнил того давно небритого мужику с вытянутым лошадиным лицом и круглыми глазами навыкате. Как же тихо он крался ко мне, держа наотлет палку. Хорошо, что   я вовремя обернулся.… Выходило, что и руку ему тогда же покалечил, если верить дедовым басням, конечно. Обернутся – то я обернулся, а откуда взялся второй тот, что стоял, прислонившись к мощному стволу липы, с самодельным обрезом в руках этого я не знал. 
- Молись  сексот, - прорычал державший обрез.- Дал бы нам с братаном на фанфурик, сигареткой бы приласкал, в сарай бы какой почище на ночлег определил и разговору бы с тобой неправедного не было. Мы б тогда с превеликим уважением к тебе.  Соскучились мы, понимаешь, по обхождению человеческому, седьмой год оба тюремную баланду хаваем. А Витёк так тот и с половиной ещё,- кивнул он на корчившегося, на земле друга - Вот и рванули оттуда,  волей насладится за забором, сам знаешь, только петухи надрываются. 
В это время яркое пламя молниеносно обожгло мою ногу где-то повыше коленки и фонтанчики серой дорожной пыли на миг брызнули на тупые носы моих выходных ботинок.
- А руку-то тебе тот первый покалечил, когда боролись с ним, значит, нож у него был - услышал я над собой прокуренный голос деда Терентия.-  В городе на вокзале они тебя еще приметили так и шли за тобой…  Плащ, шляпа, кекс этот твой в руке, куда с добром…богач!      
- Удивительно.  Я ведь видел их, у одного ещё живот под ремнём точно шар раздувался, видимо обрез там был. Всего  лишь глазами встретился – утром, когда только входил на территорию вокзала. Из редакции я вчера…   
- То-то и оно что из редакции Анна вон тоже всё что-то про редакцию мне втолковывала, про француза нерусского, про стихи, да про сына моего на войне убитого Петра Терентьевича. Долго говорила, сердешная только я забыл уже всё, память-то у меня сейчас точно волос седой с бороды тонкая, да короткая.   
Я слегка попытался пошевелить перебитой рукой, но тихо ойкнув, отказался от этой затеи.
- У меня, дед, сейчас понимаешь как вечер, солнышко село, так тоска сердце съедает словами не передать. Вот смотрю на этот потолок белый и веришь, выть хочется, как псу бесхозному на луну.   
 - Понятное дело по Аннушке тоскуешь знамо дело-то решению свою требует. Сюда со мной значит и пострелята Володька, да Игорёк просились и Аннушка сама с сыном Юркой. Выздоровел он у неё,  понимаешь. Моя Клавдия его недели две целебной травкой отпаивала и сейчас чисто козёл вокруг огорода скачет. Ну ладно пойду я, сынок, засиделся тут. Здоровья, значит, тебе и всего остального, что по списку положено.
   - По какому списку, дед, - улыбнулся я
- А это ты, мил человек, у апостолов небесных спроси Петра и Павла, значит. У них списки эти точно в наличии имеются Господом на  пользования даденные. Ну, пошёл я, нечего мне тут, прощай пока господин, значит, писатель.

                10

Утром я проснулся рано, и едва скосив глаза в сторону, увидел Анну, безмятежно спящую около моей кровати на стуле.  На широком лбу женщины струилась тонкая паутинка бесконечно малых еле заметных глазу морщинок. «Господи, да когда же это, как сразу-то не заметил»,- я повернулся к гостье всем телом, одарив больничную палату протяжным тоскующим скрипом кроватных пружин, и затих. Анна не открывая глаз, потянулась ко мне; уже просыпаясь, тепло обвила мою голову руками, и медленно растягивая слоги, прошептала: «Лю-би-мый…».
Когда я уже лежал, опять отвернувшись к стене  до самого подбородка  закрытый одеялом. Аня, выгнув тело в истоме, произнесла:
-Ох, безобразник! Разве можно так меня пугать. Вот уйду сейчас от тебя, тогда будешь знать; а если спросят, почему ушла - скажу, муж-писатель прогнал…
И она легко засмеялась, запустив обе руки в густые свои волосы.
- Ну что ты, ей-Богу! Ну не буду…- покраснев, невнятно пробормотал я
- Господи! Ну и дурачок! И как только совсем не подстрелили тебя?
- Я в редакции был, редактор долго  о чём-то говорил, а потом сказал, что стихи ему понравились и что он не против если  …
- Вот дед Терентий обрадуется…
- ….А роман, точнее готовые главы из романа ему вымученными показались, из пальца  вы говорит, молодой человек, их высосали. Правды  жизни исторической, сказал, не на грош в них нет.
- Идиот он этот твой редактор Игорёк с Володькой Телегины листы эти ещё тогда, когда ты в первый раз приезжал, читали, сказали: «Фуфло», я конечно баба деревенская их язык сегодняшний не понимаю, но я так думаю, одобряли ребята листы эти твои, потому как потом Юрке моему рассказывали и смеялись очень, мне из-за двери хорошо слышно было.  А потом ещё сказали, что неплохо бы в нашем клубе со сцены это прочитать, народу, мол, интересно будет и Анатолий Владимирович, долго смеяться станет в этом они сто пудов уверены и мой тоже с ними.
-  Что так и сказали: «фуфло»?- произнёс я, еле сдерживая смех
- Так и сказали, а что? – удивлённо посмотрела на меня женщина.
- Да вроде ничего – ответил я,- только если твой сын так сказал, с ним спорить не надо просто потому, что это твой сын, и я к его мнению прислушиваться должен как никак родственник будущий.   
- Ух, ты куда залетел, - всплеснула руками Анна, - А ты у меня спросил? В родственники Юрку моего записал. А я кто тут для тебя?
- Ты в город на фабрику-то когда?
- Да совсем уж было собралась, да тятя опять про свой Париж вспомнил, замок его там не дождётся. Уеду, говорит, если Владимирович с моей шеи не слезет, теперь спектакль ставить задумал: «Горе от ума» видать это «ума» и самому ему горемычному каждый день горе добавляет. Ты от вопроса моего не  увиливай: Кто я для тебя?
- Не припомню точно, но, кажется любимая женщина...
- Не спеши, - вдруг тихо прошептала Аннушка, и щёки её налились пунцовым румянцем, - всё ещё обдумать, обмозговать надо я в город вот перееду, работать пойду и Юра опять же… я ему уже шепнула без передачи он парень башковитый, поймёт.
- О чём? – не сразу понял я
- О нас с тобой, дурачок! – как только ты в себя придёшь….
- А что у вас в деревни все такие? – В дверях моей палаты накинув белый халат на плечи, стояла молоденькая медсестра, - больному уже полчаса как на процедуры пора, а у вас разговор не прерывается. Стою вот тут под дверью и слушаю.
Аннушка покраснела ещё больше, и опрометью чуть не сбив уставшую медсестру, бросилась за дверь. Через минуту каблучки её стареньких туфелек дробно застучали по коридору.

                11
«А Пегаса всё-таки в форточку не может высокое искусство служить бездарности, даже приближаться к ней не должно. Стоп! А кто это мне сказал, что бронзовая лошадь на многотонной подставке это искусство? В таком случаи искусством можно назвать что угодно! Новый клуб в деревне искусство, то серебренное тяжеленное кадило, заботливо упакованное в пропитанную маслом холстину, которое я случайно увидел у старого церковного  священника  - искусство, Упругое тело Ани и её робкий поцелуй который я смог едва ощутить на губах своих тоже искусство или просто скромное желания высших сил? Если это всё ненароком причислить к искусству, тогда чего же есть в этой жизни я сам кроме бездарности? Человек- ошибка? Человек не на своём месте? Нет! Не бывает человека, который смог бы прожить всю свою жизнь без ошибок.  Человек, не знающий своих ошибок, конечно же, ошибается. Просто он об этом не всегда знает.  И не такой уж бездарный я смог же написать в своё время «Щемящее сердце» даже одна городская газета не побоялась прислать на презентацию этой повести своего внештатного корреспондента, и тот обещал написать отзыв. Правда отзыв этот мне так и не удалось увидеть, я тогда тоже больше месяца в больнице провалялся ишемическая болезнь сердца это вам не фунт изюма в базарный день. Но всё-таки меня на той презентации хвалили. Сам председатель местной писательской организации мне слегка головой кивнул, мне из актового зала хорошо видно было. А потом каких только тостов не поднималось за шумным банкетным столом: и за рано ушедших в мир иной друзей-писателей, и за верных супружниц, и за любимых  девушек, и за мир и за дружбу – не перечесть.  Даже за мой талант один тост был, правда, не до конца раскрытый пока…».
- Здравия желаю, товарищ…- вытянулся перед моей кроватью Юрка, машинально выговаривая слова.
Я резко поднялся с кровати прихрамывая, подошёл к мальчику и крепко обнял гостя,  слегка черканув по нему своей давно небритой щекой.   
После первых не совсем внятных восклицаний я сказал:
- Ну, устроил ты мне сюрприз, Юрок, так вошел, будто бы на мягких кошачьих лапах подкрался я и не понял сразу-то, как ты здесь появился.
- Да мамка велела передать… - мальчик опустил глаза, в пол сжимая в ладони правой  руки маленький листочек бумаги, - Вот вам от мамки это…
Записка, написанная мелким каллиграфическим почерком Анны, гласила:
«Поступила работать в город на фабрику. Всё хорошо, но без тебя очень плохо!»….
Я тяжело вздохнул, отгоняя невесёлые мысли, атаковавшие меня минуту назад, до прихода сюда этого коренастого угловатого парня и вдруг процитировал:
Любовь- это тоже работа
Забота, не на год, на сто
Сначала мы любим за что-то
Потом - не смотря не на что.   
…Пегаса нашли через неделю в лесу, вдали от дороги. Лежал бедный конь вдохновения в глухом овраге, закиданный сверху тяжёлыми еловыми ветками и землёй. Рядом с ним нашлась стопка бумаги, исписанная мелким неразборчивым подчерком.  С первого взгляда было понятно, что кто-то неумело, пытался записывать на этих листах торопливые неровные строчки. Они были совсем размашистые чем-то напоминающие игривые каракули капризного малолетнего ребёнка. Энтузиасты и любители русской словесности развернули бурную деятельность и сначала  попытались найти нерадивого хозяина покинутых строчек, но дело было глухое:  почти всю неделю шёл дождь, листы  размокли и местами вообще не поддавались прочтению. Следы человека вокруг оврага (а они были) идентифицировать не удалось.