На самом краешке советской империи

               
Очень странно устроена человеческая память. Сентенция изрядно потрёпанная, но по моему жизненному опыту вполне достоверная. Бросая ретроспективный взгляд на прожитые годы, с некоторой растерянностью вдруг осознаёшь, что не так уж много ярких картинок зафиксировала память.

И в минуты раздумья начинаешь завидовать мудрым людям, решившим ещё в юности завести дневник. В этом плане я могу, как принято говорить, без ложной скромности причислить себя к таковым. Но частично. Точнее сказать, процентов на 25 от прожитого.

Дневники я заводил часто и с раннего возраста. Правда, с такой же частотой их бросал. Но что оказалось намного печальней, все они затерялись. Вернее, почти все. Один совершенно случайно я всё-таки недавно обнаружил. И вот везение, в нём сохранилось описание именно такой колоритной картинки, о которой я упомянул выше.

 Это рельефные красочные впечатления о событиях студенческой поры. Вспоминать молодость сам по себе процесс, окрашенный по большей части эмоциями положительными. Тем более, если в памяти всплывает событие уникальное. Разумеется, исключительно для тебя. Строго говоря, никакого отношения к учёбе в институте оно не имело. Лишь по времени совпадало с этим беззаботным периодом моей жизни. Однако о всём по-порядку.
 
Весной 1961 года неожиданно пришло письмо от сестры моей матери тёти Розы с далёкого острова Сахалин. До этого кроме редких поздравительных открыток мы от неё никогда ничего не получали. В это временя тётка жила в небольшом посёлке «Пионеры» на западном побережье острова. Работала главной медсестрой в санатории. Скудная информация о её жизни доходила до нас через мою вторую тётю - Соню, которая регулярно с ней переписывалась.

В письме содержалась весьма необычная просьба. Далёкая в буквальном смысле родственница просила моего отца пошить зимнее пальто для жены своего шефа, главного врача санатория.

Отец, хотя и был тогда весьма известным в Минске дамским портным, но за всю свою долгую портновскую карьеру лишь однажды исполнил нечто подобное. В 1944 году на фронте он неожиданно получил приказ заочно пошить мундир для маршала Толбухина. Правда, тогда в распоряжение отца в качестве живого манекена выделили солдата с пропорциями маршала.

Папа как-то не очень серьёзно воспринял просьбу свояченицы. Тем не менее ответил согласием. Попросил прислать обмеры, необходимые для раскроя. Для этой цели я вычертил под отцовским надзором большую таблицу, которую и приложили к ответному письму.

Ответ пришёл неожиданно быстро. Кроме заполненной таблицы и изъявлений благодарности за готовность исполнить такой, вероятно, очень важный для сахалинской тётки заказ, в письме имелось кое-что для меня.

Тётя пригласила погостить на Сахалине, ну а заодно привести готовое пальто. Все финансовые расходы, само собой, она брала на себя. С моей стороны тут же последовало решительное согласие. Родители отнеслись к предложению намного прохладней. Однако под моим бурным натиском сдались, и дали согласие на поездку.
 
С пошивом пальто никаких особых проблем что-то не припомню, а вот мне побегать пришлось. Оказалось, что для поездки на Сахалин нужна была виза. На её получение ушёл почти месяц. Ушло бы и больше, если бы отец не встретил в ОВИРе знакомого майора, с которым когда-то воевал. Он-то всё и организовал.

 Потом почти неделю добывал билет. И, наконец, 4 августа 1961 года в сопровождении старшего брата я прибыл в аэропорт. То был первый в моей жизни полёт на самолёте. И, надо же так случиться, сразу почти на 10 тысяч километров только в одну сторону. Столько же, разумеется, обратно.

Конечно, было море впечатлений. Чисто физически дорога вымотала основательно. Лететь пришлось с двумя пересадками: в Москве и Хабаровске, а потом ещё от Южно-Сахалинска всю ночь на поезде добираться до станции «Пионеры».

 В Москву летел часа два на стареньком ИЛ-14. Примерно столько же затратил на переезд с Шереметьевского аэропорта во Внуково. В тот день в столице стояла страшная жара. Градусов тридцать, не меньше. Помню, как в пиджаке с чемоданом в руках и рюкзаком на спине бродил по аэровокзалу.

 Родители наказали ни в коем случае не сдавать мешок с пошитым пальто в камеру хранения. Я честно следовал этому указанию. Однако при посадке в самолёт вещи приходилось сдавать в багаж. В Минске погрузка драгоценного груза происходила на моих глазах. Особого беспокойства она не вызвала.

Из Москвы я летел на огромном, по сравнению со стареньким «Дугласом», лайнере ТУ-104. Попытался, было, взять рюкзак собой в салон, но мне не позволили. Пришлось сдать его в багаж. Проследить за погрузкой не смог, и это обстоятельство помниться меня сильно беспокоило.

До Хабаровска совершили две посадки. Первая была в Омске. Здесь самолёт только дозаправился. Нас даже не повели в здание аэропорта. Мы простояли на лётном поле примерно час. В это время горючие перекачивалось из автозаправщиков в баки лайнера. Вторую посадку самолёт произвёл уже в Иркутске. Ещё в полёте стюардесса сообщила, что Хабаровск закрыт почти на сутки и нам придётся провести их в аэровокзале.
 
Моим соседом по креслу оказался молоденький лейтенант. Он предложил съездить на озеро Байкал. Оказалось, что это всего в 50 километрах от Иркутска. Было бы грех не воспользоваться такой уникальной возможностью. Я с удовольствием согласился. Тем более что всё равно пришлось бы торчать сутки в переполненном зале ожидания.
 
Рядом со зданием аэровокзала мы застали отправляющийся на Байкал экскурсионный автобус. Нам повезло, в нём оказалось несколько свободных мест. Дорогу до озера я откровенно проспал. Сказалась бессонная ночь. Однако с Байкалом, хоть и  поверхностно, всё же познакомиться смог.
 
Небольшая справка. Это огромное самое глубокое в мире пресноводное озеро, расположено на высоте 450 метров над уровнем моря. Длина его около 650 км, а ширина - до 50 км.  Глубина доходит до 1600 метров. Площадь Байкала превышает площадь всего Израиля, и составляет более 31 тысячи квадратных километров.

Здесь сосредоточена почти треть всех мировых запасов пресной воды. Озеро окружено горами и густой труднопроходимой тайгой. На редкость величественно смотрятся его скалистые берега. Стоя внизу на пристани было довольно трудно оценить их высоту. Мне тогда показалось, что огромные лиственницы и кедры на берегу озера росли где-то высоко в облаках.

В программу экскурсии входила и прогулка на катере, но её отменили из-за волнения на озере. Нас поводили по какому-то небольшому рыболовецкому посёлку, по его живописным окрестностям. На этом официальная часть путешествия по Байкалу закончилась.

Я купил у какого-то подвыпившего забулдыги расписной 2-х килограммовый бочонок солёного байкальского омуля. Вероятно, краденного. Мы пообедали в местной столовой, и отправились в обратный путь.

На этот раз уже не спал, но ничего особенного не увидел. К вечеру вернулись в аэропорт. Вот, собственно, и всё путешествие. На берегу этого замечательного озера я провёл не более двух часов. Тем не менее формально имею все основания заявить, что видел Байкал собственными глазами.
               
Поздно ночью мы вылетели из Иркутска. Примерно часа через три благополучно приземлились в аэропорту города Хабаровск. Там я без особых проблем пересел опять на дряхлый ИЛ-14.

Отрезок пути Хабаровск - Южно-Сахалинск был самым коротким в моём суперперелёте. Примерно километров шестьсот. Однако воспоминания о нём у меня сохранились самые, что ни на есть отвратительные. Самолёт трясло, мотало. Я хорошо помню, как почувствовал огромное облегчение, когда мы, наконец, приземлились.
 
Но на этом мои неприятности не закончились. Как только наша летающая калоша подрулила к зданию аэровокзала и остановилась, в салон вошли дюжие пограничники с автоматами. Из самолёта выпускали только по предъявлению документов.

У сахалинцев в паспортах стоял штамп прописки. Они без всяких проблем спускались по трапу. Моим пропуском на остров являлась виза, которую я получил в ОВИРе. Во время всего полёта она мне ни разу не понадобилась. Когда пограничник, повертев в руках мой паспорт, потребовал визу, я с ужасом понял, что напрочь забыл, куда её сунул.

 Молодой офицер пригрозил, сказав, что если не найду визу, то этим же самолётом меня отправят на материк. Это же надо было пролететь десять тысяч километров, чтобы тут же повернуть назад! Ничего себе финалец моего длинного пути!

Я стал лихорадочно выворачивать свои многочисленные карманы, и вдруг почувствовал под рубашкой матерчатый пояс. Отец перед отъездом пошил его для хранения финансового капитала. Туда же сдуру я сунул и визу. С трудом извлёк её. Меня самым последним из пассажиров выпустили из салона самолёта.

Сошёл с трапа, и ступил, наконец, на землю острова, казавшегося из Минска таким невероятно далёким. Он и в самом деле был далёким. Чтобы добраться до него мне пришлось преодолеть расстояние, равное четверти длины экватора, включающее в себя восемь часовых поясов. Я пересёк почти всю огромную советскую империю с запада на восток.

 На такси доехал до железнодорожного вокзала. Свой путь продолжил уже по суше. Точнее, по железной дороге. Ещё в Минске я изучил карту Сахалина. От Южно-Сахалинска до станции «Пионеры» по моим расчётам выходило километров восемьдесят. Не знаю, сколько километров проехала наша, по-местному дрезина, но по времени дорога заняла часов пять. Ехали мы почти всю ночь. Уже потом узнал, что в своих рассчётах я не учёл Западно-Сахалинский хребет, который  пришлось огибить.

Только ранним утром 6 августа я чуть живой после двух практически бессонных суток предстал перед воротами санатория «Чайка». Телеграмму тёте Розе я не послал. Хотел преподнести ей сюрприз. Похоже, сделал это зря. Меня могли бы встретить в Южно-Сахалинске, и привести на машине гораздо быстрей и с большим комфортом.

Вахтёр вызвал по телефону тётку, и я в сюрпризном виде явился перед ней. Встретила она меня очень тепло, по-родственному. Привела в шикарный двухместный номер, или по санаторному палату. Предложила принять душ, а сама отправилась организовывать завтрак. На душ и завтрак сил у меня уже не было. Я не раздеваясь, завалился спать.
 
Проспал весь день. Поздно вечером Роза меня растолкала. Я что-то поел и лёг опять. На этот раз проснулся уже сам. Было очень рано и совсем темно. Минут десять лежал с открытыми глазами и всё не мог сообразить, где нахожусь.

Было какое-то странное ощущение, что я всё ещё в воздухе и явственно слышу шум гудящих турбин самолёта. Потом врач мне объяснил, что такое состояние, называется послеполётным синдромом, которое иногда случается после длительных перелётов.
 
Во время пребывания на Сахалин я вёл дневник, который, к счастью, сохранился. Так что теперь, спустя полвека, могу достаточно точно и подробно воспроизвести те давнишние события. Начну с небольшой историко-географической справки.

Сахалин - это остров площадью около 78 тысяч кв. км, расположенный у восточного побережья азиатского континента. От материка он отделён Татарским проливом и проливом Невельского. На юге от японского острова Хоккайдо - проливом Лаперуза. С севера на юг остров Сахалин растянулся на 948 км. Средняя ширина острова примерно 100км. Значительная часть горной территории покрыта елово-пихтовой тайгой. На равнинах - лиственная тайга.

С 1855 года остров находился в общем владении России и Японии. В 1875 года полностью отошёл к России. После поражения Российской империи в войне 1905 года Япония вновь захватила южную часть острова, которая была возвращена СССР только в 1945 году.

До 1905 года здесь находилась самая большая каторга России. В мою бытность на острове уже не было ни одного подобного исправительного заведения. Однако легенды о тех временах слышать мне доводилось.
   
Своё путешествие по Сахалину я начал с обхода санатория и знакомства с его обитателями. В первый же день, сразу после завтрака, тётя Роза представила меня семье главврача. Собственно, самого главврача я видел мельком всего пару раз, зато с его супругой Людмилой Григорьевной общался довольно часто.

Эта была молодая очень красивая женщина. Выпускница московского художественного Строгановского училища. Именно для неё предназначался заказ, исполненный отцом. И тут надо признаться, на меня сполна пролился свет лучей отцовского успеха.

Пошитое им пальто сидело на жене директора санатория, как влитое. Санаторские модницы оценили работу по наивысшему разряду. Таким образом, тёти Розин заказ был исполнен с блеском.

В виду того, что мастер-исполнитель находился за десять тысяч километров от санатория, все поздравления по поводу такого портновского достижения, естественно, принимал я. Не скрою, это доставляло определённое  удовольствие.

Последующие дни замелькали, как картинки в калейдоскопе. Каждое утро, наскоро позавтракав в служебной столовой, я отправлялся на прогулку по окрестностям посёлка. Санаторий располагался в изумительном по красоте месте. Примерно в километре от железнодорожной станции «Пионеры».

Собственно санаторский посёлок состоял из нескольких двухэтажных корпусов, небольших служебных деревянных построек и десятка финских домиков, где проживал обслуживающий персонал. В том числе и моя тётка.

 Посёлок со всех сторон окружали невысокие горы - сопки, покрытые густым лесом. В основном это была ель, пихта и лиственница. В десяти минутах ходьбы находился великолепный песчаный пляж. Он тянулся на многие десятки километров вдоль побережья Татарского пролива.

Дорога от санатория до пляжа целиком проходила по лесу. Она кончалась густыми зарослями дикого шиповника. Плоды его были величиной с небольшое яблоко. В Белоруссии такого огромного шиповника мне видеть не приходилось. Я привёз в Минск целый рюкзак этих, если можно сказать, ягод. Мать сварила из них замечательное варенье. Говорят, очень полезное.
 
На пляже я как-то познакомился с молодой супружеской парой. Они оказались учёными-селекционерами из какого-то подмосковного научно-исследовательского института. Москвичи уже несколько лет безуспешно пытались культивировать этот вид шиповника у себя в Подмосковье.

Кусты приживались на новом месте и даже давали плоды. Но они были намного меньше сахалинских, и уступали им по минеральному содержанию и вкусовым качествам. Учёные склонялись к мнению, что здесь, на берегу Японского моря существует какой-то особый микроклимат, заметно отличающийся от подмосковного. В этом они видели главное препятствие воспроизводства уникального сахалинского шиповника.
   
Во второй половине августа на Сахалине обычно начинают задувать муссоны. Море штормит, и купание становиться довольно опасным. Но мне повезло с погодой. За месяц моего пребывания на острове случилось лишь несколько непогожих дней, когда я не решился войти в море.

Правда, пляж в районе санатория был совершенно диким. На нём не было спасателей, и даже переодеваться приходилось в кустах. Зато песок и море были великолепными.

Ближайшим к нашему посёлку городом был Холмск. В японские времена он назывался Маока. После освобождения южного Сахалина в 1945 году город получил сегодняшнее название. В Холмск часто ездили санаторские машины. Однажды меня пристроили в качестве экспедитора. Почти сутки я провёл в этом городе. Ещё пару раз мы с тёткой ездили туда по каким-то её делам. Так что с Холмском познакомился весьма основательно.
 
Городок небольшой, но очень живописный. Он расположен на невысоких сопках на самом берегу Татарского пролива. Кое-где сохранились строения деревянной японской архитектуры. Это единственный на Сахалине населённый пункт, связанный с материком железнодорожным транспортом. Здесь регулярно ходит железнодорожный паром из расположенного на материке порта Ванино в Холмск и обратно. При желании, можно было из Минска до станции «Пионеры» доехать поездом. Правда, недели за две.

                окончание http://www.proza.ru/2011/11/12/517