Великий Чихачевский пруд

               
               
                Прозвище – фамильная гордость.

                1.            

  Понятно: обижаться не на кого и бессмысленно.  Сам он не гнушался и разбрасывал прозвища односельчанам.

   Садился обычно у окна и с нарочитой грустью в голосе комментировал едва заметные проявления жизни соседей в дремлющей под полуденным солнцем ойкумене:

  - Куст смородины шевельнулся, - начинал он разминку с ближних соседей: - Не разгляжу, « Зубаха» под ним, что ли, храпит? Точно – зубы стальные блеснули. Спит, дура, с открытым ртом. Солнце же ей гланды напечет.
 
  «Коммунистик» в засаде курит – огород от «Петяниных» кур охраняет. Жена у «Коммунистика» -  баба огромная, горластая, словом,  «Коммунистиха»,  а он  – маленький, юркий, писклявый – всегда у нее на подхвате. Потому  и                « Коммунистик».

  А «Петяня», он и есть «Петяня», хотя родители его Анатолием нарекли… Потому что жена его – «Петяша», дети – «Петяшки» и внуки – «Петяньки».

  О, гля, «Чума» (размеренно и сосредоточенно) чешет себе зад. Он нутрий разводит, а потом их жрет и соседей этими крысами прикармливает. Долго чешет – мыслей много скопилось. Сторожевую цаплю, наверно, решает завести вместо гуся.

  А вон «Наоборот» за Зубахой наблюдает.История его такая:

  "Приехал однажды в город, выпил ведро пива, потом пошел в столовую и  у повара важно  требует:
   
  - Покажите заведение, в котором не пьют, а делают наоборот.

  - Что наоборот? – повар спрашивает: - Пьют?

  - Наоборот, - говорит «Наоборот».

  - А-а, - понимает повар, -  это вам через дорогу надо перейти. Там, в кафе, запрещено распитие спиртных напитков, но пьют все.

  - Мне наоборот, - говорит «Наоборот».

  - Если наоборот, то смажьте рот зеленкой, сидите и не пейте.

  - Наоборот. Я – не в прямом, а в наоборотном смысле.

  Долго пререкались,все пытались деревню с городом срастить, пока вся жидкость из Наоборота не вышла слезами и потом".

  Солнце палило неимоверно, сжигая кислород, и плавило придорожную пыль. Деревня остолбенела под полуденным маревом. Редко, словно опахалом, нагнеталась едкая помесь запахов паленой Адамовой травы с конским навозом. Отравленные удушьем, дремали даже мухи. Было так покойно, что любое проявление жизни казалось космическим нашествием.

  Он комментировал, а село слушало и дивилось способностям деда – преодолевать полуденную дрему в его-то девяносто лет:

  - Щи сварил. Не щи – облимант, - вдруг похвастался дед: - Руки отмыл. Год не мог  отмыть. Попробуй! Вку-усный! Словом, не суп – облимант!
                2.
 
  Природа происхождения прозвищ была гораздо сложнее и замысловатее, чем казалась с первого взгляда.

  Высшая степень похвалы вкуснейших щей, могла оказаться и позорным прозвищем деревенского дурачка Кольки-Облиманта – двоюродного брата Клавки-Окунек.

  Ну, Окунек – понятно. Она болела базеткой, и глаза выпирали у нее из орбит, как у Надежды Константиновны Крупской после революции.

  А вот через четыре дома жила Моря Синеносая. Почему Моря? Да еще и Синеносая? Без научно- исторического подхода в этимологию этого странного прозвища просто не вгрызешься.

  Путаницу из-за фонетической схожести вносило ее настоящее имя Мария. Мария - Маря,  а дальше и до "Моря" недалеко. В простонародной речи такое незначительное отклонение – языковая норма.

  Ан, нет! Моря получила свое прозвище заслуженно. Бледная, насквозь прозрачная, с синюшной подсветкой  женщина из лета в лето, в течение тридцати одного года, дразнила село:

  - С мужем мы в июле на море уезжаем лечиться, - уверенно говорила она. – В этом году – точно! Уже чемоданы собраны.

  Но по  той причине, что выдавала желаемое за действительное и смешила Бога, море ей,  вероятно, не придется увидеть еще долго.

  Муж ее, Юра Наступика, реалистичнее относился к финансовым возможностям семьи, поэтому был всегда молчалив и угрюм.

  Изредка швырял требование за семейным обедом, когда его вилка увязала в куске слипшихся макарон: - Наступи-ка!

  Но однажды ночью он, взволнованный, вбежал в дом с вилами, увязшими глубоко в его заднице:

  - Не наступай! – орал он жене: - Тяни резко, но нежно!

  Оказалось, что ночью известный «шутник» вставил черенком в «очко» туалета вилы на «живца». Из скуки, праздного любопытства или с далеко идущими целями вставил?
 
  Да, просто интересно было узнать Дяде Балдею:  после учиненного им эксперимента, Правление Колхоза  распорядится провести электричество всем селянам или только партийным.

  То, что вилы опосредованно воткнул в задницу Наступике Дядя Балдей, ни у кого не вызывало сомнения. Хотя прямых доказательств не было и свидетелей, как всегда, не нашлось.
                3.

  Дядя Балдей слыл местечковым Кулибиным и поэтому селяне махнули давно на него рукой, как на бездельника, ведущего паразитический образ жизни.

  Особенно обожал он околачиваться в гараже механиков.

  - Ага, товарищи! – приободрял он группу механизаторов почтительно склоненных над умолкшим сердцем трактора: - Не заводится, стервец? Сейчас вылечим! Надо стукнуть кувалдой здесь и здесь. Что, значит, не поможет? В позапрошлом году помогло? Ну, пусть – пять лет назад. Но помогло?

  Странное дело: при явлении Дяди Балдея сельхозтехника заводилась всегда, будто пыталась спешно удрать от него в поле. Его угрозы нагоняли панический страх даже на ржавое железо. Были случаи, когда при неожиданном обнаружении Дяди Балдея в поле, во время страды, комбайны начинали пятиться и искать защиты у комбайнеров.

  Однажды он свил гнездо из медной проволоки и, насадив его себе на голову, стал искать то ли энергетические разломы в земле, то ли глубоко спрятанные артефакты, то ли источники целебной воды для Аньки-Мурмулетки, страдавшей в то время, как известно, бешенством матки. Искал долго, пока не шандарахнула Дядю Балдея молния на сельском пруду. Даже резиновые калоши, которые он арендовал у электрика, не помогли. Пробило так, что пожизненно на черепе отпечатался след, точно от тернового венка.

  - В мозгах много мыслей колобродит. Статического электричества скопилось  с избытком, - установил он причину меткого попадания молнией. Сплел косу из меди и «заземлился»  на всякий случай от дальнейших неприятностей. Но скоро отказался и от косы, поскольку случайно зацепил ею в своей избе оголенный электропровод.

  Соседи, конечно, с большим интересом наблюдали через окна за его шаманской тряской, но посчитали, что не этично мешать ритуальным танцам местечкового Кулибина, тем более, что в ту пятиминутку полного экстаза переорать его было невозможно.
                4.    

  Соседи Дяди Балдея были милыми людьми, но носили не совсем законные прозвища – Фюлеры. Сперва так называли только их старенькую бабушку за то, что она в любимом сериале «Семнадцать мгновений весны» долго ждала появления на экране «живого» Гитлера, а ей все время подсовывали то Мюллера, то Бормана. И – когда, наконец, мелькнула в телевизоре загустевшей соплей щетка усиков величайшего злодея всех времен и евреев, старенькая бабушка, облегченно вздохнув, сказала: - Так вот ты какой, фюлер! Сучий потрох!

  И умерла. А прозвище закрепилось за детьми, внуками и правнуками.

  Редко, кто из селян помнил их настоящую фамилию. Даже одному внуку в 1978 году – когда он пытался вырваться из деревни в городскую студенческую жизнь – в паспорте заполнили: Геннадий Адольфович Фюлер, но вовремя спохватились и дописали в скобках (Не родственник).

  Между прочим, благодаря Юре Куквану, что грозился ежедневно всему населению области «кукин насадить на квакин», чуть было не произошло громкое разоблачение,  в общем-то кротких и скрытных Фюлеров.

  Кукван давно поглядывал неравнодушными глазами частного собственника приусадебного участка на соседскую земельную полосу – шириной в два и длиной в пятьдесят метров. Очень мечталось ему отмежевать полоску. И  не только потому, что на фоне его бурьяна, возделанная полоска земли  выглядела бы с высоты птичьего полета, по меркам футуриста, очень органично. Но еще потому, что какой-то таинственный незнакомец каждое лето сеял на ней мак и индийскую коноплю, а в начале осени этот же незнакомец ночью снимал урожай и оставлял Фюлерам за аренду земли по сто рублей  под камнем, возле выгребной ямы.

  Об истинном назначении и рыночной стоимости фюлеровской конопли рассказал Куквану племянник, после того, как Кукван застал рассказчика абсолютно голым в траве соседского участка. Тот, изрядно уже набегавшись по кустарникам, соскребал с тела спичечным коробком пыльцу и скатывал ее в шарики.

  Сперва скромно испробовав, а потом попривыкнув и высоко оценив дармовой кайф, парочка быстро накатала жалобу куда следует и, в предвкушении скорой расправы властей над Фюлерами, стала рисовать свое светлое, богатое будущее – с графиком поставки и налаживанием каналов международного наркотрафика.

  Скоро приехала комиссия, в лице участкового и районного прокурора. Внимательно оглядев плантацию и трижды загнув все пальцы на руках – с крыши сеновала их было видно как на ладони – комиссия, действительно, учинила расправу, но над Кукваном.

  Участковый милиционер предъявил иск Куквану в 200 рублей за нанесенный ущерб соседям, проявившийся в «вытаптывании им и частичном уничтожении экспериментальной сельскохозяйственной культуры под названием Кофейно-сахарный тростник». А прокурор на естественный вопрос Куквана: «Чаво, чаво?» добавил ему штрафа еще в 100 рублей и подробно пояснил:

  - Не чаво-чаво, а кофе с двойным сахаром здесь скрещивают путем опыления и двойного фотосинтеза. Это был военный заказ, потому и держался в тайне. За разглашение военной тайны могут судить по законам военного времени, то есть пытать от души и ставить к стенке.

  Еще Кукван узнал, что во главе экспериментальной лаборатории стоял ни кто иной, как внебрачный сын Рауля Кастро, а Рауль – родной брат Фиделя Кастро Рус. Фидель, выходит – родной дядя Адольфа Фюлера (Кострова).

  Куквану показали фотокарточку Адольфа, (Кукван ее хорошо знал, потому что сам и фотографировал), где "племянник" кубинского лидера сидел на берегу сельского пруда с удочкой. Но Куквану под присягой о неразглашении пояснили, что на самом деле на снимке запечатлен Рауль Кастро, который в 56-ом году ловил с каким-то Хеменхуем и стариком на море какого-то мурло. А для пущей убедительности прокурор дважды ударил кожаной папкой по затылку Куквана, и у того пелена с глаз сразу спала. Он увидел, что Рауль и вправду похож как две капли воды на Адольфа, и его удочка очень похожа на Рауля, и даже печально склонившиеся ветви ивы больше похожи на Фиделя, чем на пальму с острова Куба.
 
  Комиссия уехала, конфисковав у Куквана – на сумму, предъявленных ему штрафов – двух молодых поросят, пятилитровую банку ядреного кваса из бурака и дрожжей и моток алюминиевой проволоки.  Хотели, было, половину мотка вернуть, но передумали и забрали еще диск от циркулярной пилы.

  Кукван, не столько из-за обиды, сколько на правах старшего в родовом пне, оставшимся от генеалогического древа Кукванов, выпорол племянника на 300 рублей и столько же добавил премиальных - потому что племянник успел опять накуриться кофейно-сахарной культуры и боль воспринимал стойко, с улыбкой комедийного актера Фернанделя. Наносил удары ровно, на взмахах вспоминая, что мать Адольфа, Зинка Фюлер, лишь однажды в 50-ых годах выезжала из села в Москву за покупками, а вместе с ней и его, Куквана, законная жена. Обе вернулись в одинаковых крепдешиновых костюмах. Но, видимо, Зинке повезло больше. А его жена так ни разу и не родила.

  Племянник Куквана тоже  парень не простой. Хотя молодой, но уже успел нажить себе прозвище Десантник. За время летних – селяне называли лётных – каникул, которые он проводил у любимого дядьки Куквана, успевал раз пять вальнуться с крыши: то антенну полезет поправлять – потом его выковыривают из кустов смородины, то на бане ему срочно надо черепицу поправить, чтобы позже обнаружить себя на огуречных грядках. А уж сколько раз Десантник нырял с сеновала головой прямо в навозный короб – со счета сбились. Никак не мог согласовать с судьбой свои потребности. Душа у него постоянно в небо просилась, а жизнь к земле прибивала.
               
                5.               

  Емким словом «сегмент» назвал дед обозримую, в десяток домов, часть большого села. Дальше, за холмом, в обманчивой перспективе расплылась еще сотня домов, где жили люди и носили не только имена, но и прозвища, которые, все-таки, более точно отражали нравы и привычки их носителей, чем фамилии – те же прозвища, но наспех придуманные и вписанные в церковную книгу родословной их прадедами.
 
  Может быть, предки и были хорошими кузнецами или, за неимением ярких черт и привычек, награждались именами тотемного зверя деревни, растения, птички. Но в настоящее время их потомки далеко не походили на кузнецов, волков, дубов, соловьев… Больше напоминали мелких пакостников, насекомых из отряда кровососущих и грызунов.

  Все дома в сегменте осмотрены, все прозвища названы. Остался единственный – от кого начало и к кому возврат – дед по прозвищу Пердяк.

  - Ты, дед, лучше бы рассказал своему родственнику, почему тебя пердяком назвали, чем полоскать оговорами соседей!- крикнула из-за забора Зубаха,заодно с тем, что  уж зевнула.

  - Да, действительно, а почему – «Пердяк»? - спросил я.

  - Потому что – почетно! - гордо ответил дед. - Во-первых, весь род по пердяковской линии – долгожители. Как известно, в основном старики страдают недержанием газов. Во-вторых, старики вовсе не страдают недержанием газов: они просто не скрывают своего истинного отношения к этому миру. Их не волнует общественный резонанс, если сами они умеют неплохо резонировать.

  Серьезно, Пердяк – почетное прозвище. Его заслужить надо, кровью и потом заработать. Пердяк – что-то между философом, демагогом и Великим посвященным в тайны вселенского бытия.

  А завоевал дед почетное прозвище так:

  Полста лет назад, сидя в такой же позе у окна, еще не Пердяк, а лишь Боря Килин, наблюдал за сыном, вернее, за нелицеприятным процессом:  младшему Килину вставляли в зад клизму с чесночным настоем. Эта процедура была обязательной и проводилась раз в неделю. Глисты ребенка мучили неимоверно. Бывало, ходил на раскоряку – поедом ели мальца крошечные белые ниточки-острицы.

  И вот, когда сын стоял на четвереньках, задницей зажевав клизму, вдруг представилось Борису – с болевым пробоем в сердце – как скоро и мучительно, захлебываясь чесночным рассолом, начинают погибать эти маленькие, беззащитные существа. И явственно он разглядел среди них себя в плоти жалкого, беспомощного червя.

  «Ладно, - сказал он себе, - согласен. Вся жизнь – говно. Как жил  в полной жопе, так в ней и умру. Но ведь и в это обстоятельство заложен кем-то какой-то смысл? Глисты, наверно, считают человека Господом Богом? Живут в нем, питаются тем, что Он пошлет, и молятся, просят у Него счастья и хлеба на каждый день. Но не дано им - предугадать мыслей человека и Его желаний, а, вероятно, думают, что знают Бога, создавшего их по Своему образу и подобию».

  Тут же озарило и опечалило Бориса невероятное открытие: планета Земля терпит человечество так же, как человечество терпит глистов. Нет, даже не глистов – если человека соизмерять с Землей – а микробов, вирусов. Тогда Галактика – клетка в организме Вселенной, и Вселенных такое же множество, как людей на планете Земля?

  Представил Борис и вспотел от широты и раздолья собственного воображения.

  Отдохнув немного, он попытался подвести под свои мысли доказательную базу: «Бог необозрим, как необозрима Вселенная, и необозрим глистам его сын. Ощутима лишь среда обитания и обманчивое сознание у глистов, что они созданы по образу и подобию младшего Килина.
 
  Вселенных миллиарды. Вселенная могла быть той же клеткой в одном организме Всевселенной (Мегаленной), а Всевселенная, в свою очередь, могла оказаться такой же маленькой клеточкой  какой-нибудь Всевсевселенной. Мать моя, женщина! Одной мозгой не охватить, не представить запределья бесконечности, как глистам не охватить и не представить вид всего человечества! Вот вам и – по образу и подобию! Какой же он образ, Бога-то, чтобы подогнать под Него свое подобие?»

  Боря Килин был еще относительно молод; от своего дерзкого и пытливого ума быстро не уставал, потому мог часами думать, не напрягаясь и не впадая в дрему.

  Доказательную базу, разумеется,   быстро и нахрапом под его открытие подвести было не реально. И Борис решил свою неохватную мысль разбить предварительно на звенья, а затем эти звенья силой мыслительных догадок спаять в единую цепь.

  В амбарной книге, которую он позаимствовал в Сельсовете на правах его председателя, Боря написал жирно и красиво: «Научный трактат о Вселенной». Глава 1. Глисты, как отправная точка Вселенных».

  Но решив, что слово «глисты» не благозвучно - плохо вписывается в научную лексику и слабо обосновывает происхождение Вселенных - заменил его на «атом». И тем самым, в угоду научной терминологии, лишил будущего читателя правдивого, объективно-ассоциативного авторского  взгляда на мир, поскольку писал трактат от имени атома, но продолжал рассматривать Вселенные глазами глиста.

  В те времена ученые еще не выдвигали сумасшедшую гипотезу о взрыве, в результате которого, якобы, и произошла Вселенная.  (Да и в голову любому здравомыслящему существу не пришло бы глупая идея, что взрывом можно что-то создать, а не разрушить). Поэтому, не мудрствуя лукаво, Борис написал: «Какая-то неизвестная, но родственная Вселенная родила в потугах нашу Вселенную».

  Хотел еще дописать – «по образу и подобию своему», но вспомнил, что советская наука –самая прогрессивная в мире – не приемлет все, что имеет хоть какое-то отношение к религии. Наука – вотчина атеистов. А на бога сваливают проблемы лишь ущербные умом граждане, когда сами объяснить не могут почему, например, между звездами так много безвоздушного пространства, или кем могло быть устроено так, что среди неисчислимого количества Галактик только на планете Земля есть жизнь.

  В сельской библиотеке книг по полному раскрытию тайн Космоса не было.

  В конце сороковых годов появились лишь первые «арективные» самолеты, но до безвоздушного пространства они еще не долетали, чтобы установить ее плотность и вязкость.

  Почему-то Борису казалось, что по результатам этих исследований, он легко доказал бы, что межпланетная чернота безвоздушного пространства – это не просто так, это – кровь, двигающаяся по сосудам бесконечно огромного организма Вселенной.

  Ничего нет мертвого во Вселенной. Все живет. И может статься, что безвоздушная чернота живее, чем человек. По большому счету, человек сделан из праха, из космической пыли – из той же самой черноты безвоздушного пространства, где летает черт знает что и сбоку бантик».

  Первое звено в его бесконечной цепочке открытий о происхождении Вселенной было сформировано и приобрело окончательный вид к началу уборочной страды, но не была еще запротоколирована и оформлена в монографию.

  Посыпались из района распоряжения, приказы, установки, постановления, требования об отчетности и предоставления графиков. Борису не то, чтоб о значении глистов во Вселенной некогда было поразмыслить в тиши, ему даже времени не хватало сжатую в кулак задницу  расслабить – присесть и подремать в конторе после обеда с часок.

  Потом был сильно занят общественным судом над Ванькой Дырявым Мешком, которого судили за то, что пытался из элеватора зерно для свиней украсть.
 
  Каждый год Дырявых Мешков судили и отправляли по этапу.  Весь род пересажали – Ванька оставался последним. И надо было напряженно думать, кто в селе переймет эстафету и следом за Дырявыми Мешками пойдет по пункту  о недостаче зерна. Чью семью пустить под раздачу в следующем году. Задача сложная, тем более, когда почти все село – родственники.

  И, вроде бы, вместе с Генкой Клещом, председателем колхоза, уже выбрали тайно и утвердили негласно следующие кандидатуры, как вмешалась непредвиденная сила закона и совести.
 
  Эти кандидатуры – Фрося из клана Хряков и Генка из клана Срани Морозной, словно прознав о секретном решении партийной ячейки , правления колхоза и Сельсовета пришли к Борису в Сельсовет с требованием, чтобы их расписали – узаконили, так сказать, их отношения печатью – и пригласили все село на свадьбу в складчину. Фрося размахивала перед лицом Бориса накладной косой, демонстрируя серьезность ее намерений. Но о косе – позже.
                6.            

  Там-то, на свадьбе, после восьмой рюмки крепкой настойки Боря Килин и стал Борей Пердяком. Но уже после седьмой рюмки пришло к нему Откровение, ниспосланное Космическим Разумом по закрытым каналам связи.

  Голос сказал ему, казалось, во всеуслышание: «Глаза закрой! И зрячим увидишь!» - но никто за столом, кроме него не вздрогнул, не подчинился приказу. Голос тяжелый и глухой, словно звук упавшего тела «десантника» в выгребную яму тридцать лет спустя, повторил дважды: «Закрой, едри твою за ногу, глаза-то!»

  Терзаясь сомнениями, что Вселенский Разум мог оказаться обычной «белой горячкой», засвидетельствовавшей свое почтение Секретарю Сельсовета, Боря все же, подчинился требованию и сомкнул веки.

  В грузной темноте, за дымчатыми всполохами, медленно, по диагонали сползли из верхнего угла три точки, предвещавшие наступление катаракты; отдышались за гранью обзора и взметнулись вверх. Так повторялось до тех пор, пока Борис не утомился, пытаясь управлять плававшими точками, точно тремя умершими планетами в Галактике. Глазные яблоки под шторками век шевелились беспокойными эмбрионами и выдавливали наружу крупную слезу.

  Голос стих, затаившись в общем гомоне свадебного застолья. И - Борис открыл глаза.

  Прямо под ним, на глубине двух метров, односельчане живо и жадно наполнялись пьяным угаром, по команде разливали мутную желчь и давились зелеными капустными листами, широкими и жесткими как фанера.

  Поодаль, в огромном котле, из бурлящего навара всплывала  топляком свиная ляжка, и тут же тонула, засасывалась, как в болото, укрываясь головками репчатого лука и гнилым картофелем.

  Боря воспарял быстро и не успевал зафиксировать каждого гостя отдельно. Но чувствовал, что его зрение стало иным. Оно жадно требовало всеохватности, оно готово было поглотить весь земной шар. Едва различимые далеко под ним точки людей при желании проектировались в полный рост и притягивали за собой всю картину свадебного застолья.

  Борис с удивлением обнаружил, что жена, сидевшая рядом до момента воспарения, вдруг очутилась в торце стола, возле жениха и невесты. И платье на ней было другое, и выражение лица: поджала губки, словно обиделась на гостей. А на месте жениха сидел их сын.

  Боря внимательнее вгляделся в сына и вдруг обнаружил его в зеркале с электробритвой в руке. Сын мурлыкал в одной тональности, нет, скорее – порывисто издавал однотонные гортанные звуки. Но звуки изобиловали информацией.

  Сперва напряженно, - мешал зуд электробритвы, - но затем необычайно легко Борис стал «читать» мычание сына. Звуки мгновенно преобразовывались в образы и доверительно разыгрывали множество сцен. Образы служили проводниками всеобъемлющей картины полной династии Килиных. Борис видел одновременно далекое прошлое и бесконечное будущее. Будто собрались Килины со всех уголков земли, сжав тысячелетие в одно мгновенье, и уместились в фокусе его взгляда.

  «Наверно, я – бог, - подумал Борис, - если умею видеть сразу всех, всё и во всех временах?» Не было никаких секретов в существовании крохотных, завистливых и зависимых от своих крохотных желаний людишек, как не было у него повода впадать в тоску из-за их несовершенства.

  Чем больше он заставлял себя любить людей, тем большей порцией эйфории награждался. Он уверял себя, что любит всех, независимо от цвета кожи и разреза глаз, и от того радость распирала душу, превращая его полет в нескончаемый оргазм:  «Хорошо, хорошо, ох как хорошо!» Душа требовала любви, как можно больше любви – любить не только родственников, но всех, миллиарды людей. Любовь питала его, наполняла энергией всемогущества, и, между тем, любовь была главным источником покоя.

  Борис потянулся к сыну, чтобы передать ему хотя бы маленькую толику знания о великой и вечной радости, которой за любовь наделила его Вселенная. Но возник золотым зернышком, сфокусировался и вырос образ правнучки. Она держала за руку жену Бориса. Жена была слепой, сильно уставшей от болезней старухой.

  - Держись, - приказал он жене, - если ты умрешь, то я не вынесу и тоже умру от тоски. Я тебя так сильно люблю! Мы еще вместе очень много успеем.

  Правнучка провела жену возле зеркала, и Борис уловил свое собственное отражение.

  Отражение не смутило его. Нечто подобное он ожидал увидеть: иссушенное старостью лицо, гнойные, притворенные огрубевшей кожицей век глаза, поразительно большие, отвислые уши, как у Будды.

  Впервые Борис догадался, что поступки в жизни и греховные мысли формируют  и доводят до окончательного вида человеческое тело. По конституции Бориса легко считывалась его душа. Всякое зло, совершенное им по отношению к другим, отпечатывалось на теле «чертовским» наростом, родимым пятном, жировым валиком или едва заметной припухлостью, грозящей перерасти в злокачественную опухоль.

  К старости грехов накопилось столько у знакомых и соседей, видел он, столько, что все они превратились в «полимпсесты».

  По испещренным грехами  телам – и не по одному разу – вряд ли можно было догадаться о прекрасном, первоначальном замысле Создателя. Вероятно, и Адам сильно изменился после грехопадения. Тело его было сшито по лекалам греховной души.

  - Истины, истины хочу! – потребовал Борис у небесной тверди, до конца не сознавая – какого рожна ему еще надо.
 
  Истина – любовь. Если бы люди знали истинную цену любви, то оберегали бы ее сильнее, чем жизнь, то множили бы ее и множились сами, наполняясь не земной радостью. Только любовь истинна. Только истина постижима любовью».


  Не успел Борис привести в порядок величайшие свои догадки, как сильно дернула его за рукав нечистая сила и утянула вниз, по ходу придавая ускорение  пинками и тычками в бок.

  Высота была огромной и он, застонав от страха, чуть не наложил в штаны. В следующее мгновенье Борис сознал себя в позе тостующего, одновременно странным образом напряженно и расслабленно пускающего длинные стрекочущие тирады. Вытянутая в сторону новобрачных его рука крепко и уверенно держала стакан с теплым пойлом. Говорил он с жаром коммуниста, посвящая свой тост победам партии большевиков во главе с отцом всех народов, генералиссимусом, кормчим и просто великим борцом с хитрым космополитизмом – за мир во всем мире.

  По неуловимым, но известным лишь одному ему признакам, как то: интонация, очередность словосочетаний и ударение на определенные словоформы – Борис поймал себя на мысли, что произносил уже финальные слова своего длинного и, по обыкновению, утомительного  тоста. Такого утомительного, что слушатели успевали в зевотных судорогах не раз вывихнуть себе челюсти и вправить обратно.

  Невероятно! Но гости слушали и вслушивались с неподдельным интересом в полифонию мелодичных звуков баритонального попукивания, четко расписанных и синхронизированных тостующим.  На вдохе – в речевых цезурах – трели будто густели, наполнялись мощью и калибровались в чеканный шаг. На выдохе – протяжно сипели и, теряя силу, переходили на мелкую дробь: «Отгадай загадку, разреши вопрос: метился я в пятку, а попал я в нос? И еще, когда мы ели редьку с квасом, то пердели басом, а теперь перешли на диету, а пердим фальцетом!"

  - Ну, ты  пердяка грозный! – одобрительно произнес Юра Наступика, едва Борис в полной, космической тишине успел выпить за молодых и закусить яблочным  пирогом:

  - Такому рекорду Стаханов позавидует! Жаль, я время не засек!

  - Да, содержательная речь! – подтвердил Коммунистик: - Тут вам – и про ангелов, тут вам – и про колхоз. Не знаешь – какому верить.

  - Уважаю! – сказал Дядя Балдей. – Уважаю за то, что не побоялся окатить всех нас правдой! А правда, она, известно, глаза режет! До сих пор слезятся!
 
  - Что же я такого наговорил? – шепотом спросил Борис у жены.

  - Наговорил? – возмутилась жена, презрительно и стыдливо отодвинув себя со стулом от Бориса: - Да уж, наговорил! Чуть голосовые связки не порвал – все пытался себя перекричать.

  - Признайся, Боря! Ты в плену не был? Там быстро приучают к этому делу – к немецко-фашистским манерам, - поделился со всеми своими знаниями Венька Перископ.

  Повезло Борису, что не в то место вслушивался народ. Или не тем местом Борис  более громко и доходчиво пытался рассказать народу о таинствах Вселенной, о присутствии Бога и Царства небесного в каждом из гостей, о Великой и Всепобеждающей Любви, преодолевшей старость, огромную пропасть между смертью и рождением.

  Виноват! Впал в беспамятство. И в нем хотел поведать всем обо всем и сразу. Но получилось реалистично и, по деревенским меркам, даже скромно.

  В итоге, Борис Килин, Председатель Сельсовета, коммунист, участник ВОВ, уважаемый селянин, почетный гость весенней страды в одночасье стал Борькой Пердяком. И дети получили наследственный статус коренных пердяков, и внукам перешло прозвище – как фамильная ценность – хотя все потомки были реалистами, никто в небеса не поднимался с жадными помыслами разгадать тайны Вселенной, да и главный Пердяк вскоре Вселенскую Любовь уже считал блажью, втемяшенную ему однажды в башку с алкоголем.

  Но скоро жена вылечила Бориса, вернула сознание, исклевав ему темечко, и он, как прежде, стал рассуждать как все – ровно и приземленно: "С соседями надо держать ухо востро; под добродушными светлыми их лицами скрыта враждебная злоба и зависть; любовь человеческая безобразна по своей сути, тосклива и обманчива; любовь вообще – суррогат стойкого и практичного чувства привязанности".

  Чтобы больше никогда не пугать жену и не смешить соседей, Борис окончательно утвердился во мнении впредь не напрягать мозги, не туманить их всякой всячиной и не пускать в полет свои фантазии дальше колхозного поля.

  «Жизнь, - решил Борис, - штука разовая и линейная. Если предначертано идти по ней, как по навозу, то надо идти с чистой совестью, не роптать, но ступать осторожно, чтобы других не злить и не раздражать запахами».



  Ко времени полета в космос Юрия Алексеевича Гагарина уже совершенно пропал интерес у Бориса к безвоздушному пространству и Вселенскому Разуму.

  Лишь изредка – когда наблюдал лениво, как внукам вставляли в задницы клизмы -  на мгновенье светлел взглядом и непроизвольно шептал: «глисты, Вселенная, любовь, газы…» Но сплести логическую цепь и объяснить себе - по каким ассоциативным признакам эти слова пробивались шепотом наружу - он не мог и не хотел.

  Прозвище «Пердяк» - раз уж оно прилепилось – давало ему преимущественную вольность вести себя в общественных местах в соответствии с ним.

  Венька Перископ приноровился даже по звуку определять настроение Бориса. «Громко и без запаха – радость селу! Можно подписать у Пердяка любую бумагу, Да хоть заявку на мешок свеклы! Правда, получить эту свеклу все равно не удастся». Не такой простой Борис , чтобы разбазаривать колхозное добро и радоваться со всеми завистниками своей щедрости.

  Кстати, прозвище Перископ Венька притащил еще с фронта. По рассказам очевидцев – односельчан, воевавших с ним в одной роте - Венька отчаянно бился с немецкими снайперами, но больше рвался в госпиталь, а оттуда, по списанию, в родной дом.

  Выставив оголенную задницу из окопа, он мог часами поигрывать ягодицами и дразнить противника. Но враг неохотно раскрывал свои огневые позиции. В основном потешались вражеские пулеметчики,  пристреливаясь к железной каске, которую по приказу батальонного комиссара Венька привязывал к голому заду, чтобы хитрым обманом убедить захватчиков: бойцы Красной Армии питаются так сытно, что даже через немецкий полевой бинокль у доблестных освободителей не разглядеть заплывших жиром глаз, носов и подбородков.

  Так бы без единого ранения всю войну прошел. Но уже в Берлине «купился» на приманку какой-то сопляк, гитлерюгенд,  и выстрелил по живому перископу. Хорошо, что высоко метил, между глаз, а то бы вернулся  Венька с победой, но без одной ягодицы.

  Венька как-то оголял свой "перископ" на общем собрании колхозников. Пиломатериалы ему нужны были для строительства музея трудовой славы на личном участке  – вот он своей наглядной  агитацией и пытался доказать:  «куда  пуля не ранит, а эхом  все в голову отдается».

  Надо сказать, слабенькое у него оказалось «эхо войны» - бороздка размером с указательный палец. Такие раны можно было в два счета по-собачьи зализать, не покидая передовую.

                Променад с частичным погружением.               
               
                1.

 К четырем часам дня солнце прочно увязло в листве вековых берез. Тень загустела, растеклась по пыльному двору, но вечерняя прохлада еще пряталась за плотной восточной стеной гнетущего марева. Солнечные лучи без труда разъедали кромку  горизонта. Бесконечное небо, переполненное жарким светом, нетерпеливо избавлялось от него, сбрасывая избытки на паутинные поля рассохшегося чернозема.

  С ближнего пруда доносились детские голоса: «Курнайся! Курнайся!» Слышны были всплески воды. Звуки, точно раскаты грома, набирая вдали силы, отчетливо опадали рядом.

  Два тракториста, срочно освобожденные от полевых работ председателем колхоза, красили салатной эмалью усохшую траву вдоль федеральной трассы. Их незатейливая речь была посвящена высокому начальству, должному проследовать здесь  картежом со дня на день.

  - Надо терновник за домом спилить! – решил дед, прослушав политинформацию трактористов: - Или сегодня поедем вишню собирать? – тут же предложил он альтернативу.

  Махать топором и дергать пилу вовсе не хотелось. Девяностолетний дед вчера так умотал, что молочная кислота в мускулах заквасилась в кефир. Откуда у него было столько сил? Своими жилами мог любого спортсмена пересилить, перетерпеть, опозорить и посмеяться над немощным рафинированным горожанином.

  - Устал? Так быстро? Отдохни – сходи, сено поскирдуй, - глаза по-ленински хитрые и беспощадные. И в старческой голове, должно быть, привычно и изысканно прозвище для горожанина вызрело.  Какой-нибудь, «плачущий в терновнике, спрятанный в крыжовнике».

  Слово у деда было едкое, прожигавшее как кислота – сперва, не страшно, но потом калечило на всю жизнь.

  - Вижу. Запотел при упоминании о терновнике. Поедем за вишней. А по дороге на пруд заскочим. Тебе же надо искупаться? Остудить  безделье?

  Вода в пруду  была теплой, неощутимой кожей, будто проходила насквозь, сливаясь с температурой тела.

  Солнечные лучи ныряли не глубоко, под кромку воды, забавляя купальщиков   узорами потревоженной илистой взвеси.

  К пруду, гонимый струей сизого дыма и облаками пыли, подкатил мотоцикл.

  Из коляски по частям, точно наспех прикручивая к остову суставы и пробуя их на прочность, выбрался бригадир строителей-халтурщиков; недоверчиво оглядел старый грузопассажирский «Москвич», кивнул головой, приветствуя деда, и что-то спросил у него.

  Обычно  дед никогда не выходил из машины, дремал или, постукивая тростью по резиновому коврику, терпеливо ждал, когда закончатся мои водные процедуры.

  Но в этот раз вдруг вышел из автомобиля; что-то сказал бригадиру; показал тростью на пруд. Бригадир махнул рукой, громко засмеялся и начал скидывать с себя штаны.

  Тогда дед снова сел в «Москвич» и дважды просигналил в клаксон – чтобы я немедленно вылезал из воды.

  - Дед, я успел один раз окунуться! Куда нам спешить? – возмутился я наигранно, поскольку удовольствия от купания было мало: только больше хотелось пить. Кожа сохла, как земля после полуденной поливки.

  - А что здесь делать? Утопленников охранять? Поехали! – решительно заявил он.

  - Каких утопленников? – не хотелось, но пришлось в мокрых плавках садиться в водительское кресло.

  - Разных, - сказал дед, - армянских и бестолковых.

                2.

  Мы поехали в соседнюю, заброшенную деревню.

  Дед комментировал:

  - Вот, под этим мостом меня ждали семь школьных работниц. А там Семаха жила. А вон – овраг. Там Зинку Мокрую расстреляли, - и подозрительно оглядел водительское кресло, которому я нанес ущерб мокрыми плавками.

  - Наши? – спросил я. – Наши расстреляли?

  - Наверно, ваши. Мне откуда знать? Ночью не видно было. Пришли, в окошко постучали: «Красные в деревне прячутся?» - спросили. Как ответить? Правду сказать? А вдруг сами красные и спрашивают, проверяют население на благонадежность? Соврать? А если гвардейцы или бандиты? Не простят! Когда в телегу ее сажали, намочилась так, что по коленкам струями текло. Выла громче собак. Понятное дело, какой мужик вытерпит такую дуру. За деревню вывезли, едва до оврага дотащились – там терпенье и лопнуло. Нет, чтобы прикладом ее усмирить, - мы в отряде всегда прежде прикладом порядок и тишину налаживали, а потом уж… - но, видимо, довела Зинка.

  - Ты  там был, дед? В таких подробностях все рассказываешь.

  - Нет. В то время я далеко был отсюда. Узнал о родственнице много лет спустя… За ветлами – направо, и оттуда до вишневого сада - рукой подать.

  Я удивлялся экоциду деда не меньше, чем он моему трепетному отношению к природе.

  В школе учили: «Сломал ветку – сделал дереву больно. Навредил природе – она тебе ответит тем же». В институте пугали новомодным словом «экология». Толком еще никто, кроме специалистов биофака, не мог пояснить значение этого слова, но грозили экологией уже по-взрослому.  Еще не требовали, но скромно просили жить в согласии с природой, относиться к ней, как к себе.

  Дед природу не уважал: ломал ветви вишен, склоненных в благодарном поклоне – под грузом спелых ягод. Укладывал ветки возле своего лежбища и неторопливо выщипывал бордовую стяжку узора из зеленого ковра.

  Я с завистью заметил, что большую толику ягод он отправлял себе в рот. В 90 лет дед наслаждался по-детски вкусом вишен, выплевывал косточки, будто прицельно отстреливался от врагов, и жадно слизывал с губ налипшую мякоть.

  - Дед, поломаешь все деревья – на следующий год собирать будет нечего, - сверху обронил я.

  - Мне можно. Я так 80 лет собираю. Ничего – жируют, плодятся, множатся. А ты лезь выше и аккуратнее щипай. Не дай бог, обидишь вишенку. Потом век не откупишься.

  Казалось забавой небожителя – кидать сверху укоры на древнего старичка. А он поглядывал на меня, словно на плененную ветвями птаху: «В ветвях ее шумных и грузных/ Забился испуганный узник!»

  - Высоко сижу, да не все вижу.

                3.

  Солнце приткнулось к степной глади. Пытаясь пробиться вглубь, сильно напряглось и округлилось. Краснота звезды выглядела нездоровой, хотя: «Если солнце красно к вечеру, моряку бояться нечего, если красно поутру – моряку не по нутру».

  Сложенные мозаикой кроны вишен всматривались в зеркало остывающего солнца. Опомнившись, предупредила надрывным кашлем о подкрадывавшейся прохладе большая коричневая птица с накаченной  грудью, точно у гимнаста, и маленькой, недоразвитой головой.

  Похожим кашлем напомнил о себе дед. Все пердяковские давились неожиданно, заглатывая жеваную мякоть «не в то горло».
  Мучительно откашлявшись, дед признался:
 - Вот, теперь все, на год вперед набуздякался, - и приказал: - Поехали!

  Я обиделся, с удивлением обнаружив, что он доверху наполнил вишней пятилитровое ведро, когда я успел набрать чуть больше половины своего. Как умудрился? У него же была искалечена левая рука еще весной 43-го,  когда, отстояв зимой высотку, неожиданно глупо, но организованно сдали ее противнику.

                4.               
 Сам дед рассказывал: « Неопытный батальонный командир определил место общего пользования на двадцать метров выше траншеи. А весной, нежданным подарком, все стекло обратно – к прежним хозяевам»

  Отступали позорно и в траурном молчании. Все-таки за зиму обжились, быт наладили, контакты. Взаимно и венгры сильно не беспокоили: откуда-то снизу пустят осветительную ракету, крикнут поздравление – вот и вся война.
 
  Венграм тоже не хотелось покидать насиженных мест и занимать загаженную испражнениями высотку. Под белым флагом, в самую сель, явились на переговоры и привели с собой инженеров немецко-фашистских военно-строительных частей.
 
  Зажимая носы, изучали проблему на месте, предлагали помощь в строительстве дамб и отводных каналов – на все были согласны ради того, чтобы их передовые части не укрепляли нацистами в связи с непредвиденным наступлением. Но к единому инженерному решению стороны не пришли.

  В отчаянии, что время мирного сосуществования закончилось из-за нелепой ошибки и неосмотрительности красного командира, пулеметчик Зварош – тот, с которым еще месяц назад отмечали в воронке на нейтральной полосе день рождения Красной Армии – шмальнул длинной, прощальной очередью из пулемета вслед гвардейцам, постыдно покидавшим высотку, и одна пуля на весь батальон пробила пясть левой руки деда. Да пробила так удачно, что все сухожилия на ладони стянула в сквозное отверстие. Вот уж, повезло! За четыре войны – одно ранение.

  Однажды дед признался, что Советская Власть и нескончаемые войны разбудили  огромные потенциальные способности, прежде дремавшие в нем под гнетом сытного царского режима.  Раскрылись, точно пазухи после насморка. Звериное чутье проснулось, и опасный окружающий мир предстал перед ним, как книга живота с цветными иллюстрациями.

   По неуловимому для простого обывательского глаза явлению – воздух не так колыхнулся, искривив пространство, лесной клоп испуганно повел лапкой – дед зримо наблюдал за тем, что должно  было произойти через несколько секунд, минут или часов. Наблюдал события и в мельчайших подробностях узнавал о последствиях. Это было что-то большее, чем интуиция.

  За несколько секунд до того, как номинальный враг Зварош шмальнул прощальную очередь из пулемета, дед отчетливо разглядел впереди, в трех шагах, пулю, пробившую с хлюпаньем ему пясть, поднятой над головой руки.
 
  Неограниченно, как всегда, была предоставлена свобода выбора, и через два шага дед решительно вскинул руку над головой.

  «Значит, Зварош помог демобилизоваться по ранению?»

  «При чем здесь  Зварош? Может быть, пуля из самого Берлина летела? Шальная же!» - возмущался дед.

  Обычно, проигрывая в карты, он начинал трясти своей покалеченной рукой:  взывать к состраданию и требовать справедливого нисхождения инвалиду четырех войн. Приходилось карты раздавать за него.

  «Счет, у нас, какой?» - спрашивал, нервничая он.

  «Шесть два – в мою пользу, дед».

  «А сколько раз ты сдавал карты?»

  «Восемь!»

  «Чего же ты брешешь?! Так и говори: 0:8. А то придумывает на ходу! Сдает карты, а себе приписывает победы! Понятно, что  «дураком» позорно жить. Уж привыкай как-нибудь».

                5.               

  Обратно ехали молча. Только однажды дед поерзал в кресле и напомнил: - Здесь Семаха жила.

  «Что за Семаха такая?» Интересно узнать. Но когда дед был угрюм и сосредоточен – лучше ничего не спрашивать и молчать в тряпочку.

  На подъезде к селу дед вдруг повеселел, встрепенулся, пустил по жилам живительную силу, выправил под давлением осанку – и лицу досталось горделивости и важности из его внутренних резервов. Беззвучно дед так ожил – хоть святых выноси!

  Высунул я голову в боковое окно, прокачал, как мог, встречным ветром легкие, да, видно, опоздал: отрава успела попасть в кровь, застучала в висках и напугала идиотскими видениями.

  Сперва я увидел наяву Семаху, обгонявшую автомобиль. В руках она несла станковый пулемет Звароша. А впереди – окопы. В окопах мелькали немецкие каски с острыми наконечниками времен Первой Мировой. А возле окопов офицер присел со спущенными штанами. В глазах его сочно вырисовывался ужас предсмертных мгновений.

 Он открыл рот и залаял: «Ахтунг! Иприт! Иприт! Алес! Капут!»

  «Не успеют, - просчитал мгновенно я, помножив массу газа на ускорение, - мы будем с дедом на позиции раньше, чем противогазы на их головах!» - и сразу прочувствовал в боку наконечник дедовской трости.

  - Не гони, -  почти умиротворенно приказал он.

  - Удивляюсь твоему спокойствию, - выдохнул я в салон автомобиля, - немцы уже село захватили! Надо наших спасать!

  - Тормози, - также уравновешенно произнес дед и сильнее ткнул меня в бок тростью.

  Я послушно вдавил педаль  тормоза и «Чахотка», не сумев вписаться в крутой поворот, перелетела заградительную траншею, подмяла под себя десяток рослых стеблей и присмирела в кукурузном поле.

  Сразу за левым поворотом, поперек дороги расчетливо расположился смертельным препятствием трактор К-700. Аллея густых ветел закрывала обзор с поворота.

  Дед нехотя выбрался из «Чахотки» и крикнул в ветлы:
 
  - Колька! Душегуб! Пьяный, что ли?! Опять заделался народным мстителем?!
  Затем, обернувшись ко мне, с гордостью пояснил:

  - Из нашей, пердяковской породы.

   Между ветел качнулся единственный в поле куст акации, и меня настиг водительский тремор – руки отбивали дробь на рулевом колесе, картинки передо мной тряслись, точно в объективе любительской кинокамеры.

  - Куда мне пьянеть? Я еще со вчерашнего не трезвой, - откликнулся сонной хрипотцой Колька.

  - Убери с дороги агрегат! А то, ненароком, кто-нибудь наедет. Потом беды не оберешься.

  - Чего убирать-то, корячиться? Свои – все знают, а чужим нечего по нашим полям шастать. Самим украсть нечего! А что украдешь, перепрятать некуда!

  - Морда ты протокольная! – крикнул незлобно дед: - Совесть ведь тебя съест без остатка, когда лишишь жизни неповинных людей!

  - А может, и не лишу? Может, избавлю от такой-то, мать ее, жизни?

  - Поехали! – приказал мне дед, махнув рукой на Кольку.

  - Дед, давай я ему меж рогов пяткой засандалю, - предложил я не ради интереса, но потому, что никак не мог унять дрожь в теле. – Мне – отдохновение, а ему – урок. Физические страдания хорошо мозги прочищают. Через страдания прямой путь лежит к пониманию.

  - Без тебя еще настрадается этот молодой и не объезженный. Аккуратнее «ехай», не задень махину, - постукивая тростью, дед опять стал затекать старческой усталостью.

                6.

   Парадно, через центральную площадь села, мы подъехали к дому. Ворота были распахнуты настежь. На самодельном пьедестале, спроворенным под эстакаду из четырех широких досок, отдыхал оранжевый «Москвич». В загоне горестно вздыхали овцы. Курица, вымеряя каждый шаг, метилась клюнуть подозрительный предмет, чтобы с чувством исполненного долга тут же метнуться восторженно в курятник. Фыркал свинячий пятак под дверью сарая – дразнил сторожевого пса, который, утомившись за долгий вечер устанавливать на дворе порядок, наблюдал за происками утиной семьи возле его миски с водой.

  С шорохом трогал листву первый вечерний ветерок. Снизу,  из оврага подкрадывалась луговая прохлада.

  Из дома резкими всплесками проносились голоса жены и тещи.
  «Так выглядит вечность», - подумал я.

  - Приехали, - с нескрываемой тревогой сказал дед.

  - А то! Были другие варианты? – догадывался я, что весь день на винте был дед, но виду не подавал и терпеливо сносил мое присутствие. Утром его сын,  мой тесть,  оставив нам рабочую «Чахотку», - в народе прозванную «пирожок» или «вотяк с котомкой», - грузопассажирский «Москвич», на личном транспорте, - тоже «Москвиче», но 412-ом - повез в городскую клинику свою мать. Требовалась срочная консультация.

  Бабке с каждым днем становилось хуже, в замыленных катарактой глазах искрился страх и непонимание, будто смерть обхаживала ее и протягивала руки для поцелуя. Жаловалась бабка на нестерпимую боль в левом боку. Иногда продохнуть не могла – так резко схватывала опоясывающая боль.
 
  «Чума» для приличия осматривал больную неоднократно и, со свойственным сельским врачам цинизмом, вынес окончательный приговор: «Пожила. Дай бог каждому столько лет прожить».

  Тестю тоже палец в рот не клади – обозвал «Чуму» крысоедом, вытребовал у него направление в районную клинику и дал совет «Чуме» чаще прикладывать ко рту антисептический пластырь, поскольку рот у того, как открытая гнойная рана – вонь источает неимоверную.

  Накануне, весь вечер дед набивался сопровождать больную, но тесть твердо определил: «Поедут мать, жена, дочь и внучка – им в городе быть нужнее. А отец останется развлекать зятя, ( то есть, меня). Зять – святое. Какой бы родной не был, он всегда  почетный гость».

  Как ни странно, и меня с утра теснило беспокойство. Переживания жены, трогательная забота о старших шевельнули во мне непознанное досель чувство сопереживания малознакомым людям. Я и своих-то дедов и бабок знал лишь по фотографиям – в живую учиться постигать заботу о старых людях не пришлось…

  Мы вошли в дом через веранду, оставив возле не разобранных пакетов с городскими покупками ведра вишни. Кольнуло недоброе предчувствие: почему женщинам было даже не до сумок и пакетов?

  Дед спросил, скрывая волнение:

  - И что?

  - Гарлуша утонул, - ответила за всех теща: - Егор уехал к родственникам.

  - Дальше, - с нарастающей в голосе тревогой сказал дед: - Что про бабку врачи говорят?

  - Ай да, больше их слушай – и дня не проживешь. А откуда ты знаешь про Гарлушу?

  - Я его предупредил, чтобы он пьяным в воду не лез.

  - Гарлуша – это тот, что на мотоцикле приезжал? В фиолетовых семейных трусах? – не к месту спросил я.

  - Так вы видели, как он утонул? – удивилась теща.

  - Чего нам смотреть? Мы уже уехали. Ты лучше про бабку расскажи.

  - Дед, опять отметился? – очнулась вдруг бабка, обозначив себя в углу кухни. – Сколько раз говорила: не лезь ты со своими пророчествами, куда не следует.  Самый умный, что ли? Вот, наверное, и «Синоптика» уже до смерти напугал.

  - Синоптика? – поразился я тому, как быстро прилепил мне прозвище пердяковский клан, лишь стоило мне раз попытаться предсказать по явным народным приметам погоду  и объявить во всеуслышание.

  - Это мы тебя так любя, меж собой называем. Никто еще в селе не знает, - успокоил дед и направился к своему насиженному месту  возле окна.

  Уловив в неловкой паузе свою вину, бабка повторила то, что она рассказывала два дня подряд: «Дед куда-то ушел, а мне надо срочно - по нужде. Зову его, дома никого нет. И вдруг ваша кроха –ей же только два года!- берет меня за руку и ведет на улицу. Я разрыдалась от умиления. Говорю, давай, детонька, отдохнем немного. Слышу, она своей крохотной ладошкой – хлоп, хлоп по скамейке. Наводит, куда мне, слепой, надо сесть. Какой удивительный ребенок! Умная, нежная кроха. Видимо, вся - в родителей?

  Вошел тесть, оглядел всех натасканным взором хозяина жизни и напомнил о порядке:
   
  - Мы ужинать-то сегодня будем?  - скорее приказал, чем спросил он, не расточая остатки сил на упреки и замечания о том, что сумки стоят на веранде не разобранные, в доме беспорядок и излишняя сосредоточенность на пустом времяпрепровождении в глупых разговорах.

  Теща всплеснула руками, суетливо дернулась к веранде, но по ходу успела обронить:

  - Егор, а Гарлушу нашли?

  - Нет, - коротко, по привычке радиста военного судна сказал он, - темно. Завтра, с утра подводники продолжат…

  - Там купальня – метр на метр. С берега руками можно нащупать, - определил я.

  - Не нащупали, как видишь. Хорошо нырнул. Скажи, отец, сильно пьяный Гарлуша был? – спросил тесть у деда, намекая, что ему, как представителю власти, все известно в деталях: кто с Гарлушей разговаривал за секунды до его броска в воду, о чем говорил и по какому параграфу за неправильное поведение на водах должен получить взыскание.

  - Был бы трезвый, не стал бы выпендриваться перед Синоптиком, - вдруг решил дед.  – Это ведь Гарлуша городскому решил показать, что плавает не хуже.

  - По крайней мере, под водой, - черным, инородным юмором защитился я, раз уж скоро дед нашел на кого свалить вину.

  Тяжело приспосабливаться к чужим нравам. И, вроде, говорили на одном языке, но каждое слово  имело иной, непривычный вес. Умная мысль подвергалась обструкции, удачная шутка вызывала недоумение у слушателей.

  Сперва, я боялся представиться моей новой семье неуклюжим, косноязычным переростком с мозгами ребенка старшей ясельной группы,  затем догадался, что именно эту самую боязнь семья ловко использовала, вынуждая меня говорить еще большие глупости.

  Тонко плели сети, говорили со мной, точно следователи прокуратуры, заранее уверенные, что я виновен во врожденном идиотизме. Вина не требовала доказательств, но просила публичного снисхождения и принятия срочных профилактических мер.

  По ускоренной воспитательной программе меня, враждебную личность, проникшую в благодатную среду, учили правильно и глубокомысленно молчать – раз уж к своим 28 годам я так и не научился верно излагать свои куцые мыслишки.

  Тесть оказался ортодоксальным либералом. Поэтому любой сторонний либерализм приводил его в ярость. Свободомыслие уважалось, но лишь в том случае, когда точка зрения на события и вещи совпадала с мнением тестя.

  Правда, потом надо было на свои высказывания получить одобрение у тещи. А это сделать было почти невозможно, поскольку все высказывания своего мужа моя теща считала наивными, ошибочными и вредными.

  Я мог вообразить:  как ей, замученной 35-летним отбыванием под одной крышей со свекрами и мужем, по крупицам приходилось отвоевывать право на собственное мнение. На какую изощренную хитрость приходилось идти, чтобы отбить у свекров мужа и постепенно приучить его к смелости высказывать ее мнения, выдавая за свои.

  С каким терпением внушала мужу свое представление о счастье и семейном благополучии, опасаясь, что он может неправильно ее понять и посчитать, что она посягает на устои семьи и на его свободу.

  Хотя, о какой свободе могла идти речь у сельского «интеллигента». За 35 лет тесть даже ни разу жену не отлупил по-человечески: с яростным наслаждением победителя над лютым врагом.  Прозевал момент, когда нужно было, сославшись на «Домострой», применить жесткие воспитательные меры. А вскоре теща и сама предлагала тестю:

  - Попробуй, тронь, если давно не хварывал?!

  Так незаметно и утерял тесть хозяйскую власть, оставив за собой лишь унизительное право на требование жратвы и спокойного просмотра вечернего выпуска теленовостей. «Не забывай, женщина: голодный муж опасен, а сытый – всегда печален».

  Эту укоренившуюся печаль в глазах тестя я должен был принять как эстафету. Моя драгоценная супруга была зачата при патриархальной власти, вскормлена в переходный период, а о замужестве серьезно задумалась при глубоком, застойном матриархате, царившем в семье. Умозрительный опыт у нее был огромный. В отличие от меня, она знала конкретно, как нужно и, главное, с какой целью строить ячейку общества.

  Но прежде необходимо ей было показать и доказать своим родителям, что я легко поддаюсь дрессировке. Из меня еще можно сделать послушного Голема.

  С этой целью третий отпуск подряд меня везли в село. И я перевоспитывался. Приобщался к природе лесостепной зоны и познавал мудрость пердячего клана. Всё в этой семье органично вписывалось в правдивую атеистическую реальность бытия.

                7.

  Один дед немного подкачал. Когда-то его нежданно открывшиеся способности – предсказывать будущее, входить в контакт с покойниками и нехорошими сущностями, а еще отправляться в точку, где пространство и время теряло линейность – ничего, кроме позорного прозвища деду не принесли.

  Затертая годами пенсии его властная сила и связи никого уже не пугали, а предвзятое мнение односельчан о наступившем старческом маразме превратили деда в одну большую отсыхающую болячку на здоровом организме всей семьи.

  Трудно было его представить некогда хитрым, изворотливым, деспотичным Секретарем Сельсовета – вершителем судеб и политическим хозяином колхоза.

  Но я представил, проникся и многое понял из того, что не желала понимать «семья».

  Что меньше всего ожидали жена, тесть с тещей, оставив легкомысленно меня на день с дедом, то и случилось – я полностью попал под влияние деда, был очарован его правдивыми историями.

  - Что это у тебя в руке? Блокнот? – проходя мимо, с усмешкой спросила теща. – Записываешь за дедом? Ну-ну, он тебе порасскажет – только черкать успевай.

  - Он всегда с портфелем, при  должностях был, есть чем похвастаться, - добавила больная бабка.

  Не понятно, ревновали они к деду или оберегали его от меня, или стыдились чрезмерной говорливости старика. Вдруг лишнего чего ляпнет?

  За ужином дед оговорился:

  - Чего искать-то зря ума Гарлушу. Утром рыбаки вытащат.

  - Так положено! - отрезал тесть.

  - Директивой какой положено или так, сами инициативу проявляете всем сельсоветом? Не надоело? – загадочно спросил дед.

  - За столом хоть о покойнике не говорите. Кусок в горло не лезет, - пристыдила мужиков теща.

  - Он же родственник!

  - Какой он родственник? Муж четвероюродной племянницы троюродной сестры двоюродного брата? – сказала теща.

  Дед отложил в сторону ложку и начал загибать пальцы, в уме высчитывая степень родства Гарлуши. Что-то не совпадало. Дед тряс головой, точно облепленный мухами теленок, и снова усердно загибал пальцы.

  Все молча наблюдали за процедурой сложных генеалогических подсчетов. Наконец, выставив на обозрение не сгибающийся палец искалеченной руки, он победно произнес:

  - Кисляя не посчитала. Эх, ничего нельзя доверить!

  - Посчитала! – молниеносно отреагировала теща: - И сына его, Пашку, от первого брака посчитала!

  - А у него, разве, от первого брака кто-то был? – удивился тесть.

  - Здравствуйте – на Вас! Пять лет назад Пашка приезжал из Норильска Кисляю морду бить. Не помнишь? Потом они пьяные пошли вместе к Кольке Беззубому и отдубасили того до полусмерти. Вспомнил?

  - А-а, да-да. Так Пашка-то не кисляевским сыном оказался. Он – от Беззубого. Как же, помню, - сказал тесть.

  - С чего вдруг баня-то упала? Ты там был? Свечку держал? Пашка – от Кисляя!

  - Молчи, дура! – махнул рукой тесть. – Брешет, сама не знает чего.

  - Ты бы хоть при зяте сделал умное лицо, - обиделась теща, - смотреть на тебя противно.

  - Все вы хотите моей смерти, - тесть швырнул вилку в тарелку и попытался выйти из-за стола.

  - Я не хочу твоей смерти, - первым нашелся я, - хотя мое мнение не обязательно должно совпадать с официальной точкой зрения правительства.

  Встрепенулся дед и объявил мне вотум недоверия:

  - Доигрался, штрейкбрехер? Вот, из-за таких и страдают лучшие люди страны. Я же говорил.

  - Ты из уважения к покойникам -  считаешь Гарлушу лучшим, или в самом деле так думаешь? – стала уличать деда в лицемерии теща.

  - Думаю, что он еще смог бы стать космонавтом, получить Звезду Героя и орден во всю грудь. Потенциал в Гарлуше чувствовался, - поддержал деда тесть.

  - Подводником он уже стал. Прославился на всю округу, - принял я сторону тещи. Под ее «матронажем» я чувствовал себя увереннее, и жена, судя по ее потеплевшему взгляду, одобрила мое решение.

  - Да! – подтвердила теща.

  - Спросим у деда: что он такое ужасное шепнул Гарлуше, что тот остался ночевать в пруду? – корректно я составил вопрос, памятуя, что впечатлительной теще при  упоминании об утопленниках кусок в горло не лез.

  - Да! – подтвердила теща и еще сильнее убедила меня в том, что надо крепко с ней дружить, чтобы обрести хоть какую-то репутацию под крышей дома, пропитанного насквозь матриархатом.

  Дед поерзал на стуле, глянул печальными глазами на сына, ища у того поддержки, и смело, но неосмотрительно заявил:

  - Вашу мать! Ничего вам не скажу! Хоть пытайте!

  - А я-то здесь при чем? – откликнулась бабка, нащупала кусок хлеба на столе и заткнула им себе рот.

  Тесть решительно вышел из-за стола, приняв решение никого больше не поддерживать, ни с кем не спорить, а остаться в моих глазах самодостаточным и грозным хозяином.

  - Пойду, вдову утешу. Заодно узнаю, может уже всплыл Гарлуша? – объявил он о своих намерениях и сложил очки в нагрудный карман. Этим жестом он просигналил, что ужин закончен. Очки были его главным гастрономическим инструментом. Без них он за стол не садился и сквозь них внимательно и подробно изучал каждый кусок мяса, перед тем, как сунуть в рот или брезгливо отложить в сторону.

  - Я же сказал: завтра утром рыбаки из Гнусяевки (соседней деревни)  вытянут Гарлушу, - бросил ему в спину дед. – Он в сетях запутался, а рыбаки сильно запили – только к утру очнутся. Тогда и вытянут. Чего без толку дергаться? Ходить, утешать? Не понимаю.

  - Не понимаешь – молчи и не уговаривай, - огрызнулся тесть.

  - Тогда, я с тобой! Вдруг, и - правда чего-нибудь там всплыло, - засуетился дед и выскочил следом за тестем.
 
  После долгого молчания я вспомнил о мужской солидарности:

  - Кому мне лучше глаза мозолить: вам или неутешной вдове? – осторожно спросил я разрешения у жены прогуляться с дедом и тестем. – Могу заодно проконтролировать достойное поведение родственников в траурной обстановке, а потом подробно изложить в письменном виде, - я постучал по блокноту.

                8.

  На пороге я глянул в ночное небо, провисшее от тяжести Млечного Пути, наступил на мягкое, живое и, не успев сгруппироваться, рухнул мешком во взлелеянные тещей георгины.

  Цветы, обреченные на такую нелепую и нежданную смерть от подонка, который называл их уничижительно сорняками, гладили надорванными листьями мой затылок, будто прощались, отпуская мне последний грех. По щекочущим, легким прикосновениям я легко мог перевести с языка растений: «Под ноги гляди, растяпа. Так тебе и надо!  Может, навсегда уж?»

  Живое нечто на пороге прокашлялось и спросило голосом Дяди Балдея:
 
  - Убился? Или еще поживешь?
 
  Требовалось обозначить себя ответом или умереть окончательно в цветах. Онемевшее от ужаса провала в бездну сознание еще не подключилось к болевым рецепторам, но уже требовало, чтобы я ощупал себя и убедился: все при мне, ничто не сломалось и не откатилось в сторону.

  - Какого черта? – зажевав с куском чернозема цветочный лист, спросил я.

  - Ты наступил мне на левую почку. Да это – хрен с ней! Ты-то как? – Дядя Балдей ухватил меня за подмышки и, взвесив, одним  рывком поставил возле порога: - Я тут с оказией прилег охранять стратегические запасы энергоресурсов страны, - и пояснил мне, бестолковому городскому потребителю: - Сон мне приснился вчера, будто африкано-арабская делегация прибыла к нам в колхоз с ультиматумом, мол, обязаны мы с ними поделиться водой, мол, пресная вода принадлежит всей планете, и нечего прятать от негров то, что положено им по международному праву. А с собой, между прочим, приволокли громадный такой насос. Я бы даже сказал: охеренный, размером с клуб. Я сразу разглядел там рычажок неприметный. Его повернуть – насос начнет качать и нефть, и газ, и прочие природные запасы. Так я этому рычажку незаметно башку и открутил. Такое началось! Третья Мировая! Видишь ли, оскорбил я всю цивилизацию. Даже председатель колхоза грозился публично уволить меня и лишить единственного ордена Дружбы народов, которого у меня никогда и не было. Вот я к Пердяку и пришел, чтобы он мне растолковал этот сон.

  - Деда нет! – смирился я с падением и тем, что осознанный негатив включил во мне систему самоуничтожения: - Он с тестем ушел к Гарлушам.

  - Я знаю. Он сказал, что скоро вернется. А Егор Борисович наказ дал, чтобы я поступал всегда по совести и в соответствии с моралью строителя коммунизма. Вот я и прилег: охраняю от оккупантов водные ресурсы.

  - Спасибо за заботу!

  - Спасибо отдашь мне потом  стеклянным рублем. Теща у тебя вчера варила. Мне Петяня сказал. Хороший запах ведь никакой вонью не забьешь.

  - Во сне к тебе африканцы за самогоном, случайно, не приезжали? – засомневался я в искреннем желании Дяди Балдея отстоять национальные богатства.

  - Удавил бы голыми руками!

  - Доброта твоя безгранична.

  - А чего им долго мучиться? Пердяк говорил, что им всем все равно придет криндец, этак в году 2030-ом, - тяжело вздохнул и продекламировал: - Когда я ухожу в запой, мое одутловатое лицо не возбуждает больше зеркала!

  «Когда он настанет, 2030 год? – подумал я. – Мне уж восьмой десяток пойдет. Столько не прожить».

  - Дед у вас в селе, как болгарская предсказательница Ванга. Наверно, давно всем ваше будущее светлое предсказал? – осторожно, придавая голосу равнодушие, спросил я.
  - Пердяк-то? Не знаю, не слышал. Хотя он похлеще всякой Ванги будет. Но ему нельзя предсказаниями заниматься.

  - Почему? Власти запрещают?

  - Власть – чтобы что-нибудь украсть, самой наесться всласть и народу заткнуть пасть. Но у нас другая Власть. Пердяк по нутру – проказник, шутковой. Скажет, что в лужу пернет. А слова его все сбываются, хочешь ты этого или не хочешь. Нет, он сам себе зарок дал: никому ничего не предсказывать. Мне вот, старому товарищу по партии, еще может сон растолковать.

  Я непроизвольно взглянул на тлеющее ржавчиной окно в соседнем доме. Там Зубаха полоскала горло и осторожно трогала пальцами опаленные полуденным солнцем гланды.

  Правее, за черной стеной кустарника мишенью для снайпера вспыхивал и трясся папиросный огонек.  В засаде Коммунистика не было видно, но присутствие его ощущалось достаточно явно. Как и низкочастотными басами голос Петяни пробивал позвоночник глухим, вулканическим восторгом:

  - Гля, бля: Лимонтий? Надо же, заговорил внучек. Скажи еще: баба –дура, корова дряхлая. Ну, скажи?
  Дальше, в загустевшей тьме начиналась бесконечность, помеченная вешками бесчисленных звезд.

  Вид неба с окраины Галактики подпитывал смиренные мысли странным ощущением близости и разгадки всмей Вселенной. Стоило лишь напрячься и представить Ее миллиардной частицей, живущей во мне, как тоскливое чувство одиночества сразу исчезало.

  Мы долго упивались тишиной и постигали умение терпеливого молчания.

  Мастерство пилотажа продемонстрировала летучая мышь, нагнетая опахалом перепончатых  крыльев резкие струйки прохладного ветра на голову. «Кто-то из местных ведьм заинтересовался незнакомцем, или душа Гарлуши трепещет в тельце мыши, зовет на помощь,» - подумал я и выразительно глянул на Дядю Балдея.

  - Нет, - легко прочитав мои мысли, решил он, - это не местная. Залетная. Наши так не наглеют.
 
  Неслышно, будто ночной тать, шевельнул калиткой тесть. Следом дед крючок аккуратно вставил в ушко, а сверху калитку стальным обручем прижал к забору.
  - Здравствуй, Егор Борисович! С возвращением! – вытянулся в струнку Дядя Балдей.
  - Виделись уже, - отмахнулся тесть. – Бытовые приборы не трогал? Правильно. Ты, со своей научно-технической революцией запросто оставишь нас без благ цивилизации, - и по ходу упрекнул меня: - А ты чего не спишь?

  - Дышу перед сном свежим воздухом.

  - Перед сном не надышишься. Пойдем, тебя уже потеряли. Сейчас будешь оправдываться,  где все это время шлялся. Дочь недавно звонила Гарлушам, дед взял трубку и сказал, что тебя с нами не было и нет.

  - Иди, иди, - подбодрил дед.  – Внучка тебе вломит! Будь здоров! Привыкай, Синоптик!

  - Безжалостный ты, дед, - вспомнил я намеки Дяди Балдея на то, что деду накаркать будущее так же легко, как мне соврать. – Между прочим, в отличие от некоторых я публично Пердяком тебя не называю.

  - Я тоже тебя пердяком на людях не называю, - удивился дед. – А что, должен?

   Когда крыть нечем, кроют матом. Но раскрывать свои способности перед дедом представлялось делом рискованным: донесет же семейному клану!


  Жена ошибочно надеялась, что обширный идиотизм и неприспособленность к семейной жизни компенсировались отчасти моей врожденной интеллигентностью. Лобные доли, отвечавшие за поведение в общественных местах, еще не были поражены оперативным вмешательством, и не плескались еще под черепом пол литра мозгов, грозясь превратить меня в гениального вождя Мирового пролетариата и неуемного матершиника.

  Так сразу, на третьем году совместной жизни, я не хотел открываться и убивать последнюю надежду жены. «Пусть помучается в догадках, почему даже за рулем автомобиля я оперировал пограничными словами: «козел», «жопа в шляпе», «бляха-муха» и «блин-компот».

  Да, еще: «японский городовой», «эпическая сила», «высраный пидором под шхонку» и «пилат, мурда, бессоусный, гумна». Ведь материться за рулем, что одаривать рублем. Но я был всегда сдержан, воспитан и осторожен в выборе слов и выражений.

               

  - Эх, едри твою за ногу! – обозначил свою печаль Дядя Балдей. – Вы мне сегодня хотя бы полстакана консультации дадите? Иначе, я все электроприборы подряд начну ощупывать.

  - Не шуми – овцу дам! – успокоил тесть Дядю Балдея и пошел за бутылью с самогоном.

  - Только, чур, без подвоха. Горячую не неси. В прошлый раз я прожег мочевой пузырь и ошпарил ноги. Бери, которая отстоялась, - напутствовал Дядя Балдей.

  - Тебе-то, Балдейка, какая разница? Ты все едино помрешь от цирроза печени. И пяти  лет не пройдет, приговорил Дядю Балдея дед.

  - Ты мне сон растолковываешь или просто припугнуть желаешь?

  - А что сон? Сон твой – к утопленнику. Я в женском соннике подсмотрел, у Гарлушей. Сонники не врут, - погрозил кривым пальцем дед.

  - Фу, спасибо, успокоил. Сон – в руку. Исполнился. Утопленник у нас уже есть.

  - Кто? – искренне удивился дед.

  - Как кто? Гарлуша уже не в счет?

  - А кто сказал, что он утопленник? – продолжил удивляться и удивлять нас дед.

  - Ты!

  - Я не называл Гарлушу утопленником. Я только сказал, что он в сетях запутался.

  - В таком случае - все село сказало.

  - Брешут, - уверенно обвинил сельчан дед. – Они Гарлуше пульс  щупали? Зеркало к носу подставляли? То-то же! И что мы имеем на сегодняшний момент? На сегодня мы имеем брезентовые штаны и майку, а самого Гарлушу не имеем, - бросился в рассуждения дед: - У штанов пульс не нащупывается и у майки – тоже. Значит, что?

  - Что? – в предвкушении раскрытия тайны, в унисон спросили мы.

  - Да хрен его знает, что? – после некоторой паузы разочарованно сознался дед в том, что бездарно потерял нить рассуждения. – Штаны, майка, чего еще там  было?

  - Овоскопа не было? – вспомнил о своем изобретении Дядя Балдей.

 Месяц назад он случайно наткнулся на журнал «Здоровье» и, разочаровавшись несовершенством диагностики в современной медицине, сконструировал портативный овоскоп из двух ячеек, на батарейке и с контактным крепежом. Чтобы регулярно следить за  свежестью своего организма, надо было лишь оттянуть резинку трусов – сразу загоралась лампочка, и овоскоп выдавал информацию о состоянии здоровья. Овоскоп он подарил Гарлуше, как лицу, крайне нуждающемуся в его изобретении.

  - Нет, не было овоскопа. С собой унес, наверно, - напрягся дед. – Майка была, штаны были…

  - Что было, то было, - решил помочь деду Дядя Балдей, - а вот, чего не было – это очень важно, - и не дождавшись вопроса, восторженно, по слогам произнес: - Васьки Сраком не было!  Был бы Васька Сраком, он живо Гарлушу отыскал бы. Они – не разлей-вода.

                9.

   Васька работал в бригаде халтурщиков у Гарлуши. Дружили они крепко – до кровавых соплей по пьяной лавочке и, соответственно, изводили себя своей крепкой дружбой и все село.

  Они были абсолютно разными людьми по характеру и физиологии.

  Гарлуша – маленький, драчливый армянин, подбитый густой шерстью по периметру всего тела.

  Васька Сраком – безнадежно лысый, с кожаным мешком вместо головы, медлительный детина размером с трансформаторную будку.

  Гарлуша был лютым бабником: находился в постоянном поиске возможностей оплодотворить весь мир. В его присутствии женщинам даже пошевелиться было опасно, потому что они моментально становились потенциальными жертвами. Используя тактику вероломного нападения и учитывая прежние ошибки захватчиков, действовал он быстро, решительно, и до зимы не откладывал реализацию своих намерений.

  Васька Сраком вообще не имел опыта сексуальных отношений и, в отличие от Гарлуши, готов был себя отдать в жертву добропорядочной, воспитанной, образованной, как его учительница по химии, красивой и ласковой девственнице. Идеально подходила ему санитарка Руда из кинофильма «Четыре танкиста и собака».

  У Васьки была, как он говорил, единственная ущербность в организме – пясть правой руки, которая вымахала по причине какой-то акромегалии до размеров дорожного знака, что висел на хозяйственном магазине, возле центральной площади.
 
  И вообще, Ваську раньше звали Клешней, но после одного случая, дед точно определил и повесил на него новое пожизненное прозвище.

  Однажды Васька на перроне ж/д вокзала районного центра, увидел наглого самонадеянного предпринимателя, который из серьезной торговли вареными раками устроил публичное посмешище. К предпринимателям, как любой нормальный колхозник, Васька испытывал отвращение на генетическом уровне, хотя подозревал, что среди ненавистных торгашей могли оказаться и неплохие люди.

  Наглое поведение торговца взбесило Ваську. Молодой парень с нетронутой еще антифризом печенью и не свисающими до асфальта почками орал на весь перрон:

  - Всего за 10 рублей разрешаю взять столько раков, сколько сумеете зачерпнуть одной рукой!

  Предусмотрительно обернув свою лапищу тряпкой – вдруг у парня окажутся подельники – Васька спрятал ее за спину, левой рукой отслюнявил задорному, самонадеянному «ноухауисту» червонец и стал примеряться  к ведру.

  Парень, наверно, думал, что еще один лох, хоть и деревенский – а они, как правило, за деньги раков никогда не берут – попался на рекламный трюк.

  Но Васька насторожил торговца необычным предложением:

  - Ты ведро с горкой раками насыпь, - и напустил туману, - то из неполного ведра брать неудобно.

  Парень усмехнулся, вытряхнул из мешка раков еще с полведра и утрамбовал вареный продукт в пирамидку.

  Дальше, по рассказу Васьки, парень медленно перешел в «просрацию», потому что еще медленнее, будто  глумясь, со сладостным предвкушением позорного бегства с перрона ошалелого предпринимателя, Васька начал разматывать тряпку.

  Сделав лапой круговое движение, точно соскребая со стенок ведра случайную накипь, Васька зачерпнул всех, без остатка, раков, недовольно отметил про себя, что поместилось бы в ладони еще четыре-пять штук и, покачивая перед носом торгаша рукой, точно ковшом экскаватора, потребовал у того мешок и непременно повторного захода.

  Парень догадался, что не только рекламной кампании, за счет которой он избавился от конкурентов на привокзальной точке, но и всей его дальнейшей торговле грозил крах и полное обнищание.

  И правильно догадался. У Васьки натура такая: он не позволил бы всяким кооператорам умереть спокойно от старости или запоя.  По Васькиной милой, равнодушной роже можно было усвоить, что наезды из села станут регулярными, целевыми и приобретут характер и форму  аграрного рэкета.

  Парень предложил Ваське решить проблему с раками полюбовно, то есть взять его в долю в качестве живой  рекламы и охранника одновременно.

  Два летних месяца в году Васька был занят тем, что к проходящим поездам выходил в трико и домашних тапочках на перрон под видом своего в доску попутчика и раззадоривал пассажиров своими экскаваторными манипуляциями, играя у мужчин на эгоистическом чувстве соперничества.

  Народ весело и охотно делился отпускными за попытку потягаться с чудо-хапугой, некоторые просили по таксе заснять на фотоаппарат момент, когда они дают «на лапу» Ваське, а одна убогая старушка однажды просто положила червонец ему под ноги, потому что торопилась к поезду,но не могла безболезненно преодолеть Васькину руку, растопыренную пальмовой ветвью.

  Вечерами три мешка раков обменивались без напряга на пол мешка червонцев. Соотношение хорошее, даже при диком, необузданном капитализме в ранней стадии.

  Но 2-го августа лафа для предпринимателя заканчивалась.
 
  По строго установленному  правилу Васька Сраком откровенно клал на шоу-бизнес и возвращался в бригаду Гарлуши.

  А сколько было проведено переговоров предпринимателя с Гарлушей, какие сулил он гонорары председателю колхоза – за сто лет столько не украсть! Васька – ни в какую: с детства запуганный сказками и суевериями, упрямо талдычил:

   - Всё! С раком – полный нихт! Илья-пророк в водоемы поссал! Нельзя ни купаться, ни раков ловить, ни травить обоссанной продукцией наивных пассажиров поездов!
    
  - Эх, знал бы ты, чем раки питаются! – орал на него Гарлуша.

  - Знаю, - спокойно отвечал Васька, - с раком вы, похоже, питаетесь одним и тем же, - и указывал Гарлуше на настенный плакат с изображением женского локона волос, свисающего с золоченого ободка рюмки, и подписью: «Оберегайтесь случайных встреч!»

  Обычно, сразу же начиналась потасовка.

  С застрявшим в горле хриплым возгласом с армянским акцентом: «Опять на святое посягнул!» Гарлуша кидался на защиту всех женщин планеты, кроме жены, конечно, и бился так отчаянно, что Ваське приходилось, в конце концов, пускать в ход правую руку, чтоб потом полдня приводить друга в чувства и отпаивать Гарлушу коньяком, купленным на свои средства.

  Только полная противоположность характеров смогла так крепко, как сиамских близнецов, спаять их мужской дружбой.

  Васька чуял друга на большом расстоянии, притягивался к нему, точно Гарлуша к бабам, и всегда безошибочно находил его в самых необычных местах, благодаря четырем заросшим ранкам во лбу – след от  стальной вилки, оставленный Гарлушей просто так, из потребности испытать Васькин кожаный мешок на прочность.   Раны на голове Васьки работали по принципу коротковолнового радиоприемника, настроенного на вражескую волну – чем четче определялся объект, тем сильнее включались «глушилки».

  По нарастающему треску и тарахтению в ушах мог он легко определить близкое местонахождение Гарлуши.

  Постоянно угнетаемый усиленным половым влечением, Гарлуша частенько исчезал из дома, оставляя семью без средств к существованию, но с непременной угрозой, что скоро вернется: чуть поправит пошатнувшуюся психику, сбросит физическое напряжение – и тут же вернется.

  «Я только на чужих бабах начинаю нежно думать о своей жене», - грустно он делился с бригадой о своем недуге. Одни ему завидовали, другие упрекали, но понимали его все. Все, кроме Васьки Сраком, потому что Васька истинным другом был. А так бы оставался как все – собутыльником и подчиненным бригадира Гарлуши.

                10.

  Тесть вынес четыре пустых стакана, яблоко, ломоть хлеба; расставил все на крыльце в схематической форме предстоящего сражения с Зеленым Змием; полюбовался сверху, оценив свой стратегический гений, и, тяжело вздохнув, вновь направился в дом.

  - Борисыч, ты чего как в глисторане, изводишь нас ожиданием? Диету всякую носишь, а главную пищу прячешь! – возмутился Дядя Балдей.

  - Не гунди в партизанском отряде! Все село в штыки поднимешь! – огрызнулся тесть.

  - А-а, да-да, - понимающе Дядя Балдей прижал палец к губам: - Молчу, прячусь, живым не сдамся.

  В темную и душную  ночь трудно угадать необходимое вливание промилле алкоголя в кровь. Пол литра на четверых – слово умное в разговор вставить не успеешь, а литр – уже не сумеешь.

  Дед с тестем трескали яблоки с хлебом и плохо понимали – закусывали они выпивку или запивали еду.

  Зная по наслышке о причинах гибели нескольких субмарин в Первой Мировой войне, и незапланированных взрывах в угольных шахтах, я тактично отказался от традиционной  закуски и больше налегал на укроп.

  Дядя Балдей вообще никогда не закусывал и возмущался недалекостью жующих:

  - Чего мускулы на роже напрягать лишний раз. Наедимся – пить не сможем.

                11.


  Медленно, но упрямо набирая скорость, отплыл в сторону стакан, лица собеседников повисли на кронах вековых берез под хороводом жиреющих звезд. Одна из них, особенно наглая, мерцала как светомузыка на танцплощадке и вызывала  холодными, раздражительными лучами  рвотные спазмы.

  А рядом, из мерно текущей речи всплесками иногда пробивалась бытовая мудрость:

  - В Гортоп антрацит завезли. Надо бы успеть – то одна пыль останется. Намучаешься зимой топить.

  - Новокузнецкий? Качественный продукт.

  - У него и пыль-то качественнее, чем у Донбасского.

  - Донбасский – тоже неплохой, если его сверху брать и не в Гортопе, а прямо из вагонов.

  - Неучтенный - лучше.

  - Чем же неучтенный-то - лучше?

  - Тем, что – бесплатный.

  - За транспорт все равно платить.

  - Чего за него платить? К трактору – прицеп, и айда! – на железку!

  - Далеко ведь, километров тридцать. Растрясет.

  - Уголь?

  - Тебя!

  - Меня не жалко. За неучтенный и потрястись будет только в радость.

  - Трактор я дам тебе, путевку выпишу, прицеп сам возьмешь возле зернохранилища и сделаешь две ходки.

  - Ну, это – как положено! В какую сарайку выгружать?

  - Чего – раньше времени? Сперва привези, потом спрашивай.

  - Я еще двух грузчиков у Гарлуши возьму. Ах, черт, чуть не забыл, он же сегодня утонул. Или уже вчера? Который час с минутами?

  - Рано. У Фюлеров еще свет горит.

  - У фюлеров всю ночь горит. Им без света нельзя. Они в темноте друг друга перетопчут, потому что спят вповалку, вместо хлеба жуют мочалку. А, все равно, даже при свете у них каждый год рождаются дети. Ни стыда у них, ни совести, вот начало моей повести.

  - Отец, ты за что на Фюлеров стихами взъелся?


 - Надоело, - из последних сил, приподняв голову, признался я. – Устал переводить вашу изысканную речь на нормальный матерный русский язык. Извините, но так хотелось сказать вам что-нибудь умное, что челюсти свело.

  - Ну вот, - сказал с сожалением дед, - опять Синоптик перебил. Забыл: почему я на Фюлеров-то взъелся?

  Небо закипало звездами. Наконец-то беззвучно хвостом махнула комета, но мне очень хотелось, и я расслышал ее раскаленное шипение. Космический холод застрял в пределах видимости.

  - Слаб Синоптик, - опечалился дед.

  - Я бы даже сказал - немощен, - подтвердил Дядя Балдей.

  - Чего вы накинулись на зятя? Ему время нужно, чтобы акклиматизироваться. Приживется – окрепнет. Тогда и шпыняйте. Я дочери верю: она плохого мужа себе не выберет.

  - Удачный выбор дочери, Егор Борисович. В твоем зяте всякого добра – больше центнера.
 
  - А ты за голову его не тяни, перехватись удобнее за подмышки, будет легче.

  - Конечно, тяжелый. Вперед ногами его несете, как покойника. Тут от одной мысли потяжелеешь.

  «Милые, чуткие люди, - подумал я, - а какие заботливые! Не очень старательные, правда. Мой копчик о ступеньки отбили и плечи поцарапали. Но в целом, генеральная репетиция по перемещению безжизненного тела родственниками в экстремальных условиях, прошли успешно».

  - Провоцировать будем? – спросил дед.

  - Очумел, что ли? Самогон расходовать неизвестно на что, - возмутился Дядя Балдей.

  - И как мы еще узнаем: алкоголик он, или по неопытности с трех рюмок свалился? Надо бы оставить в изголовье полстакана первача, - предложил дед. – С утра потянется, значит, больше никогда не нальем, не потянется – будет чему научить Синоптика.

  - Моя дочь плохого мужа себе не выберет, - повторил тесть.

  - Тут еще подгадать нужно, чтобы муж был хорошим и зять породистым, - сказал дед, сильно сомневаясь.

  - Я верю, что твой зять, Егор Борисович, породистый, но, в любом случае, изводить на него градус не стоит.

  Превозмогая дрему, набрался я смелости, чтобы упрекнуть родственников, мол, довольно меня проверять на вшивость, но уже не хватило сил.

  Беленым потолком прикрыли мне бесконечное небо. От чего сильнее меня затошнило, тяжелое дыхание забилось в замкнутом пространстве, и я почувствовал себя брошенным в погреб. Копчик ныл, плечи чесались, затылок пульсировал: все признаки предстоящей расправы надо мной были выявлены, отсортированы, взвешены и прикреплены к обвинительному заключению.

  Не обязательно ставить внутривенный укол от тараканов в голове. Я в глубине души понимал, что эти тревоги порождены пьяным сном, но даже во сне я надеялся на снисхождение.

                12.               
 
  Во сне явился дед и заставил меня спуститься в лог, чтобы любоваться там разливом речки Малая Хрячка.

  Какие могли быть разливы Малой Хрячки, если соседняя, Большая Хрячка в весеннее половодье, как ни тужилась, но из ручейка - с талыми нефтепродуктами от автомагистрали и органикой из свинофермы - в речушку разрастись не могла.

  А от Малой Хрячки остались лишь сгнившие деревянные мостки и пересказы внуков очевидцев, что когда-то, во времена графа Ошметова, ходили всем селом на Малую Хрячку забивать баграми огромную рыбину крокощуку или щукодила, которая охотилась на овец и нападала на мясистых, не женатых парней.

  Рыбину поймали, забили и съели всем селом, но она успела неизвестно где отложить яйца. А из них вылупились русалки.
   
  Дед одну такую русалку видел. «Очень страшная, на Куквана похожа», - утверждал дед. Кукван, в свою очередь, тоже видел русалку и говорил, что она чем-то Коммунистика ему напомнила, но сзади была – вылитая Дядя Балдей. Дядя Балдей только ухмылялся и спрашивал себя: «Не дети ли это тех семи школьных работниц, которые Пердяка уже более семидесяти лет ожидают под мостом?»

  Цель, преследуемая дедом, читалась легко. Увидев разлив Малой Хрячки, я также быстро должен был поверить в существование русалок, как русалки убедились бы в том, что еще сохранились по остаточному признаку странные двуногие существа, отвергавшие неизвестную им природу или считавшие неизвестную им природу предрассудками и суевериями.

  Абсолютно точно известно, что русалки знали о повальном атеизме, захлестнувшим страну во времена диктатуры пролетариата. Поэтому  чувствовали безнаказанность, когда нагло хватали за гениталии и тащили под воду ничего не подозревавших, здоровых ребят – гордость российского генофонда.

  Для официальной же случки русалкам время было отпущено на ночь перед Ивана-Купала. И сельским мужикам приходилось затемно перед праздником тащиться на пруд, чтобы отбывать там повинность.

  Дело в том, что местный, великопрудный Водяной умер от тоски или депрессии – болезни несвойственной нечистой силе, а соседский водяной жил в 20 километрах, был очень стар и преодолевать такие расстояния уже не мог, а если и преодолевал, то за время пути напрочь у него вылетало из головы – с какой целью он это делал.

  Жаль, что село, в жалких попытках срастись с городом, так и не сумело передать весь колорит крестьянской жизни, а город – принять с благодарностью традиции села не в форме допотопных сказок и небылиц, но как историческую реальность. Преступность бы на улицах городов значительно сократилась, а случаи нападения на женщин и попыток изнасилования, может быть, сошли на нет.

  Дед, умильно обозревая затопленный водами Малой Хрячки луг, сказал:

  - Да, дело с русалками я имел. Ох, и мерзкие, скажу тебе, особи. Их увидишь – уже на всю жизнь пропадет желание за голыми девками подглядывать в общественной бане, а пообщаешься – забудешь, как выглядит бутерброд с икрой или сельдь под шубой. Удивляюсь, что в хрустальной, родниковой воде могут жить и плодиться мерзкие твари.

  - Ничего удивительного, дед.  Я от вашей воды третий день протрезветь не могу. Или не успеваю.

                Не топите водолазов без нужды!

                1.               

  Вполне ожидаемым, хотя непривычно болезненным ударом под ребра засвидетельствовала свое почтение супруга. Или, снедаемая ностальгией по Эдему, стучалась в грудную клетку и настойчиво просилась обратно домой? Я понимал, какое жуткое одиночество можно испытывать рядом со спящим мужем. Сочувствовал ее религиозным предубеждениям – прилепиться ко мне – но просыпаться не хотел.

  Мы не имели еще достаточного опыта в ведении совместного хозяйства – когда не только вкусы, привычки, характеры, но даже черты лица еще не обрели зеркальную схожесть – чтобы  перестать стыдиться, не принюхиваться и не обличать недостатки воспитания на глазах у родственников.

  Жене приходилось испытывать особенно тяжелые психические нагрузки.


  - Позорище! – сверкая ядовитым багрянцем на лбу, щеках и шее, шипела мне в ухо жена. – Как человека  в кровать уложили, а ты утром устроил показательные выступления: весь пол облевал. Стыдно-то как перед родителями!
 
  В ухе звенело, я медленно глох:

  - Чего стыдиться? У корейцев существует строгая градация. По числу иероглифов, нарисованных в фамилии, легко определяется титул, звание и вельможность корейца, - начал я издалека, но сухой, как кирпич, язык плохо выполнял команды: - Например, Но – крестьянин, Тэн – дворянского рода, а какой-нибудь Нотэнхунь – императорской династии. Следуя данной градации, после сегодняшней ночи, моя радость, меня наградят императорским титулом и полным прозвищем Соонвшты, что в переводе значит: Синоптик, облеванный, обоссанный, наваливший в штаны. Не понимаю, как ты по запаху не догадалась, что я уже присвоенным, именным титулом поднялся от вашего крестьянского быта на недосягаемую высоту?

  Речь я толкал зря. Никого  не было дома. И жена живо опустила меня с небес к стиральной машине.

  А я ведь еще пытался оправдываться тем, что всемогущий дух этого дома, богатые традиции, вода и жирная пища сыграли со мной злую шутку. И перерыв, когда я последний раз ходил в постель по большому, был огромный.

  В это обличительное для меня время все родственники,  освобожденные тестем от полевых работ, полным составом сходились и съезжались к пруду.

  Тесть сделал первую ходку – отвез на личном транспорте тещу, бабку, деда и нашу двухгодовалую дочь, и оставил на берегу их охранять почетные места, возле мостков, с которых водолаз должен был погрузиться в водоем.

  Тесть знал толк в зрелищности данной процедуры. Сам он отслужил на флоте семь лет. Потом 6 лет был ответственным в Сельсовете за спортивный и туристический сектор, пока не стал Председателем Сельсовета и Почетным членом Добровольного Общества Любителей Подводного Погружения, хотя глубже, чем по нижнюю оторочку своих семейных трусов, никогда в воду не заходил.

  Вторую ходку он совершил уже на подведомственной «Чахотке», прихватив с собой мою жену, новое цинковое ведро, пол мешка овса, две струбцины, стальную цепь и чугунный кнехт!

  Свободного места не оставалось, и тесть из жалости решил, что поедет у меня на коленях, но управлять машиной будет сам. Статус Председателя Сельсовета не позволял ему в своем селе находиться не у руля.

                2.

  Очень быстро – не успел я три раза пожалеть, что не пошел пешком, как мы доехали.

 По периметру водоема, похожего на арену полуразрушенного амфитеатра,  густыми зарослями черноголовочника торчали затылки родственников, знакомых и просто зевак.

  Из среза полога, наспех укрепленного шатра, возник очень теплолюбивый гражданин и, поглаживая на груди толстый свитер из верблюжьей шерсти, возмущенно объявил:

  - Так и знал, Егор Борисович, сперли, все-таки, чтоб у них руки отсохли! Придется погружение отложить на неопределенный срок!

  - Что опять украли?

  - Кнехт сперли, чтоб им в рот - кило печенья и воды – в компрессор! –своеобразно выругался теплолюбивый.

  - Больше ничего? – с изощренной хитростью спросил тесть.

  - И этого пока хватает. По инструкции я крепиться за кнехт должен. А крепиться не за что. Не за кусты же мне крепиться? В инструкции ничего про кусты не сказано, - продолжил, видно, какой-то давний спор с тестем водолаз, - я не хочу, как Сопля, два года назад…

  - А что с Соплей случилось? – спросил я у тестя.

  Но тестя опередил очень теплолюбивый:

  - Не закрепился, как следует, его вместе с компрессором и утянула ебическая сила кориолиса при вращении подвижной системе против  часовой стрелки. Булькнуло два раза на середине водоема  и – ага! Только через месяц компрессор нашли.

  - А Соплю? – с деланной тревогой в голосе спросил я.

  - Чего искать-то Соплю?  Мы – профессионалы. Ко всему должны быть готовы.

  - Иди, обличайся! – приказал тесть водолазу: - Кнехт у меня. Как знал. Не забери я его вчера, обязательно бы свезли во Вторчермет. И пропили. Им ведь – что потяжелей подавай…

  Кому  Им, тесть не стал уточнять. Главное – не мне. Тесть вышвырнул меня из числа подозреваемых. И то – ладно!

                3.

  Все было сложно, все запутанно в этом сельском мире под вечно палящим солнцем .
  Почему свитер из верблюжьей шерсти на водолазе? Почему у него глубоководный, трехболтовой вариант костюма, а не на 12 болтах, как положено? Почему, почему, почему?.. – спрашивал я у себя и тут же находил ответ: «Потому что лошадь!»

  Лошадь стояла, печально опустив голову в новое цинковое ведро и звонко, как через трубочку, сосала всей мордой воду.

  Не опасно ли? А вдруг захлебнется? – испуганно предположил я. – Кто тогда будет тянуть по кругу неподъемный шкворень динамо-машины, выведенный коромыслом вместо ручки для нагнетания воздуха в шланги? Силенок у деревенских не хватит. Да и кто за пол мешка овса возьмется вращать  коромысло на шкворне?

  Сложно, все было сложно и запутанно.

  Из сектора зевак и знакомых утопленника, который мне никак нельзя было обойти, чтобы попасть  к своим,  Зубаха не сдержалась первой и принесла соболезнование.

  - С почином вас, молодой человек, - с прискорбием сообщила она.

  - ??

  - Если уж случилось, то дальше попрет так, что только успевай подмахивать!

  «Интересное соболезнование», - отметил  я.

  А древний старик, по прозвищу Мандат, (дед  наш кликал его:  «Мандат без дат», или только так мне слышалось, а на самом деле прозвище звучало грубее и конкретнее),  сказал мне:

  - Передай старшему Пердяку, что ни хрена они не найдут.

                4. 

  О Мандате я узнал еще в первый свой приезд от деда.

  Давно, в 18-ом году, они с Мандатом были друзьями, фанатично выполняли приказы Свердлова – грабили церкви и перепрятывали церковную и буржуйскую утварь в надежное место до лучших времен, то есть, до полной победы Коммунизма или хотя бы Мировой Революции.

  Но уже в 20-ом их дорожки разошлись. Мандат остался ортодоксальным большевиком, а дед полностью перековался в верного «ленинца», хотя оба к тому времени слабо верили в долголетие Советской Власти, ждали быстрой расправы и прятали экспроприированное еще надежней.

  Однако, со слов Дяди Балдея, такая мелочь, как внутрипартийная неразбериха не могла рассорить двух отчаянных друзей. Наоборот, революционный дух легкой наживы только сильнее мог сплотить, и даже превратить их в Сиамских близнецов в борьбе с буржуазией – за всеобщую нищету и равенство.

  Поэтому причиной их резкой вражды могла стать очень ценная  вещь – достояние Республики и Гохрана – по своей стоимостной значимости превысившая все ранее экспроприированные побрякушки вместе взятые.

    Этой безумной дорогой вещью была картина, написанная с натуры неизвестным художником, - то ли школы манержистов из Ватикана, то ли школы жиманистов из Вотякана, - с ярким, как само полотно, названием: «Сатана, тайно подмешивающий фекалии в глину, из которой Создатель вылепил  первого человека  Адама».

  Сам Дядя Балдей картину никогда не видел, но слышал от прямых потомков случайных свидетелей, что без противогаза этой картиной любоваться невозможно, что написана она не маслом и гуашью, а естественной органикой.  И – если взять "соскобы" с полотна, то можно легко, даже в лаборатории Чумы, по результатам анализов узнать всё о неземном происхождении человека и его предназначении победителя в боях с окружающей средой.

  Дед и Мандат были в те революционные времена  самыми умными на селе. Дед, например, читал все, что попадалось под руку, к тому же у него была уникальная  память. И если попадалось  при чтении незнакомое слово, он расщеплял его на составные и складывал в голову до лучших времен.

  Мандат же в руки книги  никогда не брал. Он считал, что все знания находились у него внутри с рождения. Всякий раз для того, чтобы извлечь из себя эти врожденные знания, Мандату приходилось долго трясти головой, мотать ею из стороны в сторону и биться лбом о твердый предмет.

  Картину в подвале усадьбы графа Шпштановского первым и единственным, видимо, обнаружил Мандат. Но так как глаза сильно слезились, он ее не увидел, но почувствовал и сразу проникся всей душой, заблаговременно ударившись башкой о косяк двери.

  Полотно он аккуратно срезал и надежно перепрятал. А, на брошенный им золотой багет, позже Советское Правительство  приобрело  в обмен у шведов паровоз и 10000 литовок для косарей - через торгпреда, товарища Красина.

  Все, что осталось от картины – это устойчивый запах, пожизненно обретенный Мандатом.  Несло от него, точно от дизентерийного диспансера.

  Вот, именно потому, что Мандат не поделился  полностью наживой с Советской Властью, дед сильно разочаровался в своем друге. Понятно, говна на всех не хватало – время было лютое – но ведь делали одно с дедом дело и делили все поровну, а не по-честному.

  Наконец,  дед  дождался, и в 21-году Мандат проявил свою гнилую сущность, когда прибыл на переговоры с Антоновым. А этого не следовало делать, потому что у Тухачевского на руках уже был приказ о полной ликвидации банды.

  Деду пришлось  еще месяц гоняться за Мандатом. Доподлинно известно, что дед отловил ортодокса. Они всю ночь пили горькую, девятиэтажным матом сводили дебет с кредитом, а утром дед пристрелил Мандата из именного маузера, подаренного ему самим товарищем Трифоновым.

  После расстрела все селяне приходили обнюхивать деда и догадались, что Мандат тайника так и не выдал.

  Но в 38-ом, после того, как расстреляли Тухачевского, Мандат вдруг объявился в селе уже верным «ленинцем», хотя дед к тому времени напрочь забыл фамилии многих товарищей, участвовавших в Октябрьском перевороте. Но зато был убежден, и убеждал всех, что Великую Октябрьскую Социалистическую Революцию он совершал в селе под чутким руководством товарища Иосифа Виссарионовича Сталина – отца народов и сына гор. Он представлял уже интересы этой партии, а не партии верных ленинцев, членов которой целенаправленно истребляли как заразную болезнь; просто как членов; и как заразную болезнь членов, передающуюся половым и воздушно-капельным путем.

  Доподлинно известно, что дед всю ночь разговаривал  на повышенных тонах с Мандатом. Стучал костями бухгалтерских счетов,  стучал по костям Мандата бухгалтерскими счетами, стучал костями черепа Мандата о бухгалтерские счеты, а утром вывез за село и расстрелял  врага из именного  револьвера, подаренного ему самим товарищем Вышинским.

  После расстрела всем селом приходили к деду  и обнюхивали, чтобы догадаться, что Мандат сокровища  не сдал.

  Но в 57-ом Мандат, как буек  вынырнул склоненный набекрень под  давлением жизненного течения: без документов, без совести, а главное – со справкой, что доживать он будет остаток жизни с отбитой головой и частичной амнезией.

  Дед заявлял, что Мандат ловко притворялся на людях, а сам все помнил, держал на него зло и не хотел делиться.

  - Чем делиться? – спросил я однажды.

  - Чем делиться? Да хотя бы настроением.

  - Видел, видел: ты ребром ладони, будто руку себе распиливал в локте, а в ответ  Мандат в тебя стрелял кукишами с обеих рук.

  - Вот и я говорю: все-то он помнит. Даже больше, чем надо.

                5.

  Наконец я добрался до своих. Передал деду пожелания Мандата и заодно спросил у жены: как мне реагировать на соболезнования – ржать до слез со всеми или скорбеть в одиночестве?

  Жена сказала:

  - Никого не слушай и никак не реагируй.

  Между тем теплолюбивого водолаза, упакованного по всем правилам и нормам Добровольного Общества, четверо помощников и лошадь пытались затащить на мостки и оттуда, согласно инструкции, произвести его плавное погружение.

  Ноги в коленях  сгибать водолаз не хотел или не мог. Лошадь сильно нервничала, предчувствуя, что ее заставят лезть в мутную воду и пристраивалась, чтобы лягнуть  посильнее этого монстра  с медным тазом на голове. Бригада помощников была какая-то дерганая, и все совершали лишние телодвижения.

  Один тесть не суетился; сидел на кнехте, как в царском кресле, и вальяжно выводил рукой три четверти такта.

  Дирижируя одной рукой, другой он ловко разворачивал конфету, закладывал ее в рот и вчетверо сворачивал обертку. Манипуляции он проводил, строго соблюдая  ритм и рисунок вальса.

  «Раз, два, три!» - ногу водолазу подняли…

  «Раз, два, три!» - ласково  опустили…

  Но -  на то же место, даже след от свинцового ботинка не потерял форму. Только отчетливей обозначился , будто на лунной поверхности.

  - Теперь – левую! Два, три!

  Безрезультатно!

  - Тяги нет, Егор Борисыч!  - решил Кукван:  - Без тяги – что печник, что подводник – усталость испытываешь, а чувство выполненного долга – нет!

                6.

  - Опять та же фигня, - хмыкнул дед. – Водолаз другой, а фигня – та же.

  - Надо бы сзади водолаза подпнуть немного, - посоветовал Дядя Балдей.

  - По инструкции не положено, - ответил дед: - Вот если бы жеребец его нечаянно задел.

  - По живому  -  железной подковой? Ну ты, дед, садист!  - сказал кто-то сзади и внес в мое миросозерцательное настроение смуту. Голос был знакомый.

  Я медленно, точно дальнобойное морское орудие, начал разворачивать голову. В прицеле  поплывшей перспективы по частям заваливался на бок неуклюжий монстр с огромной пароваркой вместо головы; лошадь с презрительным недоумением наблюдала за странным действом водолаза, фыркала и сучила ногами; помощники, точно матадоры, разбегались в разные стороны на безопасное расстояние от опасного груза, дразня и подначивая чудище под колоколом; и снова смыкались возле неподвижного и беспомощного монстра.

  Солнце било удушающим светом в иллюминаторы скафандра. Подводник еще дышал, но грозился потерять сознание от перегрева…

  Тесть продолжал плавно дирижировать, но амплитуда взмахов руки стала шире  и длиннее.

  Мандат мусолил «козью ножку». Дым он выпускал через нос и чем-то похож был на фыркающую лошадь.

  Радовалась громко Зубаха, демонстрируя народу опаленные гланды…

  Фюлеры сбились в кучку и перешептывались.

  По верхней дороге пылил босоногий мальчуган. Его сопли сверкали, отражая солнечный свет по всему лицу.

  Потом вплыло в фокус знакомое плечо. Оно оказалось моим.

  А за плечом, на глиняном выступе  зрительской чаши сидел, как ни в чем не бывало, утопленник Гарлуша: щепотью вылавливал семечки из лапы Васьки Сраком и забрасывал себе в рот.

  Глянув снисходительно и мельком , и  прочитав одновременный ужас, восторг  и брезгливость на моем лице, он, довольный собой, спросил:

  - Меня ищут?

  - Кому ты нужен? – тут же ответил за меня дед.

 Он внимательно следил за манипуляциями помощников водолаза:
 
  - Сиди тихо и не булькай, - осадил Гарлушу дед.

  - Я бы сидел тихо, да у зятя Егора Борисовича шею сильно заклинило, - для затравки спора начал Гарлуша искать кругом виноватых: - Я вот так же, с вывернутой шеей, всю ночь пролежал в сетях. Хорошо еще, что камыши снизу поддерживали. На одних ноздрях продержался. Остальными частями тела только выдыхать мог.

  - Всем тяжело, - не отрываясь от зрелища, дед упрекнул Гарлушу в нытье.

  - Всем тяжело, а мне еще и обидно, - не унимался Гарлуша: - Не могли, что ли, вчера дойти до камышей? Водолаз, называется. Два раза нырнул и устал. Товарищ Мандат правду говорит – ничего не найдете с таким вот водолазом.

  - Найде-ем! – протяжно и уверенно произнес дед. – Просто так Мандат сюда не пришел бы. Другие запруды он чего-то не очень жалует. Глянь, вон и Такать со своими советами старается последней затычкой в бочке стать.

  Такать прозвище получил за любовь к словам-паразитам. Говорил он быстро и в каждое предложение вставлял: «Так сказать». Слышалось «Такать»:

  - Петяня! Это – не пожарный рукав, ититвоювдушу, такать.  Держи шланги умно, с мозгой, такать!

  - Всё! Пустили по маршруту! – довольствуясь крупными пузырями, пускаемыми водолазом, констатировал дед. – Теперь ему  влево нужно отсекаться.

  -Влево – не рискнет. Там – глубоко,  метров двадцать девять с половиной.  Скафандер сплюш-шит в медный рубель.

  - Так хорошо же: деньга к деньге и пойдет.

  - Дед, мы медный рубль ищем? – спросил я.
 
  Шею мне основательно заклинило, поэтому я обращался к Гарлуше.

  Услышали все, и наступила тишина, по силе сравнимая с театральной паузой.

  Три объемных пузыря хлопнули слева в воде, выбираясь наружу.  Водолаз  решил рискнуть и прощупать дно на глубине.

  - Тревожный пузырь пошел, - ответил за деда Гарлуша, - ил, наверно, водолаза начал засасывать. Там ведь илу еще метра три , три шестьдесят пять будет.

  - Если не больше, - протянул мне лапу с семечками Вася Сраком, - обоз так утянуло, что бульдозером не выкопать.

  - Какой обоз?

  - Дед говорил, что в 1812 году шаромыги, когда из Москвы бежали, целый обоз награбленного в пруд скинули, - со знанием истории края сказал Гарлуша. – Золота там столько было, что еще одну Ружейную Палату можно открыть в Кремле.

  - Где – там золото? В пруду? – равнодушно уточнил Дядя Балдей. – Этот искусственный водоем я собственноручно организовал в 1964-ом году. Никаких обозов с золотом  не видел.

  - Чего ты брешешь? – откликнулся дед. – Не организовывал, а вновь обустраивал. Пруд еще в 39-ом спустили, но не до конца, потому что секретарь райкома, товарищ Пысый Г.П. по фамилии Неняев здесь случайно партийный билет члена ВКП(б) утопил.

  Билет быстро нашли под мостками, – всем селом искали, - а вот товарища Пысого Г.П., по фамилии Неняев, вроде, как и не пытались. Жена его, мурмулетка, говорила, что всплыл товарищ Пысый Г.П. где-то далеко,  на Индигирке, Яне или Колыме.

  - Значит, французы обоз здесь все-таки схоронили? – не унимался Гарлуша.

  - Какие французы?! – удивился наивности утопленника Дядя Балдей. – У нас, кроме Мамая , иностранцев отродясь не бывало. Шаромыги  по Смоленке отступали – на километров семьсот севернее.

  - А чего мы в таком случае ищем?
 
  -  Вы – не знаю, чего ищете, а мы – Гарлушу, - отмахнулся дед.

  - Так вот же он, Гарлуша, в смысле – я, - обиделся Гарлуша.

  - Ну и что? Нам не интересно, у каких баб ты ночевал. Колхоз заплатил водолазу – пусть теперь он отрабатывает. А ты сиди и не булькай: смотри на зрелище. Тебе, не все ли равно – кого ищут? Главное, хорошо здесь, у водоема, красиво, прохладно. Такого в городе не увидишь, - подмигнул дед мне.

                7.

  Между тем громко и настоятельно тесть требовал Петяню сойти с воздуховодных шлангов. Рядом лежал обессиленный и потерявший дар убеждения Такоть.  Тесть показывал на гладь пруда, которую беспокоили уже лишь столбики мелких пузырьков, похожие на случайные выбросы болотных  газов, стучал по голове Петяни, потом пинал по ногам и снова показывал на гладь пруда.

  Со стороны смотрелось убедительно, но должного эффекта на Петяню не возымело. Петяня стойко переносил нападки. От упорного стука, точно острыми костяшками руки в калитку, голова его тряслась, но команды ногам – сойти с шланга – не давала.

  Петяня притворился бестолковым: поднимал поочередно ноги, но снова  с еще большим остервенением устанавливал их на шланге, словно втаптывал  ядовитую змею глубоко в землю.

   Где-то на глубине, изголодавшийся по кислороду водолаз, набирался мести. Егор Борисович по опыту понимал, что при любом раскладе одному из них живым и невредимым с пруда не уйти.

  - Чего только ради внучки не сделаешь… На что только не подстрекнешь, - задумчиво произнес дед.

  Но я-то понял, на чей счет отнес он слова. «Смотри, мол, какие мы все по пердяковской линии властные и скрытные. Как масонское ложе…

  - Согласно статистике, - прервал мои размышления Васька Сраком, - каждый третий хомо сапиенс является утопленником, относительно выкидышей абортаренных эмбрионов и незаконнорожденных детей.

  - А каждый первый утопленник умирает от того, что не умеет дышать в жидкой среде, - добавил Гарлуша.

  - Так же, как всякий покойник перестает дышать и активно реагировать на жидкую среду, - попытался оставить за собой право последнего слова Васька Сраком.

  - Поэтому особенно почетно утонуть в цистерне со спиртом, - напомнил Гарлуша Ваське кто у них бригадир, и кому на правах старшего по должности дано право делать выводы.  – Сохранишься хорошо, и к телу уважительно отнесутся  перед тем, как зарыть. Не побрезгуют – вылижут, отожмут. По крайней мере, пользу извлекут. А вот какая польза от подводника? Он ведь даже детектив до конца не досмотрит, а досмотрит – все едино не поймет, почему Петяня утопить его хотел.

  - Ревность? – не сдержался я.

  - Тут покруче замес будет! -  предложил свою версию Васька Сраком, с укором наблюдая, как четверо добровольных помощников водолаза за ноги оттаскивали Петяню подальше от шлангов. Тот не сопротивлялся, лишь приподняв голову, зло вглядывался в обидчиков, точно целился в них через раструб рогатки.

  Тащили Петяню быстро, отворачиваясь и зажимая носы от запаха, пробивавшегося сквозь его кирзовые ботинки. Потому след от  тела Петяни на песке вырисовывался пунктирами:  тире- тире-тире, точка-точка-точка, тире-тире-тире.

  - Не жилец,- решил Васька и показал на оставленный Петяней след.

  Я "пропел" след  – так учили в пионерском лагере азбуке Морзе. Получился похоронный марш, но не согласился с Васькой: мог  Петяня таким образом без вмешательства Высших Сил преднамеренно оставить на песке трудно переводимые символические знаки.

  - Может, ты и прав, - задумался Васька, - когда Гарлуша в одиночку внедрял в сельские массы идею о необходимости сексуальной революции, таких следов в районе можно было найти в неограниченном количестве.

  -Да ты скажешь, что деда в лужу посадишь – неограниченное количество! Четыре-пять… десятков, не больше. Но не отрицаю – было трудно, - подтвердил Гарлуша, перебирая и сортируя семечки в лапе Васьки. – Иногда до отчаяния доходило. Думал: брошу все, уйду в монастырь. Но потом совесть начинала допекать: "если не я, то кто? Достойных нет, доверить некому святое дело. Они и в поле-то не научились работать. Из пяти зерен, посаженных в благодатную почву, только одно прорастает. Собирают пшеницы по 7 центнеров с гектара, а отчитываются, что все 35! Куда там – сексуальная революция! Загубят на корню добрые начинания!"

  - И дед?

  -А что дед? Деду я бы доверил. Мне семь школьных работниц  под мостом покоя не дают. Но дед у нас с головой в политику ушел. Это у него возрастное,- высматривая пузыри на воде, признался Гарлуша. – Шесть пузырей – на квадратный метр. Что там подводник, на месте топчется, что ли? Доступ к кислороду обеспечен – гуляй себе на здоровье, русалок щупай по ходу!..

                8.

  Накрыв  пулеметным стрекотом вялотекущую речь Гарлуши, из-за холма вырвался трактор К-700. Прицепом тащилась за ним огромная коряга, и слепила всполохами солнечного света скрученная полоска хромированного железа, нанизанного на  нее.

  В кабине сидел Колька и победно крутил головой.

  Подогнав трактор к компрессору, резко осадил, хлопнул дверцей, точно фанерным листом, Колька спрыгнул на землю и четко отрапортовал:

  -Егор Борисович! Я – того, прибыл, значится!

  - Ты чего  за собой приволок? – возмутился в ответ тесть.

  - Сами же приказали вчера! Вот, с рассвета эту херню и таскаю за собой! – обиделся Колька Душегуб.

  - Я тебе про бампер говорю, - тесть указал на хромированную ленту, скрученную посредине в спираль.

  - А-а! Это? Так я же федеральную трассу пересекал…

  Все нормально, дядя Егор, - спохватился Колька, увидев, как у тестя резко кровью налились глаза, - без жертв, стоячего зацепил на обочине. Тут штрафа-то – рублей на пятьдесят, не больше. Я чуть влево дал, эта хрень крутанулась и цапнула у «Волги» бампер. В машине никого не было.  Они с шофером, наверное, по нижней дороге пошли вас искать. Я думаю, еще не скоро дойдут.

  - Кто? Кто на этот раз?

  - "Из Носа - в рот", ну, то есть Ковыряй, в смысле, Председатель райисполкома… У него же черная «Волга»? Я эту машину не раз видел у Сельсовета. Точно, Ковыряй. Шофер у него еще не садится за руль без гоночных перчаток и сморкается в носовой платок.

  - Разворачивайся и живо дуй отсюда. И чтобы ни я, ни члены Райисполкома  тебя  сегодня не видели! – закричал тесть: - И железяку где-нибудь в лесопосадке зарой!

  - А чего ее зарывать? Сейчас в пруд скину, как обычно. Здесь-то точно никто не найдет.

  Почему-то сделав глубокий поклон, Колька на цыпочках отошел от тестя и негромко позвал:

  - Дядя Балдей, есть работа по твоей части. Надо быстро сделать, пока один гад не увидел.
 
  Вдруг рядом со мной проявился дед. Он привстал, опираясь  на трость, и стал показывать кривым пальцем покалеченной руки на середину пруда. Там пузырилась и закипала вода крутым кипятком.

  - Дерни-ка за трос! Спроси, может чего нашел водолаз, может чего разглядел? – предложил он Куквану: - Глянь, какую активность проявляет.

  - Чего там, в иле  разглядишь? На одном осязании человек работает, - философски вставил Коммунистик. А Коммунистиха дополнила:

  - Прямо не знаю. Водолазу хоть стосвечовую  лампочку  в лоб ввинти, все равно ничего не увидит. Глубоко.  Дэкомпрэссия ведь, все-таки, с какой стороны не погляди.
 
  - Не нагнетайте страстей, - откликнулся Кукван, - без вас знаю, когда и за что дернуть! – и оглянулся на тестя.

  Егор Борисович в это время перекинул свой взгляд с водоема на Кольку и следил, как тот, с помощью местного Кулибина с боем отвоевывал у коряги бампер.


  Обнаружив, что остался бесконтрольным, Кукван незаметно трижды потравил трос.

  Тут же водолаз ответил троекратным тревожным подергиванием.

   Изумленный тем, что страховочный сигнальный трос внезапно ожил и задергался, Кукван стал интенсивно и зло крутить и трясти трос, пытаясь водолазу просигналить, что все в порядке, что это он, Кукван, дернул за трос только из потребности лишний раз убедиться в наличии присутствия  подводника на месте, а теперь, убедившись, « отсигналивает обратно».

  Подводник, и без того страшно напуганный перебоями подачи кислорода, совершил резкий разворот и, видимо, затеял экстренное всплытие.

  Кукван, укоризненно глянув на деда, стал еще интенсивнее дергать трос, будто пытался загладить свою вину и вновь погрузить  водолаза как можно глубже.

  Дед публично кривым пальцем отслеживал по пузырям траекторию всплытия водолаза.

  В это время Колька Душегуб и Дядя Балдей отбили наконец из лап коряги хромированный бампер, который был нанизан на ржавый стержень, вживленный в огромный кусок бетона с коростой розовой эмали сверху.

  Кусок бетона вызвал у сельчан не только подозрение, но и ассоциативную тревогу. В розовый цвет было выкрашено единственное в селе строительное сооружение  - продовольственный магазин.

  Но никто не высказал своих соображений. Даже Клавка-Окунек, опознав на железных иглах бетонного ежа бабушкин утюг и чугунную станину от швейной машинки «Зингер», не возмутилась громогласно. Только еще больше глаза у нее легли на щеки и вздулся зоб на горле, как у «птицы мира» в момент брачных танцев.

  С двумя подоспевшими помощниками – Наоборотом и Десантником -  вчетвером они широко качнули бампер с прилипшей к нему снедью и, швырнув, проводили зачарованным взглядом станину, утюг, розовый кусок бетона и прочую мелочевку, отвоеванную у коряги.
  Очень плавно и красиво полетела авангардистская конструкция в пруд, в сравнении с резко и неосторожно высунувшейся из воды башки в медном тазе водолаза.

  Что всегда получалось – это бить точно по мишени, когда об этом не просят.

  Не успел еще водолаз  вглядеться  в озабоченные лица зрителей и догадаться, что вновь с ними увидится еще не скоро, как молниеносная тень пронеслась в безоблачном небе, опустилась на макушку его и с грохотом медного таза растеклась непроглядной теменью.

  - Не мало? – испуганно отметил точное попадание товарищ Мандат.
  Покореженный скафандр буйком качался в середине водоема и нагнетал вокруг себя мелкие волны.

  - По тому ,как быстро сносит к другому берегу, можно предположить, что ему хватило, - определил Петяня  задумчиво, но без иронии. Он сомневался, какой лучше всего в данной ситуации применить закон для вычисления нанесенного ущерба  - Архимеда, Ньютона или Энштейна? Смирившись было с неизбежностью разоблачения, он  снова ощутил прилив оптимизма и уверовал в свою безнаказанность.

  В полной тишине и почтении все присутствующие проводили  взглядами водолаза на его рабочее место.

  И в те сакральные минуты, когда водолаз аккуратно ложился правым боком на дно, из-за холма обнародовали себя три фигуры.

                9.

  До секунды выверенные действия Дяди Балдея, Кольки Душегуба, Наоборота и Десантника, в результате легли перед тремя представителями районной Власти  картиной полного согласия и взаимопонимания сельчан - на фоне девственной глади водоема. Ни намека, ни зацепки, ни тревожного взгляда или суетливого неосторожного жеста – ничего не могло вызвать подозрений у опытного и дотошного Председателя Райисполкома Ковыряя.

  Тесть, сидя на кнехте, продолжал плавно дирижировать  группой колхозников, умиленных своим исполнительским искусством.

  Также монотонно Кукван травил стальной страховочный трос.  Клавка Окунек еще не пришла в себя после внезапного приступа "базетки". Выкатившиеся далеко за пределы лица ее глаза   могли отражать все, что угодно, кроме  правды. Правда была страшнее ее болезни.

  Колька Душегуб   с Дядей Балдеем, Десантником и  Наоборотом, встав полукругом, задумчиво всматривались в перспективу колосящейся нивы, где блуждал одинокий комбайн в скучной погоне за эфемерным урожаем.
 
  Лошадь так же, как полчаса назад, удрученно набивала круги, вращая шкворень нагнетателя воздуха самодельного компрессора.
  Пузыри всплывали равномерно и правильно, соответственно второму приложению к инструкции пользователя водолазными принадлежностями.

  Основную публику и все остальное Ковыряй не стал осматривать, но у тестя спросил строго:

  - Каковы результаты выше обозначенного мероприятия?  Доложите мне и Председателю Ревизионной Комиссии, товарищу Подщекиной.

  - Гля, бля! Сиповка уже и товарищем Подщекиной стала! – с места откликнулся искренним удивлением Петяня.

  Сиповка, то есть товарищ Подщекина, захлопнула амбарную книгу, приготовленную  для описания и детального освидетельствования предметов, обнаруженных водолазом, и обиженно обратилась к Ковыряю:  - Я в таком регистре и при такой хамской роже разговаривать не желаю, а работать – тем более.

- Уймите ваших аграриев! – тут же предложил Ковыряй тестю.

  Егор Борисович показал кулак Петяне.

  Петяня выразительно посмотрел на товарища Мандата. Товарищ Мандат поерзал старческим задом и сказал:

  - Ничего не нашли ешшо,.. из того, чего  не найти вообше. Для товарища Подшекиной работы, покамест, нету.

  -  Я должен был сказать. Это мои слова! – перевел кулак на товарища Мандата тесть: - А ваше дело – не оскорблять представителей районной Власти, какой бы она Сиповкой не была.

  Коммунистиха, которая по  собственному  мнению  должна была давно  занимать место Сиповки в районной Ревизионной Комиссии,   Коммунистиха, чье сердце  заходилось кровью от зависти при взгляде на разодетую, холеную, расфуфыренную доярку, зло крикнула, сорвавшись на фальцет:

  - Знаем, какие корыстные цели вы тут преследуете!

  - Какие? – за всех поинтересовался водитель  Ковыряя.

  - Корыстные! – еще раз фальцетом уточнила Коммунистиха.

  Возник  ожидаемый едкий шепоток, который грозил быстро перерасти в гомон.
  Ковыряй высоко поднял руку, прося тишины и спокойствия у народа, что делать в данной ситуации не следовало – лошадь тут же встала, безропотно подчинившись сигналу; шкворень перестал скрипеть , и с легкой руки Председателя райисполкома шланги подачи воздуха сиротливо склонились к земле.

  Присутствующие сделали вид, что не обратили внимания на лошадь, а будто завороженно внимали Ковыряю.

  - Товарищи! – убедительно прокричал тот: - Из года в год мы собираемся на этой площадке! Случается, что не по одному разу! Повод всегда разный, а причинно-следственная связь - одна! И вы должны были давно к этому привыкнуть!  Я понимаю, что ваши нервы на исходе, а недра нашего пруда неисчерпаемы!...

  - Нашего,- поправил Дядя Балдей Ковыряя, - нашего пруда.

  - Я и говорю – нашего! – уперся Ковыряй.

  - Не вашего, а нашего пруда, - начал злиться Дядя Балдей: - Кто его сделал, тот из него и черпает.

  - Здесь все принадлежит нашей любимой партии! И мы, коммунисты, не позволим мелким собственникам  рассуждать в таком регистре! – поддержала Ковыряя Председатель Ревизионной Комиссии Подщекина.

  Ковыряй сделал вид, что не расслышал ни Дядю Балдея, ни Сиповку. Заострять внимание на  антисоветские высказывания местного Кулибина – себе дороже могло стать, а повторять избитые истины Сиповки -  не было времени.

  Ковыряй продолжил:

  - Виновник этого, с позволения сказать, торжества всем нам хорошо известен, но не будем тыкать в него пальцем. Еще в 1956 году он, коммунист, товарищ Килин на районной отчетно-выборной конференции легкомысленно предъявил партии и народу план по возрождению села в виде перечня ценностей, спрятанных когда-то на дне нашего пруда. Вот копия оригинала! – Ковыряй своевременно поднял высоко руку, по которой рулоном туалетной бумаги скатился список ценностей, составленный когда-то дедом.

  Лошадь  с печальной обреченностью отозвалась на сигнал: дрогнула всем телом и пошла как-то боком, целясь в обидчика копытом задней правой ноги. Вера ее в повторную отмашку  была очень слаба.

  - Больше скажу, - не обращая внимания на кобылу продолжил  Ковыряй, - список ценностей постоянно пополняется, но  некоторые предметы вызывают сомнение. Вот, например, пожарная машина на базе Супер МАЗа. Анатолий (Петяня) утверждает, что машину случайно утопил в позапрошлом году, когда  при тушении коровника производил забор воды из пруда.

   У нас есть сведения, что возгорание коровника произошло тремя днями раньше, а пожарную машину гражданин, подчеркиваю, гражданин Анатолий по прозвищу Петяня продал в соседнюю область под видом списанной военной техники из войсковой части, обозначенной у нас, как «Дикая дивизия».

  - Под этим регистром нам была предоставлена шефская помощь, - свернув губы трубочкой, сказала Сиповка.

  - Утопил я ее, - как-то неубедительно раскаялся Петяня.

  - А свидетели были? – спросил Ковыряй.

  - Без свидетелей топил ее, родимую.

  - В таком случае у меня к вам два конкретных «почему»?

  Первое: почему водолазы третий год не могут обнаружить машину? Это ведь ни какой-нибудь поддон силикатного кирпича? Правильно я говорю, товарищ Адольф? – пырнул Фюлера Председатель Райисполкома.

  Второе: почему пожарный рукав от машины обнаружен в подвале подсобного помещения того самого коровника, который сгорел за три дня до исчезновения пожарной машины? – Ковыряй победно оглядел присутствующих.

  - На ваши коварные вопросы я могу ответить легко одним словом: « не знаю»! Не знаю, и все тут, баста. И доказывайте сами – почему, да как. Посягайте, пожалуйста, на мою презумпцию невиновности, - впервые Петяня дал вполне логичный ответ: - Но я не такой простой, как вы думаете. Я скажу так: виноваты водолазы – не там ищут. Ну, а пожарный рукав – дался он вам?!   Спрятал я.  В этом сознаюсь. Спрятал – до лучших времен. Думал, скоро наши придут.

  - Ваши? – не понял Ковыряй.

  - Петяня все ждет возвращения Тамерлана ли, Мамая ли, Мао Дзе Дуна ли - презрительно фыркнула Подщекина, - потому что вследствие регулярных ночных алкогольных вливаний у него по утрам образуется лицо, с которым легко можно затеряться среди полутора миллиардного населения Китая.

  Лошадь приостановила свой печальный ход, вскинула голову, прицелилась, но прикинув в уме расстояние до Председателя, вдруг передумала,  разочарованно фыркнула в одном регистре с Сиповкой и двинулась дальше нарезать круги.

  - И что, при Тамерлане лучше жилось? – задал провокационный вопрос Ковыряй.

  - Лучше, - уверенно сказал Петяня, - потому что свидетелей не осталось! И при его правлении склады с боеприпасами не взрывались в соседнем районе. При том, у них там взрывались, а у нас уровень воды в пруду поднялся на полметра. Странная взаимосвязь! Я точно знаю, что в таком количестве снарядам  сто километров от места взрыва не преодолеть. Ну, десять-двадцать -  я еще понимаю. А здесь, в пруду, тыщи вагонов.

  - Ты хватил, пацан, тыщи! – возмутился товарищ Мандат. -  Сто, наверное, не больше?

  - Мною сделан точный математический расчет, - решил всем утереть нос Петяня:  - Помните, трактор СТЗ вальнулся с обрыва? Уровень воды в пруду на сколько  высоко поднялся? На ноль целых ноль десятых. Я измерял. А  ПАЗик – автобус утопили? (Это еще было при Ваньке – Барабанщике,Первом Секретаре Обкома). Картина – на том же уровне. Не –ет, тыща – это точно! Снарядами и арективными ракетами завалили мою красную пожарную «мохнатку» - хрен теперь ее нащупаешь в мутной воде…

  На этой мажорной ноте все непроизвольно глянули  в центр пруда. Пузыри всплывали обнадеживающе: там, на глубине, еще теплилась жизнь.

                10.

  Очень трогательное зрелище: граждане помнили, граждане уважали, граждане в любую минуту готовы были начать скорбеть.
 
  Селу никогда не везло ни с водолазами, ни с купальщиками.  Тонули, сволочи, геройски те и другие так часто, что сельские мужики натерли   мозолистые пузыри на затылках,  сдергивая с головы картузы при каждом печальном известии.

  А бабы – те хитрее. Они даже спать ложились, не снимая с головы платка. Поэтому лысых женщин в селе практически не было.

  Вносило тревогу  руководству сельского совета то обстоятельство, что военком области умышленно и планомерно, уничтожая генофонд села, отправлял  лучших представителей призывного возраста отбывать почетную обязанность в ряды Военно-Морского Флота.

  Те ребята, которые не дали себя утопить за время прохождения службы, в  село возвращались, как правило, матерыми подводниками  - даже трезвыми они уже не боялись водоемов.


  Рассказывали, что лет тридцать назад в порыве храбрости, нагнетенной литром самогона, Колька-Срань Морозная ездил за двадцать километров к единственному на всю округу Водяному на крутую разборку – так,поглумиться маленько, привет от Нептуна передать, да вспомнить друзей, с которыми служил в рядах ВМФ.

  Возил Кольку к водяному Дядя Балдей, поэтому подробности встречи двух подводников были известны всему селу.

  Там, в засаде, дождавшись полуночи, Колька с крутого откоса оглоушил продолжительным журчанием и отравил своей мочой большую часть девственного озера. (Дядя Балдей видел собственными глазами, как несколько лисиц с пучками травы в пасти кинулись тут же в кислотную взвесь, чтобы избавиться от блох и других насекомых).

 После чего Колька  помчался по берегу к противоположной  пологой части  водоема, на ходу заправляясь и выкрикивая пионерскую речевку:
 
                - Раз, два, три, четыре, пять:
                Мы готовы обоссать
                Водяного, лешего,
                Конного и пешего.

  Дядя Балдей едва за ним поспевал.

  На противоположном берегу в позе Лотоса сидел мужичок не высокого роста с густой растительностью на теле, нисколько не уступавшей кудрявым дебрям на животе и спине Гарлуши.

  Мужичок грустно глядел на воду и повторял одну фразу, сакраментальную для всего прогрессивного человечества: - Ждите отстоя пены,… ждите отстоя пены.

 «И правда, - рассказывал Дядя Балдей, - пахло там пивом и водорослями».

  Затем состоялся  с водяным живой диалог.

  - Ага! Обессилила, нечисть поганая! – подбадривал себя Колька:  - Ну-ка, вставай! Биться я пришел!

  - Обо что? – грустно спрашивал Водяной.

  - Обо все! С тобой биться будем – за землю русскую, за молодцев и красных девиц, загубленных во цвете лет, за всех невинно пострадавших!

  - Меня увольте! Сами уж как-нибудь постарайтесь, - не оборачиваясь, и с той же грустью в голосе отвечал Водяной.

  - Не желаешь биться, тля болотная? А придется! Заставим! Я тебе это как матрос, как опытный подводник заявляю! – разогревал себя Колька.

  - У вас здесь субмарина затонула, что ли? Так я не при делах. Ныряйте, стучитесь, бейтесь головой о корпус, может быть, еще вам и откроют? – нарывался на драку Водяной.

  - Так ты, хрен моченый, еще и лодку утопил? Он лодку с молодыми ребятами утопил! – кидался к Дяде Балдею Колька-Срань Морозная, чтобы тот своевременно осадил и не дал возможности разгоряченному подводнику нанести тяжкие повреждения болотной нечисти.


  Два не совсем объяснимых обстоятельства подстрекали Дядю Балдея к немедленному урегулированию конфликта.

  Первое: рыбацкие снасти, сваленные в кучу возле палатки, болотные сапоги, сохнувшие возле костра. «Ну, для чего Водяному нужны болотные сапоги?» - хоть был и пьяным, но трезво мыслил Дядя Балдей.

  Второе: водяной на берегу был не один. Дядя Балдей кожей ощущал чей-то тяжелый, гонявший по телу крупные мурашки, взгляд. Глянул вправо, а там, в ветках ивы, то ли глаза, то ли блесны холодными металлическими отблесками луны нагоняли страх и сводили у Дяди Балдея глаза в кучку.

  Так что, единственно правильное решение в урегулировании конфликта Дядя Балдей принимал уже на бегу, догоняя Кольку, который мчался быстрее велосипеда, но сильно припадал на правую, слава богу, не толчковую ногу.

  - Ты почему, Колька, задал стрекача? Глаза в кустах увидел? – позже, при разборе полетов домогался Дядя Балдей.

  - Водяной в меня выстрелил из подводного ружья! Что мне, целоваться после этого с ним, что ли? – оправдывался Колька. – Никого я не испугался. А побежал оттуда  в целях самообороны.

  - Понятно. Только объясни, почему гарпун в заднице у тебя застрял?

  - Я, это, сильно изворачивался - подводник  ведь, реакция-то – будь здоров! Любой позавидует!

  С небольшими расхождениями, но факт существования водяного двумя подводниками был подтвержден.  Ранее, при не менее загадочных обстоятельствах встречались с Водяным и другие официальные лица села, в чьи пересказы о встречах с коварным существом не имели права  не верить рядовые колхозники.

                11.
 
  А уж с русалками дело имел каждый уважающий себя работник агропромышленного комплекса.

  Я видел на плече деда тату русалки с загнутым игриво хвостом вместо ног и, особенно обеспокоившей меня  выколотым под русалкой признанием: «Не забуду мать родную».

  На мой  прямой вопрос о степени родства и правдивости данного тату, дед уклончиво ответил:

  - Молодой был, глупый. На самом деле, русалки выглядят иначе.

  - Какой же из тебя, дед, охотник за русалками? Ты воды боишься больше, чем огня!

  - Но рыбу люблю больше, чем баранину. И это – не случайно, - определил мне дальнейшие цели и задачи еще в первую нашу встречу дед. И я потом целый год пристально изучал повадки жены, регулярно осматривал постельное белье, опасаясь обнаружить на нем  рыбную чешую или  пятна рыбьего жира.

               

  Иной мир, иные нравы людей, ставшими вдруг родными, их жгучая тяга к воде – и не только с похмелья – внесли полную сумятицу о правильной и спокойной жизни на селе.

  Здесь я быстро приучил свой желудок не отторгать  крепкие напитки, а мозг  - не пьянеть от крепкой правды, больше похожей на фантастический триллер, профессионально озвученный женской половиной села.

  Природу поведения сельских баб невозможно разгадать без бутылки, как и с бутылкой можно лишь глубоко задуматься, а потом плюнуть и уснуть, заморозив на лице гримасу ужаса от  ожидания страшных и болезненных последствий, к которым приведут попытки сельских мужиков разобраться в природе поведения их жен.

  Одна категория баб в селе, с короткими перерывами на обед и сон, выла и выла во весь голос на все село, вынося напрочь мозг не только своим мужьям, но также детям, домашнему скоту и соседям.

  Другая – шипела, трещала погремушкой и жалила публично, но так больно, что мужику проще было самому выть с перерывами  на обед и сон.

  Третья – находила более изощренные, но не менее надежные способы доведения своих мужей до суицида.

  Однако все бабы действовали по одному и тому же схематическому плану – едва успев выйти замуж, сразу же начинали мстить мужикам, будто месть и была главной целью их замужества.

  Издавна на все село имелась в нетленном наличии  женская коса из искусственного волоса, оставленная в наследие Сонькой Балбеткой, как переходящее Красное Знамя,  еще до времен Октябрьского переворота. Девки ловко эту косу использовали для завлечения местных парней во время их полового созревания.

  Едва юный сельский кобель успевал положить глаз на красную девицу, как та за несколько дней умудрялась отрастить волосы до пят и, игриво заплетая и теребя по вечерам косу на завалинке, легко поднимала ценовую планку себестоимости до уровня платы, установленной ЗАГСом -  за регистрацию.
 
  В недавнее время  мужику всего за два рубля с копейками можно было приобрести в ЗАГСе посудомоечную, стиральную, гладильную машину, пылесос, многофункциональный комбайн в одном лице, да еще украшенную длинной пегой косой.
 
  Дураков было мало – отказывались редко. Даже, когда под утро, после свадебного застолья молодая жена  отстегивала косу и торжественно передавала ее обратно  в хранилище -  наследный сундук Соньки Балбетки.

  Разумеется, не все выдерживали. Открывшийся натурализм так неожиданно и беспощадно бил по воспитанному в нем с детства чувству к прекрасному, что мужик, дабы забыться, уходил в глубокий запой. Иногда – пожизненно. Но из-за крестьянской прижимистости  оставлять многофункциональную машину не желал, хотя на ее содержание и амортизацию средств расходовал значительно больше, чем ему удавалось заработать и украсть в колхозе. 

 Приходилось расплачиваться не только нервными клетками и личной свободой. Вся личная собственность мужика по неписаному закону переходила в руки жены. Да и весь мужик становился собственностью супруги – в обмен на ее товарный знак, который, собственно, мало кого мог заинтересовать  среди таких же «удачливых» обладателей многофункциональных машин.

 - Все в этом грешном мире решает баба. Бабы, как паучихи. Ты к ним с лаской, а они тебя сперва нежно опутают паутиной, ужалят, если сильно начнешь сопротивляться, а потом через член начнут высасывать тебе мозги, пока ты не высохнешь и не превратишься в мумию. Главное, ты все видишь, понимаешь, а сопротивляться не можешь. Висишь, опутанный паутиной, подставляешь ей то свой зад, то свой перед и ждешь, когда  смертушка придет, - исповедовался Дядя Балдей в разговоре на тему: «Почему он не женился в четвертый раз?»

  Тонкое чутье, переданное по наследству и знания о классовой борьбе, полученные в средней образовательной школе, вынудили сельскую бабу признать, что наилучшая форма правления в нашей стране – матриархальная диктатура, а мужской либеральный пофигизм – благодатная среда, которой питается диктатура.

  Зачем нужны женщине какие-то права, если она и так во всем права, а если в чем-то и не права, то матриархальная диктатура быстро определит степень неправоты мужицкого либерализма.

  Мужик пьет, потому что баба бьет.
  Бросил пить – баба начинает выть.
  Снова пьет – баба воет, но бьет.
  Пить и не бить, что быть и не выть.
   
  С косой я, конечно, хватил  лишку. Не  всякой девице в селе было дозволено пользоваться косой в корыстных целях. Она доставалась  ударницам и особо отличившимся особам в боях за замужество и за мужество, проявленное в боях за замужество.

  Водились в селе и такие девицы,  которые на  страх и риск быть заподозренными в родстве  с русалками, отращивали свои волосы: крепкие, водостойкие, длиной – до копчика.

               
                Чума – гарантия здоровья.
                1.

  Тридцать лет назад Коммунистиха почти убедила правление колхоза в том, что она была первой красавицей всего района. А район включал в себя десяток деревень, три села и районный центр городского типа.

  Правление колхоза, в свою очередь, убедило Гену Кособрылку,-  который в то время еще не был Коммунистиком, -  что только он в силах обуздать неуемную красоту и буйный нрав сельской горлопанки и, таким образом, привнести хоть  какой-то вклад, хоть какую-то мизерную пользу в «дело Ленина», вечно живое и пока еще побеждающее.

  Гена подчинился воле большинства.

  По обычаю, после свадьбы, потаскал Коммунистиху за косу, сам отстегнул ее, разглядел жену, напился  и через две недели, не приходя в сознание оступился на лестнице сеновала и с трехметровой высоты наконец обуздал молодуху.

  Дочку делали наспех, но шуму было не так много, как об этом после свидетельствовали соседи:

«Ведра гремели, звенели литовки и лопаты, бурильная установка работала в полную силу и сваи трещали от мерных ударов на стройплощадке».

  На самом деле Гена в глубоком обмороке и потустороннем сознании стыдливо представлял, что он занимается скотоложством, поскольку при падении сильно ударился головой о круп коровы, но  не нарушил ее привычной позы во время дойки.

  А Коммунистиха  в то время, доившая корову, живо представила, как молодой муж перепутал ее с крупно-рогатой скотиной. Ощущения оказались непривычными и не радостными.

  Из создавшегося триумвирата только корова, пожалуй, была близка к оргазму. Она громко дышала и просила хозяйку на немом языке танца о сверхскоростном темпе дойки, притоптывая и потряхивая довольной мордой, будто требовала: «Порви мне вымя! Нет, порви меня всю!»

  Скоро Коммунистик отлепился и отпал, словно высохшая мозоль, но долго еще продолжал биться в конвульсиях, бездарно распыляя  энергию в пустоту.

  А Коммунистиха, потрясенная вероломным нападением, оставила под коровой ведро, впервые заполненное до краев в вечерней дойке, и пошла в дом. Думы ее были суровые, а предчувствие подсказывало, что такие молниеносные обуздания ни удовольствия, ни радости избавления от возрастных угрей ей не принесут. Что уж говорить о зачатии и будущих детях?

  Вот и весь шум, услышанный соседями. А через девять месяцев родилась дочь. И не надо было доказывать биологическое отцовство Гены, потому что сверху –вниз, по пояс, девочка была - вылитая Коммунистик.

  Даже дед Пердяк,  впервые увидев этого ребенка , полностью подтвердил ее схожесть с Коммунистиком. А потом не сдержался и похвалил.

  - Я словно на выставке художника Пабло Пикассо побывал. Твоя дочь будто с картины "Герника" сошла. Ну, прямо вылитая "Герника".

  Так с малолетства и прилипло прозвище Герника к подруге моей жены.

 
  К тридцати годам Герника отрастила волосы до копчика и со спины стала очень походить на русалку.

  Но жена, то ли из ревности, то ли из вредности, по привычке и врожденному кастовому величию, утверждала, что со спины Герника похожа на человека, а вот в анфас она – вылитая русалка.

  Я говорил жене:

  - Наверно выгодно иметь такую подругу в светлое время суток. На ее фоне и Зубаха выглядит писаной красавицей.

  Ясен пень, красивые дети рождаются в страсти и любви. Герника родилась от отчаяния и несбыточной мечты  Коммунистика – убить свою жену с особой жестокостью.

  Попытку обуздания Коммунистик повторил через восемь лет. Тоже – при необычном стечении обстоятельств.

  Герника родилась от отчаяния и несбыточной мечты Коммунистика – убить свою жену с особой жестокостью.

  Попытку Коммунистик повторил через восемь лет и, тоже – при странном стечении обстоятельств.

  Он тогда узнал новое слово –пацифист, и в неустанной борьбе за мир во всем сельском мире мечтал, чтобы селяне наградили его этим громким прозвищем.


  Как-то вечером, возвращались домой из продмага по центральной улице.

  В левой руке Коммунистиха свободно несла авоську, набитую тремя буханками хлеба, пачкой сахара,  трехлитровой банкой растительного масла, десятью банками сельди в собственном соку, кульком конфет «Дунькина радость» и кругом колбасы «Собачья радость», а правой рукой подбирала с обочины дороги куски ПГС и швыряла в спину мужа, сопровождая каждый бросок привычным напутствием:

- Шевелись, скотина! Чего понурил голову, козел?! Веселей переставляй копыта, баран! Опять нажрался,  свинья?! Идет, трясется, как верблюд  двугорбый. Бу-бу-бу – чем не доволен, хорек?! Иди, давай, не оглядывайся, Пегас безрогий! Знаю я твою собачью натуру – нажраться, да под забором поваляться! У-у, ебимот членистоногий!

  Но вдруг швырнула в него чуть сильнее булыжником, чем могла бы швырнуть баба, изголодавшаяся за восемь лет по мужику. Ну, вообще-то, так себе швырнула: не зло. Какой-никакой, а  мужик-то свой...

  И надо же, именно от этого булыжника ловко увернуться Коммунистику! Словно спиной разглядел – прыг в сторону!

  Булыжник еще метров десять пролетел и упал в высокую траву под откосом. А оттуда кто-то оглоушил неожиданным детским вскриком, потом, слабеющим голоском, послал всех к ****ой матери и стих, должно быть, навсегда.

  - Ну, что, раскрутилась, кобыла, по сто второй?! – вытянув шею и пытаясь разглядеть в кустах жертву, констатировал довольный Коммунистик: - Прибила пацана камушком. Корячится теперь тебе пятнаха строгого режима. Виновата – понесешь наказание!

  - Почему вдруг я виновата? – подивилась наивности мужа Коммунистиха, тоже стараясь разглядеть в траве детский трупик. – На хрена было отпрыгивать? Если бы ты не увернулся умышленно, никого бы и не пришибло. Ты виноват – тебе и сидеть в тюрьме.

  - Не вижу логики! – слабо возмутился Коммунистик, чуя какой-то подвох: - Ты убила, а я – сиди? Так выходит?

  - Не видишь, потому что не туда смотришь. Вдруг это – не наш, не местный? Вдруг это – цыганенок? Вон, у них табор - в километре. Наши дети в такое время по кустам не прячутся, а дома сидят, в «дурака» режутся с дедами.

  Коммунистик женскую логику не любил, а логику жены вообще терпеть не мог   только потому, что она у нее была, а не трезвому мужику противостоять этой логике представлялось делом невозможным.

  - Какой бы цыган не был, но ведь – человек, все-таки, ребенок, - неуверенно пролепетал он, предвидя, как бесцеремонно будет раздавлен этой самой женской логикой.

  - Кто спорит? – хитро согласилась жена. – Хоть не мытый, хоть не чесаный, а все равно – ребенок. Отвечать придется: ни тебе, так обоим нам. Жаль, Герника сиротой останется. В детдом ее сдадут. По ночам будет она вскакивать, ручонки детские тянуть к окошку и кричать: «Мама, мама, за что тебя папанька в тюрьму упрятал?..

  - На жалость давишь?

  - Куда там? Где у тебя жалость? В каких штанах доживать осталась эта самая жалость?

  У Коммунистика, который по утрам, едва разлепив глаза, твердил как молитву: «Задолбала меня эта жизнь, скорее бы сдохнуть!», и у которого, кроме похмельного отвращения к реальности, других пацифистских чувств не возникало, вдруг  что-то живое и очень болезненное внутри шевельнулось, отдалось уколом в сердце, прополоскало мозги адреналином и разбудило в нем человека разумного.

  Еще остаточным явлением давили мысли Вселенского масштаба: о каких-то свободных радикалах, образующихся при правильном питании; о  евреях, которые должны  попросить у него прощения за то, что натворили в 17-ом; об Исламе вообще и о баранах – в частности, которых приносят в жертву за то, что они в Австралии пропердели озоновый слой,.. но уже трезвый расчет и крестьянская смекалка сверкнули  усиленными  разрядами в нейронных связях головного мозга:

  - Снимай трусы! Есть идея! – приказал он жене.

  - С ума сошел? – сразу разгадала агрессивные намерения мужа Коммунистиха. – У меня там все давно заросло и комком к заднице присохло. Хотя бы – пять лет назад, когда Фаллопиевы трубы еще гудели, как Домский орган под исполнительским давлением Гарри Гродберга или Хельмута Вальхи? Тогда я поняла бы, тогда я поприветствовала бы!  (Блин, культурная какая!)

  - Будем препираться? Не до жеманства сейчас. Кокетничать станешь потом, а сейчас надо действовать быстро и решительно. С цыганами я договорюсь – чтоб не писали заявления и не заводили дело по факту убийства. Я им расписку дам: когда родишь, компенсируем им нашим пацаном – и проблема закрыта, - поделился Коммунистик первой трезвой идеей  с женой.

 - А вдруг снова девчонка получится? – высказала сомнение Коммунистиха: - Оставим у себя?

 - Опять бабская жадность душит? Тебе – лишь бы чего-нибудь урвать!

 - Ладно, успокойся! Уже трусы снимаю... Но расписку цыганам без меня не давай. Тебя, осла лопоухого, обязательно обведут вокруг пальца. Я знаю это точно. Чует мое сердце – чем чреваты эти игры. Еще и коленками во что-то мягкое уперлась.. Ну, давай, начинай ласкать, что ли, пацифист отчаянный? Будем внедрять сына Вовку.


  Ведра опять гремели, звенели литовки и лопаты, бурильная установка  билась в полную силу и сваи трещали под  ударами.

  Собаки от страха выли на луну, а Колькин отец, перепутав ночь с утром, прицепил родовую, наследную корягу к трактору «Беларусь» и отправился трудовыми подвигами досрочно выполнять планы очередной пятилетки.

  В нелегких условиях проходило повторное обуздание Коммунистихи. В таких нелегких, что цыганенок, видимо, не вынес шумовой атаки, оглох, ослеп и отполз помирать куда-то  в сторону. Но в какую сторону  – никто до сих пор не знает, потому что нигде цыганенка не нашли.

  Зато Дядя Балдей в мельчайших подробностях пересказывал  историю повторного обуздания Коммунистихи.
 
  А узнал он ее от Чумы – главврача сельской больницы.

  Откуда Чума мог знать эту историю – существовало несколько версий.
  Я склонен был придерживаться версии деда. Хоть он в своих рассуждениях и опирался на косвенные улики, но – какие веские! Они нисколько не уступали прямым.

                2.

  - В результате ссоры коммунистических кликуш, обычно страдают беспартийные тихушники, - размышляя, дед чертил кривым пальцем в воздухе невидимые схемы: - Ссорятся взрослые – страдают дети. Страдают взрослые – потешаются дети. Таков Всемирный закон тяготения противоположностей: плюс – к минусу, мужик – к бабе, конь – к овсу, сметана – в борщ, льготы – начальникам, советским самолетам – удачное приземление. А в результате  образуется страшная, вонючая, фекальная энергия, которая может убить, нанести увечья, удушить и на всю жизнь оставить калекой.

  Шишку на лбу у Чумы видел? Это ему прилетело в 10-летнем возрасте. А он на три года старше твоей жены, то есть моей внучки, Это что значит? -  требовал дед от меня расшифровки его невидимых схем.

  - Это значит, что надо вычесть из года рождения жены еще три года, и мы получим в знаменателе год рождения Чумы, - изводил я деда простыми арифметическими действиями и свои мозги, не приспособленные к точным наукам. – А потом четырехзначное число превратим в двухзначное, путем сложения каждого числа, два последних в знаменателе тоже сложим и получим единое точное значение - от одного до девяти.

  - Зачем?

  - Как – зачем?  Пифагор так делал! Линия чисел называется, и все такое… Можно, конечно, еще над трансфинитными числами покуражиться, но на эзотерическом учении Пифагора это никак не отразится.

  - Хорошо, убедил: мусора у тебя в башке больше, чем на городской свалке, - продолжал кривым пальцем дед ковырять воздух: - Попробуем намекнуть проще: Чума после той истории с коммунистическим дуэтом резко, почти в одночасье,  изменился. За крысами стал гоняться, какие-то лабораторные опыты над ними проводить. Потом, вообще, в медицинский институт поступил, потом в село вернулся.

  - В общем, представлял реальную угрозу селу, - помог я деду еще значительнее упростить намеки.

  - Ну да, ну да. До тебя вот за внучкой ухлестывал, - дед косился на меня, бесполезно ожидая бурной ответной реакции.

  «Провокация не должна иметь право на шикарную жизнь, - думал я, - но Чуме при случае не мешает постучать ладонью по лысой макушке.

                3.

  Вообще-то,Чума обязан был присутствовать еще при экипировке и при  погружении водолаза в водоем – на случай экстренной медицинской помощи, или, чтобы официально зафиксировать  внезапную смерть от удушья – как сказано в инструкции по добровольному погружению подводника в жидкую среду.

  Но Чуму, как обычно, задержали срочные дела, не уступавшие по значимости подписанию акта об изъятия утопленника из пруда.
 
  Отправив вместо себя медицинскую сестру, - мастера внутримышечных инъекций,  Антонину Васильевну, а в миру   просто -  Тоня-Сверловщица,  – Чума занялся неотложными делами.
 
  Дал корму ондатрам;  выгнал со двора кур бесноваться на соседнем картофельном поле; перечитал главу о выделке шкур из 1-го тома «Словаря домохозяйки»; долго взвешивал в руках скальпель и охотничий нож, не решаясь отдать предпочтение ни одному из орудий производства; вспомнил, что еще не завтракал и сразу втянулся в глубокие раздумья о необходимости иметь в хозяйстве какую-нибудь жену.

  Думал основательно, пока не разбудила почтальонша Тля-Патля и  стала совать ему в нос свой гнойный палец.


  Тля-Патля была идеальной больной. Говорила она быстро, много и с удовольствием, но речь ее понять не мог никто по той причине, что предшественник Чумы своевременно не разрезал ей уздечку под языком. А не надрезал он уздечку по той причине, что Тля-Патля уже в годовалом возрасте говорила быстро, много и с удовольствием.

  Чума тоже не стал нарушать традиций.
 
  Хотя операция представлялась не сложной, но Чума  предполагал, что последствия  могли оказаться просто ужасными, сравнимыми с ядерным взрывом – Тля-Патля знала о жизни села буквально все. Но только – буквально. Буквы (фонемы0  осыпались у нее с кончика языка, не желая превращаться в членораздельную речь.

  По доброте душевной Чума не стал отчитывать Тля-Патлю за то, что та нарушила нормы и правила поведения захворавшего колхозника – не записалась на прием, а вломилась к нему в дом со своей болячкой.

  Почти без подготовки Чума приступил к изучению фиолетового пузыря на пальце больной и скоро пришел к мысли, что не доверит Тля-Патле приготовление ему завтрака .

  Тля-Патля уходить не собиралась: сидела на краю оттоманки и скулила, указывая пальцем в потолок.

  Пришлось Чуме практиковать на дому.

  Он вышел во двор, промокнул большим пальцем свежий гусиный помет, понюхал, сравнивая его с запахом мази Вишневского  и, оставшись довольным, на обратном пути подобрал, закатившуюся под  клетку с ондатрой, какую-то безразмерную таблетку.

  Потом, в затянувшихся раздумьях о завтраке, протянул Тля-Патле обе руки, предоставив ей самой право  выбора – что класть в рот  в первую очередь.
  Тля-Патля выбрала таблетку.

  - Под язык, - приговорил Чума и, лукаво поглядывая, как она справится с непосильной задачей, обложил фиолетовый пузырь гусиным пометом, наложил марлевую повязку, из остатков скрутил хомут и кинул ей на шею.

  - Тля поть, - сказала почтальонша и просунула руку в хомут.

  - И тебе – не хворать, - пожелал вслед ей Чума и снова преступил к неотложным делам, не уступавшим по значимости государственным.

  "Наследие" Чуме досталось тяжелое.

  Несмотря на то, что в селе отстроили трехэтажный корпус еще при Советской Власти,  обеспечили клинику современным оборудованием и медикаментами, численность больных продолжала расти, а диагностика не успевала разобраться в разнообразии незнакомых форм заболеваний.

  Все больше больных приходилось направлять в районную клинику с подозрениями на те заболевания, которые требовали срочного хирургического вмешательства или еще не были изучены Чумой в Большой Медицинской Энциклопедии. Чума остановился на третьем томе и год у него никак не получалось перевернуть страницу – то домашние дела мешали, то мед. сестра  Тоня-Сверловщица на правах старшего товарища брала на себя смелость с одного взгляда ставить диагноз и определять степень и форму заболевания.

  Латынь Тоня-Сверловщица, слава богу, не знала, а большую мышечную массу называла двумя полужопицами.

  - В какую полужопицу будем внедряться? – спрашивала она у подозрительно здорового пациента: - В правую или левую?
 
  И, не смотря на пожелания и даже требования больного, неизменно  выбирала  правую ягодицу.

  «Внедрялась» в плоть она очень болезненно: медленно,точно в гранитные залежи вводила иглу, затем насаживала на иглу шприц и проворачивала его на 180 градусов.

  Первое время Чума из чувства сострадания к больным, еще не затоптанным в себе суровой врачебной практикой, делал замечания Тоне-Сверловщице, но скоро понял, что цели у них с медсестрой  едины – сокращения числа жалоб на недомогания от населения – и стал чаще, чем обычно, отсылать больных на процедуры к своей помощнице».


  Мысль о Тоне-Сверловщице заставила вспомнить Чуму про то, что по долгу службы и врачебной совести ему необходимо быть на пруду. И уже выходя из дома, он понял, откуда взялась таблетка, которую он скормил Тля-Патле. Приятель заезжал на прошлой неделе и оставил две упаковки средства от моли. То-то Чума удивился размеру таблетки, когда Тля-Патля не могла поместить ее под  языком.
 
  Не поленился, вернулся и глянул в шкаф: «Точно! Не хватало одной!»  Чуму это обстоятельство несколько огорчило и обрадовало одновременно.

  Огорчило потому, что он просто так, за пуп царапать, отдал очень важную таблетку, которая самому в хозяйстве непременно пригодилась бы, а обрадовался Чума  потому, что знания, полученные им в мед. институте даром не пропали. Оказывается, и в медикаментах он разбирался не хуже любого фармацевта. По крайней мере, интуиция и высокий профессионализм намекали ему на это.

                4.
 
 - Не было печали, да черти накачали, - показал дед на милицейский УАЗик, пригнавший к берегу густое облако пыли, - но, с другой стороны, когда все хорошо - это тоже плохо. Во всем хорошем должно быть немного плохого, иначе это хорошее сильно настораживает. Вот Чебасик приехал и с собой Чуму прихватил. Вроде бы, для общей картины - хорошо, что прихватил, но плохо, что сам приехал. Если помнить, что Чебасик сексотом подрабатывает на пол-ставки - плохо, но, если представить, что он донос себе на нас забудет написать - хорошо. Сексот на полставки, он и есть сексот.Поступки его непредсказуемы.

  - Где он сексом подрабатывает? - встрепенулась Зубаха, распознав знакомое слово:- Я же говорила и говорю, что все мужики - кролики, - внимательно следя почему-то за лошадью, а не за тем, как ловко выскочили из машины Чума с Чебасиком и принялись откачивать водолаза, подытожила Зубаха и крикнула спасателям: - Капустный лист приложите на голову и влейте водки!

  - Кролики не пьют, - возразил я.

  - Наши пьют. Пойду-ка я коня на скаку остановлю.

  Но не успела Зубаха сделать пару шагов, как лошадь, споткнувшись о невидимую преграду, сама встала, тяжело вздохнула и опустила опечаленную голову.

  Водолаз крепко сжимал тесьму. Тесьма ныряла вглубь водоема, где затягивалась на горловине мелко ячеистой необъятной авоськи.

  Я спустился к тестю.

  Тесть оценил мое намерение помочь и спросил в приказном порядке то ли у Дяди Балдея, откручивавшего к тому времени последний болт крепления скафандра, то ли у Чумы:

  - Ну что, будем, наконец, сношаться по-взрослому или опять - как придется?!

  - Я быстро, сейчас же что-нибудь констатирую, - отреагировал Чума и показал  тестю два пальца, которые он приготовился приложить к горлу водолаза.

  - Моя помощь нужна? - обратился я к Чуме из общечеловеческих чувств такта и сострадания.

  - А ты кто? Патологоанатом? - обрадовался Чума, но виду не подал, поскольку высокий профессионализм сельского врача вынуждал его вести себя при свидетелях грубо и по-хамски даже с зятем Егора Борисовича.
 
  - Нет, - признался я, - не анатом. Но в четвертом классе общеобразовательной школы состоял в "Зеленой Дружине", был ее активным членом,и меня тогда чуть было не наградили.

  - Посмертно? - прощупывая пульс на горле водолаза поинтересовался Чума.

  - Публично! - уточнил я: - Но лесник выследил, как я вырубал новогодние елки в его хозяйстве и - награда до сих пор ждет своего героя.

  - Сравнил! Там - елки, а здесь - жизнь на кону, - разочарованно отмахнулся Чума.

  - Здесь легче. Здесь хотя бы на лыжи не надо вставать, чтобы перенести предмет из пункта А в пункт Б.

  - Тоже - верно, - согласился Чума: - Хорошо, подержи предмет за ноги. Я сейчас нашатырь суну ему под нос. Начнет дергаться, ложись всем корпусом на ноги предмета.

  Чума извлек пузырек с нашатырным спиртом из закромов нагрудного кармана, щепотью наложил пальцы на крышку, но внезапно, осененный каким-то воспоминанием, замер и зримо начал оплывать гранитной монументальностью. Казалось, что даже налившиеся неподъемной тяжестью веки его, терлись о глазные яблоки с гравийным хрустом под катком и пускали цементную пыль. Чума вваливался в прострацию.Еще мгновение, и глаза, словно запотевшие от холода, окончательно помутнеют, и затухнет живой свет.

  - Ну, и чего тревожно замер? - скромно попыталась Зубаха привести  в чувство Чуму: - Ондатров своих, что ли, опять забыл покормить?

  - Егор Борисович, а как вам бычьи яйца? - встрепенулся, как утопающий, и вновь погрузился в себя Чума.

  - Для примерки - мелковаты, а для еды - нормально, - недовольно парировал тесть. Он был увлечен организаторской работой и сильно напоминал в те минуты дирижера Большого симфонического оркестра всесоюзного радио и телевидения Юрия Васильевича Силантьева. Тесть, поигрывая пухлыми пальчиками, укрощал какофонию наших с Чебасиком натужных всхлипов, свистящего дыхания и кряхтения.

  "Не совсем правильно вы, ребята, елозите водолаза по иловым осадкам. Филей опустите, а голову ему приподнимите, чтобы болталась голова ни как попало, но в строго просматриваемой и легко досягаемой  для Чумы  зоне.

  Наше совместное с Чебасиком усердие постепенно должно было принять смысловую окраску. По крайней мере, на это надеялись многие из наблюдателей.
  - Как думаешь, куб водолаз зацепил? - кряхтя требовал от меня поддержки Чебасик.
  - Да отстрянь ты от меня, пожалуйста, уважаемый. В чувство приведем - спросим.


               Чебасик, хлебное вино и несколько тайн, утопленных в пруду.

                1.

  Сельского участкового Валерия Викторовича Бурко, по прозвищу Чебасик, местные жители не то, чтобы сильно уважали, но все же уважали так, как уважали бы любого другого на его месте представителя силовой структуры, не мешавшего им вести нормальный образ сельской жизни: постоянно красть в колхозе все подряд с частичной потерей чувства меры; по ночам гонять на мотоциклах и ревностно мстить тем, кто в нарушение основных принципов социалистического равенства, вдруг подался в фермеры и своим горбом заработал бешеные деньги, которыми делиться с односельчанами не хотел. А такие единоличники с кулацкими наклонностями в селе имелись.

  Чебасик был пришлым, то есть родственных корней в селе не имел; с русалками и водяными, до назначения участковым, не общался; замеченным в дележе краденного колхозниками у государства не был и - значит, ходил под постоянным подозрением, числясь у местных "засланным казачком".

  Чебасик служил Родине так тихо и обреченно, что совершать при нем, кроме привычных и предписанных советским строем краж и мелкого рукоприкладства, больше ничего сельчанам не хотелось. Не проглядывался в преступлениях кураж. Даже пьяные драки протекали вяло, без энтузиазма и надежды на то, что Чебасик вдруг возникнет ниоткуда с табельным оружием в руке и пригрозит пятнадцатью сутками наказания с отработкой в коровнике.

  Все же две заботы его допекали - анонимные письма и Куб для курения хлебного вина, на "земле", то есть на стенке которого был выгравирован рецепт высидки не только боярского очень доброго по крепости ржаного дистилята, но и головного напитка села под названием "Кособрылка".

  Перегонный аппарат (куб) торжественно, всем селом утопили в Чихачевском пруду еще в шестидесятых годах двадцатого века - на пике кампании по борьбе с самогоноварением.Разобрали несущую стену корпуса завода по производству газированных напитков из Иван-Чая, разрушили печь, в которую был вмонтирован чугунный куб, изнутри облицованный широкими и толстыми пластинами серебра, и вместе с бардой,еще не остывшей после перегонки, зацепили за "уши" и протащили на тракторе главного кормильца по селу, как государственного преступника.

 А следом, глотая пыль лесостепи, изнуренные собственным воем, жертвенным блеянием и душераздирающим мычанием, двигалась, организованно покачиваясь, вся колхозная и дворовая скотина района. Говорили, что так торжественно в последний путь  не провожали даже Героя Соц. Труда, Секретаря Райкома, товарища Пархоменко, хотя скотиной он был не меньшей, чем любая из того стада.

  Горестные предчувствия скотину не обманули.

  Через месяц, после того как утопили куб, надои молока сократились вдвое и падеж скота увеличился на треть. Скотина будто  жить без куба больше не хотела. Коровы растерянно шатались по лугам, забредали в болотные низины, поднимали там морды к небу и требовали: "Му-у - даки, ба-арды на-адо!"

  "Ра-а-а-аки давай!" - вторили им козы и овцы так жалостливо, что некоторые бабы в селе готовы были  поменять  православие на буддизм и уверовать в переселение душ.Собаки больше лаять не хотели, а только подскунячивали тем и другим. И когда, ко всем бедам, окончательно законсервировали завод газированных напитков по той причине, что вместе с кубом утопили и рецепты приготовления газированного чая, также выгравированные на чугунных стенках куба, участились случаи алкогольного отравления привозным, ректификованным спиртом,были зафиксированы попытки суицида и первые случаи хронического алкоголизма.

  И без лекторов Всероссийского Общества "Знание" стало ясно, что в селе перегнули палку и местной Властью безжалостно была прервана пищевая цепочка.

  Скотина больше не получала долгожданной барды и раки. Насильно закормленная сеном и колхозной смесью злаковых культур, она не носила уже в себе высококачественного молочного продукта, превышающего жирностью на 1,4 процента среднестатистические показатели по стране.

  А недостаток в костных тканях фурфурола и зернового масла по формуле С12 Н34 О и полное отсутствие альдегидов и эфиров в кишечном тракте приводили к повышенному образованию метанола в мышечных тканях домашнего скота.

  Короче, мясо еще можно было колхозникам жрать, - поскольку не съедобного мяса не бывает, - но, кроме пользы, от него был один вред.

  Народ в селе из-за потребления вредного молока и мяса быстро скурвился, стал злобным и подозрительным: уже всецело не доверял постановлениям партии и правительства, ленился перевыполнять планы последних пятилеток и все круче заваливался в поголовное пьянство.

  Как яркий представитель силовой структуры, Чебасик считал делом чести вернуть селянам насильно искорененные после разрыва пищевой цепочки человеческие качества, как то: доброта, отзывчивость, наивность, трезвый образ жизни - независимо от того, в каких объемах потребляется ими алкоголь ежедневно. А для этого надо было во что ба то ни стало извлечь из пруда куб, переписать рецепт курения "кособрылки" и, согласно предписанию, составленному им же самим, вновь утопить бражный куб в пруду.

 Проблема же с анонимками решится сама по себе: едва Чебасик зачтет на общем собрании рецепт, как народ сразу подобреет и двинет брататься с доносчиком и сексотом.

                2.

  До встречи с Чебасиком я не догадывался о генеральной его мечте - отыскать рецепт "кособрылки". Я просто пил "кособрылку" выкуренную тещей по одному из рецептов деда.

  Вкусом "кособрылка" сильно напоминала текилу с ржаной отдушиной, но ожидаемой добротой и порядочностью с первых десяти заходов отнюдь не наполняла душу, скорее - стыдом и жгучим желанием с утра вести только трезвый образ жизни... хотя бы до шести часов вечера, пока жара не начинала спадать.

  Вообще-то дед никогда не скрывал от любопытных рецепт курения "кособрылки", что, впрочем,  делало напиток в глазах Чебасика еще более загадочным и по степени секретности не уступавшим какому-нибудь золотому кладу 4-го отделения РСХА, припрятанному в Альпийских горах.

  В "кособрылке", как в Марксизме-Ленинизме, было три составных части.

  Это - собственно, сама трава "кособрылка", по строению, химической, физической форме и фармацевтике не уступающая "Кузьмичевой траве" или горной эфедре. Ее выщипывали с корнем возле Чихачевского пруда и укладывали на дно бражного куба вместо соломы.

  Это - уникальная, чистейшая, отфильтрованная черноземом вода, пласт которой залегал в границах двора и картофельного поля тестя. (Всякий раз, по приезду в село после годового отсутствия, мне приходилось вновь привыкать к воде в течение недели. Пять дней из которых я дристал, как Будда перед вечным восхождением в Нирвану, а день, затаив дыхание, слушал и поражался звуковой полифонии, искусно исходящей из моих недр  под непрестанным натиском газов. Не вру, в тот день я мог сыграть увертюру к "Интернационалу" не уступив в исполнительском мастерстве малому духовому оркестру).
  И третьей составной были грибы. В селе их называли "луговые опята".

  Паразитировали опята в болотной низине, где разнотравье смердело под кизяком и набирала витамины со стронцием вековая плесень.

  Из-за сложной клетчатки грибов, привыкание к ним проходило у меня особенно болезненно, хуже, чем к воде.

  Впервые я испытал клиническую смерть, когда, обнаружив на столе пустой кухни еще горячую сковороду жаренных с картошкой опят, скрытно оприходовал треть. Не то, чтобы помолиться, я даже матерное слово выговорить нормально не успел - рухнул под стол и умер.

  На грохот прибежал дед. Я уже вознесся, как полагается в таких случаях, к потолку и оттуда с любопытством наблюдал, как он сосредоточенно и зло  вливал в рот какого-то парня, очень похожего на меня, стакан "кособрылки".

  ... потом дед поднял голову и строго приказал:

  - Спускайся. Чего там порхаешь, как бездомный? Ишь ты, взял дурную привычку: слопает, видишь ли, всю закуску, не спросясь, и порхает себе; трется холодной тушкой о лампочку Ильича.

 Так я узнал о шестом законе земного фотосинтеза, гласящим: "Наедимся - пить не станем!"

  Дух жадного любопытства или любопытной жадности - до сих пор не могу определиться в ощущениях - трижды принуждал меня повторить эксперимент с грибами. И каждый раз в самый ответственный момент появлялся ниоткуда дед, сетуя на то, что я по бестолковости своей никак не могу усвоить порядок употребления данного продукта:

 "Сперва выпил, и только потом закусил опятами. Без привычки можно и скопытиться", - терпеливо учил он и непременно добавлял: "Еще повезло, что внучка не видела, иначе от ушиба головы я ни тебя, ни себя не сумел бы в чувство привести.

  И то - правда. Жена была собственницей знатной. За испорченного, по недосмотру, мужа она могла в сердцах даже деду поставить на вид или вынести общественное порицание.

  Я ведь перенес глубокую психологическую травму, когда от нее же и узнал, что вилочковая железа высохла и отмерла в моей грудине еще за долго до вступления мною в пубертатный период. А ьез нее иммунная система не желала полноценно включаться в работу и защищать, прежде всего, мою голову от заимствованных глупых мыслей, которые, как мусор, накапливались, смердели и вгоняли жену тревожным предчувствием в тоску. Ей, видите ли, стыдно за меня.

 Легко было рассуждать жене и деду: их тут всех от луговых опят защищал врожденный иммунитет. А мне этот иммунитет пришлось героически приобретать, уговаривая организм, что лишние лимфоциты ему не помешают.
 
  Лишь на пятой попытке, замученный экстримом организм, догадался, что не надо умирать сразу же от испуга, едва обнаружив в своем пищевом тракте сложную клетчатку. Лучше - попытаться ужиться с луговыми опятами, жеманно поторговаться, потом резко расслабиться, получить удовольствие и задуматься: "Почему  я так усердно травлю его (организм) грибами? Должны же стоять за всем этим какие-то скрытые замыслы и стратегические цели?"

  Итак, пятая попытка началась с несанкционированного проникновения в домашний погреб. Там, на месте,я влил в рот полбанки маринованных опят и по привычке стал ждать спасителя.

  Дед не шел.

  Время на глазах теряло медлительную текучесть и начинало подергиваться, точно больной в предсмертной агонии.

  Дед не шел.

  Видимо, решил: "Да и хрен с ним! (то есть со мной). Выживет - его счастье! Не выживет - значит, планида такая, хреновая".

 "На самонадеянных упрямцах черти в ад уголь возят", - с прискорбием подумал я о том, что полностью не прошел инструктаж по технике безопасности, невнимательно слушал наставника и, вообще, с юношеским максимализмом  проигнорировал много важного, и парализованный этими банальными выводами, неосторожно тряхнул головой.

 Глазные яблоки тут же совершили полтора оборота вокруг своей оси,потом, сорвавшись из гнездовий, опали перезревшими плодами и повисли на шейных долях позвоночника.

  Я разглядел собственный мозг с необычного ракурса и сильно разочаровался в промыслах божьих. Скорее, это были не промыслы, а происки.
 
    

 Никакой Вселенной с темной материей, размазанной по бесконечности миллиардами галактик, я не увидел, как не заприметил и вселенского Разума. Но тупо взирал на
окровавленную паутину, за которой шевелилось, поскрипывая и треща, омерзительное серое тельце какого-то грызуна.

  - Так вот ты какой! - призвал я Его к ответу: - это ты по своему образу и подобию меня создал?

  - Ну, извини! Руки, видимо, у меня тогда с похмелья сильно тряслись, - вспомнил Создатель и ухмыльнулся: - А задумка, все-таки, была не плохой. Вообще-то, должен мне быть благодарен за то, что ты - не негр какой-нибудь или конвейерный китаец. Руки-ноги у тебя на месте, правда, про голову не скажу так уверенно, с ней фигня маленькая получилась.

  - Не понимаю, в чем корысть создавать себе подобного?

  Опять Создатель тяжело вздохнул:

  - Разве, в любви может быть корысть? - удивился Он: - Вот, ты не поспеваешь за любовью, потому и полнишься злобой. Живи в любви и - желание мстить окружающим
исчезнет, как исчезнет и зависть.

  Начни с самого важного - полюби свои сны, если не можешь начать с незаметного. Научись управлять ими, стань их Владыкой. Узнаешь, какое это счастье...

  Беседовали мы долго и так увлеченно, что деду пришлось вылить на меня два ведра колодезной воды, чтобы прервать наше с Создателем высоко-научное общение.

    Можно было представить последствия  "кособрылки" и луговых опят, покуражившихся на Чебасике, если ростом он ниже меня на 15 см., а в живом весе уступает 60 с лишним килограммов. 
 
  Но дед предрек:

  - Лошадь умирает от капли никотина, а с ведра "кособрылки" ей только веселее живется. У тебя - все наоборот. Кто знает, как подействуют "боярская двоенная" с грибной закуской на Чебасика. Скоро явится этот юный следопыт, тогда и поглядим.

  - И что ему надо от нас?

  - Известно - что. Ты у нас единственное слабое звено, вот он через тебя и попробует заполучить рецепт.

                3.

  После обеда того же дня  и - правда - явился Чебасик. Видимо, долго сидел в засаде, ждал, когда тесть уедет в сельсовет на своей "чахотке", чтобы не попасть под его горячую руку. Но служебный мотоцикл замаскировал во дворе Зубахи не профессионально.

  - Я тут мимо проезжал и решил заглянуть, - как бы между прочим, чуть не зевая, объявил он мне из-за забора, отделяющего нашу "усадьбу" от огорода Зубахи.

  - В следующий раз, когда будете проезжать мимо - проезжайте, - посоветовал я искренне.

  - Я бы - с превеликим удовольствием, но доброжелатели покоя не дают: все пишут на тебя доносы и пишут, - он протянул мне лист писчей бумаги, избитый литерами печатной машинки.

  Доброжелатель уведомлял:

  "Трезвые комбайнеры крайне возмущены агрессивным продвижением НАТО в сторону наших границ. Но никакой клике невозможно испортить настроение или истребить чувство гордости, охватившее все прогрессивное человечество за проводимую политику нашего правительство в борьбе против США за Мир во всем Мире.

  В связи с этим, довожу до Вашего сведения о подозрительном поведении Синоптика, который, прикрываясь авторитетом своего тестя, способен нанести ущерб всему агропромышленному комплексу района".



  - Ну, и какому-такому доброжелателю я не нравлюсь? - мне не хотелось возвращать донос Чебасику. Уж очень изящно автор притянул меня к Атлантическому блоку.

  - Ясно - какому. К деду твоему не ходи. У нас один анонимщик - Валерий Викторович Бурко, то есть я, капитан Министерства Внутренних Дел, - разглаживая заботливо по изгибу, вырванный у меня лист, ответил Чебасик. А потом, закатив глаза, и посчитав что-то в уме, добавил:

  - Я только что подумал и вдруг решил, что из всех доносов, обнаруженных в архивах ФСБ, 84% составляют доносы, написанные на своих сограждан лицами с украинскими фамилиями.

  - А, оставшиеся 16 процентов? - спросил я полит. корректно, с чувством кастового величия и одновременно вынужденным долготерпением к любой, кроме еврейской, национальности,  как учила меня "Семья и школа" времен великих украинских долбодонов Хрущева, Брежнева, Черненко.

  - Остальные 16% в архивах еще не обнаружены, - согласился Чебасик из-за пустяка дальше не провоцировать меня на разжигание национальной розни, и спрятал донос в
бежевую папку с измочаленными завязками: - За что я тебя так? - спросишь  ты. А я отвечу - вот усидим братину двоеного тещиного вина, тогда все обосную.

  - Конечно, ответишь, - вспомнил я деда, - мне самому интересно, как ты будешь обосновывать.

                4.

  Решили выкупить донос в нейтральной зоне, в доме Зубахи, а дед предложил начать с дегустации "эликсира правды", чтобы не остаться на ночь. Было у него в заначке такое хлебное вино, после трех "замахов" которого, правды из тебя столько вывалится наружу, сколько самыми страшными орудиями пыток не выдавить.

  Но мы выпили вчетвером по три рюмки - я готов был уже сознаться во всем, что еще не успел совершить и предъявить вещественные доказательства своей вины, - а у
Чебасика - ни в одном глазу. Наверно, дед был прав, когда говорил про лошадь. Сидел угрюмый, погруженный глубоко в себя Чебасик, ждал своего звездного часа и дождался.

  Дед сказал:

  - А теперь тост скажет Валерий Викторович. Дай совет, напутствие, Валера, как нам всем жить дальше, из чего лучше гнать самогон, и не забудь, что тостующий пьет до дна! - прикололся он над Чебасиком, подмигнул мне, мол, сейчас убедишься, каков получился "эликсир правды" и, подперев рукой подбородок, приготовился к долгому прослушиванию.

  Чебасик начал хорошо:

  - Совет у меня обычный, - произнес он.

  Но задумался, и это было его огромной ошибкой.Тут же захотелось молочного поросенка, затем гуся в яблоках, затем вареную белугу, обложенную ястычной икрой, а когда посетило страстное желание испробовать жареных на кокосовом масле зеленых бананов, он вдруг возненавидел всех женщин и уже злобно повторил:

  - Совет у меня обычный. Прежде, чем предложить своей избраннице выйти за тебя замуж, тебе необходимо внимательно и детально провести осмотр будущей тещи. И не только на предмет определения роста, веса, степени ожирения, количества гнилых зубов и затасканных париков. Но желательно выкрасть  из районной поликлиники ее медицинскую карту; скрупулезно изучить все тещины болячки, которые непременно, лет через двадцать, вылезут наружу у жены и застанут тебя врасплох.

  Теща - зеркальное отражение жены, но уже со сморщенными и затасканными суровой семейной жизнью генами. А генетика, как тебе известно, наука неподкупная и не убиваемая даже слепой страстью.

  Далее. Вооружившись знаниями о генотипах и вычислив предрасположенность твоей будущей супруги к конкретным заболеваниям, передаваемых по наследству, сразу приступай к активному поиску медицинских работников среди своих ровесников, и начинай их щедро кормить с руки. Обрати особое внимание на стоматологов, эндокринологов, онкологов, проктологов, венерологов и логопедов.

  Без родственников или подкормленных друзей, работающих в мед. учреждениях, борьба за жизнь в зрелом возрасте становится бессмысленной и вызовет только лишнее раздражение у нетерпеливых работников похоронных бюро.

  Не забывай о круговороте здоровья в природе. Ты гробишь свое здоровье не просто так, но чтобы заработать много денег, которые в старости отдашь врачам - за их
неуклюжую попытку вернуть здоровье  жене или хотя бы убедить тебя в том, что они очень старались. Но гены - мать ее! - оказались сильнее всякого врачевания.
    
  Не вздумай брать жену старше тебя. Не успеешь за короткий промежуток времени заработать столько денег, сколько ей понадобится для больной старости, когда она,
пополнив армию пузатых теток с кривыми, варикозными ногами, будет требовать от тебя не секса с ласковыми прелюдиями, а, чтобы ты обмазал всю ее - с ног до головы - обезболивающим "Кетоналом", просверлил уколами ее большущую мышечную массу и почитал на ночь Донцову.

  Время взаимной страсти и любви без страховки промелькнет быстрее мгновения и забудется, а необузданная похоть еще долго будет провоцировать тебя на разного рода криминальные приключения.
  В природе здоровых женщин не существует. По своей природе женщина - клоака,накопитель и рассадник всех земных болезней.

  И история семейной жизни в большей части - история болезни жены.

  Не пытайся выведать у своей избранницы что-нибудь об ее интимных отношениях с бывшими ухажерами. Ей проще выдумать и поведать печальную историю о страстном любовном испытании с неожиданно утонувшим капитаном дальнего плавания, спившимся заслуженным мастером спорта или балалаечником из соседнего села, чем признаться в том, что весь ее опыт половых отношений ограничен отчаянной мастурбацией в ожидании принца-насильника на белом коне и навязчивой мыслью: "Уж климакс близится, а Хермана все нет.."

  И, если она ставит условие, говоря: "Мне не интерсно, сколько женщин и какие женщины были у тебя до меня, мне вообще не интерсна твоя жизнь до встречи со мной, и я надеюсь, что и ты никогда меня не упрекнешь в моих прошлых, и вычеркнутых мною из жизни, пристрастиях", - то, знай, что ей, действительно, рассказать нечего.

  А о своих бывших девицах ты и так ей все расскажешь, без условий. За язык тебя тянуть будет не надо. Она это знает не хуже тебя.
 
  Твоя свобода закончится там, где начнется ее свобода.

  Поэтому, самое сложное в семейной жизни - отвоевать хотя бы частицу той свободы, какую ты без остатка доверительно вручил жене.

  И не надейся, что запросто выкупишь ее за деньги, которых у тебя сейчас не мерено. Ты ощутишь их хроническую нехватку с первых же дней семейной жизни. Крайне ограниченное количество денег можно будет нащупать  в заначке лишь при условии снисходительного отношения жены, да и то...

  Привыкай к тому, что ты станешь единственной причиной ее недомоганий. До роковой встречи с тобой, она была милым и загадочным чудом природы, а не истеричной стервой, плюющей в тебя паралитическим ядом с запахом пустырника и корвалола.

  Столько ненависти и презрения ты не получишь ни от кого из живых существ, сколько от нее за время неудачных попыток воспитания, предпринятых ею ради того, чтобы сделать из тебя нечто похожее на мужа.

  Главное в женитьбе - это вовремя развестись. Виноват ты будешь всегда уже за то, что она полюбила тебя, или ей так показалось...

                5.


  - Тост понятный, но длинный. Рука заиндевела рюмку держать. Только почему ты, Валерий Викторович, конкретно ко мне обращаешься? - прервала чебасиковское
торжественное напутствие Зубаха: - Я и замужем-то никогда не была. А ты вылупил на меня свои испуганные глазенки и чешешь языком всякую поебень.

  - Мне предложили, я и сказал. А там уж твое дело: хочешь - слушай, не хочешь - заткнись в тряпочку и молчи, как лошадь Пржевальского на случке в процессе
вымирания.Не прерывай умных мыслей правоохранительных органов, - пригрозил Чебасик.

  - Я - чего? Я терпела, сколько могла. Только любопытно стало: вдруг ты в такой хитрой манере сватаешься ко мне?  Предупреждаю заранее - я согласна. У меня в
хозяйстве еще столько недоделанного: надо сено заскирдовать, крышу залатать на сеновале, уголь привезти...
  Обещаю: любви хватит на долго и до посинения. Со своей же стороны я тебе буду - обещаю и торжественно клянусь - по вечерам нежно зубами пиво открывать и зеленкой
смазывать все укусы на твоем теле. Я женщина страстная. Только увижу работящего мужика, сразу рассудок теряю, - Зубаха оголила кривой улыбкой два ряда стальных зубов.

  - Зубаха, - размеренно, с глубоким чувством такта, пропел речитативом Чебасик, - в тебе бесами замешано столько грехов, что Сатана, завидев тебя всякий раз, рвется прощения попросить за своих послушников, которые сильно перестарались.

  Какой придурок к тебе свататься пойдет? Знаем - поступал сигнал - один такой уже пробовал, - и Чебасик оглядел деда, точно подозреваемого перед допросом.

  Дед поерзал на стуле.

  - Несколько лет назад Зубаха упустила возможность, - вдруг начал он давать свидетельские показания: - По селу архангел Нафанаил летал, бил крыльями, трубным голосом о конце социализма оповещал. Устал, видимо, и присел на миг отдохнуть. А Зубаха подкралась сзади и лопатой архангела так оприходовала, что пока тот приходил в чувства, успела ему ощипать крылья, набить пухом и перьями матрацы и толкнуть их по завышенной цене - кому бы ты думал? Правильно - Валерию Викторовичу Бурко!

  - С драного козла, хоть шерсти клок, - грустно подтвердила Зубаха.

  - А что с ним потом случилось? - затаив дыхание, спросил я у Зубахи.

  -  У него и спроси. Что с тобой потом случилось, Валерий Викторович?

  - Чесоткой заразился, потом вши покусали и долго триппером болел, - признался Чебасик.

  - Нет. Мне интересно, что потом случилось с Нафанаилом?

  - Что с ним могло случиться? Месяц в курятнике просидел, нахохлившись. Ничем по хозяйству не помог. Может, руки у него и золотые, но не из того места растут. Потом за ним протодьякон из райцентра приехал, запугивал меня, говорил, что через архангела весь иудаизм и христианство осрамила. А чего там срамить? Весь его срам ивовым листиком прикрыть можно... И-иы-ы-ых! Да уж, повеселилась! Было дело!
 
 - Ты сейчас, Зубаха, перед Синоптиком рисуешься, или Чебасику пытаешься ведро икры наметать? - осадил дед Зубаху: - Так Синоптик тебе в правнуки годится. Нечего его охмурять.

 - Чего это вдруг - в правнуки? - вяло возмутилась Зубаха.

 - А, того, что я со своего бесштанного детства тебя помню уже глубокой старой выдрой со стальными зубами. У вас, Чихачевских русалок, возраст не определить. Вы рождаетесь старухами и в таком неприглядном виде живете еще тысячу лет.

 - Нельзя женщин обзывать протухшим рыбным полуфабрикатом, предварительно не предоставив твердую доказательную базу. Нет базы - нет рыбы, - очнулся на минуту Чебасик, чтобы выковырнуть из зубов рыбью чешуйку размером в палец. Крепкое двоеное вино из "кособрылки" еще не вступило в связь на молекулярном уровне с луговыми опятами, иначе даже рыбьи кости в горле не потревожили бы заглюченный сон охранника правопорядка.

 - Какие еще нужны доказательства? - ощетинился дед раздражением от того, что ему посмели перечить: - Глянь-ка своим протокольным оком - возле ее дома не летает ни один комар, нет ни одной мухи кровососущей. "Почему?" - спросишь ты. А я отвечу:"Потому что комаров не привлекает всякая хладнокровная озерная нечисть.

 - У нас во всем селе ни одного комара не сыщешь, - пытался Чебасик заступиться за Зубаху: - Степь же! И вообще, я недавно в одном протоколе прочитал, что русалке, чтобы стать женщиной, не обязательно во всем соглашаться с мужчиной и следовать за ним всегда туда, куда ей очень нужно.

 - Нате - вам! Проснулась еще одна житейская мудрость, насильно внедренная в Чебасика! Осознал, паршивец, что русалкам лучше льстить, чем открещиваться от них теплым матерным словом, - уколол участкового обиженный дед, напомнив, кстати, Чебасику известный уже лет десять всей округе случай, свидетелем которого вызвалась быть половина села, а другая половина принимала в нем деятельное участие.

                6.


  Тогда, зимним вечером, таким тягучим и тоскливым, что вечность в сравнение с ним казалась мгновеньем, а во всей Вселенной, впавшей в летаргический сон, лишь луна подавала признаки жизни - изредка вздрагивала в вязком небе, пугаясь собачьих молитв и собственного бледного отражения, замороженного в огромной глянцевой льдине Чихачевского пруда - именно тогда, как, впрочем, всегда, но тогда - особенно болезненно снизошел на Чебасика апокалиптический посыл. А, благодаря ретранслятору с функцией переводчика, вживленного во внутренний голос, Чебасик несколько раз подряд прослушал посыл и затем сразу впал в депрессивный психоз последней стадии.

  Что конкретно сказал участковому его внутренний голос, известно было только самому Чебасику.А прогрессивной общественности села Чебасик толком объяснить не мог. Все говорил какими-то намеками и ментовскими притчами.

 Даже Дядя Балдей - ярчайший представитель фундаментальной науки и академических знаний, - выслушав невнятную речь участкового, сперва выдвинул ошибочную гипотезу о том, что Чебасик за посыл принял мощный плевок солнца, упавший недавно на землю магнитной бурей, вместе с вредными микрочастицами солнечной атмосферы, но потом поправился и в итоге сам перевел Апокалиптический посыл приблизительно так:

 "Если всем селом до конца недели не сыграете свадьбу Геннадия Гармониста по прозвищу Гармон с Екатериной Михайловной Урноровой, по порзвищу Клоака, то на следующей неделе всем селом и сдохнете от тоски, зимнего безделья и страшного вируса занудства. А ты, Чебасик, как лучший друг Генки, сдохнешь первым!"

 В целом Генка согласился с переводом Дядей Балдеем апокалиптического посыла, особенно мыча и акцентируя внимание прогрессивной общественности села, на том, что первым среди равных ему подыхать не хотелось, но и друга Гармона подставлять под венец было в падлу.

 Всем известно, что Генка совсем недавно очухался; развелся с бабой из Питера, вернулся в село временно исполнять обязанности директора клуба; начал оживать - купил себе электробаян, уже выучил полностью альбом "Соловьи-бомбардировщики" Манфреда Мэнна и освоил пару композиций оркестра Маховишну, которые собирался отыграть в сельском клубе на танцах, а ему - сразу такое предательское известие приходит от прогрессивной общественности села. Не совсем по-людски получается.

 Но, с другой стороны, как сказал Дядя Балдей: "Сколько веревочке не виться, все равно придется напиться. В любом случае, и лучше - на свадьбе, чем на похоронах. А еще лучше - по обеим поводам сразу".


 Чебасик покручинился, повздыхал для проформы, но противоречить общественности и внутреннему голосу не стал, а пошел к Клоаке; составил с ней заявление об изнасиловании Гармоном  Катьки в особо извращенной форме; сам же зарегистрировал, занес заявление в делопроизводство, присудив ему номер 4/1, и направился к лучшему другу Генке в сопровождении двух свидетелей, - Петяни и Окунька, - готовых на месте подтвердить, что форма изнасилования на их наметанный глаз была особенно извращенной, такой противной, что Морю Синеносую стошнило несколько раз, когда она услышала в подробностях пересказ Петяни. И Петяню с Окуньком стошнило бы, но они еще и не такое видали.


 Генку делегация застала врасплох - за прослушиванием музыкального альбома "Хирургический салат из мозгов" в исполнении Эмерсона, Лейка и Палмера. Может быть, поэтому он долго не кочевряжился и не сопротивлялся. К тому же, не только вся прогрессивная общественность села, но и лучший друг постановили, что лучшим способом урегулирования конфликта будет добровольное раскаяние Гармона с последующим настойчивым намерением взять немедленно в жены невинно пострадавшую. Важно было еще и то, что материальные затраты по организации и проведению свадебного мероприятия взяло на себя правление колхоза, внеся их уже в расходную часть статьи по подготовке к весенне-полевым работам, сезонному пожаротушению и восстановлению планово сгоревшего коровника.

 С не убиваемыми доводами общественности Генка согласился легко. Лишь посетовал скромно на то, что мама может не правильно понять трактовку, данную селом о причинно-следственной связи его внезапного брака. и - не потому, что, проживая в соседнем районе, она даже там была наслышана о том, сколько елочек на простынях нарисовала Клоака своей попой под грузным гнетом похотливых кобелей, но и потому, что прознала, как совсем недавно  в пылу страсти, исполняя музыкальную композицию"Шаровая молния" по одноименным мотивам песни британского вокально-инструментального ансамбля "Глубоко пурпурные" на генеральной репетиции Генка прищемил себе мехами баяна весь комплекс моче-половых инструментов, включая паховую мышцу и уздечку, крепившую ранее мошонку к опорно-двигательному аппарату. После чего, на фоне глубоко-пурпурного средостения с острой клинической формой шаровой молнии на конце, он приобрел ишемическую хромоту и блистерную зависимость с обезыствлением турецкого седла.

 А мать у Генки глубоко верующая.Ее не проведешь. Она лучше любого турка знает, что при обезыствлении его седла, турок не только к женщинам, но и к своей лошади начинает терять интерес. Нет, как не крути на штопоре эту пробку, а без маминого согласия жениться Генке морально тяжело.

 Опять помог выпутаться из сложной ситуации Дядя Балдей. Пытаясь задурить Генке голову своей святой простотой, он сказал: "Но ведь венчать-то вас никто не собирается! Никакой работник религиозного культа не решиться обвенчать в церкви, которой у нас и сроду в селе не было, работника культуры с ... как её?, мягко говоря, с невестой. Так, слегка распишитесь в Сельсовете для проформы. Ну, и общественность уже настроена на три выходных, и на верхах уже мнение созрело, чтобы эти праздничные дни засчитать директору клуба, как проведение широкомасштабного мероприятия в честь десятилетия укладки в селе первой дороги с твердым покрытием.

 Даже секретарь Райкома партии по такому торжественному случаю решил к тебе лояльно отнестись, пошел навстречу и разрешил  на электрической гармошке сыграть пару-тройку капиталистических песенок. То есть, Он готов на твоей свадьбе заткнуть себе уши и не слышать, как ты будешь подвергать  тлетворному влиянию Запада односельчан и разлагать молодежь.

 А секретарь, как тебе известно, человек отчаянный и бывший дорожник - начальник управления дорожного строительства.Личность уникальная тем, что воплотил собой сразу две общероссийские беды.Он-то уж в искусстве разбирается лучше всех нас, вместе взятых.

 А как красиво он поздравил комбайнеров на последнем празднике урожая, помнишь?"

 "Запомнил навсегда,- признался Генка, - со слезами гордости за нашу власть, с умилением, при случае и без, декламирую крылатые фразы из его знакового выступления, - и зачитал, заученную на зубок программную речь Секретаря:

  "Как  герой труда и заработной платы, хочу выразить публично с искренней благодарностью свою точку зрения и особо подчеркнуть, что современные поэты - это такие же механизаторы, как вы, только слова пишут мудреные и рифмы у них заумные, но если вдуматься,  своими вторичными стихами все они немощно пытаются повторить гениальные и совершенные строки великого крестьянского поэта, почти нашего земляка: "Трактор в поле тыр-тыр- пыр, все мы боремся за Мир!" - пересказывал Генка с закрытыми глазами и покачивал в такт головой:

 - И современные композиторы - такие же механизаторы. Все они, как и вы, стараются изо всех сил переложить на музыку жизнеутверждающие звуки двухтактного двигателя. Но у вас, друзья, это получается лучше. Вы не только успеваете под шум моторов напридумывать своих мотивчиков, но еще и в Закрома Родины несколько тысяч тон зерна подсыпать. По себе знаю".

 - Так вот, теперь Секретарь о поэтах и музыкантах так не говорит, - обрадовал Генку Дядя Балдей: - Теперь он временно местных художников просвещает, в области живописи и фотографии с плеча рубит правду маткой. И все - благодаря твоей решительности взять замуж Катьку Клоаку. Ты же своим проступком поворачиваешься лицом к народу, во рту у тебя сухо, плюнуть нечем, и ты понимаешь все его нужды и чаяния

  - Ах, вот, значит, в каком регистре? - догадался Генка: - Значит, с мамой будет легче договориться. А художники чем вызвали партийный гнев? Портрет "Урия Гипа" написали или изобразили "Черный шабат" с Оззи Осборном, чем оскорбили девственные чувства атеистов района?

 - Генка, не прикидывайся пьяным баяном, - как лучшему своему другу посоветовал Чебасик: - Будто ты не знаешь, что хуже любых церковных суеверий, порнографических журналов и, не приведи господь, техасов (джинсов), может быть только авангардизм?

  Признаю, не доглядели мы за учителем черчения  Д. А. Дрын-Циркулем, и он впал в авангардизм и детей чуть было не затащил за собой.

 Я тоже считал его соц. реалистом, пока нам не указали в отделе культуры райкома на скрытную враждебную сущность так называемого художника.

 В своем широкоформатном полотне "Въезд делегатов двадцать четвертого съезда на лихих конях во главе с Секретарем в поле созревающих подсолнухов" Дрын-Циркуль, как оказалось,неправильно изобразил положение подсолнухов. Они ведь головки свои поворачивают к солнцу, а на картине подсолнухи смотрят в противоположную от Секретаря сторону, хотя только одной ткани на картину было затрачено на 246 рублей 68 копеек. И все - из народных денег...

И после Генка все осознал и смирился. 

                7.


 В пятницу утром, согласно традициям и регламенту, помыли Катьке голову пивом, пристегнули знаменитую косу к ее макушке, зафиксировали на бедрах цветными праздничными подвязками шерстяные коричневые чулки Чебоксарской швейной фабрики, выписанные ей со склада спец. одежды в райцентре вместе с парой рабочих рукавиц, и в таком непотребном виде она передвигалась по избе в ожидании свадебного кортежа до обеда, пока Моря Синеносая наспех вносила иглой последние штрихи в свадебное платье из нежно-розового мадаполама с зелеными нейлоновыми рюшами.

 Но в обед Генка не приехал за невестой.

 Никто не приехал за ней и в два часа пополудни. И к половине третьего в Катьку закралось подозрение, что у Генки Гармона могли включиться защитные силы организма,сработали безусловные рефлексы сопротивления всякому незапланированному бракосочетанию и, выскочив наружу, проявились нестерпимой зубной болью или внезапной сыпью ветряной оспы, или желтизной гепатитной печени, свинкой, корью, золотухой... как случалось уже не раз перед свадьбой с биологически слабой половиной села.

Позвали Зубаху для дачи показаний и проведению дополнительных консультаций. Может, что-то неправильно расчетала, может, не то зелье подмешала Генке или слова в приворотах и заговорах расставила в обратном порядке?

 Нет, все сделала четкински, согласно второго параграфа приложения к Большой книге ворожбы и толкования повадок трезвого гражданина средне-русской полосы под редакцией В. Шпикулова и Г. Гиллеля 1895 года издания - отчиталась Зубаха о проделанной работе. Ни одной буквой не отступила от рекомендаций. Апокалиптический посыл передавала путем мысленного внушения Чебасику через приоткрытую форточку и толченых клопов подсыпала в хлебное вино Генке в строгом соответствии с нормами и правилами, изложенными в четвертом параграфе вышеназванного приложения, и шерсть водяного сожгла в мастерской в таком объеме, что прокуренным мужикам от  той нестерпимой вони можно теперь избавиться только путем грандиозной коллективной попойки. Так что притензий к Зубахе быть не должно. Все замечательно было спланировано, исполнено, а три "П" - повод, причина, последствие - в единой связке дали положительный эффект.   

  И - правда: в четыре часа объявился жених с пьяным Чебасиком, очень пьяным водителем Колькой и вечно пьяным шафером Дядей Балдеем.

  Генка с порога громогласно пояснил:

 - Катька, ты чего орешь на всю округу? Я за матерью ездил на железнодорожную станцию! Поезд задержали на два часа в Постнорожевске, а причину не объяснили!

 - Я еще ни одного слова не проронила, - скромно, потупивши взор, почти шепотом ответила Клоака, и на ее лице диатезными пятнами проступила нечаянная радость: Генка - еще жених, но уже ищет оправданий и без лишних напоминаний отчитывается перед ней за вечно глупые мужицкие проступки, которые впредь будут сопровождать его по жизни. Такого приручать и одомашнивать - одно удовольствие. Любая стерва позавидует.

                8.

 Прикатили в Сельсовет и расписались быстро - когда у села трубы догорают, промедление смерти подобно. Но засветло все равно не успели. Стемнело неожиданно резко, словно сель залила степь, и на выцветший ржавчиной блик в окне примчался вечерний ветер, долго не мог отдышаться, порывисто выдувая из себя липучие хлопья снега. Впопыхах бился о порог Сельсовета, жалея о своем опоздании, а на краю села, под мостом имени семи школьных работниц, самозабвенно подвывал ветру пес, стараясь попасть в ноты.

 Вырвавшись из Сельсовета, Генка крикнул:

 - Тихо все! Слышите, что-то знакомое и тревожное исполняет нам Мать-Природа? Будто предупреждает. А там, за тыном, где оглобли бьют азиатские барабаны, словно наигрывает  альбом Аммагамма Пинк Флойда.

 Настроились было быстро пробиться через завесу снега, перебежать дорогу и ворваться в клуб к накрытым праздничным столам, но остановились из уважения к пострадавшему, прислушались и распознали - что-то похожее на Пинк Флойд завывало в небе, набравшем ночную густоту.

 Даже у Чебасика что-то хрюкнуло угрожающе под ключицами и обвалилось с плеском в живот. А скоро и дурное предчувствие крупной перезревшей мурашкой  пробежало по телу, когда он услышал, как Клоака произнесла с наглым самомнением, точно снисходительно сбросила с барского плеча:

 - Мне кажется, что это звучит второй кондукт Перотина великого в исполнении Гарри Гродберга на Домском органе.- и, тем самым, чуть не выдала свой хвост с головой. Так сказать, сама себя раньше времени чуть  не разоблачила, потому что, и это всем известно, только ортодоксальные сирены и пресноводные русалки могут бессовестно перепутать отчетливо хромающие синкопы Флойдов с тощим дискантами или поэмами экстаза позднего средневековья.

 У русалок ведь среднее ухо залито болотной жидкостью, и это обстоятельство полностью лишает их музыкального слуха, но не мешает считать себя непревзойденными музыкальными критиками. ( А еще известна их страсть к хоровому пению. При малейшей возможности русалки записываются в кружки хорового пения с целью извести своим исполнительским мастерством дирижера и руководителя хора. Так они, камерно мотая головой на сцене и дружным воем создавая какофонию, мстят всему человечеству за то, что Господь лишил их слуха.

 Однако Генка на гнусную выходку свежей жены отреагировал чрезвычайно тактично. Он не стал впрягаться в спор и тратить попусту нервы и без того истощенные последними событиями. А просто ухватил двумя пальцами, точно  использованный контрацептив, левое ухо Катьки, развернул всю ее лицом к себе и будто заново, но уже более детально решив познакомиться с новоявленной супругой, оглядел ее сурово и пристально с ног до заколок, торчавших из головы, и сказал:

 - Выношу тебе второе предупреждение. А всего их будет три. И запомни, всякое слово мужа - это истина в первой и последней инстанции.

 Дальше шли молча, с наслаждением вычленяя из завываний зимнего ветра флойдовские синкопы.

 Но на пороге клуба Катька не выдержала и спросила - за что ей было вынесено первое предупреждение?

  -Еще не придумал, - ответил ей, как и всем любопытным,Генка: - Но следующее предупреждение для тебя станет последним.

  - Какой ты смешной и, конечно, грозный! - засмеялась Катька и по балетному потянула носочек для того, чтобы Генка немедленно расстегнул замок молнию на ее моднячих войлочных ботинках "прощайках". (В то время прощайки были в большом дефиците, их еще не называли "Прощай молодость" и в отличие от Генкиных празднично-выходных валенок на резиновой подошве, выглядели очень элегантно).

 Как бы Генка ее не оскорблял, не унижал, сколько бы не рыпался и не залупался, а воспитательный процесс Катьке прерывать было нельзя.


  После четвертого, традиционно-поминального тоста, Генка шепнул на ухо супруге:

 - Мужик женится серьезно только раз, и жена у мужика бывает только одна - первая. Остальные - недоразумение. Даны ему для отчетности перед всякой нечистью.

 Катька посчитала суждения мужа нелепыми, и, не боясь получить последнее предупреждение, свела глаза в кучку, прикидываясь дурочкой, точно Ленин в декабре 23-го, прогундосила:

  - Ничего, ничего, еще не таких в Чихачевском пруду отмывали?

  - Что сказала? - не расслышал Генка.

  - Сказала: "Милый! Адам Савоафович был не глупее тебя! Он всем растениям и животным дал имена. Однако человеком стал лишь со второй женой Евой... И ты яблоки будешь лопать, если я этого захочу. А я определенно захочу. Подай-ка мне, пожалуйста , вазочку с Антоновками.

 Генка, придушив в себе гордыню, поднес жене тазик с мочеными яблоками, но не преминул напомнить, что Ева была сотворена из Адамова ребра - единственной кости во всем скелете человека, не имеющей мозга.

  - Зато стала верной и преданной женой, у которой Адам был первым и единственным мужчиной. Ну, прям все про меня!- отчиталась Катька и вгрызлась в яблоко с такой жадностью, что не заметила, как маринадом залила себе платье.

  - Чего ты брешешь? Все знают, что мужиков у тебя  больше, чем поклонников - на  концертах вокально-инструментального ансамбля "Пудис".
   - А зачем мне поклонники немецкого ансамбля "Пудис"? Мне немцы не нужны.

  - Хочешь сказать, что в 35 лет ты остаешься старой девой?

  - Хочу сказать, что ты в свои тридцать лет остаешься недоразвитым, глупым мальчонкой. Мне все мужики, без исключения, были омерзительны. Я тебя ждала, моего принца. И дождалась.

  - Чебас, ты слышал?! - толкнул в плечо своего лучшего друга Генка: - Она же не человек, не баба. Она - Русалка. Ру-сал-ка! Сама мне только что призналась! - исказив гримасой догадки лицо, стенал Гармон.

  Чебасик сделал вид, что ничего не слышал, и был сосредоточен на расчистке в салатной тарелке места для лица.

  На самом деле он чутко внимал каждому слову и, заливая алкоголем внутреннюю дрожь, все ждал страшной развязки. Вот-вот должно было случиться.

  - Ну и что? Русалки, давалки - какая разница? - огрызнулся через плечо Чебасик.

  - Что значит:"Какая разница"? Вы же все приговорили меня к пожизненному отбыванию наказания с ней. За что? Я ведь реактивно-психованный экстраверт, я могу в порыве приступа харю кому-то поцарапать.

  - Да ладно тебе, послезавтра попытаешься развестись, - хихикнул Дядя Балдей, и пьяные гости согласно закивали головами.

  - Всё! Вот теперь точно, мне криндец! - как-то загадочно вдруг повеселев, объявил гостям Генка.

  Наполнил свой стакан до краев троеным хлебным вином, назвал Чебасика несколько раз подряд "гнойным пидором", опорожнил одним махом стакан и, не занюхав мануфактурой, чистым, пробойным голосом обратился к матери с сыновьим признанием:

  - Прости меня, мама! Не ведал я, кого мне подсунула сельская общественность и местные органы власти. Считал - ****ь обычная, зачуханая, а оказалось - Русалка. Жизнь теперь не в радость: ни развестись толком, ни утопить ее в пруду в порыве ревности. Думал, поживем немного как люди: вместе сопьемся, обкуримся, рок-оперу напишем... А, видишь, как получилось: не пьющая, не гулящая. Словом, Русалка. Пойду, мама, попечалюсь маленько, руки на себя наложу.

  - Ты только не матерись! - кинулась мать к Генке: - Мы какое-нибудь средство и от Русалки найдем! У нас же тетя Груня на рыболовецком судне тралит.

  Но поздно предупредила. Генка уже, одним глаголом поимев всех гостей, вымостил себе из отборного мата прямой путь на волю, хлопнул на прощание входной дверью так оглушительно и обидно, что баян, стоявший в одиночестве на табурете, вдруг склонился одной стороной к полу, растянулся, будто поспешил за хозяином, и тяжело выдохнув со свистом хронического астматика ноту ля, подтянул меха и сомкнулся с другой половиной на бетонном полу.

  Полноватая растерянность осела на гостей и придавила до онемения их пьяный рассудок. Пока гости силились ощутить реальность, пока примеряли упавший баян к Генкиным словам, полных раскаяния и боли, пока высчитывали по формуле "Баба с воза - кобыле легче", свое местонахождение в пространстве и времени, прошло минуты две. Очень важные две минуты.

  Первым очухался Чебасик. Он побежал четко по следу своего лучшего друга, выскочил за дверь, и вся прогрессивная общественность села прослушала многократно повторенный возглас Чебасика:

  - Твою маму! Твою маму! Твою маму!...

  - ****уйте, мама. Вас зовут! - нежно сказала Катька Генкиной матери.

  Та послушалась и пошла на зов. Но сделав несколько шагов, вдруг рухнула на колени, подкошенная сознанием непреодолимой беды и предчувствием невосполнимой утраты, крестясь стала стучаться головой в бетонный пол и слезными молитвами будить Всевышнего:

  - Господи, прости и помилуй сына!- выла она: - Только Ты, Господи! Только Ты, Всемогущий! Верую, Господи! Спаси его! Пусть меня заберут, но его оставят! Господи, помоги-и-и-и!...

  Окончательно очнулись остальные гости и толпой ринулись к Чебасику, создавая давку у дверей.

  Говорят, что литература как и криминалистика сильна детальными описаниями.

  Так вот, просочившись на улицу, гостям,собственно говоря, описывать уже было нечего.

  Ну, можно, конечно, сказать, что "на свежем воздухе было необыкновенно просторно. Точно утренний летний туман стелилась морозная дымка в разных местах разного размера: в одном месте гости показывали - по-сюда (по грудь и выше), в другом - по-сюда (по колено и ниже)".

  Но, если честно, кроме прорезиненных валенок, притулившихся сиротливо сбоку к морозной дымке, других деталей от Генки Гармона не осталось вообще.

  Возле валенок метался Чебасик и сосредоточенно размахивал руками, будто только что, сбив машиной лося, скрупулезно искал на месте преступления доказательства вины егеря.

  - Куда бежать-то, пока не протрезвели?! - крикнул Петяня Чебасику.

  - А я знаю?! - признался Чебасик: - У Пердяка спроси!

  Дед махнул рукой в сторону пруда. И мужики стартовали по отмашке на алкогольном выхлопе, и подгоняемые молитвенными причитаниями Генкиной матери.

  Бежали прытко, единым пучком целых двести метров, потом пучок начал растягиваться тягучей соплей, пока она  не лопнула напротив 4-го картофелехранилища. Самых бесстрашных и натренированных в кулачных боях , когда приходилось драпать от разгоряченных мужиков из соседних деревень по глубокому снегу аж! до райцентра, осталось трое - Вася Сраком, Такоть и Чебасик.

  Резвым, спортивным шагом преодолели автостраду федерального значения; стороной минули вётлы; забрались на сопку, где, по слухам, самого Державина ужалили три пчелы, и он крестом пометил это место на карте генеральной; оттуда скатились до Манькиного опупка; прошли еще немного и, наконец, уперлись в Генку Гармона.

  Он торчал по пояс в снегу, как одинокая вешка, указывая направление к пруду. Чебасик сперва принял его за огородное пугало - так внушительно и трогательно на Генке трепыхались и бились пойманной птицей лоскутья свадебного пиджака. Лицо было таким стылым и обескровленным, что, если бы в тот момент портрет Генки взялся писать Дрын-Циркуль, то для живости и реализма обязательно нанес на лицо пару трупных пятен.

  Да, еще деталь бросилась в глаза: из всей одежды, разорванной в мелкие клочья, относительно нетронутыми оставались только сатиновые трусы, которые фиолетовым комочком прятались у него в кулаке.

  Чебасик еще подумал: "Это дело чести - сохранить честь и достоинство".

  Высвободили из-под снега; аккуратно втащили Генку за ноги на Манькин Опупок; там ему сделали искусственное дыхание рот в рот, но - малоэффективно. Видимо, за время погони выхлоп был сильно разбавлен кислородом и потерял градус. Стали дожидаться остальных спасателей.

  Скоро приковылял Петяня с огнетушителем, а там у него всегда бражка настаивалась.

  Залили тугой, как канат, струей бражку Генке по самую верхнюю риску.

  Зачхал, закашлял он; открыл один глаз и сразу предъявил претензию:

  - Какого рожна вы за ноги меня тащили?!

  - Так ать обкакался ты от страха, вот мы, такать, и обтерли тебя немного о снег, - за всех отчитался Такоть.

  - А что, правда, что до такой степени было страшно? - добавил Петяня.

  - Когда выскочил из клуба, еще испугаться не успел, а меня сразу под руки подхватили два гиганта и понесли быстро-быстро. Я сучу ногами, до земли не достаю. Вот, тогда страшно стало. Унесут, думаю, бесследно, лохматые сущности высотой в 5 метров. Что за твари такие? Йети - не Йети?

  - Эти, эти! - подтвердил Петяня: - Дед Пердяк их видел, когда мы после Сельсовета в клуб входили. Он так и сказал: "А эти твари кого здесь поджидают? У них в пруду "День открытых дверей", что ли?"
  И чего тебя эти твари отпустили? Тут до пруда - два шага.

  - Не поверите, меня за фалды пиджака на полпути стал кто-то хватать и тянуть обратно. Я слышу отчетливо, как молится мать о спасении моей души; вижу, как слабеют с каждым ее словом йети, но коченею от одного их звериного вида. На мне одежда трещит под грузом материнского слова, чувствую, что твари сильно устали, но меня не отпускают. Так долетели до Опупка, и тут они, как по команде, швырнули меня в снег и на прощание кулаками погрозили. А кулаки у них больше, чем у Васьки Сраком. Нет, не поверите.

  - Почему же не поверим? Не ты - первый, не ты - последний, - загадочно выразился Петяня.

  Еще Чебасик хорошо запомнил, как добирались обратно в село. Говорили о том, на какие страшные жертвы иногда приходится идти творческой личности ради дружбы и непреодолимой страсти села к дружественной попойке.  Старались событие особо не комментировать и избегали давать характеристики Катьке.

 Только Такоть, рассказывая о своей жене, один раз непроизвольно сравнил Русалку с ледовой переправой. "Такая же холодная и опасная, - отхлебывая из огнетушителя, делился он своим опытом, - едва соберешься проехаться по ней, как тут же натыкаешься на предупреждения и запреты. Нельзя, мол, не сезон. С виду хорошо намыта, а на деле - вся под тобой трещит и ломается. И думаешь, не время по ней кататься, лишь бы самому живым остаться".

                9.

  Генка никого больше не называл гнойным пидором и, вообще, вел себя корректно до окончания свадебного торжества. Может, потому что ему разрешили в тот же вечер на баяне сыграть пару его любимых вещей? Он выбрал веселую песенку "Уби-Дуби" Криденса Клариуотер Ривайвл (Вера в истинное возрождение) и что-то печальное из репертуара Блудрок (Кровавый камень).
 
  Чебасиком не было отмечено ни одного серьезного правонарушения за те три дня. Совершенно не ощущалось влияние человеческого фактора на рост преступности в селе.


                Немного партизанщины.
                1.            


- Еще достаточно живой, но уже красиво притворяется покойником, - вынес свой вердикт Петяша водолазу, беспокойно поглядывая на сопку, за которой скрылись по случаю внезапно возникшего перерыва на обед Ковыряй с Сиповкой, чтобы оттуда по-хозяйски оглядеть колосящиеся зерновыми злаками поля и проверить качество выкрашенной в салатный цвет травы на узком участке вдоль федеральной трассы. По трассе на днях должен проехать правительственный кортеж.

Петяше надо было во что бы то ни стало успеть привести в чувства водолаза до возвращения районного начальства. А еще лучше - констатировать Чуме летальный исход в связи с кесонной болезнью подводника.

Не только пожарного грызло дурное предчувствие, что водолаз все-таки нащупал в пруду вещ. доки, страшно и бесжалостно разоблачавшие многих селян в неблаговидных
проступках. Любой мог не вынести напряжения, сорваться и дать признательные показания сразу по нескольким статьям УК РСФСР, передав Чебасику заранее заготовленные явки с повинной.

- А у нас, значит, в селе, ёб вашу мать, будто все уже покойники, но еще притворяются живыми? Так, что ли? - зло упрекнул Петяню вопросом Партизан.
Он, сидя на корточках, сосредоточенно стягивал свинцовые бахилы с водолаза и громко сопел.

- Тебе лучше известно. Ты же у нас знатный просветитель. Писздолоций с Сухо****ским тебе в подметки не годятся, - ехидно отреагировал Петяня, припомнив Партизану, как тот однажды сподобился вместо захворавшей супруги - учительницы русского языка и литературы - провести урок в школе.

                2.

- А чего зря жене учебные часы терять. Они денег стоят. А деньги во! как нужны! - бил он себя по горлу ребром ладони, объясняя тогда в учительской всему
преподавательскому составу свой внезапный благородный порыв: - Так и быть, помогу вам. Предмет я знаю хорошо, план урока со всякими там орг. моментами жена мне начеркала на пяти листах.

- Ну, предположим, - вяло сопротивлялась завуч,заранее зная, что ничего хорошего из этой инициативы Партизана не получится, - запустим мы тебя к детям. Только
ответь: с какой целью ты еще и гитару с собой приволок?

- Эти, как их... флексии будем с детьми растягивать через второй фонемный ряд под музыку композитора Прокофьева, - убедительно крыл интеллектом все сомнения
преподавателей Партизан: - Расхолаживать школьников нельзя. Начну новаторскими формами пополнять их головки знаниями, а пополню - возьмусь держать их в постоянном тонусе.

Надо отметить: самонадеянности Партизану не занимать, точно так же, как и бесполезно пытаться ее отнять у него.
Он чересчур смело, можно даже сказать, немного развязно ввалился после звонка в седьмой "А" класс; разместил гитару на столе; рядом положил классный журнал, ручку с золотым пером, карандаш, указку, расческу, очки, бряцающую связку ключей, тетрадь с планом урока и объяснительной запиской, заверенной Дядей Балдеем, портрет профессора Виноградова; пригляделся к сотворенному им натюрморту и остался недоволен; переставил все предметы в обратном порядке; снял наручные часы и протиснул их между классным журналом и указкой. Только после этого, глядя исподлобья, принялся изучать учеников.

Приняться-то - принялся, но только внезапно в тот момент, как бывало уже не раз, у него в голове что-то с хрустом оборвалось и живо сползло в копчик, цепляясь за режущие выступы позвоночного столба.

Потом Партизан объяснил, что так обычно у него нарушилась прямая и обратная связь с мозгом на линии между турецким седлом и пятым позвонком. И тогда тоже, как и
всегда в ответственный момент, мозг зажил своей обособленной жизнью: на команды хозяина больше не реагировал, вел себя вызывающе агрессивно и, вообще, у Партизана создалось впечатление, что мозг изгалялся над всем организмом, потрясая перед растерянными школьниками, точно наглядным пособием, своими искрившими от замыкания нейронами левого полушария.

Ученики натаскано стояли и ждали, когда Партизан разрешит им сесть.
Староста Надька - дочь Фюлера - уже доложила Партизану обо всех отсутствовавших по уважительной причине, дежурный дважды успел пройтись мокрой тряпкой по доске, а команды "садиться" все не поступало. Загазованная дурно пахнущими домыслами, тревожная тишина едким облаком зависла над классом.

Через пять, отпущенных на орг. момент минут, Партизан, так и не сумевший наладить хоть какой-то примитивный и грубый контакт с мозгом, махнул на всё рукой и отдал
себя на откуп голове, на час ставшей для него непослушной и враждебной.

Мозг сразу облегченно вздохнул - что расслышали многие присутствовавшие и могли клятвенно это подтвердить на пионерской линейке перед гипсовым памятником Ленину в школьном сквере - и потом что-то недоброе нашептал Партизану, а Партизан перевел на упрощенный, обиходный язык, противным голосом прогундосив детям:

- Любите Родину, дебилы? - и немного выждав, затем самому себе отвесил за Партизана и школьников: - Нет! Не любите! Вы боитесь Родины и робеете перед ней. А любовь - это, прежде всего, свобода. Без свободы от запретов, условностей и всяких фобий нет любви!

Гражданин с большой буквы, презирающий условности, не станет топтаться на одном месте и ждать, когда ему скомандуют "сесть!", но быстро и добровольно сядет сам, без напоминаний сверху!

Без любви, как известно, чахнет не только Партия и Правительство, но и сель. хоз. угодья чахнут на глазах!

Заскрежетали в кабинете стулья: догадливые ученики намек поняли, сели и покорно сложили руки на столах. Начало урока предвещало необычную забаву. Детям было потешно наблюдать за Партизаном, который будто расположился в шаге от суфлера и, резко подергивая головой, постоянно переспрашивал пространство вокруг себя:

 "Чего? Чего говорите?"

Мозг или внутренний голос швырял ему идеи в форме озарений с интенсивностью строчащего пулемета "Максим". Мысли бились о внутреннюю поверхность черепной коробки и разлетались клочьями, а Партизан пытался собрать их в кучку, рассортировать, сшить из них лоскутное одеяло сверх идеи, прочитать и озвучить:

- Чего-чего говорите? Ага, понял. Так вот, дети, то же самое происходит и с русской словесностью, - из последних безнадежных сил пытался он помириться с головой: - Не любите вы словесность-то. Боитесь ее и раболепствуете перед ней. Не хотите ее изучать, познать ее во всей её красотище не желаете, потому что не свободны от запретов, предрассудков и условностей. Потому что страшитесь или стесняетесь родного языка.

А ведь один умный филолог еще задолго до вашего рождения сказал, что сперва появилось Слово и лишь потом - все остальное: шмотки, жратва, дискотеки, пьянство, ночные гонки на мотоциклах по селу и другие правонарушения.
Чего говорите? Ага, ага! Хочу сказать, что существует мнение там! - он покачал указательным пальцем над головой: - Что Слово это было не подлежащее, а сказуемое. И не просто сказуемое, выраженное глаголом, а выраженное таким Великим Глаголом, что главнее этого Глагола не было во Вселенной ничего: ни существительного, ни прилагательного, ни наречия, не говорю уж о дополнении, местоимении и прочих пристяжных частях речи.

Чего? У кого не стоит? Ах, да! Задачей настоящего урока не стоит глубокий морфемный или этимологический анализ самого главного, многофункционального, широко употребимого и жизненно важного Глагола. Я смело называю его королем всех глаголов. Без него нет жизни на Земле и за ее пределами.

Заинтриговал?

Еще бы!

Так вот, этот величайший из всех великих глаголов на древнерусском и церковно-славянском пишется и произносится, - он схватил мелок, начертал крупные буквы на доске и произнес с придыханием: - ЕТЬ!

Помолчал, победоносно оглядев детей, и вновь с придыханием повторил: - ЕТЬ!

Что в современном русском языке пишется и произносится, как ****Ь. Ну и обозначает то же самое.

Глагол этот - краеугольный камень, без которого сложная конструкция российской словесности рухнет в одночасье. Так сказать, "И склоняя существительных полк, мы
единственный спрягаем глагол! Жги глаголом, дорогой, жми сильней раскудыть-нибудь словечко добавь, и не знаю даже я - почему это творчество не в тягость ему!" С
древних времен глагол это употребляется во многих и лучших пословицах и поговорках.

Например:

"Не поволяешь - не поешь!" то есть: "Не поволяешь девку - не поебешь!"
Или: "****ь мой лысый череп!" Или: "Заебали Сивку крутые горки!" Или вот колыбельная: "Страшный дядька скребётся за дверью, и скребётся он с собственной тенью!"
 
Чего говорите? Понятно! Где префикс "Скр" только усиливает звучание дополнительными фонемами, но значение слова оставляет неизменным.
Вслушайтесь, дети, в лирическую напевность этого великого глагола. Как легко, как правильно дышится с ним!

Есть русское слово такое,
Дороже его не сыскать.
Оно хоть и очень простое,
Но русское, ёб твою мать!

А сколько в этом слове удали и сладкой свободы. Это слово очищает душу, делает вашу речь лаконичной и понятливой.

Теперь, дети, вместе проспрягаем Его. Сперва с простыми местоимениями. Повторяйте за мной:

Я ебу; ты ебешь; мы ****; он ****; они ебут. Но: меня ебут. Потому что нельзя сказать "меня ебу". Меня ебут, тебя ебут, нас ебут, его ебут, их ебут, всех ебут
начальники, председатели, секретари, депутаты, члены Политбюро... И будут ****ь до тех пор, пока вы не повзрослеете и не поймете, что и вам поебать на всех
председателей сельсоветов, директоров совхозов с их семьями, личными хозяйствами, скотом и птицей - впредь до последнего цыпленка - и особенно ****ь вам не переебать взятые на себя повышенные обязательства по перевыполнению плана на 120 процентов. А когда поймете, будет уже поздно. И придется вам въябывать от зори и до заката,невъебенно перевыполнять ****ые планы пятилеток, пока не заебетесь в доску.

Чего говорите? Такое вот, дети, глубокое смысловое значение имеет этот универсальный глагол, сопряженный с соц. реализмом.
Вопросы есть? Если нет, ебио мать, вопросов, то я приступлю к раскрытию основной темы урока.

- Есть дополнение, - поднял руку скромный пионер: - А что, если сказать Ебаю - в том же колыбельно-ласкательном смысле: "Баю-баюшки-баю, я Ебаю, я пою. Баю - баюшки- Ебай, глазки детка закрывай". Сильно в таком контексте изменится значение слова?

Партизан растерялся, а его мозг - нет, хотя в плане урока никаких вопросов с места не предвиделось. И ответил мозг пионеру достойно:

- Не выебывайся, сопляк! Мне, как и всей русской словесности, поебать как ты коверкаешь великий глагол. Главное, чтобы научился говорить красиво и правильно.

- Но то же самое еще в прошлом году нам объяснял учитель физкультуры, - подтвердил весь седьмой класс "А", - и глагол уложил в основание правильно, и легко воздвиг на нем теплое матерное предложение в девять этажей. А еще он рассказывал о возвратных глаголах, образованных от подлежащих *** и ****а.

- Допускаю, - успокоил детей Партизан, - спьяну ваш ебнутый учитель физкультуры мог что-нибудь ****уть невзначай. Но скажу точно, что научно обосновать это он ни за что бы не смог, потому что не имеет достаточной базы знаний. А я над этим работаю постоянно.

К примеру, на днях прикинул муде к бороде и посчитал все подлежащие,
которые произошли от великого сказуемого. Их оказалось более тридцати. И это только по одной прикидке, сделанной за вечер у механизаторов в ремонтном боксе.
Вкратце назову самые употребимые существительные: "Ебака" - любитель поебаться; "****о" - рот, "Закрой ****о, а то видно, как в нем *** роятся"; "Ебля с перескопом - это когда её ебешь, а она смотрит - не идет ли кто". А так же: "Ебота" - "Наши девки на плоту учинили еботу, их ебут они смеются, брызги по-ветру несутся"; "Ебун" - "Как на свадьбе у Гаврилы все *** на стол сложили, пусть невестушка сама выбирает ебуна"; "Етьё" - "Как поймали птаху, вынули елдаху, пыль смахнули ветьём, ну и начали етьё".

Такая же красочная, преобразовательная поебень происходит с великим глаголом, когда он обретает форму прилагательного или наречия:

"Засорился карбюратор, не работает стартер, из кабины вылезает в жопу ****ый шофер", "Надоела мне тюрьма, надоели нары, еще пуще надоели ****ы татары".

Здесь считаю уместным процетировать А. С. Пушкина: "С утра садимся мы в телегу: мы рады голову сломать и, презирая лень и негу, кричим: пошел, ****а мать!"

"****а мать беседу красит нашу,
****а мать не то, что мать ****а,
****а мать зовут и Агафона
Его ведь не ебут, а только так зовут
****а мать не то чтобы ругать
А то, чтобы сказать: ****а мать!"

Чего говорите? Взять гитару и на трех блатных аккордах напевно ввести в исторический экскурс и затем закрепить материал? - переспросил Партизан у обнаглевшего мозга, который ненавязчиво предложил пересказать детям речитативом отрывок из Древнеегипетской библии о том, как возник тварный мир, где сперва ничего не было и только Дух носился бесцельно по глади космического океана, пока не ударила в башку тому идея - выебать себя, кончив в рот, и родить наследника - бога Амона-Ра.

Партизан взял гитару, но в силу того, что ранее обещал детям в вводном курсе урока не углубляться в этимологию великого глагола, а так же для того, чтобы быстро, с испытанной надежностью заработать дешевый авторитет у школьников, вдруг поделился воспоминаниями и в лицах рассказал, как перед первой брачной ночью учительница призналась ему в том, что она не девственница, но у нее никогда не было мужчины и затем попросила об услуге на паритетных началах:

" Я покажу сейчас тебе свою писю, а ты покажешь мне свою", - сказала она тогда буднично, словно не в школе работала, а возглавляла Отдел Тех. Контроля по
калиброванной моркови на совхозной овощебазе.

" Зачем?" - смутился Партизан и спустил штаны.

" Догадайся с трех раз. Если прошу, значит надо, а если надо, то достань и положи", - учительница взвесила в своей маленькой ладони, сложенной утлой лодочкой, гениталии Партизана в комплексе, затем двумя пальчиками, которые, видимо, служили ей эталоном всяческих мер, отлепила партизанский пенис, встряхнула его, , не спеша произвела в голове простые арифметические подсчеты и сказала:

" Вписывается. И с большой долей вероятности. Только, чур, на мне не лютовать!"

" А в рот возьмешь?" - совершенно растерявшись, предложил Партизан.

" Я же девушка, воспитанная по строгим правилам Домостроя. Непременно возьму".

- Я чего хотел сказать, дети, - попытался дать итоговую оценку Партизан своему бреду:- Людская молва не врет, определяя с аптекарской точностью, что
предусмотрительно и хорошо выебанная учительница злой не бывает.

- Ну, не такая уж она и добрая, - поставил под сомнения заслуги Партизана всё тот же скромный, но занудливый пионер.

- А ты общался со своей учительницей до ее замужества? - с полоборота завелся Партизан и с силой ударил по струнам: - То-то же! Я, может быть, как Александр
Матросов, ради вас и ради жизни на Земле накрыл своим пещеристым тельцем амбразуру вражеского дота. И меня, может быть, еще наградят посмертно Звездой Героя. Ах, как заебала меня эта жизнь! Кто бы знал!

Он торжественно попечалился немного, почтив памятью Александра Матросова, потом очнулся и предложил:

- Давайте-ка, не отступать от плана урока и займемся закреплением материала. К доске можете не выходить. Отвечайте с места. И первым будешь ты, сопляк выебистый.
- Да запросто, - откликнулся занудливый пионер, так и не принятый по известной причине в ряды ВЛКСМ, и чистым звонким голосом кастрата или Робертино Лоретти, затянул под грохот аккордов, выстроенных Партизаном в "блатную сетку:

- Отведу тебя я к дубу
Я тебя ****ь не буду
Я тебя не буду еть
Пусть тебя **** медведь!

- Очень хорошо! Не ожидал.Молодец! - удивился и обрадовался одновременно Партизан: - Теперь, следующая, - матнул он головой в сторону Надьки Фюлер.
И та, густо залив лицо багрянцем, исполнила в стиле рэпа:

- Меня милый не ****
К свадьбе целку бережет
Ах, ты мать твою ети
Где ж мне целочку найти?!

- На горе стоит осина
Под осиной шесть девчат
Две ебутся, две смеются
Две отъёбанных лежат! - подхватил дружным хором весь седьмой "А".

... и полились горячей лавой народные частушки. Никуда от них не скрыться, не отречься. Они как лекарство. Собаки траву жрут, а человек частушкой лечится, из своей души песней прогоняет загостившихся бесов:

- Мы ****и всё на свете
Кроме шила и гвоздя
Шило колется в залупу
А гвоздя ****ь нельзя.

- Маньке сиськи оторвали
Ваньку в жопу выебли
Опосля в рояль насрали
Чудно время провели...

- Нашу область наградили
Дали Орден Ленина
До чего же моя милка
Мне остоебенила..

Осмелев от нахлынувшей свободы и вседозволенности, дети резко набрали голосовую мощь и естественным образом разделились на два противных по гендерлектным признакам лагеря .

Девочки высоко затягивали:

- Полюбила я пилота
Он поеб и улетел
Свесил жопу с самолета
Обосрать меня хотел.

Мальчишки отвечали:

- Грудь болит
В костях ломота
*** стоит
****ь охота

Перееб я всю родню
Не тронул бабушку одну
Оставайся, *** с тобой
Ведь ты же нянчилась со мной.

Партизан едва успевал одобрительно кивать головой, словно строгий судья фиксировал передачу эстафетной палочки.

- Только в рот и только в попу
Ночью миленький ****
Говорит, что лишь по звукам
Он меня распознает, - подзадоривали девчонки.

- Как на нашем на пруду
Я достал свою елду
Семь русалок приманил
Отъебошил и свалил - пели мальчики и, не давая опомнится, азартно добивали:

- В Чихачевском пруду
Я сочком ловил ****у
Не нашел. Пришлось опять
Водяного отъебать.

Казалось, что этому празднику орального оргазма не будет конца.Но за три минуты до звонка на перемену у гитары лопнули сразу две струны: вторая - Си и третья - Соль.
 
Струны хлопком просигналили о своей кончине и на прощанье с характерным хрустом бойцовских ножей на бойне скота резанули по запястью Партизана. Обильной струей хлынула кровь, испачкала весь натюрморт на учительском столе и распылила по классу едкий запах ржавого железа. Словно по ступенькам начала спускаться тишина.
Гундосным, темперированным напевом тетерева на току, удачно оглоушенный своим криком, выводил еще подросток в полном одиночестве вслед затихшему хору:

- Над жнивьем она летала
Комбайнеров напугала
Все съебались кто куда
Оказалось, что ****а, -

Но уже ощутимо нагнеталось через настежь распахнутые окна пугающее, плотное и вселенских масштабов, как темная материя, безмолвие.

"Добром это не кончится", - вспомнил Партизан слова завуча школы, сказанные ему в напутствие перед уроком, и это воспоминание стало первым мирным предикатом,
согласованным с мозгом или с противным внутренним голосом. Партизан так и не разобрался.

Придя в себя и плотно затворив за собой крышку черепной коробки, чтобы ненароком вновь не выскочить наружу, Партизан первым делом перетянул запястье галстуком,
поблагодарил мозг или внутренний голос за проявленную активность и пошел к окну любоваться безмолвием.

Опасения его подтвердились: весь сад - от школьной пожарной лестницы и до частокола - был залит поголовьем односельчан. Справа - по обзору со второго этажа - примкнул вздутым пузом после клеверного поля к людскому, качавшемуся студню крупно-рогатый скот. Так же, расслышав родные частушечные напевы, как позывные к началу дойки, подошла отара длинношерстных овец, зацепив по пути трех не доенных коз.

В одной из них Партизан признал, по скрученной на шее веревке, свою Пульхерию, а еще - по колышку и по тому, что коза терлась о хворавшую супругу, учительницу
русского языка и литературы. Жену Партизан вычленил из толпы сразу и безошибочно - по глазам, которые выпали у нее из век от удивления и размером не уступали
металлическому рублю. В каждом отчетливо виделся грозный профиль Ленина.

Мозг или внутренний голос сказал на посошок Партизану:

- Вот, теперь тебе, точно - ****ец! Полный и безоговорочный!

- Согласен, - кинув прощальный взгляд на жену, ответил мозгу Партизан, и слабым, дрожащим голосом затянул в распахнутое окно:

- Запевай, моя родная
Мне не запевается...

- Наебнулся я со стула
Рот не открывается! - подхватила вдруг разом толпа односельчан в школьном дворе. Выдохнула куплет до конца. Вдохнула снова и дружно продолжила:

- Поебешься - горя хватишь
Поведут тебя на суд
Впереди гармонь играет
Сзади вы****ка несут!...

Народ будто ждал отмашки. Зерно упало в благодатную почву. Душа сельского жителя сглотнула это зерно и порывисто отрыгнула сгустком тоски по великому глаголу:

- И чего дивится люд
Что русалок не ебут
Я с комбаином ****ся
Да и то не удивлялся...

Потом еще с час громким эхом отдавалось аж! на федеральной трассе:
 "..бать!,..мать!,.. ать!,..еть!,.. уеть!", пока Чебасик не обнаружил странное скопление на повороте к селу водителей-дальнобойщиков, плясавших "Камаринскую", и не дал команду старшему пожарному Петяне разогнать из брандспойта к ебоням собачьим ликующую толпу демонстрантов в школьном дворе.

                3.

- Но задумка у Партизана была хорошей. Исполнение подкачало, и не хватило времени. Согласись, Петяня? - сказал Дядя Балдей, склоняясь над водолазом, упорно
притворявшимся покойником.

- Какая задумка? - прошептал водолаз, но глаз не расшторил.

- Хорошая,- повторил Дядя Балдей: - Задумка набрать 365 частушек, скомпоновать их по дням, превратить в "Псалтырь", затем утопить 212 "псалмов" в пруду, а оставшиеся 153 активно использовать в магии, ворожбе, гадании и чтении в заутренней вместо молитвы. Говорят, что Церковь гадать на "Псалтыри" не запрещает.

- У нас в селе нет церкви! - гордо объявил Петяня.

- Вот появится "Псалтырь" и церковь сразу построится, - пояснил Дядя Балдей и хлопнул дружески по плечу Партизана.

Партизан смущенно кашлянул, подумал и признался:

- Я на народные пожертвования уже пытался построить церковь. Оба раза колбасный цех получался. Наверное, или боженька трижды попадался глухой, или колбаса народу
нужнее. А мечта, как и деньги, во всех четырех случаях была целевая - успеть людям чего-нибудь дать, пока они не растащили.

- Беда-а! Не люди у нас, а сволочи постепенные! Синоптик, а ты чего притих? - буквально выдернул меня из тоскливой задумчивости Дядя Балдей: - Заламывай водолазу руки и держи крепче! Сейчас Чума оживлять его начнет.

Интересная и незнакомая практика реанимирования притворщика. Я спросил:

- Как всегда, врач больному смажет губы гусиным пометом?

- Ты ёрничаешь или у тебя такая манера прямой речи? - сказал мне Чума и сел на лицо водолаза: - Чем тебе не нравится испытанное дедовское средство?

- Брешет фершал, - успокоил дед: - Я использую помёт в исключительных случаях.

- А у нас что ни случай, то, как правило - исключительный! На всех уже говна не хватает. Приходится даже на тяжело больных экономить и помёт прятать в сейфе вместе с промедолом.

- При такой бережливости лучше запихать водолазу в рот таблетку от моли, - предложил я Чуме другое испытанное им средство.

- Нет, таблетку Чума приберег для тебя. Чтобы уж никаких сомнений потом у нас не возникло, - проговорился Дядя Балдей. Осознал, и, быстро покраснев от смущения,
оглянулся на деда.

Дед сделал лицо плаксивым и постучал Дяде Балдею тростью по спине:

- Овцу не получишь. Теперь хоть измолчись весь в половую тряпку, - вынес он окончательный вердикт.

- Ну, в таком несчастном случае, перекрестившись, примем грех на душу и отравим его там стаканом чистого медицинского, - будто ничего не произошло, обратился Дядя Балдей к Чуме.

- Я бы помолился, да церкви поблизости не видать, - Чума извлек из саквояжа не свежее марлевое полотенце и завернул в него киянок.

Хихикнула Зубаха, и все, как по команде, глянули на выцветшее небо.

- Синоптик, а ты можешь прогноз погоды предсказать на три года вперед? - спросил Петяня: - Это я так, ничего личного, хочу узнать на всякий пожарный случай. И поблагодарить.

- Проще пареной репы на вашей немытой шее, товарищ генеральный пожарный, - по доброму ,почти как к родственнику, обратился я к Петяне: - Процедура вам известна. Пишете заявление, прилагаете копии брачного свидетельства, похвальные грамоты, выписку из трудовой книжки, фотокарточку обвиняемого вами лица, и передаете Зубахе.

Зубаха присвоит номер вашей заявке и направит её на утверждение Ефросинии Тазалыкбековой - в девичестве Шмихельсон - по прозвищу Зига. Та, в свою очередь, оформит заявку под экстренный заказ за дополнительную плату и определит сроки его исполнения в пошивочном или вязальном на крючках цехе.

Там по моей фотокарточке сошьют или свяжут для вас игольницу в форме тряпичной или шерстяной куклы; наворожат, заговорят ее, околдуют. И вот тогда вы потешите свое самолюбие и получите отдохновение, натыкав вволю иголок в мягкое тело моей куклы игольницы.

Петяня отскочил в сторону, как ошпаренный. Просигналил нервным тиком Гарлуше, Ваське-Сраком, Коммунистихе, Зубахе и упорно не желавшему прийти в сознание водолазу.

Деду он почему-то постеснялся поморгать.
Зубаха развела руками, сделав книксен - мол, она опять ни при чём, Синоптик, мол, сам неожиданно догадался.

                4.

А мне и догадываться не надо было. Всему селу и далеко за его пределами давно известно, что цех по пошиву игольниц работал у Зиги в три смены. От заказчиков отбоя не было. В каждом добропорядочном доме в укромном уголке висело по десятку таких игольниц с фотографическими лицами соседей, их родственников и друзей на околышах кукольных головок.

Раньше - до принудительного введения контролирующих органов - часто случалось не целевое использование Зиговой продукции.

Бывало, едет какой-нибудь Колька-Мосол на тракторе по селу, громко выражает свои матерные чувства и не подозревает, что другая какая-нибудь Моря Синеносая уже выкупила у Фроськи игольницу и даже занесла руку с иголкой над куклой -двойником Кольки. Да не по злобе, а просто, чтобы лишний раз проверить, работает ли предмет, все ли колдовские технологии соблюдены при пошиве или вязании крючком.

Жертва едет себе спокойнехонько на тракторе, душевно и расслабленно кроет матом окружающую среду, и вдруг хватается за сердце, потом за голову, потом - за живот, за челюсти, за гениталии, снова - за сердце, за горло; выпадает из трактора и катается по земле , корчась от острых болей и судорог, дожидаясь, когда приедет из больницы Чума и смажет ему губы гусиным пометом или брызнет чем-нибудь от боли.

А Моря Синеносая, для полного удовлетворения своих любопытных чувств, напоследок еще трижды ткнет в большую мышечную массу куклы- двойника ржавой и тупой иглой от спринцовки.

Позднее, еще до моего знакомства с селом, создали контролирующие органы, которые составили нормы и правила обращения с игольницами и определили штрафы за не целевое использование данной продукции.

                5.

Про то, что Петяня заказал-куклу игольницу с моим лицом, я узнал от самой Зиги, квалифицированной гадалки и ворожеи.

Как-то с тестем мы заехали в сельмаг за коробкой "Ткемали" и вторым томом книги, выпущенным издательством "Элдис" в черном кожаном переплете под названием "Дьявол. История и реальность". Пока перебирали и осматривали банки с соусом, подошла Фроська, встала культурно в сторонке и начала негромко откашливаться, чтобы привлечь к себе внимание. Потом не выдержала и спросила разрешения у тестя переговорить со мной "на тра-та-та и тэ-тэ-тэ".

При удачно выпавшем мне случае, повторю: Зига была ведьмой знатной! Мне жена не раз признавалась, что еще во времена своего студенчества именно Зига нагадала ей на далекое будущее законно обретенного и зарегистрированного в ЗАГСе мужа, описав с аптекарской точностью мой портрет: "Безвольный, малахольный, ленивый и придурковатый теленок с гипертрофированным самолюбием. Такому титьку покажи, он с радостью предаст и продаст всех своих родных, друзей, честь, Родину, поменяет место жительства и добровольно залезет в кабалу. Крути им , верти, как хочешь, пока он не сдохнет ко всеобщему удовлетворению".

Мы с Зигой отошли в сторону, а тесть предупредил: "Говорите громче, чтобы я потом лишний раз не переспрашивал".

Зига покрутила пуговицу на моей рубашке и сказала:
"У главного пожарного нашего гурта Петяни возникла непреодолимая потребность извести вас. Он сегодня выкупил куклу и два десятка заговоренных английских булавок".

" У него же глазные яблоки, как у зайца, вращаются возле ушей", - вспомнил я стянутую, как вожжами к затылку, морду Петяни. И глаза, проросшие у него далеко за границей лица.

"Ну и что?"

"А то, то и то. И еще то, что он обычный травоядный, и уж ни в коем случае, не хищник. Умеет только оглядываться и убегать. Не дано ему Природой смотреть вперед и в небо. Говорю это, как опытный физиогномист. Или физиогномик? Не помню, как правильно", - я тоже покрутил пуговицу на пурпурной блузке Зиги, тем самым дав понять, что проявил к ней в целом благосклонность.

Зига сказала:

"Как бы поинтеллигентней ответить, чтобы вас не обидеть? С перепугу Петяня может много всяких бед наворотить. Он же не знает, что он травоядный. Да и в нашем селе - вы, верно, обратили внимание - значительная часть населения переносицу своими глазами не может разглядеть, все больше боковым зрением балуется, хотя повадки имеет страшные, страшнее самых страшных хищников. На одном конце села чихнёшь, на другом уже траурными лентами венки обвязывают и репетируют, как будут восемь раз на бис! зарывать чихнувшего.

Поэтому я и намекаю: может, "защиту" поставить, на всякий случай? Иерусалимские свечи у меня имеются: по пять рублей - пара. Плюс - отвар из пяти трав за 42 рубля 37 копеек. Еще заговоренный рыбий хвост - вместо ладанки. Итого: 78 рублей 48 копеек. Сметная стоимость нисколько не дороже, чем в похоронном бюро".
"У меня вопрос. Почему я должен оплачивать за Петяню ритуальные услуги?" - прихватив крепче пуговицу, я подтянул Зигу к себе и прожог взглядом фиолетовую роговицу её глаза.

Там, на дне зрачка, точно в стволе колодца, беззаботно плескалась в опавшем серебром свете луны, безумно красивая русалка. Но неожиданно придавленная непонятной тревогой, она подняла голову вверх, испуганно вскрикнула и судорожно стала прикрывать руками свою обнаженную грудь, не отрывая взора от моего глаза, который накрыл половину ночного неба. Затем русалка выхватила из лужицы ребёнка, укутала его русыми волосами, крепко прижала к себе и бесшумно нырнула в серебряную дорожку , качавшуюся на воде.

"Не притворяйтесь, будто вы - не вы. А я, вообще, мимо шла и с бухты-барахты вдруг стала к вам приставать", - сказала Зига, аккуратно оттолкнулась от меня и начала уплывать вместе с русалкой и ребенком.

"Фроська! Ты чего там бормочешь? Я ведь могу чего-нибудь и неправильно додумать!" - обиделся тесть на ведьму и кивком головы указал мне на выход.

                6.

 Дома, за ужином, привычно разглядывая через лупу куски мяса в гуляше, оценивая эстетическую составляющую и брезгливо сдвигая их ложкой на край тарелки, Егор Борисович сказал теще как бы между делом:


  "Синоптик - парень не простой, не оторви, да выбрось. Сегодня Фроська причитала в магазине, что зятёк у нас то ли меченый, то ли калеченый, то ли чересчур озабоченный. Я так до конца и не понял".

  "Ешь, давай! Чего ты каждый кусок изучаешь, как патологоанатом, будто тебя кто-то отравить хочет. Заткни себе рот и жуй молча! - приказала теща Егору Борисовичу: - Ты бы меньше слушал выживших из ума старух. Зига еще та сплетница!"

  "Какая же она старуха? Чего ты брешешь! Ей до пенсии еще - года два".

  "Злобная, бестолковая, одинокая, озабоченная старуха", - коротко теща охарактеризовала Зигу.

  А я помог:

  "Наверное, ей тоже из соседней деревни мужика-производителя заказывали, чтобы она окончательно с ума не сошла?" - встав из-за стола, и поблагодарив кивком головы хозяйку за вкусную еду и разносолы, намекнул я на то, что мне известно, как пытались всем селом лечить троюродную тетку жены по отцовской линии. Но не помогло: поздно привезли ей производителя, или производитель халтурил и не покрыл троюродную тетку как надо. Ладно, хоть доживала уже не старой девой.

                7.

  Я вышел из дома, прогулялся по яблоневому саду, вернулся к цветнику, построенному умелыми руками тещи, сел на лавку и стал слушать дикий вой соседа Петяни.

  Кричал он смачно. Ор истекал из-за частокола густой, протяжный, насыщенный животным страданием и сепарированный отборным матом в той части, где оторопелое непонимание - почему он, Петяня, тычет иголками в меня, вернее, в куклу-двойника, а острая, жалящая боль бьет его, отдается на нем - плавно переходит в состояние эйфории от само-истязаний.

  Вышел дед, но ко мне не стал спускаться, а присел на верхних порожных ступеньках, закатил глаза и вожделенно начал слушать первую часть оратории в авторском исполнении соседа.

  Я непроизвольно озвучил свою тревогу:

  "Неужели Петяня не сообразит? Так он истычет себя до потери сознания и пульса!"

  "Может, он этого и добивается, - подсказал мне из тыла дед: - Может, у него нехватка болей в организме. Бывает же нехватка витаминов, Авитаминозом называется. Вот так и у Петяни - какой-нибудь "аболеноз".

  "Ясно. Опытного мазохиста не излечишь грубым, примитивным поглаживанием. Требуется хирургическое вмешательство. Значит, правильно я сделал, что не заплатил Зиге?" - сам с собою продолжил рассуждать я о своих вульгарных попытках постичь загадочную глубину помыслов среднестатистического сельского жителя, выдавленных из его скомканной души.

  Сколько бы я ни приспосабливался к деревенской среде, как бы ни старался исследовать все стороны чуждого мне быта, я все время, двигаясь по замкнутому кругу, оказывался в  начале пути. Все для меня было внове. Многое сильно смущало и не вписывалось в привычное представление о деревне, закаченное в меня  улицей, городом, школой, средствами массовой информации и художественными происками  писателей-деревенщиков.


  Я долго не хотел верить в то, что все родственники жены, включая и ее саму, страдали серьезным хроническим заболеванием:они говорили только Правду, рубили её с плеча, припирали ею к стенке, кидали правду в лицо, говорили, не стесняясь, прямо в глаза и за глаза, в общем, использовали ее в хвост и гриву. Правдой не гнушались даже тогда, когда ее применение грозило превратиться в сплошное лицемерие.

  Бряцая и нарочито потрясая Правдой, точно абсолютным оружием, они  требовали от меня того же, не понимая, что их Правда - это патология и анахронизм. Правда, возникшая от скуки, безделья и однообразия. Остальной цивилизованный мир давно жил по другим законам, и Правду, высказанную в такой манере, считал показушной невоспитанностью.

  Нужно стараться хоть чуточку быть деликатным и без причины не проводить  прямой хук в челюсть восторженным правдивым вскриком: "Давно не видел тебя, дружище! Ну, ты наел себе мамону и стал похож на удава, проглотившего неосторожно слона!" или "Какой у тебя противный голос! Из-за него ты страдаешь косоглазием?"

  Полагаясь на свои изысканные манеры и правильное воспитание, я держал постоянно себя в тонусе: старался лгать интеллигентно и правдиво, использовал всякие хитрости,лишь слегка кривя душой и обязательно шифровал, заносил в дневник и заучивал придуманное вранье, чтобы не быть случайно пойманным. Я наивно считал, что любое мое слово воспринималось родственниками, как выстраданная мною истина последней инстанции. Но почему-то часто мои правдивые откровения воспринималось ими, как предупредительный вой сирены и кроме раздражения ничего больше у них не вызывали.

  Из цивилизованного мира лжи я вдруг попал в стаю первобытных людей, где не было места условностям, двояким смыслам, элементарной обходительности.

  Теще хватило одного дня, чтобы со снайперской точностью определить мое место в их клане. Она дала мне прозвище "Синоптик", указав на то, что моя изворотливость, а так же пустые обещания и сладкие посулы больше напоминают прогноз погоды в программе "Время".

  Слепая бабка назвала меня "Свисток смоленый", но добавила: "Это легко лечится". И с ней согласилась жена. Не понятно только - с чем? С тем, что "легко лечится" или со "Свистком смоленым"?

                8.

 Тогда мне было предельно ясно, что дед, сидя за спиной, играючи и непринужденно читал все мои мысли. Отбивая тростью на ступеньках крыльца морзянку, он сигналил шаловливой "чертовщине", слетевшейся на зрелищное выступление мазохиста , сильно не галдеть, явно не выражать восторга от воплей, всхлипываний и протяжного воя Петяни, и дать возможность поговорить со мной о чем-то важном. Особенно допекали деда чертята первого года службы. Они проявляли чрезмерную активность: торопливо, с грохотом загребали ведрами чернильное небо и неслись огалтело заливать догорающую полоску закатного горизонта.

  Дед достучался довольно скоро. Точно по команде, выпущенной отхаркивающем кашлем хронического курильщика через печную трубу, вдруг все кругом стихло. Звук провалился в глубокий колодец.

  Дед послушал тишину и, удовлетворенный, спросил мою спину:

  "Признаться не хочешь?"

  "И ты туда же, дед? Нет, не хочу!" - с готовностью ответил я и подумал, что самое дорогое  у человека - это свобода! А свобода - это умение никого не впускать в свое личное пространство.

  Попробуй только раз впустить к себе по неосторожности, пусть бесконечно желанную особь любого пола, и сразу попадешь в добровольное рабство. Потому что где начинается свобода другого ненасытного захватчика, там кончается моя свобода.

  "Есть глава в Древнеегипетской Библии, в которой рассказывается, как Исида хитрым обманом выпытала у своего отца, Бога Ра, его тайное имя и обрела полную власть над ним. Отец чах от болезней, дряхлел на глазах изумленных гребцов Лодки миллионов лет, и недоумевал, почему именно с ним такое происходит, потому что забыл, что выдал свое сакральное имя самой любимой дочери. А любимая дочь тем временем использовала Власть на полную катушку в корыстных целях. Так бы и сдох Ра, в полном непонимании - почему сдох приговоренный к вечности, без права на перерождение, если бы не вмешался сокологоловый внучек Хорус...

  Кстати, варвары тоже не могли захватить и разрушить неприступный город Рим до той поры, пока не прознали его настоящее, тайное имя.

  Вот! А ты дед, требуешь от меня чистосердечных признаний, которые мне сделать вдвойне труднее, потому что прежде, чем признаться, мне надо сочинить, придумать эти признания, да так, чтобы они выглядели правдиво, чтобы стали легендой и передавались из уст в уста из поколения в поколение".

  "А ты попробуй хотя бы раз не выдумывать. Глядишь, и погода незаметно в голове установится комфортная. А там и я приду на помощь и подскажу, как тебе дальше вывернуться с малыми потерями. Вижу ведь: маешься, а мысли собрать и разложить по полочкам - по одной на каждую извилину - не хочешь. Одна чернота беспросветная плещется в твоей бедной головушке - ухватиться мне не за что".

  "Ого! Задача, дед, не простая. Ни одну вонючую кучку придется собирать, месить и раскладывать".

  Я выдавил из мягкой пачки "Явы" сигарету, размял ее, почему-то вспомнив, что по тех. условиям на фабрике должны были в сырье внести вкусовые и вкусные добавки; представил, как заливают табак дорогим коньяком и мелко нарезают туда же колбасу "Салями"...


               
                Первое погружение.

                1.

  Мне рассказывал об этом один странный попутчик с веселым именем ЭЛЕВСЕСТР. Что в переводе с русского на русский язык значило Электрификация Всейй Страны - Элевсестр.

  - Родители начудили! - нашел он отговорку и виноватых, едва успел протянуть мне руку и представиться: - Верные ленинцы они у меня, левого необольшевистского толка.

  - Странно, разве есть такой толк? - неосмотрительно задал я вопрос попутчику.

  А он оказался из категории говорливых как ручеек. Только этого и ждал. Его словно прорвало, и не то, чтобы заткнуть, вставить слово было невозможно.

  За каких-то полчаса я узнал от Элевсестра, что на просторах нашей необъятной страны каких только  бестолковых толков и толковой бестолковщины не прижилось. Впервые услышал о том, что биомасса бестолковщины на земном шаре превысила критический предел еще в 1962 году, а утка щиплет себе гузку, чтобы уверенно держаться на воде; что в сигаретах "Кэмел" финского производства обязательно содержится в больших дозах марихуана, а обем и вес мясного фарша увеличивается в два раза за счет соли и воды; что Манфред МЭнн на самом деле не англичанин, а югослав, и фамилия у него другая, но группа "Yes" возбуждает его больше; что у первых собак побывавших в космосе, были клички Мушка и Пчелка, а первый искусственный спутник упал возле города Сарапула...

  Залежи мусора гнили у Элевсестра в голове, и он щедро ими делился со мною.

  Из Волгограда поезд отправлялся ранним утром. Ночью мне так и не удалось поспать. От всех житейских неприятностей, а еще от никотина, залитого до краев в легкие, меня подташнивало и заваливало на бок.

  Элевсестр болтал без умолку, сидя напротив, долго вглядывался, вдруг обнаружил, что вся моя поклажа - это холщовая сумка, и тут же спросил:

  - Женат?

  - Нет. До пятницы я абсолютно свободен.

  - А-а, прогнали! - догадался он: - Примак?

  - Да.

  - Едешь в Сибирь на бой кедровых шишек?

  - Почему ты так решил?

  - Потому что все волкоградские примаки, кого выгнали из дома, сразу едут на бой и шелушение кедровых орехов куда-нибудь в Средний Васюган. Денег-то хоть дали на дорогу? - не унимался Элевсестр.

  - 30 рублей.

  - Не густо. Знать, сильно тестя с тещей разозлил.

  - Тестя никогда не видел. Он умер за пять лет до моего явления в качестве зятя.

  - И кем он работал при жизни? Может, я знал его?

  - Конечно, знал. Тесть долженствовал директором тракторо-заводского рынка.

  - Ни *** себе! - присвистнул Элевсестр: - Знатное местечко. Директор рынка, он и посмертно - директор, все равно, что второй джокер в колоде директоров Советского Союза. При правильном социально-экономическом подходе и использовании старых связей, жить можно припеваючи. Что, умения не хватило загрести под себя наследство или обрыдла жена "красавица"? Кстати, твоя жена - старшая или младшая дочь Толика? Я ведь Толика, тестя твоего, хорошо знал. Он имел пять постоянных любовниц и одного ребенка мужского пола на стороне, которого исправно прикармливал.

  - Младшая, - отвечал я вымученно, пытаясь разглядеть в трясущемся тумане лицо попутчика.

  - Маленькая росточком, с большими титьками и попой  средней тяжести. Она ведь в мед. институте преподает? Отец ее больше всех любил. Не повезло тебе. Он не простит. С того света продаст за ведро картошки. Уж я-то Толика помню, уж я-то Толика знаю, - лепетал Элевсестр, уплывая в другое измерение, вслед за голосом, превратившимся вдруг в гвалт вороробьев, купавшихся в луже: "Жив еще! Жив, жив!" - кричали они, выхватывали из рук гвозди и летели на Голгофу, где их поджидал Лонгин и еще один парень, до конца не обслуженный римскими центурионами.

  Затравленный последними событиями мозг, выдавал мне в цветной проекции такие же утомительные картинки сна.

  Я болтался где-то между сном и беседой с Элевсестром, точно в шеоле или в активной точке бифуркации, еще достаточно осознанно реагируя на внешний раздражитель.

  - Ты спишь? - спрашивал Элевсестр.

  - Нет. Не сплю.

  - А ты спи и не слушай всякую околесицу, что я несу, - и тут же интересовался: - Ты спишь, что ли?

  - Я сплю, - подчинялся я его требованию.

  - А ты не спи! Лучше, выйдем в тамбур покурить. Может, там я скажу тебе что-то очень важное. Вертится на языке, а вспомнить пока не могу. Ты спишь?

  - А как надо?

  - Да я и сам не знаю, как надо. Чего пристал? Спи, давай!

  - Ради бога, заткни пасть, Элевсестр! Дай немного поспать! - казалось, что  предпринимал решительную попытку избавиться от основного внешнего раздражителя.  Пробиваясь с боем, рвал я в клочья девственную плеву сна и наматывал на себя липкие ошметки.

  - Потенциально верующий? - хитро подбирался Элевсестр: - Конечно, верующий, раз бога всуе упоминаешь, - отвечал он себе: - Так недолго и в православие впасть.

  - Да, на потенцию не жалуюсь. Я уверовал, что с такой потенцией сделаю еще несколько маленьких православных христиан, - шевелил я едва заметно губами.

  - Не говори глупостей. Православие с христианством не имеют ничего общего. Скорее, Израиль повинится перед Измаилом, чем Феодосий Печерский признает, что евреи обхитрили целый мир, подкинув человечеству насквозь фальшивый символ веры. Сами-то иудеи до сих пор считают Иисуса, сына Иосифова, пьяницей, обжорой, бабником и лгуном. А нам, хроническим язычникам, все равно в кого верить. Лишь бы он мучеником был, лишь бы сочувствие вызывал. Нам бы пострадать за кого-нибудь в отместку за то, что за нас этот кто-нибудь уже пострадал. Хоть Осирис, Лапшо Педунь, Иван-дурак или лошадиный зуб. Все равно намолим так, что засверкает божественным светом и станет Миссией, то есть Христом. Такая, брат, дикость, язычество в извращенной форме, которое из нас ничем не выжечь.


  На возгласы Элевсестра прибежала проводница вагона и сказала, что чай будет разносить лишь после того, как подметет ковровые дорожки, а, если сильно приспичило, то она за дополнительную плату откроет двери в био-туалете.

  - Жив, жив, еще жив, - снова бесновались воробьи.

  За грязными шторками окно обложила легко читаемая, скудная степь. Столбы линии электропередачи хлестали тенями по стеклу. Набирая свет, дрожал под зеркалом солнечный зайчик.

  Я так был измотан, что даже во сне хотел спать. В  утихавшую речь Элевсестра, напоминавшую сложный рисунок игры барабанщика группы Манфред Мэнн в песне "Время" из альбома "Соловьи-бомбардировщики", я уже не пытался вникать.

  Вдруг жаркий, трясущийся воздух в купе надломился и заполнился плотью горбатого старичка. Он оттолкнул Элевсестра и зло меня предупредил:

  - Не верь ему!

  - Почему? - одновременно с Элевсестром спросил я.

  - Потому что, слава Богу, Бог есть!

  - Может быть, но во мне Он - меньше скрупулы.

  - Но больше грана. Сам виноват! Взращивать Его надо умеючи. Любить, молиться, верить и жить по законам, дарованным им, - старичок, считая по-русски, загнул пальцы в кулак, долго изучал оставшийся оттопыренным свой большой палец, потом решительно просунул его между указательным и средним и ткнул мне дулю в нос: - И результаты не применут сказаться, - подытожил он, хвастаясь результатами работы по соэданию сложной конструкции, и одновременно обратившись к Элевсестру, пропел: - И пусть теперь он вожделенно, скребет когтями свой сегмент.

  У старичка были глаза цвета вызженного солнцем неба в летний полдень. Их сверкающая голубизна пугала, иссушая во мне гипертрофированное самолюбие.

  Я оробел.

  Элевсестр сказал:

  - Не бзди, примак! Вожделенно скрести когтями свой сегмент - это значит ходить по периметру района и охранять свой участок. Ни больше, ни меньше.

  - Я по фене не ботаю и ничего не смыслю в стариковском маразме. Молод еще, не успел поглупеть.

  - Быстро наверстаешь, - успокоил старичок: - Когда домашние тапочки начнут прилипать к полу, орошенному твоей мочой, вследствие её недержания из-за сахарного диабета, и возникнет опасность падения с переломом шейки бедра, тогда очнешься и в спешке начнешь считать годы и обиды. И две вещи будут преследовать тебя: отражение сморщенного незнакомца в зеркале и терпкий, невыветриваемый запах аммиака.

  - Но ты-то источаешь медовый запах незабудок. Особенный, что ли? - возмутился я.

  - Этот запах нужно заслужить! Вот, ты и служи! - старичок сверкнул глазами цвета безоблачного неба и ласточкой впорхнул в солнечного зайчика, плясавшего под зеркалом, а я уставился на Элевсестра.

  - Чего могу сказать по этому поводу? - ответил Элевсестр: - Мне самому до конца не всё ясно. Спи, давай, дальше!

  Я спал до пяти часов вечера. Мне снилось, как я мучительно пытался уснуть. Старичок, придавленный пучком света, вырываясь, прыгал по стенке и  трещал: - Жив, жив еще!...

  Потом Элевсестр, больно вцепившись в плечо, вытряс из меня бредовые сновидения и вручил холщовую сумку.

  - Пора выходить. Сейчас будет твоя станция, - заметно нервничая, сообщил он.

  И я нисколько не удивился, даже притворяться не стал, а в покорном молчании сходил в туалет опорожниться и умыться; выпил чаю со вкусом половой тряпки; свернул  влажное постельное белье; пересчитал наличность и дождался полной остановки поезда.

  Элевсестр на прощание сунул мне районную карту, расчерченную по квадратам, и ткнул в середину ее обслюнявленным пальцем:

  - Тебе - сюда! Можешь еще успеть на последний автобус. Счастливого пути! - пожелал он и андреевским крестом перечеркнул всего меня со спины.

  На последний автобус я опоздал, потому что минут пять, разинув рот, наблюдал, как мало известного, но перспективного и пьяного писателя-сатирика актеры студенческого театра пытались запихнуть обратно в девятый вагон. Он, геройски вцепившись в поручни и вдавливая босыми ногами острые железные ступени вагонных сходней, раскачивался и тряс голым задом над головами студентов, а проводница, кусая его за руки, грызя, давясь и сплевывая, вскрикивала с неподдельным возмущением:

  -Это-о?! Это я не возьму!!!

  Из всей одежды у сатирика висел на шее только бежевый галстук, которым он прикрывался в дороге во время сна, но и тот не выручил. Сатирик, видимо, все-таки немного замерз, хотя еще серьезно и не думал об этом.

  - Возьмите! - слезно умоляли проводницу пассажиры соседних вагонов: - Он вам в хозяйстве еще пригодится!

  Я тоже внес свой пятачок, крикнув проводнице:

  - Лучше пристрели, чтобы не мучился! А не пристрелишь сейчас, потом придется застрелиться, чтобы самой не мучиться! - и направился в буфет ж/д.

  Там я купил три чебурека с минтаем и бутылку газированного вишневого напитка, затем выдавил из автомата газету за три копейки, обеспечив себя на долго универсальным продуктом - заменителем скатерти, подстилки и туалетной бумаги с просветительским уклоном и, преодолев заваленную вонючей органикой канаву, вступил на территорию автовокзала.

  Вытоптав в высокой траве площадку под иудейский стол, я возлег возле него и устроил себе Тайную Вечерю.

  - Жри! Это плоть моя! - убеждал я себя, запихивая в рот чебурек.

  - А я чего сейчас делаю? - ехидно отвечал я себе.

  - Пей! Это кровь моя! - настаивал я на своем.

  - Ты чего, шары залил, не видишь? Я уже допиваю! - меня и - правда, всего передернуло, как в приступе эпилепсии, закружило и прибило головой к земле - прямо в цветастую этикетку, приклеенную кустарным способом к зеленой бутылке. На ней в пьяном хороводе типографских букв качались полужирные строчки: "Напиток газированный "Зимняя вишня". Креп. 16,5 - 17; Емк. 0,5л. Произв. Чихисвод. Изготов. 18. 01. 1956 года. Годен к употребл. до 06. 05. 1959 года."

  "Отравился чебуреком!" - мелькнула мысль, надутая в голову выхлопными газами последнего автобуса, следовавшего в тот самый конечный пункт Чих.ис. вод., что был запятнан на карте слюнявым пальцем Элевсестра.


  Подобные недоразумения из-за врожденной лени - там не захотел прочитать предупредительную вывеску и башкой ударился о почтовый ящик, сям поленился наклониться и кирпичом получил в нос - со мной случались регулярно. Однажды, еще в десятом классе средне-образовательной школы, учитель истории и социологии проводил в классе тестирование, и мне достался вопрос: "Твои действия, если тебя бросят под танк?" Причем - без вариантов и уточнений. Не было даже сказано:"Сколько у меня гранат? Дадут ли мне Героя Советского Союза посмертно? Вражеский ли танк?"

  Я написал: "Отползу незаметно, отлежусь и, в любом случае, танк преследовать не стану".

  Потом долго еще на классных собраниях клеймили моих родителей за полное отсутствие чувства патриотизма и повышенное содержание разрушительной лени во мне.

  После каждого собрания отец умолял:

  - Чего тебе, одной паршивой гранаты жалко? Да швырни ты ее хотя бы раз, успокой учителей?

  - Я же не знал, что быть пацифистом в нашей школе - плохо, - упирался я.

  - Плохо быть лентяем и не швырять гранаты, тем более, если тебя просит об этом весь педагогический коллектив. А пацифистом быть совсем даже не плохо. Швырнул гранату, крикнул ей вслед:"За Мир во всем Мире!" И вот, ты опять пацифист!


   Лень, вскормленная мною, заласканная, холеная и трепетно оберегаемая , отказала мне в моей просьбе - преследовать последний автобус. Перечить ей, как старшей и очень уважаемой даме, родившейся прежде  меня, я не стал, а залег  в траву, чтобы поваляться там еще немного.
 
  Вообще, валяться - это мое самое любимое занятие. Мне оно никогда не было в тягость, хотя, со слов мамы, очень раздражало отца.

  Через три недели, после того, как  меня привезли из роддома, отец впервые подошел к детской кроватке и, сурово оглядев новорожденного с головы до ног, вынес  строгий выговор. Он сказал мне: "Чего разлегся? Поднимайся немедленно - поможешь сажать картошку. Мы с матерью не для того тебя делали, чтобы ты валялся целыми днями, ссался в постель, орал, как недокормленный и грыз титьки. Хватит, уже достаточно натерпелись! Бери лопату с ведром и следуй за мной!" Я, естественно, отказался, не увидев для себя выгоды в его предложении. Картошку я еще не ел.

  Итак, я повалялся в траве у автовокзала  пару часов, попел песни советских и зарубежных исполнителей, почитал стихи Леца и Брехта любопытным школьницам, спросил у них дорогу, узнал, что по прямой до пункта назначения километров тридцать, а по трассе - все пятьдесят, перекинул через плечо холщовый сумарь и пошел по самому длинному пути.

  Солнце беспомощно цеплялось красной лысиной за хилый куст смородины, догорающим на пологой горке, ламинированной жирным черноземом.

  Стрижи, свалившись с потолка перекипевшего неба, накручивали в глубоком сне спирали.

  Отхаркивались бронхиальным кашлем злые собаки за унылым частоколом,  пугающе растянутом в бесконечность.

  Всклокоченным облаком едва заметно шевелилось в далекой перспективе дороги стадо овец.

  В резком порыве метнулся ветер к утопающему на краю горизонта солнцу, взбил и разметал  мусор и пыль по кромке розового свечения на вершине дорожного полотна и рухнул обессиленный, сразу за горкой. Всё кругом замерло в тревожном ожидании подкрадывавшихся сумерек...



  Я шел и прислушивался, как далекое рычание машин эхом гонялось за собою по округе.

  Часов у меня не было и я начал отсчитывать время по шагам: пятьсот, тысяча, еще три тысячи... Резко обложившая тьма нагнетала тоску. "Нигде не ощущаешь себя таким одиноким и беспомощным, как в темноте"...

  За спиной зарницей полоснул свет фар, потом еще раз, подскочил на кочке и донес шум легкового автомобиля. Через триста шагов меня догнал ГАЗ-24. Открылась задняя дверца и кто-то из черной утробы автомобиля спросил:

  - Подвести?

  - В том смысле, что выйти и пукнуть мне под нос? - настороженно попросил я уточнения.

  - В том смысле я бы тебя и спрашивать не стал. Я - Председатель Райисполкома и на тот смысл у меня имеются все полномочия. Я спрашиваю: тебя подбросить?

  - Попытайся! Коли не боишься грыжу схватить. Во мне живого веса 80 килограммов.

  - Садись, докинем до федеральной трассы.

  Дальше я выкобениваться не стал, хотя сильно подмывало; сел в пассажирское кресло спереди и дал водителю отмашку:

  - Выруливай на взлетную полосу и дави в пол педаль газа. Полетим стремительно, но не долго.

  - Здесь командую я! - заступился за водителя Председатель, совершенно забыв первое русское правило "Сперва накорми гостя, а потом уж лишай его благоденствия": - По наглой роже вижу, что ты не местный. Сам-то откуда будешь?

  - Сейчас?

  - Ну, хотя бы.

  - С вокзала.

  - Уже что-то. И - куда?

  - В Чихисвод, крепость 16,5- 17 градусов, - вспомнил я этикетку на бутылке с газированным напитком.

  - Ковыряй! - вдруг предложил Председатель мне и проткнул рукой между креслами темноту.

  - Чего? - его руку ковырять мне совсем не хотелось.

  - Меня так зовут: "Ковыряй". Прозвище у меня такое. Фамилии своей не называю, потому что смеяться будешь. А тебя как кличут?

  - Я что, в лесу заблудился, чтобы меня кликать?

  - Еще как заблудился, раз пробираешься к Чихачевскому искусственному водохранилищу крепостью  17 градусов, в ночь на Праздник Мокоши, Лады, лель, рожаниц и прочей языческой нежити. Такого заблудшего я видел только на иллюстрациях к сказкам Сомова. А условно живого - первый раз.

  - Он пугает или жалеет? - спросил я водителя.

  - Зачем ему жалеть какого-то пешехода? Он же начальник районного масштаба! Вот, скажем, ты, когда сидишь в машине, часто думаешь о правах и законных преимуществах пешеходов на дороге? А Ковыряй все время - в машине. Он, если и ходит, то только под себя. Нет, жалеть он не станет, но припугнуть может.

  Удивила и обрадовала вольность обращения и  нескрываемое презрение водителя к шефу. Но Ковыряй радостно согласился:

 - Да, да, я такой. Очень серьезный тип. Занимаюсь глобальными вопросами смычки деревни с городом во имя, так сказать и на благо.

  - Во имя чего?

  - Во имя сохранения генофонда и поддержания его здорового интеллектуального уровня за счет внедрения умного и образованного крестьянства с острыми локтями в пастозную среду рафинированных горожан.

  - Твоя смычка больше похожа на случку. Интересно, с какой похмельной икоты вдруг взяться в деревне образованному и начитанному интеллектуалу, если там всё ограничено удобствами во дворе, без освещения и унитаза, - я пошуршал газетой в кармане, - при полном отсутствии кормовой базы для мозгов? В сбитых кривыми досками туалетах некуда положить даже томик А. Чехова, я уж не говорю о полном собрании сочинений Л. Толстого, Леского, Бунина,  учебнике по сопромату и обыкновенном советском паспорте. Ни почитать толком, ни поразмышлять над прочитанным.

  - Да, и мне интересно. Откуда? - спросил водитель.

  - Я всё знаю, сейчас расскажу, - резво бросился отстаивать свою позицию Ковыряй: - В учебных классах городских школ в среднем содержится 40-45 учеников, а в селе - от 8 до 12. То есть, в городе учитель уделяет внимание на каждого ученика за урок меньше минуты, а в деревне на ту же индивидуальную работу у него уходит больше четырех минут. Вот вам и первый ответ на вопрос, откуда берутся в селе умные дети.

  - А второй ответ? - не захотел униматься водитель: - Чего-то на мне никак не отразился этот индивидуальный подход, - постучал он себя по лбу: - Или не чувствительным был к педагогическим издевательствам, или уже родился таким умным, что даже учителя, как ни пытались, но исправить ошибку природы уже не смогли.

  - А второй ответ: смотри внимательнее за дорогой, вон зверек какой-то выскочил на проезжую часть! - показал Председатель на лисицу, ослепленную дальним светом фар: - Утконос, наверное?! Будь осторожнее и внимательнее! Иначе мы ЗАБЛУДШЕГО до места не довезем.

  - Спасибо! - сказал я.

  - Сам спасайся! Нам  всего лишь по пути. Вытряхнем из машины как положено и где надо. Ну и еще любопытно будет глянуть, как тебя на пруду русалки с кикиморами распетрушат в два счета.


  Мы въехали на Федеральную трассу.

  Справа - автозаправку мучил подобием света огромный, блеклый фонарь, точно глаз циклопа, вживленный в жопу жабы.

  Слева, на обочине встречного движения, стоял лось, печально склонив коралловый риф рогов над сбитым им мотоциклистом.

  "Скорая помощь" еще не доехала, любопытных было мало, никто не мешал сбитому деревенскому байкеру лежать в пыли вольготно, широко раскинув руки, и смотреть с немым укором пострадавшего прямо в лосиные глаза.

  - Откуда здесь лось, яйца врозь? - спросил у водителя Ковыряй: - У нас сроду лосей не бывало. Ни случайно, ни преднамеренно. Леса-то нет! Спрятаться лосю негде! Ничего не понимаю. Ты понимаешь?

 - Не без этого, - подумав, признался водитель и потравил слегка педаль газа: - Лося плохо закрепили в кузове грузовика, он и слетел по дороге на мотоциклиста. Встречным потоком ветра сбило, лось же крылатый, и крылья в размахе метра четыре с половиной. Не видели, что ли? Лось-то знакомый. Сами ведь подписывали распоряжение о его перевозе. Не помните, что ли? - лишний раз подтвердил водитель расхожее мнение, что личный шофер Председателя райисполкома знает немерено больше и владеет информацией гораздо лучше своего шефа.

  Мне водитель с удовольствием объяснил, что члены Правления местного отделения Союза писателей еще три года назад на членские взносы заказали себе скульптуру лошади с крыльями с громким названием: "Обузданный Пегас Савраска, покоряющий не паханные творческие просторы области".

  Деньги были перечислены Ковыряю, как лицу, полномочному выбрать исполнителя и тем же местом проконтролировать исполнение заказа. Но на внеочередном заседании райисполкома данное лицо приняло решение: "В целях бережливости и экономии и под давлением общественной интеллигентной прослойки закупить в соседней области бесхозного /бронзового лося, что стоял десять лет на выезде из города, возле ресторана "Дубы и ветлы".

  Как положено, заказ исполнили наполовину. Лося сняли с пьедестала, приварили крылья, а рога отпилить не успели. И в таком незаконченном виде перевозили из соседней области к Правлению на улицу имени 13 Советских писателей.

  - Значит, еще не довезли. Пока других соображений у меня не возникло. Сейчас я считаю свою версию единственно верной. И даже немного в этом убежден! - закончил на оптимистической ноте водитель.

  - Для каких целей писателям понадобился пегасный лось? - спросил я скорее не из интереса, а для поддержания беседы.

  - Ну, не с целю же наживы?! - резанул себя по живому месту Ковыряй: - К примеру скажу: малолетнюю поросль можно сажать на холку и фотографировать - по десять копеек утром и пятнадцать - за вечернюю фотокарточку. Самим писателям водружаться иногда, чтобы прочувствовать всю серьезность и значимость своей профессии и запечатлеться на века для потомков. Наше Правление писателей легко и непринужденно владеет психологическими приемами, что позволяет им регулярно проводить инженерные работы над человеческими душами благодарных читателей.

  - А крылатый лось - главный подстрекатель членов Правления на свершения творческих подвигов в стратосфере, - подыграл я Ковыряю.

  - Не меньший, чем сварливая жена, - добавил водитель, - я вот сейчас подумал два раза и решил: может, не надо ему рога отпиливать вообще. Лосиный навоз нисколько не хуже пегасного. Разницы нет - чем удобрять благодатную почву творческой среды.

  Глубоко задумались над словами шофера и остаток пути ехали молча.

  Я пригрелся в кресле. Бетонная дорога стучала по колесам температурными швами. Ночная степь гналась следом, соблюдая дистанцию, ориентировалась на красные пятна автомобильных фонарей.

  Проехали странный мост, загнутый посередине круто влево сверхчеловеческими усилиями проектировщиков дорожно-мостового управления, и встали за знаком "р. Черный Чихачан, возле отворота с накатанной полевой дорогой - в кромешную тьму.

  Водитель сказал:

  - Здесь!

  Ковыряй спросил:

  - Уверен?

  Водитель сказал:

  - Уверен! - и образно обосновал свою уверенность: - Мой приятель, врач-гинеколог, бросил вторую жены и женился на своей пациентке именно из-за такого необычного и не в ту сторону отворота шейки матки у нее. По трассе больше подобного загиба нигде нет. Здесь чаще всего ДТП случаются, и отсюда проще добраться до Чихачевского пруда.

  - Ну, ты у меня прямо ходящая энциклопедия какая-то. И в шейке матки побывал, и в пегасном навозе вываляться успел, - похвалил водителя Ковыряй.

  - По шейке - и матка! - поблагодарил я обоих, за веселую компанию и бесплатную доставку до места.

  Открыл дверцу автомобиля, выглянул наружу и чуть шары себе не выколол огромным темно-зеленым пятном застившим мне глаза.

  - Да ну его, этот пруд! Может, я с вами останусь? - предложил я Ковыряю: - Человек я, в принципе, не плохой, ем мало, не требовательный. Кинете меня в багажник и забудете, а я оттуда песни вам буду петь, стихи рассказывать вместо радиоприемника.

  - Иди! Иди уже! И не просто иди... - разом ответили оба.

  Я сделал сто неуверенных шагов, приноравливаясь к темноте. Услышал, что мотор машины замолчал и водитель щелкнул тумблером, оставив включенными только подфарники; поднялся на холм и глянул окрест любопытным, но притупленным взором дальтоника.

  В зеркальной чаше пруда плескалась голая луна, брезгливо отгоняя от себя ртутную взвесь. На небе луны не было. И звезды не цеплялись за Млечный путь. Всем скопом они поместили свои дрожащие тельца в цинковое дно водного котлована. Небо не отражалось в воде, пруд поглотил его целиком. 

  Н.В.Гоголь, глянув на эту картинку с холма, не сразу, конечно, но умер бы от того, от чего, собственно, он и еще неисчислимое количество впечатлительных людей уже умерло - от боязни умереть. А.К.Толстой, разглядев в копошащейся по периметру пруда нежити, точно роганы в банке, сбежал бы домой переписывать эпилог "Упыря". А вот Э.А.Гофман, - и это точно, - обнаружив, пусть и привязанного к кнехту, но беззаботно пасущегося Василиска среди голых девиц с тараканьими титьками, стал бы насвистывать реквием №626 своего любимого Моцарта, чтобы унять дрожь во всем теле.

  Я плохо знал мотивчики Моцарта, поэтому начал напевать битловскую "Желтую подводную лодку" и двинулся в самую гущу чертовщины. Получилось омерзительно помпезно и не к месту.

  Луна от неожиданности черпнула воды, звезды беспокойно запрыгали на волнах, а пруд, со всей прилегающей к нему движимой инфраструктурой, сглотнул луну, поиграл ей точно кадыком и молча уставился на меня, разинув бездонную пасть, отороченную камышом.

  Охамев от страха, я уже орал во всю глотку: "Виоллифинэелособмарин...чтоб всем пусто было, елоусобмарин... мать вашу, елоусубмарин!..." И таким хитрым маневром - победоносным маршем с трясущимися коленками - добрался до пруда.

  Что дальше делать - я не знал. Маршировать на месте и петь голосом барабанщика Ринго Старра на иностранном языке было бессмысленно. Требовался умный совет, случайно подкинутый мне из враждебной среды, поскольку другой я там не разглядел.

  И совет был незамедлительно подкинут тем самым сгорбленным старичком со светящимися глазами, кто в поезде закручивал свои пальцы в фигу и рекомендовал мне "скрести когтями свой сегмент". Он пощипал меня за бок, явно намереваясь унизить или оскорбить мои вокальные дарования вместе со мной, и противным голосом осадил:

  - Чего визжишь как Троцкий с ледорубом в затылке? Кругом свои, близкие тебе, мерзкие особи. Добро пожаловать! С возвращением домой!

  - Вижу, вижу, как у вас здесь всё политезировано. На всякую песню найдется свой Раймон Меркадер дель Рио, - немного расслабился я.

  - А у вас? - тут же шепнуло мне на ухо нечто.

  Я повернул голову и уткнулся в это нечто, одетое по моде середины семидесятых - в трех бортный пиджак с широкими лацканами и застегнутый на верхнюю пуговицу, простую хэбэшную сорочку, затянутую по развесистому воротнику огромным - размером с кулак - узлом черного галстука.

  - Лопес, Раймон Иванович, - представился он.

  - А я предупреждал, что без надобности не надо произносить сакральные или родовые имена кого не попадя, - развел руками старичок, делая вид, будто он ни при чем.

  - Чего звали?

  - Ну, раз уж по неосторожности позвал, то спрошу: если тебе вновь предложат грохнуть Льва Давидовича, то согласишься быть палачом и вечным антигероем, как Агасфер?

  - За четырехкомнатную квартиру в Москве, дачу, денежную премию, звание Героя Советского Союза с вручением Золотой Звезды и путевку на Кубу? - ошалел Раймон: -Да за такие материальные блага Троцкий сам себя грохнуть бы не отказался!

  - Я слышал, что в вашем деле, кроме двадцати лет тюрьмы, было еще одно наказание - саркомой.

  - Какой локо вам, молодой человек, сказал, что саркома - это наказание? Не верьте правдолюбцам! Они признают только ту правду, которая выгодна им, и факты подтасовывают с не меньшим рвением, чем историки и журналисты, - напоследок одарил меня Раймон Иванович революционным афоризмом, вскарабкался на крылатого лося и приветливо помахал всем рукой.

  - Лось же бронзовый! - обратился я к старичку: - Недавно видел его на федеральной трассе!

  - Бронзовый, - подтвердил горбач и взял меня за руку, - но другого свободного транспорта в настоящий момент нет. Все на выезде. Пойдем, у нас мало времени.

  - Куда? Прямо в пруд? Хочу уведомить заранее, что под водой дышу очень плохо, почти совсем не дышу, поэтому на дне водоема могу вести себя неадекватно, - сказал я, слабо сопротивляясь.

  - Дело добровольное: не хочешь дышать - не дыши. А идти надо, - и он жилистой рукой так дернул меня за пальцы, что в запястье у меня что-то хрустнуло, а в предплечье отдалось ударом тока.

  Зашелся в икотном рыдании сыч, который на поверке оказался хохочущей бабой, хорошо армированной толстыми костями, заслонившей вдруг своим бюстом  полностью обзор пруда. На одной безразмерной груди у нее синела татуировка: "Не хотела вам говорить", на другой краснело наколкой через жирную запятую окончание: ", да видно придется!"

  В руке, по диаметру не уступающей трубе газопровода Уренгой-Помара-Ужгород, она держала, перебирая игриво пальцами, хвост тугой русой косы, пришпиленной основанием к седому пушку на затылке. Другой - разглаживала рыжий и липкий чубик из редких волосиков, легко поддающихся пересчету ребенком старшей ясельной группы.

  Глубокое и искреннее сожаление вызывали ее худющие ноги, которые непонятно как удерживали остальную, несоизмеримо огромную конструкцию тела, и под тяжестью нависшей массы не подгибались и не расползались в стороны.

  Даже в Спец.строе органами надзора подобное "недоразумение" зарубили бы еще на стадии проектирования - во избежание неминуемого обрушения.

  Но Мать-Природа возможно терпела еще и не такое.

  - Пердяк! А кто мне покажет разрешение, путевой лист, направление, товарно-транспортную накладную, доверенность и справку о здоровье, заверенную из наркологией и псих.диспансером? Пушкин, что ли? Ну-ка, предъяви разрешительные документы на молодого и не объезженного! - потребовала она, улыбаясь во весь рот.

  - Мокоша, ты опять всё перепутала. Этот товарищ не турист и даже не суповой набор за 50 копеек. Он на отработку пригнан, по направлению оттуда, - старичок начертал рукой над головой окружность, будто отмахнулся от таежного гнуса.

  - Умнее у них никого не нашлось? - выразила вотум недоверия Мокоша, стараясь не затягивать улыбку в рот: - Он у тебя какой-то такой...

  - Какой?

  - Чуть тепленький. В прошлый раз такой же был: молчаливый, через губу не переплюнет. Года не выдержал, сбежал. Только трусы  с сердечками от него и остались.

  - Сами же довели его до ручки, - начал укорами старичок раззадоривать Мокошу: - Аккуратней надо было вести себя, а то распоясались совершенно. Подглядывать за вашим бабским контингентом и то стало страшно и стыдно, о тотальной слежке я даже не заикаюсь. Столько всякого сраму развели по району, что хоть всем селом иди  топиться.

  - Ты еще проинструктируй, как нам правильно подмываться и пользоваться прокладками! Нашелся умник! - Мокоша отступила в сторону, открыв нам прямой доступ к водоему и напомнила Пердяку:

  - У нас три основательно перезрелые кандидатки, и еще три ляды  на подходе, не говорю уж о русалках. Не забывай, старый, и посодействуй. Не всем же девчонкам стоять в сторонке, платочки в руках теребя. Да и мне теребить впустую который год - как-то не по ранжиру.

  - Не видишь? Я и без твоего ранжиру очень стараюсь, - огрызнулся старик.

  Пока я скидывал на берегу одежду, дважды вынырнула голова Лох-Несского чудовища; фркнуло, выпустив из носа горячий пар; нетерпеливо сглотнуло слюну и залегло в бездонном фарватере.

  - Здесь ихтиозавры, надеюсь, накормлены, или кусают всё, что шевелится? - показал я деду на круги, смыкавшиеся в замок на водной глади.

  - Это Прошка и Ерошка, внучатые племянники Мокоши шалят, - спокойно отреагировал старичок, - а "черные драконы на фиолетовом фоне" обитают дальше, в заводи на границе области. Там они, поверь мне, не только кусают всё, что шевелится в воде. Кстати, Прошка и Ерошка тебя будут повсюду сопровождать, заодно оберегать и следить, чтобы ты вызывающе не шевелился и не привлекал к себе внимание.

  - А я на долго ныряю? Мне всю ночь, что ли, воду пить придётся?

  - Размечтался! Тебе не меньше месяца понадобится, чтобы только оглядеть владения, и еще три - чтобы составить подробную опись имущества и провести законным образом приемку-передачу. Здесь все сильно запущено. Прежний-то Прудник лентяем был знатным. Даже запил от безделья. Потом, как и положено  всем прудникам, у него открылось усиленное половое влечение и он приучил русалок ртами делать ему нелицеприятные вещи и, тем самым, ублажать себя. А дурам чешуйчатым - только в радость, будто другой такой забавы не видывали. Царапались между собой за место в очереди к прудовику. Да хрен с ними! Вот пообещал он жениться на одной ляде - это уже серьезно Прими к сведению и запомни - у нас так: насильничать насильничай, но никогда не обещай жениться. А, если вырвалось случайно обещание - женись обязательно! Иначе ляды такую жуть накличут, наколдуют, что с радостью согласишься моментально поменять себе пол и имя в паспорте.

  - И какое же новое имя он себе взял? - спросил я, хотя догадался о ком велась речь еще тогда, когда сворачивал в трубочку сатиновые трусы - для передачи их на ответственное хранение Пердяку: - Или оставил старое? Точно, к Мокоше не ходи, оставил прежнее имя - Элевсестр! Вот, гаденыш!

   Пердяк дал мне расписаться в приходном журнале, заодно попросил оставить автограф в графе "Инструктаж" - хотя, я никакого инструктажа не проходил; затем двуперстием он перечеркнул меня сзади андреевским крестом, подумал, и еще щепотью сверху обложил христианской меткой; полюбовался, сотворенным им в своем воображении  знаком Давида; добавил незаметно за левым плечом суетливым, пунктирным росчерком "Серп и Молот"; и сказал: - Вперед! К станку, товарищ! С Богом!"...

  Навстречу из пруда выбросилась зрелая русалка, легла на спину и кокетливо стала подгребать себе под зад глину с кизяком и прибрежный мусор.

  - Какой мужчинка! - пропела голосом сирены она, предвкушая чёрт знает что.

  Я оглядел её, всю ощупал и нашел много интересного, так до конца и не поняв: почему Эливсестр из всего многообразия форм и приемов полового акта с русалками, предпочёл лишь минет? Всё у них было на месте, и при желании  было куда приткнуть своё застоялое одиночество.

  - Чего растелешилась? Разложила фривольно на прилавке свой рыбий фарш? А ну-ка, ныряй обратно! Работы - непочатый край, а ты надумала лежать тут и прохлаждаться! - напугал я русалку и Пердяка своим строгим, командирским тоном.

  - Так ведь праздник же сегодня! Работать и метать икру - большой грех! - искренне удивилась зрелая по возрасту, но завлекательная фигурой русалка.

  -Значит, венки плети, или под мостками волосы на лобке расчесывай, напевая грустные песни. Только обязательно делай что-нибудь. Знаю я вашу осетровую породу: вас расхолаживать нельзя! Тут же облепите ракушками, и все мозги мне через член высосите за неделю, - погнал я пинками русалку в пруд.

  Пердяк кинул мне вслед:

  - Еще я забыл сказать, что у нас здесь не принято ругаться матом и заниматься рукоприкладством. Могут неправильно понять!


                2.


  За месяц добровольного отрабатывания в Чихачевском пруду я крепко сдружился с близнецами Прошкой и Ерошкой. Они были великовозрастными, бесхитростными и исполнительными дурочками, легкими на подъем, совершенно не обидчивыми и не перечащими мне. Что особенно импонировало: братья никогда не жаловались двоюродной бабусе Мокоше на то, что я отбирал постоянно у них караваи ржаного хлеба, которые из дальней деревни Аликсашенки приносила пригнутая годами к земле старушка, чтобы задобрить болотную и озерную нечисть. Деревенский бездрожевой хлеб я всегда любил. Это - не городские пшеничные жамки, после которых донимала изжога и желание вообще не есть хлеб.

  Дел было невпроворот. Ревизская опись протекала медленно из-за того, что у Прошки и Ерошки не было допуска к залежам и кладам, превышающим оценочную стоимость в три тысячи царских золотых червонцев или 1 миллион 500 тысяч советских рублей. Мокоша упиралась до последнего, чтобы не выписывать допуск внучатым племянникам, а залежей и кладов хранилось в пруду - как иловых осадков на полигонах городского водоканала, то есть - столько, что проще их списать, чем описать.

  Хотя, спешить мне было некуда, но я почему-то всё же спешил. Видимо, хотел  оставить о себе хорошее впечатление и заработать дешевый авторитет до того, как зарвусь и покажу себя во всей красе так, что тошнотных чертей будет жалко. Нехорошее предчувствие уже бродило во мне и квасилось.

  Народу в пруду обитало больше, чем жителей - в районном центре. Все они соседствовали друг с другом мирно и послойно.

  Поверхность водоема занимали русалки, кикиморы, подводяные, тинная мздя, водоплавающие упыри, болотные рыгали и речные отщепенцы, паразитирующие на добром  и снисходительном отношении к ним ляд.

  Самим же красоткам лядам был предоставлен более престижный и глубокий слой пруда, где они должны резвиться с черными драконами, статскими водяными и нетопырями первого ранга, набивая себе руку и приобретая опыт семейного сосуществования с будущим партнером и ведения совместного домашнего хозяйства по зеленой книге "Русский народ".

  Все остальное громадное пространство водоема - от дна и до покрышки  трактора "Беларусь", зацепившейся однажды и навсегда за корягу под мостками для полоскания белья, находилось в моем ведении и под ответственностью Мокоши и Лады - главной надсмотрщицы за молоденькими воспитанницами лядами.


  Хотя, Лада редко посещала глубины искусственного водоема. Обычно она отлеживалась на берегу, у входа в пещеру, под крутым обрывом в форме навеса, где в 1976 году группа черных копателей обнаружила жирный пласт лечебной грязи, а механизаторы колхоза "Вечно живой Ильич" приторговывали ею девять лет, выдавая за композитный материал, взятый из Мертвого моря и Иерусалимской Голгофы, пока местная СЭС не провела анализы, окончательно выявив состав лечебной грязи, состоящей из помета водоплавающей птицы, прибитого к берегу, и донными осадками пруда.
   
  Еще реже, а по правде сказать,за месяц всего один раз, случайно я видел воспитанниц Лады - прекрасных, свежих, юных и породистых ляд, успешно миновавших пубертатный период, вполне созревших и готовых к простому половому акту в добровольном порядке, как по обоюдному согласию, так и без такового.

  Но, если быть совсем правдивым, то я сильно ошибся тогда, приняв за ляд выпускниц сельской средне-образовательной школы, потому что, когда с шаловливым , восторженным приветствием я выскочил из воды, поправил на голове прическу, закатал с груди волосы в подмышки и стал гоняться за обнаженными девичьими телами, то те тела с визгом и хрипами ужаса помчались быстрее мотоцикла, на котором улепетывали их пьяные ухажеры одноклассники.

  Я не поверил своим глазам. Когда-то стометровку я преодолевал за 11,2 секунды - и, чтобы окончательно не покрыть себя и свои былые спортивные заслуги позором, припустил так, что Прошка с Ерошкой перехватили меня лишь у федеральной трассы, но к девицам я так и не приблизился даже на сантиметр. Наоборот, их аппетитные задницы скакали бледными точками далеко впереди и уже затягивались палантином ночной темени.

  Мотоцикл, перевернувшись под горкой, орал на оба цилиндра и шарил в страхе включенной фарой по небу.


  В ту же ночь пришел к пруду Пердяк, оторвал меня от работы и битых три часа вместе с Мокошей и Ладой проводил со мной по новой инструктаж.
 
  В селе люди сильно напуганы, говорил он, дети - это святое, ни под каким видом их пугать нельзя.

  А, тем более, под таким видом, как твой, вторила Лада и морщилась от моего вида.

  Зачем им надо было ставить мне на вид мой внешний вид? Я - взрослый мальчик, и моим видом меня сложно напугать. Да, я оборотень! Но в душе кое-что человеческое еще сохранилось в сухом остатке. Например, сатириазис.

  Для удовлетворения усиленного полового влечения, у тебя есть русалки, есть способы ведения с ними половых отношений, испытанные веками, всё подробно изложено в бесплатной методичке, выпущенной в свет издательством "Безбожник" еще в 1924 году и хранящейся в третьей пещере, переделанной из скита в библиотеку. Надо только руку протянуть, убеждал старичок.

  Шоркаться таким образом или свечкой с полудохлой рыбой - врагу не пожелаешь. Четко следуя указаниям методички, я не раз уже вытаскивал на берег русалок. И что из этого получалось? Они лежали без движения в песке, только рот разевали, было до конца непонятно - то ли жадно воздух глотали, то ли укусить намеревались? А сами - холодные и скользкие- будто жабы примерзли жопами ко льду. С такими фригидными тварями я скоро доведу себя до аффекта и с помутненным рассудком наброшусь на Мокошу.

  - А что? Я не против, - одобрила мой выбор Мокоша, и этим разумным замечанием сделала первый шаг к примирению.
 

  Дальше, я осторожно намекнул, что неплохо было бы мне одним глазком глянуть на настоящих и легендарных ляд, поухаживать за ними, пофлирторвать в свободное от работы время. Отпустить, конечно - не отпустит, но запечатленный моим воспаленным воображением образ юных, свежих, манящих красавиц очень поможет истосковавшимся по малой форме и объему рукам, в святом и привычном деле мастурбации. Мне тинная мздя нахваливала ляд, говоря, что поштучно все шесть ляд выглядят так возбуждающе, что любой  при встрече с ними сразу ум себе отъест. Лучше Ладе показать своих воспитанниц, чем жить с позорной молвой о том, что в пруду обосновался монстр-педофил. Со своей стороны я мог бы гарантировать, что только полюбуюсь, как ляды пройдут передо мной ровным строем в открытых купальниках, сглотну обиду и успокоюсь на время,... может быть.

  Сперва мое конструктивное предложение Лада категорически отвергла, но аргументов не предъявила, что было на нее совершенно не похоже. Повысила голос, затряслась и, пустив обильную слезу, напомнила присутствующим, что дешевый шантаж она пока еще может отличить от делового предложения, что сама хорошо умеет шантажировать. Ляды, дескать - это бриллиантовый генофонд не только села, но и всего района, и она не позволит всякому прудовику с замоченной репутацией совать свое свиное рыло в воспитательный процесс, - прямо между первой и пятой лядой, - чтобы потом лечить не вылечить их от заикания и косоглазия.Лучше уж доярок и детей продолжает пугать. Нет, она сказала, категоричное нет. Только через ее труп.

  - Еще один труп? А без мертвечины никак не обойтись? - посочувствовал я Ладе.

  - Детишек жалко, - пошла на попятную Мокоша, - и доярок жалко, Всех жалко. Одной себя мне не жалко, - напомнила Мокоша  о моем выборе, полностью одобренном ею.

  А дед вдруг заерзал:

  - Между первой и пятой лядой, говоришь? - переспросил он у Лады и, обернувшись ко мне, пояснил: - Это мои внучки. Одна закончила институт, другая еще студентка. За них я любого срублю и нашинкую  как капусту. А тебе отрежу уши, зажарю и съем только за одно то, что ты нацелился предстать перед ними в таком непотребном виде.

  - Ну, так сделайте из меня человека! Верните мне облик строителя коммунизма! И в следующем году, под созвездие Рыб, принесут вам ляды много-много красивеньких, здоровеньких и умненьких "ребеночков", - предложил я.

  Рожденные под знаком Рыб дети имели особые привилегии. На них в пруду молились как на долгожданное чудо, сотворенное божьим промыслом. Этот секрет с огромной благодарностью и нескрываемой надеждой раскрыла мне одна допотопная мразь, приткнув голову в иловые осадки, стоя раком на живца и в такой позе незаслуженно отхватившая себе несколько граммов счастья.

  - Компромисс тобой предложен, нами услышан. Но лучше бы мы его не слышали. Надо искать другой, - поерзал Пердяк, так окончательно и не успокоившись: - Во-первых, у нас года считаются по древнерусскому обыкновению - не с момента рождения, а с момента зачатия. С этим делом ты уже просрочил.

  - И у монголов тоже, - подтвердил я.

  - Во-вторых: меня хоть убей, но не помню я уже ни хрена, как ты выглядишь в своем натуральном виде. Может, страшнее, чем сейчас?

  - Куда уж страшнее? - не согласились с Пердяком мы хором.

  - В-третьих, - опять стал загибать старичок пальцы таким подозрительным манером, что невольно ему пришлось бы в конце концов ткнуть мне под нос свой кукиш: - Чтобы вновь очеловечить, тебя нужно сутки держать в темном, сухом и прохладном месте; еще сутки поить настоем боярышника с растворителем и тормозухой; и еще сутки выщипывать подшерсток под брюхом и свиную щетину с хвоста. А четыре дня простоя - это непозволительная роскошь для тебя, - и он всё-таки ткнул мне  кукиш под нос, - работа ждать не будет.Лучше равняйся на меня. Оставь половой акт в покое. Он сам решит - когда ему, зачем ему и где ему.

  - Не согласен. Вашим путем демократического централизма опять забредешь в пионерский отряд веселых онанистов. Надо думать дальше.

  В сумме, объем и масса мозгов, даже исключая из списка Прошку и Ерошку, позволяла нам предпринять еще одну попытку поиска компромисса. И Мокоша воспользовалась этой возможностью, предложив Ладе сделать групповой снимок своих воспитанниц в открытых купальниках, фотокарточки передать мне и этим ограничиться, удовлетворив все мои притязания.

 Притязания, конечно, можно удовлетворить и многими другими способами - согласен! Но утолить похоть - вряд ли!

 Я уперся в компромисс Мокоши левым, надломленным рогом, твердо решив не соглашаться ни  с каким другим предложением, кроме моего.

  Я сказал, что таращиться на карточки с лядами - дело не благодарное и унизительное для прудника. Фотокарточку не обнимешь, не ущипнешь и руку в трусы не просунешь.

  - Почему не просунешь? Суйте себе руку в трусы и любуйтесь лядами, сколько хотите, - поддержали идею Мокоши Прошка и Ерошка: - Мы всегда так делаем, если приспичит. Бабушка не осуждает.

  - Есть аксиома: "Чем меньше мужик занят физическим трудом, тем больше он думает о бабах", - вспомнила Лада: - В целях профилактики надо ему подсунуть сверхурочную работенку и урезать пайку вдвое. По опыту знаю: через неделю положим рядом на один прилавок меня и протухший кусок мяса, и мужик обязательно выберет протухший кусок мяса.

  - Аксиома симпатичная? - спросил я у Лады: - И где она живет? Адресок мне не подскажешь?

  - Хам! - с нарочитой усталостью в голосе оценила она мою шутку.

  И это обстоятельство дало мне повод думать, что я начинаю нравиться ей. "Ох, кокетка! Ну и хитрющая же бестия!"


               
                3.



  В среде среднего уровня и достатка обитателей Чихачевского пруда, среди его старожил устойчиво держалось на поверхности воды мнение, что Лада была не просто
прозелиткой андрофобии, но и ее главным апологетом.

  Любое мужское начало, схематично обозначенное стрелочкой и обличенное в фаллическую форму, она ненавидела так же жадно, как "Черная вдова" или самка жука-богомола - партнера, сумевшего вырваться из цепких лап и сбежать в неизвестном направлении, не пожертвовав собой, и оставив без обеда будущую мать своих детей.

  В одном древнем рулоне, найденном ею случайно в своей библиотеке, из текста, выбитого на тонком листе меди, Лада узнала о том, что Золотой Век на Земле закончился в тот час, когда появился первый говорящий мальчик. Необычное событие было принято за настоящее чудо и общественность стала поклоняться мальчику, как истинному Богу. До этого чуда мальчики обычно рождались немыми и по причине собственной недоразвитости так и не успевали овладеть речевыми навыками. Некоторых съедали сразу, других выращивали для продолжения рода, использовали по их прямому назначению, но потом все равно забивали, как домашний скот, и употребляли в пищу. Особым деликатесом считались копченые ребрышки, жареные уши и нежное мясо подмышек, приготовленное в мультиварке под белым соусом.

  Такая суровая необходимость была обусловлена сохранением и процветанием идеального феминистического общества.

  Лада укрепилась в своей предвзятости, настоенной на полном презрении ко всему мужскому, вычитав в древнем тексте, что мужчины - это вовсе не люди, а некий мусор, токсичные отходы, полученные вследствие неудачного эксперимента, проведенного невесть кем и без согласования с Высшим Материнским Разумом.

  Попали они на Землю случайно, из-за головотяпства работниц спец.автохозяйства, допустивших опечатку в путевом листе, а намеревались это жалкое подобие человеков выгрузить в другой галактике.

  При "Золотом веке" их держали в специальных загонах для мелкотравчатого домашнего скота, иногда использовали в качестве тягловой силы как гужевый транспорт, иногда, легко поддающихся дрессировке, заставляли в часы досуга веселить благородную публику всякими ужимками, кривляньями, потешными драками между собой и умением выдавливать скупую слезу, взывая к жалости, выклянчивать себе милостыню, принимая привычную стойку повинного просителя.

  Так мирно и счастливо и сосуществовали бы еще тысячи лет, но первый говорливый мальчик путем хитрого обмана однажды свергнул матриархат.

  Вообще-то, от начала крушения "Золотого века" и до наших дней, говорливых мальчиков Лада насчитала пять штук. Особую неприязнь и раздражение у нее вызывал последний, еврейский краснобай, обжора, пьяница и мутный терапевт в трех ипостасях, врачевавший на территории современного Израиля без лицензии и всех необходимых разрешительных документов.

  Было время, когда Лада, организовав, возглавляла всеобщее районное феминистическое движение под лозунгом "Женщины - не против, но и - не за!", и при поддержке двух старых русалок - сверстниц  А.М.Коллонтай - и одного болотного рыгаля, подрабатывавшего инструктором в Райкоме партии, составила Манифест, где на конкретных примерах доказала, что все войны, беды, лишения, горести, постигшие несправедливо лучшую часть прогрессивного человечества - это результат умелого использования в корыстных целях болтовни Христа Его учениками и последователями.

  Чего стоила одна только инквизиция, спалившая на кострах сотни тысяч благородных девиц, тем самым, уничтожившая почти всю тару, всех хранительниц и носительниц элитного генофонда.

  Позже, сразу после майского Пленума ЦК КПСС 1982 года, Лада за неимением времени и под угрозой безусловного выполнения Продовольственной программы, по которой ей вменялось собрать рекордное количество веточного корма для скота, забросила феминистическое движение, но мнения о мужчинах не изменила. Наоборот, взяла на вооружение радикальные методы борьбы с маразматиками и неизлечимыми идиотами - открыла полулегальные курсы благородных доярок, а вскоре перепрофилировалась  в факультет по заочному обучению ляд под патронажем Министерства Водного Транспорта и Сельского Хозяйства.

 Отбор на место после сложных вступительных экзаменов проводился комиссией  самым тщательным образом, с повышенной требовательностью и только при наличии у абитуриенток особых сигнатур на ладонях,а так же гипофиза в турецком седле, зауженного таза, широкой кости и трех обязательных крохотных родимых пятен на бедре, груди и затылке...



                4.
               
 
 
   - Кстати, у меня по описи проходит одно японское диво дивное и чудо  чудное. Видео магнитофоном называется. Вы о нем,конечно, ничего еще слыхом не слыхивали, потому что только на прошлой неделе контейнер с этими сказочными штуками вальнулся в пруд. Я успел парочку видиков с десятком кассет спрятать от экспедиторов - и теперь знаю, как они работают и немного - японский язык. Не верите? Спросите у близнецов, харакири сакэ банзай-сан, они подтвердят, - зевая от волнения, высказал я будто между прочим самое сокровенное свое предложение:
   - Эти редкие вещи будут покруче любого фильмоскопа с волшебным фонарем в носу. В них ужасы, кошмары, разнообразные формы насилия демонстрируются не примитивными
картинками и диафильмами, а - в движении и в натуральную величину. Цивилизация показана во всей красе своей справедливости.
 
   Например, фильм "Челюсти" - о том, как одна ваша далекая родственница всех нарушителей правил поведения на воде и больших любителей заплывать за буйки, одним махом сжирала без остатка, точно месячную норму полукопченой колбасы, отпущенную по талонам. Братья видели.

  - Да, посчастливилось! - подтвердили Прошка и Ерошка: - Не всякому бы удалось, а мы разглядели - колбаса была!

  Пердяк поерзал, волнуясь, и спросил:

  - А это чудо дивное ты насовсем подаришь или только для затравки, чтоб потом побольше выторговать?

  - Спишу на бой, утряску, усушку и - забуду. Решайся скорее, Лада.

  - Я думаю, - клюнула, разумеется, Лада и вслух беззастенчиво стала комментировать ход своих мыслей: - С одной стороны: нельзя ему свиным рылом,  в мой калашный ряд - девок пугать. Вдруг чего в результате случится. Нет результата, нет и последствий. А с другой: шагать наравне с научно-техническим прогрессом - совсем неплохо. Он еще и телевизор четвертого поколения подгонит. Как же без четвертого поколения-то? В secam телик картинку от видака не воспроизводит, только в pal. К тому же, еще десять кассет... Ох, продамся я, наверное.

  - Конечно, продавайся! - поддержала ее Мокоша: - Я бы и за пять кассет продалась. В случае чего видак можно на двухкомнатную квартиру обменять или автомобиль марки

"Иж - 412" с полным приводом, сделанным по заказу Мин.Обороны.
 
  - И на фиг ей полный привод? В пещере рассекать по сталагмитам - до библиотеки и обратно? - возмутился старичок.

  - И чего?

  - А ничего!

  - Тебе-то какое дело?

  - А тебе?

  - Мне?

  - Да, тебе?

  - Мне - никакого! И чего?

  - Да ничего! А тебе чего? - по обыкновению начали препираться Мокоша и Пердяк.

   Но Лада живо заткнула им рты, категорично заявив:

  - Нет уж. Раз назвали "полный привод", значит так тому и быть.
   
  - Недалеко отсюда американский трактор "Катерпиллер" затонул. Тоже полно приводный на все гусеницы. Хотите, спишу его одной большой зап.частью и отдам вам по дешевке? - напомнил я о себе.

  В конце концов решили и запротоколировали так:

  1. "Катерпиллер" не списывать.

  2. Вопрос с полным приводом оставить открытым.

  3. В достигнутом соглашении сторон между мною с видеомагнитофоном и Ладой с лядами в открытых купальниках, перед именем "Лада" исключить определение "продажная", а

после слова "Прудовик" обязательно добавить: "паразит такой, с крепко завязанными руками за спиной".

  4. Заблаговременно признать вину той ляды, которая из любопытства может поддаться искушению и прихватить себе в мужья это чудовище.

  5. Разное.



                5.

  Буквально через день, возвращаясь под утро с залежей, где проводилась опись и сверка столового серебра, утопленного графом Шпирадионовкиным еще во времена Военного коммунизма, я получил от Лады долгожданный условный сигнал в 56 квадрате юго--западного округа Чихачевского пруда на глубине двух метров.

  Прошка и Ерошка слегка отстали, заигравшись в "Пузырняк" - кто быстрее подплывет и оглоушит дикую утку прицельно выпущенным из себя серо-водородным пузырем, - сигнала не услышали, и я незаметно смылся от них через песчаную линзу, залег на дно и, дождавшись, когда совсем стихнут характерные для близнецов звонкие хлопки, плавно двинулся к Чертовому Зубу.

  Там, на пятачке из белого круглозернистого песка, завезенного с пляжа Клеопатры в прошлом веке двумя пилигримами ордена "Секос без границ", Лада обычно проводила
факультативные занятия со своими воспитанницами.

  Недалеко от фаллических сопок я выбрался из воды и прополз на животе по пещеристому телу берега до грядок с молодым борщевиком и высокой поебень-травой, шуганув по пути водяного упыря и перепончатого дрочилу, которые, окопавшись на линии огня, уже приняли боевую стойку и, закатив глаза, отъедали потихоньку у себя ум.

  Я залег совсем рядом с лядами, укрыв башку ветками плакучей ивы, а поверх веток набросал раскатистых жаб и больных пиодермией - от того сильно пахнущих цинком -
тритонов.

  Испуганно катилась под Чертов Зуб луна, изъеденная утренним туманом. Издалека, почти шепотом, доплывали по воде хрюканье и пьяные всхлипы морских котиков в краповых беретах; бились о сочный, налитой утробным дисконтом голос Лады и позорно умирали.

  Лада, дополнительно к курсу лекций о методах выживания в мужской, паразитарной среде, пыталась, как я понял, раскрыть перед воспитанницами сложнейшую тему: "Падение валовой стоимости женской репродуктивной системы после использования её в валяльном цехе конвейерного типа".

  Слушал Ладу я вполуха, потому что оставшиеся полтора были залиты болотной водой и месяц уже функционировали по принципу сообщающихся сосудов со средним ухом.

  Да и не за тем я прятался в поебень-траве, чтобы узнать от Лады, что выше любовной страсти у ляд должно быть чувство привязанности к мужу точно такое же, как у комариных самок ко всем теплокровным. Пример неудачный, поскольку  комаров в районе Чихачевского пруда сроду не водилось, и прочувствовать их острую привязанность к теплокровным ляды на себе не имели возможности.

  Шесть умопомрочительных, не пользованных девочек лежали вокруг деревянного настила, сложив свои тела в форме счастливой подковы и, бесшумно поедая со стола крупные ягоды черешни, внимали Ладе.

  Я влюбился во всех сразу, включая наставницу.

  Темно-бежевые открытые купальники идеально сливались с их загаром  и дразнили мое воображение. Не успел я раздеть их взглядом, как они поднялись и продемонстрировали свои точеные ножки. От трех ляд я чуть не сошел с ума, захлебываясь страстью. Затем две, распустив волосы, продефилировали вдоль берега до мостков и вернулись обратно,разбудив во мне всех зверей своим талым говорком.

  И, наконец, я выбрал ту ляду, ради которой мог легко продать Родину, да еще и доплатить, если бы она позволила мне поцеловать родинку на своем бедре, покусать соски и вылизать широкой полосой дорожку от подбородка до щиколоток, чтобы потом, в нарушение гигиенических и санитарных норм впиться в губы этой сказочной красавицы; припечатать ее грубо и безжалостно к земле и не слазить с нее долгий остаток жизни. Ну, если только - изредка, чтобы отдышаться, покурить, выпить кружку пива и перевернуть предмет страсти на живот и разгладить пролежни.

  Заигравшись с лядой своим воспаленным воображением до острых болей в намозоленной мошонке, я так пронзительно начал хрюкать стенать, что не только оглоушил всех не пуганных девственниц близлежащих сел и деревень, но и с высокой точностью сориентировал Прошку и Ерошку по месту своего нахождения. Такие мучительные стоны разбудили бы чувство эмпатии у самой матерой мужененавистницы монашеского прихода "Калиброванная морковь и два пальца одной руки".

  Все ляды, кроме моей, попрятались за спинами Лады и внезапно возникшими ниоткуда Мокоши и Пердяка.

  Моя неписанная красавица легко, пушинкой на цыпочках, мелкими шажочками подплыла к чудовищу и спросила меня тоном освобожденного секретаря по идеологической работе Райкома Комсомола:

  - У вас что болит?

  - У меня всё болит, - ответил я, - и даже дальше, чем всё.

  - Врёт! - сказала Лада и шире раскинула руки в стороны, закрывая обзор остальным любопытным воспитанницам.

  - Ну, не так, чтобы очень, если сравнивать с его предыдущими признаниями, - сказала Мокоша, втсряхнув огромную титьку с наколкой: "Не хотела говорить...": - и на фоне всего его недоношенного рода.

  Дед ничего не сказал, но достал из-за спины ножовку по металлу и показал, как будет отпиливать мне рога и уши.

  - Чем я могу вам помочь? - напрашивалась на акт насилия моя красавица.

  - Попытайся расслабиться и получить удовольствие.А я нашпигую тебя маленькими ребетеночками.

  - Прежде, чем делать ребенка, надо жениться, - не испугалась красавица моего непрезентабельного вида.

  Мокоша, тряхнув второй титькой, на которой через жирную запятую красовалась татуировка: ", да придется!" сказала:

  - Опасно! От таких странных типов получаются при родах недоношенные и бесполезные детки. А все наши рожают нормальных детей: едва выдавят их из себя, как те сразу встают на копыта, бьют хвостом о землю и губешками шлепают - жрать просят.

  Я хлестнул хвостом по земле, копытом поскреб надломленный рог, облизал фиолетовым языком острые клыки и спросил Мокошу:

  - Но ведь я сейчас весь вашинский, буржуинский?

  - В том-то и беда, что ты - никто, и зовут тебя никак. Ни нашим - ни вашим; ни два, ни полтора; ни рыба, ни мясо; ни жив, ни мертв;  ни Прошка, ни Ерошка; ни ложка, ни плошка, а так себе, к чашке - подложка. От такого, как ты ляда может и понести, не подозревая до самых родов, что она беременная. Глянь, как Ладе страшно за свою воспитанницу! - Мокоша нежно потрепала за щеку Пердяка и подначила: - А ты, старый, если уж грозился ему за внучку отрезать уши, зажарить и съесть, то будь добрым исполнителем своих обещаний! С похотливого прудника, если не бычьи яйца, то хотя бы - жаренные уши.
 
  Тут же набросились по команде Прошка с Ерошкой - друзья мои закадычные, помощники беззаветно преданные - вдавили меня в песок, накрутили хвоста на руки, ударили по

рогам, вывернули шею и с особым удовольствием оттянули мою ушную раковину, предоставив деду возможность медленно, под напевы частушек ее распилить.

  Старичок объяснил моей красавице:

  - Отвернись, внучка, сейчас мы этому товарищу уберем все выпирающие части тела, приведем в нормальный вид и округлим в знаменателе его общую массу и форму.

  От нахлынувшего ужаса и одновременно от невыносимой боли за ухом я дернулся из последних сил, закричал что было мочи, укусил Элевсестра в живот и... проснулся.


                6.


  Еще эхом разгуливал по купе вагона глухой от ударов головой в перегородку звук, еще Элевсестр, скорчившись эмбрионом под столом не начал беззастенчиво крыть матом меня и мой сон, еще реальность робко стучалась в сознание, сигналя мне о недостатке тироксина в моем организме, а я уже лихорадочно привязывал психоанализ З. Фрейда к воспаленному сном больному воображению.

  - Не сумел удержать тебя! Ты во сне просто бешеный: размахивал руками, бился головой в стену и звал какую-то ****ь! - скулил под столом Элевсестр, потирая место укуса на животе.

  - Не ****ь, а ляду.

  - Какая разница? Предупреждать надо, что сбежал из психушки. Я бы другие методы усмирения использовал.

  Это точно, - пошел я на мировую с попутчиком, - сесть на меня, спящего, было с твоей стороны опрометчивым решением. Ну, извини, если что не так и мало досталось. Чтобы не поссориться, могу укусить еще раз и, тем самым, перекусить прежний укус.

  Я отодвинул занавеску и оглядел через закопченное окно ветхое здание железнодорожного вокзала, построенное по типовому проекту "мазанки" в 1913 году. "Символично", - подумал я, - все достижения Народного Хозяйства у нас оцениваются в сравнении именно с этим годом.

  В замызганной маслом форме появился флегматичный железнодорожник. Лениво размахивая молотком, стукнул по колесу, прислушался к звяканью и пошел дальше туда, где условной границей глубокая и узкая канава разделяла перрон от автовокзальной площади, заросшей наполовину репейником.

  Прямо под окном сидела на чемодане тётка солидных размеров и неловко высасывала опухшими губами из бутылки воду вишневого цвета.

  Я прочитал этикетку на прозрачной бутылке. Там было написано: "Напиток газированный "Зимняя вишня" Креп. 16,5 - 17гр. Емк. 0,5 л. Произв. Чих. иск. вод. Изготовлен

18.01.1956г. Годен до 06.05.1959г.

  У входных дверей в вокзальную мазанку покачивалась, широко зевая, буфетчица с коробом из-под мороженного, на котором была выведена надпись пьяным художником-оформителем: "Широкий выбор! Чебурек с рыбой. Чебурек с картошкой. Чебурек обыкновенный".

  К буфетчице подошел Ковыряй и стал предъявлять претензии - почему сегодня чебурек дает мало жиру? Всегда, в процессе поедания, чебуречный жир изо рта стекал до  яблочка на горле, а сегодня застревает в уголках рта, хотя запах рыбьего жира не менее терпкий, чем всегда.

  Буфетчица дала отпор зануде, громко отчитавшись, что продукт приготовлен в соответствии с ГОСТом, без завышения допустимых трех отравлений на 100 чебуреков.

Претензии предъявляйте ему, ГОСТу, и Министерству пищевой промышленности, там всех месят и жарят.

  Проплыла за окном острая макушка старичка, заглаженная обслюнявленной сединой, и знакомый голос спросил:

  - Мокоша, ты в какое место мне деньги зашила?

  Со звуком вылетевшей пробки шампанского Мокоша вызволила опухшие губы из горлышка бутылки и сказала:

  - Ты, Пердяк, про то место у невестки спроси, а я совсем не в то место тебе кое-что еще зашила. Как только присядешь, сразу прочувствуешь.

  - Чего мне лишний раз чувствовать? Я и так знаю: обручальные кольца там зашиты в количестве двух раз!

  "Где у нас в пруду хранились ящики с обручальными кольцами? Кажется, в 351 квадрате, на четвертом уровне, в ячейке за номером 16 дробь 3", - непроизвольно и пугающе четко всплыла у меня в памяти картинка горбатого дна Чихачевского пруда.

  Шевельнулись волосы на голове, и по пробитым на теле током излучинам резвыми стайками побежали мурашки.

  Я еще раз потерся вздыбленной шапкой волос о перегородку. Сна не было ни в одном глазу, но бред не отпускал.

                7.
Я выдавил из мягкой пачки "Ява" сигарету, размял её, прилепил к нижней губе, но, забывшись воспоминаниями, так и просидел с не зажженной сигаретой, поигрывая колесиком зажигалки, пока дед не ткнул меня в бок своей тростью.

За забором поросячьим визгом продолжал изводить соседей Петяня.

С противоположной стороны к штакетнику подошла Зубаха; послушала Петяню, одобрительно кивнула нам, почесала спину собаки, потом - свою грудь, сравнила и, не найдя явных отличий, довольная ушла в сарай набивать наволочки перьями ощипанного архангела.

Отделять зерна от плевел, то есть лущить сны из далекого прошлого - дело неблагодарное и вредное для моего здоровья.

Какая разница: был я Прудовиком на самом деле или оказался жертвой проделок попутчика Элевсестра?

Мой приятель студенческой пятилетки, Лёшка Лосев, как-то признался, что жрет, пьет, таскается по девкам и вообще, терпит свое унылое существование только ради того, чтобы ночью забыться снами, в которых и происходит настоящая жизнь, в которых можно отличить истинных друзей от ложных... Он засыпает и видит себя счастливым и богатым. Во сне выигрывает все финансовые споры и немного - в Спортлото. А на выигранные деньги покупает жрачку, выпивку, приглашает девок и, таким образом, с трудом терпит себя, пока не проснется, чтобы опять жрать, пить, таскаться по девкам в нестерпимом ожидании, когда же он заснет и станет счастливым и богатым.

В тот чудный, теплый, летний вечер, насыщенный в равных долях покоем и мерным воем Петяни, я чуть было, не выдал себя.

Вдруг захотелось похвастаться, что Чихачевский пруд и его содержимое знаю лучше всех и могу по памяти отметить на карте такие клады и залежи, о которых ни то, что никто не подозревает, но и никогда не узнает и не отыщет после моей ревизии.

 - Глупое и странное имя - Элевсестр, - прогундосил я задумчиво.
Дед насторожился:

- Элевсестр? Так Мандат назвал своего внука. Ты знаешь Мандата? - спросил он и ткнул меня в бок тростью.

- Нет, Мандата я не знаю, - успокоил я деда.

- Уже хорошо. Нечего его знать. У Мандата так зовут внука - Элевсестр. Элевсестр по прозвищу Чпок. Знаешь, что такое "Чпок"?

Я знал, но не признался.

                8.
               
"- Это такой натуральный напиток, - знакомил меня в поезде Элевсестр: - Полстакана водки заливаешь до краев пивом; накрываешь газеткой; захватываешь сверху пястью и - Чпок! - резко о колено. Получившаяся взвесь и называется "Чпок". Вкууусное, как шампанское.

- Ёрш, наверное? - скромно возразил я, вспомнив к месту, что "если водку смешать с пивом, то ссать будешь криво" - и этим мои познания ограничивались.

- Нет! Ёрш - это, если пить и не чпокать, и весь чпокочный процесс проходит внутри организма, а, если чпокнуть, то уже и взрываться внутри нечему. Ну, только побурлит немного, повозмущается, отрыгнется газами перед тем, как всосется в кровь.

- У этого божественного напитка есть два маленьких недостатка, - сказал я.

- Какие?

- Недостаток водки и недостаток пива, - я тоскливо наблюдал, как по перрону носился долговязый детина и разливал в суете беленькую по граненым стаканам.

- Что поделаешь? Проклятый понедельник! - заглядывая следом за мной в окно, Элевсестр от удивления дернул бровью да так и замер, точно Пол Маккартни на обложке одноименного альбома.

За окном, в быстро стекающем за горизонт свете, плескались длинные, непослушные тени всех обитателей села.

Поразила внезапность: еще мгновенье назад окрест вокзального сарая дремал в неге покойной пустоты. И вдруг Мокоша, Пердяк, Ковыряй и даже продавщица фирменных рыбных чебуреков были разом затёрты нетрезвой, звонкоголосой и голодной на зрелища и подвиги толпой односельчан.

- Ух, ты! Да тут не просто проводы, а проводы со свадьбой! - восхитился Элевсестр: - Люди женятся, ебутся, а мне не во что обуться, так сказать?!

- Правда - не во что? - оглядел я полосатые домашние тапки без задников на ногах Элевсестра.

- Фигурально. Недавно в этом селе я накуролесил, да так, что лучше бы их глаза меня не видели. Водки и пива, конечно, не пожалеют, но и пожизненной инвалидностью обеспечат с радостью. Рецепт чпока - это ведь как военная тайна: всем она известна, но предателем всегда выбирают одного.
 
 - Ты предлагаешь мне выйти из вагона, взмахнуть по-революционному рукой, обуздать пьяную толпу, пригрозить маузером и потребовать немедленно милостыню? - возмутился я.

- Не запугивай народ пустыми обещаниями! - огрызнулся Элевсестр, не отрывая взгляда от окна: - Тебе тоже топырить карманы перед этой аудиторией рискованно.

- Почему?

- А вдруг за окном в полном разгаре идёт твоя свадьба? - ошарашил Элевсестр: Вон там, видишь, Егор Борисович на правах новоиспечённого тестя приветливо машет пухлой ручкой девятому вагону?

- Опять без меня меня женили, - предположил я и стал разглядывать Егора Борисовича.

Невысокого роста, плотный мужчина крепко утвердив себя в центре перрона, стоял как памятник матросу Железняку: во металлическом взгляде - непоколебимая властность, в позе - устрашающая правота хозяина во всем, что бы ему не втемяшилось вдруг в голову.

Он дирижировал толпой точно так, как семь лет спустя руководил изъятием водолаза из Чихачевского пруда - набивая пальцами в воздухе неслышимый ритм, и тем корректировал неуклюжие попытки четырех сосредоточенных граждан занести в вагон бесчувственное тело известного сатирика, одетого в галстук и носок на правой ноге.

- Кажется, я это уже видел, - вспомнил я свой сон.

- Видел, да не разглядел, потому что не на тех смотрел, - нисколько не удивился Элевсестр: - Глянь-ка сюда. И прислушайся.

Я прислушался.

Тонким, на грани срыва в фальцет голосом кто-то рассказывал под окном нашего купе:

- У всех мужиков волосики на попе растут, возле анального отверстия. Поэтому и трусы у них быстро мараются. Но умные люди говорят, что к таким неожиданным испытаниям быстро привыкаешь, в отличие от главной беды - свекрови, с которой просто так не справиться, сколько её ни полоскай, ни отжимай, ни встряхивай. Это бесплатное приложение к мужу ничем не смыть, мне кажется. Я и залетела-то только благодаря свекрови?

- Как это?

- А так: эта паск... добрая, отзывчивая родственница у нас тогда гостила. Мой по большому блату достал презерватив с усиками, принес в общагу и оставил сдуру на столе - весь в свою мамочку. А эта родственница увидела яркую упаковку, раскрыла, сунула себе беспредметно в рот и ходит важная по общаге, чавкает, думает, что сын ей жевательную резинку принес: "сосите мама, ни в чем себе не отказывайте, если не знаете, что ваш сын так и не научился кончать в тряпочку". Вот и результат - пятый месяц вынашиваю ей внука, чтоб она подавилась своей резинкой!

 - А я-то здесь при чём? - спросил я у Элевсестра: - Если к молодому телу приложить здоровое питание, чтобы на выходе это питание рукой отламывать и ногой откатывать, то никакой волосатой задницей трусы не запачкаешь, - и высунулся в окно.

Чуть справа, под окном, сплетничали две симпатичные барышни.

- Здравствуйте - на вас! - попытался я застать их врасплох.

- Здравствуйте! - повернулись они одновременно ко мне, и в одной я узнал мою ляду из сна. Она была в цветастом сарафане и очень походила на Аксинью из "Тихого Дона".

- Извините, что вмешиваюсь в вашу научно-познавательную беседу о волосиках на жопе, но очень хотелось узнать: я, случайно, ещё не отец вашего будущего ребенка?

- Упаси, боже! - нисколько не смутившись, ответила подруга моей ляды и нагнала на свое лицо выражение неприступной девственности.

- Вот, слышал, сегодня не моя свадьба! - засунув половину себя обратно в купе, объявил я весь Элевсестру: - И невеста - подруга моей ляды - подтверждает.

- Невеста - не подруга, невеста - её младшая сестра, - спокойно сказал Элевсестр: - Считай, что тебе повезло. Есть еще время одуматься.

Перед отправлением поезда с первого пути к окну, вздрагивая от икоты, подкрался шафер свадьбы и задумчиво заявил:

- Вся жизнь - говно.

Затем распахнул кашемировое пальто и продемонстрировал абсолютно голое тело, густо вымазанное той самой жизнью.

- Молодожены оставили меня ночевать голым в навозной яме, - пояснил он, - чьё пальто - не знаю. И ведь всё шло культурно, пока кто-то мне не напомнил, что я махровый интеллигент в пятом поколении.

- "Чпок" будешь? - спросил я у него.

- Я всё буду. Мне уже терять нечего, - ответил он.

- Нужны ингредиенты.

- Я весь - сплошной ингредиент. Нате, возьмите меня!


До полуночи мы гоняли по горящим трубам "Чпок". Вагон укачивало от стойкого запаха конюшни и дурного предчувствия, что сил еще хватит споить не только проводниц и бригадира поезда, но и всю линейную милицию.

Четвертого пассажира, как ни пытались затолкать в купе, но подселить к нам не смогли.

Шафера свадьбы звали Витя Буян. Об этом мы узнали, когда поднимали с полки его безжизненное тело и разжимали стаканом рот, чтобы влить в очередной раз, положенную ему долю "чпока".

- Я - Витя Буян. До Москвы еще далеко? - едва слышно пробивался его голос через беспробудное пьянство.

- Далеко, далеко! - дружно и честно отвечали мы с Элевсестром, потому что поезд шел совсем в другую сторону.

- Разбудите, когда будем Москву проезжать.

- Вот так и мы с тобой, - зараженный ярким примером, складывал философскую аксиому Элевсестр: - Живем-живем, и когда-нибудь умрем.

- Хотелось бы поконкретнее, - пытался я стоически перенести все тяготы и унижения, причиненные мне его разбушевавшимся интеллектом.

- Куда еще конкретнее? Я еду, ты едешь, он едет, - хлопком бил стаканом с водкой и пивом Элевсестр по бесчувственному телу Вити Буяна, - и все мы едем в другом, не нужном направлении.
Да что я перед тобой распинаюсь! Ты и сам уже можешь разглядеть свое будущее. Напряглись, покрути мозгами против часовой стрелки, товарищ Прудовик, и все увидишь.

Я выпивал залпом, напрягался, мял руками череп со всех сторон, но кроме редких огоньков, разбрызгивавших за окном тьму, ничего не видел. Огоньки, подрагивая, черкали в оконном отражении по ухмылявшейся физиономии Элевсестра, кроили её на пару неравных долей и резко гасли.
 
Пьяная тоска не позволяла разыграться воображению.
Я был идеально одинок. Присутствие в купе попутчиков нисколько не мешало жалеть себя изо всех сил, кривляться и изводить Элевсестра нервозной зевотой с причитаниями: "Прости, Господи, выродков твоих грешных!"

Элевсестр терпеливо молчал и соглашался со всем.

Стучали по мозгам колеса, спотыкаясь о рельсовые стыки. Иногда, вздрагивая, ёжился от прохлады Витя Буян; жевал воспаленными губами углекислоту и восторженно шептал: "Москва! Как много в этой суке!"

Так, постепенно и незаметно, отсекая по кусочкам обозримое купе и непроизвольно меняя их на картинки деревенского дворика, усыпанного куриным пометом, мое не трезвое воображение вплыло, словно в вещий сон, в далекое будущее и по-хозяйски утвердилось там, на высоком крыльце пятистенного дома с неуклюжей пристройкой летней веранды; с каменным гаражом в правом от крыльца углу и приткнутым к нему высоким частоколом, прячущимся за неохватными стволами уставших от своего возраста деревьев.

                9.

По левой обочине широкого двора растянулись на сто шагов: сарай для хранения угля с глубоким погребом и свинарник, разделенный на две равные половины металлическими рамами, сконструированными под куб, в котором упрятана циркулярная пила размером с пилораму.

На противоположной стороне, у въездных ворот, инородным телом выпирал на пригорке гостевой домик с баней, душевой на титановом тепле и спальной комнатой. Весь комплекс назван почему-то "Розовый зал". Дальше, от Розового зала, сползали по двору к старому яблоневому саду - курятник, гусятник, овчарня, стоило и еще один сарай-дровеник, нагло притеснивший гальюн к зарослям терновника.

Не пускал разгуляться яблоневому саду и не позволял разрастись тучным кустам смородины и ощетинившемуся колючками, облысевшему крыжовнику - низкий забор, будто наспех сбитый по границе угодий Зубахи.

Сразу, за забором, скатывалась к речке с крутыми берегами едва натоптанная тропинка и терялась далеко внизу, в высокой луговой траве.

Слева, ломая густую тень Антоновки, высвободился из кустов сирени с проржавевшими пирамидами соцветий дед Пердяк; стряхнул с кителя времен наркома Красина рыжую шелуху и сказал:

- Воздух, как в раю! Не надышишься!

Я понюхал, покраснел и ответил:

- Извини, дед, непроизвольно получилось.

- Примазываешься? - то ли спросил, то ли зачитал приговор дед, стуча тростью о бетонные плитки дорожки.

- Зачем мне примазываться? У моего деда, по материнской линии, было похожее прозвище. Его друзья называли "Пердун". Следовательно, его дети, внуки и правнуки все - пердуны. И от того, что переопылились пердуны с пердяками, никому хуже не стало.

- Ну, значит, умело притворяешься, - дал он твердую оценку моему жизненному кредо: - Давеча слышал от Егорки, что ты примерял скафандр, чтобы в пруд нырнуть? Решил всех напугать? Мол, мало тебя здесь любят и жалеют, "Синоптиком" обзывают почём зря? Ты брось выкобениваться! Знаешь ведь, что внучка вытащит из души три души, но тебя в пруд не пустит.

- Да я без задней мысли только примерил скафандр. Он жмет мне в ушах и больно давит на ключицы.

Скафандр я, действительно, успел примерить, когда мы с Петяшкой, Дядей Балдеем, Наступикой, Партизаном, Чумой, Наоборотом, Десантником, Фюлером, Облимантом и Коммунистиком вытаскивали на пригорок и распаковывали бесчувственное тело водолаза.

Пока под причитания профессиональной плакальщицы Моря Синеносой Дядя Балдей разводил недоуменно руками и спрашивал у односельчан, почему никто не подсказал, а мы не догадались привязать к хвосту лошади ногу водолаза и с помощью хлыста и тягловой силы проделать ту же операцию по выносу тела на пригорок, но уже на третей скорости, я подполз к помятому и огромному, как помойное ведро, скафандру, просунул в него голову, подышал на стеклянную линзу иллюминатора и замер, притворившись утопленником. Организм вдруг начал жаждать тоски и одиночества.

Так, но с точностью наоборот, старая дева уже не надеется, но продолжает ждать достойного её изнасилования.

Сознание валялось недалеко от мозгов и радостно внушало, что к материальному миру оно теперь не имеет никакого отношения. То есть, на приказы не реагирует, и к совести сознание взывать бесполезно. Оно само по себе, а я без него - эмбриональный сгусток соплей.

Снаружи бесхозная лошадь, обезумев от анархии, с двойным усердием стала вращать шкворень и нагнетать мне в затылок прожаренный полуденным солнцем воздух. Он пугал меня своим бронхиальным кашлем хронического курильщика. На линзу скафандра сперва скромно присел, а потом и растелешился солнечный заяц с хищным, как у капитализма, оскалом.

В трехмерном изображении тронулись с места и затрещали, набирая обороты, точно в кинопроекторе деревенского клуба, хроникальные кадры:


                10.


Узловая станция с непереводимым тюркским названием Агрыз, где дед Пердяк с моей лядой пересаживаются в синюю "копейку" и уезжают в неизвестном направлении.

Затем, стремительная поездка на бой кедровых шишек в район Среднего Васюгана. Там от Элевсестра остались одни сапоги и чьи-то в них ноги - остальное сгорело в костре, аккуратно выложенном сосновыми поленьями, возле таежной будки.

Следом я обнаружил себя в столице родникового края, закрытом городе оружейников и грузопассажирских автомобилей под кодовым названием "Вотяки с котомками".
Я сижу в кафе "Чайник", пью кофе и выясняю у Элевсестра, кто же все-таки сгорел в том таежном костре?

Элевсестр нервничает, закручивает воспоминания ложечкой в черную воронку и отбивается невнятными объяснениями:

- Не знаю, - говорит он, - но такие, как я, не горят.

- И в воде не тонут, - тут же удачно подхватываю я.

- Ты нашел свою ляду? - пытается он увести разговор в сторону.

- Сподобилось. Можно сказать, случайно увидел на одном торжественном мероприятии военных строителей? Она - из вольнонаемных, работает там секретарем по идеологии в Комитете Комсомола Спецстроя.

- Один - к одному, - произносит Элевсестр загадочную фразу: - Такой же ветхий сценарий был написан и для меня. Что они там, в Чихачевском пруду, поновее ничего придумать не могут? Надеюсь, ты еще не переспал?

- Кого?

- Не кого, а с ней, со своей ненаглядной лядой? Не надо, не пытайся. Беги со всех ног, а то...

- Что - а то? - требую я уточнения.

- А то самка богомола сразу после этого башку тебе откусит, и будешь без башки обслуживать её до глубокой старости, пока не кончатся силы и финансы.

- Без башки, конечно, жить неуютно, - соглашаюсь я, - но похоть требует удовлетворения, что с башкой, что без башки. А вообще-то я рассчитываю на внезапность, - делюсь я стратегическим планом: - Стремительно её охмурю, живо оседлаю, покувыркаюсь с ней месяц-другой, потом спровоцирую скандал и после жуткой ссоры мирно уйду от нее на вольные хлеба.

Элевсестр ухмыляется, прикладывает горячую чайную ложку к своей щеке и говорит:

- Когда-то мне тоже казалось, что я самый умный и изворотливый. Что никакая прожженная ляда из Горкома комсомола не сможет меня зацепить, присушить и держать вечность при себе неликвидом.
Помню, когда впервые задирал ей ноги, думал, что вставлю до самых кишок не только ей, но и всей Советской Власти в её лице - Комсомолу, Коммунистической партии, профсоюзу, собесу, Военно-промышленному комплексу в целом и по остатку школьной пионерской дружине имени Павлика Морозова. Уж очень неприступной она казалась тогда со своей ловко спрятанной фригидностью в высокомерным взгляде, презрением и калёной андрофобией, застрявшей в молниях морщин, бивших наповал из уголков пухлого, кривленного ухмылкой ротика.
Такую породистую большевичку, такое комиссарское тело хотелось брать приступом при жесточайшем сопротивлении. И, желательно - с большими потерями, чтобы после захвата законный трофей не казался легкой добычей.
Я же не предполагал, что ляды дотошно изучают мужскую психику у себя на курсах возле Чихачевского пруда и на литературных героях отрабатывают тактику выживания в суровой семейной среде. Хотя тоже, в свое время читал Тургенева, Чехова и Голсуорси, две главы из Евгения Онегина знал наизусть, немного о фотосинтезе и крекинге, а уж Прудником отслужил поболее твоего.

- Может, аномалия какая-то заселилась в Чихачевском пруду? - спрашиваю я вполне искренне: - В селе и бабы-то все неправильные, умные и честолюбивые. Обычные девки, вырываясь из деревни на свободу, в город, уже через неделю в разнос идут с отягчающими формами разврата, а эти девственность свою оберегают так, будто с порванной плеврой и часа не проживут, сразу расскажут о своей беде в программе "Время" и пойдут добровольно вешаться на Позорном Столбе.
 
- Про разломы в земной коре что-нибудь слышал? - спрашивает Чпок и стучит чайной ложкой себе по скуле: - Я видел случайно карту у знакомого геофизика, в ней этот разлом прямо по середине Чихачевского пруда проходит и село кромсает на две равных части. Вот, задумался второй раз об этом и решил, что из разлома вся нечисть и выпрыгивает в обнимку с моральным кодексом молодых строителей коммунизма. Со всеми его тринадцатью параграфами. А чем больше параграфов, тем их чаще приходится нарушать.

- Помнится, у Моисея всего десять заповедей было, и те, по дороге к Земле Обещанной Богом, семиты умудрялись нарушать. Так возник антисемитизм.

 - А Христос вообще только одну заповедь использовал в хвост и гриву: "Скорее возлюби ближнего своего, как себя, пока других баб на площади камнями закидывают. Так возникла еврейская секта с учением о нетрадиционных отношениях и легализации инцеста - ученики друг друга называли братьями и сестрами. Помнишь?

- Не помню. Наверно, я тогда еще маленьким был.

- Да ты маленьким всегда был и всегда будешь. Хочешь, покажу тебе будущее с твоей лядой? Вот уж с кем у тебя в одном месте детство разбушевалось.

- Я и сам себе могу показать будущее, - напоминаю я Элевсестру, что не хуже его владею способностью рядового прудовика заглядывать в будущее; демонстративно закрываюсь шторками век, чтобы еще раз посмотреть, как я веду под знаком стрельца по заснеженной ночи жену в роддом.

В рыжих куполах света сутулых фонарей носятся напуганными насекомыми бледные тени упитанных снежинок.

Жена не столько волнуется за предстоящие, уже вторые роды, сколько за нашу дочку, оставленную спящей в своей детской кроватке.
 
"Сегодня я читала дочке "Мойдодыр". Она сказала: - Мама, не обманывай меня, это не твой Додыр, это папин Додыр, он, когда читал мне этот стих, так и говорил - мой Додыр, мой Додыр.
 
Возвращайся быстрее домой, вдруг она проснулась, я как-нибудь сама доберусь до роддома, недалеко осталось" - на одном дыхании, между схватками, успевает порадоваться дочкой и дать властные распоряжения жена.

Я поворачиваю голову, чтобы ответить ей, но натыкаюсь лицом на ветку и попадаю в другое время - за руль огромного внедорожника.

Мы едем по пустынному шоссе, ослепленные вспышками закатного солнца.
Кружит и скачет по тональностям в замкнутом пространстве салона известный хит Slow Motion группы Supertramp.
 
Сзади, утопив в детском кресле свое крохотное тельце, двухлетний внук внимает моим нудным поучениям. Я готовлю его к взрослой жизни.

- И запомни, - говорю я серьезно, - желтое всегда должно быть спереди, а коричневое - сзади. Это - главные отличительные признаки настоящего мужчины.

- А не проще ли настоящим мужчинам менять трусы чаще? - вмешивается в мужской разговор жена.

Я быстро соглашаюсь с ней, чтобы не раздувать скандал на ровном месте, но понимаю, что вечер испорчен.
 
И всё - по причине её не убиваемого рвения доказать родственникам, что она разбирается лучше меня во всех житейских премудростях, а уж в семейных трусах - подавно.

- Хорошо, в следующий раз научу внука чему-нибудь правильному и нужному.

- Хватит, натерпелись. Ты уже учил внука в январе искать на лесной поляне маринованные грибы. После того я три дня не могла отмыть внука и очистить ковер в зале. Зачем ты "маринованного" ангелочка заворачивал в ковер?

- Учил его выживать в приемном коллекторе городской канализационной системы в условиях глубочайшего экономического кризиса, - оправдываюсь я.

 Впрочем, я всегда оправдываюсь, и не только потому, что слабее духом или скорбней умом, просто жена всегда извергает при воспитательных беседах со мной такую лаву жарких вопросов, что невольно приходится извиняться за все, пусть благонамеренные, проступки, но не согласованные с ней заранее.

 Ей кажется, что без ее чуткого руководство и своевременного вмешательства я делаю всё не так: молотком неправильно бью себе по пальцам, говорю что-нибудь невпопад или подозрительно отмалчиваюсь и терплю, когда она подробно объясняет, как нужно профессионально держать в руке инструмент, через какое место целиться и какие выражения использовать в случае промаха.

"Нет, слишком далеко в будущее запрыгнул. Перестарался. Скромнее надо быть. Мне бы не на тридцать, а на семь лет заглянуть вперед. Так можно неосторожно все нейронные связи спалить в башке. Включать голову будет нечем", - думаю я, размыкаю пальцами веки и смотрю одним глазом на Элевсестра.

- С возвращением! - поздравляет он, поднимает над головой чашку и залпом выпивает остатки кофе. Долго раскатывает языком по нёбу кофейную гущу и уж потом спрашивает:

- Ну, и как там?

- Очень хорошо! Там тебя нет. Наверно, уже по-серьезному закопали.

- Далеко, однако, ты закинулся. Смотрю, до сих пор башка трясется от перенапряжения, - мстительно парирует Элевсестр и дальше бубнит себе под нос: - Очень хорошо ему, видите ли, с лядой - три судимости, две попытки суицида, потеря всех старых друзей и полный разлад с родственниками. Старался выдавить из себя раба, но подселил в себя еще и холуя, едва выскочил из-под каблука и сразу добровольно лег под высокую шпильку. Что сказать? Пропащее ты существо. Ни человек, ни собакоголовый, ни рептилоид, ни водяной, ни рыбий хвост, а недоносок какой-то, парализованный похотью. Ощипанного петуха летать не научишь, только нырять в кипящий бульон.

- Я всё слышу! - говорю я Элевсестру.

- А я и не скрываю, - говорит Элевсестр и крутит возле моего носа пальцем: - Беги, парень, беги! Со всех ног беги от неё, от них, от всего села! И забудь про благородство, выплюнь жалость и сострадание с отвращением, как пользованную советскую жевачку производства обувной фабрики "Топтунчик".

- Почему я должен обязательно бежать, а, скажем, не степенно отползти в сторону?

- Ну, хотя бы потому, что русалки, ляды, сирены и прочие водоплавающие страдают вагинизмом трех типов. Эта болезнь передается по наследству и с возрастом перерастает в психопатию, рак груди, матки и пищевого тракта. Тебе нужна сварливая жена с больной печенью, врожденным неврозом, кариесом во весь рот, паркинсоном и нескрываемой обидой за то, что ты можешь её пережить?

 - Странный ты тип. Пытаешься свою жизнь примерить на меня? Неудачная затея, - не обращаю я внимания на злобные выпады Элевсестра.
Во всех лядах он видит только свою жену и боится их точно так же. Я знаю это точно, потому что, вприпрыжку путешествуя по времени и кувыркаясь в нем, точно на батуте, успел заглянуть и к Элевсестру в квартиру по улице Советской, дом 13.
У порога меня встретил огромный ротвейлер с бельмом на глазу. Он ткнулся в меня слепой мордой, размером с чемодан, фыркнул как старая лошадь и по-щенячьи проскулил:
- Свидетелем будешь - судьба моя решается. В двух словах: хозяина более суток не было дома, а выгуливает меня только он. А мне очень надо поссать - уже терпение с мочевым пузырем трещит по швам. Но я же элитный пёс, не имею права поднять заднюю лапу в центре зала. Пять минут назад хозяин вернулся из загородной бани - там он с друзьями алкоголь алкал и земля ползал - а как вернулся, сразу вжал голову в плечи и темечко хозяйке подставил, мол, прости, можешь хоть до смерти заклевать.
Хозяйка стала на него руками махать, забыв, что я, ко всем своим достоинствам, еще и сторожевой пёс - у меня звериный инстинкт прежде включается, чем я начинаю думать и анализировать, да и ссать охота так, что хоть соседей снизу топи.
Ну, ухватил зубами руку хозяйки да не рассчитал, видимо, силу, еще и головой зачем-то покрутил из стороны в сторону.
Как думаешь, усыпят меня или сдадут в собачий приемник? Впрочем, мне уже по хую. Я сейчас обоссусь. Эх, я же элитный пёс, мне предписано российским клубом ротвейлера сдохнуть, но в квартире не гадить.


"Нас тоже более семидесяти лет учили молчать. Одних приучили, другим и века не хватит, чтобы выговориться. Но все остались при своем мнении, хотя не каждый с ним полностью согласен".


Какой же панический страх перед супругой должен был довести до безумия и заставить Элевсестра увезти в зимний лес, за сто километров от города своего единственного друга, старого полуслепого пса и оставить подыхать там от голода и холода. Трусость и раболепие перед женой, принимаемые Элевсестром за любовь и преданность легко толкнули его на предательство.

Но когда он выехал из леса, вдруг что-то в нем шевельнулось и заскребло - то ли обида на всех, то ли жалость к самому себе.

Элевсестр остановился, засосал припрятанный заранее шкалик водки, посидел молча, пустил одну скупую и одну нечаянную слезу, поспешно вернулся к тому месту, где оставил пса, покликал его, уже определенно зная, что потерял друга навсегда, и к полуночи вернулся домой.

Жена сказала Элевсестру:

- Что же ты наделал?!

- Ничего я не наделал, - сухо соврал он: - Пса я отдал сторожам. Теперь будет охранять гаражный кооператив.

И - всё! - пытаюсь упрекнуть я Элевсестра.

- Нет, не все, - говорит он: - Закон бумеранга пока еще не отменили.
Через месяц приятель из прокуратуры, с которым, кстати, я пьянствовал в загородной бане, засадил меня в СИЗО, и там, на прогулке, я увидел своего пеленоглазого пса.

 Он вроде и не узнал меня, но через день вырвался из клетки, покусал дежурных и кума, нашел мою камеру 325, долго выл, не подпускал никого, и оттащили от камеры его уже мертвым.

Виноват я перед ним. Сильно виноват.

Впрочем, чувствовать себя постоянно виноватым - это отличительная черта всех мужиков, женившихся на лядах.

Здесь уже закон бумеранга не действует, здесь работает закон баланса, который гласит:

"Если в семейной паре кто-то прав, то другой обязательно виноват. А ляда по определению не может быть виноватой, если даже она абсолютно не права. Или у нее нет такого права - быть неправой. Родители так воспитали, а Чихачевский пруд с Ладой, Мокшой и Пердяком оговорили этот постулат и утвердили, как законное право.
 
                11.
 - У нас, что ни личность, то - Борька, Юрка, Толька, Петька, Генка, Валерка или Мафусаил Рабиндронатович! Все имена звучные, красивые, округлые с боков и сытые, точно - у боровов на свиноферме.

Это происходит благодаря тенденции культурного развития колхозных масс на селе! - первое, что услышал я, когда за ноги меня вытянули из скафандра с таким резким хлопком, что у тестя и Мандата заложило уши.
Мне было хорошо в беспамятстве. Я не хотел проявлять признаков жизни и раньше времени давать возможность расслабиться своим спасителям.
По голосу и решительным высказываниям в оппортунисткой манере Каутского, смело обличавшего когда-то самого Ленина в жадности и крысятничестве, я узнал Наступику.

- А какие громкие прозвища, - трещало у меня над ухом: - Фюлер, Окунёк, Балдей, Пердяк, Карась, Облимант... Вслушайтесь! Музыка! Просто Сен-Санс какой-то! Не то, что этот, - брезгливо пнул он меня: - Синоптик. Си-ноп-тик-так твою! Не прозвище, а погоняло или собачья кличка. Ни рыба, ни мясо!

- Не галди! Тихо! - попытался дядя Балдей урезонить Наступику.

- А то, что?

- А то... Что потом, и правда, тебе не перепадёт ни рыбы, ни мяса.

- Вот, я об этом громко и баю, - опомнился Наступика, - что в дипломатическом корпусе меня учили рыбу есть только руками.

- Что ты брешешь! В каком еще корпусе? Ты за всю жизнь одну книжку прочитал! А туда же, в дипломаты лезешь без мыла.

- Зато какую!

- Какую?

- Толстую и нужную книжищу. Она называется: "Учебник по медицинской и судебной психиатрии".

- И извлек из учебника единственный вывод, что, если бы бабы не прикрывались половым актом, то мужики давно бы их всех поубивали, - резюмировал дядя Балдей: - Подскажи-ка, это знаменательное событие с книгой произошло до или после того, как ты на вилы уселся в своём клозете?

- После.

- Ты уверен?

- Конечно, уверен. У нас, в селе, все какаклизмы можно по пальцам пересчитать, - Наступика стал загибать пальцы: - В 1816 камни с неба упали, и грязью смыло все соседние сёла в Чихачёвский водоём; в 1921-ом году Элеонора Фиактистовна - мать Аграфены Силуяновны и бабка Мокоши и Зубахи - обассалась в телеге, возле курени на святом источнике, когда её красноармейцы везли на расстрел; годом позже дед Пердяк назначил под мостом свидание семи школьным работницам, а сам спрятался в сельсовете за картой ГОЭЛРО. Затем какаклизма случилась, когда меня и Катьку на подпевку избрали дипломантами Международного Фестиваля Молодёжи и Студентов, и в городе Москва, в дипломантическом корпусе номер четыре общежития Сельхозинститута научили негритянские друзья рыбу есть исключительно руками.

Потом, естественно, я сел жопой на вилы, но это случилось после того, как я нашёл книжищу в запасниках сельской библиотеки. И в год, когда Тонька-Мурмулетка выщипала себе брови, - а все бабы увидели и сразу догадались, от кого у них родились дети,- я уже 58 страниц восемнадцатого параграфа первой части книги прочел и был, практически, неуязвим для всех, не считая жены. Потом жизнь протекала спокойно: с регулярным рукоприкладством, но без тяжких телесных повреждений, по крайней мере, не обнаруженных на моем теле.
 
И вот, теперь эта, последняя какаклизма, - Наступика незаметно еще раз пнул меня в бок: - Не вписывается Синоптик в наш привычный, многострадальный уклад жизни и неустанной борьбы за урожай. Много подозрений вызывает ренегат такой! - но увидев, что Егор Борисович хмуро поглядывал на него и подозрительно чутко вслушивался в путанную речь, Наступика сразу вспомнил о правильном прикусе, чтобы было легче вытворить угодливую улыбку на лице и показать её моему тестю, и подвести свою речь к совершенно правильному, бескомпромиссному выводу:

- А, так-то он очень хороший парень, - неожиданно для себя признался Наступика: - Не картавит, не заикается, роста нормального, струпьев, проказы или фурункулов нет. И, вообще, с таким зятем жить и здравствовать можно много лет, пока не надоест. Егор Борисович отлично разбирается в людях! Моё - ему официальное "ЗаеБиЗ", что значит "Завидую Белой Завистью"...

 Примяв серую пыль с колючими клочками воинственной травы, я лежал ровно и дисциплинированно, приоткрыв глаз и стараясь не нарушить геометрию берегового рисунка, чётко выверенного тестем, сидевшим на кнехте в центре событий.

Рядом со мной лежал помятый скафандр водолаза; выше - на пригорке - сидел водолаз, окруженный заботой Чумы и опасным любопытством дяди Балдея, деда Пердяка, Фюлера, Коммунистика и Петяни; глубже - в крутой нише амфитеатра, образованного естественным путем - Зубаха водила указательным пальцем возле носа новоиспеченного утопленника и громко объясняла им обоим - пальцу и Гарлуше - почему в библиотечной книге под названием "Божественная комедия" автора Данте Алегьери, вторая часть "Чистилище" стерта в пыль, а третья "Рай" поражает девственной чистотой и потому вызывает большие сомнения в своей безгреховности:

- Муха на страницах не сношалась! Ни сопельной козявки в "Раю", ни засохшего кусочечка пищи. Почему? Попробуй только спросить у меня. А я возьму и отвечу. Потому что все мужики одинаковы. Вы надеетесь, что дорога вам заказана в Рай, а примеряете свою душу к одному их девяти кругов ада, - докучала догадками Зубаха свой указательный палец.

На пригорке ныряли буйками Ковыряй с Сиповкой.

Бесшумно подкралась жена, склонилась надо мной и с диверсантской нежностью проворковала:

- Хватит притворяться, позорник. Поднимайся и отваливай отсюда. Стыдно за тебя перед всеми. Дома поговорим. Давай, пошевеливайся!

Я вгляделся в любимые черты лица, пошевелится и прошептал:

- Ты, как разгневанная птица. У тебя крылья ноздрей раздались и побелели. Не улетай, пожалуйста! - и с грохотом уронил руку на грудную клетку в области сердца.

После отбывания в скафандре, который не только напомнил мне яркими картинками из прошлого причину моей мощной тяги к Чихачевскому пруду, но и снисходительно швырнул несколько эпизодов из моего далекого будущего, я понял, что должен экономно тратить свои нервные клетки на эту мать моих детей и бабку моих внуков, с которой мне бок о бок предстоит еще отбывать пожизненный срок.

Я давно был наслышан о том, что в закромах Ватикана хранится Машина Времени. Но работает она лишь в одну сторону - в прошлое. Будущее показать ей не под силу. И в сравнении с Чихачевским прудом и вытворяемыми им чудачествами выглядит, как поломанная детская игрушка. Бесконечность возле пруда не натаптывала себе линейный путь, но топорщилось сразу со всех сторон, точно события, которые должны произойти в неоглядном будущем, уже случились и прочно забылись, а все знаковые даты прошлого вот-вот должны заявить о себе. Времени не существовало, оно растворилось в пространстве и затекло за Чертов зуб сопки, лоснившейся от жирного чернозема.
 
И захотелось мне вдруг на минуту приставиться, чтобы глянуть на того, кто подает таинственные знаки свыше, и спросить у него: "С какой целью, уважаемый, ты посылаешь мне в сон ровно взбитые, огромные,как шламоотвалы, кучи фекалий и заставляешь меня ковыряться в них, месить и раскатывать их с упоением, если денег как не было, так и не будет?

Может быть, я не такой, как все, и кучи говна мне снятся не к деньгам, но к тому лишь, что я заслужил. И знамения свыше не сулят ничего хорошего, кроме вещих снов под девизом: "что приснилось - в том и живи, тем и промышляй!"

В зените билось солнце, истекая слепящим жаром. Переплавленное, без примесей чистое небо лилось сплошным потоком в Чихачевский пруд.

Вновь склонился надо мной Наступика, заслонив болезненно-красным лицом, точно ошпаренным кипятком, обзор на амфитеатр, вытесанный некогда близнецами Прошкой и Ерошкой в прибрежном откосе.

С потерей картинки второго плана пропал и звук.

Я не слышал и астматического дыхания водоема, больше похожего на слабый старческий кашель, но только шумные с запахом разложения выхлопы Наступики.

- Узнал меня? - покрывая идиотской улыбкой животный оскал, потребовал он моего раскаяния.

- А, должен? - зажеманился я.

- Еще как должен! - попытался рвануть на себе рубаху Наступика и продемонстрировать мне червоточавшую обидой душу.

Я зажмурил левый глаз и напрягся. Оба полушария сразу загудели, точно ЛЭП в поле, заискрились нейроны в коротком замыкании.

Всплыл на поверхности третьего глаза дед Борис и по-пердяковски, как пять лет назад, предупредил, вращая кривым, иссохшим пальцем перед моим носом:

- Бойся хронических идиотов! Их легко отличить. Они вечно обижены и обвиняют в идиотизме всё, что случайно пошевелилось, чихнуло или, не приведи Господь, задумалось.

- Не беспокойся, дед! - прошептал я: - Молодёжь со скорбью помнит заветы Ильича. Никто ни за что не забыт. Надо только вовремя молодежи напомнить об этом.


                12.


Отец Наступики в свое время вырыл где-то в селе и возле пруда несколько помещений под землей для тотальной прослушки, обустроил их и ходил туда, как на работу, чтобы всё знать обо всех односельчанах.

Видимо, что-то выведал, поскольку быстро сошел с ума и однажды просунул жердь между ног и стал скакать возле Сельсовета, призывая всех немедленно сдаться немецко-фашистским венграм. А до начала Великой Отечественной Войны оставалось, между прочим, еще четыре года.

Приехали два НКВДешника, выловили в полях отца Наступики, изнасиловали в изощренной форме, но без особого энтузиазма, с одной целью -чтобы добро зря не пропадало - и затем пристрелили отца Наступики при попытке к бегству.

Сколько и где нарыл он помещений для прослушки осталось неизвестно. Засыпали чекисты только одну: во дворе, возле штакетника, рядом со сливной ямой.
Однако безотцовщиной Наступика не остался.

Вскоре в село прибыл из далекого города Воткинска родной дядя, Педер Дакпождеев по прозвищу Макмыр и выболтал спьяну десятилетнему мальчонке Наступике все страшные секреты его сложного генеалогического древа.

Оказалось, что Педор - вовсе не родной дядя, а так - мимо проезжал, чтобы погладить чужого ребенка и лобок легкоутешной вдовы.

Отец Наступики и родной брат Макмыра не был биологическим отцом и подобрал вдову уже с грудным подвеском в 1928 году.

Настоящим отцом Наступики был третий помощник секретаря Губкома по вопросам морального обустройства и воспитания молодежи Шмуль Ошерович Мазок. У него в секретариате и работала мать Наступики.

Ещё в 27- ом году ярый троцкист Шмуль нюхом почуял грядущие жуткие перемены. Он собрал всех своих секретарш и, одарив их подъемными, в приказном порядке назначил каждой своего мужа, а сам скрылся в юго-западном направлении.
Матери Наступики повезло больше других. Ей достался мягкотелый рохля и малодушный рабкор газеты "Красная пчела" Артемий Дакпождеев.

Благословляя брачный союз Лизы, матери Наступики, с Артемием, Шмуль Мазок поставил перед молодыми конкретные задачи партии.

- Ехайте (поезжайте) на Родину Лизки и ройте там под соседей и под соседей соседей как можно глубже. Наши придут - вам воздастся сполна, - витиевато загрузил молодоженов он.

Лиза не хотела возвращаться в навозное детство, отрочество и юность. Из села она уезжала с уверенностью, что больше никогда не увидит этих милых, вечно пьяных рож, сбитых в голодающую общину по всем строгим правилам всесоюзной коллективизации.


- Слушай, пацан! Жизнь - вещь серьёзная и непредсказуемая. Сегодня ты уснул сытым с одной буквой "с" и довольным, а завтра не проснулся, - учил Педор Макмыр отрока Наступику, - или, ещё хуже, проснулся, ощупал себя, а ты уже педераст, обиженный неизвестно кем и за что. Святое место болит, но не морщится и голову ломит. Впрочем, голова - не жопа. Завяжи, да лежи. Казак потому и гладок, что поел и - на бок! Я к чему это тебе говорю, - терзался в догадках Макмыр, силясь вспомнить, чем он вообще хотел по-взрослому удивить Наступику.

- К чему? К тому, что ваше учение попало в Аналы мировой революционной мысли? - блистал Наступика знаниями, заимствованными у плаката над школьной дверью.

- Сам ты попал анально и тем же местом высрат под шхонку. Не к тому я говорю, а к тому, что надо жить. Жить всем назло, как бы тебя не крутили на хую со скоростью пропеллера Совавиахима.

Скоро и не родного дядю арестовали.

Дали ему 10 лет без права переписки за то, что он украл вагон чего-то очень ценного, крайне необходимого Советской Власти и утопил это в Чихачевском пруду.


Пришлось Наступике исполнять заветы Шмуля почти в одиночку. Почти - потому что Наступика все-таки не сдержался и показал карту подземных ходов и помещений, оставленную по наследству отчимом, своему однокласснику Егорке или Егору Борисовичу, как уважительно обзывали сына Пердяка все односельчане, будто предвидя, что парнишка непростой, быстро подрастёт, и натерпеться от него придется еще очень многим.

О наличии карты в одних ненадежных руках Егор Борисович сразу рассказал своему старшему брату Алексею, а Лёха предложил отцу и Егорке карту реквизировать, жидовскую рожу отловить и судить, как английского шпиона с дальнейшем раскулачиванием и отправкой Наступики с матерью в Сибирь.

Но старший Пердяк, на правах отца и председателя Сельсовета, сказал Лёхе:

- Цыц! Молчи, если ничего не смыслишь в колбасных обрезках!

И дальше повел себя странно, даже по меркам закоренелого пионера-героя Павлика Морозова.

Он достал из среднего ящика стола тот самый именной маузер, из которого уже однажды расстреливал своего друга Мандата - хотя бабка утверждала, что это был не маузер, а револьвер системы наган, и прятал дед его всегда за печкой, так как никакого стола в доме у них сроду не было - и пошел к матери Наступики вести шепотом тайные сепаратные переговоры.

Затем, изъяв у Наступики по обоюдному согласию карту подземных ходов и сооружений, дед направился к Мандату и после незначительных пререканий и не желаний друга, вывел того в поле, достал из деревянной кобуры маузер системы наган и расстрелял во второй раз, как японского шпиона. Да так мощно расстрелял, что Мандат в селе не появлялся впредь до 1954 года.


- Почему, как японского шпиона, а, скажем, не немецкого или польского? - не выдержал и спросил я однажды у деда.

- Меня удивляет твое простодушие, - ответил загадочно дед: - Только самурайское воспитание духа и его же отношение к труду обязательно приводят к Халхин-Голой или Херомксине.
 А с нашим привычным отношением к работе никакой японский городовой и никакая япона-мать не помешает нам плыть на легком катере к светлому коммунистическому будущему. Шмуль Ошерович Мазок, по прозвищу Мандат был натуральным японцем, хоть и прикидывался евреем. Он всегда получал по способностям, суслам и слегка - по труду.

 

                13.


Значит, высока вероятность того, что внук Мандата Элевсестр мог быть и сыном Наступики, хотя у Шмуля был к тому времени выводок из пяти детей в селе, и на стороне - не менее шести.

В этом кроличье-половом вопросе Мандат превзошел даже деда Пердяка, у которого, как известно, всегда в резерве находились семь школьных работниц под мостом, и одна Симаха поджидала в лесостепи. Но о детях школьных работниц от деда мне не было ничего известно.

Были у Пердяка трое законных детей - два пацана и лихая пацанка Эльза.
Была также попытка усыновления Наступики Сельсоветом, после неожиданной кончины матери Наступики, - Лиза съела три колоска в поле и умерла от поноса в больничке Ветлага. Правда, в начале ВОВ, колхоз отказался от дальнейшего процесса усыновления, длившегося три года, так как дед Пердяк ушел уже на фронт вместе со старшим сыном, а заступиться за друга Егор Борисович не мог по малолетству.
Биологический отец Наступики Шмуль Ошерович Мазок, по прозвищу Мандат, вернулся в село в 1954 году - в отличие от старшего сына деда Пердяка и еще половины мужиков села.

В том же пятьдесят четвертом, но чуть раньше, демобилизовались со службы Наступика, Егор Борисович и дядя Балдей.

Все трое - при начесанных усах соломенной расцветки, в брюках-клеш, где каждая брючина была размахом с бабский корсаж, чтобы тупоносые, отполированные ботинки моряка бились в них, как языки в колоколах и звенели при ходьбе; в синюшных татуировках из гордых птиц, вождей, русалок и прочих морских чудовищ, набитых неумелой рукой салаги, и размытых за время несения службы на Балтийском флоте в подозрительные образы ощипанных кур механическим способом и измученных венерическими заболеваниями русалок и вождей мирового пролетариата.

У Наступики, в зарослях рыжих волос на груди, прятался портрет самого Ленина - не то в разливе, блуждавшего в камышах, не то в Шушенском - с выражением испуга на лице при нежданной встрече с тещей Елизаветой Крупской.

Когда Наступика в бане тёр вихоркой свою мохнатую грудь, Ленин то и дело выскакивал из зарослей испуганным зверьком, показывал ненавистный оскал всей мировой буржуазии и тут же прятался обратно, в проржавевшие кусты на груди хозяина.

Увидев однажды эту татуировку, - Наступика тогда колол дрова во дворе своего дома, - Мандат похвастался:

- Я видел его вживую в 23- м. Очень похож. Только тот косил глазами натуральней и языком покрывал себе кончик носа.

Больше ничего о Ленине не сказал Мандат.

Да и не о Ленине он приходил говорить тогда к Наступике. Наверное, хотел напомнить, что неплохо было, если бы сын начал выплачивать ему алименты, возможно натуральными продуктами, и вообще, не забывал близких родственников.

Расщепив трещины на губешках дежурной виноватой улыбкой вертухая, Мандат только спросил:

- Чем займешься, гаденыш? Будешь дальше копать или пытками вытянешь из меня все особо важные секреты партии и государства?

- Нет, я сейчас в раздумье. Вот, махаю топором и думаю, что буду понемногу жениться, - определился Наступика.

- Жениться или поджениться? - попросил уточнения Мандат.

- Да! - многосложно ответил Наступика, терзая сучковатое полено.

- Не забывай, что в наше время любой акт воспринимается народом, как акт агрессии.

- Даже половой? - разбивая в щепу проклятое полено прорычал Наступика.

- Без исключений. Подозреваю, что ты глаз положил на новую библиотекаршу.

- И, не только глаз, - замер Наступика, тщательно подсчитывая что-то в уме.

- Так вот, хочу предупредить: ты на нее не лезь, а положись на свое пролетарское чутье. Эта дама из тех дам, которая просто так никому не дам. Она даже не русалка, - бери выше, хватай крепче, - наверно, ляда, пусть и пришлая, пусть глаз еще селу не намылила. Но я-то вижу, что ляда!

- А, не поздно? Библиотекарша уже вчера косу пришпандорила к затылку.

- Ехидствуешь? - приземлил Мандат сына: - Скрыться тебе никогда не поздно. Прошуршал в кустах, будто чего-то там потерял, потом вышел наружу, застёгнут ширинку и, как ни в чём не бывало: "не знаю, не ведаю, в глаза никогда не видывал". Да чего тебя учить на скрипке играть? Не маленький, должен понимать одним местом, что другим местом она тебе не по зубам.

- Мне она вообще по одному месту! Но интересно: кому она еще по зубам? - самонадеянно предположил Наступика.

-А, другу твоему, Егорке из Пердяковского клана, - прищурив по-чувашски левый глаз, решил Шмуль Мандат: - Скажем условно-досрочно, для него она и косу в макушку вживила. Пусть Егорка страдает пожизненно! Надеюсь, у тебя есть, за что Егорке отомстить? Ведь дружите уже четверть века - не разлей вода. Конечно, за такое время много накипело. Есть, за что отомстить, - согласился с собой Мандат.


После жидовских наставлений отца Наступика, на следующее утро, уехал в райцентр, якобы по срочному вызову из военкомата, да заодно узнать, не представлен ли он к очередной награде. Очень беспокоился, что награда пройдет мимо и не найдет своего героя.
                14.



Наступику было за что наградить.

Прежде всего - за суровую и стойкую бдительность.

В 1946 году, на первом году службы в составе Балтийского флота, когда на тягаче притащили баржу в Германский порт Р., у Егора Борисовича невыносимо разболелся зуб. Коренной. А известно, что невыносимее зубной боли на флоте может быть только трезвый боцман.

Егор Борисович немедленно обратился к судовому лекарю, который лишь смог забить орущую глотку матроса мышьяком, вместе попрыгать по стенкам кубрика, затем развести руками и диагностировать:

"Не лечится, сука. Надо идти к местному фашистскому стоматологу. Он лично Гитлеру и Борману в зубы вставлял ампулы с цианистым калием. Врач опытный, зарекомендовал себя в высшей степени надежным по части ампул".

Пока Егор Борисович метался с судовым врачом по берегу в поисках немецко-фашистского стоматолога, Наступика каллиграфическим почерком с кудрявыми завитушками в каждой заглавной букве излил на бумагу бдительный донос и торжественно вручил его капитану второго ранга, хроническому политруку А. Куйло по прозвищу очень схожему с фамилией.

А.Куйло, по тому же, укоренившемуся прозвищу, потрепал за щеку Наступику и сказал:

- Молодец, всем врагам полный конец! Военный трибунал гордится твоей бдительностью. Жди! Скоро придет тебе представление к награде. Но расстрелять твоего односельчанина, к сожалению, пока не можем: не хватает патронов и еще двух доносов на него. Однако, ты не отчаивайся, продолжай бдеть и бди бдительнее, чем бдишь всегда! Награда уже в пути!


Егор Борисович вернулся счастливым, с блаженной улыбкой, разметавшей усы до ушей, и рассказал Наступике, что немецко-фашистский стоматолог оказался, действительно, подозрительно хорошим специалистом.

"Маленький такой, чахлый, иссушенный знаниями истории европейского зубопротезирования старичок, зажав Егора Борисовича в кресле, молча вымыл руки, наполнил шприц мутной жидкостью, пахнущей мочой после недельной беспробудной пьянки; с хрустом воткнул шприц в десну, помычал в раздумье себе под нос с берлинским акцентом, потом отбросил щипцы в сторону и, прочитав на чисто русском:

"Хули нам гиппопотам,
Это я могу и сам",

засунул в рот матросу руку по-локоть; зацепил тремя тремя пальцами больной зуб, надавил, покрутил, вытащил его наружу; сдул с корней кровавые капли и вышел за дверь, но уже насвистывая мотивчик на чисто баварском диалекте: с тремя слабыми долями в шесть седьмых.

Судовой врач прокомментировал:

- Это - он использует древнегреческую методику лечения зубов. Не ссы, боец, сейчас он по картотеке подберёт тебе другой, здоровый зуб, и вставит на место. У него здесь зубов и золотых коронок с пяти концлагерей собрано. Обязательно найдет подходящий. Будешь пожизненно красивым и веселым, даже в гробу - с правильным прикусом. Современная медицина говорит, что от перемены мест зубов характер сильно не меняется. Ну, может, при рецидиве пару раз шпрехнешь по-иностранному:"нихт шиссен" или "но пасаран".

Егор Борисович пересказывал свою историю в лицах, а Наступика думал:
"Вот на хрена ему новые зубы, если его все-равно скоро расстреляют?"
Но Егора Борисовича всё не расстреливали и не расстреливали.

Тогда Наступика выждал удачный момент и утром, перед прибытием на корабль с инспекцией Маршала Победы, товарища Георгия Константиновича Жукова, подсыпал своему другу детства в гречневую кашу смесь пургена с мощным снотворным средством, да так солидно подсыпал, что, живо представив последствия, самого Наступику пронесло дважды с закрытыми глазами.

Маршал Победы, взобравшись на судно, предсказуемо поспешил в гальюн. Крутанул ручку, вскрыл в нервозном нетерпении дверцу, а там уже - опа на! - Егор Борисович гнездится. И не просто основательно собой место заслоняет, но еще и с папиросой в зубах Устав нарушает, окуривая вокруг себя всё жизненно важное пространство.
"Ну, теперь уж точно друга расстреляют, - подумал Наступика, - а мне дадут Звезду Героя за усердную бдительность".

Но умилился неожиданно Георгий Константинович виду Егора Борисовича, обернулся к сопровождавшей его делегации адмиралов с контр-адмиралами, - уже вдоволь нашипевшейся, с выпученными от страха и ужаса глазами, жаждущей поскорее вынести смертный приговор флотскому засранцу, - и спрашивает:

- А, что, разве нельзя курить на толчке? Вот у меня, например, сходить по большой нужде без папиросы никак не получается. Кури, служивый! Крепи ряды военно-морских сил! - похвалил Маршал, задорно хлопнул дверцей, демонстративно намекая Наступике, что Егора Борисовича пронесло и на этот раз.

Так страна узнала о вредной привычке Георгия Константиновича и без папиросы больше задницу себе не мучила пустыми потугами.

Ещё предпринималось подряд пять неудачных попыток Наступикой получить орден, медаль или, на худой конец, диплом, грамоту и денежное вознаграждение за бдительное отношение к своему односельчанину и другу детства Егору Борисовичу.

На шестой попытке, а от начала несения совместной службы в рядах военно-морского флота - тринадцатой, почудилось Наступике, что фортуна улыбнулась ему во весь рот одним местом. Но на поверке оказалось, что она опять стояла к нему спиной. И одно место Наступика легко спутал с другим местом, что свойственно гражданам, возлагающим большие надежды на внезапную щедрость и любвеобильность капризной дамы Удачи с девичьей памятью.

 Как-то одномоментно сверсталась в голове у Наступики 58.ч10 статья УК и приготовилась в его издательстве выйти в свет, когда Егор Борисович, после ночного дежурства в радиорубке, сообщил под большим секретом новость, что Лаврентия Павловича Берию объявили врагом народа и приговорили к высшей мере социальной справедливости.

Судно легким шлёпом перемещалось по глади Балтийского залива, наворачивая винтами пять узлов в один ночной час. Было тихо, темно и так страшно, что даже смерть боялась выдать свое нечаянное присутствие в кубрике.

Десять минут Егор Борисович не по-товарищески изводил Наступику гнусными подозрениями, вплетая в свистящий шепот оскорбительные звуки отрыжки с запахом перебродивших макарон по-флотски:

- Хоть ты по родословной Урий Шмульевич Мазок, - лишний раз Егор Борисович вычленял из Наступики собачью натуру, - а по паспорту Юрий Артемьевич Дакпождеев, все-равно навсегда останешься для меня Юркой, школьным товарищем и по совместительству другом детства.

Нам до дембеля осталось несколько дней, и я тебя умоляю: потерпи немного, не пиши на меня донос, пока не придем в порт хотя бы.

- Да ты что?! Как ты мог подумать обо мне такое?! Я за тебя любого на ленточки порву и приколю к тельняшке! - шипел в ответ Наступика, живо представив, как он уже несется к А. Куйло и даже почувствовал на своем левом плече его фантом холодной ладони:

"Молодец, Юра! Так держать! Спасибо за бдительность! Вот тебе ключи от сейфа, иди, выбирай себе Орден Ленина или Боевого Красного Знамени, чтобы не стыдно было вернуться в село!"

Все его доносы вполне оправданы желанием в первых рядах партии протолкнуться к светлому будущему и во всеоружии встретить там Коммунизм, - не без оснований считал Наступика.

По большому счёту, он человек очень хороший, с тонкой организацией души. Вот только мозги ему постоянно мешали показать себя в лучшем виде и в натуральную величину.

Он чувствовал, что мозги жили сами по себе и командовали всем им остальным, точно капризная, сварливая и стервозная жена, вовлекая Наступику во все тяжкие. Договориться с мозгами было невозможно. На компромиссы они не шли и, более того, научились хитро убеждать Наступику в том, что он и есть настоящий хозяин и единственный владелец своих мыслей и идей. В стране повального материализма, крепко придушившего любое идеалистическое представление о Мире, отстаивать душу было равносильно вражескому диссидентству.

Мозги же были материальны - их можно потрогать и сфотографировать в анатомичке ( не свои, конечно). Поэтому каждому приходится к ним приспосабливаться. У одних это получалось лучше, а у Наступики совсем не получалось.

Он понимал, что это - слабое оправдание перед Егором Борисовичем. Но другого он тогда еще не придумал.

Егора Борисовича держали под арестом сутки, пока не дождались официального подтверждения, что Л. Берия давно втерся в доверие руководства партии, являясь в то же время закоренелым преступником, врагом советского народа и, естественно, резидентом сразу нескольких иностранных разведок. Но до конца службы вменяли матросу в вину, что он без приказа пытался думать, - а думающий боец не боеспособен, - и распускать язык при неизвестных полностью обстоятельствах в период тревожной политической обстановки во всем Мире.


                15.


Кстати, дома у Шмуля Мандата, в Красном углу, еще долго выстаивался портрет Берии в позолоченной рамке со штамповкой серпа, молота, звезды, пучка хлебных колосьев и атомной бомбы.

Как-то, спустя год после демобилизации, Наступика поинтересовался:

- Отец, ты чего не выкинешь эту гниду в мусор или не подсунешь кому-нибудь из соседей? Его же давно расстреляли!

- Эх, сын, эх, гаденыш мерзопакостный, - ответил биологический отец, - разве ты не знаешь? У нас всегда так: вчера его расстреляли, а завтра, глядишь, он опять правит государством. Нас, истинных, ортодоксальных большевиков на мякине не проведешь.

Мудрость Мандата была хлопотной; всегда его сказки доставляли близкому окружению лишнюю суету и недопонимание - по аналогии с заумными притчами Христа.

Мандат с отвращением относился к писателям, их книгам и, соответственно, к читателям и особенно - к библиотекарям.

И это отвращение пытался с генами внедрить потомкам, неустанно повторяя: "Не хочешь набираться ума, значит, уже родился умным. Зачем тебе читать о печалях других писак, когда свои девать некуда. Ну, тебе известно, за что Герасим утопил Каштанку и Филлипок толкнул под поезд Анку-пулемётчицу, а стало ли тебе от этих знаний легче жить? Или трудодней прибавилось?

Вот и библиотекарша ничего хорошего в дом не принесет, кроме пыльных и замусоленных книг.

Бери в жены доярку. Без молочно-кислых продуктов и комбикормов не останемся. Надо трезво мыслить.

- Без алкоголя с утра мне в голову трезвые мысли не идут, а чем-то другим их завлечь невозможно: стоят в сторонке, жмутся друг к дружке, ждут особого приглашения, - напомнил Наступика о другой генетической проблеме: - Сейчас засосу 496 граммов "косорыловки" - остальные 4 грамма пойдут на протирку болячек и нужных мест - и трезво порассуждаю о неукоснительном пополнении и развитии интеллигентной прокладки в колхозных условиях в пятилетку стремительного роста надоев яиц с каждой овцематки и скирдования навозных куч в богатых закромах Родины.

Уехал Наступика в райцентр на два дня, а вернулся через три недели. И - не один.
С собой он прихватил молодую жену 32-х лет; худую и насквозь прозрачную всем телом до морской синевы; с двумя прыщиками на нем вместо титек и варикозными ногами, похожими на коленчатые валы легковых автомобилей марки "Опель-Капитан", между прочим, очень обожаемой Наступикой.

Мельком глянув на неё, можно было сразу догадаться, что она родилась мертвой, но её повитуха чудом откачала и теперь молодая супруга каждый божий день предпринимает попытки вернуться в свое перманентное состояние.

Позже дед Пердяк повесил на неё прозвище "Моря Синеносая".


- Не доярка! - решительно диагностировал Шмуль Мандат после предварительного осмотра, прослушивания и ощупывания невестки: - Видимо, ты, сын, искать не хотел или в райцентре ничего лучшего не завалялось.

- Зато она какает раз в трое суток - я заметил - и на её кале слизи нет, - гордо объявил Наступика: - А это значит, что она мало потребляет и экономически выгодна в хозяйстве, как лампочка Ильича. Супруга будет в сельмаге работать, хотя по внешним половым признакам видно, что тянет на целого бухгалтера большого совхоза: лицо волевое, губы тонкие, как щель в почтовом ящике, на проваленные в рот щеки -не нарадуешься. Для полного комплекта ощущается нехватка только пяти зубов, а так - вылитая княгиня графских кровей и интеллегентка в шестом поколении - от слова телега.

- Я такими интеллигентками в 21-м году брезговал пользоваться - сразу к стенке ставил. Пахли они странно как-то: шипром вперемешку с кошачьей мочой.

- Вам, ленинцам, вменялось обнюхивать баб до или после исполнения приговора?

- Что мы, черви, что ли, чтобы ползать по трупам княгинь? Так, иногда исподней мануфактурой этих вшивых интеллигенток занюхаешь сто граммов прокурорского пайка. Уж очень она у них была мудной: в кружавчиках и на тонюсеньких резинках, почти невесомая мануфактура. Зажмешь их исподнее в кулаке и забудешь о нем в суете. Нисколько не мешало перезаряжать и целиться, - смягчился Мандат и сладостно закатил глаза, нырнув в воспоминания.


                16.


Между тем, библиотекарша выпала из всех разумных сроков ожидания. Третью декаду она эксплуатировала переходящую накладную косу в хвост и гриву. То теребила её кончик игриво и чуть нервозно, штампуя экслибрисы сельской библиотеки на 17 странице, то бодливо закидывала косу за спину, каждым глухим ударом по заднице напоминая себе о том, что жених был, но временно отсутствовал по неизвестно и, стало быть, уважительной причине.

Зазывала библиотекарша жениховаться аккуратно и не навязчиво, памятуя, что в её родовом гнезде было не все гладко, даже всё было не гладко и тревожно: отца и деда расстреляли чекисты с удовольствием, прежде раскулачив, отобрали усадьбу, мельницу, губернскую курильню и табачную фабрику, специализированную под выпуск дамских папиросок из давальческого самосада, махорки и другого местного конопляного сырья.

Думали и мать с дочкой и двумя сыновьями до кучи пустить в расход, но товарищ Сталин опосредованно вмешался вдруг, высказав официальное сомнение, что дети не всегда бывают в ответе за своих родителей.

Пока чекисты телешились, тщились, потели и мучились прочитать между строк и извлечь из высказываний Вождя народов истинный смысл его намеков, библиотекарша подросла, окончила техникум библиотекарей, и уехала за 200 верст из дома.

О верном и нужном выборе места отработки ей подсказали за неделю до распределения, расстрелянные отец и дед.

Они влезли в её тревожный сон и наперебой стали библиотекарше рассказывать, как сто сорок лет назад императором Александром Первым были подарены их роду эти земли, включая Чихачевский водоем и два десятка малых озер -по генеральному кадастровому плану пахотных земель безотвальным способом.

"Когда прибудешь туда, - чертил дед в её сне непонятные знаки, путаясь в рукавах сермяжного хитона, - первым делом встань на комсомольский учет, а потом плотно займись Чихачевским водоемом. Распустились все они там! Ни Лада, ни Мокоша толком не исполняют своих обязанностей. Предъяви себя ленивой публике и покажи, кто настоящая хозяйка водоема.

"А Водяного гони взашей, - торопился вставить свое мнение отец, - то он совершенно обнаглел. На пару с Лешим в округе всю живность изнасиловал - впредь до последнего зайчонка под откосом, на берегу речки Черный Кывычан. Совесть надо иметь! Зайку жалко!

"Веруй в Бога, но от линии компартии не отступай!" - напутствовал дед: "В общем, дела веди исправно и не гнушайся-ка разговаривать со своей челядью в селе. Всё равно кто-то их них станет мужем и отцом твоих детей. Из нашего сословия подогнать достойную кандидатуру мы пока не можем. У нас здесь тоже - как после революции - сплошная неразбериха в архиве и отделе кадров".


Сельская библиотека обосновалась на законных правах в здании бывшего храма. По-привычке сельчане называли её библиотекой имени видного пролетарского деятеля Николы Угодника.

В толстенных, замешанных на яйцах, нерушимых стенах православной библиотеки веками копилась едкая влага со стойким запахом подпольного дурмана, окуренного ладаном и газетой "Правда" - после её использования по конечному назначению.

Плесень на книгах, как наледь, росла и трещала от собственного веса.

В книгохранилище - сразу за амвоном - в стопках квасились редкие фолианты бывших классиков марксизма-ленинизма и настоящих врагов народа, которые вовремя не сожгла прежняя директриса.За что была отправлена отбывать срок и не была еще реабилитирована посмертно.


 Звали предшественницу библиотекарши Павлиной Павловной Жешьбур по прозвищу "Травоядная Синекдоха", данному дедом Пердяком ей за то, что её выпученные от неизлечимого страха глаза гнездились возле ушей, как у всех травоядных, и выпирали по бокам из-под очков с толстыми линзами. Ей постоянно приходилось скашивать глаза к переносица. Хищницей она от этого не становилась, но особый шарм в лице возникал и фиксировался всеми читателями библиотеки.


Дед Пердяк как-то проговорился:
- Синекдоха жила тихо, пришибленно. Никто не догадывался, что она давно была космополиткой. Ума не приложу, когда её завербовали? Эти чудные создания, я имею ввиду, школьных работниц и библиотекарш, все они особы неизвестной нам Природы. И как бы ты их не разглядывал по-научному они так и остаются неизвестными природными явлениями. Много они вызывают подозрений, ох, много! Народ ведь на селе не обманешь семь раз подряд.


Новая библиотекарша первое время тоже вызывала в сельском бомонде всякие жуткие и вполне обоснованные подозрения.

Красивая, зрелая и пригодная к регулярным половым сношениям библиотекарша, давать никому не хотела. Капризной была, стерва. Всё принца или его белого коня поджидала.

Кто только к новой библиотекарше не подкатывал с определенной целью - быстро почитать на ней стихи народного поэта Баркова.

Даже уважаемый фронтовик Вася Белобородов по прозвищу Тыкдык, который перееб две соседние деревни, едва вернувшись с войны, и не менее семидесяти немок - по его скромным подсчетам - и тот получил отлуп.

 А он, между прочим, уйму времени на нее потратил: два дня неотступно преследовал, слезно уговаривая ее перепихнуться.

А потом всенародно объявил: "Она фригидная и политически недоразвитая! Перед боевым офицером, участником взятия Берлина не захотела ноги раздвинуть! Вот ведь ****ь какая!"
И общественность, облегченно вздохнув, вынуждена была согласиться с директивным решением Васи Тыкдыка:

"Если баба хочет остаться старой девой, то она уж, точно, такая прожженная ****ь, что на ней клейма ставить негде".

Однако, и года не прошло, как неосвоенная красотка приколола к голове переходящую русую косу, просигнализировав общественности, что суженый-ряженый ею определён и она готова отдаться серьезным отношениям через запись в акте о гражданском браке. Для какого-то пронырливого счастливчика доступ к телу был открыт.

Общественность стала гадать. Резким ростом читательского интереса и небывалыми показателями посещаемости отметилась библиотека имени Николая Чудотворца.

Ставки делали на кого угодно: на Веньку Паразита - учителя физики сельской школы, который посвятил библиотекарше стихи:

"Когда глаза и губы ваши из-под шапки торчали,
Они нас очень и еще раз очень сильно возбуждали"....

Так же неожиданными посещениями отметились и родили подозрения Дядя Балдей и Наступика, но позже выяснилось, что они в то же самое, беспокойное для общественности время, усиленно и спешно готовили проект точечной фекально-кизяковый электростанции, работавшей исключительно на органических отходах народонаселения и домашнего скота.

 Библиотеку проектировщики посещали вынужденно - обращались за помощью к красотке по осмечиванию проекта и приведению его в надлежащий вид. Время сдачи проекта, которое свирепые проектировщики установили себе сами, сильно поджимало, а без чуткого руководства библиотекарши они могли и не уложиться в срок.

- Надо быть полными и самонадеянными... , - терпеливо подбирала красотка вежливое слово, - ... гражданами, чтобы игнорировать сушку дерьма. Как же без сушки? Для цепной реакции в схеме электростанции обязательно должна быть сушилка, - величаво вертела она указательным пальцем над головой и опускала на промасленную поверхность листа со схематическим планом ГовнЭС, ровно - между хранилищем фекалий и основной печью первой турбины.

- Ох, и умная же баба! - восхищался ею Дядя Балдей: - Только немного жаль её. Из-за своего ума может всю жизнь в девках проходить, - сокрушенно добавлял он.

- Ничего-о! На всякую манду с закоулками найдется хрен винтом, - глубокомысленно противоречил Наступика: - Егора Борисовича надо подговорить. Он-то живо разберется каким местом думает эта недотрога.

                17.

И однажды, по предварительному сговору с друзьями, преднамеренно, но добровольно Егор Борисович с оказией решил заглянуть в библиотеку.

Как раз совпало, что Наступика уехал искать невесту в райцентр, а Дядя Балдей распиливал у Петяни авиационный двигатель от истребителя "Мессершмит 109 М", чтобы переделать его в мотор к легковому автомобилю - к немецкой технике он относился с придыханием и надыбал в полях соседней области её столько, что хватило бы обеспечить мотострелковую дивизию.

Обойдя сельский клуб, Егор Борисович через боковой вход бывшего храма Николая Чудотворца попал сразу в алтарь.

Там, в полутьме, красивая и гордая библиотекарша разбирала картотеку, одновременно перечитывая письмо от матери - та тоже допекала дочь своими наставлениями:

"Пора подумать о семье. Сейчас ты цветешь, но скоро увянешь и - всё. Кто тогда на тебя глянет? - предупреждала мать: - Какой культурный член партии на тебя покусится? Карьера тебе мужа не заменит. А так: появится муж какой-никакой, потом детки народятся и будут в библиотеку заходить после школы, помогать тебе книжки по полкам расставлять. Когда завянешь, то хоть кому-то еще нужной останешься. Опять же, не одна. У меня болят ноги и спина, а у тебя как со здоровьем?"

При внезапном явлении через боковую дверь Егора Борисовича, точно вестника Николы Угодника, библиотекарша непроизвольно поднялась со стула и чуть было не перекрестилась.

Егор Борисович посмотрел на нее снизу и сказал:

- Ну, здравия тебе желаю! Теперь можешь садиться, я тоже рядом присяду.

- Спасибо вам за вашу безграничную доброту, - ответила красотка и ехидно улыбнулась.

- Это еще совсем ничего не значит - что ты выше меня ростом, - заметил Егор Борисович и стряхнул грациозно невидимую пыль с брюк-клёшей.

Вступительные слова, вызревшие в нем по дороге к библиотеке под спудом буйного интеллекта, и которыми он намеревался сходу покорить раз и навсегда девичье сердце, вдруг застряли в пышных усах Егора Борисовича; попятились назад; смешались с ошметками мыслей; вскипели после вступления в химическую реакцию и вышли паром через поры головы.

Стало обидно за то, что покорять даму было нечем.

Библиотекарша напряглась в ожидании.

Егор Борисович не менее напряженно замолчал, стиснув зубы. Он судорожно начал перелистывать в голове пустые страницы с выпаренными напрочь цитатами выдающихся деятелей партии и знаменитых советских поэтов.

 Вместо них ссыпались из левого полушария и втыкались иголками в нёбо одни лишь матерные слова и поговорки ни к селу, ни к городу. Такие, как:

"Разгадай загадку и реши вопрос: метился я в пятку, а попал я в нос?"; "Безусый мужик, что усатая баба"; "Если солнце красно к вечеру - моряку бояться нечего, если красно по утру - моряку не по нутру" и пр., и т.д.

Мозги его от тоскливых предчувствий постепенно начали опухать и скоро заполнили собою черепную коробку так плотно, что здравым мыслям приткнуться было уже некуда.

Егор Борисович оробел. Может быть, впервые оробел эдак после демобилизации: "Моряк, с печки - бряк! Растянулся, как червяк!", - единственная умная мысль в сухом остатке настойчиво требовала у Егора Борисовича озвучивания.

- Кури! - в приказном порядке разрешил он библиотекарше и протянул взлохмаченную пачку "Севера" с разнузданно выпиравшими из неё бумажными мундштуками папирос.

- Не курю! - категорично заявила красотка: - И вам не советую осквернять храм знаний. Не поздоровится! Здесь не курят!

- Ах, так! - обиделся Егор Борисович, встал и вышел из алтаря наружу.
Там, в ухоженном, прихрамовом дворике, возле третьей цветочной грядки, если считать от бокового входа, а не центрального, там же,с едким табачным дымом, обметавшим легкие, медленно стал возвращаться разум.

Мысли напрашивались организоваться в стройную шеренгу и вернуть памяти разбежавшиеся с визгом невесть куда цитаты выдающихся деятелей искусства и адмиралов Российского флота.

Надо было сочинять новую версию победоносного знакомства и быстрого охмурения красотки.

Прежняя версия позорно не влезала ни в какие ворота, когда при его снисходительном явлении библиотекарша обязана была сказать:

"Егор Борисович! Вы - товарищ умный и красивый, не лишенный героического прошлого. Скажите мне, как стать счастливой и добиться вашего расположения, чтобы всю жизнь быть, как за каменной стеной?"

А он тут же ответил бы:

" Для этого нам надо совместно с тобой на боевом посту колхозных угодий, в непримиримой схватке за урожай, постоянно подстрекать колхозников на свершение трудовых подвигов в области дойки, комбайнерства, выращивания корнеплодов и иных злаковых культур. Затем призвать всех победителей по количеству заработанных трудодней в Кремль для выдаче каждому и мне награды. Да так выдать, чтобы правнуки не забывали подвигов, свершённых предками на жниве, скотобойнях, птичниках, полях помидоров, капусты, картофеля и сахарной свеклы с клевером. Да здравствует Мир во всем Мире, труд, ради мирной жизни на земле и Май - ради труда и жизненного многообразия во всем Мире на родной земле! Вот что такое счастье, уважаемая Виктория Никандровна!"

Но не сложилось. Закусило от робости мозг Егору Борисовичу и зашагал диалог своим путем, презрев продуманные ранее режиссерские ходы автора.

Выкурив три папиросы подряд, Егор Борисович освежил свою память еще парой-тройкой подзабытых афоризмов без мата, колкостей и гнусных намеков; подвигал усами, расставив в нужном порядке вопросы и ответы предположительного диалога и ринулся вновь в алтарь с решительным намерением своим непревзойденным шармом капитально засрать мозги и порвать в клочья сердце сексапильной красавице.

Но, едва взглянув на библиотекаршу, вдруг снова оробел с частичной потерей памяти и речи. Эта необъяснимая робость вполне соответствовала чувству влюбленности.

- Очень хочу! Дай! - успел выкрикнуть он все слова, что не успели выпариться из него и судорожно цеплялись за внутренние стенки черепа.

- Ни за что! Не дам, не дам и еще раз не дам! - поразилась наглой выходке Егора Борисовича библиотекарша, но виду не подала, что взволнована, и, внешне оставаясь невозмутимой, начала запихивать обратно в конверт материнское письмо.

- Дай! - повторил Егор Борисович более настойчиво и протянул руку: - Хочу Золотую Звезду!

- Вам прямо на грудь повесить? - серьезно примерилась она.

- Я о книге говорю, о романе "Золотая Звезда". Автора не помню, - сознался оробевший на всю голову Егор Борисович.

- Ну да, законное требование. Вы же пришли в библиотеку, а не во Дворец Съездов. Простите, что оскорбила вас подозрениями. Просто, среди читателей много разных дебилов. Одни хотят прочесть третий том переписки А.С. Пушкина с Владимиром Ильичом Ульяновым (Лениным), другие требуют "Золотую Звезду". Всем не угодишь. В общем, я так замоталась, что голова второй день болит, - отчиталась библиотекарша о проделанной работе, скосила глаза на конверт и затем оценивающе оглядела Егора Борисовича с головы до ног, пока тот медленно ощупывал её глазами с ног до головы.

 Взгляды их схлестнулись на уровне подвздушины, потерлись друг о друга и без критических замечаний разошлись в разные стороны.

- Есть проверенное средство от головной боли, - осторожно внес интригу в акт знакомства Егор Борисович.

- Какое? - после продолжительного нервозного молчания спросила красотка и тяжело вздохнула, показав тем самым, что ответ ей давно известен, а спросила она только для того, чтобы поддержать скучную беседу и лишний раз убедиться во вшивости Егора Борисовича.

- Давай, образуем зиготу естественным путем! - как можно научнее выразился он и густо покраснел
.
- Мне вообще не нравится образовывать зиготу, тем более, с малознакомыми людьми и в неподобающей обстановке, - она опять тяжело вздохнула, оглядела неподобающую обстановку и остановилась на торчащем из конверта уголке письма от матери.

- Значит, не любишь детей? - упрекнул её Егор Борисович.

- Детей-то я люблю... Но моим детям нужен будет законный отец, - парировала библиотекарша, подняла воздух, перекинув со спины на грудь пристежную косу, и уточнила еще раз: - А зиготу образовывать я все-равно не люблю. Это такое муторное мероприятие. Наверно, придется много корчиться?

- Сперва попробовать надо и потом уж говорить: "нравится корчиться или не нравится", - с уверенностью многодетного отца предложил Егор Борисович.

Библиотекарша закрыла лицо руками, точно в ладошки лодочками набирала слезы стыда и позора. Долго всхлипывала, будто сморкалась; выстукивала среднем пальцем на лбу морзянку; сосредоточенно подсчитывала выгоду и непременные убытки от данной партии; пыталась определить степень риска при форс-мажоре; зажевывала пухлые, вкусные губки и мстительно кривила рот, незаметно поглядывая на конверт. Наконец, сдалась, отняла руки от заплаканного лица и, всхлипывая, обреченная на то, чтобы осчастливить Егора Борисовича, вынесла ему свой окончательный вердикт:

- Ладно, уломал, проказник! Давай, попробуем! Только у меня будут два обязательных условия. Первое: если кому-то из нас не понравится или надоест это дело, то я сразу же скажу в лицо и выкину тебя из своей жизни. Второе: если ко мне вернется Юра, то я сделаю с тобой то же самое, в соответствии с первым условием.

- Кто?! Юрка?! - захлебнувшись хрипотцой, вскрикнул Егор Борисович: - Не-ет! Этот уже не вернется! Второе условие можешь вычеркнуть!

Да по правде говоря, красотке было безразлично: вернется к ней Наступика или никогда больше не попадется ей на глаза.

Но предупредить Егора Борисовича она считала своим долгом, потому что другого способа как набить себе цену в тот момент не находила.

"Из трех кандидатов в мужья, Наступика и Дядя Балдей сильно уступали Егору Борисовичу" - считала она. " Нет, конечно, кроме троицы, недавно демобилизованной, имелись в наличии села и другие кандидатуры. Но на тех без смеха или отвращения глядеть было невозможно. А Егор Борисович пил в меру, одевался правильно, в отличие от остальной чухонной деревенщины. Чувствовалась в нем цивилизованность и крепкие перспективы - с её-то тонким знанием инженерии человеческих душ и при её чутком руководстве над ленивым и самонадеянным телком велика вероятность, что уйдет она на пенсию уже будучи вдовой Первого секретаря Райкома, а то и Обкома партии".

- А, что? Я - красивая и умная. Да и ты не вахлак последний, с первого взгляда. Значит, и нашим детям некуда деваться - будут умными и красивыми, - нечаянно озвучила она свои крамольные мысли: - Чем чёрт не шутит? Может и генетика стать наукой! Рискнем? Высылай сватов!

- Каких еще сватов? - растерялся Егор Борисович. Он не предполагал, что библиотекарша сразу возьмет его в оборот, но рассчитывал погулять еще год-другой-третий, надышаться свободой, обрадовать десятком зигот многих девок, включая тех, лежа на которых возле Чихачевского пруда еще до призыва во флот, клятвенно заверял жениться и прожить с каждой по отдельности счастливую, сытную жизнь.

- То есть, ты считаешь, что без сватов я один не справлюсь? - искренне поразился он неведению красотки в его способностях.

- Ты наглый и мерзкий тип, Егор Борисович. С таким себялюбием и самонадеянностью, как у тебя, глупо расчитывать на "Золотую Звезду". Вот, по картотеке, я вижу, книга имеется в наличии. Но тебе нет доверия, и вряд ли вы получите её на руки. Не дождетесь! - библиотекарша гордо вскинула голову, зашвырнув косу за спину, указала Егору Борисовичу на дверь и вновь закрыла лицо ладонями, чтобы спокойно порыдать в одиночестве.

Егору Борисовичу всё было внове:

 "Две точки, два тире и две точки - знак вопроса. Хорошо, что не по три в той же последовательности, а то он бы sosнул от нее по полной. Девка капризная попалась. Артачилась по-пустякам. Хотела на грош ведро пятаков прикупить".

Пошел домой к родителям за консультацией.

- Намерен жениться! - саданул он прямо с порога Пердяку старшему: - Ты значишься у меня отцом, тебе и решать: очень нам это нужно, или ну ее в задницу!, в смысле - еще один лишний рот?

- Не всё понял, но по опыту знаю, что рот в задницу запихнуть всегда успеешь, - после глубочайших раздумий и сопоставлений размеров верхних с нижними частями человеческого тела, выдал дед Пердяк сыну свое геометрическое решение: - А женитьба - дело нужное, хотя хлопотное и затратное. Сама-то она уже заслуживает твоего снисхождения?

- Конечно не так, как твои семь школьных работниц под мостом, но всё же, всё же, всё же... И, вообще, она заявила, что не любит сношаться с малознакомыми гражданами.

- Ну, для тебя, может, это и плохо, но для домашнего хозяйства - хорошо, - не то, чтобы обрадовался дед Пердяк, но удовлетворения скрыть не смог: - Если девка пытается увернуться от своих прямых обязанностей, значит готова отработать вдвойне на скотном дворе и приусадебном участке. С такой скирдовать, картошку сажать и детей растить - одно удовольствие! Она впряжется без лишних капризов. Чувственная собственница! Сколько ей полных лет? Четырнадцать-то, надеюсь, уже набралось?

- Да ей все двадцать с хвостиком - по моим грубым подсчетам, - неуверенно предположил Егор Борисович.

- То есть, баба на грани перезрелости, - усугубил дед Пердяк сыновьи сомнения: - Еще пара лет, и подпадет она под устоичивое мнение села о старых девах. А там, хоть ей в петлю лезь, хоть на пастуха Федюню, хоть топиться иди в Чихачевский пруд, - резюмировал по-родственному старший Пердяк:
 - Прикинул я тут быстро муде к бороде и, по моим правильным подсчетам, получается, что жениться ты хочешь на пришлой девице. И это хорошо!
 Во-первых: всех местных я знаю не по наслышке - что ни баба, то стерва сварливая, русалка поскудная, или того хлеще.
 Во-вторых: хватит уже заниматься кровосмешением. Кому нечаянно ни ткнешь - в родственницу угодишь.
 Скоро, по Менделю, в селе будет рождаться один зеленый морщинистый горох с перепонками между ног.
 В-третьих: из всего хода моих мыслей я делаю единственное верное заключение. Твоя избранница - новая библиотекарша. Приезжая, неизвестной пока породы, но с стерва не меньшая, чем местные бабы - раз уж не только ты, а ещё и Мандатов сын на неё положил глаз через окуляр.
Пойди, обрадуй её! Скажи, что родители не против, но при условиях... Затем задай ей несколько важных вопросов. Если её ответы нас с матерью устроят, то условий будет меньше.

Егор Борисович пошел и по дороге, через два километра, составил в голове важные и правильные вопросы. Но, войдя в алтарь, опять вдруг оробел, ужался весь в размерах остроумия, посмотрел на невесту глазами провинившегося пса, прочистил носоглотку сухим кашлем и промямлил со стоном:

- У тебя было что-нибудь с Урием Шмульевичем?

Красотка от возмущения даже привстала, показывая всем своим видом, что бескультурными вопросами смущать себя не позволит, как подобными вопросами больше не следует гневить умную и образованную красавицу. Какое его собачье дело - ковыряться в её прошлом? Она же раньше положенного срока не спрашивает, сколько Егор Борисович до неё девок помял на берегу пруда и сколько злачных мест на вражеской германской территории посетил во время несения флотской службы.

 Сощурила левый глаз и выстрелила сокрушительным ответом:

- Ничего у меня не было с Юрой. Мы только плотно занимались по комсомольской линии общественно-полезным трудом.

- А, с кем было? - слабо пытался скрыть свое любопытство Егор Борисович.

- Что было?

- Ну, это... потеря невинности.

- Было-не было... Я вам так скажу, Егор Борисович: если вы посылаете сватов, то, значит, я всю жизнь ждала только вас, и только для вас одного берегла невинность. Однако, крови после первой брачной ночи не ждите, но корчиться от боли я буду еще долго.

- Это - как это? - ошалел от загадок бывалый моряк.

 - Думайте, Егор Борисович! Я вот не подумала осадить вас своевременно, чтобы вы больше не задавали дурацких вопросов, и теперь жалею, что всю жизнь вы будете изводить меня своей ревностью.
Давайте, решим с вами на берегу все вопросы разом: вы своим немытым лицом не суетесь в калачный ряд моего прошлого; говорите и думаете о моих родственниках только хорошо и очень хорошо, а я, в отместку, стану уважительно относится к вашему ку-клукс-клану. Я считаю, что такого курса придерживаются все партийные организации и ячейки советского общества. А вы как считаете?

- А что я? Как обычно - единогласно. Я обеими руками - за единственный верный курс партии!

Как будущий секретарь партячейки и Председатель Сельсовета, Егор Борисович хорошо понимал курс партии, полностью одобрял его и поддерживал, хотя имел свою точку зрения, но её он полностью не одобрял и не поддерживал.

                18.


От кого я услышал в подробностях рассказ о сватовстве Егора Борисовича?

От него и услышал. Но лишь однажды, летом 1988 года, в минуту старческого уныния и сентиментальности, совершенно не свойственных ему, хозяину села, узурпатору и одновременно тишайшему и дрессированному мужу с 33-х летним стажем семейной крупноячеистой жизни.
 
Помнится, что обстоятельства образа места и действия были такими:
 
Тесть, сидя на корточках, нанизывал на шампуры крупные куски свинины, вырезанные из половины туши, которую оперативно доставили вместе с канистрой мёда механизаторы четвертого отделения совхоза.

Было очевидно, что руководство совхозного отделения решило легко отделаться, проявив смекалку и дальновидность:

 утром - за 15 часов до шашлыка - Егор Борисович вышел в одних сатиновых трусах и майке на крыльцо, потянулся, широко раскинув руки, поскреб под майкой и, зевнув, громко предложил проплывавшему в небе сиротливому облаку:

"А не искушать ли нам сегодня шашлычка?"

Пожелание его было незамедлительно услышано на другом конце села, так как являлось закодированным посланием о том, что хозяин намеревался провести тотальную внеплановую проверку по выявлению причин хронической недостачи государству мяса, молока и комбикорма.

Тесть нанизывал куски мяса, а я угодливо подносил.
Маринад прыскал из его крепких кулаков и баражировал борзыми струями ошметки лука по бледным татуировкам на руках.

Скоро он понял, что занят не царским делом и приказал поменяться с ним местами. Потом отошел, полюбовался со стороны, как я прилежно исполнял его приказ; для проформы соскреб совковой лопатой с дорожки подозрительный предмет и выкинул его за частокол - к Петяне; вернулся к мангалу; пошевелил лопатой угли; постоял нерешительно возле меня; присел; обмяк и, будто попросив прощения, признался:

- А у меня уже 18 лет ничего не было с женой! В том смысле, что никаких интимных отношений.

Интересные у него были ассоциации с шашлыком.

Я быстро произвел простое арифметическое действие и вышел на число пятнадцать - ровно столько лет с момента сватовства доступ к телу своей законной супруги ему не был возбранен.
И - что? Он хотел из сердоболия предупредить меня или наивно провоцировал на ответное откровение?

- Я не могу похвастать такими высокими показателями. Может, потому что живу в браке с вашей дочерью всего три года? - сказал я и уставился на его нос.

Жена давно меня предупредила:

"Когда папа злится, то у него белею ноздри. Помни, если ты что-то произнесешь без согласования со мной, то сразу выдашь себя с головой. Не зли папу!

Ноздри у Егора Борисовича были нормальными, ничуть не напряженными. И, вообще, таким расслабленным я раньше никогда его не видел.

Рыдала свинина на шампурах, обливаясь жирными слезами. Шипел и отплевывался дубовыми углями самодельный мангал на низких ржавых ножках. А Егор Борисович все говорил и говорил. Тихо, почти шепотом говорил и подготовленно, точно неспешно свой любимый роман "Золотая Звезда" читал, смакуя каждую строчку.

Несколько раз выходил из дома дед Пердяк. Неуклюже парковался возле мангала, притулив зад к забору, нюхал воздух, делая вид, что не вслушивается в тихую речь сына и, указывая тростью на шашлыки, властно предупреждал:

- Не пересушите мясо, молодежь! И делайте с одного бочка поджаристей, с тонкой корочкой! Если не умеете - подскажу, не хотите - заставлю! Я вас, немощных, знаю. Стоит отвернуться на минуту, как вы тут же что-нибудь испортите. И, кстати, я был первым, кто заострил свое внимание на то, что невестка не крестьянских кровей. А случилось это сразу, как только она отцепила косу в первую брачную ночь.
 Я глянул: "Мать честнАя! Вылитая дочь отставного графа Шпштановского! И вилку в левой руке держит, и ножик - в правой, и еще несколько вспомогательных признаков графского жеманства выпирают из нее наружу".

- Отец, ты через замочную скважину за нами подглядывал, что ли? - вяло реагировал Егор Борисович на давно набившую оскомину не только деду историю.

- Никуда я не подглядывал. Виктория Никандровна сама вышла в сени воды попить, - вспоминал неспешно дед, делая паузы и раздумывая, снисходить ли ему дальше до общения с нами, а потом для полноты картины добавлял: - Вся укутанная в овчинный тулуп. Он на ней тюлюпался, как на самой нижней веточке кипариса. Попила воды и говорит: "Ну, что, отец, всей отаре овец - полный венец, будем нажитое тобой добро делить по-честному или поровну?"

- Хватит брехать. Ничего подобного тебе моя жена не говорила!

-Как инвалид войны честно признаюсь, что не помню. Но полностью исключить возможность не имею права. Мы же, когда брали её замуж, и предположить не могли, что она тут давно уже всем заправляет. Мол, дивитесь, люди, явлению из пены Чихачевского пруда.
В общем, вы поняли генеральную линию моей мысли. А кто не понял, для Синоптика повторю: "Мясо не пересушите и про хрустящую корочку с бочков не забывайте!" - и отправлялся в избу, по ходу наказывая любую живность, попадавшую под его трость.

Прочно осев на корточки, я боялся не то, что слово вставить, даже пошевелиться - чтобы не злить тестя, не доводить до белых ноздрей и, следуя заветам жены, бережно охранять его лирическое настроение.

В голове всплыло и покачивалось дурно пахнущей аналогией воспоминание о том, как у Дяди Балдея в доме загорелся электрощит. Он спокойно и с достоинством, присущим любому сельскому Кулибину, набрал полное ведро воды и выплеснул на пылающий щит.

 Сам-то он отскочить успел, а вот свет в селе восстанавливали целую неделю.
И всю неделю, словно на нерест, шли к нему стар и млад и по-соседски, размашисто, объясняли, что не только одной водой нужно тушить пожар.
Больше всех тогда икры наметал Наступика:

"Балдей, конечно, друг, но истина, которую он заебал своей простотой, мне дороже, - потирая ссадины на костяшках кулаков, оправдывал свою психическую неустойчивость Урий Шмульевич.

Вероятно, что вилы, аккуратно вставленные в очко туалета Наступики, были следствием их долгой дружбы.

Пока я вращал шампуры по часовой стрелке, Егор Борисович неспешно завершал свою исповедь.
Может быть, тогда, впервые, с целью провести разведку боем, его посетил Альцгеймер, скромно постоял рядом с бывшим моряком, потрепал его по пышной, седой шевелюре, погладил татуировки на плече и незаметно спрятался в машине, чтобы спокойно дождаться Егора Борисовича и через десять лет свести с ним дружбу навсегда.

Наплыли и пришвартовались к мангалу с сумерками тишь, благость и покой, точно жилированный озоном воздух после бури - не наешься им.

Журчал в убаюкивающей тональности голос тестя.

Казалось, что Природа крепко прижалась ко мне и залепетала листвой, признаваясь в том, что всю жизнь ждала и берегла себя лишь для одного меня.

Из небесной тверди высунул громадный нос в трех ипостасях еще однин сожитель Природы; поводил им, унюхав дым жертвенной свинины; подышал на первую звезду, прыщом вскочившую над стертым горизонтом; протёр её широким рукавом и переливами розового и голубого свечения просигналил мне морзянкой: "Это хорошо!"

Действительно, было хорошо и уютно.

Повезло, что я стал свидетелем ещё одной, наплывающей на село ночи. Хотелось плакать от умиления и наблюдать, как над головой перистое облако осторожно поглаживает темное небо, оставляя на его поверхности дымчатый пух.

В те мгновения привидилось, что закончились все враги и равнодушные попутчики. Ничего больше, кроме любви, не посылало мне испытаний. И любовь была бесконечна, точно такой же, как благодарность Богу за то, что всё сложилось именно так, как сложилось, что без вмешательства Наступики, Мандата, дяди Балдея, Такотя, прочих соседей и закономерных случайностей не получилась бы крепкая семья у Егора Борисовича. Не было бы у них дочери, о которой я знал еще до её рождения, которую искал, чтобы посвятить ей одной жизнь, к которой страстное желание собственника - всякий раз овладевать ею, как в первый раз - было сильнее, чем у всех, вместе взятых зверей одного, отдельно взятого зоопарка. Ради неё я готов был на любую жертву... в тот вечер у мангала.

Однажды, в минуту слабости и особого обожания я уже спрашивал у жены:

"За что, мол, она полюбила меня? Почему не прогнала недостойного ее гаденыша?"

- Как я могла тебя прогнать? - удивилась она: - Ты пришел и нагло поселился у меня в квартире. А я тогда была скромной и воспитанной девочкой, многого не понимала и многое прощала. Но ты меня со временем испортил. Хотя, может быть, для тебя я была благодатной почвой.

Журчал в благолепный тиши голос Егора Борисовича. Что хотел выведать тесть или о чем предупредить?

Лекции о семейном быте с его обязательным постоянством в бесчисленном количестве соитий мне читать поздно. Еще в студенческое время у меня был наставник, приятель, потомственный хирург, сделавший только в одном, соседнем студенческом общежитии 17 удачных абортов, и зачавший там же 23 ребенка, и по совместительству студент Медицинского института - Валера Глосев.

В одной из своих кратких, но емких лекций, которые читались обычно верхом на подопытной - для большей наглядности - он сказал так:

"Если начал совокупляться, то не останавливайся. С каждым днем увеличивай частоту и разнообразие сношений. Крепи еблей свое здоровье и здоровье партнерши, как бы она ни сопротивлялась, ни уворачивалась и ни умоляла подождать до завтра. Знаем мы эти завтра! Убеждай её ежечасно в том, что без регулярного контакта с кобелём женский организм устает постоянно перестраиваться и ждать, поимеют его сегодня или дадут немного отдохнуть. На самом деле, от этих постоянных ожиданий и перестроек иммунная система дает сбои в работе, и это приводит к онкологическому заболеванию груди. А рак груди - это метастазы: в легкие, печень, матку, позвоночник, страшные боли. И - летальный исход.
А, убедил - и снова имей её везде, в самых необычных и труднодоступных местах: в оперном театре, под мотоциклом, на стреле башенного крана, тарзанке и в кратере проснувшегося вулкана. В радости и горе, в полном здравии и предсмертной агонии крепи её здоровье половым актом.
Если и это не убедит её, если ей покой дороже, чем здоровье, то дави на жалость, как на клитор. Все женщины падки на жалость, готовы пожертвовать собой ради того, чтобы потенциальный кормилец был всегда здоров и в форме.
Намекни, что без еть у тебя опухла простата, лопнули яйца и прорвало фаллопиевы трубы, а потом покрой её три раза подряд, чтобы она поняла, как тебе тяжело, через силу приходится исполнять супружеский долг. Всё - ради жизни на земле, высоких показателей в труде и быту. А ты что думал?! Семейная жизнь, брат - это изнурительный процесс, часто приводящий к обезвоживанию покусанного организма!

Валера сказал, а я законспектировал, крепко запомнил и в сокращении иногда шепотом цитировал наставника:

- Чтобы чувствовать себя великим укротителем, надо как можно чаще переворачивать её и жарить, жарить, что есть силы.

- Кого - её? - заинтересовался Егор Борисович, прочитав по моим губам последнюю цитату Валеры Глосева.

- Мясу.

- Интересные в вашей прикамской глубинке склонения.

- У нас любое склонение преследуется по закону. На каждую подлежащую скотину имеется 15 падежей. Сплошной падёж.

- Ты о чем говоришь?

- Всё о том же, о мясе. Был у меня приятель Валера, по прозвищу Еть. Был он большим специалистом в области жарки. И консультации давал, вроде бы правильные, а на поверке оказался обычным болтуном. Сейчас весточки шлет из зоны. И осудили-то его по редкой статье - за скотоложство. Видимо, не мог договориться с женой, хотя, наверно, ему всегда договариваться было сложно, поскольку в мошонке Еть носил огромный, как третье яйцо, фурункул.

Вышла на крыльцо теща и позвала в дом:

- Идите ужинать! Все устали ждать, когда вы закончите забавляться у мангала, - упрекнула она с достоинством и гордо вскинула голову.

 Егор Брисович дождался, когда она зайдет обратно в дом, чтобы вслед ей послать алаверды:

- Ты только глянь на неё, любимый зять любимой тёщи! Что ни делай - всё не так! Эх, все вы хотите моей смерти! И за что меня ненавидеть? Я же стараюсь и раболепствую из последних сил! - напомнил он мне своим признательным выкриком о нашей первой встрече в 1985 году, когда моя будущая жена привезла меня в село знакомить со своими родителями, совершенно не подозревая, что двумя годами ранее я уже имел честь рассекать гладь местного Чихачевского пруда в качестве и. о. Генерального Водника или Водяного - кому как нравится.

Килины встречали меня основным, но не полным родовым составом - в два ряда по двое: Егор Борисович с Викторией Никандровной - на первой, передовой линии смертников, возле мангала; и в авангарде, на добивании гостя - дед Пердяк с таксой по кличке Жмот. (Бабка к тому времени окончательно ослепла, поэтому предпочла знакомиться со мной тактильным методом и осязать мою морду, не поднимаясь с постели).

За "Розовым залом", в левом углу яблоневого сада, на штакетнике повис шмотнем сала безразмерный шерстяной ковер - достояние, показушное богатство и наивысшая степень гордости деревенской семьи.

Возле него топтались с вениками, изображая из себя дворовых девок, Лада и Мокоша.

Я спросил, шепнув на ухо невесте:

- Барщина или оброк?

- Вольнонаемные, - ответила она, - добровольцы.

- Я и забыл, что колхоз - дело добровольное.

Лада щерилась, пытаясь округлить улыбкой и без того круглое лицо. У Мокоши в глазах застрял испуг, ламинированный ужасной догадкой. Она порывалась спросить:

"Мы раньше не встречались?"

Я в благородном порыве породниться с тайной хозяйкой Чихачевского пруда, просигналил кислой улыбкой в ответ её дворовой, вольнонаёмной девке Мокоше:

"Вашу милую рожу я тоже вечно с кем-то путаю".

Будущая теща грациозно щелкнула пальчиками, и Лада с Мокошей рассосалась за штакетником, в угодьях Зубахи, чтобы втроем изводиться догадками и в кровь расцарапывать себе затылки.

Меня подвели к бабке. Та погладила мое лицо, ущипнула за ухо и сказала:

- Я уже когда-то это трогала. Не ахти что, но за третий сорт сойдет. Условно можно считать, что внучка в выборе не ошиблась, дай-то Бог.

Там же, возле постели слепой бабки, но после того, как дед Пердяк увел болезную в туалет подышать свежим воздухом, я признался невесте:

- Теперь убедилась, что я очень стараюсь, выворачиваюсь наизнанку и раболепствую, чтобы понравиться твоим родичам?

Невеста ответила:

- Молодец! Не опускай планку! Старайся и дальше в том же духе. Ты еще не представляешь, сколько у меня родственников в селе.

                19.


- Узнал меня, гаденыш? - прошипел Наступика, требуя моего чистосердечного раскаяния.

- А, должен? - жеманился я, набивая себе цену.

- Еще как должен!

- Я ничего не должен: вилы - вам в жопу! Можете у любого спросить, если мне не верите и любой другой скажет, что никто никому ничего не должен. Сами виноваты: не надо было в школе пропускать уроки по психоанализу.

- Вот, именно так ты и говорил тогда, - обрадовался Наступика.

- Когда тогда?

- Когда мой кессон за номером 16/3 утопил.

Да, с затоплением кессона 16/3 получилось не совсем красиво.


В 83-м, на пятый день пребывания в должности и. о. Водника или Водяного, я проводил ревизию в двенадцатом квадрате, где хранились ящики со столовым серебром и ювелирными украшениями из левой половины усадьбы графа Шпштановского. Всего ящиков по пересчету было восемь, а в описи на хранении значилось одиннадцать.

Пока Прошка с Ерошкой перетаскивали отмаркированные ящики в 44-й квадрат, я, суетливо шныряя в поисках остатков, вдруг заприметил слабое зернистое свечение в прибрежных водах, совершенно не свойственное пруду на глубине пять метров.

Я осторожно подобрался к источнику свечения и разглядел странную конструкцию, схожую с космическим челноком. В нем точились слепым светом два иллюминатора, а третий моргал, точно огромный глаз из фантастического фильма.

Я подумал, что есть повод со страха обкакаться и заглянул в моргающий иллюминатор. Там, за мутным, толстым стеклом кривлялась мордочка зеленого человечка.
 Столкнувшись буквально нос к носу, мы одновременно отпрянули в разные стороны, но с той разницей, что зеленый человек продолжал орать от страха и безостановочно ходить под себя по нужде, а я, быстро успокоившись, чесал грудь и представлял, как когда-нибудь явлюсь в редакцию "Московского комсомольца" и расскажу о первом контакте человечества с инопланетной цивилизацией.

На вой подплыли Прошка с Ерошкой.

Я, с нескрываемой гордостью пионера, победившего в соревновании по сбору металлолома, объявил, что обнаружил неоприходованный предмет внеземного происхождения.

 - А-а, так это - почетный стукач Наступика, - равнодушно отмахнулись братья, чем сразу свели на нет мои разыгравшиеся фантазии: - Его кессон из нержавейки числится в новом приходе, поэтому внесен на 670 страницу третьего тома. Просто, вы еще не дошли в ревизской сказке до вновь обретенных металлических конструкций.

- И что он тут делает со своей конструкцией?

- Как положено: следит, записывает и доносы отправляет по адресату.

- Значит, его немедленно надо утопить! - решил я.

- Нет, не надо! Команды сверху не было! А дед Пердяк, Мокоша и Лада, те вообще считают, что без регулярных доносов Наступики сюда очень скоро прибудут не только комитетчики. Уж очень много смуты ходит вокруг пруда. А так, в КГБ читают доносы Наступики, прыскают в кулак, иногда недоумевая, почему он до сих пор не в дурдоме, и с нетерпением ждут от него новых сказок. Да и жаль трудягу. Смотри, какой он тоннель с берега пробурил и как все в кессоне обустроил! - поплыли они показывать мне выдвижную телескопическую трубу, приваренную к кессону таким образом, что нагнетание воздуха вовнутрь происходило без помощи насоса или улитки.
 Кессон поворачивался на восьми шарнирах под углом в 25 градусов.

Как Наступика умудрился свою конструкцию опустить на дно пруда? Для меня, Прошки и Ерошки осталось загадкой не меньшей, чем та, в которой русские умельцы на кондитерской фабрике невероятным образом запихивают повидло во внутрь карамельных конфет.

А всё непонятное нагло нарывается на простое любопытство.

Я дождался утра и, когда братья расползлись по своим лежакам, спокойно, без спешки вскрыл клыками обшивку кессона по шву, скрутил её аккуратно в свиток, подождал, пока вода наполнит его и с последним пузырем просунул вовнутрь голову.
Мне понравилось буквально всё: в кессон была даже встроена отопительная система из списанной дизельной подлодки, которую, видимо, презентовал Наступике по-дружески Дядя Балдей.

Возле каждого иллюминатора пускали сыпь мелких пузырей пульты управления с мизерными рычажками и огромным тумблером. На уровне подбородка качался медным тазом прожектор с лапшой проводов, прикрученных к источнику электропитания - коричневому сундуку с предупреждающий табличкой: "Не влезать - убью!"

У выхода в телескопическую трубу качались трусы Наступики и почему-то шерстяные колготы производства Чебоксарской трикотажной фабрики, под цвет того же сундука и фекалий, оставленных в спешке Наступикой.

Сам же он стремительней этой органики всплыл по трубе и выбросился на берег пруда.
 
Перед глазами проплыл, качая крыльями как скат, лист бумаги с последним неоконченным доносом Наступики:

"Довожу до Вашего сведения, - успел я разобрать в размашистом, щедром, но не каллиграфическом почерке отдельные предложения, - что в прибрежных водах Чихачевской Ойкумены враг по-прежнему не хочет дремать. Я, Юрий Дакпождеев по паспорту и Урий Шмульевич Мазок по нечаянному происхождению, подслушал разговор двух русалок и выяснил следующее:

1. В среду посетила водоем сама хозяйка.

2. Состоялось совещание.

3. Подписан приказ о назначении на должность ВРИО Водяного некую личность, фамилию, имя и антропологические данные которого я не расслышал.
К сожалению, как и личность хозяйки, новообозначенный субъект мною пока не установлен. Нужны средства. Но об этом я докладываю только из чисто добровольных поползновений.

4. Хотел услышать от Вас четкий и вразумительный ответ на мой вопрос:
"Если гражданин невольно оговорился или в сердцах упомянул Бога, например: "О, Господи! Как же меня заебала эта жизнь!" - то можно ли считать данного гражданина потенциально верующим, религиозным элементом, распространяющим антисоветскую пропаганду и, тем самым, разрушающие наш Великий Социалистический строй?

5. Если - да, можно считать, то мне срочно нужно не менее 200 тонн дуста, чтобы в водоеме и прилегающих окрестностях уничтожить путем отравления всю эту религиозную заразу"...


Без чувств, без штанов, зажав мелкой горсткой в кулаке мерзлые гениталии, Наступика провалялся на берегу до восьми часов, пока не появились с удочками мальчишки из соседней деревни.

Зная по радиопередаче "Пионерская Зорька", что есть на свете люди, которым трезвость не к лицу, ребята осторожно потрогали недвижимого дядьку, попинали слегка и покачали его ногами, сняли с руки часы "Полет" и собрались уж было схватить за ноги и затащить тело обратно в пруд, но Наступика не дался без боя.
 Он очнулся и сказал:

- Дети! У меня один вопрос: "Когда же вы все сдохните?!

Кое-как отрегулировав равновесие в залитом водой и тиной вестибулярном аппарате с помощью все того же кулака, в котором притаились гениталии, он резко дернул, встал и грустно потянул себя в сторону села. На поворотах его сильно заносило.


20.


Егор Борисович был в срочном отъезде - на районном семинаре по безотвальному методу вспашки имени Зайцева и последним научным достижениям советских паразитологов в области обработки рассады подсолнечника и сахарной свеклы.

Поэтому было поручено заместителю секретаря Такатю провести экстренное заседание партийного комитета и поставить на вид Наступике его непристойный вид, в котором он шлялся по селу и заразительно рассказывал каждому встречному, как обнаженному Наступике пришлось защищать Родину от внезапного и вероломного нападения нечистой вражеской силы.

Такоть сам открыл экстренное заседание и во вступительном слове решил начать издалека, чтобы ненароком не обидеть Наступику. Он семь раз отмерил строгим взглядом всех членов парткома и обьявил, как отрезал:

- Некоторые думают, что, если они евреи, то могут себе позволить, так сказать, вести себя как былинный Ной и валяться, так сказать, голыми на берегу пруда?

- И Ной был евреем? - вслух удивился Партизан последним научным открытиям КПСС по результатам исследований в институте Марксизма-Ленинизма.

- Сказано же, что -былинным евреем, - поддержал Такотя, взволнованный Коммунистик.

- Не тот ли это Ной, который: "Каждой твари - по паре?" - не унимался Партизан.

- По паре - чего? Ты уж договаривай со всей прямотой! От партии ничего не укрыть! Партия - это тебе не палочка, которую можно перепрыгивать туда-сюда! - решительно заявил о своем присутствии Фюлер.

- Известно - чего: по паре выговоров с занесением в личное дело, - опять поддержал, но уже с уточнением единственно верную линию партии Коммунистик: - Ведь тварь, она и есть тварь, была тварью, будет тварью, сколько её не крути и не поворачивай к себе разными местами.

- Извините! Мне, как ведущей протокол заседания, не совсем понятно, что записывать? - вмешалась секретарь Окунёк: - "Каждая потенциальная тварь является евреем, или каждый потенциальный еврей является тварью?"

- Не надо нагружать заседание антисемитизмом! - вовремя приостановил протоколирование Такоть и погрозил пальцем провокатору Партизану.
Тот частично согласился с замечанием, но оставил за собой право на последнее слово, сказав:

- А, между тем, проблема остается актуальной. По слухам и досужим вымыслам Ной спасся от Всемирного потопа, что ему и позволило возродить род людской, то есть, мы все - его потомки. Но, если он был евреем, то, значит и мы не поцы какие-нибудь последние. Мы тоже можем звучать гордо.

- Нам надо всей мужской половиной села немедленно сделать обрезание, - обдумав серьезно, решил Коммунистик: - Пока в Политбюро к такой же мысли не пришли её члены и не спустили на нас Постановление.
Представляете, приезжает комиссия партийного контроля с проверкой, а мы уже все обрезались единогласно, встречаем радостно, воодушевленные очередными наказами Центрального Комитета партии,и приветливо машем им нашей крайней плотью. Точно говорю: Переходящее Красное Знамя Победителей Соцсоревнования будет у нас!

- А я не хочу обрезаться! - вдруг высказал пожелание Кукван, но вяло, не убедительно, точно не желал открыто перечить демократическому централизму, но и не поддерживал единство противоречий.

- Что значит, не хочешь? Хочешь-не хочешь, а надо! - отчеканил по нёбу каждое слово Коммунистик, придвинулся к Такотю и грозно постучал ребром ладони по ребру стола: - Партия сказала: "Надо!", Комсомол ответил: "Да!" - почему-то он приплел к пожеланиям Куквана подрастающее поколение: - И, к тому же, это - не кастрация, а всего лишь обрезание. Совсем не больно... Ну, в общем, терпимо, - поправил себя Коммунистик и поморщился в предвкушении своего участия в качестве инициатора Всесоюзной акции.

- Может быть, проголосуем? - совсем скромно и неуверенно предложил Наоборот.

- С ума все посходили, что ли? Еще вступительное слово не закончено, а вы, так сказать, уже голосовать кидаетесь, как на амбразуру вражеского дота! - сделал еще одно китайское предупреждение членам парткома Такоть.

- Да я же для проформы предложил в качестве прений.

- Здесь голосуй-не голосуй, всё равно получишь... по своей жидовской морде. Поглядим мы, как ты посмеешь проголосовать против решения партии и народа, которые, как станет тебе скоро известно, всегда едины. Потом, чтобы искупить все ошибки, сомнения и ренегадство, тебе придется взять на себя повышенные обязательство по обрезанию крайней плоти. И двух сомнений по этому вопросу быть не может! - внес предложение в заседание парткома Коммунистик.

- Нет, нет! Я обеими руками за обрезание, если ЦК КПСС не против! Я хотел предложить проголосовать немного за другое. А именно: был или притворялся Ной евреем? Вдруг по результатам голосования окажется, что он вообще не был евреем? Тогда, согласно протоколу заседания, можно будет слегка понадеяться на отмену прежнего решения?

- Существенных изменений не ждите, - тут же заявила Окунёк, - я вычеркивать из протокола заседания ничего не буду. Не уполномочена, и мне за это деньги не платят.

- Да хрен - с вами! Бог - с ними! И чем черт не шутит, так сказать,- объявил членам парткома Такоть: - В исторически сложившемся безвыходном положении вступительного слова, сам по нужде раком встанешь и на горе свистнешь. Давайте, единогласно проголосуем: не был евреем Ной с мифологической точки зрения, так сказать, или был он не евреем с исторической точки зрения, так сказать.
Кто - за? Поднимите руки! Хорошо! Кто - против, воздержался и почему ты воздержался, товарищ? - обратился Такоть к Фюлеру.

- Меня гложет смутное сомнение, - признался Фюлер: - Если Ной не еврей, тогда он кто?

- Кто?

- Вот и я спрашиваю у себя тем же местом - кто? Пугаюсь, мучаюсь, но ответа не нахожу.

- Всё, поздно метаться и мучиться, я уже внесла в протокол заседания результаты голосования, - зачитала секретарь Окунёк.

- Нет уж, позвольте! Метаться и мучиться никогда не поздно! - опомнился Коммунистик: - Обрезание с повестки дня еще никто не снимал!

- Да ёп вашу мать! - вдруг возмутился Наступика: - Когда же вы, наконец, начнете ставить мне на вид мой непристойный вид с недостойным поведением?
До этого он сидел тихо и терпеливо ждал, когда ему, как главному потерпевшему предоставят слово и дадут возможность поведать из первых уст об инциденте на Чихачевском пруду.

- Трогательное замечание, - отметил Такоть после длительной паузы: - Вы хотите покаяться? - нажимая на сухость и подчеркивая выхолощенную вежливость, попытался он отделить себя и партию от Наступики:- Каждому фрукту - своя гниль. Придет и ваше время. Терпите! - приказал он Наступике и замолчал, прикусив губу в обиде от лица всей Коммунистической партии СССР.

Следом за Такотем Коммунистик пригвоздил Наступику к Позорному столбу обличительным замечанием с места:

- У нас в парткоме матерей просто так не ёпают! Гляньте на него! Разьепался, епун голожопый! Вот, когда отьепает тебя партия по полной программе развития агропромышленного комплекса на период 1981 - 1986 гэ гэ, тогда посмотрим, останется у тебя желание еще ёпать матерей.

Партизан, со свойственное ему манерой - плеснуть керосинчику в раскаленную печь - тут же спросил у Коммунистихи и Окунька:

- И где же вас всех ёпают?
Потом хотел добавить: "как не в парткоме?", - но сдержался и сделал зарубку у себя в голове, что нужно непременно уточнить, где, сколько и зачем так поступают с матерями?

Было выработано в то счастливое время общее мнение, что с секса в стране нет.
Дети, конечно, рождались, согласно теории Ч. Дарвина и Манифеста Компартии К. Маркса, но с сексом всё как-то не задавалось и не задавалось.

Более того, проведенная воспитательная работа лекторами общества "Знание" на селе, утвердила во мнении общественность Агропрома, что секс передается воздушно-капельным путем и является вирусом массового поражения, разработанным спецами в стенах Пентагона. Вероломному нападению секса на страну можно дать достойный отпор только совершив очередной трудовой подвиг и, как обычно, завершить пятилетку в три года.               

Но втесались в дружный строй нормальных людей ренегады, типа Партизана или Наступики и подтачивали своими сомнениями крепко сбитую государственную идеологию, да еще и задают партии каверзные вопросы:
 "Почему в стране секса нет, а случаи соития продолжают иметь место? Кто должен нести ответственность и латать прорехи в этом непростом деле? И в какой статье судебно-процессуального кодекса даны комментарии по уголовной ответственности за распространение вируса секса в быту и на рабочем месте?"


Наступика вида не подал, но сильно испугался, услышав, что ни кто-то с улицы, а старый приятель Такоть обратился лично к нему на "Вы". Так вычурно, витиевато и не по-товарищески могли обращаться к пострадавшему от произвола водоемной нечисти лишь в районном отделении милиции, да и то - как к Вору в законе.

"Тыхухоль или Тыдра гораздо приятнее сердцу, чем Выхухоль или Выдра", - подумал Наступика и заподозрил, что одним решением "поставить на вид" не отделается. Слово ему не дали, слушать не захотели. Значит приготовились влепить строгача.

Но за что? За что?!

А за то, что на Такотя просто вдруг накатила и захлестнула с головой бессильная рабоче-крестьянская злоба: дернулась непроизвольно нога, засвербело под левым соском и ошпарило вскипевшей кровью лицо, уши и затылок. Неудержимо захотелось завыть на луну и укусить Наступику в глаз за то, что этот ортодоксальный еврей непонятным образом проник в самое сердце "ума, чести и совести нашей эпохи" при полном отсутствии у него второго и третьего. В общем, проглядели гниду.

"И - кто?
Егор Борисович! Он давал Наступике рекомендацию в партию. А Наступика ловко прикрыл свой ярко выраженный облик фамилией отчима Дакпождеев.
 
Скажите, как, ну как может терпеть коммунистическая партия, стоявшая на страже всего прогрессивного человечества, как могла терпеть жидовское отродье, у которого, точно портативное устройство - всегда при себе -три Родины. Первая: историческая - Израиль; вторая - ЕАО со столицей Биробиджан и третья - место временного приюта.

Пригрели змея, так сказать, вскормили его, обули, обучили, дали хорошую работу в конторе. И всё - за счёт Советской Власти.

Доброты и сострадания у русского народа очень много. Живи, жидовская морда, так сказать, пей русскую кровушку и наши нервы наматывай себе на кулак! Если еврей улыбается, значит гадость удумал сделать, если грустит, значит уже гадость сделал и мечтает сбежать в Иерусалим, Биробиджан или еще в какое-нибудь подобное гетто, приглянувшееся ему.
 
Потому что еврею всегда есть куда бежать, а русский вынужден есть, спать, срать и воровать не сходя с насиженного места и без всякой надежды на получение от государства открепительного талона.

Где евреи ни появятся, сразу становится плохо. И не просто плохо, а очень плохо всем от них, и им самим ото всех плохо, и от себя тошно. Не нация, а стихийное бедствие с особо извращенной природой.
 
Поговаривали, что они умудрились у себя в Израиле даже целое море умертвить и теперь любуются на дело своих рук - огромное Мёртвое море.
С такой дурной наследственностью Наступике ничего не стоит отравить в селе десяток колодцев и умертвить речку Чёрный Кизякчан", - лихорадочно соображал Такоть.

                21.


В общем, очень быстро он накрутил себя, да и получалось это дело у члена партии всегда стремительно - с легкостью поскользнувшегося на собственном дерьме щёголя, но без летального исхода.

Так сказать: "Срал - упал - и жопу не замарал".

Через минуту он был уверен, что Наступика был основной причиной в разжигании конфликта на Корейском полуострове; через минуту и 12 секунд рвался спросить по-партийному прямо и жестко - за что жидо-масонское ложе гнобит Анжелу Дэвис, а через две минуты Такоть превратился в стойкого интернационалиста и ненавидел уже всех, без исключения.

Раздражала Окунёк, что сидела за столом криво и вела протокол заседания, далеко высунув язык, а мокала пером в чернильницу с грохотом раззадоренного молотобойца.
Бесил Партизан тем, что вставлял свиным пятачком свои замечания, где ни попадя.
 Хотелось снять со стены постер с членами Политбюро ЦК КПСС, свернуть его в тугой рулон и отхуярить Партизана на глазах у всех. А потом на газах у Партизана - всех подряд, кто не успеет с визгом убежать от тяжелой рабоче-крестьянской руки.
Благо - всегда найдется причина и повод лупить от души:

"Сколько не пытается он, член партии, зам. председателя местучкома, сложить свою жизнь в правильную семейную формулу, сколько ни старается нести по-хозяйски в дом, а все-равно выходит лишь жалкое подобие жизни.

 Младший сын посылает его на хрен при всяком удобном случае, не бреет отца, а ему еще и пятнадцати не исполнилось; жена отказалась держать корову и все требовательнее намекает о переезде в Волгоград - к старшему или взамен, на худой конец, предлагает осудить за ****ство Зинку Мармулетку на парткоме и исключить ту из партии.
 
А сама будто не знает, что прицепом на парткоме придется рассматривать личные дела Петяни, Фюлера, Куквана и еще половину села добропорядочных, так сказать, членов партии. А партия никому не позволит разбрасываться её членами, хочет или не хочет этого супруга заместителя секретаря парткома.

Кругом у Такотя проблемы. Проблеска впереди не видать. И жить не хочется.

 Вот, сегодня утром, скажем, еще два цыпленка сдохли. Супруга - дура такая - упрекнула Такатя, мол, сам виноват, мол, не утеплил коробки с птенцами. Но он-то уж во всяком случае лучше знал, почему птенцы сдохли. Начал дуре объяснять, и разругались вдрызг. Не успел он ответить, как на крики прибежал младший сын, вправил отцу вывихнутую руку, смазал йодом ему губу, приложил ко лбу лед, сказал, что задолбали их семейные скандалы и опять убежал по своим делам. Никакого сострадания к родителю. Никакого! Хотя бы спросил, почему птенцы сдохли.
 Такоть ответил бы:

Потому что приснилось, будто ночными разбойниками проникли в его дом дед Пердяк и незнакомец с длинными, тонкими руками, как натуральная смерть, только мужского рода.
 
-Где будем гроб ставить? - спрашивает у Пердяка смерть в мужском роде: - В доме или на веранде? Я считаю, что на веранде лучше. Меньше натопчут при прощании, да и Такотю привычнее там лежать, скрестив руки на груди.

"Ничего подобного. Не привык. Я на веранде всего три часа отдыхаю после обеда!" - силился возразить Такоть, но вместо слов изо рта вырывался звонкий писк и цыплячий пух.

- Не щелкай клювом! - ободрил по-свойски Такотя дед Пердяк: - И отойди в сторону! Не за тобой пришли, - затем со скрежетом отстегнул застежку у портфеля, достал из кожаной утробы розовый лист под водяными знаками с постановлением правительства о неукоснительном выполнении плана по сбору веточного корма, надоям и убою крупно рогатого скота на птицефабриках пятнадцати советских республик, и ткнул им под нос Такотю.

- Понял? - после длительной паузы намекнул дед о данных ему полномочиях: - Страна со всех ног несется к светлому будущему. Скорость такую набрала, что Коммунизму скоро увернуться будет невозможно - догоним и перегоним, - а ты всё в стороне прозябаешь, делиться нажитым не хочешь с нашим народом. Впрочем, хрен с ним, с народом, ты еще и с партией делиться не желаешь. А это уже расстрельная статья. Ну-ка, выворачивай карманы и всё выкладывай на стол! - зло предупредил дед и так больно ударил по голове тростью, что Такоть проснулся с фантомным отеком левого полушария и долго не мог сообразить, где он, зачем, куда перепрятали Родину и за что?

Было лишь привычно объяснимо и понятно одно, что неотвратимое наступление коммунизма обычно снится к массовому падежу скота или домашней птицы.

Он так буквально и сказал супруге утром:

- Коммунизм грядет! Потери неизбежны! Скоро вся птица передОхнет, а следом и все сельское хозяйство ****ой накроется. Это я заявляю тебе как опытный член партии и бывалый труженик села.

- Как подопытному члену, тебе должно быть стыдно что-либо заявлять твоей партии. Можешь мне, жене бывалого труженика, поверить. Я знаю про птенцов не меньше тебя!

Супруга у Такотя была матерой хохлушкой и склочницей в десятом поколении. Домашний скандал из ничего она устраивала с такой же легкостью и непринужденностью, с какой презирали всё русское - быт, мужиков, село, баб, Власть и пельмени.

"Хохол родился - жид заплакал и удавился". Хохлы - страшная сила. Они - всюду. Даже в Земле Обетованной, то есть, обещанной не им и не их богом - деревянным истуканом.

Такоть крепко подумал два раза, а на третий раз решил, что, скорее всего, хохлы с хохлушками и убили то самое море, а евреи по старой привычке всю вину взяли на себя.

И Россия... тоже вся заселена отнюдь не русскими фамилиями Гунько, Бурко, Соплищенко, Ботуз, да Панжинский. На Украине такие фамилии реже встретишь, чем в РСФСР или Израиле. Поменялись хохлы, что ли местами обитания с русскими и евреями? Это же ощутимо!
 
Никто больше так не презирает своих сородичей, как брошенные на чужбине хохлы.
У Марии Магдалины мать была хохлушкой. Точно! Потому и Христос добровольно пошел на позорное распятие, что Его тещей заранее всё было предрешено, договорено и оплачено.

Супруга Такотя по сю пору недоумевает: почему местные бабы чуть что - сразу слезами умываются, воют и доводят себя рёвом до глубоких обмороков, когда надо давать достойный отпор хилым, замухрычаным мужам. Не кудахтать и не орать со страху криком недотоптанной курицы, а спокойно взять в руки тяжелый, твердый предмет и доказать культурно, что в споре между вкусным и полезным жена всегда будет вне конкуренции.

К жене Такоть относился также трепетно, как к салу: страстно любил и одновременно боялся, что заработает от них обоих перитонит или заворот кишок. Бой-баба. С хохлушкой жить, что зарабатывать горячий стаж. Год идет за три. Выжил - получи орден. Или медаль посмертно за то, что чахлой грудью регулярно накрывал амбразуру неприятельского дота, из которого пулеметными очередями вырывалась и била наповал западеньска мова и треск её был слышен по всему селу.

Не то, что журчащая ручейком речь смиренной и тишайшей жены Наступики Мори Синеносой, на скрозь русской, с легким синюшным отливом по периметру всего организма.


                22.


Сколько Такоть её знал, столько Моря Синеносая и болела.
Наступика взял её себе в жены уже исключительно и разносторонне больной доходягой.

По женской части у неё хронически болели зубы, гланды, геморрой и шейка матки. По дополнительным частям тела она была условно-здоровой, так как внезапно и непредсказуемо у неё могло распухнуть левое ухо или заплыть левый глаз.

Из уважения к болезням жены с Наступикой односельчане здоровались так, будто в его доме прижился и жирует покойник, сбежавший из анатомического театра:

"Здравствуй долгие лета,Юрий! Как сегодня, не сильно беспокоит учащенное дыхание твою Чайну Стоновну?"

"Разлагается, но не сдается!" - отвечал на приветствие заслуженный лекарь села Урий Шмульевич: - Она у меня, как урановая руда, что по-молодости с подружками толкла медным пестиком в свинцовой ступке на Чепецком заводе. Теперь ей только до полураспада нужно не меньше ста лет".

В сельской библиотеке Наступика замусолил пять книг Большой Медицинской Энциклопедии и еще четыре Тома в пыль стёр, чтобы по докучливым симптомам определить болезни жены и приблизительные методы их лечения, исключив полностью возможность затратных поездок к морю, на которое она серьезно сбиралась каждое лето.

- Ну, как я допущу её к морю? - жаловался Наступика Егору Борисовичу: - Она тут же по цветовой гамме сольется с водой. Потом никакими руками не нащупаешь мою медузу. Можно, конечно, для надежности пристегнуть её на длинный поводок, но там, в Крыму и на всем Черноморском побережье Кавказа отдыхающих с поводками и ошейниками на пляжи не пускают. Я спрашивал. В здравницах с этим делом особенно строго!

По осени, снова обманутая и не выгуленная по береговой линии теплого моря, жена начинала чахнуть так: колики в боку отправлялись в поход и быстро перерастали в зубную боль, которая опускалась под лопатку, чтобы по пораженному неизвестно чем позвоночнику стечь в ноги и с повышенной температурой в 37 градусов, влить в них газировку, полностью парализовав нижнюю часть тела многострадальной Мори Синеносой.

- Проклятые метастазы! Житья от них нет. Из-за них ничего не хочу и не могу есть, - жаловалась она с утра Наступике и тут же скромно предлагала: - Ты приготовь мне только на завтрак кофе с молоком - обязательно в турке; булочку с маслом и сыром; кашку - можно манную, можно овсяную; салатик из свеклы, фруктовое пюре с черносливом; немного свиной шейки - нарежь тонкими ломтиками; яишенку с беконом и компотик - запить таблетки.

Насилу расправившись с завтраком и заев всю эту гадость нарезкой из дыни и арбуза, Моря Синеносая усаживалась поудобнее в кресло, чтобы от души поплакать, громко причитая: "За что мне такие муки! Что я сделала, в чем провинилась перед богом?" Она постоянно чувствует, что смерть ходит совсем рядом. Никто не понимает этого. Все вокруг только успокаивают, называют скрипучей телегой, а она знает по симптомам наверняка, что скоро непременно умрет.

Наступика как-то раз, в минуты досуга, копая очередной лаз, очень скромно посчитал, свел все ее симптомы к общему знаменателю, и у него получилось, что Морю Синеносую он должен был похоронить 9 тысяч 850 раз, без учета НДС. А это в шесть раз больше, чем она успела открыть и закрыть двери своего книжно-хозяйственного магазина.

Распорядок дня у Мори был строго расписан:

а) проснуться утром, после того, как Наступика, покормив свиней, отправит на выпас овец, коз и выпустит прогуляться по соседским грядкам кур, гусей, уток.

б) пожаловаться мужу на то, что ночью опять плохо спала из-за сильных болей в области между левым ухом и пяткой правой ноги.

в) позавтракать, всплакнуть и поделиться с мужем своими страхами: ей все время кажется, что вот-вот должны нагрянуть люди в черных плащах, реквизировать нажитое имущество и выкинуть её из дома в одних розовых рейтузах с начесом.

После пункта в) плач обычно перерастал в вой с признаниями, что во всём виноват муж, что она любила и доверяла ему, а он спер у неё из магазина две лопаты, кирку, ледоруб, уровень, рулетку и брошюру "В поисках кладов тамплиеров и 4-го отделения РСХА", что в свою очередь приводило её к глубокому обмороке.

Очнувшись, Моря шла отпирать двери книжно-хозяйственного магазина, усаживалась за прилавок и полтора часа разгадывала кроссворды, пытаясь так себя успокоить.
Но ровно в одиннадцать она звонила на элеватор, чтобы напомнить Наступике об обещании, данным им в прошлый раз.

- Раз обещал, значит, сдержу слово! - перекрикивая бьющийся в трубке эхом гул элеватора, уверял жену Наступика: - А что я обещал? Напомни, пожалуйста!

- Как же так?! Забыл? Всё забыл! - ужасалась смертельно больная Моря Синеносая: - Ты же обещал мне после мой смерти не бросать детей!

- Но у нас нет детей!

- Тогда, хотя бы, родственников по маминой линии и домашнюю скотину! Какой же ты, всё-таки, эгоист! Завтра я умру, а послезавтра ты найдешь себе другую! Скажи, разве стОит умирать ради тех, которые быстро тебя забудут? - всхлипывала она и, слегка придушенная слезами, бросала трубку, чтобы через час по этой же, внутрисовхозной связи, подсказать Наступике, что неплохо было бы на обед ей съесть тарелочку селянки, свиной поджарки с картофельным пюре и выпить чаю под блинчики с яблоками, а то от другой пищи её мутит и возникает опасение токсикоза с последующим запором и рвотой.


- Брат Митька помирает. Ухи просит, - как-то раз прослушав по громкой связи, навязанное меню Морей Синеносой совхозной столовой, посочувствовал Наступике дядя Балдей.

- Что же поделаешь? Пойду в столовую, к сватье бабе Бабарихе, срочно вносить изменения в список блюдей, - громыхая судками, суетился Наступика.

Обед у Мори заканчивался в 14.00, но оставив на дверях магазина предупреждение:"Буду, когда вернусь", она, отобедав, обычно, тихо страдала на оттоманке до 15 часов 30 минут. Дело было ответственным: она чутко и внимательно вслушивалась, в каком месте её кольнёт, а в каком боль полезет наружу.

Чаще всего её ожидания были не напрасны.
Боль могла возникнуть сразу в нескольких местах и была разнохарактерной, то есть, в печени, например, ноющая и опоясывающая ; под ложечкой - острая, а в яичниках - тупая, с приступами глумливости и учащающейся амплитудой.

Утром - три капсулы, днем - четыре и вечером - три, итого: десять капсул, пилюль и таблеток стоимостью полтора мешка комбикорма. В общем, не наворуешься.
Импортные, дорогущие лекарства для поддержания последних жизненных сил Моря определяла по большей части сама, отчасти - по совету соседки Клавки, которая была однажды на приеме в городской поликлинике и случайно там услышала мудреное название медицинского препарата, - панацеи от всех хворей, - записала и под строжайшем секретом, от всего сердца, выдала название Море.

Название звучало солидно, по крайней мере - не гусиный помет, что предлагал на все случаи жизни сельский врач Чума.

Панацею с мудреным названием искали долго и начали уж было сомневаться в её существовании, но дядя Балдей вдруг вспомнил, что встречал это название в книге "Всемирная история ядов и отравлений" и, научно полагаясь на то, что зараза к заразе не пристанет, посоветовал Наступике обратиться к племяннику Клавки, работавшему в районной ветеринарной лечебнице.

Препарат оказался неподъемно дорогим - им лечили только псов с элитной родословной, - но Наступика сказал, как обрезал: "Ничего не пожалею! Весь ваш совхоз растащу, по частям продам, а яд для жены выкуплю!"


В четыре часа пополудни Море Синеносой становилось особенно не по себе.
Она опять набирала по внутренней связи элеватор и, всхлипывая, жаловалась Наступике: - Тоскливо! Ох, как тоскливо! Куда мне деться? С кем поговорить? Приезжай немедленно! У меня еще одна шишка выскочила на левом боку и чешется. Последний лимфоузел поражен. Успеть бы попрощаться с тобой, милый.

 - Это - не жировик? - в смутной надежде интересовался Наступика, осторожно пытаясь поделиться с женой своей глупой версией, хотя, он давно привык к тому, что бесил жену любым изначально идиотским предположением.

Да и весь он, заезженный самец, кроме раздражения не способен был разбудить в ней ничего другого. Все свои способности он распылил на неудачные попытки хоть как-то вылечить Морю.

- Я знаю, что ты с радостью готов избавиться от меня и отправить умирать в больницу, - звала в трубку она: - Не бросай меня, милый! У меня больше никого нет. Кому еще я нужна, такая больная? Приезжай глянуть и ощупать шишку, если не веришь! - проверяла она на верность Наступику.

И он в ответ молчал и дышал в трубку через раз, не потому, что сказать было нечего, но потому, что любое его слово было не верное и обидное по существу. Все-таки, когда он молчал, был, наверное, меньше виноват, чем, когда пытался утешить её. Идиотский лепет и подскунячивания казались ей более лживыми, чем тупое молчание. Но упёртое молчание раздражало и заводило её больше.

"Неужели нельзя успокоить её? Погладить, подержать за руку, поцеловать в щечку? Раньше он умел: и на ушко шепнет, и рассмешит глупой выходкой, и признается, что жить без неё не может. А теперь - непробиваемый, толстокожий недоумок!"
Она часто пыталась вытянуть из него признание. Вероятно, Наступика в своей крошечной мозговой подкорке надежно припрятал хорошо аргументированные упреки в её адрес.

Иногда из него вырывалось кипятком:

- Я тоже болею! Имею право! У меня сахар повышенный, давление, ноги отнимаются и печень по водке тоскует!

- Да как ты смеешь сравнивать свои тонкие ножки с моими смертельными болезнями?! - тут же цеплялась Моря за возможность вытянуть из него признания. И осторожно тянула, тянула, как за хлипкую ниточку, страшно боясь услышать, что она, законная жена, должна молиться на такого терпеливого и прирученного мужика, что он сдувает с неё пылинки и, непонятно, почему он еще терпит её. Другой на его месте бы...

"А что другой? Вот был бы у неё другой муж, она, может быть, по-другому и вела себя. А тут уж, извините, что досталось, с тем и приходиться отбывать наказание и изводить себя", - готова была Моря Синеносая парировать - с оттяжкой по соплям - нападки милого.

Но Наступика терпеливо хранил молчание и со всякой надуманной фигней с ней делиться не хотел.

Наверное, опять душевным мазохизмом занялся - нравилось ему загружать себя тяжелыми, болезненными воспоминаниями.

"Он обнаружил Морю за прилавком продмага в райцентре.
Моря тогда же вычленила из всех покупателей Наступику. Лицо у него было жалкое и взгляд похотливого неудачника настораживал и увлекал: будто дай ему, и он тут же от счастья умрет на ней.

Чуткая, она с пониманием относилась к нуждам трудящихся. Работа обязывала, а санитарная книжка защищала.

Два дня Наступика преследовал определенные, плохо скрываемые цели, - приходил к открытию продмага, прятался за единственной колонной и тщательно записывал перечень продовольственных товаров, отпущенных с недовеском покупателям, - а на третий, после предварительных подсчетов в столбик, решился и подкатил к Море:

- Ты - ничего. Мне нравишься. Давай друг друга любить слепо! - предложил Наступика.

- А я еще не люблю тебя, - честно ответила на провокационное предложение Моря Синеносая, как учили её в пионерской дружине им. Павлика Морозова: - Но замуж пойду, если ты меня всю жизнь на руках носить будешь.

- Почему бы лишний раз не напрячься-то? Показывай, куда нести. В подсобку? Между мешками с перловкой и картофелем? - поразил наповал её своей осведомленностью Наступика.

Именно там она устроила тайник и прятала от народа для себя и райкомовского начальства дефицитный коньяк, папиросы "Гецеговина Флор", тушенку, сухую колбасу и головы кондитерского шоколада.
Приказав Наступике:
 
- Стой на месте! Прыжок в сторону - попытка к бегству! Я - сейчас, по нужде, скоро вернусь! - она метнулась в подсобку, пересчитала дважды дефицит в тайнике и довольная, но взволнованная вернулась за прилавок:
 
- Откуда ты такой взялся? - нежно поинтересовалась она: - Похвастайся автобиографией!

Наступика предупредил, что и года не хватит, чтобы всё рассказать о себе. Но уложился в сорок минут.

Автобиография оказалась скудной, а в некоторых местах умышленно скомканной, отчего Наступика выглядел еще более жалким и расстроенным. Вся его смущенная сущность немо вопила: "Откажет, сука! Не даст! Столько времени зря потрачено! Придётся записи передать куда следует. Не напрасно же трудился?"

Противясь желанию и сильно морщась от дыма, Моря выкурила подряд три папиросы за прилавком, намекая Наступике, что она не рядовая продавщица, а главбух и директриса продмага в одном лице, внимательно выслушала, перебив его лишь однажды льстивым вопросом: "Неужели, всё это - ты?" - в том месте автобиографии, где Наступика по личной просьбе И.В. Сталина поджигал Рейхстаг, а потом с болгарским коммунистом Димитровым похитил Гитлера, оставив вместо него двойника - советского разведчика Тофика Бахрамова, а настоящего спрятал в своем селе под кличкой Адольф Фюлер.
 
Очень! Очень ответственный человек Наступика. Ведь он, единственный из антропологов, догадался:

Если древние удмурты называли себя арами или арийцами, то Гитлер был истинным удмуртом. И в селе его до начала 50-х приветствовали, выкидывая руку, сугубо по ранжиру только такими словами: "Ну, чего? Хай, что ли, на тебя?!"
И Фюлер обязательно отмахивался:

"Да не хай себе клевещут проклятые макмырщики. Мы все-равно Вань кужемес пятелеткалын".
 
Правильнее, конечно, было бы поселить Адольфа в один из удмуртских гуртов, но все гурты уже были забиты Гимлерами, Геббельсами, Герингами, Гессами и Вахрушевыми. А было мнение, что в одну кучу их сваливать нельзя, да и Наступика быстро предугадал по выражению хитрого лица Фюлера, что Адольф намеревался начать подготовку нового плана по созданию национально-освободительной партии вотяков - второе историческое название удмуртов - и захвату власти на их исторической родине Ватикане. С Папой Римским уже велись сепаратные переговоры.

Как перший друг Верховного главнокомандующего и как заслуженный чекист, подрабатывавший на полставки страшно секретным агентом, Наступика дал уже письменную характеристику предстоящим событиям, благодаря информации, полученной им из недр вырытых им коммуникаций в родном селе.

Он сознался Море прямо у прилавка, что занимался подкопами всю сознательную жизнь - так страстно хотелось ему покрыть Морю несколько раз не сходя с места.
Предложи Моря в тот момент ему открыть самую страшную государственную тайну, он выдал бы не раздумывая, с полным списком коммунистов села - и денег бы не попросил за тайну, поскольку скулы сводило от похоти."

Моря со степенным лицом выслушала героическую автобиографию Наступики, потом подсчитала что-то в уме и сдалась:

- Мне симпатичны чернявые хвастуны, - предложила она, - глядишь, в процессе более детального ознакомления с товаром и любовь нечаянно нагрянет.

Как же давно это было!

Потом она, как пионерка той же дружины имени Павлика Морозова, добросовестно всегда была готова, а иногда по два раза на дню - утром и поздним вечером - к нечаянно нагрянувшей любви. Но через три месяца ей надоело подвергать риску своё хрупкое тело и она сильно захворала всеми органами сразу.

Наступику срочно пришлось ставить на место, залепив перцовым пластырем Мори все свои болевые и эрогенные точки. Спереди и на попе она вывесила знак "кирпич" от докучливого похотливца и принялась одиноко чахнуть в ожидании чувства привязанности, которое, как она старалась доказать мужу, значительнее и мощнее животной страсти и слепой любви.

Нельзя сказать, что Наступика был ей неприятен. От других, прежних ухажеров, её могло запросто стошнить или, в результате аллергического шока, настигнуть сепсис.
Наступика, конечно, тоже раздражал, но уже как одомашненный зверёк, не выполнявший всех команд. По её мнению и условиям муж должен был изредка предпринимать попытки домогательства, демонстрируя ей свою не угасающую страсть.

 Первое время так и было, и ролевые игрища в "не трогайте меня холодными руками, я не такая, деньги - под подушку" их обоих вроде бы устраивали, но скоро Наступика вдруг обиделся, как ребенок, собрал постель и ушел жить во флигель, чем вызвал у нее не то, чтобы жгучую ревность собственницы, но серьезные подозрения: "Разлюбил? Ходит на сторону? Лучше бы плотно занялся онанизмом или роман "Мать" Горького почитал - надежное средство для семейного благополучия".
 
И еще в семейной жизни сильно бесил её биологический отец Наступики Шмуль Мандат. Затесалось в душу, как впервые увидев Морю, он всплеснул руками, выругался от всего сердца, назвал сына недоумком и объяснил почему:

- Шило на мыло поменял! Эта невестка рангом ниже прежней, но помирать будет мучительно долго - врагу не пожелаешь.

И успел шепнуть на ушко ей:

- Ну, что, русалочка - в рот тебе палочка, сильно чешется под чешуей?
Потом всякий раз заходил в гости точно тогда, когда Моря спешила на сходку русалок в Чихачевском пруду. Хорошо, что сходки были не частыми, значит и гостевания Шмуля казались не навязчивыми".




В шесть часов вечера, уже из дома Моря Синеносая предпоследний раз звонила на элеватор:

- Молоко скисло! Ты опять поставил банку в погреб, а не в холодильник! Теперь придется на ужин оладьи есть. Оладьи будешь? Тогда приходи скорее. Ты же знаешь, у меня невозможно болят руки, я даже замешать тесто не смогу. Давай, приезжай быстрее! Нечего тебе там штаны просиживать.

- Вообще-то, я работаю, - привычно вяло начинал оправдываться муж.

- Знаю я твою работу, где платят только для того, чтобы перед соседями было стыдно признаться, что вообще платят. Несись со всех ног домой! Здесь от тебя больше толку. У меня очень болит правый бок и зубы. Я от боли на стенку лезу, обои рву, - кидала Моря затравку, чтобы вызволить Наступику из элеватора или подловить его на бездушии, жестокосердии и всыпать, чтобы помнил о своем заслуженном месте.

- Выпей таблетку обезболивающего, - не к месту вырывался с кашлем из него совет.

- Ты бы мне еще предложил выпить синильной кислоты, чтобы твои муки терпения закончились сразу, - находила Моря повод разрыдаться в трубку: - Почему ты не веришь, что я умираю? Какой же ты негодяй! Потерпи еще немного. Скоро, очень скоро это случится.

- Я же стараюсь терпеть. И терплю больше, чем умею. Правда, иногда меня возмущает, что с другими ты, дорогая, говоришь по телефону задорно, весело, будто нет у тебя никаких проблем со здоровьем, а со мной - сквозь слёзы. Я постоянно раздражаю тебя.

- Ну, и как я с тобой должна еще говорить? Пойми, у меня ближе никого нет. Был бы еще один муж, я бы ему жаловалась.

- На что жаловалась? Я освободил тебя ото всех домашних хлопот.

- И считаешь себя героем? Мне нужно, чтобы ты был со мною как можно чаще и не тратил наше дорогое время на всякую фигню. Вот, поволновалась немного, и снова заболели ноги. Приезжай быстрее!

Надо отдать должное Море Синеносой. С годами она не только научилась вертеть мужем, как хотела, но и неоднократно посягала на самое святое хобби Наступики - рытьё и обустройство подкопов. Хотя раньше считала, что муж занимался важным и нужным делом, должным принести в семью хороший гешефт. Или терпела придурь Наступики, притворившись, что к ночным занятиям мужа относится с пониманием.

 Мало, что ли, солидных мужчин, у которых детство в жопе заиграло и не дает покоя седой голове? Покажи Море, кто безгрешен - она первой бросит в того и другого по камню.

Ей ли не знать, что такое быть юродивым. Сама испытала на себе еще в школе, поскольку все десять лет была круглой отличницей. А в окружении поголовных неучей, своим стремлением не упасть до уровня троечников, даже учителей можно было легко взбесить. Ну, не объяснять же каждому, что учеба давалась ей играючи. Ничего она не зубрила. Всё запоминалось само собой, укладывалось на отдельную полку в голове и спокойно поджидало своего рассеянного склероза.

Однажды ей не составило большого труда решить уровнение с двумя неизвестными: вывести из корня кубы земли, отработанные Наступикой; переложить их на потраченное время и деньги; помножить на отрицательный КПД и, расчертив график кривыми, доказать мужу всю бессмысленность и бесполезность его дурацкого хобби.

Наступика согласился с подсчетами, но хобби не оставил. Он вдруг полностью ушел в себя, стал особенно молчалив, отвечал ей однозначно и коротко "да", "нет", "не знаю" и заметно потерял к ней интерес, будто переживал предательство единственного друга.

Тогда Моря, затаив обиду, решила отомстить, казалось бы, прирученному и полностью одомашненному зверьку.


                23.


- Раньше он не позволял себе таких вольностей. Никогда голос на меня не повышал. Да и попробовал бы, я бы такой разнос ему устроила! А тут: нате - вам! Выбрал новую тактику: молчит, со всем соглашается и делает всё по-своему! Спасибо тебе, что затопил этот его батискаф "Триест"! - тараторила Моря так , что уши у меня закладывало, словно от пулеметных очередей.

- Да не части ты так! Не видишь, что с ритма сбиваешь? - пристроившись сзади, сопел я. Не легко было пробиваться через её полувековые заросли жесткого лобкового волоса к затянутой, точно болотная трясина, вагине.

Моря не пошла на товарищеский суд мужа, - или что у них там было, партком? - но едва прослышав о приключившейся с ним беде, сразу обо всем догадалась и прибежала на Чихачевский пруд ко мне с просроченным направлением от Мокоши.

- Ты должен немедленно меня оприходовать! - потрясая бумажкой с водяными знаками, завлекла Моря меняя к берегу.

Я вынырнул и спросил:

- А в противном случае?

- В противном случае у меня начнутся необратимые процессы, - ткнула она бумажкой мне в нос.

- Появятся первые морщины на лице к 50 годам? - попытался отшутиться я и напомнил: - По контракту я могу приходовать только недвижимое имущество!

- Не ссы, ваше превосходительство, попытаюсь не шевелиться и буду недвижима, как содержимое гроба.
- В гробу могут быть черви, - представил я нелицеприятную картинку: - Они шевелятся.
- Зачем тебе черви? Мы же не на рыбалку собираемся, - предопределила план наших совместных действий Моря Синеносая.

Спорить с круглой отличницей было бесполезно. Если ей надо выговориться, то она примет любую позу, лишь бы её выслушали и одобрили все прихоти.

Смутно помню: у неё или у..., нет, скорее всего у Мори я спросил, крепко обхватив и обессиленно выдыхая ей в затылок:

- Племянником Элевсестром тоже не гнушалась?

- Не останавливайся! - предупредила Моря: - Попробуй оценить всю прелесть в процессе... выполнения плана и понять, что нам, бабам, ничто бабское не чуждо, а что чуждо... нам этого не понять и не нужно понимать. Племянник посягнул на ляду и попался на ней. Я предупреждала..., говорила ему: "Элевсестр, пользуйся нами, русалками! Никто тебя за это преследовать не будет и жить тебе так будет проще. И все ошибки будет на кого списать, кроме как на тебя".
 Был случай, когда один пришлый мужик посягнул на честь ляды, - вывернула голову Моря, посмотрела краем глаза на меня и ухмыльнулась: - В результате, на теле трупа обнаружили 32 колотые раны и 8 смертельных ушибов на черепе, нанесенных тупым, тяжелым предметом. После детального осмотра тела и его признательных показаний выяснилось, что пострадавший поскользнулся, ударился о черенок и упал на вилы восемь раз подряд.

- Не легко, наверно, из трупа выбивать признательные показания?

- Будто ты не знаешь, прудовое вашество, что у нас признательные показания гораздо важнее любого летального исхода.

- Ох, чует сердце, аукнется мне еще моя сердобольность, - сбавив темп, печально признался я Море Синеносой: - Вот, я под собой тебя сейчас ленинцем чищу, а сам чуть не плачу. Мне тебя жалко и Наступику жалко, и Такоть с женой, и жену Облиманта с Фюлером и Наоборотом. Всех обитателей и внештатных сотрудников Чихачевского пруда жалко. Всех, кого успел обидеть, а обидел я, видимо, всех без исключения. Отчего это? От ненасытности, безнаказанности или от необузданного желания продолжить борьбу за мир во всем Мире, за дружбу и Всемирную сексуальную революцию?

- Не притворяйся! Знаешь не хуже меня, что у нас правила неизменны, всегда так: дают - хватай и быстро пользуйся, чтобы не было обидно, когда поймают и станут бить всем селом.

Но тебя это, ваше прудовое снисходительство, не касается. Отработаешь Прудовиком положенный срок, вернешь себе свой прежний облик, и никто тебя не узнает. Ну, может быть, только я, если намекнешь. Но, вряд ли! Потому что ты на следующий же день ничего уже помнить не будешь из этой жизни в пруду. Таковы суровые условия контракта. А ты - ничего! Усердный! Мне нравишься! Руками ловко шерудишь, взбиваешь бабскую тоску и по телу размазываешь. Не останавливайся, отрабатывай приходный ордер Мокоши, пусть и сильно просроченный.


                24.


Я чувствовал себя наказанным Природой. Я столько пакостей успел наделать в облике прудовика.

Почему вдруг в память стали возвращаться яркие картинки из жизни в Чихачевском пруду, я не знал, а попытки разобраться заканчивались плачевно. Лучше бы ничего этого не было.

- Узнал меня, гаденыш? - спросил Наступика, вытянув меня за ноги из скафандра.
"Конечно, узнал", - хотел я ответить не кривя душой, но испугался последствий, о которых пять лет назад намекала подо мной Моря Синеносая, и опять начал кривляться перед бдительным Наступикой.

И, вообще, за что ему обижаться на меня? Всё равно через три дня вернулся Егор Борисович, по-дружески снял все обвинения с Наступики и заставил Окунька переписать протокол заседания парткома.

Сложнее было утихомирить Кольку Облиманта из клана Срани Морозной - двоюродного брата Клавки Окунёк.

Облимант принципиально не хотел подписывать переделанный двоюродной сестрой протокол заседания, впрочем, принципиально он отказался подписывать и прежний протокол, объясняя свой отказ тем, что к любой подписи надо подходить философски, много думать и при возможности удалять дурной запашок.



К мнению Облиманта прислушивались издалека.

Определенным авторитетом в своем сегменте он обладал. Клавка-Окунёк, например, утверждала, что он запросто мог бы стать председателем совхоза и, в соответствии с должностью, заслуженно носить звание Героя Соц. Труда.

Но помешала Облиманту родовая травма: предлежание было правильным и выбирался он наружу красиво - головой вперед, однако у матери оказался таз зауженным, и пришлось повитухе вытягивать новорожденного за шею с хрустом в позвонках Облиманта и с предсказуемым набором нецензурных выражений мамки, повитухи, местного пастуха, трех представителей профсоюза и личного ангела, рухнувшего с небес в кастрюлю с кипящей водой.

До конца дядей Балдеем не исследовано - послужило это тяжелое обстоятельство рождения основной причиной, или другой побочный эффект повлиял на то, что к 20-ти годам Облимант нестерпимо вонял, как туалет в общем вагоне поезда дальнего следования.

Жуткий запах портянок, замоченных в старческой моче и фекалиях возникал задолго до того, как следом появлялся Облимант, и тугим длинным шлейфом тянулся за несостоявшимся Героем Соц. Труда.

Трезвые односельчане старались не попадаться ему на глаза и приветствовали его с безопасного расстояния, которое еще в 1956 году определило стадо овец, случайно с ним столкнувшееся в селе, возвращаясь с пастбища: половина стада сдохла от удушья, а другая половина сбросила шерсть вместе с мездрой, лишив село пуховых платков и чуней.

Как ни странно, у Облиманта была законная жена, и сельский врач Чума по многочисленным просьбам колхозников предпринимал ряд попыток, чтобы разобраться в этой странности.

Для этого он принимал её в личном кабинете, ставил на четвереньки, подлезал под неё и после предметного прощупывания и визуального осмотра выносил всегда единственный диагноз: хронический гайморит и полное атрофирование обоняния.

- Чем ты кормишь своего мужика, что в его здоровом теле, такой вонючий дух? - пытал он жену Облиманта на правах врача-диетолога, подрабатывавшего в этой должности на полставки.

- Коклетками,.. Блинами ыщо, - чистосердечно признавалась та, боясь встать и выпрямиться без разрешения сурового лекаря.

- Ондатрой кормить пробовала? Надо обязательно в рацион питания включать ондатру. Сейчас выпишу рецепт. Купишь у меня сорок штук и будешь кормить в течение квартала.

- Поможет?

- Дура! Конечно, поможет! Не ему, так мне!

- А мне?

- И тебе!

- В смысле, мне гайморит лечить будешь?

- Зачем? Это занятие муторное и болезненное. Пазухи надо будет протыкать. Тебе не понравится. Лучше ходи не проткнутой и считай, что тебе повезло. Лишний раз принюхиваться не надо.

Вон твоя соседка через четыре дома - старшая дочь Егора Борисовича - постоянно свои руки обнюхивает. Едва прикоснется к дверной ручке, сразу бежит руки мыть. Довел её твой вонючий мужик до нервных расстройств. А я жениться на ней хочу. Представляешь, сколько надо будет потратить денег на мыло и сил на лечение перед свадьбой? Одни убытки.

- Она, вроде, замужем уже за "Синоптиком".

- Ну, и чего? Нравится тебе, что ли, Синоптик? Так иди и лечись у него, - умело переводил стрелки Чума.

- Я - ничего, не против. Но вдруг Синоптик не захочет жену свою отдавать. Не конь ведь он какой-нибудь, а человек.

- Я ему тогда диагноз поставлю: обызвествление турецкого седла. Синоптик с таким седлом не то, что скакать разучится, он даже брыкаться не посмеет.

               
                25.

О методах лечения жены Облиманта Чумой и их душевных беседах на корачках я узнал от старшей медсестры поликлиники, Тоньки Сверловщицы.

В один из вечеров, поскандалив с шефом из-за чрезмерно усердного осмотра Чумой пазух жены Облиманта, Сверловщица прибежала к моей теще, извинилась, что не успела записать их воркования дословно, но фабульную канву мелкими стежками стенографических знаков отстрочила ловко и красиво.

Я был в соседней комнате и все слышал. Не скажу, что я основательно расстроился, но насторожился и, как положено, принял боевой окрас.

Незаметно выскользнув из дома, я побежал в яблоневый сад, где между двух антоновок мирно спала в гамаке и ни о чём не подозревала моя жена.

- Скажи мне, только честно! - потребовал я неугомонно у неё: - Ты нюхаешь свои руки и моешь их с мылом после того, как касаешься меня?! Или, наоборот, нюхаешь и потом касаешься? Мне очень важно знать! Поклянись здоровьем нашей дочери!

От неожиданного фальцета, пробившего насквозь сон, жена вывалилась из гамака и поранила себе копчик.

На её вой первой ломанулась любимая теща. Но ступила в тазик с жидким кормом для свиней, предусмотрительно подставленным мною на пороге, и рухнула в свой же цветник. Там тоскливо дремала шотландская овчарка Леся, ожидая, когда прилетит из Москвы младшая дочь и увезет её обратно домой. Но прилетело девяносто килограммов любимой тещи и поломало грустной овчарке все собачьи планы. Колли Леся со страха умереть под завалом, подскочила предельно высоко, развернулась в воздухе на 180 градусов, приземлилась с пробуксовкой, ринулась без команды на веранду и целенаправленно впервые укусила там Егора Борисовича за ногу, хотя раньше, кроме тещи, дома никому это делать не позволялось.

"А я предупреждал неоднократно тестя, что шотландские овчарки - собаки психованные. Там, у них, на исторической родине, в Шотландии мужики носят клетчатые юбки килты вместо штанов. Собаки всякого страха насмотрелись, при виде которого можно рехнуться или впасть в анабиоз. Поэтому Лесю необходимо как можно быстрее усыпить, не дожидаясь заражения бешенством, а, если хозяйка станет противиться, то усыпить и её. Не надо доводить до бешенства все поголовье села".


Егор Борисович перенес укус мужественно, но не стойко. Он вернулся с веранды на кухню, постелил себе на кушетке, повалился на нее, неловко зацепив локтем арбуз на столе, и под взрыв зрелой ягоды попросил тлеющим голоском у Тони Сверловщицы сделать ему немедленно уколы от бешенства и столбняка, иначе через минуту всем станет плохо, а ему, неподвижному, - безразлично и немного весело.

Но Тоня Сверловщица не услышала Егора Борисовича. Она в это время металась между тёщей и калиткой, пытаясь определиться: бежать ей со двора, чтобы селу принести печальную весть, или подчиниться клятве Гиппократа и немедленно начать сбор подписей у хозяев на оформление дарственной.

И лишь музыкально одаренная абсолютным слухом дочь, прочитав в дикой какофонии воя, визга и вскриков торжественные нотки, вдруг самостоятельно выбралась из манежа, прошла на кривых ножках в половину стариков и спросила у слепой прабабки: "Купаться?" И это было первое слово, четко произнесенное ребенком.

Ни я, ни жена, к сожалению, не стали свидетелями долгожданного события.
Дед Пердяк уверял, что ему повезло больше и он краем уха слышал вопрос правнучки. Но я думаю, что явно врал, поскольку в тот момент он, распахнув окно в кухне, грозил мне своим кривым пальцем и с умным лицом давал советы, как правильно приложить подорожник к больному месту.

- Не дается! - жаловался я на жену: - Думает, что в её сопротивлении больше пользы, чем в моей помощи!

- Эх, никогда тебе не быть фельдшером! - ворчал дед: - Не умеешь потерпевшую отвлечь нежным словом, приласкать одной рукой, а другой быстро операцию провести. Я всегда так делал под мостом с семью школьными работницами. А что случилось с моей внучкой? Чего она так страшно воет?

- Судя по громкости, скорее всего копчик сломала! - предлагал я еще раз поверить мне на слово.

- Фу, подумаешь, копчик! - успокаивал дед скорее себя: - Я сто раз себе хвост ломал. Моя старуха лизнет в страдательном месте, и боль как рукой снимает. Давай, действуй без промедления, а я проконтролирую!

- Кто виноват, тот пусть и лижет, - пытался увернуться я, понимая всю бессмысленность своего сопротивления и полную обреченность.

- А кто виноват?

- Наступика!

- Обоснуй! - требовал дед разложить всю логическую цепочку по звеньям.

- Сам напросился! - помогая едва зародившейся идее, чертил я в воздухе прямые линии и рубил их на пунктиры перед его носом: - Облимант пахнет? Пахнет. Жена его пахнет? Нет. Почему? Потому что она не хочет. Логично? Да. А если логично, то почему весь сегмент провонял Облимантом? Вывод простой: ничто другое не хочет не хотеть, вот и пахнет.

- Постой! Ты язык с жопой не путай! - напоминал мне дед о моем неукоснительном долге: - Причем здесь Наступика?

- Хорошо, для особо умных, но упертых намекаю еще раз, - медленно говорил я, в душе моля, чтобы зародыш идеи скорее приобретал хоть какую-то внятную форму: - Облимант - из клана Срани Морозной? Так?

- Да, так.

- А Наступика?

- А Наступика - нет!

- Ты, дед, хочешь сказать, что Наступика - из клана Пердяков?

- Ещё чего не хватало! Нет, конечно!

- Ну вот, если он не здесь и не там, то, значит, он ни то и ни сё, то есть, первый вариант: он загадочное нечто; второй - примитивное ничто. Я склоняюсь ко второму варианту. А ты, дед, со своим гипертрофированным человеколюбием оставляешь, конечно, за ним, бесклановым, право думать и говорить обо мне, представителе клана Пердяков, как о каком-то недоразумении, о свистке смоленом по прозвищу Синоптик, когда такое право имеют только близкие родственники из клана Пердяков.

- Не торопи события, - скорее по привычке поспорить ни о чём и за просто так съесть по кучке дерьма, чем из желания утереть нос сопляку, дед насилу поддерживал беседу: - Наступика еще ничего плохого о тебе не говорил. Он вообще о тебе ничего не говорил.

- А может сказать?

- Не исключено.

- Видишь, дед, если Наступика может, то когда-нибудь он обязательно это сделает. Забыл? Он же махровый еврей. Национальность обязывает его быть виноватым. Ты видел когда-нибудь ни в чем не виноватого еврея? Я - нет. Не припомню.

- А я, когда впервые тебя увидел, тоже подумал, что ты еврей, - сознавался дед и, делая значительную паузу, язвительно добавлял: - Да и теперь с каждым днем укрепляюсь в своем первом впечатлении. Давай, зализывай ушиб жене! Нечего мне мозги кочкать и свою вину на сородичей сваливать!

Я хотел было шире развернуть доказательную базу своей невиновности, и уже открыл рот, но из-за угла дома, охая и держась за бок, приковыляла любимая теща, поглядела угрожающе на деда и спросила у дочери:

- Ты всё воешь и воешь! Что случилось? Опять дед выкобенивается?
На ее правой руке повис мой музыкально одаренный ребенок.

Так что - точно: дед Пердяк кривил душой. Не мог он тогда даже краем уха слышать первый, четко заданный вопрос правнучки: "Купаться?"



                26.



В спину уткнулась кочка с шапкой колючей травы, но она не мешала мне наблюдать, как, покачиваясь, безразмерное небо оплывало застывшее сирое облако, готовое слизнуть с себя с себя малютку и сглотнуть каплю влаги в утробу.
Элевсестр удачно подметил пять лет назад, что небо над Чихачевским прудом очень схоже со Временем.

Оно, с первого взгляда, такое же бездонное и пугающее своей не доступностью и невозможностью познать его, как и остальные тридцать измерений.
Четвертое измерение не имеет ни начала, ни конца; ни физической, ни геометрической формы; ни запаха, ни вкуса, ни света, ни темени, ни какого-то другого раздражителя. Все знают, что Оно есть, но никто не объял Время. Все боятся Его, потому что вынуждены подчиняться Его законам, и никто не смог овладеть Им.

Но, если долго и пристально вглядываться в небо на берегу Чихачевского пруда, то можно легко догадаться о Природе Времени:
Время там не линейно. Оно - всюду, будто вырастает мягким камышом из сверкающей линзы пруда и затягивает прибрежные воды тиной и водорослями.
Плыви, аккуратно разгребая ладошками камышовые заросли, и наслаждайся вечностью, что отражается на глади водоема.

Хочешь, окунаешься в далекое прошлое - когда пруд еще не был искусственным водоемом, но прозрачным и гремучим родниковой водой озером.
Времени особенно нравится красоваться собою и демонстрировать, каким Оно было миллионы лет назад, хотя определение это не верно. У Времени нет лет и возраста нет. Это люди придумали исчисление и наградили Его позорными эпитетами - старое, древнее,... раскромсали Время на века и эры.

А Время всегда цельно, не подвержено изменениям.
Его динамика - в статичности. Его прошлое невозможно без будущего, и одно постоянно вливается в другое. А будущее так переполнено прошлым, что проще Его назвать настоящим продолженным Временем.

Природа Времени проста. Это - вечность, которая всегда при тебе.
Пользуйся Им по своему желанию, раз уж так тебе повезло!


Эх, Элевсестр, Элевсестр!
Для чего мне эти знания? И без них нашлось, чем умножить свои печали. Твое Время прячется в камышовых зарослях, а мое лежит рядом вонючей кучкой и преет под солнцем. Нет ни малейшего желания копаться в Нем или аккуратно разгребать Его потными ладошками.

Вернулся с полей Председатель райисполкома Ковыряй в сопровождении Сиповки и личного водителя, потоптался возле меня, обошел кругом и спросил:

 - Чего лежим без дела на кизяке и воздух нюхаем?

 - Это Синоптик, зять Егора Борисовича, - отчитался за меня Наступика.

 - Вижу, что не хрен собачий, а то бы ласково с ним не разговаривал, - сказал Ковыряй, огляделся, притянул к себе Сиповку и что-то шепнул ей на ухо.

Та угодливо вслушалась, обронив челюсть, переспросила: "Чего, чего теребил? Ага, ага? Какой, какой лось?", набрала воздуха в рот и прыснула смехом в лицо Ковыряю.

Предисполкома извлек из внутреннего кармана пиджака платочек-сопливчик, обмакнул на шее и подбородке брызги смеха Сиповки и обернулся к Егору Борисовичу:

- Не хочу пугать, но медным тазом скоро всех нас накроет, - сказал он, не скрывая брезгливого раздражения: - Поля пожгло - колоситься нечему; свекла сдохла, увяли помидоры.
Одна надежда - на водолаза. Если графские запасы не извлечём из пруда, то закупать урожай в соседней области будет не на что. Под карающим мечом Политбюро и Минсельхоза все ходим. Что скажешь, Егор Борисович?

- Скажу, что ищем, - пробурчал тесть.

- Плохо ищем, без энтузиазма. Нет искры в глазах и ощущения, что руководство колхоза жаждет ухватиться за древко Переходящего Красного Знамени победителей Соц.соревнования и не выпускать его до следующей пятилетки. Если не купим урожай в соседней области и вовремя не сдадим в закрома Родины с перевыполнением плана на 30%, то Райком быстро найдет виновного и осудит по всей строгости советского закона, - напомнил Ковыряй тестю о ведущей роли партии в осуществлении Продовольственной программы.

- Председатель колхоза у нас третий год под двумя статьями ходит. И - ничего. Иногда даже улыбается. Говорит, что настоящего коммуниста не должен волновать Уголовный Кодекс. Всё равно когда-нибудь посадят: если не за невыполнение плана, то за его перевыполнение.

- Ну, раз уж он такой самоуверенный и отчаянный, - предложил Ковыряй, - то пусть напяливает на башку скафандер и сам ищет себе спасения в пруду.
Как думаешь, Егор Борисович, не пожалеем для него скафандер?

- Да я уже шесть раз его откачивал, - вмешался в диалог сельский врач Чума: - Толку от ныряния председателя меньше, чем результат анализов, сданных утопленником.
Здесь вариант единственный. Вы сами о нем знаете не хуже меня.

- Нет! - услышал я категоричный отказ тестя: - Нет, и еще пятнадцать раз нет!

- Но ведь Синоптик уже совал свою головешку в купол и - жив до сих пор. Никакой агонии или пены изо рта у него не наблюдается, - настойчиво потребовал Такоть немедленно принять тестю единственно правильное решение: - А это что значит? Значит, что он - это Он или что-то близкое к Нему.

- Ничего это не значит! - не совсем уверенно встал на мою защиту тесть.

- Значит-значит! - заявил довольный Ковыряй во всеуслышанье и взглядом приказал Сиповке раскрыть пухлую бежевую папку, связанную грязной тесьмой: - У меня есть три копии доноса и восемь анонимок из одного уважаемого органа. Во всех указано точно, что Синоптик имеет прямое отношение к Прудовику. А из показаний племянника Юрия Артемьевича Дакпождеева, - в девичестве Урия Шмульевича Мазка, - полученных в ходе допроса, Элевсестр напрямую указал, что зять Егора Борисовича некоторое время исполнял обязанности Прудовика, иначе - Водяного.

- Какая разухабистая херня! Не порите ерунды! Вы что, в сказки верите?! - возмутился тесть и даже привстал с кнехта: - Мне зять много дороже ваших пьяных выдумок.

- Не говори гоп!, Егор Борисович, пока не перепрыгнешь, - упрекнул решительно настроенный Чума и бросил приводить в чувства водолаза, обернувшись к тестю: - Сегодня он зять, а завтра - не дать, не взять! Оглянуться не успеешь - уже диссидент какой-нибудь, засланый Пентагоном, чтобы всему селу навредить антисоветской агитацией и пропагандой. Такого и утопить не жалко! Нет, Егор Борисович, что ни говори, а зять должен быть обязательно квалифицированным врачом, как я. А чего? Всегда - под рукой. Где надо - помажем, лишнее удалим, не выходя из дома, и на таблетках сэкономим. У тебя уже возраст критический. Пошел ночью воды попить, запнулся о домашние тапочки, упал и сломал шейку бедра. Кто тебе поможет? В любой клинике только пронюхают, что среди твоих родственников нет ни одного медика, сразу бросят помирать в коридоре. У нас медицина чуткая. С полувзгляда может определить потенциального покойника.

- Я тоже не против послать Синоптика куда подальше, - вдруг очнулся Петяня, - если он возьмет немного левее от затона.

- Может быть, проголосуем? - совсем скромно предложил Наоборот.

"Когда же я успел поднасрать всему селу?" - гадал я в это время, ёрзая и расчёсывая спину об острие кочки.

- Голосование считаю крайней мерой! - с места выкрикнул Партизан: - Проголосуем единогласно, а Синоптик окажется обычным городским чмом на иждивении села. Стыдно потом будет ему в глаза глядеть, - пояснил он.

- Чего стыдиться? Проголосуем, приговорим, и Синоптику никуда не деться. Как миленький, будет тем, кем решим. И - не важно, был он им раньше или не был! - подал свой голос Гарлуша с шестого ряда амфитеатра.

- А, ты, вообще, сиди и молчи в тряпочку. Тебя сегодня, вроде как нет. Ты утопленник! - напомнила Коммунистиха.

- Меня и нет. Это моим голосом Васька Сраком высказывает свое мнение.

- Этим местом можно, конечно, при большом желании высказаться, но не все одобрят, - ответил за Коммунистиху её муж.

- Я предлагаю более гуманный способ применить, - поделился своей версией с селом Ковыряй: - Пойти и напрямую честно спросить, пока безопасен и не встал...

- У кого? - тут же в унисон пропело несколько голосов.

- И на кого? - следом поинтересовалась Зубаха.

- Спросить у Синоптика, - затараторил Ковыряй, стремясь скорее озвучить свое предложение: - Занимал ли Он должность И. О. Прудовика? Когда? Зачем? И куда перепрятал народные драгоценности? Надо это сделать молниеносно, пока Он не пришел в себя. Добровольцы есть? Два шага вперед! Чего замолкли?


... нагрянувшую клиническим покоем тишину терзали лишь занудным скрипом кузнечики, да трескучим шорохом стрекозы.
Полуденное солнце отливало переплавленный воздух в искривленные и подрагивающие над прудом линзы.

Не слышно было даже редких всхлипов машин на далекой автостраде.
Млел полдень, готовясь к послеобеденной дрёме...


- Кто предложил, тот пусть и спрашивает, - протяжным подскунячиванием переломил тишину Такоть: - Мы не боимся, но и не решаемся. Всякий вопрос чреват последствиями, а у кого вопрос - тому и пяткой в нос!

- Так вот, значит, вы как: инициативу проявлять отказываетесь; прячетесь за спинами ответственных работников и ждёте, когда вам на блюдечке поднесут? Егор Борисович, хоть ты повлияй! Распустились, понимаешь! Нельзя, понимаешь, расхолаживать своих колхозников! - сорвавшись на фальцет, стал вменять Ковыряй тестю.

Хрустя шейными позвонками, я перекатил голову влево, приоткрыл глаз и обнаружил, что Егор Борисович скуксился.

Мои опасения крепли с каждым мгновением.

В стойком, непробиваемом равнодушии, старательно наработанном тестем долгими годами служения Отечеству в качестве Председателя Сельсовета, вдруг проклюнулось что-то человеческое, по-родственному тёплое, понятное и живое - ноздри, естественно, побелели, на скулах проступила нервозная сыпь, глаза сузились до Ленинского прищура, и общее выражение лица явно выдавало желание его хозяина послать всех и всё на хер. Да так послать, чтобы в едином порыве, как в Коммунизм, без отскока ринулись односельчане во главе с Ковыряем по обозначенному адресу, повизгивая и подпрыгивая на ходу.

- Без сопливых разберемся, - сказал Егор Борисович, вглядываясь в мой приоткрытый глаз.

- Это, ты - мне? - решил удостовериться в правильной адресации Ковыряй.

- Нет! - глубоко подумав и, окончательно разбитый сомнениями, ответил тесть.

- А, кто же тогда сопливый? - настойчиво потребовал Ковыряй.

- Вот и я сейчас думаю - кто? Хотя, минуту назад никого не имел ввиду, говорил беспредметно и на личности не переходил.

- Не переходил и - не надо! Нечего раньше времени гусей травить! - прикрыл собой сына дед Пердяк.

Он подобрался ко мне, осторожно опустил трость и, присев в изголовье, предупредил:

- Никому ничего не говори! Притворись умным и молчи! Может быть, сойдешь за третий сорт.

До второго сорта я уже не дотягивал. Видимо, вытаскивая из скафандра неловко, мужики попортили мой товарный вид.

- Неужели, хуже - некуда? Неужели всё так дерьмово? - пошевелил я едва заметно губами.

Но дед прочитал и повторил шёпотом:

- Я сказал: "Молчи!" Хуже всегда есть - куда. Для дерьма преград нет. Оно любое днище прорвет под своей тяжестью.
Ох, и зол же на тебя наш сельский житель!

Благодари свою жену! Она - главная твоя защитница. Без неё за твои шуточки тебя давно бы втоптали в чернозем и забыли как звать.

- Какие шуточки? Когда я успел? - расстроившись не на шутку, выдохнул со свистом я.

- Тебе на акальмуляторе посчитать или, по-старинке, погонять бухгалтерские косточки по ребрам? - ехидно прошептал дед: - Начнем с Куквана...

Ну, да, с Кукваном промашка вышла. Признаю. Я же предположить не мог, что он мою хохму примет на веру.


                27.


Как-то под утро вышел я из дому во двор по малой нужде. А там, в не ухоженном, заросшем сорняками углу палисадника, Кукван со своим племянником Десантником затаились.

Днем раньше я обратил внимание на то, что просвященные в тонком деле соседи на молочных головках мака, который сами же весной и посеяли, сделали лезвием бритвы продольные надрезы.

Светало.
Две пары глаз в кустах меня заметно напугали, но проверить их на водонепроницаемость я был обязан.

Под напором бьющего прицельной струёй вопроса: "Что, сволочи, маковую соломку собираете?" я из последних потуг ожидал хоть какой-то ответной реакции.

Светало.
Лошадиная дрожь, как результат удачно исполненной миссии, уже пробила меня насквозь, прошлась по всему телу широкой волной и, дернув импульсивно за плечо, с последней каплей терпения тряхнула, затекшую от мертвой хватки руку.

Напрасно я ждал проявлений жизни за кустом.
Куквана с Десантником нисколько не впечатлила моя оригинальная манера вступать в прямой контакт с ночными визитерами.

Раз уж они затаились, то делали это добросовестно, профессионально притворившись, что их там не было, нет и не может быть никогда по определению.

Тогда я сказал в пустоту:

"Есть наркотики и покруче, чем маковая соломка. Например, сушеные шкурки банана или Кузьмичева трава. Но самый мощный растет на болоте и называется голубым лотосом.

Его "приходом" не гнушались пользоваться еще Египетские цари второй династии. Молились на него, как на цветок жизни. Здесь, у Чихачевского пруда, сразу за посадками брахихитона кленолистного и наскальной серкулии с ярко- красными кронами и бутылочными стволами, есть подходящее болото. Если правильно на нем расположиться, то можно схватить неимоверный кайф".
 
Сказал первое, что взбрело в голову и забыл. Зевнул, частично уняв в себе испуг, развернулся и юркнул обратно в дом, чтобы скорее уткнуться носом в шею жены, громко подышать и напомнить ей о том, что я всегда начеку и готов в любую секунду исполнить супружеский долг, пока он не успел превратиться в каприз.

Жена по застоялой привычке собственницы потрогала меня, не размыкаю глаз, и, убедившись в том, что я вернулся весь, ничего важного и востребованного не обронил случайно по пути, спросила:

"Ты куда ходил?"

"Сам не знаю!" - прижался плотнее я холодным животом к её теплой пояснице: "Глаза не мог разлепить. Ходил вслепую".

"Почему так долго?" - на всякий случай потребовала она отчета о моем бесконтрольном отсутствии.

"Дверь долго не мог нащупать. Мотылялся по саду, случайно забрел к Зубахе в койку".

"Укусила?" - уплывая обратно в сон, уже совершенно безразлично поинтересовалась она.

"Звякнула пару раз стальными зубами, но я увернулся и успел по дороге домой пописать в её дежурное ведро".

"Да, я слышала, как грохотало за окнами. Спи, бабник. Завтра потешишь своими докучными сказками", - лениво спотыкаясь языком о зубы, уже из другого пространства и времени сказала она едва слышно так, что я догадался - всем ею старательно взращенным в себе жирам, белкам и углеводам до меня давно нет никого дела.
 Я снова был одинок и беззащитен.

В соседней комнате сотрясал храпом Вселенную тесть.


                28.



Дед Пердяк, сидя у меня в изголовье, доставал меня целенаправленно и размеренно. Он прошептал:

- Твой язык - самый заразный человеческий орган. Чтобы не распространять заразу, нужно крепко держать язык за зубами.
 А то - ой, беда, ой, беда!
 Тебе-то что! Намял во рту всяких буквов, сплюнул их в кусты вместе с последней каплей - в трусы, а Кукван второй сезон безвылазно сидит в позе Лотоса на болотной кочке и сосёт контактным местом из недр газовые пузыри. Говорит, надо - чтобы какой-то будомудобздыньской силой наполниться.
 И так там будет сидеть до победного посинения.

- Хватит меня виноватить, дед! Я же признал свою ошибку! А повинную голову меч не сечет, - нашелся я, чем отшептаться перед Пердяком.

- И где ее нащупать, эту самую голову? В каком месте она у тебя растет? Молчи уж, не выдавай себя, - приложил дед кривой палец к губам: - А то припомнят, как ты, доброволец хренов, колхозное стадо на клеверное поле загнал. Потом неделю коровы пузами черкали землю.

- Не загонял я ваших коров. Наоборот, предоставил им полную свободу выбора, символически намекнул на то, что скоро станет с каждым из вас без хорошего пастыря. Поэтому можешь перестать корчить мне рожицы и загибать пальцы.

- Что же ты не умный-то такой? - зло про свистел шепотом дед: - Я показываю тебе глазами на свои шнурки, а ты заладил одно и то же - не был, не принимал, не виноват. Или читать с похмелья разучился? - и ткнул мне под нос свою ногу с зашнурованным ботинком.

- Ой, прошу экскузьмы! Забыл, отвлёкся!

И - правда! Как же я мог забыть?!

Дед два лета подряд обучал меня мудреному шнуровому чтению, позаимствованному им из Кипу.

Кипу - мнемоническое приспособление древних перуанцев или инков, заменившее им письменность и состоявшее из разноцветных шнурков, переплетавшихся особенным образом и снабженных узлами. Разные цвета имели особое значение: желтый - золото, красный - ярость, воинственность и т.д.

Порядок нитей определял численность населения, оружия, продовольственных товаров. Счет у инков велся на основе десятичной системы.

По шнуркам можно было прочитать не только сложные сравнительные записи или хронику событий, но и высокого штиля поэтическое произведение, затянутое мелкими узелками музыкальных нот.

Я пытался исполнить одну такую древнеперуанскую оперу, строго соблюдая размер и пропевая каждую нотку, но из меня почему-то изрыгалось то July Morning (Uriah Heep) в грузинской версии вокально-инструментального ансамбля "Иверия", то Mr. A. Jones (Juicy Lucy), а то и знаменитая кода из A Day in The Life (The Beatles).

Дед на правах сельского жреца, бывшего председателя сельсовета и генерального кипукамайю поставил себе и героически преодолел сложнейшую задачу.
 
Он усовершенствовал шнуровое письмо, добавив к основному семицветью еще пять цветов; из узлов, бантов и петель накрутил на серых, черных и коричневых нитях 112 слогов и четыре трифтонга, а на бежевых и белых пять легко запоминающихся дифтонгов и 108 слогов.

Я был прилежным учеником у деда, наивно полагая, что никто больше кроме меня и деда не владеет тайнописью.

В одном из последних домашних заданий, закрепляя пройденный материал, я связал из четырех цветных клубков пряжи и трех бельевых веревок солидную поэму, которую посвятил жене. В хвосте поэмы, скрученной в шестицветный канат, я завязал три восторженных бантика и петельку с выпуском на двенадцать тактов, чтобы затем амфибрахием наглядно в три узла затянуть трёхстопный ямб.

Поэму я развесил аксельбантом на заборе, граничащим со двором Петяни, и позвал жену полюбоваться изящной и яркой, как деревенский лоскутный половичок, веревкой, сплетённой мною в часы творческого безделья.

Жена вышла во двор с тазиком постиранного детского белья, обутая в дырявые галоши на шерстяной носок, - в общем, не соответствуя торжественному моменту, - для приличия и под гнетом воспитанности внимательно оглядела веревку, даже пощупала из жалости к гениальному произведению два узелка с бантиком и вдруг ошарашила меня, объявив:

- Мотивчик мне понравился, а текст - не знаю, как сказать, чтобы не обидеть - слабенький, горбатенький и на любителя, хотя гамма чувств выплеснута бойко. Но, всё равно, на твоем месте я бы всё пере вязала и затянула иначе. Особенно, вступление. Много лишнего наплел.

- Например? - обиделся я на то, что жена свободно владела шнуровой письменностью. Черт знает, какие еще способности и знания она скрывала от меня.

- Далеко за примером ходить не надо. Вот! - она поставила тазик на землю, погладила веревку, молча подыскивая синонимический ряд некоторым моим сильно поэтизированным строкам, но быстро сдавшись, решилась на отчаянный шаг и дословно прочла вслух:

- ****ец! - как я люблю свою жену!
Наступит ночь - причёску ей помну,
Натру собой соски ей на ночь глядя
Пускай в селе завидуют все ****и!..

Ты не обижайся, но даже в первой строфе у тебя целый рой орфографических и стилистических ошибок, - добила окончательно она мои старания.

Про знаки препинания жена ничего не сказала. Хотя, я и без нее знал, что в шнуровой поэзии пунктуация свободна от всех условностей.



Коричневый шнурок на ботинке деда Пердяка был завязан таким рисунком: планка, крестик, планка, планка, крестик, полуузел, двойной бантик, петелька и на концах шнурка - по паре крохотных, величиной с вишневую косточку, узелков.

Ровесник 20-го века, видимо, щедро намусолив свои кривые пальцы, накрутил такие выразительные узлики, что прочти их составители толкового словаря неологизмов, окказионализмов, городского жаргона и арго, сразу бы все впали в глубокое уныние, догадавшись, что их Талмуд под редакцией Б. И. Осипова выпущен в свет специально для детей старшей ясельной группы.

Не зацикливаясь на личностных характеристиках, отпущенных дедом в мой адрес в виде россыпи коричневых узелков, напоминавших лосиные какашки, я задержал взгляд на планке, крестике и петельке, представлявших возвратные глаголы и местоимения.

- Обкакался я, потому что сунулся сам своей башкой в скафандр? - попросил я деда уточнить кому направлено это яркое послание и показать второй ботинок, чтобы полностью прочесть послание и убедиться лишний раз в том, что всё было подстроено заранее специально для меня - и утопленник Гарлуша, и водолаз, и Зубаха, и даже Васька Сраком. Всё и все.

Я открыл было рот, чтобы высказать деду свои догадки, закипевшие обидой, но прервала меня Сиповка.

- Пожалуйста, сделайте звук погромче, а то слов совсем не разобрать, слышно одно шипение и свист, как в коротковолновом приемнике "Спидола", когда вещает радиостанция "Голос Америки", - потребовала она по старой привычке, которую Стповка приобрела еще в те времена, когда возглавляла идеологический сектор Райкома партии.

Тогда, в беспощадной борьбе с религиозными предрассудками Сиповка отличилась особенно, придумав и опробовав в подшефном коровнике тактику "мягкого экструдирования чувств верующих" доярок.

Захотела, предположим, несознательная доярка помолиться без отрыва от производства о том, чтобы надои молока выросли вдвое или муж бросил пить в будние и предпраздничные дни - пожалуйста! Все условия для этого были созданы. Молись, верующая доярка, сколько хочешь, но строго по тексту, составленному руководителем идеологического отдела, одобренному Первым секретарем Райкома и вывешанному на левой створке ворот загона:

"Товарищ Генеральный Секретарь! - обнадеживающе начиналась молитва: - Прости меня грешную!
По милости Твоей - и наказание Твоё, по наказанию Твоему - милость Твоя.
Тов. Ген. Сек! Научи меня, доярку несмышленую, слову праведному, не ядовитому! Которое не было бы обидно Твоему слуху.
Я, рабыня Твоя, люблю Тебя дочерней любовью и предана Тебе всей своей жизнью во веки веков!
Жажду быть желанной Тобой и исполнять всякую Твою волю. Воля Твоя чище и яснее любого закона, ибо Ты и есть Закон!
Я не одинока, если Ты, Товарищ Генеральный Секретарь, рядом. Не отвергай любви рабы Твоей, прости за всё и разреши восхвалять имя Твое в веках, пока есть живое слово, пока чувствую присутствие Твое в каждом вздохе, в каждом движении!
Прости меня, Товарищ Генеральный Секретарь, дай мне молока на каждый день и избавь мужа от вредных привычек! А я положу все силы, чтобы выполнить план по надоям на 130-146 %!
С Коммунистическим приветом, аминь!"

У Сиповки значился когда-то в наличие муж, которого она извела так быстро, что тот не успел понять, почему в солнечный летний день, насыщенный запахом скошенной травы, он накинул себе на шею веревку и сделал Тып-Шар - отомстил трехлетнему браку и жене, повесившись на входных дверях пятистенной избы.
Он оставил в нагрудном кармане постиранной сорочки записку:

"В моей смерти прошу никого не винить. Добилась, сука? Радуйся!"

Сиповка утверждала, что мужик её надышался воздухом свободы, и мозги его сильно заклинило, поэтому, впредь она будет аккуратнее в выборе мужей младше её на пять-семь лет.

Но напуганная народной мудростью, что каждый последующий муж хуже прежнего, каким бы прежний конченым подлецом не был, Сиповка предпочла по любви замуж больше никогда не выходить.

"Хватит! Натерпелась! С этой вонючей любовью можно так низко пасть в глазах общественности, - оправдывала она свою неприязнь к мужской половине человечества в масштабе района и даже области, - что останется там только ноги раздвигать и ловить рухнувших в бездну кобелей".

- Лишь бы прицел у неё не был сбит. А замуж ей нечего ходить-таскаться. У неё на роду написано: "Жить одинокой и замаливать ударным трудом грехи своего деда", - походя дал дед Пердяк оценку Сиповке как-то раз. Помнится, тогда мы ехали за Вшивую гать, в заброшенные сливовые сады.

- Сиповка не одинока. Я слышал, что у нее есть сын, - из выработанной привычки перечить старшему поколению, напомнил я язвительно деду.

- Да, еще одно наказание Господне, - согласился дед, игнорируя мой насмешливый тон: - Дитятя великовозрастный. Худой мешок. Нигде не работает. Жрет столько, что забитого под завязку холодильника на ночь не хватает. Правда, напивается по графику - всего раз в три дня. Но, гаденыш, притаился и ждет, когда Сиповка скончается. Для него это хоть какое-то событие. Впрочем, всё ваше поколение не лучше себя ведет. Я же сказал, Сиповка расплачивается за деда.

- И кто у Сиповки был дед?

- Был.., - ответил неохотно дед, - звали его Писовлас, то есть Писец Советской Власти. Ох, и навел он здесь шуму. Умным и суровым всем казался, а на самом деле был трусливым дураком. Может, слышал о нем что-нибудь? Сейчас ведь запрещено о нем что-либо знать.

- Слышал, дед. Ты сам мне раньше о нем и рассказывал.

- Ну, в таком случае, крути руль вправо, - кривым пальцем дед показал на дорогу.
Там, на крутом повороте, из золотого поля, обремененного тремя рогозами с пурпурными початками вторгся наполовину в лазоревое пространство дикий кабан, оголив звериной ухмылкой золоченый клык; вспугнул серебряную утку, поднял её на крыло и замер гербовым символом с поднятым копытом.

Как не раз уже случалось в мою бытность Прудником при столкновении с царствующей особью местной фауны, я в очередной раз был пробит насквозь кабаньим, сканирующим взглядом.

Я будто натянул на себя его личину и его кровавыми глазами оглядел с пригорка село. Все 275 домов. И остался недовольным их жителями. Что с ними стало?
Мне привиделся мелкий, ленивый народец, добровольно опустившийся, и совершенно утративший гордость в показушных битвах за урожай.
 
А ведь совсем недавно был этот народец хитрым и гордым. Или только казалось?
 
Вдруг отчетливо всплыла картинка огромного села в две тысячи душ, как
24 февраля 1921 года, когда в село, которое считалось райцентром и уже успело прибавиться, точно лицо пролысиной, пятью деревнями - Опёновка, Похмеловка, Косорыловка, Вшивая гать и Чёрный овраг - в село, которое цыгане обходили стороной, боясь сглаза, русалок, ляд и прочей нечисти, безбоязненно вошел отряд Колесникова в 1500 хорошо вооруженных бойцов с 9-тью пулеметами, где их ждал уже Волчье-Карачановский полк, чтобы, объединившись, 28 февраля стать Первой Армией Антонова под командованием Ваньки Колесникова по прозвищу Писовлас, иначе - Писец Советской Власти или Совдепии.

Именно тогда все селяне, как один Писовлас, готовы были организованно попить вдосталь хлебного вина и пострелять на досуге своих и пришлых краснопузников.

В расстрельных списках врагов Шмуль Мандат и дед Пердяк не значились, хотя за два года до бунта успели экспроприировать и надежно спрятать все ценные вещи из графской усадьбы.

Только за это оба заслужили не по одной пуле во лбу, намазанном зеленкой.

Пока село под предводительством Писовласа организованно гуляло, слегка постреливая в сторону Советской Власти, Шмуль Мандат метался как вольный ветер между явочной лежанкой у Чихачевского пруда и Борисоглебском, откуда он набивал километры телетайпной ленты своему молочному родственнику, товарищу Льву Давыдовичу Бронштейну по прозвищу Троцкий, с предупреждением о начале крестьянского восстания в соседней губернии.

В Москве никто в те дни серьезно не задумывался о новой, совершенно неожиданной угрозе.

Кремлевский мечтатель сурово хворал разжижением мозгов, кривлялся и корчил рожицы через окно детям, согнанным потешить Вождя Мировой Революции, иначе, в здравом уме и при памяти он тут же отреагировал бы на телефонограммы Мандата - дал команду уничтожить всех, без исключения, заодно сжечь на хрен сотню деревень в назидание подрастающему поколению, а тех, кто не захотел добровольно сгореть в своих домах - загнать в церкви и спалить наверняка!

Другие Красные Вожди, включая товарища Троцкого, - кто в Кремле, кто в гостинице "Метрополь", - только перевели дух, начали распаковывать чемоданы и отходить от мысли о бегстве в Швейцарию с эшелоном драгоценностей, экспроприированных у буржуев и изъятых из Гохрана.

Так что, своего, награбленного добра девать было некуда, а тут еще какой-то Шмуль Мазок сулил несметные сокровища за подавление мифического крестьянского бунта.
Какие крестьяне? Откуда? Они же все должны были сдохнуть с голодухи еще два года назад?

"Чтобы подавить на корню крестьянское возмущение, немедленно ужесточить продразверстку! Патронов не жалеть! Колесникова-Писовласа расстрелять публично! Остальных - по желанию! Без суда и следствия для экономии времени", - отвечали нехотя Мандату самоуверенные Красные Вожди.

Шмуль сильно потел от вялых отписок из столицы, бился головой о печь-буржуйку и матерным словом делился со Львом Давыдовичем дурными предчувствиями.
 
В отличие от Мандата, дед Пердяк уже был прочно привязан к месту жительства молодой женой и вечно лысой, изъеденной вшами сестрой. Активно заниматься подпольной работой ему было строго запрещено. Однако, на случай возврата Советской Власти и для отчетности перед Красной Армией, родственники позволили Борьке слегка повязать несколько ленточек на ветках плакучей ивы у пруда.
 
Дед Пердяк и Мандат в 21-ом только начали осваивать шнуровое письмо и многие словоформы повязывали или читали не совсем правильно. Особенно тяжело давались числительные.
 Несколько раз к деду заглядывали антоновцы с искренним желанием помочь ему правильно передать Мандату петельками количество сабель, винтовок и пулеметов в Первой Армии Антонова. А то Пердяк постоянно путал числительное сто с тысячью, а единицу с числом 96.

"Отстряньте от меня! - возмущенно отмахивался Борька от пьяного сброда Первой Крестьянской армии Антонова: - Как умею, так и вяжу шифровки Мандату, а Шмуль как надо, так и передает их в Кремль!"

Но в шнуровом письме была одна тонкость:
Чтобы правильно связать или прочесть шифровку из узлов, петелек и бантиков, надо было возлечь пузом на явочную лежанку, закрепив в горизонтальном положении все тело на высоте 30-40 см. от земли.
 
Вязать на тонких ветвях плакучей ивы шифровки представлялось делом не простым, требующим ловкости и сноровки. Эта тема неоднократно обсуждалась в штабе армии Ваньки Колесникова, который долго не решался, но под давлением двух замов и хозяйки постоя Агафьи Капустовой, откомандировал в качестве помощницы и надзорного органа свою жену Писовласку.

По габаритам и заданным параметрам она идеально подходила для выполнения сложного агентурного задания.
Особенно грамотно получалась вязка шифровок, когда Писовласка, соблюдая инструкции, задирала ноги строго под углом в 45 градусов и, прогибая спину огромным бюстом, как бы выталкивала хилое тело шифровальщика к горизонту очередной строчки шнурового письма,приобретшего вид обычной разноцветной веревки с узлами, если разглядывать её из положения сидя, стоя или раком.

Мандат в любой момент готов был подтвердить, что благодаря физической формуле, где плотность, помноженная на выталкивающую силу и деленная на сопротивление, и вопреки сомнениям Колесникова, Борькины шифровки читались на Писовласке значительно быстрее и лучше, чем на ком-то другом.

Тогда же, по дороге во Вшивую гадь, а, может быть позже или раньше я тактично спросил у деда Пердяка:

- Не числилась ли походная жена Колесникова одной из семи школьных работниц, вечно поджидавших его под мостом?

- Нет, - твердо ответил дед, - Писовласка вне списка. Время было суровое. Революция требовала от своих детей полной отдачи сил. Ослушаться никто не смел.

- Значит, вполне вероятно, что Сиповка - твоя внучка и моя родственница?

- Я же говорю, время было суровое, - повторил дед, - тогда, как в последний день Помпеи, все крестьяне перееблись друг с другом, не взирая на пол и возраст. Тот же Ванька Писовлас, ни одной девицы в селе не попортил, но пятерых детей успел настругать. Все же знали, особенно антоновцы, что его армия и крестьянский бунт - дело несерьезное. Ждали, что вот-вот какой-нибудь жид придет с Красной Армией и всех распихает обратно по домам.

- И дождались. Пришел Тухачевский и отравил всех газом, - намекнул я деду, что немного знаком с историей края.

- Каким еще газом? Ванька со своей братвой через неделю двинулся в сторону Кирсанова, так и не дождавшись ответа из Москвы. Там их уже травили. Вернулись из армии только семеро. Во Вшивой гади и жили пока не померли в Отечественную. Еще троих Мандат пристрелил за то, что в Чихачевский пруд свои носы сунули.

- А ты дважды расстрелял Мандата по-дружбе, - напомнил я деду: - Первый раз, как рассказывал Дядя Балдей, за то, что Шмуль от Антонова ходил на переговоры с Тухачевским.

- Цыц, писака вшивый! - осадил меня дед: - Это другая история. Она тебя не касается. Лучше думай о том, как тебе повезло, что родился под знаком Кабана в хрущёвский период. До Коммунизма - рукой подать. Жри себе сосиски с белым хлебом и в ус не дуй!

Остановка по требованию случилась возле ржавых зарослей сирени. Деду мешал думать мочевой пузырь, ложно сигнализируя ему прямо в голову о своих переполненных чувствах.

Мы выбрались из желтушного "Москвича", каждый сознавая, что простая и естественная процедура затянется минут на пятнадцать, пока дед не выдавит по капле из себя раба полностью.

Далеко за козой, пришвартованной пеньковой веревкой к околышу, лоснилась и трепетала в прицеле не прищуренного глаза туманная нива, которую со степенной важностью зажевывал у пунктирной линии горизонта ненасытный овраг.

Никто и ничто вокруг, кроме меня, козы и деда, не пыталось нарушить природный баланс.

Гармонию и вечность можно было сосать не отрываясь от производства отходов жизнедеятельности.

В образовавшиеся пустоты разом хлынули на молекулярном уровне тоска и усталость, точно после оргазма, и желание навредить своему здоровью крепкой папиросой.

Треща перьями, низко над головой пробаражировал волну пряного воздуха замученный любопытством огромный ворон, затем, развернувшись на "пятке", он решил показать мастер-класс, но не справившись с "бочкой", рухнул в копну тонких ветвей сирени.

Дед, я и коза внимательно отследили траекторию его позорного падения.

Притихнув, ворон быстро провел работу над ошибками, гортанно ругнулся не по-нашему, отряхнулся и, гремя листвой, предпринял неуклюжую попытку выбраться наружу.

- Пижон, - удовлетворенно обратился к ворону дед, - довыпендривался! Злишься, что сегодня остался без яйца?

- Какого? Левого или правого? - полюбопытствовал я.

- Ой, когда же ты умнеть начнешь? Ждать замучился, - с сожалением швырнул в мой адрес дед, но тут же, как для самого догадливого, пояснил: - Без куриного яйца! Он из нашего курятника яйца таскает! Пойди, скорее башку ему отвинти, пока не очухался!

- Почему я?

- Ой, простите! А кто? Видишь, у меня руки заняты - в жесткой сцепке с жизненно важным органом? Я нахожусь в травмоопасном положении.


Совсем сдал дед. А ведь еще недавно струя под мощным напором била из него тугим веером и сшибала с прибитой, точно стихийным бедствием, травы кузнечиков, стрекоз и бабочек.

И сам он, помнится, стоял на позиции величаво и гордо, с высоко поднятой головой, грациозно поддерживая то, что и поддержки не требовало, потому что вместе с ним прошло испытания двумя мировыми войнами, революциями, продразверсткой, электрификацией, коллективизацией, индустриализацией... и осталось с дедом преданным выбранному однажды и навсегда верному курсу ВКП(б).

Но даже из уважения к их былым, совместным заслугам, палачом ворона становиться мне было лень.

- Может, как положено, сперва исполним его последнее желание? - попытался я оттянуть минуту казни.

- Знаю я его последнее желание, - остался непреклонным дед: - Опять запросит самогону. Этот лазутчик у меня из погреба уже три бутылки стащил. Считай, за два месяца полтора литра отхлебнул. Никакая птица не выживет, а этому хоть бы хрен!

Ворон, услышав знакомые слова, вытянул шею, повернул клюв в профиль, повращал фиолетовым глазом и вдруг голосом Шмуля Мандата членораздельно проскрежетал:

- Сам такой! Хр-рен, накинь стопар-рик! - и добил просьбу, протяжно спев: - Четве-ерртые су-утки пыла-ают стани-ицы...

- Вот, убедился? За последнее желание Родину продаст и не поперхнется.

- Повадки, как у Шмуля Мандата, - решил я подыграть деду: - Этот ворон, наверное, ашкенази или сефард из Ливанского Сепарваима. Легко владеет идиш и фарси. А, может, он марран ( с древнееврейского "марран" - свинья), обращенный в христианство, или обрезанный хищник из княжеского рода хазар? Никто же сейчас не знает, как выглядели хазары. Скорее всего, они так и выглядели.

- Да что ты можешь знать про обрезанных воронов?- возмутился дед, но стойку не поменял, лишь крепче зафиксировал жесткую сцепку.

 - Кое-что знаю: почерпнул из словаря Граната и Генриха Гирша. Вороны - огромная живая сила, скитающаяся по миру и творящая драму в жизни человечества.

А, еще: геном высокомерия, не позволявший относиться к цивилизации дикарей иначе, чем со снисходительным презрением, сыграли с воронами дурную шутку! - покрасовался своими знаниями я перед дедом Пердяком:

- Кстати, у нас, в Прикамье, старых воронов называют коганами или каханами, что с древнееврейского значит "священник", - забросил я деду пятачок, вспомнив, как Элевсестр мне однажды рассказал, что его дед Шмуль Мазок по прозвищу Мандат был евреем не простым, но кастовым. Мать Мандата, прабабка Элевсестра, носила фамилию Коганович.

Эта фамилия тянется ко времени Вавилонского пленения евреев, когда, после их изоляции от северных племен Бней-Исраэля, священнослужение перешло к роду Садока, и евреи, сами того не подозревая, произвели революционный переворот в своей религиозной практике. Они построили Синагогу, где в отличие от храма, не обязательно было совершать жертвоприношение в виде сожжения животных, и даже службу не всегда полагалось вести священнику.

И, вообще, семидесятилетие Вавилонского пленения было для евреев самым благостным временем, если не считать годы пленения Советской Властью тысячелетия спустя.
В Вавилоне евреям построили дома и отвели участки плодородной земли с фруктовыми садами и виноградниками. Им разрешили оставить при себе золото и драгоценности, которые они вывезли из Иерусалима. Вавилоняне испытывали перед евреями благоговейный трепет. Но евреи, как всегда, этого не оценили.

Старческий синдром недержания газов не позволял деду Пердяку долго говорить в повелительном наклонении. Приходилось ему часто вставлять в свою мерно текущую речь междометие "Ой!"

- Но Шмуль Мандат, ой, простите, - явление иного порядка. Агрессивный жид, ой, ой, ой, простите, получил Власть от родственников из большевистской Москвы, - стараясь сильно не волноваться поделился со мной воспоминаниями дед: - Конечно, он не носил тефилинну на руке или на лбу коробочку со свитком благодарения, но Мезузу - футляр, прикрепленный к внешнему косяку с надписью "И возлюби Господа Бога..." - я видел собственными глазами.

В первый же месяц 1918 года Мандат начал строить в деревне коммуну по образу и подобию еврейской общины, объявив себя эксилархом с полномочиями Верховного комиссара, Наси (князем) и Вторым анонимным пророком Совдепии. Назначил Якова Свердлова своим шамашем - помощником - и Рош ха - кнессету.

К двадцатому году он уже стал Мекубалимом - вождем и учителем районного значения, построив 25 коммун-гетто (литейня), где выплавил 40 шулле (школ) и переплавил десяток христианских синагог в овощехранилища. Ему до полной победы коммунизма, как считал Шмуль, сделать оставалось совсем немного - все мужское население обрезать поголовно, а у девиц выстричь звезду Давида на лобке с портретами всех его родственников, Красных Вождей, совершивших Октябрьскую Социальную Революцию.

Нет! Ой, простите! Я просто обязан был расстрелять друга. Если не я, то Мандата расстреляли бы не по-нарошку.
 
- А мне известно, что евреи никогда не были агрессивными рыцарями, но были незаменимыми оруженосцами и снабженцами для воинствующих простофиль. И расстреливать обслуживающий персонал - это гадко, пошло и, значит признать собственную слабость и беспомощность, - упрекнул я деда.

В это время ворон выкарабкался из гущи сирени. На его груди красовались магические знаки Урим и Тулиим - свет и совершенство.

- Ой, простите, допререкались! - шумно оповестил дед: - Теперь придется налить стопарик. Иначе этот гад не отстанет.

- Тебе бы укропу зажевать, дед. Мой терпёж уже на исходе. Зажуешь и опять станешь лихим укропцем. Вот тогда и попререкаемся с удовольствием.

- Укропец? Да ты, парень, еще и хохлов недолюбливаешь? - удивился и дернулся от догадки дед: - Они-то чем тебя допекли?


Вот, именно тогда и там, в поле, лоснящимся от чернозема, возле диких кустов сирени, под вопросительным взглядом привязанной к околышу козы и негодующих криков старого, огромного ворона, я вспомнил всё!
До того, разумеется, вспенивались в памяти отдельные эпизоды красочными картинками, проплывали в негативной раскадровке милые и не очень рожи, но склеиться воедино, чтобы подсказать и помочь очнуться от затянувшегося на годы сна, они не могли.

Неожиданно Время потеряло линейность и кусками торчало отовсюду, точно противотанковые ежи.

Всё, что со мной случилось, представилось мне будущим и, наоборот, чему предстояло произойти, уже давно случилось и забылось, как дурной сон.

- Прежняя жена была хохлушкой, - неуверенно и неохотно признался я.

- Ну и что? Со всяким может случиться, - спокойно отреагировал дед: - Вон, у Балдея жена, вообще, была коренной ленинградкой. И - ничего! Жив до сих пор, - оторвал он руку от пениса и провел ребром ладони по горлу, указав точнее, до какого места жив Дядя Балдей: - Правда, выше остальное пострадало, даже мозг был задет, но по касательной, лишь по касательной.

- Самая страшная зараза - это женская стервозность.

- Да, - впервые согласился дед, - но возбудителем заразы всегда был мужик. И - при чём здесь хохлы?

- У хохлушек это проявляется особо остро. Бывшая жена с чувством исполненного долга накатала донос на меня в КГБ на десяти страницах. Да и, вообще, евреев не любят все и не понятно за что, скорее - по привычке, а вот хохлов люто ненавидят только хохлы, прижившиеся вне Украины. Остальные их просто терпят из последних сил вместе с их кастовым величием, точно запах в запущенном клозете. С каким животным наслаждением хохлы-приспособленцы из РСФСР изводят родственников в Украине!
 Заодно, до кучи, не чураются отомстить и прочим, по их мнению, недочеловекам. Все доносы на меня написали хохлы, которых я знать не знал, о существовании других не подозревал, а большинство в глаза никогда не видел.
 За что, спрашивается? Чем не угодил тому же Чебасику по фамилии Бурко? Мордой не вышел? В комендатуре войсковой части военных строителей, где я подрабатывал корреспондентом малотиражной газеты, трое бдительных офицеров по фамилиям Череп, Скелет и Могила наклепали целую поэму обо мне, вражеском лазутчике, вскормленным антисоветской агитацией и пропагандой, а майор Меженский на карте города обозначил семнадцатью кружками двадцать три притона из которых я изредка выбирался на работу, чтобы заразить и разложить их дружный и сплоченный коллектив военных строителей...

- Просто так доносы не пишут, даже хохлы. Значит, было за что, - съязвил дед: - Сам-то ты не расстаешься с блокнотом. Все время в него что-то заносишь. Донос на меня готовишь?

- Это - другое, дед. Совершенно другое, - не зная, как проще объяснить, я вдруг запел: - Начертал я целый город
Двадцать улиц, сто домов
Зимний город, снежный холод
Расстоянием в семь листов
Здесь есть всё, что вам угодно
От конфет и до ракет
Сытно, празднично и модно
Но друзей пока что нет
Я здесь дворник и инспектор
И пожарный и директор
Есть ли в городе проблемы
Или их в помине нет
Я спешу на эти темы
Сочинить смешной сюжет
И никто бы так не смог
Я - Творец, Создатель, Бог...

Ну, как-то так.
Мне нравится быть Господом Богом. По крайней мере, моя деятельность мало чем отличается от творчества Создателя.

Он придумал человечество, и я насочинял персонажей, которые живут по моему велению и пытаются увернуться от законов, подаренных им мною.
Я готов поспорить с кем угодно, что в созданной мною проекции гораздо меньше иллюзорности, чем в Придуманном Им Мире.Таким Макаром я удовлетворяю свои амбиции Всевластного и Всемогущего Творца: захочу, и одним росчерком пера изничтожу всё село, вживив зубы в одно пикантное место Мурмулетки, чтобы вы дальше не гадали, что значит: "Не было и не будет, а если будет, то весь мир погубит". И не стану искать оправданий на претензии типа: "Почему нарушаю законы Природы?"
Да потому, что я и есть Природа, пусть и неизвестная для всех любознательных персонажей, живущих по моей прихоти.
Я же Бог! Я всех вас написал и тут же стер ластиком.
И что вы со мной сделаете, какой молитвой ублажите меня, люди!, человеки!, персонажи!, если мне ваши рожи чем-то не понравились?


Мы вернулись в машину. Дед долго молчал, нервно постукивая тростью о половичок, потом не выдержал и поделился сомнениями:

- Всё же я не вижу разницы между твоими доносами и доносами на тебя.
Вновь пускаться в объяснения мне не хотелось. Я любовался в зеркале заднего вида клубами черной пыли, догонявшими автомобиль.

Подозрительно громко гудели колеса.

Я совсем недавно сел впервые за руль - здесь же, в селе, успел дважды загнать оранжевый "Москвич" в кювет, трижды проколоть баллоны, однажды в глубокой траншее оторвать рессору, поставить на крышу рабочую "Чахотку", за что услышать от тестя приговор: "Эх, никогда тебе не научиться водить, даже трехколесный велосипед!", и поэтому своей сверхзадачей считал, садясь за руль, во что бы то ни стало живым доехать до пункта назначения.

Кроме деда, всем близким и дорогим сердцу родственникам, Егор Борисович строго-настрого запретил садиться пассажирами ко мне.

А дед, видимо, своё отжил, и напугать видом камикадзе в полный рост было его очень трудно, как бы я не старался.

- Ты чего обливаешься пОтом, точно диабетик? Язык заправь в рот, а то весь руль облизал и панель залил слюной. Выпрямись, хватит стучаться головой о ветровое стекло! - давал он обычно четкие и правильные указания в дороге: - Не пялься на рычаг переключения скоростей! Иногда поглядывай на дорогу, вдруг её уже нет!

- Куда она денется, если у нас бескрайние поля - это и есть дорога? - огрызался я и смахивал пот с лица.

- Ну, тогда - колея, - поправлял себя дед.

Колея - да! Колея - это серьезно!

Но однажды я умудрился выскользнуть и умчаться в свекольное поле из такой колеи, что Толька Карасёк, не поверив своим глазам и трижды неудачно попытавшись повторить мой трюк, ушел в недельный запой с диагнозом депрессивный психоз и вышел из запоя лишь тогда, когда я застрял в канаве, возле третьего зернохранилища.

- А я уже, вопреки здравому смыслу, начал свыкаться с постулатом, что новичку всегда везёт, - счастливо заявил заслуженный механизатор.

- Всегда везёт только Тольке! - тут же огреб он от деда: - Доставай и цепляй трос к своему трактору! Мы сегодня - в новых сатиновых трусах, нам пачкаться нельзя.


Спидометр отмерил расстояние от дома в девять с половиной километров. Мы въехали на пригорок, обогнули слева кладбище, проехали еще пару километров под тяжкие вздохи деда о своей Семахе и семи школьных работницах, поджидавших его под мостом, и уткнулись в свинокомплекс из трех сараев, собачьей будки, трухлявого загона и избы, повисшей в мертвой хватке на печной трубе.

Ворон уже поджидал нас, растелешившись на косом штакетнике и выбивая бронированным клювом черную пыль из гузки.

- Дали кругаля, - упрекнул я деда, мотнув головой в сторону нашего дома, - тут, по прямой, через овраг и по мосткам - не больше километра.

- Тебе-то какая забота? Не на себе везешь, - отчитал меня недовольный дед.

Ворон оторвал голову от своей задницы, повертел гневным оком и сказал:

- Да! Какого хера?

На фоне потрепанного лоскутного одеяла, героически накрывшего амбразуру дверного проема, образовалась из пыли и света не менее лоскутная Мокоша, предусмотрительно приставив козырьком ладонь к бровям.

- Ты, Боря, капни молодому человеку ладана под язык. У него черти во рту камерным пением занимаются, - посоветовала она деду и также вдруг растворилась в столбе пыли.

Мы вошли в дом, с трудом пробившись в сенях сквозь зажелированную толщу запахов гнилого картофеля, мочевины и печёночной отрыжки, отпущенной больной панкреатитом и пародонтозом.

Дед отдышался, хлопнул себя по-лбу, признался, что оставил в машине туесок, развернулся и ушел, а Мокоша, еще пристальнее вглядевшись в меня, почетного гостя, вдруг спросила:

- Я тебя знаю?

- Не знаю, знаешь ли ты меня, но знаю, что знать-не знаю и знать не желаю о том, что знаешь ты меня или не знаешь, - чеканя каждый слог, показал я зубы Мокоше в своей вымученной этикетом улыбке.

- О, как взбутетенился! - обрадовалась приветствию Мокоша: - Очень ты похож на одного молодого человека, который когда-то давно сменил Элевсестра. Или не похож? Или сам и есть тот молодой человек? Темно тогда было, хорошенько я не разглядела. А потом ты шемером обратился в Прудовика. Или это не ты обратился? Немедленно признайся, а я никому не скажу, даже деду.

- Вечно меня с кем-то путают. Нет. Я обыкновенный винтоголовый парень, крещеный вашей "кособрылкой", - предложил я Мокоше на рассмотрение не лучший вариант своей личности с гипертрофированным самолюбием, открыл окно и высунулся наружу. Там, возле загона, во главе с диким золотым кабаном домашние свиньи построились клином в ожидании хриплой команды от ворона, крепко зажавшего лапой свой клюв.

 Разбрасывать перед свиньями приказы ему не хотелось, но очень хотелось голосом Роджера Уотерса исполнить Don't leave me now или Nobody Home из альбома The Wall группы Pink Floyd, однако наружу из него всё пёрла и пёрла вступительная часть Is There Anybody Out There? - из того же альбома, но голосом Дэвида Гилмора.

В глубине двора, отражаясь на стекле левой створки окна, дед по пояс увяз в утробе машины.

На торчащий из автомобиля старческий круп, дикий кабан имел виды, прыская золотой слюной, с трудом сдерживал себя и искушенно покачивал клыками.
Носился по двору черный кот с плоской мордой, ловил крупных бабочек Махаонов и примерял их себе на шею.

Обстановка и вялое движение на скотном дворе не вызывали особой тревоги, но, между тем, эфир, накаченный пряным ароматом силоса, дрожал и преломлялся в перспективе под прямыми лучами солнца и томил ожиданием подкрадывавшегося природного катаклизма.

Я хлопнул створками окна, окатив себя волной прожаренного воздуха, и спросил Мокошу:

- Вы с дедом натаскиваете свиней на трюфели? Что, луговые опята теперь считаются плохими глюкогенами?

- Не из мухоморов же курить хлебное вино? Это - вчерашний день. Да и курильный куб у меня медный, святая вода в нем киснет. Вот и пробуем всякие продукты. Эх, если бы знать, где в пруду захоронен серебряный куб - наше общее достояние? Куда его перепрятал этот паразит? - отчаялась угадать Мокоша.

Я вспомнил, что перетащил курильный куб в сорок восьмой квадрат без свидетелей, пока Прошка и Ерошка откатывали по илистому дну пруда пожарную машину Петяни от боеприпасов, сброшенных в заводь "Дикой танковой дивизией" еще в середине семидесятых годов.

- Кто теперь исполняет обязанности Прудовика? Попросите помощи у него, - скрывая за напускной зевотой свою причастность, посоветовал я Мокоше, хотя уже догадался, что нет у Чихачевского пруда Водяного. Я был последним.

- Вроде, и придурков столько, что хоть лопатой отгребай, а кандидатов на должность Прудовика днем с огнем не сыщешь, - посетовала Мокоша: - Может, ты попробуешь?

Давно мусолю на тебя свой чистый глаз и вижу, что по параметрам ты полностью соответствуешь: ума не добрал, IQ ниже нижнего предела, правда, сквозь дебильность, прущей из тебя опарой, проглядывает что-то живое и интересное.

- Ну, это легко лечится! - раздался снизу знакомый голосок с хрипотцой: - Где мозг не сможем расчесать, туда плюнем и разгладим. Потом будет не отличить от оригинала.

- Никандр, не пугай гостя, а то он теще нажалуется! - нахмурив одну бровь, покачала пальцем Мокоша.

- У-тю-тю! Да ты у нас ябеда! - обрадовался под табуретом банник.

- Гадёныш, ты еще у Зубахи меня достал! - дернул я ногой, пытаясь высвободиться от банника.

Этот мелкий хмырь, ростом с царский локоть, своими проделками и кознями изводил всех селян два с лишним века.

По крайней мере упоминание о нем и его активной жизненной позиции сделал в книге прихода батюшка Елисей еще в 1787 году.

Клянусь! Видел записи собственными глазами.

Батюшка каллиграфическим почерком начертал на века, что в "чистый" четверг явился к нему банник Никандр со слезливой просьбой - замолить или окрестить за пол-копейки его срамное место, которое в состоянии покоя ничуть не уступало размеру и величине самого носителя этого срама.

Банник жаловался, что следить за порядком, когда местные девки парятся в бане, он не может. Просто не успевает. Вся кровь отливает из головы вниз, и он сразу падает в обморок.

Со словами "Как сапожник без сапог, так и раб Божий Никандр - вечный девственник" святой отец Елисей наложил епитимью за пол-копейки и отпустил страдальца на все четыре стороны, плюнув вслед.

У Зубахи я принял Никандра за египетского божка Мина. Он торчал тогда замшелым пнем возле свекольной грядки и плакал.

- Кто обидел? - участливо поинтересовался я.

- Никто! Сам себя обидел, - сглатывая рыдания, с трудом признался банник.

- Взрослый дядька! Почему ревешь, как ребенок?

- Пи-исать хочу-у-у!

- Ну, так писай на здоровье.

- Не могу-у-у! На писю наступил.

Я помог Никандру сойти с его достоинства и показал ему один футбольный финт, как нужно пользоваться внешней сторонний стопы, чтобы не спотыкаться о свою гордость.

- Так мы с тобой и пожизненными друзьями можем стать, - обрадовал он.

- Ещё одного такого друга - и врагов больше не надо, - воспользовавшись природным даром - хорошей растяжкой пальцев в две октавы - я примотал ему к уху венгерской резинкой его достоинство, точно пучок волос первокласснице; отступил на два шага, полюбовался и решил, что большой белый бант на одной из макушек не помешал бы эдакой красотище.

- Благодарю, что ли? Теперь по медвежьим услугам мы в расчете. Ведь это я 15 лет назад подсунул петуха твоей жене, - сознался Никандр и пояснил: - Девки тогда собрались в курятнике погадать на женихов. Все ее подруги похватали в темноте нормальных, упитанных кур, а твоей будущей я уж услужил - вот такое я говно - вложил ей в руки тебя, женатого неудачника.
 Зубаха потом её долго успокаивала, говорила, мол, не обязательно суженый будет женатым, может и простым военным оказаться или только слегка пользованным и траченным с одной стороны. Твоя будущая долго рыдала, да деваться уж было некуда. Гадание - это серьезно, это - мучайся, но терпи пока совсем не усохнешь от такого мужа, как ты.

- В таком случае, и я признаюсь, - пришлось исповедоваться и мне: - Это я посоветовал Дяде Балдею покрасить тебе член фосфорной или люминесцентной краской, чтобы ты в темноте в нем не увязал. Но я не мог предположить, что светящийся фаллос так странно напугает все село. Девки с поросячим визгом неделю метались по селу, поскольку не верили, что столько безразмерного счастья разгуливает по баням.
 А кто - как ты думаешь - подстрекнул Дядю Балдея для увеличения надоев молока подвесить на хребет твоей любимой козы дизельный двухтактный двигатель, прикрутить к рогам фару, а потом позвонил в ГАИ и пожаловался, что по округе гоняет бешеный мотоциклист из немецко-фашистской мотострелковой дивизии СС "Розеншайсе" с целью подавить как можно больше мирного населения и пробиться из колхозного кольца к своим нацистам? Правильно! По консистенции говна в одном кубическом сантиметре я ни сколько тебе не уступаю.

- Козочку жаль, - всхлипнул Никандр, - даже больше жаль, чем её хозяйке Зубахе. Чебасик милой нашей козочке из мелкашки прямо в глаз пульку всадил. Потом долго плакал и клялся отомстить подстрекателю. А я отговаривал его, информируя по секрету, что ты, Синоптик, сам по себе не смог бы додуматься до такой подлости. И виноват ты только в том, что не тем мозгам сдал в аренду свою мизерную жилплощадь между ушами. Мозгам там так тесно, что умным мыслям приткнуться негде. "Так что, если хочешь унизить Синоптика, - посоветовал я Чебасику, - то дай ему какой-нибудь умный совет".

Я сразу вспомнил, как Чебас - участковый милиционер Валерий Викторович Бурко - под нажимом Зубахи и деда, целясь в меня стаканом с "кособрылкой" произносил свой знаменитый тост, не боясь, между прочим, после таких гаденьких пожеланий серьезно и надолго захворать. Он сказал: "Любовь любовью, конечно, но прежде, чем подать заявление в ЗАГС, обязательно изучи медицинскую карту невесты. Вдруг у неё страшное генетическое заболевание, плохая наследственность или прочая андрофобия? Не только же из мести или жадности, присущими каждой собственнице она решилась выйти замуж за дебила?

"Вообще-то, меня из себя вывести сложно, - начал я мысленно кривляться перед банником, - Я только представлю, как вне себя стою одиноко в сторонке - весь убогий и сиротливый - так сразу сердце в лохмотья рвется. Без себя и налить себе некому, и поговорить о себе не с кем, и к взаимному уважению заставить прийти некого. Всякая отсебятина сразу лезет обратно в голову: от себя, мол, не скрыться или за собой вины не чувствуешь, что живешь сам по себе и тихо сам с собою ведешь беседу, поскольку сам себе голова. Но с другой стороны себя, то есть со спины"...

- Когда вне себя, то знай говори всё, что взбредёт тебе на ум. Всё равно за себя не отвечаешь. Само собой, что само по-себе нахождение вне себя ничего значительного собой не представляет. Но признайся, Никандр, что приятно, чёрт возьми, всегда при себе иметь, как портативное устройство, оправдание в том, что за себя не отвечаешь, когда вышел из себя и, значит, не в чем перед собой каяться. Выгодно копаться в самом себе, когда тебя там нет? И, кстати, налил себе, не забудь налить и тому, кто вышел из тебя! - закончил я пудрить мозги баннику и вернул его в то положение, в котором застал возле грядки: - На этом нашу дружбу можно считать завершенной.

- Думаешь, что самый умный? Думаешь, что я тебя не достану? - пропищал Никандр.



- Ты, гаденыш, ещё у Зубахи меня достал! - дёрнул я ногой, пытаясь высвободиться от мертвой хватки банника: - Я бы посоветовал тебе прикусить язык, да боюсь, что отравишься.

В эту секунду вернулся дед Пердяк, положил туесок на стол и спросил у Мокоши:

- Чего?

- Ничего! - ответила Мокоша, широко и размашисто макая ржаные сухари в пиалу с черным, дефицитным кофе: - Я не наливала ему и ничего не подсыпала. Он сам по-себе заговаривается.

 Я глянул под табурет - след Никандра простыл, потом глянул налево, направо, на потолок, на Мокошу и понял, что попал в ловушку, наподобие той, которую хохмачи устраивают выразительными надписями на стенах общественного туалета для нетерпеливых клиентов:

"... погляди направо! Погляди вверх! Погляди налево! Погляди назад! Ты срать сюда пришёл или вертеть головой?!"

- Какой-то ты нелепый! - укорил дед: - Будешь с нами исполнять "Гимн кособрылке и луговым опятам" или во двор пойдёшь трясти головой?

- Сегодня я не в голосе, - признался я, еще раз глянул под табурет и попятился к выходу.

Мокоша брезгливо стряхнула с пальцев бурую кашицу под стол, поднялась, горделиво вскинула голову, и они торжественно затянули в унисон:

- Давно же, ох, давно же это было
Тогда ещё конём звалась кобыла
И Уткой не была посуда
И говорили правильно: ( идём не здесь) " идём посюда"
Великий русский князь Иося Шнеерсон
Гнал из репейника тогда кошерный самогон
И лихо втюхивал его по пол рубля - за литр
В те времена за эту сумму пожизненно в аренду сдали б целый клитор
Короче - дорого! Но как презреть питьё?
Которое всем заменяло бытиё
Соитиё, мытьё и битиё
"Никак!" - определяло всем сознаниё
Ну, как-то так, и кое-как определяло... - упивались Гимном, прикрыв глаза от блаженства Мокоша с дедом.

Я тихо, по-английски, нащупав руками за спиной входную дверь, обитую винилискожей, толкнул её бесшумно задницей на двух малых долях, набиравшего мощь Гимна, и посуставно проник в сени.

Текст Гимна был необычайно длинным и скучным, точно былина хлыновского гусляра - со счастливым концом, где все умирают, но с чувством выполненного долга и довольными улыбками на окоченевших лицах.



Однажды я уже исполнил подобную былину для условно-осужденных "химиков", проживавших на улице Красина, дом 53 в г. Кирове в составе рок-группы СВЧ с лидер-гитаристом Сашей Дюдиным, но без саксофониста Джеки - создателя "Странных игр" - по причине того, что любовник его жены сожрал всю квашенную капусту, припрятанную в холодильнике, и Джеки с горя ушел в недельный запой.

Замполит комендатуры два дня "литовал" текст былины и из 32 куплетов вычеркнул лишь один, но важный, поскольку былина исполнялась от первого лица:

"Я вам спою. Душа моя, как рана
Я вам хочу открыть свою душУ
Моё здоровье напряжением подорвАно
Я вся обосратая мухами вишУ..."

Тем не менее, и без этого куплета "химики" остались довольны исполнением.
Замполит не учел, что у нас были только польские микрофоны, а все польские микрофоны настроены на шипящие звуки.

После концерта подошел один старичок и, смахивая слезу умиления, сказал:
 
"Спасибо, уважили! У меня шесть "ходок", но я нигде, даже в Кае не слышал такого отборного мата, красиво обыгранного печальной мелодией. Просто, от чувств сердце обметало сукровицей".
В Москве, по счастливой случайности, я купил специально для тёщи комок пальмового масла, упакованный в пятилитровую жестяную банку. Такие банки обычно в СССР использовали как тару для отечественной лакокрасочной продукции, но с обязательным предупреждением: "Во внутрь не принимать! Токсично!"

Цивилизация ещё настороженно вглядывалась в Империю Зла и баловала всеядный народ экспортными ядовитыми отходами не часто.

Мы в отместку и по давней укоренившейся доброжелательности тоже не полностью доверяли загнивающему Западу.

Например, тёща после итальянской стиральной машины "Индезит" обязательно поласкала бельё в ванной, а, Егор Борисович, тот вообще с отвращением стал относиться к итальянской алкогольной промышленности, когда младшая дочь ему растолковала значение налитых женских губ на этикетке бутылки вкусного ликёра с названием "Амаретто де минето".
- Зятёк твой опять учудил с подарком! Будем надеяться, что не предумышленно, а токмо по врожденной глупости и незнанию латиницы, - как всегда пыталась разжечь она межродовую вражду.

Собрались все вместе на ужин, торжественно вскрыли банку, размазали окатыши пальмового масла по ломтям хлеба...

Преждевременную оценку официально давать не стали: вдруг продукт потом окажется не только съедобным, но ещё и полезным?
Дед пробовать категорически отказался, хотя про пальмы кое-что знал и даже видел их на картинках словаря Граната. Но вместо себя выставил слепую бабку: ей, мол, всё равно, в войну, мол, и худшего качества отработанный солидол уминала так, что за ушами трещало. Ещё она бестрепетно пережила проделку младшего внука, когда тот, слопав конфетку, завернул в фантик пробку от бутылки. Бабка половину своих зубов оставила на той пробке, но выжила и сильно не роптала. Уж деревянное масло бабка как-нибудь переживет.

С целью упреждения семьи от летального исхода пригласили соседей из близлежащих четырёх домов и главного врача сельской клиники Чуму, который, как известно, выращивал у себя ондатр, ел мясо этих крыс и ему всё уже было нипочём.

Те пришли с большой, нескрываемой радостью, перекрестившись, пожевали, перекинулись таинственными взглядами, полными сарказма и сострадания, снова перекрестилась и молча исчезли. А Чума на всякий случай заглотил шесть черных таблеток активированного угля, не запивая, и перед уходом долго и пристально изучал через окно штакетник соседки, с которого Зубаха когда-то выловила для мелких хозяйственных нужд архангела Нафанаила с подбитым крылом.

- Тогда я буду на пальмовом масле жарить различные продукты питания, - отреагировала тёща на неблагодарную выходку соседей.

Всё-таки, трудно сельскому жителю, пусть образованному, просто взять и выбросить на помойку иностранную продукцию в яркой и прочной упаковке. Может, негры в далёкой пальмовой стране во имя интернационализма, братских чувств и мира во всем Мире последнее от себя отрывали, чтобы помочь сельскому труженику в осуществлении Продовольственной программы, начавшейся еще в далёком 1982 году?

- Только не мясо! - пресёк Егор Борисович разбушевавшиеся фантазии жены. Замер, тяжело раненный подсчётами, очки уронил на побелевший нос и добавил запрет ещё на картофель, лук, репу, редьку, кабачки, тыкву и блины.

Неожиданно, ущемлённая в кулинарном праве, тёща свернула губы трубочкой и спросила, словно сплюнула:

- Свиньям-то хоть можно подкладывать масло?

- Свиньям? Свиньям можно! - разрешил Егор Борисович.

- Значит, свиньям можно, а тебе нельзя? Разницы не вижу! Ну-ка, обоснуй! Чем свиньи вдруг стали лучше тебя? - сказала тёща и гордо, с чувством исполненного долга вышла из кухни.

- Дура! - решил вслух Егор Борисович, но обосновывать разницу со свиньями не стал.

За окном, у двух старых яблонь, стянутых гамаком, предупредительно чихнул Дядя Балдей. Все замерли и начали подсчёт. Чихнул он громко, со старческой подзвучкой, раздольным размахом руки, глубоким поклоном и радостным, точно предсмертным, всхлипом четырнадцать раз подряд, следовательно: временно был парализован трезвыми мыслями и это состояние сильно докучало его.

- Прямо на глазах свирепеет. Чем дальше, тем агрессивнее, - определил дед Пердяк, состояние Дяди Балдея, не дослушав до конца его тирады: - И как он учуял, что у нас тут маслом намазано? Скажи ему, Егорша, пусть зайдёт, как отчихается, мы тут опохмелим его бутервротом.

Через пять минут, скрипя окаменевшими носками, мелкой поступью подобрался к кухонному столу совершенно обессиленный Дядя Балдей.
Из вежливости, а также наложенным на неё чувством ответственности перед угнетённым малайзиским пролетариатом, он дважды куснул бутерброд и вопросительным взглядом, приговорённого к высшей мере социальной защиты, обвёл всю аудиторию.

Взгляд кричал:
"А, запить? Предсмертное желание свято! Даже смертникам-
камикадзе перед последним боем наливали стакан рисовой водки!"

- Сперва прожуй, - прочитал его хитрый замысел Егор Борисович, - а то знаем мы вас. Спрячут за щеку и - давай выпрашивать антидот.

По опыту даже я знал, что тёщин самогон в отравленном организме нейтрализует любые яды. Плюёт она в него, что ли?

Про то, как возник медицинский символ змеи, обвивающий чашу, я вычитал в путеводителе по древнему городу Эфес. Там три тысячи лет назад врачи отказали в госпитализации одному безнадёжно больному пациенту. (Что, собственно, практикуется во всем Мире и сегодня). Больной выполз из больнички и, увидев, как змея пьет молоко, вцепившись ядовитыми зубами в края чаши, решил на долго не откладывать свою кончину и допил за змеёй остатки. Каково же было удивление эфесских врачей через десяток дней, когда они обнаружили безнадёжно больного пациента абсолютно здоровым, розовощёким, веселым, показывающим врачам язык и кукиши сразу с двух рук. Так возникла вакцинация.

С первым глотком тёщиного самогона иммунная система и у меня начинала нещадно вопить и включала все свои резервные силы. Вакцинация проходила болезненно и головокружительно, с частыми рвотными позывами и неуёмным требованием уважения ко мне, как к незаурядной личности, и к грустным, протяжным песням в моем исполнении.

Под нажимом свидетелей Дядя Балдей всё же сглотнул оба куска бутерброда, припрятанные им за щекой, дал минутную фору иностранной продукции и в экстренном порядке запустил в рот полстакана перегона.

- Как думаешь, догонит и нейтрализует, или плотника Семёна кликнуть? - ехидно спросил дед Пердяк у Дяди Балдея.

- Догонит и перегонит! - уверенно выдохнул Дядя Балдей: - Он же - перегон! Ему отстать никак нельзя. К тому же перегон местный. Со всеми тайными закоулками организма знаком ещё с моего рождения. Случайно об этом в научном журнале прочитал. Теперь я умный, всё знаю и вам расскажу.
-------------------------------
В конце восьмидесятых годов Чтение еще не было причислено к вредным привычкам, а к научным публикациям иногда даже относились с трепетным доверием. Читали всё подряд и вдохновенно, чтобы потом, как слепой Гомер с точностью до километра рассказать потомкам, где троянцы зарыли клад Шлимана или в какой поленнице дров у бабки Дарьи спрятаны рукописи Максима Грека, указывавшие секретарём Ивана Грозного точное местонахождение библиотеки Софьи Полетик.

Странное дело: Егор Борисович, как многие односельчане, включая неугомонного изобретателя Дядю Балдея, читали очень много, - значительно больше меня, - но это никому, в отличие от меня , не мешало дисциплинированно выполнять постановления партии и правительства и осваивать пятилетку в три года.

Подглядывая за летними трудовыми подвигами селян, меня тоже часто распирало совершить в колхозе что-нибудь героическое, угодить всему Агропромышленному комплексу и оставить там своё имя в веках.

Егор Борисович умел остужать, точно жидким азотом, моё горячее рвение. Он говорил:

" Захочешь угодить, прежде предупреди меня - кому? А то у тебя всегда получается - в кого!"

"И - чем?"- добавляла тёща.

"Лучше - не очень тяжёлым", - подытоживал дед Пердяк.

Болезненную горячность тут же как рукой снимало.

А жена в постскриптуме доканывала загадочной фразой:

"Ты нравишься мне, когда молчишь, - шептала она мне в ухо: - Когда молчишь, ты кажешься моим родственникам немного умным".
--------------------------------

- ПальмОвое масло, - Дядя Балдей почему-то упёрся ударением на втором слоге, - оно как всякое масло, попав внутрь человеческого организма, не спешит к анальному отверстию, а липнет к стенкам пищевода или, говоря по научному, обволакивает их обложением, лишая эти стенки возможности всасывать через себя в кровь другие питательные микроэлементы. Главное, в нашем правом деле - соблюсти пропорциональное спокойствие и не поддаваться на провокационные позывы желудочно-кишечного тракта.
Объясню на примере:

Однажды я пошел на юбилейное мероприятие к Фюлеру и с целью продержаться хоть раз до конца застолья, всосал в себя с отвращением пол-литра подсолнечного масла. Все мои стенки обложило солидно. Я сразу почувствовал, что продержусь долго, наконец-то стану живым свидетелем, а может, и зачинщиком той традиционной драки, без которой не обходится у нас в селе ни один праздник.
Но ни тут то было.
Очень быстро, а именно на втором часе к прямой кишке подобралась вся дармовая еда. Ей же, по правде говоря, не представлялось возможным цепляться в желудочно-кишечном тракте за что-либо. Она же за счёт масла вдоль его скользила, как на коньках с ледовой горки. Вжик-вжик, и я едва успел добежать до всех удобств во дворе. Присел, даже потужиться толком не успел, как меня резко бросило влево, потом вперёд, и я башкой снёс двери туалета. Последнее, что помню, лежу я распластанным, медленно погружаясь в птичий помёт возле овчарни, и думаю по научному: "Как же быстро всё-таки всасывается свободными радикалами в кровь алкоголь, после того, как со стенок желудка стечёт масло в прямую кишку!"

Я опрометчиво решил угодить, сдобрив речь Дяди Балдея своими умными высказываниями и предположил:

- Масло иностранное, ещё не опробованное на местном жителе в суровых климатических условиях средне-русской полосы. К тому же оно, пальмовое масло, полутвёрдое, а не жидкое - неизвестно, как ляжет на стенки желудка. Вдруг окажется таким же эффективным и калорийным, как их, империалистический сухой кошачий корм?

В кухне зависла нездоровая тишина. Только чуть слышался электрический треск, разрывающий в клочья от недоумения нейронные связи в голове Дяди Балдея. Нимбом качалась сизая дымка. Местный Кулибин глубоко задумался, опечаленно кивая головой, в знак полного согласия с угнетавшими его мыслями. Повинтил мизинцем в ноздре, выскреб из носа, точно кюреткой, обугленный шмотень вещества, похожего на остатки мозга, рассмотрел его на свету, взвесил, помучился сомнением - обратно в нос ввинтить или незаметно спрятать в рот? ( в самом деле, не пропадать же добру), однако заложил руку с весомым добром за спину, а свободной левой взмахнул по-дирижёрски и покрыл меня вопросительным предложением, который прозвенел похлеще всякого мата:

- Доколе! - взвизгнул он в увертюре.
Все вздрогнули. Слепая бабушка вцепилась в рукав деда Пердяка и прошептала свое мнение:
- Опять хмырёныш Колесников со второй конной крестьянской армией прискакал?

- Не-е. У Балдейки пальмовое масло к голове, наконец, прибилось. Сейчас роптать будет, - спокойно, с достоинством сказал дед и погладил слепую по плечу.

- А, чего орёт, если он не Колесников? - возмутилась бабушка.

- А, чего ему ещё делать?

- Не орать!

- Он не умеет. Не Колесников ведь.

- Тоже верно. Тогда пусть орёт, если не Колесников, - нашла единственно правильное решение бабушка.

Дядя Балдей выслушал стариков, внял, уронил руку, но не лихо, а как-то поэтапно, мелкими порциями и скромно повторил:

-Доколе, Синоптик, доколе?

- Здра-авствуйте, на вас! - взъелся я на Дядю Балдея: - Ещё и баня не упала, а мне уже шьют вторую ходку - за лесом. Сердобольнее надо быть! В чём дело?

- Я и говорю: доколе врать будешь? Надо же такое ляпнуть: Сухой Кошачий Корм! Представляете, империалисты сезонно собираются в стаи у набата деревни, идут в поля вылавливать мышей, сушат их и скармливают кошкам. Скажи ещё, что они там кошек на поводке срать водят в специально отведённые места.

- Вообще-то, кошки без посторонней помощи ходят в лотки с наполнителями, а некоторые приучены к унитазу. Тебе рассказать, что такое унитаз? Это - не дырка в полу. На него еще надо взобраться умеючи. Без навыка не у каждого получается с первого раза.

- Синоптик считает нас болбетками деревянными - по десять копеек за штуку. А, ведь когда-то подавал пусть большие, но последние надежды. Сложно представить, я помню его ещё женихом. Тихим, скромным провинциальным притворщиком, но не брехуном и фантазёром.
--------------------------------
Мне, в отличие от Дяди Балдея, вспомнить себя женихом не представлялось сложным. Тем более, что это было два года назад. Я был трезвым и угрюмым, судя по свадебным фотоснимкам. А, невеста, наоборот, радостная и опьянённая успехами, достигнутыми ею в суровой, конкурентной борьбе. Одной рукой победительница удерживала меня, как заслуженный трофей, другой прижимала к груди букет цветов. В её выразительных глазах фотограф поймал и зафиксировал хвастливый вопрос:

"Вещь? Люди, скажите, вещь? Ну да, есть кое-какие недостатки. Но мы быстро и где надо -почикаем; куда надо - вставим; что надо - перевоспитаем и как надо - отшлифуем, вынесем, выпьем, выедим, отгрызём. А в целом, пусть бэушная, но - Вещь!Правда же?"

У меня сильно болел зуб мудрости - последний глашатай, предупреждавший меня о том, что совершать нелепые поступки не только вредно и расточительно, но и опасно для всего организма.

Однажды я уже был женат, но видимо, чего-то не понял. Таким и отразился на фотокарточке - печально задумчивым на всю ширину флюса с наплывшей на него щекой.

Дядя Балдей, обтирая свою потную ладонь о мою пясть, одарил меня тогда замысловатым поздравлением. Он торжественно произнёс:

- Решение смелое! Отдать себя в жертву - не каждый сподобится. И мне ничего не остаётся, как поздравить и пожелать могучего терпения, крепкого здоровья и нечаянной удачи. Мне Егор Борисович овцу обещал, если я откажусь от поздравительного слова. Так и сказал: "Молчи! Овцу дам! А, то ещё спугнёшь!" Но для меня мое торжественное напутствие дороже даже двух овец и даже двух с половиной, может быть. Потому что правдивое слово бесценно.

Два года назад я и без напутствия Дяди Балдея был достаточно напуган. Невеста ко дню бракосочетания уже три месяца носила в утробе нашего ребёнка.
--------------------------------

Брехуном я, конечно, считался знатным. Просто так тёща прозвищем Синоптик зятя не одарила бы. Но так называть меня разрешалось только очень близким родственникам. И Дядя Балдей не хуже других знал, что за фривольную оговорку по Фрейду мог запросто словить головой тёщину чугунную сковороду для жарки цыплёнка табака, накрытую рифлёной пудовой крышкой. Как-то раз он пытался после третьего стакана ради эксперимента храбро наброситься на меня. Но драки не увидел. Не успел. Лишь на третий день очнулся и долго всех уверял в том, что оказался насквозь прожжённым шаровой молнией, подкравшейся к нему со стороны затылка.

Пытаясь в очередной раз напугать меня, дед Пердяк с некоторым сожалением констатировал:

- Балдейка не знает, какая тяжёлая рука у моей внучки, твоей жены, Синоптик.

Я знаю! Прецеденты были. У неё кость широкая. После ласкового подзатыльника язык обычно вываливался наружу и синяки под глазами сигналили об очередной черепно-мозговой травме. Долго привыкал к её нежным чувствам. У меня семь копий больничных листов, как грамоты за спортивные заслуги, в рамочках висели на стене рабочего кабинета.

Только я хотел рассказать Дяде Балдею про то, что древних египтян за убийство кошки казнили через пытки и позорное отрубание головы, только набрал воздуха в лёгкие и живот, только испробовал первые гласные звуки на дребезжащей гортани, как из соседней залы вошли в кухню жена и тёща.

Жена сзади обвила мою шею руками, слегка сдавила, прижала к себе приёмом, запрещённым в классической греко-римской борьбе, и сказала:

- Какой же ты у меня неизлечимый дурачок. Дядя Балдей измывается и подстрекает тебя к высказыванию очередной глупости. А ты ведёшься, как детсадовец. Знает он всё про кошек и на унитазе приходилось ему сиживать не раз.

А тёща была более конкретной. Она сказала:

- Балдей, хватит пить! Лучше расскажи зятю, что стало с Дуськой! - и для проформы растолковала мне: -Дуська - это кошка, которую Балдею родственники завезли на пару недель, пока они отдыхают в Феодосии. Денег ему оставили, корма сухого, туалет с тряпичным домиком. Всё пропил за неделю. Корм сожрал, домик продал Петяне...

- Ты же знаешь, что я уже год совсем ничего не ем, только закусываю, - попытался слабо перечить тёще Дядя Балдей: - А, Дуська, сука такая, не пьющей оказалась, презрела в моём лице компанию, то есть всё время нагнетала антагонизм в сложные отношения между городом и деревней. Я Дуськиным кормом не брезговал, закусывал, втянулся и считаю, что более сбалансированного питания человечество еще не придумало, а она даже рюмку не допила. Ну, и кто Дуська после этого? Выпустил её во двор. Думал, погуляет, надышится пьянящим воздухом, вернётся голодной. Какой там! Наши деревенские коты голоднее оказались - живо её оприходовали. Всем селом слушали ночь напролет её дикий ор. Коты снасильничали, а утром Дуську где-то закопали. Я предложил Чебасику (участковому): "Давай, выловим всех котов, осудим по 117 УК РСФСР и кастрируем!Это ж какой положительный пример будет для всех детей села, района, а, может, и области?" Думает. Закрылся у себя дома, никому дверь не открывает, наверно, разрабатывает стратегию и тактику избавления от насильников.

Я вспомнил, что участкового милиционера Чебасика мы обошли стороной, в смысле - забыли дать ему вкусить для опробации пальмового масла. А он мог легко поверить, что его, неугомонного носителя закона и порядка предумышленно презрели и задумать в отместку какую-нибудь жуткую пакость.

Я предложил Дяде Балдею по дороге домой занести Чебасику ломоть пальмового масла.

Он глянул на меня негодующе:

- Культурно выпроваживаешь? Я хотел было заночевать с этой вкуснятиной, - кивнул он на банку: - И, вообще, нечего изводить деликатес на кого попало. Если бы моя корова доилась таким маслом, я прижался бы к её вымени и не выпускал бы вечно. Короче, наливай, хозяйка!

- Хватит брехать! У тебя нет коровы! - отшибла тёща руку Дяди Балдея, протянутую к бутылке.

- Уй, вы гляньте на неё! Я же о другой корове!

- У тебя нет жены, - так же невозмутимо тёща забила крышкой банку с пальмовым маслом и отодвинула её к краю стола.

- Но была же! И не одна! Целых четыре штуки только в одном ряду.

- Уточни, в каком, на какую букву?

- В шестом, на букву Е, третья слева.

Тёща, загибая пальцы, вслух посчитала:

- Евгения, Елена, Евдокия... Дуська! - догадалась она.

- А то?! Лифчик был у неё восьмого размера! Я бы в него портативную маслобойню встроил, производил вкусный продукт в промышленном масштабе и продавал по цене топлёного масла, не ниже. Женщина! Она же, прежде всего, хороша тарой. Продукт всегда свежий и в меру твоего усердия взбитый. Сколько об этом было написано поэм, сколько сонетов и эпитафий! В общем, хозяйка, не дашь закусить пальмовым маслом, я обижусь и повешусь на входных дверях вашей веранды.

Неохотно стемнело. Подобралась осторожно космическая тишина и залила собой луг в низовье. Лишь пугали скрипом ржавых качелей голодные совята.

Жутко захотелось поговорить за рюмкой кваса о мистически составляющей политэкономики социализма или пожаловаться Всевышнему на Петяню, регулярно запускавшему своих кур в соседские огороды, не взирая на многочисленные предупреждения и жалобы Фюлеров на жёсткое мясо Петяниной беспородной птицы.

Скоро, сломав от темени глаза, вернулась на кухню к Егору Борисовичу половина соседей из всех, ранее отметившихся на презентации заморского масла.
Коммунистик с порога предъявил тёще гнусную и ничем не оправданную жалобу на тёщу. Он сказал, просительно протянув руки к банке:

- Нас заранее не уведомили, что в заданной системе координат масло должно быть использовано в качестве закуски.

Фюлер, Партизан и Десантник подтвердили:

- Да, в системе координат парадигма такова: если всякое говно запить качественным полугаром, то оно уже и не говно вовсе, а правильная закуска.

Уже за полночь крадучись подтянулись Такоть, Шмуль, Наступика и чуть позже участковый Чебасик. К тому времени тёще, жене и слепой бабке командными голосами удалось передислоцировать нас дважды - в яблоневый сад и затем - на кромку села, в картофельное поле. Там и было место всем дегустаторам, поскольку томная беседа о политике, бабах и музыкальных произведениях Стравинского в исполнении Мравинского незаметно перебродила, вывалилась квашнёй за край миролюбивых выяснений - кто кого больше уважает - и приняла форму крикливого спора о высоких материях по насущной проблеме: "Мутагенное и пестицидное влияние региональных злаковых и прочих плодо-овощных культур на интеллектуальный уровень недоумевающего народонаселения".

После научно-технических обоснований было решено общим собранием оставить в местном агро-промышленном комплексе сахарную свёклу, картофель, рожь, подсолнух, клевер и просо. Остальные возделываемые культуры пустить под плуг и пары засеять пальмами, полбой, топинамбуром, спаржей и брюссельской капустой.

Коммунистик, то хитро подмигивая, то устремляя сконцентрированный взгляд за горизонт Млечного пути, настойчиво требовал развивать в сельском хозяйстве выращивание ячменя, хмеля и начать строительство птицефабрики.

- Вы думаете, почему у меня умище такое огромное, неохватное и, не побоюсь сказать, непостижимое? - решился прикрыть он свое требование не убиваемыми аргументами и заодно раскрыть всем глаза на мистерию здорового питания и правильного обмена веществ: - Потому что живу и завтракаю я строго по-ленински. По утрам Владимир Ильич выпивал кружку пива и заедал глазуньей из яиц. Считаю, что без этих великих продуктов питания хрена лысого мы бы пережили, а не Великую Октябрьскую Социалистическую революцию! Так бы скучно и прозябали: без света, без лампочки Ильича. Нам под лучиной невозможно было бы разглядеть всех достижений страны в сравнение с 1913 годом. Владимир Ильич с детства, ещё будучи октябрёнком, ел как Вождь Мирового пролетариата.

И в тот момент, когда я посягнул на самое святое, сказав по недомыслию, что у Ленина было разжижение мозгов и он болел бытовым сифилисом, как из темноты, словно из ниоткуда, возник Валерий Викторович Бурко, то есть участковый Чебасик.

- Дебошем озадачены на фоне поголовного и беспринципного пьянства? - объявил он о намерении нас арестовать, так как всем должно было быть известно, что без его присутствия и чуткого надзора любое несанкционированное им мероприятие автоматически превращается в пьяный сброд, готовый целеустремлённо заниматься правонарушениями разного рода.

- Мы, ударники коммунистического труда, истину тут рождаем в споре всем сельским активом, - агрессивно и развязно возразил Чебасику задремавший было у вертела Фюлер.

- Какую истину? Вы кричите на всё спящее село. А в таких криках и стонах можно только рожать ребёнков. Ну, и порой зачинать их же! - Чебасик редко сталкивался с возражениями . Считал их недружелюбными по отношению к нему актами демагогии. Всегда от неожиданности терялся, заправлял голос фальцетом и начинал вплетать в свою речь окказиональные слова и выражения: "ребёнки", "ехай по-суда", "хватай шинэль - айда домой", "ножницАми", "пальцАми", "броются", "пирожок с перцем", "голубокровные опойки и синюшные аристократы"...

- Откудова это у тебя? - Чебасик тряхнул за плечо опять было уснувшего Фюлера, продолжавшего дисциплинированно и мерно вращать ручку стартерного ключа, от трактора "Белорусь", переваренного в вертел.

Все взглянули на Фюлера, потом - чуть левее, и с удивлением обнаружили на вертеле молочного поросёнка, уже окончательно притихшего и запечённого по бокам до золотистой корочки.

Фюлер приоткрыл правый глаз, оценил степень готовности поросёнка и сказал:

- Откуда-откуда! Откуда я могу знать - "Откудова"? Если бы я всё знал, то давно работал бы в Ревизионной комисси ЦК КПСС.

- Я знаю - откуда, - врезался в разговор Дядя Балдей: - Из моря! Мы морскую свинку вымазали пальмовым маслом и пустили погреться на углях.

- Чем докажешь? Зубаха час назад прибежала ко мне с заявлением, что у неё украли сухопутного поросёночка. Где тут поблизости море? - не захотел поверить порядочности компании Чебасик.

- Это - аксиома! А аксиома не нуждается в доказательствах и их никогда не требует ещё со школьной поры, - стараясь не выпустить из-под контроля слегка подпаленную алкоголем нить рассуждений, снял с компании Дядя Балдей гнусные подозрения: - Наличие пальм в селе тоже не наблюдается, а пальмовое масло мы тут ложками жрём и морских свинок обмазываем от щедрот своих.

- И, что мне в протоколе писать?

- Как обычно, только правду, ничего кроме правды, но не всю правду: ночью в бескозырке отправился под парусами в кругосветку, предварительно обмазавшись пальмовым маслом. О том, что масло не помогло и морской свинёнок поджарился с обеих трёх сторон при лунном свете - это в протокол можно не включать, а то Зубаха расстроится, потеряет самообладание, напьётся и пойдёт заражать дурным примером прогрессивную часть сельского человечества.

Однако, следует отдать должное сельским женщинам: выпивали они не каждый вечер и даже не каждый день, и выпивали благородно - не меньше семи рюмок крепкого или, соответственно, полутора бутылок крепленого вина в один замах, а случалось , что и - за одни посиделки, поскольку была у них врожденная надобность
постоянно кому-то оставаться вразумительной и заражать своим трезвым поведением мужскую часть населения. Был один недостаток: эта зараза ни воздушно-капельным, ни половым, ни каким-то ещё путём не передавалась. Гены у мужского населения были непробиваемы, иммунитет стойко сопротивлялся трезвому и нелепому образу жизни.

- У Зубахи планида известная, - поддержал Коммунистик аксиому Дяди Балдея: - Всё, что к ней за огородный штакетник забредает, потом автоматически считается без вести пропавшим: один муж; один инвалид, укушенный ею же в схватке за урожай 1955 года; еще одноногий герой пражских событий; два электрика из соседнего района; архангел Нафанаил с подбитым крылом и священник, приезжавший из области, чтобы забрать архангела. Исключая перечень мелкотравчатых, незначительных лиц, случайно заглянувших к ней на огонёк, - потому что придется до рассвета пальцы загибать, - хочу спросить Валерия Викторовича: "А, куда она трупы зарывает?" Вопрос не праздный. Зубаха сорок лет была старой девой, потом резко поменяла социальный статус и уже лет сорок пребывает в состоянии вдовы.

- Вот ведь сука-то какая нехорошая! - всхлипнул вдруг Чебасик после того, как закусил фирменным бутербродом второй стакан дедовой кособрылки: - А, заявления о пропажах всё пишет и пишет. У меня в делопроизводстве их скопилось с целый мешок из-под сахара. Ищите, говорит, товарищ капитан-подполковник, и обряшете. Оказывается, оно вона как: закопает и айда писать заявление о пропаже. Или наоборот, напишет заявление и потом уж идёт закапывать жертву?

- Да, дело серьёзное! Надо бы вынести на повестку и обсудить, - предложил Наступика.

- Со строгим выговором и занесением в личное дело, - окончательно решил Такоть.

- Мне в этих историях с пропажами больше всего жалко морскую свинку. С ней-то за что Зубаха поступила так безжалостно? Удручает! Сильно, словно травником по сгустку нервных окончаний, - очнулся Фюлер, оценил степень готовности поросёнка на вертеле и опять впал в дрёму.

- Дак, да уж! Жестоковымянная... жестоковыеменная, жестококовый..., короче, баба! - сказал Чебасик.

Послевкусие морского поросёнка с пальмовым маслом особенное: вроде как и кошки в рот нагадили, но интеллигентно, будто по принуждению, без особого на то желания. В понимании древнеримской аристократии, предпочитавшей вареную пищу, от всех нас несло плебеями - костром и жареным мясом - кроме Фюлера. От него жареным мясом не пахло. Он, не испробовав мяса молочного поросёнка, так и продолжил до утра во сне крутить ручку пустого вертела.

Луна перекочевала за спину и лихо принялась растворяться в розовой кромке рассвета. Слышны были её последние всплески в Чихачёвском пруду. Игривые русалки спешно подмывались в серебряных дорожках воды, протоптанных яркими звездами галактики.
Я подумал: "Как там, в искусственном водоёме, живёт и здравствует без меня вся чешуйчатая братия и сестрия?" Кольнуло в боку и отдалось сосанием под ложечкой неуёмное желание намазаться пальмовым маслом и дать себя попробовать Мокоше, Ладе, Прошке, Ерошке и пяти русалкам, которые четыре года назад за латунные значки легко и непринуждённо сдавали мне в наём свою тесную дружбу в вечерние, ночные и утренние часы.

Ящик значков я нашел в четвёртом квадрате пруда. В основу значков, отлитых в форме красной свастики или Перунова цветка, были завальцованы Серп и Молот. Значки отождествляли крепкий и нерушимый союз двух великих народов. Русалки носили значки в ушах. Их частое бряканье в темное время суток пугало озёрную птицу и смущало золотого кабана, прятавшегося в зарослях черноголовника. В ушах одной русой русалки как-то само собой незаметно набряцалось аж 29 значков, ещё 38 штук она нанизала на скрученный волос и хвастливо гремела ожерельем, прогуливаясь по селу в обеденные перерывы возле аптечного пункта. Но другая, крашеная шатенка, утверждала, что у русой аптекарши очень низкий показатель выработки в отличие от брюнетки из продмага, которая имела в общей сложности 196 значков и занимала лишь третье место в списке почётных ударниц самопожертвенническоготруда.
В меня, помнится, тогда же закралось и скреблось подозрение, что из ящика значки подворовывали Прошка с Ерошкой, но я делал вид, что скрежетало на душе не слишком шумно и на здоровье особо не влияло.

Я представил, как водоёмная братия и сестрия подобострастно слизывает с меня пальмовое масло и заточился слезой умиления.

- Тоскуешь? - вдруг ткнул меня в бок тростью дед Пердяк: - А ты не тоскуй.

- Я не тоскую.

- Чего тогда выдуваешь из ноздри пузырь и взираешь на остатки масла, как пилигрим на Голгофу? Предстоит тебе ещё познакомить нас через пару лет с шоколадными батончиками "Марс" и "Сникерс", новым, неизведанным фруктом Киви и кислой сметаной с абсолютно нерусским названием.

Дед лишний раз ненавязчиво напомнил мне, что не гнушается использовать природный дар и заглядывает в будущее легко, словно через дверной глазок с функциями рыбьего зрения в отличие от машины времени, спрятанной в подвалах Ватикана и показывающей через мутное оконце только прошлое.

И - правда!
Через пару лет я привез из Москвы килограмм киви, четыре шоколадных батончика - в одни жадные руки больше не отпускали - и кисло-молочный продукт под названием йогурт. Название я, конечно, не запомнил, хотя зубрил всю дорогу, даже написал на бумажке, но быстро потерял её в суетливых подсчетах - на сколько частей и главное, как надо умудриться покромсать четыре батончика, чтобы их попробовали хотя бы дети, жена, её родители, родители родителей, сестра жены, муж сестры жены, Дядя Балдей, непременный участник всех великих и торжественных событий села, две двоюродные сестры жены и, разумеется, Моря Синеносая, у которой неизвестная болезнь выела всю нутренность и требовала только заморскую цивилизованную пищу. При разнообразных подсчётах с использованием математических, физических, химических формул из высшей математики и сопромата результат неизменно выходил глумливым - в лучшем случае мне доставалась шкурка одного киви.
Коллективные пробы неведомых продуктов питание считались в селе событиями исторического масштаба, сравнимыми с январской революцией 1905 года и октябрьским переворотом необольшевиков в 1917.

И в случае с пальмовым маслом, и в случае с йогуртом на себе продукты испытать стремились все поголовно, чтобы в послевкусии отблагодарить признательными показаниями также поголовно:

- Редкостное говно - ваше масло! - пронзительным сипением, похожим на предсмертные всхлипы простуженного петуха, известил Коммунистик всё население центральной части села, проживавшего у площади Павших Героев. Тоска, хмельная немощь и жалость к себе взывали его к глубокой исповеди с обязательной слезой на лице, застрявшей и отсвечивающей крупным и чистым кристаллом верности и патриотизма возле мотни мешка под глазом.

- Мы, прогрессивное человечество колхоза имени "Путь Владимирыча", окончательно и бесповоротно отравленные империалистическим пальмовым маслом право-троцкистского толка, клянёмся своими высокими показателями в труде не допустить чего бы то ни было и чего бы это нам не стоило! - сурово отрыгнув, прокашлял Коммунистик с высокой трибуны во вступительном слове. Его пронзительную речь услышали и подхватили три петуха по левую сторону площади и один позади, но очень далеко и невыразительно. Значит,наступило время утренней дойки. Требовательно замычали коровы. Коммунистик услышал и провозгласил:

- Наши доярки своими высокими надоями дадут отпор любому американскому агрессору, надоив по семь литров...- в этот момент громко загалдели куры на птичнике и наёмный пастух Федька Пырый погнал стадо домашних овец через автостраду в сторону Чихачёвского пруда. Коммунистик из-под лобья глянул на бескрайние просторы и всеми, внезапно распахнувшимися фибрами души, чего-то почувствовал, но охарактеризовать не смог. Что-то торжественное, сравнимое с эйфорией депутата Верховного Совета, выступающего на очередном съезде ЦК КПСС. Поэтому вступительное слово он закончил просто и незатейливо:
-... надоив по семь литров яиц с каждой овцематки.
Как говорится: "Что вижу, о том и донос".

--------------------------------

Право вещать на площади о кулинарии, вплетая в выступления сводки с полей и трудовые подвиги колхозников в процентах, Коммунистик отвоевал законным путём. Раньше это право принадлежало его жене, Коммунистихе, потенциальной противнице Сиповки и чуть не ставшей когда-то секретарём-машинисткой и, соответственно, Первой заместительницей Председателя Райисполкома Ковыряя. Но у Сиповки показатели потенции оказались выше и привлекательнее в тайном голосовании третьего тура выборов кандидаток по неотступному принципу Демократического Централизма, и Коммунистиха добровольно снялась с выборной гонки, ушла отмываться в баню и там впала в недельную хандру. Из предбанника доносилось её тихое, доверительное общение с зеркалом, с виртуозно вплетённой в него нецензурной бранью. Коммунистиха жгла глаголом, но потереть себе спинку мужа не звала. От её палящих признаний было так душно и тесно, что Коммунистик сел и написал очередной донос на всех баб 1/6 территории суши. Доносы он называл "Мои научные трактАкты о психической составляющей всяких баб". Иногда - ласково: " Научно-познавательные трактАктушки о поведении всяких баб средне-русской возвышенности в стеснённых условиях Всемирной гонки вооружений". Писал доносы Коммунистик простым и доступным для всего человечества и силовых структур ленинским стилем:

"Монографический трактакт о былом и думах всяких баб, создающих крепкую семейную ячейку советского социалистического общества.

Всякие девочки и девушки, будучи не зрелыми бабами, часто и правильно думают о том, что они никому не нужны. Но вскоре, как всякие порядочные женщины, добившиеся значительных успехов в учебе и на производстве, вызревающие бабы думают о том, что никто им не нужен, кроме тех придурков, которых они сумели окольцевать. В общем, мысли у них правильные, но не постоянные, потому что они (мысли) не прочно были вживлены мужчинами в ходе воспитательного процесса. Таким образом всякие зрелые бабы начинают думать о том, кому ещё нужны их придурки, если они им (бабам) не нужны? Это очень опасные думы, приводящие к тому, что всякие перезрелые и уже больные сварливостью бабы часто думают о том, что им вообще никто не нужен, забывая при этом, что и они могут быть никому не нужны. Вывод один: всяким бабам в любом возрасте думать вредно!"

С этим трактатом он выступил на внеочередной сходке села, пока его жена в бане с аптекарской точностью третьи сутки повторяла каждое движение народного артиста Вячеслава Тихонова в образе Штирлица, выкладывая из спичек замысловатые конструкции, чтобы выявить виновных лиц в её провале.

Народ на сходке по достоинству оценил смелый проступок Коммунистика. Шмуль Мазок выразил с места своё одобрение так:

"Нехай себе клевещет теперь всегда. Проку, конечно, мало, но и вредительства не больше".

А дед Пердяк, следуя негласному закону сельской сходки, подбил окончательный итог:

"Тем более, как утверждает Коммунистик, он единственный среди умных, кто ел печёного на дубовых углях хариуса, обернутого двумя номерами газеты "Правда "за июль 1974 года".

А Коммунистик, приняв позу пионера-горниста, гордо вскинул голову и уточнил:

"Ещё "Известия" и "Советская Россия"! В этих июльских номерах содержание свинца, кадмия и всяких редкоземельных и тяжелых металлов находилось на критически низком уровне. Даже передовицами можно было задницу вытереть без боязни, что вдруг навредишь прямой кишке и заболеешь раком.
- А лёжа, или сидя на стреле башенного крана, заболеешь? - проявил оппозиционный интерес Партизан.
- Откуда ему знать? Он только раком научен. Тем и промышляет, - не допустив стремительного развития насущной темы, закрыл тогда сходку дед Пердяк.

--------------------------------

Позднее утро - по колхозным меркам - в ожидании развязки фабулы с пальмовым маслом, замучилось освещать сходку штатных единиц колхоза имени "Путь Владимирыча", налилось бордовым гневом в отражении облаков, обложивших по периметру всё его небесное тело, и грозило всполохами зарницы разогнать к ****ям всю пьяную свору.

( Вообще, прежнее название у колхоза было "Путь Владимира Ильича". И, хотя всех местных селян механизаторы из соседнего колхоза "Заря Демьяна Бедного" зло и ехидно обзывали "путинцами" или "верными путинцами", но никто из острословов не представлял, что своим оракульским предвидением еще в том далеком 1987 году может беспощадно накаркать на всю страну.

Просто из стелы с территориальным обозначением хозяина земель, что была воздвигнута на въезде в деревню Бухаловка, выпали, точно молочные зубы у ребёнка, и испачкались в чернозёме четыре метровые буквы: "а","и","л" и мягкий знак. Пока буквы отмывали, пока искали кран "Ивановец", пока пытались с шести попыток заткнуть буквами дыры со ржавой каймой, в народе уже прижилось и подтвердилось в бухгалтерских документах новое название: Колхоз имени "Путь Владимир....ича". Дед Пердяк, случайно обнаружив поврежденную стелу, и по слогам прочитав исковерканное название родного колхоза, зримо опечалился, потом тоскливо предложил восстановить церковь и отмолить в ней старое, славное имя колхоза. "А то, не равён час, сбудется!" - сказал он и, не найдя рядом деревяшки, постучал кривым пальцем по моей голове).

Не взирая на подлянку, устроенную природой в виде грозовых туч, Коммунистик продолжал с позднего утра интриговать сельский сход намерением зачитать донос под названием "Научно-изыскательский трактАкт о губительном влиянии пальмового масла на трудовые показатели всяких баб и ундин колхоза "Путь Владимирыча" в выращивании сахарной свёклы и ламинарии на прилегающих ни к селу ни к городу площадях четырех диких озер и искусственном Чихачёвском водоёме".

- В прологе, предвосхищая эпилог трактАкта, яркими лучами обрызгивает и маячит концептуальный стих - иносказательно и строго предупредил Коммунистик присутствующих, чтобы те сосредоточились на важном и не галдели: - Читаю: "Не гунди, Ундина
А унди, Ундина
Мелким ша..., уйди на
Мелким ..гом , Ундина.
Корнеплод, Ундина,
Собирать уйди на
А ни то, Ундина,
Всем селом уйдём на
Пальмововым маслом не гунди, Ундина
Пальмовому маслу скажем мы "Уйди на".
- Если незаметно перейти на лица, то о ком конкретно стих? - выкрикнул с места под вязом Петяша и презренным взглядом окатил меня с головы до ног. Он не присутствовал ночью на картофельном поле, не пробовал под закуску пальмовое масло, не принимал и коллегиального решения, поэтому с утра был особенно злой и требовательный к неукоснительному выполнению всех норм и правил противопожарной безопасности - лишний раз страсти не разжигать и не допускать самовоспламенение народного возмущения.

- Лицо обобщённое, так скаать, с крупными чертами Зубахи, - подсказал Коммунистику Такоть и прозондировал публику геройским взглядом советского разведчика Кузнецова в исполнении Кадочникова, знавшего государственную тайну, но не готового поделиться ею с врагом под самыми страшными пытками.

- Да, - подтвердил Коммунистик, - обвиняемая Клавдия за нерациональное внедрение пальмового масла в народное хозяйство должна понести самое суровое наказание, впредь до исключение из рядов партии.

- Какое-такое масло? Идите вы в жопу! - швырнула Зубаха репликой в Коммунистика.

- Вот, убедитесь, как Зубаха глумится над нашими добрыми начинаниями. А потом еще и потворствует своим глумлениям, - представил Коммунистик сельской сходке доказательную базу: - Гнать её из партии поганой метлой!

-Она не член партии, выкрикнули за моей спиной.

- Почему? - расстроился Коммунистик.

- Членом не вышла, - призналась Зубаха: - Будто ты не знаешь?

- А чисто внешне выглядишь вполне адекватно. Социалистическое сознание есть?

- Есть! - испугалась Зубаха провокационного вопроса, сразу вспомнив, как в 33 году эта сходка, почти тем же составом раскулачивала её семью.

- А на "есть" и - суд есть, - подытожил Коммунистик.

- А на "еть" суда неть! - тем же противным голосом выкрикнули из-за спины.

Все обернулись на Партизана. Он сказал:

- Не хотел матерно выражаться. Само собой вырвалось. Прошу простить и дать шанс исправиться.

Ошарашенный будничным сельским мероприятием, я набрался смелости и шепнул деду:

- При чём здесь Зубаха? Какое она отношение имеет к пальмовому маслу.

Дед Пердяк, не задумываясь, саданул мне тростью по голеностопу и прошептал в ответ:

- Молчи! Ты будто первый день здесь живёшь. Притворяешься или не знаешь, что у нас в колхозе традиция такая: чтобы что-то торжественно одобрить, надо это что-то сперва гневно осудить.

- Ну, эта традиция не только у вас в колхозе. Хотя у вас традиции особенно крепкие. Видимо, поэтому Советская Власть до конца семидесятых упиралась и не хотела выдавать вам паспорта.

Я вдруг вспомнил, как на берегу Чихачёвского пруда, когда меня упаковывали в водолазный костюм, и я неубедительно сопротивляясь, грозил деду вынырнуть только на пятые сутки - чтобы не ждали и садились ужинать без меня, услышан сквозь скафандр мною был и прочувствован диалог Председателя Райсовета Ковыряя с Дядей Балдеем.

Ковыряй спросил:
- Если я, высокий государственный чиновник, в доверительной беседе попрошу сделать для меня что-нибудь доброго и вечного, то ты, рядовой исполнитель, но патриот -как скоро отозовешься на мою просьбу?

Дядя Балдей ответил проникновенно и так же незамедлительно, как дед Пердяк:

- О чём меня не надо долго просить чтобы я сделал, так это о том, чтобы я положил на все ваши просьбы сделать для вас что-нибудь доброго и вечного. Кому очень надо, тому и хочется что-то сделать. А кому не хочется, того и просить не надо о добром и вечном. Таков главный крестьянский постулат патриота и рядового исполнителя, основанный на коллективной упорной борьбе с урожаем за трудодни.

С этими словами, бившимися в агонии о внутренние стенки водолазного колокола, я и ушел вновь знакомиться с недрами Чихачевского пруда.

- О вероломстве израильской военщины и говорить не приходится. Оно имело место, имеет и будет иметь... Причём, всех поголовно! - успел, между тем, предупредить сходку Коммунистик и заодно продемонстрировать свой широкий кругозор знаний в области международной политики.

Пришлось всей сходке непроизвольно скользнуть взглядами по Мандату.

Шмуль, приговорённый к ответу в прениях, попытался огрызнуться и переплюнуть через губу заявлением, что он за свою принадлежность к еврейской национальности и, следовательно, за сионизм уже заслуженно отсидел в Колымлаге положенный срок и даже дважды был расстрелян родной и любимой Советской Властью в лице самого близкого друга Борьки Килина по прозвищу Пердяк из наградного револьвера системы Наган, но решительности ему хватило лишь на глубокий вздох сожаления по творимой сородичами агрессии в отношение к самому близкому советским людям арабо-палестинскому народу, проживающему на территории Газа.

- Не волнуйся ты так! - успокоил Мандата, распалившийся Коммунистик: - Я же не столько имел тебя ввиду, сколько другую.

- А чего меня иметь? Я вообще не еврейка, - возмутилась Зубаха, но как-то неубедительно возмутилась:
- Вот, Чума может подтвердить. Он проводил полное исследование моего здоровья! - она дернула за руку глав.врача, и тот подтвердил:

- Да, - задумчиво обьявил Чума, припоминая процесс и результаты диагностирования: -Проведение исследований, с применением новейшей методики стерномантии (гадание по груди) и перректально (через прямую кишку) показали, что экзаптация протекает удовлетворительно (рудиментарные органы находят себе новое применение); показатели коалесценции (соединение капель при выпадении осадков в виде дождя и снега) по формуле копрофага (пожирателя фекалий) завышены незначительно и на промискуитет (беспорядочные половые связи) не влияют, что даёт основание полагать: у пациентки циркумцизия (лишение крайней плоти) функционирует нормально, рефлексы пилоэрекции ( мурашки - по коже от холода или страха) на протоптеры ( рыбы, живущие в камне и песке до 3 лет) и ротаны (живут вмерзшими в лёд) вполне удовлетворительны. Рекомендован сульфид водорода - три столовых ложки в день и посещение флеболога (врач, лечащий варикоз и сосуды) после физиотерапевтических процедур шохетом (мясником) висцеральных прослоек жира и кремации журфикса (фиксированный день) - не чаще одного раза в месяц...

- Огульный диагноз. Без анализов мочи, кала и крови нельзя утверждать, что в графе о принадлежности стоит правильная отметка, - отреагировал Коммунистик на защитную речь Чумы, намекая, что ближайшая лаборатория находится в райцентре, и за пятьдесят километров пути туда может случиться всякое - подмена некачественного кала на здоровый и добротный, частичное выпаривание мочи или несанкционированный разгул кровяных телец.

- Да, без анализов - не жизнь, а сплошное прозябание и сионизьм. Разве можно без них носить туда-сюда гордое имя труженицы полей? - не удержался и съёрничал Партизан.

Коммунистик с высокой трибуны хотел было обратиться к Партизану с протестной нотой возмущения и честно сказать, что, мол, удивительную наглость пробудила в некоторых несознательных гражданах, нахлынувшая свободой слова Перестройка и Ускорение. И, мол, стоило пятнистому оленю лишь намекнуть, что государство может ослабить крестьянам барщину и оброк, предоставив взамен пятипроцентный налог на добавленную стоимость, как тут же из всех обнищавших социалистических щелей повылезали разного рода и качества недобитки, которые на всё наводят критику, а сами не самокритичны и предложить ничего дельного, кроме матерных частушек школьникам, не могут. Но сдержался, благоразумно посчитав лишним распыляться на выскочек с места, тем более, что кому надо и куда следует Коммунистик уже довёл до сведения (недаром его второе прозвище в селе было Писатель). За Партизаном числился злой умысел. Он намеревался построить в селе колбасный цех, используя сквозной бригадный метод и нечаянно проговорился об этом ни то во сне, ни то в пьяном угаре, ни то на прощальном вечере, посвященном его внезапному уходу с должности главбуха колхоза "Путь Владимыча". А намерение сложнее преступления. С преступлением всё ясно и открыто: совершил - будь добр ответить. А намерение или умысел еще доказать нужно, хотя чего доказывать: любой умысел уже злой, добрым у кого-то другого он быть не может априори. (Надо посмотреть в словаре, что означает это красивое и ёмкое слово).

- Раньше бывало лежу себе, лежу и - ничего. Затем вдруг встану, приму пердикальную позицию и сразу обоссусь. А теперь и лёжа, горезонтом сикаюсь. Старость никого не щадит, от неё одни убытки и томление всех частей и суставов организма, - внезапно пробился откуда-то снизу старческий голосок, похожий на скрип калитки в безлунную ночь. Сказочник Сомов вздрогнул бы и перевернулся в гробу. Я глянул под ноги: так и есть - банник собственной персоной. Расставил карликовые ножки на ширину плеч, кулачками подпёр бока, вётлой бородой прикрыл причиндалы до колена - вылитый Египетский божок Бес или Мин, точно сбросил годков пятьдесят, когда причиндалы еще не стали рудиментами, а считались достоянием. Правда, беспокойным и бесполезным достоянием. Сам он мне жаловался: "Как голую девицу увижу в бане, так вся кровь в пещеристое достояние уходит - в обморок падаю. А очнусь - уже утро, в бане никого. Так девственником и мучаюсь всю жизнь. Только и остаётся, что самому запинаться о детородного красавца, будь он неладен".

- Опять на писю наступил, или какое-нибудь знакомое слово услышал? - спросил я интеллигентно у банника.

- Я - постоянный Член мирных приятий села. Без моего твёрдого как кремень самомнения любой стихийный протест силы не имеет и галочкой не отмечается. По какому поводу бунт?

- Пальмовое масло решили осудить и поставить на вид.

- Полностью отвергают или с условным допуском? - со знанием дела попросил уточнения банник.

- Не могу сказать точно. Коммунистик далеко оторвался от темы. Счёты сводит с Зубахой. Кстати, не знаешь, почему он на Зубаху зуб точит? Грызла она его своими стальными зубами, что ли?

- Я обязан пространно ответить? - задумался банник, послушал недовольный лепет листвы на ветерок, пленённый шапками пирамидальных тополей, и ответил:
- Да я хер его знает!

- Ты, банник, как всегда, категоричен в своих суждениях.

- Уж этого, конечно, не отнять. Коть и горячен бываю, но всегда - при своих суждениях.

- Прекратите изводить собрание противными голосами! Дайте послушать начитанного! - цыкнул на нас дед Пердяк и кивнул в сторону Коммунистика: - Оратор уже к разделу культуры и искусства подкрался, а мы, точно бухарики из право-троцкистского блока, еще не причёсанные и без педикюра стоим здесь и понуро ждём приговора.

И - правда, Коммунистик гнев сменил на статистику и в тональность голоса добавил немного сожаления. Сетовал он на то, что на одного засрака (заслуженного работника культуры) приходится почти семьсот незасраков, исключая из перечня не достигших половой зрелости и переживших половую активность. В сравнение с 1977 годом, то есть за десять лет, показатели упали в три целых восемьдесят шесть сотых раза.

- Причину неудач я вижу в следующем, - особо отметил Коммунистик:
- В литературе, театре и кино происходит значительный падёж числа положительных героев и ощущается явная нехватка у них же морально-волевых качеств, полное отсутствие добровольного желания закрыть своей грудью вражеский дот или на горящем истребителе протаранить в свинцовом небе немецко-фашистский бомбардировщик.
При стремительном росте падежа положительных героев в литературе, театре и кино крепко ощущается и недостача правильных сюжетных линий на жниве, у станков и на остальных полях сражений. Подрастающее поколение тоскует. Читать ему нечего, не с кого брать примеры отваги, некому подражать в сонме юношеского максимализма пубертатного периода. А это самый нежный, самый мякишный период. Именно в нём лепится будущий заслуженный работник, передовик производства, герой Советского Союза, пожертвовавший своей жизнью ради бессмертного подвига, ну и, конечно, победитель в Соц.соревновании за звание "Лучший по профессии".
Пока есть место подвигу, нет места вредительству. И наоборот. Потому что всё в Мире устроено в правильном антагонизме друг к другу: левая рука - к правой (одна не ведает, что творит другая), мужик - к бабе, (тоже не ведает), москаль - к хохлу (тем более не ведает), досрочное выполнение планов - к постановлениям партии и правительства (уж и подавно).
Когда чувство собственника бессовестно перевалиру.., плеврари.., плевриру.., превлирует.., в общем, одним не простым словом, постыдно хочет отыметь все добрые традиции и грядущие почины сплоченного коллектива, хочется дружно показать ему наш ответ Чемберлену, прекратить с Англией и Зубахой всякие экономические отношения, как с пособниками интервенции в странах Ближнего Востока, и начать закупать в Малайзии пальмовое масло в промышленных масштабах! Проголосуем, как положено! Кто За?! Поднимите руки! Кто не против?! Поднимите руки! Общим собранием принято Единогласно!

- Ну, вот, теперь ещё и Лизка Вторая не угодила.

- Мстит, тварь нагло-саксонская всему советскому народу за родственника Николашу и его помазанную семью.

Но возник из ниоткуда тесть Егор Борисович и закрыл сход простыми и проникновенными словами:

- Хватит роптать! Утренний молебен закончен! Расходимся по рабочим местам!

- Вот и я говорю: церкви в селе нет - и Бога нет. Уповать не на кого. Пробуем уповать социалистическим сознанием на КПСС. А этот КПСС всех на работу гонит. Так недолго можно скатиться до коммунизма
в отдельно взятой африканской стране, - выкрикнула очень смелая Зубаха.
За такие отчаянные высказывания можно и при Горбачёве получить по... (я понял, как она потеряла родные зубы и почему заменила их стальными) - за такие отчаянные высказывания можно и не только при Горби получить по ****е черпалкой.

Последнее, что я увидел, через иллюминатор колокола - ошалелую от страха жену. Она металась вдоль берега, явно намереваясь уйти в пруд вслед за мной. Зубаха пыталась остановить жену, обхватив сзади за шею. Жена локтем выбивала морзянку на боку Зубахи и давилась от удушья кашлем.


Сложно было не согласиться с дедом. Сложно и рискованно. В запале он мог своей тростью и увечья нанести. Его неопровержимые аргументы закреплялись болезненными тычками в мой бок или, в лучшем случае, в бедро, если я успевал увернуться. В вопросах воспитания подрастающего поколения он был суров. Приветствуя взгляды великих педагогов Коменского, Песталлоци, Макаренко и Сухомлинского, напоминал мне тростью, что чужих детей нужно беспощадно лупить, чтобы им не было обидно за бесцельно прожитые годы. Беспощадно, но незаметно, чтобы, всё-таки, им не было так обидно, как при публичной порке.

- Согласен, чужих детей лупить надо! - возмутился я однажды, в пятницу: - Но я-то свой, родной и буржуинский в доску!

- И каким же местом ты стал вдруг родным? Своим дюймовым рудиментом? - вменил мне дед Пердяк, целясь тростью в мой пах: - Никогда ты не станешь мне родным. Родной - от слова род. Я к твоему роду не имею никого отношения. Твои дети - да, мне родные, благодаря моей внучке. А ты всего лишь муж внучки, чужак, пытающийся затесаться в нашу семью. Сегодня ты здесь, а завтра с собаками не сыщешь. Запомни, нет у тебя родных по линии жены. По роду к тебе ближе Анжела Дэвис, чем я. Она тоже за мир во всём Мире. Не набивайся и знай своё место!

Я вез деда на помывку в общественную сельскую баню - самое большое, пожалуй, двухэтажное, каменное здание, по крайней мере, не уступающее по размерам Сельсовету и Дворцу Культуры с библиотекой в одной кубатуре. Величие и стать общественной бани были вполне оправданы.

"Мужик в общественной бане покупает билет. - На одно лицо! - говорит он. - А жопу мыть не будете? - удивленно спрашивает кассирша", - рассказал я деду анекдот и вырулил к парадному входу бани.

- Эх, ничего-то ты не смыслишь в колбасных обрезках, - не понял шутки дед и стал готовиться к торжественному вступлению в святое чистилище. Мне было дозволено сопровождать его в качестве ординарца со строгим соблюдением субординации. Выдерживая такой же степенный шаг, я следом пронёс в вытянутой правой руке дедов потёртый портфель с джентльменским помывочным набором, нижним свежим бельём и бутылкой самогонки, а в левой - лапотный туес с берёзовым веником.

Плакат над кассой общественной бани извещал посетителей цитатой президента свободной республики Конго Патрисом Лумумбой:
"Только труд и баня сделают из вас человека".

Чуть левее, над лестницей на второй этаж, другой, более ветхий плакат, свисавший сдутым шаром или использованным не единожды презервативом, обнадёживал: "Ничто так не очищает душу и тело, как общение в бане", и подпись: Сталин - зачёркнуто; Булганин - зачёркнуто; Маленков - зачёркнуто; Хрущёв - закрашено; Брежнев - затёрто; Андропов, Черненко - забелено; Горбачёв - тускло, словно пунктирами...

Я передал на ответ хранение деда в руки банщика, расписался в товарно-транспортной накладной и спросил у кассира:
- Надолго сборище старейшин? Что в повестке дня?

Он хрюкнул, лениво пожевал, сглотнул сопли и прочёл на клочке бумаги:
- В повестке три вопроса:
1). Составление восемьдесят девятого раздела "Толкового словаря Пахнущих звуков под редакцией Б. Пердяка"
2). Гневное осуждение ****ских выходок Рональда Рейгана и недостойного поведения доярки Клавдии З.
3). Разное.

- Понятно. Затянется на пять-шесть часов.

К пятничной помывке, кроме старейшин села, никто не допускался. Даже председатель сельсовета Егор Борисович, не говоря об ординарцах типа меня.

Масонское ложе отличалось своей секретностью. Все решения старейшин оставались в тайне, но последствия банных посиделок ощущались в селе буквально на следующий день. Что-то тревожное и необъяснимое наплывало невидимым эфиром на село; зависало и нагнетало дурным предчувствием. Что-то зловещее должно было случиться. Но к исходу воскресенья из всего зловещего оставалось лишь то, что завтра наступит понедельник, и до следующей банной пятницы каких-то значимых происшествий можно было не ждать.
Что касается Толкового словаря пахнущих звуков, то я неоднократно предлагал деду Пердяку свою помощь в редактировании и корректировании данного фолианта. У меня уже имелся опыт по не сдерживанию газов. В треске, шорохе, свисте, шипящих, звонких, баритональных выдуваемых фонем, я легко определял не только кулинарную составляющую по формуле "Свежо питание, да серется с трудом", но и настроение деда, недосказанность, скрытую идею его трескучих флексий и экстрасенсорные посылы. До того, как люди научились говорить, ворочая языком, пережёвывая и выплёвывая изо рта фонемы, я думаю, они общались пердячим стилем не менее интенсивно, чем, скажем, динозавры, которые делились мыслями телепатическим путём. Но где теперь те динозавры? А человечество, попукивая, пережило все катаклизмы, включая им же созданные дыры в озоновом слое и парниковый эффект. Это - немногое, чем мы живем в полном согласии с планетой Земля и копируем её поведение.



Предпоследняя глава. Нудная.

Во второй своей половине, где-то часа в три, день опрокинулся раскалённой сковородой на Чихачёвский пруд. Жара до слез намыливала глаза. Плыли, содрогаясь в мареве, прибрежные картинки радостной суеты работников агропромышленного комплекса с основательно зажёванной перспективой полей сахарной свёклы и подсолнуха. Пруд пускал мелкие пузыри, готовясь закипеть.
Хотелось обнять и засосать айсберг. Даже рыбы беспощадно лупили жабрами по чешуе, пытаясь напиться родниковой водой, от которой им ломило бы зубы.
Подыхала зримо лошадь под скрип шквореня.

В правом окне водолазного колокола попало в раскадровку задумчивое лицо Шмуля Мандата. Думать ему было категорически противопоказано, потому что, вспоминая ошибки молодости, он сразу же впадал в детство и пытался разгадать загадку - какой орган при рождении включает в салоне тела терморегулятор и за счёт чего он поддерживает там постоянную температуру 36,6 градусов?
Когда-то давно,в конце февраля 21 года прошлого века ему этот вопрос задал Иван Сергеевич Колесников - командир Богучарского полка.
Атаман с пятьюстами саблями примкнул к Волчье-Карачанскому полку в родном селе Шмуля под названием Кабанье-Никольское, порубал там две роты курсантов и стал командующим 1-ой Антоновской армией.

Они пили самогон, и Колесников делился планами, как он будет разделываться с чекистами, коммунистами и их семьями. Он ещё не знал, что Красные Вожди уже поменяли продразверстку на продналог, так же как не знал, что Катька Вареникина - это его, Шмуля, кадр. И Шмуль лично зарядит наградной револьвер системы наган, чтобы Катька пальнула из него в спину атаману.

Шмуль Мазок мирно дремал, выдувая из мутной слюны причудливые шары, точно дипломированный стеклодув. Ему категорически противопоказано было думать об ошибках молодости.

В левом иллюминаторе колокола отобразились, прячущиеся в кустах противоположного берега, водяной с золотым кабаном на поводке и леший, ухвативший за лапы сизого селезня. Селезень бил отчаянно крыльями, пытаясь вырваться, к чёртовой матери, из плетёных лыком лап, но больше походил на опахало или вентилятор. Леший, пользуясь деепричастным оборотом, умиротворённо подхрюкивал кабану.

Смердело. В левом же оконце скафандра небрежно размазанным колором нарисовались Мокоша, Лада и жена. По губам жены я прочитал к какому виду мелкотравчатого домашнего скота она относит меня. Я прошептал: "И я тебя люблю" и погрузился в пруд с головой. Я всегда знал, что такой лютой собственнице, как жена, даже мой последний клок шерсти был чем-то дорог.
----//--------//-------------//--
Жизненных сил, ума и энергии на моё воспитание жена потратила немерено. Кажется, она совсем извелась со мной уже на третий месяц знакомства. Заметно сдала, исхудала, постоянно была на грани нервного срыва, но отпускать не хотела. Зачем я ей был нужен? Она и сама понять не могла или не хотела.

Элевсестр говорил: "Всё дело в том, что у баб женская логика всегда превалирует над разумом. Понять их невозможно, но попросить прощения на всякий случай надо обязательно. Чем чаще, тем лучше для тебя. Всё равно ты виноват уже в том, что она тебя полюбила. И месть за это будет самой суровой и постоянной. С нарастающей раздражительностью".

И, то - правда. Как-то я, по обыкновению растянув смиренной улыбкой своё дебильное лицо и напустив на него мужского шарма, смело, почти по-геройски, не думая о посмертных наградах, спросил:

"Любимая, за что ты гнобишь меня? Чем я всё время виноват перед тобой?"

Жена в удивлении дёрнула левой бровью, неожиданно обнаружив говорящий предмет возле себя, и сказала:

"Был бы у меня другой муж, его бы и гнобила. Но с другим, как видишь, не получилось. Приходится довольствоваться этим малым недоразумением".

Прежде, чем овладеть профессией кузнеца и спокойно ковать семейное счастье, надо было выдумать свою сказку и достойно заселиться в ней.
С фантазиями я всегда ладил. Но жена почему-то называла их оголтелым враньём "свистка смолёного".

У каждого своя правда. И враньё свистка смоленого иногда представлялось мне большей правдой, чем избитая и застоялая истина целого села правдолюбов. "Правда" у них была какая-то беспощадная и оскорбительная, словно плевок в лицо. И цель той Правды была зрима: побольнее, а желательней до смерти исхлестать Ею соседа или незваного гостя - то ли из потребности доказать свою значимость в иерархии аграриев, то ли по привычке унизить и низвести пришлого недоумка до уровня дна выгребной ямы, чтобы впредь знал своё место.

Когда впервые по моей доброй воле и чистым намерениям я был доставлен ещё не женой, крепко державшей меня за шиворот, для знакомства с её родителями, то уже был тщательно и детально проинструктирован в том, что мне, удостоенному редкой чести увидеть всех моих будущих родственников, следует упорно молчать. Любое, нечаянно оброненное слово, может выдать меня с головой. Не трудно будет догадаться, кто я есть на самом деле. И потом ей, моей невесте, придётся доказывать всему селу обратное. В общем, стыда не оберёшься со мной.

"С папой не спорь! Как бы он тебя не подстрекал на это. Особенно о Сталине. Папа и о тебе может иметь ошибочное, положительное мнение, - вдалбливала она в непутёвую голову, незаметно урезая моё право на свободомыслие:

- Если у папы побелели и вздулись крылья ноздрей, то - всё!
А, что, значит - "всё!", будущая жена не объяснила, но сильно напугала.
--------------------------------
В час знакомства с её родителям и много позже я заворожённо смотрел лишь на ноздри Егора Борисовича, строго отслеживая по шкале Фитцпатрика их цветовую гамму.

- Ты только глянь на них! - сокрушенно предложил будущий тесть.

- На ноздри? - испугался я, что меня раскрыли на первой же минуте.

- Нет! На соседей! Вывесили на штакетник все свои ковры и постельные принадлежности. Аж рябит в глазах! А, знаешь, почему? Потому что демонстрируют гостю своё богатое приданое. Пыль в глаза пускает зажиточный класс трудового крестьянства.

"Судя по тряпью, закинутому на ваш забор, вы ничуть не уступаете, а в некоторых местах забора даже превосходите соседей по шкале зажиточности" - порывался сказать я, но не смея оторвать взгляд от пресловутых крылатых ноздрей Егора Борисовича, промолчал. Вдруг, это была очередная ловушка?

После обеда меня повели через двор в левое крыло дома знакомиться со слепой бабушкой. Она поджидала нас возле дверей на верхних ступенях высокого порога размером с пирамиду Джосера или Снофру - разница небольшая.
Бабушка сказала голосом Вийя:

- Поднесите мне лицо, я хочу его слегка потрогать!
Жена и теща дёрнулись было, но я упредил, сказав:

- Я - сам! Мне сподручней, - и выложил ей, как на блюде с головой Иоанна Окунателя, свое лицо в полный размер.

Бабушка поскребла шершавой ладонью все мои выразительные черты лица, включая ушные раковины и дарвинские точки на них, тяжело вздохнула и резюмировала:

- Ну, ничего, ничего. С его же лица не пить. А, может быть, у него характер покладистый? И вообще... - бросила она в сторону будущей жены: - Исправлять доделанное всегда сложнее, чем доделывать недоделанное. Пусть таким недоделанным пока и ходит, если умеет!

- Я занималась идеологическим воспитанием молодёжи огромного строительного треста. Неужели вы считаете, что я с одним не справлюсь? - всхлипнула от досады невеста: - Где не надо лишнее - отрежем, где надо лишнее - пришьём, доделаем, доведём до ума и соответствия ГОСТу.

Так, решено было комиссией сразу принять с недоделками меня недоделанного условно, ещё до явления деда Бориса(по прозвищу Пердяк).
--------------------------------
Дед узнал меня сразу, но сделал вид, что не узнал, а, может, и не узнал. По его виду никогда и ничего нельзя было определить. Но знал он всегда обо всём куда больше, чем не знал.

- Прибыл, наконец-то! - подал он знаки расположения ко мне при знакомстве: - Бери вилы и грабли. Пойдём сено скирдовать! Супом накормили? - спросил он у бабушки.

- А я - хрен его знает! - отмахнулась сослепу бабка.

- Накормили! Накормили! - угодливо отчитались в унисон о проделанной работе родители невесты.

- Ну, вот, иди - отрабатывай!

Я уверенным и бойким шагом направился в хлев за вилами, но быстро опомнился, развернулся и, прикинувшись валенком, спросил:

- Куда бежать-то за инструментом? В какую сторону? Одесную или ошуюю?

Я был на грани провала. Ошарашенный тем, что гость и будущий зять на втором часу пребывания ориентировался среди хозяйственных построек лучше, чем старый хомяк в четвертом зернохранилище, Егор Борисович стоял с разинутым ртом, будто глотнул что-то существенное, а оно пошло не в то горло. Теща испугалась и врезала ему кулаком по спине. В низком тембре басового барабана гул пронесся по периметру двора и, вернувшись эхом, сплёлся на выдохе с душераздирающим писком трубы пикколо, точно в коде битловской "Пенни Лейн". Тесть протрубил мне конкретный маршрут:

- Иди в дом. И никуда не сворачивай. Сейчас я тебя пытать буду, - пропищал он, откашливаясь.

Как хамство - это привилегия трусов и их орудие самозащиты, так и показное кривляние - попытка безнадежных тупиц доказать миру свою значимость и востребованность.

Конечно, трусом я всегда был знатным, но и кривляться умел не хуже любого другого, такого же, как я.

В общем, выбор стратегии был невелик. Из двух зол меньшее зло могло оказаться более концентрированным и токсичным, чем большее зло. Угадать было сложно. Поэтому я решил при ответах ещё тщательнее следить за ноздрями тестя.

Он усадил меня за стол переговоров. К тарелке с тяжеловесными, пупырчатыми блинами пододвинул сифон с газированной водой и начал пытать.

- Это правда? - потребовал Егор Борисович от меня полного раскаяния.

С блинов я перевел взгляд на его побелевший неожиданно нос и мне тут же очень захотелось сдать все явки и пароли какой-нибудь подпольной террористической ячейки. Но я не владел такой информацией.

- Да! Это - правда! - сознался я на всякий случай сразу и во всём: - Я ненавижу Сталина, считаю его кровопийцей!

- При чём тут Сталин? Плевать я хотел на него! - очаровал, но не загнал Егор Борисович меня в свои хитро и мастерски расставленные капканы на тропе допроса.

- Тогда я скажу больше: я и Ленина не уважаю. Он тоже был интернационалистом и всех ненавидел, - выдал я страшную тайну и, тем самым, по советским законам подписал себе смертный приговор.

- О Ленине мы поговорим позже. А сейчас я спрашиваю: это правда, что ты знаком с Мокошей? Она сказала мне уверенно, что узнала тебя!

Я вспомнил деда Бориса, торчащего околышем на берегу Чихачёвского пруда год назад и сказанные им в назидание слова: "В любой сложной ситуации, лучше притворись начитанным и трезвомыслящим. Против академических знаний с псалтырем не попрёшь!"

- Какой-такой Макоша? С ним не пил и в семнадцати городских борделях замечен не был, - лихо обрубил я хвосты, но сделал вид, что глубоко задумался: - А, впрочем, из древнерусских сказок, мифов и легенд знаю одну Мокошу - ключницу болот и стоялых водоёмов. И ещё о ней мне ваша дочь рассказывала. Мокоша - тяжёлая ноша.

- Ну, ты меня успокоил... Временно, - искренне обрадовался будущий тесть моему вранью: - А, то я уж подумал...

- Что?

- Подумал, что не того моя дочь выбрала...А всем известно, что моя старшая дочь не умеет делать неправильный выбор. Не обучена.

Да, случаются в жизни роковые ошибки. Они неизбежны, их нельзя заспать или притвориться смиренным прихожанином церкви.

Встреча и дальнейшее совместное обустройство быта двух наивных влюблённых по силе равна столкновению двух галактик во Вселенной. В каждой из них притаились родители, родственники, друзья, домашняя скотина, моральный облик строителей коммунизма и способы выживания в едкой среде с повышенной кислотностью. Можно представить разрушительную силу взрыва при столкновении галактик, жаждущих поглотить, сожрать без остатка друг друга, навязать свои правовые нормы, а если не получится, то и уничтожить противника. Взрыв рождает новые звезды. Ну, а если рассуждать без патетики, то в результате столкновения появляются, в основном - новые чёрные дыры, белые карлики и кротовые норы.

Поле битвы у будущей жены было огромным, и на нём мельтешили - то соринками, то целой катарактой - мои друзья, приятели, близкие и дальние родственники - все те, кто мешал ей строить здоровую ячейку общества. От одних надо было отделываться путём хитрого обмана, других - уличать в хитром обмане и раскрывать мне глаза на их поступки. Будто до неё я был слепым кутёнком, ничего о настоящей жизни галактик не знал и только жалобно просился в ведро с водой.

Вечером мы отправились в сельский клуб, чтобы немного поплакать под грустные, протяжные песни советских композиторов в исполнении местного вокально-инструментального ансамбля "Дружба" и на обратном пути восхититься ночным небом, забрызганным жирными звёздами и дальним перелаем ленивых собак.

На самом деле будущей жене не терпелось продемонстрировать своим подругам модный гарнитур из последней коллекции трикотажной фабрики "Зангари" и меня, как удачное сочетание с её новой сумочкой, сшитой из шкур вьетнамских скатов. Заодно, как бы между делом, утереть нос некоторым знакомым сплетницам, утверждавшим, что хоть и девка она не плохая и даже кое-какие места на точеном теле удачно законсервировала и содержала их под глубоким макияжем в девственной свежести, но, всё равно, замуж эту перезрелку никто не возьмет из-за буйного характера, чистоплюйства при естественном отборе принца и белого коня, и укоренившемся мнении двух членов райкома партии о наличии у неё фригидности и не верного понимания стратегического курса ЦК КПСС, предложенного стране на внеочередном заседании Политбюро.
Один член предлагал ей прокатиться на мотоцикле и стать его любовницей, другой член ограничился патриотической песней под гармонь и требованием полюбить его немного за это.
Обоим она отказала в категоричной форме. Чем обидела не только партийные органы, но и всё прогрессивное человечество в их лице. После неудачных домогательств двух членов партии считалось очень рискованным предприятием связывать свою судьбу с капризной и выкобенистой старой девой.

В то время я был молод, высок, строен, искусно владел приемами ковыряния в носу указательным пальцем через носовой платок и абсолютно незаметно перекладывал залипший пениса из одной штанины в другую.
По крайней мере мне так казалось, когда другие отворачивали смущенные взгляды.
Было у меня и много других достоинств.
Например: я заучил пару-тройку удмуртских слов и самостоятельно осилил роман Валентина Катаева "Алмазный мой венец", что автоматически давало мне право в высоких интеллектуальных кругах распивочных заведений - в роли знатока всей советской литературы - подолгу рассуждать за кружкой пива о своей причастности к друзьям поэтам и нашему совместному вкладу в кривую роста показателей литературы и искусства всей страны.
"Вань кужемес пятелеткалын!" - (Пятилетку - досрочно!) провозглашал я в конце лекции. И обязательно вставлял два красивейших удмуртских слова: "Воломон?" (Понимаешь?) и "Макмыр" (Похмелье), если успевал и был еще при памяти.
Короче, по стоимостным показателям я вполне соответствовал сумочке невесты из шкуры вьетнамского ската.

Мы вяло шевелили ногами в медленном танце. Будущая жена выглядела восхитительно. Томный взгляд с поволокой загадочности в левом глазу выдавал её скрытные надежды. Втуне она рассчитывала, что по устоявшимся правилам, сельские парни набьют чужаку морду, как гнусному элементу, покусившемуся на их золотой генофонд, а она обязательно отобьет и защитит жениха от настырных посягательств хулиганов на её собственность. Но не срослось. Бить меня отказались. Это обстоятельство сильно понизило самооценку невесты и она затаила на меня обиду. Мы возвращались домой удручёнными. Будущая жена сказала: - Опять сутулишься. Двигаешь ногами, как усталый верблюд. Стыдоба. И за что мне такое наказание?
Она, конечно, не подозревала, что год назад возле Чихачевского пруда за всей этой деревенской кодлой я гонялся с дрыном и единственной целью - понравиться. Видимо, кто-то из деревенских парней на танцполе признал во мне Водяного, предупредил остальных, и те решили просто не связываться со мной: сели на мотоциклы и уехали на трассу с конкретной задачей экстремалов - лучше попасть под колеса Генкиного трактора К-700.
Летом 1985 года несчастные случаи со смертельным исходом в парке ночных деревенских мотоциклистов происходили довольно часто.
Одной из причин повальной беды села старожилы узрели в отсутствии храма Николая Чудотворца, вернее в переделке его коммунистами под овощехранилище, мол, молятся селяне групповому портрету членов Политбюро и прочим языческим истуканам, а про истинных святых забыли. Нет возможности прижиться в молодёжи послушанию и кротости, поскольку программный документ под названием "Библия, Ветхий и Новый Завет" под не меньшим запретом, чем "Архипелаг ГУЛАГ", "Майн кампф" или кулинарная книга о пользе сыроедения, мол, пока правят страной русифицированные евреи и хохлы, никакая антисемитская сволочь не сможет питаться опиумом для народа. А для жаждущих крестного хода есть Первое мая и Седьмое ноября. Так завещал Великий Ленин! Вот, мол, поэтому и гоняет по трассам пьяная молодёжь на вонючих мотоциклетах.

Итак, мы возвращались на окраину села, в родительский дом. Она - на высоких шпильках, а я - под спудом тяжелых мыслей о беспощадной борьбе Атлантиды с Гипербореей за самоопределение и установлении Мирового порядка в отдельно взятом колхозе "Путь Ильича". Если есть порядок, то рядом всегда должен быть беспорядок, если есть путь, то он чаще всего приводит к распутице.

- Я сегодня листал ваш семейный фотоальбом и видел снимок: две школьницы, наряженные в Зиму и Весну едут в санях справлять Масленицу. Ты кто была? - смиренно спросил я у невесты.
- Зима, - не подозревая подвоха, призналась она.
- Значит, что-то пошло не так, или дрова отсырели? - намекая на то, что в Масленицу обычно Зиму сжигают на костре, также смиренно у неё потребовал я объяснения. Затем, растерянным и полным раскаяния за содеянное взглядом Ивана Сусанина, я проводил обильную слезу обиженной невесты до её подборка. Хотел быстро извиниться, но было уже поздно.
Она сказала:
- Тебе, рафинированному горожанину, пора бы начать избавляться от дурных привычек неудачника - и перестать всех вокруг себя считать виноватыми! Право, в тебе столько еще бабского! И где ты этого понабрался?

Она дотерпела до родительского дома. Там обессиленно рухнула в гамак, прикрученный предусмотрительным дедом к двум яблоням в саду, и взвыла так громко, что соседские собаки с визгом попрятались по будкам. Я тоже сперва подумал о внезапном нашествии волчьей стаи или Первой Крестьянской армии Ивана Колесникова.

В одних трусах выскочил из дома сильно растерянный Егор Борисович, хотя и раньше не раз слышал, как поёт русская душа средней чернозёмной полосы.

- Чего ты всё воешь и воешь? - спросил он у дочери.

- Я совершила непростительную ошибку! Знать его больше не желаю и в предбаннике на одну скамейку с ним не сяду! - невеста махнула рукой в мою сторону: - Он вынашивает план, как меня сжечь живьём!

- В чём дело?! - попросил тесть уточнений у меня.

- Дело в том, что ваша дочь беременна. Но она об этом еще не знает, потому что раньше ей еще не приходилось при токсикозе так страстно и самозабвенно любить меня, - дал я вполне убедительное разъяснение.

- Ну, если это правда, то одним солёным огурцом тут не отделаешься. Она вся - в мать, - успокоился Егор Борисович и предложил: - Идите в баню, пока совсем не остыла.

Баней он называл сколоченное наспех, утлое помещение с титановым бачком и опрыскивателем времён Серго Орджоникидзе.

В соседней комнате всего банного комплекса именуемого "Розовый зал" , была для нас заправлена полутора спальная кровать, но с какого бы края я не ложился, всё равно спал у стены. Размеры помещения не позволяли выползать за пределы проскрутово ложе.
--------------------------------
Увязнув по пояс в иловых осадках Чихачевского пруда, я остановился и успел вспомнить, как в ту же ночь из подпола душевой выползла пчела и ужалила меня в ногу, то есть месть невесты была жестокой и гнусной. Она знала, кого следовало натравить на меня. Кроме пчелиного, ко всем другим ядам у меня выработался такой стойкий иммунитет, что Рэм Петров захлёбывался слюной от зависти. Но пчелиный укус вызывал во мне какой-то там анусофаллический шок.

Я распухал на глазах, превращаясь в чукотского оленевода, жалобно просил перед кончиной ягеля и шамана с бубном.
Всякий раз, после укуса пчелы жить мне оставалось не более получаса. Об этом хорошо знала моя будущая жена - сам поделился с ней своим секретом для того, чтобы прекратила искать на ощупь мою смерть в яйце.

Первые десять минут она просто тупо и молча наслаждалась моими беспомощными поползновениями надышаться перед смертью и глупой надеждой на чудо или на кислородную подушку.

Во вторую десятиминутку она подробно и в мельчайших деталях рассказывала мне, за счёт чего сворачивается кровь в моих жилах, как мучительно проходит отказ почек и отёк лёгких у тех, кто её посмел оскорбить или обидеть по недомыслию.

На третьем десятке минут, невеста сунула мне что-то в рот, повязала капустный лист на рану и запарила для питья траву от поноса.

Я выжил.

Лишь много позже узнал, что все болезни в селе лечили традиционными лекарствами: гусиным помётом, капустным листом и травой от поноса, как в сочетании, так и без. Если не помогало, то меняли траву от поноса на траву от запора.
--------------------------------

Воспоминания были прерваны тучной тенью и лицом в центральном окне колокола знатной русалки, неоднократной победительницы среди доярок за звание "Лучший по профессии" Лизки Дебоширки, в миру - Снежаны Жёлтогубовой. Говорили в селе, что она по три раза на неделе выходила замуж, но женихи всё как-то до сельсовета её не доводили, чтобы расписаться. Бывало, что являлась Снежана на утреннюю дойку на восьмом месяце беременности, но те же женихи утверждали, что она просто гороху в полях объелась. А так, она непорочна и свято хранит плевру от случайных нападков на неё. Вот и шлындрает неприкаянной в часы досуга по глубоким заводям пруда в поисках суженного. Я спрашивал у деда, за что карма так беспощадно лупит по голове ударницу коммунистического труда, лидирующую в Соц. соревновании за право получить Диплом Второй степени, быть заслуженно отмеченной и награждённой поездкой в лечебно-курортный санаторий имени Сакко и Ванцетти?

- Дык, она же внучка той самой школьной работницы, которая обоссалась в телеге, когда её наши славные красноармейцы везли на расстрел, - удивился дед моей безграмотности и неумению правильно трактовать исторические факты: - Теперь еще семь поколений будет расплачиваться за бабкин грех. Опять хочешь спросить, какой грех? Опять повторю. Ночью, под видом банды Колесникова славные чекисты постучали в окно и спросили:"Есть в селе краснопузые?" , а она, дура, возьми и скажи: "Есть немного. По пальцам можно пересчитать" и выдала на гора полный список. У всех Желтогубовых рожи подозрительные, оптимизма не внушают и зовут покорять не те дали светлого будущего. Так-то!

Лизка Дебоширка, в миру Снежана Желтогубова, долго и пристально изучала мое лицо, замурованное в скафандр, но Водяного во мне так и не признала.
И я знал причину:

Моя нежная и долго не востребованная система преобразования человека в Водяного включаться не хотела. Команды из головы на проприорецепторы поступали в форме отборного мата, а матрицу от изобилия нахлынувшей информации замкнуло в двух катодах на одряхлевшей от времени плате. В залитых потом глазах плескалась надпись ERROR!, что в переводе означало: "Всё херово!" Не ломило рыжей шерстью грудь и не искал преломления солнечный луч в створке рыбьего глаза. Я оставался человеком, и это меня уже начинало бесить не по-детски.

Я попросил Снежану несуразными жестами позвать на помощь близнецов Прошку и Ерошку. Но Снежана приняла мой зов превратно. Она обложила хвостом скафандр и просигналила, что готова для меня наметать ведро ястычной икры.
Мне было не до секса, хотя секс для меня значил всё, а чаще - больше, чем всё! В сексе рождалась истина, в сексе истина и умирала! Обеспечить её достойные похороны было задачей не из легких - я всегда путал эпитафию с панегириком. С другой стороны, надгробной гранитной плите всё равно, что на ней выгравируют. Лишь бы человек был хорошим.

Я скинул хвост Снежаны с колокола и методом тыка в непристойные места, объяснил ей, что жене по скудным возможностям пытаюсь не изменять, как бы не были смешны эти попытки. Она исчезла в мутном облаке взбутетененных иловых осадков, грациозно и похотливо на всякий случай, подмахивая хвостом, и скоро возле меня образовались братья.

Ерошка узнал меня сразу, а Прошка, как всегда, верить своим глазам не хотел, потому что однажды на глубине сорока метров под водой и тридцати пяти под уровнем моря он видел водолаза, курившего «Приму» без фильтра. Причём, рожа у водолаза сияла блаженной улыбкой. До того момента Прошка считал, что ему известны все тайны мироздания и никто из водолазов ему не сможет нанести серьезной психической травмы.

Я похлопал себя по правой ляжке, напомнив братьям о печати Люцифера, которой был отмечен ещё в материнской утробе, и Ерошка послушно кинулся отвинчивать три болта из глубоководного купола.

Вспомнил: когда я путём кропотливых уговоров и лживых обещаний довёл впервые ещё не жену до состояния низкой социальной ответственности, она спросила: - Что это написано мелким, убористым почерком на твоей попе? У-у, да тут так много всего начеркано на шумерской глинописи, что за один раз не прочтёшь, - затем послюнявила палец, поводила им по печати, точно гадалка размазала кофейную гущу внутри чашки, пожевала что-то противное пухлыми красивыми, девственными губами и вынесла приговор:

- Всё же, какой ты мерзкий тип! За что я так сильно наказана и почему именно тебя полюбила слепо и без страховки? - слегка покривила она душой, потому что никакой любви не было, а была лишь необъяснимая привязанность к чужеродному предмету в болезненной форме, которую она и много лет спустя ошибочно принимала за любовь.

Времени у меня было в обрез. Не так просто, как представлялось мне на берегу, пронырнуть незамеченным два кордона со всякой шушерой, как то: ихтиозавры, русалки, нетопыри, гульфикаты, тыдры, чудища лиманные, подводяные, чуматлошки, ракообразные аквасекси и раненные аристократизмом ляды из третьего подразделения рыбхоза имени Василия Постникова.

Наверно, Мокоша и Лада поджидали меня на Чёртовой заводи, возле сгоревшего и затем притопленного автобуса под названием «Продуктовая лавка на колёсах», а с ними один чахоточный мужик, надбавивший к 33 годам себе лысиной лица до макушки, и набитый по брови палочками Коха.
Его посоветовал этим двум активным пионэркам предпенсионного возраста мой старый знакомый Эливсестр. «Он, ( то есть я ), очень любопытный, - швырнул он в девчонок весомым, размером с булыжник, аргументом: - Обязательно вынырнет, чтобы глянуть на вахлака, допекавшего в июле из Волгограда его (то есть мою) жену фотокарточками себя в фетровой шляпе и чуть ли не фронтовой подписью на обороте: «Незабвенной подруге на долгую память от Славы».

И - правда, перед тем, как уболтать будущую жену опуститься до свадьбы хотя бы на пять минут на уровень низкой социальной ответственности, я болезненно воспринимал её угрозы:

- Вот вернётся Славик, - стращала будущая жена, - тут же прогоню тебя.

- Ты говорила, что Славик женат. Может, и не припрётся?

- Ты же припёрся! - пресекала немедленно она любые попытки оскорбить словом её друга по переписке.

Но после того, как уболтал, наобещав с три короба и полушку, вдруг размечтался, закурив в постели: «А, может быть, мне повезёт, и Славик всё же вернётся?»
Я был уверен: никого она не ждала, никого у неё не было и любить она совсем не умела, да и знала о любви крайне мало, срисовывая и повторяя в точности поведение тургеневских барышень - страдала, слёзы проливая, взывала к белому коню, а принц всё ни скакал к ней и ни скакал. Дураков не было, кроме одного.

В отрочестве жена считала себя гадким утёнком, и этот комплекс неполноценности с годами только усиливался. Она подозревала, что никому не нужна. Широкую деревенскую кость никаким макияжем не замажешь , хоть выщипай брови и обуйся в югославские сапоги. Было время, когда её путали с актрисой Матлюбой Алимовой. Сам слышал не раз, как перешёптывались:

«Смотри, это же Настя из кинофильма «Цыган»! - и, ошарашенные видением, оглядывались в поисках Бадулая. «Прошла, окатив безразличием, словно на руки сбросила плащ...»

Мой приятель и по совместительству художник-оформитель книжек с детскими сказками для поросли пубертатного периода, со знанием психоаналитика говорил о моей будущей жене так:

- Очень красивая девушка. Но и очень несчастная. Потому что - вамп, болеющая серьёзно андрофобией. Она по книгам знает больше о мужиках, чем мужики этого заслуживают. Чтобы ею овладеть нужна фантастическая изворотливость, хитрость и терпение. Натиск бесполезен, нужна осада. И, вообще, она из тех, кто заслуживает одиночества и прозябания в качестве старой девы. С её характером надо долго учиться любви у Эроса. А этого учителя она терпеть не может. Больше верит Агапэ с платоническими отношениями и на расстоянии, как законопослушная гражданка во время пандемии вируса холеры.

«Один знакомый комсомолец признался, что у меня ноги очень красивые. Правда?» - пыталась она навязать мне своё предвзятое мнение. Я знал этого знакомого. Он подрабатывал ударником коммунистического труда в обществе слепых.

Однажды её родная тётка призналась, что был, кроме меня, ещё один дурак. После второго курса моя будущая жена внезапно собрала вещи, чтобы переехать к любимому в Волгоград и выйти за него там замуж. Еле уговорили её подождать - до получения диплома об окончании института, рассчитав с аптекарской точностью, что за три года ни один ишак успеет сдохнуть.
Так и случилось. Сильно напуганный приездом «невесты», издыхающий ишак в течение месяца женился на многодетной сослуживице и закрыл навсегда вопрос о дальнейшей дружбе по переписке. Звали того дурака, кажется, Вячеслав.

Мы проплыли Чёртову заводь, смешавшись со стаей ластоногих озерных сирен с человеческими головами. Существа они, в общем-то не страшные, если своей приветливостью не провоцировать их на ответную улыбку. Прошка когда-то имел близость с предводительницей стаи и рассказывал, что им ничто человеческое не чуждо и они, как ляды, боятся только высоты.
Я вспомнил, как боялась высоты жена. Однажды у неё на глазах с крыши свалился военный строитель и она из мастера стройки тут же переквалифицировалась в сметчицу, ещё активнее занялась партийной и общественной деятельностью, чтобы забыть тот случай, как страшный сон. Но один грузинский солдат до конца срочной службы намекал ей, что если она не поедет знакомиться с его родителями, то он выкрадет её, увезёт в Грузию и там тоже сбросит с крыши.
Потом оказалось, что своими серьёзными намерениями он пугал не одну мою жену, и в то время как она, пересиливая себя, постепенно начала бороться с боязнью высоты, её подруга - тоже сметчика - позволила грузину первой выкрасть себя и увести на Кавказский хребет. Высоты подруга не боялась. Больше боялась того, чтобы ей на четвёртом десятке не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы. Так завещал Павка Корчагин.

За Чёртовой заводью я всё-таки не удержался и вынырнул, чтобы глянуть третьим глазом на вахлака в фетровой шляпе, пока он, вывернув шею в противоположную сторону, всматривался в крупные пузыри на зеркальной глади пруда, привычно оставленные страдавшим флатуленцией Ерошкой.

За три года моего отсутствия, в чистых водах Великого Чихачёвского пруда ровным счётом ничего не поменялось. Били на скатах всё те же восемнадцать гремучих родников и клокотали, точно похотливые глухари в брачной пляске, те же двенадцать ключей и один неучтённый, потому что поочерёдно выдавал неликвиды водки «Тамбовский волк» и кошерного самогона, выкуренного из сахарной свёклы и желудей. Всё так же строго следил за ключом и поддерживал в нём плотность и алкогольный градус снежный человечище Валера, по прозвищу Куня-Ваня. Несколько раз он пытался выкупить или взять в аренду золотоносный ключ, но дед Пердяк постоянно артачился и не хотел ставить последнюю подпись: то заявка не была согласована с региональным Природнадзором и Недропользованием, то место зимовки Куни-Вани не устраивало - полгода прятался, мол, он в дубовом лесу, а лес относился к соседней области, то и вовсе, рука омертвела, которую дед отлежал, прячась в погребе от очередного закона о колосках.
Валера неустанно и долбоёбисто изводил деда заявкой буржуя и собственника, будто дело Партизана не послужило ему примером - когда, при создании колбасного цеха в селе, на каждого селянина была расписана роль: этот украдёт, а этот подожжёт всю молочно-мясную продукцию Партизана, чтобы опять же не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы. Хозяйство должно быть коллективным, даже в штанах, и принадлежать всем.

Я хлебнул из ключа и выскочил на берег, как ошпаренный. Водка оказалась с повышенным градусом из ректификованного спирта, а не из привычного купажного тремя солодами дисцилята. Следом с большой неохотой выползли братья.

- Вот, и я говорю себе: «Валера, когда же ты прекратишь силой мысли внушать живительному источнику, что такая жизнь не соответствует тому, чтобы называть её жизнью», - встретил Валера, нисколько не удивившись нашему явлению: - Поговорим о политэкономии страны? - попросил он низойти до беседы с ним.

Я был не против. Валера запекал в газете «Правда» на углях хариуса и радужную форель, которую он ловил на мушку. А мушку добывал путём болезненного выщипывание медвежьей шерсти у себя на теле в области груди, спины и мошонки. Никто не мог так искусно ловить на мушку хариуса, как Куня-Ваня. Вероятнее всего, именно поэтому постоянно и настойчиво спускалось мнение сверху и подтверждалось ежеквартальными постановлениями министерства рыбного хозяйства, что хариус и радужная форель в прудах водиться не должна. Это - нонсенс, если не сказать грубее.

Без газеты «Правда» запекался в углях хариус скверно. Только в единственной этой газете имелось необходимое количество свинца, свободных радикалов и занятых нуклеидов. Целый разворот уходил на одну рыбку. Передовица - к голове, подвал - к хвосту, посредине - статья о том, почему во всем виноваты евреи, особенно - в падении надоев яиц у кроликов с одного гектара кукурузы.

До перестройки и ускорения будоражили только очередные происки мирового сионизма и постельного клеща. На постельном клеще держалось всё остальное, что не смогло удержаться на мировом сионизме.

- Значит, всплыл у ключа за ключом? - догадался снежный человек Валера и пощипал запутавшийся в грудной шерсти египетский крест жизни и восторга Анх или правильнее сказать по Перепёлкину - Анхуй. У дифтонга вторая половина была этимологически объяснимой и понятной исторически - за него сожгли на костре Джордано Бруно, вернее за ересь, разносимую им страшной заразой - что Христианский Крест был списан с древнеегипетского ху.
Первая же часть дифтонга АН обозначала нечто скрытое, надёжно спрятанное и дожидающегося хозяина, как клад тамплиеров, инков или четвёртого отделения РСХА.
Три года назад я сдал на ответ.хранение свой ключ Куне-Ване, как самому надёжному ключнику и победителю в соцсоревновании «Лучший по профессии». Мало кто знал, а ещё меньше тех, кто догадывался, что Валера был лучшим кулинаром. Это он придумал элитное прожаренное отбивное: взять кусок мяса, положить его в седло и скакать на нём двести вёрст, если даже под тобой нет коня. Но рыбу он любил готовить больше. « Рыба моя, - похотливо говорил он, - сейчас я тебя жарить буду!» И жарил её с неуёмной страстью. Это было его политическое кредо.

- Итак - о политике! - предупредил меня снежный человечище Валера, едва я примостился возле углей:
- В своём доверительном и политическом слове я хочу рассказать тебе о сексе и обратиться с просьбой. Так вот, секса с женой у меня уже нет двадцать лет. А просьба такая: забудь всё, что я тебе сказал!

И - это правда! Куня-Ваня никогда не был женат. Табунами гонял коней по деревням, избы поджигал в особо извращённой форме - сельские бабы ни в какую не хотели эрогировать на дешёвую заманиху Валеры. Он даже фамилию и паспорт поменял, ради того, чтобы повысить свой имидж. Но йети замуровался в нём прочно. Одна половина души Валеры хотела кунилингуса, другая жаждала, чтобы баба вскрикнула в порыве одичалой страсти: «Не жалей меня, Валера!» И, вот тогда... Он был маэстро правой руки. А, как известно, все бабы - это лишь жалкое подобие её. Но это было лишь половиной его беды.

Отдавать Анх Валера не хотел. Жеманился и торговался. Время на торги у меня было крайне ограничено. Через полчаса я должен был вернуть голову в скафандр и всплыть на обозрение сельской публике.

- Ты знал, что я не достоин пить воду из тазика, в котором жена ноги помыла? - спросил я напрямую у Валеры.

- Догадывался, - ответствовал снежный человек Валера по прозвищу Куня-Ваня йети-твою биг фут: - Вы же друг друга стоите.
- Так вот, я достоин гораздо большего, чем пить воду из тазика! Она пошла на уступки и позволила, чтобы я делал ей педикюр, без фут-фетиша, конечно. А педикюрный набор царицы Хотшепсут хранится в ящиках восемнадцатой династии. Вскрыть ящики без ключа не представляется возможным. Короче, верни мне мой Анх, и я тебе прощу то, что ты насылаешь на меня апокалиптические сны. Всего другого, разумеется, не прощу!

Уловку и досужий вымысел в моих словах Валера распознал сразу, не разгоняя на центрифуге мозг до перегрузок в четыре раза превышающую норму ЖЛПНЗД, - женская логика, превалирующая над здравым смыслом.
Меня братья заранее предупредили, что Куне-Ване сахарный диабет ноги доедает , и он теперь мыслит категориями заместителя министра областного министерства строительства и архитектуры, которого должны уволить за то, что обнаружили близкого родственника, работавшего в недрах того же министерства, и поэтому ему отпускают только тридцать дней на то, чтобы украденного им за столь короткий промежуток времени хватило на содержание в полном обеспечении детей, внуков и праправнуков - задача сложная, но выполнимая, пока ему подыскивают другую синекуру.
Южный говорок Куни-Вани с мягкой или талой фонемой Гэ чётко указывал на храницы его обитания - от Рязанской области и до польско-турецкохо рехиона.

Моя жена избавлялась от плавной Гэ три месяца. С какой целью она это делала, мне было не совсем понятно. Ленин тоже не все буквы правильно выговаривал, но это ему не помешало навести шороху в стране.
Признаюсь, что и я не гнушался смягчённой Гэ. В селе было так много Гэ, что не воспользоваться возможностью и прополоскать себе рот этой очищающей фонемой было бы большим грехом.

- Ты для чехо всё хавно скупил в продмахе? - удивлялся тесть моим вкусам, когда я смёл с полок магазина все банки с соусом «Социбели» грузинского консервного завода, и сигареты «Merit” американской сигаретной фабрики «Филип Моррис».
Конечно, я мог обьяснить тестю, что имею слабость ко вкусностям, но я не мог понять, как в этой чернозёмной глуши появился дефицит, за которым гонялось две трети цивилизованного мира? Я любил натуральные продукты, любил курить настоящие сигареты, а не вонючие палочки, в которые не докладывали салями и коньяк, и любил англо-американский симфо и арт-рок, вопреки требованиям министерства культуры любить советскую эстраду и оперу для камерного пения. Вот, такой махровый антагонист и диссидент.

Когда я отдавал ключ Валере на ответ.хранение, он ещё не был алкоголиком и не всё принимал близко к сердцу, только выборочно - то, что было выгодно и дивидендно. Но в 86-м году приплыло облако из Чернобыля - прямо с четвёртого блока атомной электростанции - и опало на несчастную голову снежного человечища. Надо было срочно выводить из организма стронций и прочую заразу, прилепившуюся к ДНК тяжёлыми металлами. Валера запил по-взрослому, ввергаясь всем своим телом в беспробудное пьянство .
Жертва Валеры не была оценена по достоинству комиссией по контролю за самопожертвованием. Хотели вменить ему что-нибудь, но он не захотел, предложили осудить на общем собрании, но он отказался в категоричной форме, стращая комиссию тем, что уйдёт через свой портал на хрен в другое измерение и поминай его как звали. Но комиссия была заинтригована его заявлением, что волосы на голове, лице, груди и некоторых других местах во время пьянства растут значительнее быстрее, чем при соблюдении трезвого образа жизни, которого ему явно не хватало. Вообще-то, Валера согласен был придерживаться мудрости американского солдата, отмеченного в уставе для женщин, которая гласила: «Если тебя преследуют в попытке изнасиловать, то лучше всего - расслабиться и получить удовольствие!» , но делал это он без энтузиазма. Ему мешала исполнять устав задумчивость. Повторюсь: как говорил мой тесть: «Думающий боец не боеспособен!»

Когда я был Прудовиком, мне дополнительно вменялась в обязанность дегустация ухи, рыбы во всех жареных и печёных видах, а также прочих водных гадов и сволочей как то: трепангов, морских ушек, речных ежей и каракатиц, крокощук, камышеввх осьминогов, камаринских лягушек ... Всего 350 наименований из 670 видов живности, обитавших в пруду. Больше всего мне нравилось жарить русалок.

Однажды за кумышкой, выкуренной Валерой из розовой местной агавы и Тамбовской картофельной ботвы, - под закусь была толчковая нога кенгуру из загона местного фермера, заквашенная в макмырном соусе «Воломон» - я невежливо спросил снежного бигфута: - Как тебе, Валера, живётся-можется в параллельном мире?

Он традиционно ответил:
- Живётся хорошо, можется плохо». «Так, выходит, плохо?» «Выходит хорошо, заходит плохо!» и добавил: - В каком из 34 параллельных миров?

- В лучшем!

- То есть - у вас? - поразил меня своим сравнительным анализом Валера.

- Обоснуй! - потребовал я.

- Обоснуй, не обоснуй, всё равно получишь... - мгновенно отреагировали тогда братья Прошка и Ерошка: - От перемены мест событий, жизнь не меняется.

Валера ввёл уточнение, задумчиво почесав грудь Прошки:

- У вас больше дураков, которые умело притворяются умными. Одному дураку значительно проще убедить толпу дураков в чём угодно, лишь назвав их умными, чем толпе умных убедить одного дурака в том, что он нисколько не умнее их. Даже обычный юродивый здесь легко может стать Богом, прочитав толпе нагорную проповедь...

Ерошка постучал себе по запястью, намекнув Куне-Ване, что время истекло, и снежный человечище, протянув мне Анх, грустно заметил:

- Не гостеприимно как-то всё получилось. Даже не присели, рыбки не съели. А по закону пятого измерения надо было сперва накормить гостя, а уж потом лишать его покоя.

За пару минут мы с братьями пронырнули к хранилищу, я извлёк из сундука Рамы перстень - инвентарный номер 302/71 - и так же лихо, в сопровождении ластоногих сирен доплыл до водолазного костюма. У заводи меня уже никто не караулил. На трансформацию и впихивание меня под водолазный колокол оставалось минуты три. Этот зазор времени мне был подарен на то, чтобы я придумал и детально объяснил жене свой подарок.
Последнее время я стал замечать, что когда я врал ей в лицо, она шлепала губами, молча в точности копируя каждое моё слово. Ей думалось, что так легче отделить зёрна истины от плевел лжи. Но основные сложности её просеивания заключались в никчемных результатах - я давно потерял представление о том, как хотя бы приблизительно должны выглядеть эти самые зёрна.

Однажды, ещё до официального брака, когда она верила в безоговорочную победу социализма над окружающей средой, я купил в магазине пачку индийских сигарет Крест, а перед будущей женой похвастался, что раздобыл чисто американскую, антисоветскую вкусняшку.
С ней случилась истерика с обмороком и пятичасовое завывание члена КПСС - то есть тот отрезок времени, в котором я пытался невразумительно убедить её, что полностью не являюсь предателем Родины, дисидентом, отщепенцем, продажным недоумком и просто негодяем, и во мне ещё можно было обнаружить что-то человеческое. Пачку сигарет из дружественной Индии пришлось выкинуть в форточку, но невесту это мало успокоило. Перевоспитывать и подгонять меня под стандарт молодого строителя коммунизма ей было крайне не легко.

Перстень с инвентарным номером 302/71 значился главным оберегом первой касты нулевой династии аров допотопного периода. Во вращающуюся голову перстня были встроены по обе стороны два камня - изумруд, величиной с июньского жука и фиолетово-антрацитный сапфир такого же размера. Частое использование перстня в качестве подвески оставило едва заметный след на сухариках, раскатанных из метеоритного золота и пыли, когда-то экранировавшей планету Нибиру. С тыльной стороны окружности выдавлен иероглиф, в его трифтонге скрыто истинное имя Бога. (Как известно: кто знал истинное имя - и не только Бога, но всего сущего - тот имел над ним власть)...

В общих чертах происхождение перстня и его многовековая история мне были известны. Но пересказывать её не хочется, потому что кто-то возмутиться и крикнет: - Так не бывает!
И я буду вынужден сказать:
- В жизни много чего не бывает. И с этим нам приходится мириться.

Пять раз я дёрнул трос, сигнализируя об экстренном всплытии, и меня неохотно стали подтягивать к берегу, будто ждали, что я передумаю и останусь в пруду навсегда.

- Ну, и что там? - отвинтив колокол, спросил с нетерпением меня Дядя Балдей.

- Гарлуши там нет! - достойно вопросу ответил я: - По утопленникам сегодня будет явный недобор.

- Даже в сетке ничего не приволок! - разочаровался во мне Петяня, вытряхивая из водолазной авоськи деликатесные лопухи прудовой капусты.

- Твоя пожарная машина не захотела помещаться в сетку, - глаза мне открывать не хотелось.

Глубокий антагонизм состоит в том, что мы приучены думать на матерном языке, а пытаемся говорить на интеллигентном русском. Это сильно мешает нормальному общению людей на общих родительских собраниях и отчетно-выборных конференциях.

Петяня мгновенно составил в уме ответную претензию общим объёмом в восемь страниц машинописного текста, но суровое воспитание, не допускавшее в общественных местах часто вываливаться за языковые нормы языка, позволило ему только промычать, выпростать несколько нечленораздельных звуков и украсить их междометиями, сформировав из всего неопределённый глагол из девяти согласных букв - шести начальных и двух конечных, а между ними - одной гласной.

- Взбзднуть! - отчаянно выдохнул он, имея ввиду, что бздеть бесправно здесь никто не может, и Петяню просто так -за пуп царапать - ни в чём не уличишь.

Тогда я по памяти назвал гос. номер пожарной машины.

- Хых! - неологизмом открестился Петяня в том смысле, что госномер в пруду может находиться, а вот машину он давно продал цыганам, которые использовали её не по назначению: включали сирену с проблесковым маячком и под таким пылающим знамением беспрепятственно развозили по деревням синтетические наркотики и коврики в прихожую, свитые из индийской конопли, что ранее колосилась на участках Фюлеров и Фунтика.

Тестю тоже кто-то пытался подсадить в углу огорода марихуану. Но тут неожиданно приехал я, порубал всю траву и отослал её в мешках на Моршанскую табачную фабрику, вперемешку с полевыми и дикими табачными лопухами, произраставшими в округе, в кормовой массе не меньшей, чем борщевик, который из любви и преданности к русским занесли на территорию чернозёма ортодоксальные хохлы.

Тесть тогда задал мне два основополагающих вопроса Марксизма-Ленинизма: «Что делать?» и «Как наказать бездельников?»

«А, если виноваты все?» - не смело предположил я.

«Значит, всех и будем наказывать! Согласно постановлениям последнего съезда партии, и не взирая на их прежние заслуги!»

Суров был тесть, но по-ленински справедлив. «Был бы субъект человеком хорошим, а уж наказанием партийная ячейка его никогда не обделит» - учил он меня крестьянской мудрости среднестатистического жителя села. «Сдохнуть неожиданно он, конечно, может, но если кому-то из руководства не понравится такой поступок, то лучше ему поработать ещё».

- Приведите в чувство этого ренегада! - отдали команду в унисон Ковыряй и Сиповка.

- Но, но! Поаккуратней с выражениями! - огрызнулся на «Райисполком» Дядя Балдей: - Он пока ещё законный зять Егора Борисовича.

- Зять, зять! Ни дать, ни взять! - подтвердила Зубаха: - На такого зятька не глянешь без матька.

- Я, конечно, не подстрекатель, но как ведущий патологоанатом района, отказаться от вскрытия с трепанацией черепа зятя просто не имею права! - признался Чума и затаил дыхание в ожидании разрешения от Егора Борисовича хотя бы на проведение элементарной циркумцизии. Но счастье к Чуме не привалило. Тесть своих, даже нерадивых, врачам никогда не сдавал и хорошо отличал эскалоп от эскулапа.

Я приоткрыл «рыбий» глаз и осовело подсматривал через него за округой. Полностью не трансформировавшись, он выдавал ещё картинку, как у бокового зеркала автомобиля.

Палящее солнце сотрясало выжженную до водянистости пучину неба. По диагонали плавно оседал мусор, застрявший в хрусталике глаза. За бруствером водолазного костюма торчал рыжий круп печальной лошади.

Внезапно, но не пугающе, всё яркое пространство заслонило собой лицо жены и произнесло её голосом:

- Как же ты меня напугал, милый! Больше так не делай!

- А как делать? - прошептал я.

- Без моего разрешения лучше никак не делать.

С её разрешения я имел право только на одно действие: попросить у неё разрешение на попытку хоть что-то сделать общественно-полезного и получить категоричный отказ. Так и ей было спокойнее, и глупых проделок мужа насчитывалось значительно меньше.

Житейская мудрость диктовала жене, и она с её слов просила : «Лучше ты без меня ничего не делай, а то тебе хуже будет».
Но по натуре жена была авантюристкой и иногда соглашалась делать совместные глупости. Например, мы сделали ребёнка.

В первый же вечер, после выписки из роддома, наблюдая, как я купаю дочку в в ванночке, она со страхом в голосе сказала: «Что же мы наделали! Жили бы и жили вдвоём друг для друга счастливо и без лишних хлопот!...»

Её слова я пропустил мимо ушей, поскольку знал, что через день любимее и значительнее дочери для неё никого не будет на свете. Такую квочку, как моя жена, ещё поискать надо! Скоро я отойду на второй или десятый план, но удерживать и клевать меня в гнезде она будет с прежней заботой собственницы. Своё она никому не отдаст! И чужим ни с кем делиться не станет! Одним взглядом загонит в угол и принудит там покаяться в злых намерениях.

За столь же короткое время препровождения со мной, жена умудрилась обмануться любовью, нахлебаться ею и притерпеться ко мне, как к прыщу на заднице.
«Устала притворяться пионеркой. Эх, если бы ты пореже домогался, тебе бы вообще цены не было, сластолюбивый ты мой паразитик, вирус ты мой ненаглядный, микроб болезнетворный!» - одаривала меня нежностью жена.

Попытки прогнать у будущей жены были, но выглядели невразумительно из-за боязни, что я мог уйти и не вернуться. Она спрашивала у коллег по работе , но очень аккуратно, поделиться своим обо мне: вот, мол, запал на неё один поклонник, не знает, как с ним поступить. Один сказал: «А что? Вроде, не лапоть деревенский, не вахлак, можно даже с ним на улице показаться». Другой промолчал, но, решив от всего сердца помочь ей, позвонил знакомому участковому, и участковый пять вечеров подряд вваливался в двери с требованием предъявить документ, разрешавший мне без прописки находиться в комнате гостиничного типа площадью 16 и 9 квадратных метров с явными уголовными намерениями, и профессионально, с навыками регулировщика, указывал мне на дверь, в которую только что ввалился в грязных сапогах, но с чистой, не затоптанной беспартийными тараканами головой. По заданию партии навещал с проверкой ещё один офицер, но почуяв всю бесперспективность своих походов, написал раппорт, чтобы его отправили в Новую Салду и выдали табельное оружие, из которого он вскоре застрелился.
——————————————

Был день как день, и пища была как пища - жаренная печень престарелого животновода с отварными макаронами третьего хлебозавода им. Сакко и Ванцетти.

В то время не принято было делиться военной тайной с американскими шпионами и израильской военщиной через средства массовой информации, и объявлять во всеуслышание, что хлебозавод имени итальянских коммунистов в свободное от производства макарон время выпускал ракеты СС-20 и 22 с ядерными кассетными боеголовками. И вообще, в городе не строились здания выше двух этажей, а урановую руду работницы хлебозавода перестали толочь в ступках ещё двадцать лет назад. Так что, радиационный фон - из-за которого иногда рождались двухголовые человеческие детёныши - вполне соответствовал правилам и нормам, принятым обкомом КПСС.

- Твоя нарочитая игривость и живой блеск в глазах вызывают очень серьезные подозрения. Колись, куда намылился? Всё равно не пущу! - отсекла все мои попытки отпроситься на День рождения моего шефа, редактора газеты. Явка была обязательной, о чём я предупредил за неделю свою невесту и всю неделю был в быту чутким, внимательным, умело подскунячивал и отстреливался нежным, задумчивым взором, ожидая нисхождения к себе.

В субботу, после назойливых заглядываний снизу или из подмышек ей в глаза, невеста вдруг сдалась и объявила приговор:

- Даю тебе два часа! - ткнула она под нос мне два пальца, растопыренных в знаке Виктория: - И ни минуты больше. Опоздание - приравнивается к побегу.

То есть, даже за героический подвиг, мне расчитывать на Звезду Героя было отказано в категоричной форме.

Едва я выскочил из малосемейки, как невеста, не много сумявши, ринулась следом в вино-водочный отдел соседнего магазина, приобрела там бутылку водки, и с ней уже в квартире Мариинки, подруги по партии, обронила девичью слезу.

- Всё! Он меня бросил! - потребовала она сочувствия и понимания у подруги.

- Кто? - ещё не зная, в каком месте радоваться, а в каком печалиться, заинтригованно попросила уточнений подруга.

- Один мерзкий, вонючий тип. Ты его не знаешь.

- Почему вонючий?

- Он в туалете после своих испражнений даже газетку не удосуживался сжигать, хотя я неоднократно предупреждала, что очень чутко отношусь к посторонним запахам.

- Серьёзное обвинение! - решила подруга и извлекла из холодильника ещё одну, початую бутылку коньяка.

В гостях у шефа я пробыл полтора часа. На горячее подали котлеты из красного китового мяса по пятьдесят копеек за килограмм, всесоюзную спинку минтая, запечённую в ведре со смесью «Завтрак туриста» и курицу в четырёх позах, усевшуюся на бутылку с водой из-под кефира. Шеф был знатным кулинаром и всегда учил нас, молодую поросль журналистики, к какому блюду следует подавать «Солнцедар», что запивать «Агдамом», а что портвейном «777».
«Домой» я вернулся в срок, даже без учёта ефрейторского зазора в десять минут, и трезвым жизнелюбом радостно постучал в дверь. Из-за двери пахнуло студёной тишиной ночной пустыни, но меня это не напугало и даже сперва не насторожило. Я постучал ещё раз, потом стал придумывать и мастерски исполнять различные условные стуки - два коротких, три длинных, или девять длинных и пятнадцать коротких...

Вышел сосед по площадке, выкурил пару папирос, пристально наблюдая за мной, и решив мне помочь, высказал своё глубоко философское предположение:
- Я думаю, что она куда-то ушла и, по всей видимости, где-то ходит.

Наверное, соседу лучше было знать. Со слов невесты и моей будущей жены этот сосед недавно предлагал ей прокатиться после программы «Время» на его мотоцикле. В свою очередь мотоциклисту покатать мою невесту предлагала его мама - женщина прямая, без затей и цезур в голове. Однажды она пришла на приём к секретарю парткома треста и напрямую спросила:
«Кому мне дать, чтобы мне дали квартиру?» Сын не имел права ослушаться такую мать.

Я вышел на лестничную площадку, присел на ступени, настроил слух и начал ждать знакомую дробь торопливых шагов.

«Двадцать раз досчитаю до ста и пойду к себе в общагу. У меня там хорошая офицерская комната, рассчитанная на проживание здоровой советской семьи, а живу я в ней один и не знаю, чего мне там не живётся?» - размышлял я о превратностях судьбы, намалёванных Чихачёвским прудом: «Когда невеста успела меня охмурить, в какой момент подсыпала приворотного зелья?

Элевсестр назидал древнеегипетской молитвой, вышёптывая на ухо: «Нук тетети, се тетети, ау ам а эм тететту, месе а эм тэтетту». ( я сильный, родился в области сильного и никакая сила не сломит мою силу сильнейшего). Это единственное, что противостоит дьявольской формуле: «sator
arepo
tenet
opera
rotas”. (Каждый пахарь тянет свою стязю).

Или, как сказал другой сосед по площадке: «Не нужно всё время смотреть на свою женщину сквозь пальцы. Иногда приходится смотреть на неё, крепко сжав кулак».

«Я - против насилия!»

«Ты - против! А она, может, только и ждёт, когда же ты её наконец изнасилуешь? Женщина всегда была непостижима для человеческого ума, хотя и не лишена некоторых предрассудков...»

На сорок втором десятке, не успев досчитать до девяносто пяти, я чётко определил, что в подъезд ввалилось что-то родное и до рвотных позывов знакомое.

Навзничь опрокидываясь на площадках, подруги, отдохнув, покоряли проем за проемом, сбивая коленки об острые ступени лестницы. Путь был бесконечно долгим - до четвёртого этажа - и опасности подстерегали на каждом шагу. Обе в беспамятстве выглядели сексуально, доступно, представлялись лёгкой добычей, и близкий контакт в извращённой форме с ними не грозил уголовным преследованием.

В комнату я вошёл следом, переступив на пороге через обмякшие девичьи тела, аккуратно занёс из общего коридора ноги невесты и притворил ими входную дверь.

- Сразу не дамся! У меня сифилис, геморрой и кариес! - предупредила невеста, как учили её в комитете комсомола отбиваться от насильников в состоянии невменяемости.

- У меня такая же фигня! - призналась подруга, открыла глаз, оглядела меня всего и добавила: - Но слабовыраженная, редкая и без последствий. Кто ты, товарищ? - потрясла она за плечо невесту: - Это он?

- Кто? - превозмогая рвотные спазмы, чужим, старушечьим голосом откликнулась невеста.

Подруга подползла к голове невесты и попыталась раскрыть веки. Те раскрываться не хотели.

- Пойду я, - глядя на беспомощные попытки подруги, решил я.

- Куда? - потребовала уточнить адрес подруга.

- Куда-подальше.

- Нет! Сначала надо выяснить: он - это ты, или ты - не он? Если ты- это он, то я доставила твою необглядную красотень по месту прописки без видимых повреждений. Распишись и прими на ответ.хранение. Если он - это не ты, то найди тазик, сейчас мы в него блевать будем.

- А, если я - это не он, но он - это я? - чисто по-женски ответил я вопросительным предложением.

- Тазик всё равно нужно принести. Вот тебе вопрос на засыпку: «Большой или маленький у неё получился шрам после операции на аппендицит?»

- Нету у неё никакого шрама.

- Правильно, шрам у меня. Но в будущем тебе эти знания не помешают.

- Это он! - признала во мне меня невеста и вдруг взвыла не хуже профессиональной плакальщицы на отпевании: - За что?! За что?! Ты же обещал! Уходи! Убирайся отсюда! Ты же обещал, что вернёшься через час! За что?! Что я тебе сделала?! - она неловко приподнялась, дробно простучала коленками о пол, отползая в комнату и оттуда вышвырнула в прихожую мою гитару и сменные трусы: - Убирайся! Немедленно!

Я снял мокрые трусы с лица, переместил их в карман куртки, за подмышки вытянул подругу и придал её конституции сомнительное и шаткое вертикальное положение. Затем отошёл на шаг, полюбовался результатом своего непосильного труда - наверное так, высунув язык, и обливаясь потом, Создатель пытался сотворить из ребра Адама некое совершенство, но на выходе, как всегда, у Него получилось то, что получилось - и одной рукой обхватив за талию гитару, а другой качающуюся плоть, я сделал подруге интригующее предложение от которого трудно было отказаться пьяной женщине:
- Пойдём? Более детально изучим твой шрам?Там есть особенности, которые можно рассмотреть лишь под определённым углом снизу, - перекрикивая вой невесты, предложил я провести совместные научно-изыскательские работы.

- Пойдём и изучим, - согласилась подруга.

И мы, степенно покачиваясь, но не теряя по пути достоинства, робко сделали первые шаги к входной двери.

- Стоять! ! - ещё громче взвыла невеста: - Мне очень плохо! Я умираю! За мной нужен уход! Если ты, паразит такой, сейчас уйдёшь, то можешь вообще не возвращаться! Верни мебель (гитару) на место!

Из всей, нахлынувшей на меня информации я так и не сумел вычленить, где была просьба, где угроза, а где признание в любви. Поэтому в уничижительной манере попросил невесту:

- А, можно и трусы обратно на торшер повесить?

- Всё! Подступило! Алес, вашу маму! - ответила невеста и начала судорожно отрыгать желчь. Пили, дуры, без закуси, целенаправленно, чтобы только напиться.

В это время, без твёрдой мужской поддержки подруга опала по кривой возле умывальника, и, ориентируясь на грохот, ворвался обеспокоенный сосед.

- Помощь нужна? - закатывая рукава спросил он.

- Кому?

- Ещё не определился? Но, по характерным воплям и визгам, всем жителям дома уже ясно, что ты занимаешься здесь расчленением живых жертв , используя бензопилу «Дружба».

Я дождался перерыва в рвотных спазмах невесты, высчитывая в столбик в уме более близкое расстояние между унитазом и угловым диваном от исходной точки тела, бьющегося в конвульсиях, взял нежно на руки свою измученную вторую половину и понёс к угловому дивану.

Вторая половина устало открыла один глаз и сказала:
- Помнишь, ты обещал всю жизнь носить меня на руках? Вот, носи! Никто тебя за язык не тянул.

Но от второго приступа я все же увернулся и успел подставить ей тазик. Угловой диван скрипел и рассыпался в мелкую щепу под тяжестью её стонов. Невесте этот диван навязала другая подруга и продала ей по цене двух новых. За месяц мы диван превратили в хлам, естественно, не только по причине страсти. Деревянную его часть ещё можно было продать, как три охапки лучин. Я предлагал, но люди отказывались, стыдливо ссылаясь на обязательное пользование и оплату за свет по ленинскому плану ГОЭЛРО.

Всю ночь я просидел рядом со второй своей половиной, поглаживая и целуя ей родинку на бедре. К утру она устала стонать и, по кошачьи вытянув в мостик обезвоженное тело, спросила:

- Где Маринка?

- Её увёл сосед покатать на своём мотоцикле. Ему очень надо, - вспомнил я.

- Она такая зануда! Если прилепится к мотоциклетному седлу, то уже никакими молитвами её оттуда не отодрать, - предупредила то ли меня, то ли себя невеста и осела на рыхлый диван всем своим корпусом, изнуренным алкоголем.

- Отдыхай, любимая! - потребовал я у невесты.

- Как же я могу отдыхать, когда ты не знаешь, как я тебя люблю? А люблю я тебя, паразит, больше всех на свете, даже больше, чем многих родственников. Может, я жить без тебя не могу, а ты всё норовишь сбежать, бросить меня. Вот скажи мне, что вчера с тобой случилось? Почему ты опоздал?

- Я пришёл вовремя.

- Это ничего не меняет. Ты знаешь, что в таких случаях тебе нужно сделать.

- В каких случаях?

- Да в любых случаях. Что ты должен сделать? Отвечай! Правильно, ты должен попросить у меня прощения.

- Если устно, то - сколько угодно, но в материально-финансовой форме пока не могу.

Тогда-то я впервые вспомнил о реликтовом перстне, спрятанном в пруду. По бумагам он проходил наградным оберегом одного Болотника, полученным им в награду за трудовые заслуги в создании огромной транспортной развязки путей праведных по типовому проекту Сатаны. Но на другой стройке века - храме архангела Михаила, тоже возведённого по типовому проекту Вельзевула, Воланда и Люцифера в одном лице - Болотник руку потерял и вместе с ней перстень. Нашёл руку Прошка, но не предъявил её комиссии по возврату ценностей в Чихачёвский пруд, а спрятал в шейке зрелого краба-паука, весом в 22 килограмма. Выловил в четвёртой заводи пруда и съел краба снежный человечище Валера.











  Как-то раз дочь решила, что пришла пора подвергнуть нас с женой суровому испытанию. Для этого она купила три билета в кукольный театр на спектакль "Кошкин дом" и сказала: "Если вы с моим сыном - вашим любимым внуком - продержитесь хотя бы половину представления, то я поверю, что доктор Спок вам в подметки не годится".

Мне одинаково просто: что с двухлетним внуком в театр кукол сходить, что - под себя. Поэтому, в отличие от жены, я не стал лихорадочно искать на книжных полках заученную в детстве по мультфильму сказку с выдающимися стихами: "Ты свинья и я свинья. Все мы братья свиньи" или "Мне сейчас коза сказала, что у нас здесь места мало", а открыто и честно спросил у внука, взяв его за ухо:

- Будешь, негодник, приобщаться к культуре и смотреть, как у драной кошки дом полыхает?

- Огонь! Огонь! - крикнул внук, вырвался и отскочил от меня на безопасное расстояние. И в его решительных возгласах я чутко расслышал: если спектакль ему не понравится, то он спалит, к ****ей бабушке, весь театр.
Пытаясь не упасть перед внуком в грязь лицом, жена в один присест вызубрила "Кошкин дом" и в лицах показала внуку, как в идеале должна выглядеть сказка на сцене.

Конечно, мне бы иметь её уникальные, шпионские мозги, я бы тоже легко зарабатывал дешевый авторитет у внука.

Жене достаточно мельком глянуть на страницы открытой книги, и она не только готова дословно пересказать весь текст, но еще со скрупулезной точностью прокурора объяснит, в чем разнятся взгляды на кошку у собственно автора и автора-повествователя, когда первый поджигает, а второй пытается вытащить все ценные вещи из горящего дома.

- Я вот думаю: почему дочь намекала на доктора Спока? Это - не просто так. Педагогом он был никудышным. Собственные дети его ненавидели и, повзрослев, даже слышать о нем ничего не хотели, - поделился с женой я своими опасениями.

- Не думай! - сказала жена: - А то всем будет хуже!

- Почему?

- Потому что всегда бывает хуже, когда муж занимается несвойственным ему делом.
"Опять забыла выпить желчегонное средство", - догадался я и сказал:

- А когда-то ты считала, что за моей спиной чувствуешь себя, как за каменной стеной.

- Я и сейчас так считаю. Бьюсь головой об эту стену - ни одного теплого слова, ни любви, ни внимания не чувствую в ответ. Будто не жена, а противный кусок гнилого мяса.

"Или рыбы?" - невольно пришло мне на ум:

- В таком случае мне надо выйти покурить и еще раз крепко подумать о своем недостойном поведении.

А потом вместе приготовим ванну, зальем пену, включим турецкую баню и душ Шарко, напустим пару и пристыдим Мойдодыра идеальной чистотой.

- Хочешь меня искупать страстно? Или утопить?

- А я уже не с тобой разговариваю, любимая.

По пятницам, когда дочь с зятем оставляют нам на выходной внука, мне вменяется в обязанность исполнение обязательной программы банщика. Я от души намыливаю внуку голову, шелушу и смываю с его тела образовавшуюся за неделю коросту спеси и гипертрофированного самолюбия.

- Дедуля, не ходи куить! Куить вьедно! - заградил мне путь в прихожей внук своим теплым воробьиным тельцем.

- Удивил козла капустой, - отлепил я с трудом внука от своих штанин: - Твоя бабуля 32 года стенает по этому поводу. Я так привык, что уже не знаю, какая из двух привычек вреднее, - постарался донести я до внука свою озабоченность, хотя увидел, что этих объяснений недостаточно для младенческого организма, взращенного в семье, где повально все с нескрываемым отвращением относятся к табакокурению и алкоголю.

- Послушай-ка лучше, товарищ внук, один сказ в кратком изложении.
Жила-была Вредная Привычка. Ее боялись все: грузовичок Лева, Тима и Тома, доктор Машинкина, Пик и даже Малышарики с друзьями пингвиненка Пороро. Привычка была такой вредной, что из вредности чуралась на себя глянуть в зеркало.

Только дедуля не чурался Вредной Привычки.
 
Сорок с лишним лет выходил он на смертный бой с ней и каждый день бился из последних сил, пока под утро не отползал в свой угол, чтобы немного отдохнуть и снова выйти на смертный бой.

И вот однажды... А что случилось однажды, я расскажу позже, когда вдоволь накурюсь. Понял? - спросил я у внука.

- Не надо, дедуля, куить! - лишний раз напомнил он о том, что возрастная разница и мой многострадальный опыт никак не влияют на его точку зрения, сформированную под влиянием ловкой бабули.

- Бесстыдно категоричен ты, товарищ внук, и упертый не по годам! - напомнил я ему о том, как недавно он бесцеремонно гаркнул мне прямо в ухо:

- Дедуля, я обослался!
А мог и в менее пугающей манере обнародовать, что опять навалил полные штаны, или хотя бы раз взял с меня пример: я, если случайно пукну с брызгами, то всегда и обязательно найду виноватого:

- Эх, это - гребаная жизнь меня так испугала и окружающая среда со своими сволочами, завистниками и бухгалтерами.







               

Вдруг Дядя Балдей заявил:

- В дипломатическом корпусе меня учили рыбу есть руками.

- Ртом - не пробовал? - заволновался Фюлер, прикрывая лоток с килькой.

- Слушайте его больше, -возмутился Егор Борисович, - руками ест, коленками нюхает.
Какой дип.корпус? Он дальше районного центра никогда не езживал. Скажи еще, что морскими ушками много раз травился?

- Ну, не мог я ими отравиться! Не мог! - вскрикнул от возмущения Дядя Балдей. - Я у них только мочки откусывал, а остальное выбрасывал!