Игарьок

Он точно чем-то зачитывался в юности. Или насмотрелся. Его целеустремлённость угадывалось за версту, хотя перед сильным мира сего  он удачно, как ему казалось, обёртывал это качество в мягкость голоса и в подчёркнутую учтивость. Все знакомые заметили в нём серьёзную перемену, как только к его подъезду по утрам  стало прилипать служебное «БМВ». Но он стал увереннее в себе и заходил твёрдой и широкой чиновничьей походкой только после того, как стал разъезжать на огромном чёрном джипе с личным шофёром. Пресса говорила о нём, как о состоявшемся технократе, хотя в его речах не было даже намёка на какие-то твёрдые специальные знания. Какая-то трудноуловимая напущенная учёность действительно обрамляла его круглое, лоснящееся чело, а кто внимательно слушал его публичные выступления, мог с легкостью обнаружить их книжность. Конечно,  в новое время таких предпочитали старым и усердным чиновникам, так называемым тёмным, ломовым лошадкам. Гражданское общество требовало под реформы молодых, энергичных и открытых, хотя и не очень обременяло себя размышлениями о пороках молодости, которых ничуть не меньше, чем пороков зрелости.

 

Наконец наступил тот поворотный день и тот «час икс», напророченный в  его главном романе или фильме. Блестя своими новыми приборами, зеркалами и лампочками, правительственный лифт уносил его на высокой скорости к небу, к самому главному лицу государства, самой главной партии страны. По глупости (эту ошибку он осознал, правда, позже), по дороге он спросил советника, нет ли способа разгадать ему тайну внезапного высокого вызова. Тот только пожал плечами и немного отвернул голову, оставив его наедине с нахлынувшим стыдливым чувством страха и непригодности. В том высоком, тонко убранном, просторном кабинете он впервые в жизни по-настоящему почувствовал свою карьерную востребованность. Впервые в жизни он не воспротивился (да и как он мог Ему воспротивиться!), хотя отвечал всегда резким и холодным отказом и любимой девушке, и даже дорогой маменьке, назвать себя «Игарьком». Сгорбившись, он пожимал Его руку у высокой, дубовой двери с резными узорами, не будучи во власти скрывать свои чувства и восхищение и говорил сладкие и многочисленные слова благодарности.

 

Время, рабочие будни, финансовые схемы и накапливаемое богатство стало отражаться безвременной усталостью в его глазах. Он уже плохо помнил, что же было дальше в том романе с его главным героем после первой блистательной победы. Он иногда в сильном смущении и с отвращением пытался отогнать из головы ту сцену у высокой двери, акт его унижения, как он это расценивал с годами. Но сквозь бетонную стену неприятия в его сознание невидимкой проскальзывали те его блудные слова благодарности и нежно-одобрительное «Игарьок». Именно «Игарьок», а не «Игорёк», как отрыжка старого канцелярского смешанного русско-молдавского сленга, которым пользовалась ещё долго политическая элита после парада суверенитетов. Бывало, он после обеда на работе или в ночные часы бессонницы мучился тем, что подавлял с остервенением в своих размышлениях это противное прозвище. Оно было связанно с личными услугами, которые, чаще всего против его воли, он был вынужден оказывать по указке сверху. Но кабинетный фольклор говорил о том, что нужно пока терпеть. Та же чиновничья мудрость подсказывала ему, что, хотя жизнь – это череда уступок, за бытием нужно было не упустить бы свой момент, своё новое счастье.

 

Было ли дальше по роману? В суровой, реальной жизни, как и в книжках, приходит время выбора, час истинны, а он чаще всего является нам, обессиленным, противно смердящим послом Его величества Измены, который просится к Вам квартировать. Так определено в политике и уже давно, что, когда освобождается самый главный кабинет, нужно очистить от старой власти и кабинеты этажами ниже. Именно тогда, вероятно, на уровне химии, в головах некоторых спесивых чиновников и происходит противоположная по отношению к морали реакция. Приращенное к мозгу обязательство в виде прозвища или даже имени, политического по своей природе, нужно каким-то образом растворить и публично выплеснуть из  своего организма. В своём роде эксгибиционизм… Что будет, подумал он, если я тоже выкину своё старое прозвище, насколько это отразится на моём имени? Некоторое время его преследовал страх за изменение состава крови и гадость прилюдного поступка. В один прекрасный день его возвышенных мучений в  дверь постучались. Дрожащей рукой он взял письмо новых правителей, рухнул в глубокое кресло и открыл его. Там было всего пару строчек. Он вытер рукавом своей дорогой рубашки капельки пота с высокого лба и почувствовал холод  запонки. Его взгляд приобрёл вдруг гламурный, рекламный блеск метала. Ему предлагали остаться. Он не должен был меняться, он нужен был им таким. Он тут же написал ответ и подписался: «Игарьок».