Переправа

               
Ну и июнь  в этом году.   Сейчас только девять часов, а жарища   уже… дышать нечем.   Ни ветерка, ни ветриночки…  Воздух неподвижен, как в консервной  банке.  Пыльная  листва скукожилась и  безжизненно повисла.  Не трепещут даже чуткие к колебаниям воздуха осиновые листочки.  Да и  комары,  совсем  у реки  и  то не пристают к человеку.   Так, иногда, кое–кто из них, особенно нетерпеливый.

– А когда паром  отправится? – тощий молодой интеллигент уставился расширенными толстыми стёклами очков глазами  на дремлющего  человека с пучком удочек в руке.  Кисть его  и  в дрёме  крепко сжимала  удилища,   и они,  прислонённые к стволу дерева, сохраняли приданное им вертикальное положение.    «Рыбак» приоткрыл левый глаз и попытался сфокусировать его на появившемся  из ниоткуда  велосипедисте.  Наконец, поймав образ запыхавшегося «лидера  гонки»  в фокусы  обоих глаз,  пошевелил пышными усами.  Из–под них  появился прилипший  к нижней  губе  потухший окурок газетной самокрутки.
-–  А это ты у боцмана спроси,  когда пойдёт  паром, – уселся  поудобнее  и,  предвидя, что вынужденной сиесте   конца не видно  будет долго, собрался продолжать дрёму.
– У какого боцмана? – толстые очки и не думали успокоиться.
Рыбак опять открыл левый глаз, через пару секунд   второй,  пошевелил пышными усами, опять показав потухший окурок.
– Ты чё,  первый  раз  собрался  «за  море»?
– Мне сказали, что паром переправляет постоянно,  а я тороплюсь:  мне в больницу нужно.  Там  жена должна родить мне сына.  А потом я должен закончить месячный баланс.  Месяц  же  кончается.  А как же иначе?
–  А, так ты булгахтер?  Торопишься?  Так езжай через мост.  А чего же ещё?  Молодой,  да и на транспорте.  Мотай через мост.
– Как через мост?  Это же, говорят, на двадцать километров дальше.  Я же не успею с балансом…
– Ну уж не знаю…  Тогда говори  боцману, что тебе приспичило.  Нас он не уважил нисколько,  вот и ждём, когда он смилуется над нами.  Говори  ему.
И усатый,  поёрзав нижним бюстом по  траве, опять закрыл глаза.
– Какому боцману? – не понял велосипедист.
– Ты чё, паря?  Совсем  первый раз тут?  Вон у причала стоит паром.  На нём спит самый главный на реке – боцман. Он и управляет паромом.  Вот и договаривайся с ним.  А нам не мешай, мы пока чуток  прикурнём.
Под одобрительные взгляды остальных, дожидающихся  отправления парома  на тот берег,  усатый рыбак, опять поёрзав по траве  и в который раз показав  всем  прилепившийся  к нижней губе  потухший окурок    самосада,  снова «отправился в лучший из миров».
         Положив велосипед на траву,  «булгахтер» подошёл к  причалу  и стал рассматривать  плоское сооружение   на воде.   Ничего примечательного  на нём не  было  заметно.    Только в дальнем от берега углу  лежала куча тряпья.   Причал от парома отделяла натянутая верёвочка, когда–то бывшая  красной лентой, запрещающая  вход на борт судна  посторонним лицам.
– А как мне  дозваться  начальника?
– Чему  тебя учили? – раздражённый  рыбак опять  поочерёдно открыл оба глаза и показал  из–под  усов свой  недососанный окурок.  Кричи, да не вздумай называть его боцманом, а то он и разговаривать с тобой не станет.  Кличут его Иван Васильичем.
– Иван Васильич!  Ива–а–а–н  Ва–а–аси–льи–и–ч!
На  пароме шевеления не наблюдалось.
Через пару минут, приложив руки рупором ко рту, бухгалтер снова:
– Ива–а–а–ан  Ва–а–а–си–и–и–ль–и–и–ч!
Куча  тряпья на пароме  зашевелилась,  из неё высунулась голова с всклокоченными волосами.  Голова покрутилась и замерла  в направлении  к взывающему.
–  Вы чё, крови моей хотите?  Сколько вам объяснять?
– Иван Васильич!  Жена должна родить сына, да ещё и месячный баланс.  Конец  же  месяца.   Как же я успею всё это?
– Да сколько вам объяснять, что «аппарат» мне ещё надобен, да и кровью  изойду…
–  Какой  «аппарат»?  А кровь откуда?
– Я же вам сегодня сто раз рассказывал:  примчался  председатель  утром сюда, мне и говорит:  «Стой здесь и – никуда. Если приеду, а тебя не будет, твой  «мужской  аппарат» оторву».  Стегнул своего жеребца  и умчался. Что, не знаете этого сумасшедшего?  Он же может всё.  Так что уж  не  гневайтесь,  но свою натуру беречь  буду.  А вы уж как хотите.
Голова  вместе с лохматыми волосами исчезла  в  тряпье.  Опять на пароме и вокруг него установились тишина и покой.
Тут зашевелилась тётка, спавшая в обнимку с  большущей корзиной.
– Самошедший он у нас, эт точно. И чё ему в голову придёт никто  не угадаит.  И жди от него  чё  хошь.  Сами выбрали, сами  вот и маемся.
– А не его, так кого было выбирать?  Ваньку кривого, да?  А больше и некого,– подал голос  пузатенький старичок  из–под толстенной ивы.  –  Да  председатель просто его напугал  за  Катьку Веселову.  Не поделили  они девку,  вот он и  изголяется над  ним,  а  мы  страдаим  ни за что.
С  досады,  смачно высморкавшись и вытерев руку о траву, он задумчиво уставился в небо,  как бы  ожидая подсказки,  где взять толкового председателя  или как им поделить обильно  щедрую красотку.  С неба советов не последовало, и  это дало ему право снова уютно  устроиться  в тени от ствола на правом боку.
– Как это – оторву  «аппарат»? – бухгалтер с трудом переваривал услышанное. – А как быть с сыном и с балансом?  Конец  месяца,  как же без баланса?  А через мост… я же  не успею.
Молодой специалист не мог разобраться в данной ситуации,  не в  силах составить план действий на ближайшие сутки,  чтоб успеть получить сына  (он  не сомневался –  именно сын будет его первенцем)  и чтобы  свести   кредит  с дебетом.
От тяжёлых раздумий его оторвал  голос пузатенького старичка:
– Слышь, «папаша»?  А как ты знаешь, что жена родит тебе сына?  А, ежели девку?
– Как девку?  Сначала должен быть сын – продолжатель рода, фамилии,  работник,   добытчик, защитник…  А девки…
– Эх,  не скажи…   Девка–то  помощница матери, нянька братьям.  Вот будет девка, тогда и заводи себе сыновей сколь хошь.  А ты  «Сын»,  «Сын». Подумай хорошо, тогда и решай.
– Вон у нашего Петра, – подняла голову от корзины тётка, –  девок   да девок    Марина  ему  приносит,  сколь ни мучайся.  А им так уж парнишу хочется…   И чё делать?  И к ворожее ходила, и с нашего ключа святила  воду,  пила,  а всё только девки…  Уже шестеро.  А как придёт время выдавать?  А ну–ка, выдай таку ораву.
– Что вы мне говорите?  Сын нужен.  Не агитируйте:  будет сын.

По–прежнему,  угнетали жара,  духота,  тишина  и неопределённость с отправкой парома.  На речной глади ни единой морщинки.  Только молодой бухгалтер мотался вдоль берега взад – вперёд в тяжёлых раздумьях,  и никак не мог найти выхода из создавшейся ситуации.

– Иван  Васильич!  Ива–а–ан  Ва–а–си–и–иль–и–и–и–ч! –  взорвался пузатенький старичок  из–под громадной ивы. 
Тряпьё на пароме зашевелилось.
–  Ну,  когда отправишь корабь?  Солнце уже на второй бок светит, а мы  всё  тут.   Всем миром просим!  Уже и об обеде думать пора, а мы ещё с места не сдвинулись.  День пропадает ни за  понюшку табаку…
Из тряпья высунулась лохматая голова:
– Хоть режьте, не строну  судно  с места, пока председатель не прискочит.  Вот ему и   пишите в книгу жалоб, что хотите.  А я буду у пирса  до его приезда.  Вот принесёт его  нелёгкая, тогда уж…
Снова  к жаре добавилась тишина,  и они объяли всю припортовую дремавшую  территорию.

Вдруг  стоялый душный воздух  разорвал властный женский голос,  заставивший всех припортоводремлющих  открыть глаза:
– Иван!  А,  Иван!
У парома, возле самого  ограждения–верёвочки, бывшего когда–то красной ленточкой, в позе Салтычихи,  как монумент  Великому императору,   возвышалась глыба женского  тела, в которой все местные сразу узнали  свирепо  безжалостную  Марфу, жену паромщика.
– А,  Иван!
Тряпьё на пароме встрепенулось,  из него торопливо  выскочила всё так же лохматая голова.  Своим лицом эта голова попыталась изобразить улыбку,  очи её часто заморгали,  желая  излучить  приветливость.  Затем   эта  голова потянула за собой туловище, с которого вяло сваливалось  тряпьё, намотавшееся  на него при попытках прогнать сонные кошмары.  И,  как кролик к пасти удава, эта голова вместе со  своим телом, тяжело переставляя ноги,  начала  медленное,  явно  виноватое движение в сторону  жены.  Хоть жена и продолжала сверлить паромщика  тяжёлыми бурами своих глаз, но он,  не дойдя до неё метра три,  остановился, свесив  лохматую голову  и опустив плечи.
– Ну, что тут у тебя?
– Так ведь он… председатель… оторву аппарат…
– А тебе какая разница?  Или он оторвёт, или я  перестану тебя  кормить?
Всё равно ты такой твоей Катьке  не будешь нужон.   Это я в твою башку втолкую в избе, не при людях. Давай,  вези народ на тот берег…  Вези, я сказала!  А  председателю  сама объясню  что и почём.  Да и твоей  Катьке  тоже. 

Посреди реки пузатый мужичок оторвался от мокрого каната парома, связывающего оба берега, и, сияя   решимостью, вслух  заявил:
– А председателем  таперича  выберем Катьку Веселову.  Уж она–то
даст кажному  и задание на работы, и по мозгам за пьянку, да за огрехи, и…
мало ли чего  ишшо…


                Послесловие.
 День у  большинства пропал зря,  хотя  пытались сработать  свои  дела  все.  У  «булгахтера»  сошлись дебет с кредитом.  «Рыбак» ни на одну удочку не поймал ни одной рыбёшки (кончился утренний жор!).   Тётка с корзиной опоздала на ранний сельский рынок и не смогла ни продать  ничего, ни купить тоже ничего.  Да и остальные «море»–пассажиры тоже  делали свои дела, но…  завершить не успели.
Главное же политическое событие произошло совсем недавно – Екатерину Веселову после долгих дебатов, переходящих иногда в словесную перепалку и даже в попытку убедить оппонентов с помощью кулаков  и  какой–то матери,  избрали в председатели.   Дела  артели заметно пошли в гору, так  как она   не только давала чертей бездельникам, прохвостам и  пьяницам, но  ещё и как–то  воздействовала  на гулящих мужиков, особенно тщательно оберегая этот метод от их  жён.   
Да,  чуть не забыл:  очкастому  «булгахтеру»  жена подарила–таки    (радуйтесь вместе с ним!)  сына.  Да не просто сына,  а  «мальчика в  4200 и ростом 58».  И,  главное,  головка  тыковкой!  Значит, будет  тоже  «булгахтер».