Было

   Жил в лесу мальчик. Он был гипсовый и вместо костей у него были железные прутья. Стоял он постаменте, задрав голову, вытянувшись, как кузнечик, который уже подпрыгнул, и завис, не зная, где приземлиться. Когда-то в его правой руке был горн, но горн уже давно был оторван вместе с рукой. Всё остальное было при нём. Местами даже сохранилась краска: намного красной – на галстуке и чёрной – на одной штанине. С одного бока мальчик оброс красно-зелёным мхом, а между предплечьем и шеей торчало прохудившееся, давно заброшенное птичье гнездо. У мальчика был свой большой секрет, о котором знал лишь один старый скульптор, который доживал свои дни в сумасшедшем доме. А секрет был очень простой: у этого мальчика было каменное сердце – шутка пьяного скульптора. Когда он ваял мальчика, а работал он его исключительно в пьяном состоянии, добравшись до торса, вышел покурить. Вернулся он с плоским, похожим на сердце камнем, вложил его в грудь и продолжил лепить дальше. А когда он закончил работать, он вскрикнул, увидев, стоящих поодаль и готовых встать на постамент, девушку с веслом и согнутого в три погибели лыжника, у которого от напряжения свело гипсовое лицо:
– Боже ж мой, да, посмотрите вы на всё это! Неужели это я сварганил такую хрень?
    Пьяный скульптор обошёл девушку вокруг, хлопнул её по ягодице, потом вздохнул и, плюнув под ноги мальчику, вышел, шатаясь и матерясь. Он явно уже не чувствовал себя великим. Вот с тех самых пор появился гипсовый мальчик в городском Парке культуры и отдыха, который со временем превратился в обычный лес.   
   Мальчик уже целую вечность не видел людей. Раньше здесь была аллея, которая постепенно заросла побегами ивняка и вытянувшимися верх и раздавшимися вширь деревьями, надёжно упрятавшими мальчика. Вероятно, поэтому у него была отломана только одна рука, которую, кстати, отломал, тот же самый скульптор. Как-то он пришёл пьяный и долго заглядывал ему в глаза, затем с криком:
– Я тебя породил, я тебя и убью! – ударил его по руке увесистым дрыном.
 Постамент, на котором он стоял, начал от сырости разрушаться. Но мальчик не унывал, он стоял днём и ночью, готовый трубить в несуществующий горн. Не любил он только птиц, но, всё же, радовался, когда они появлялись в проёмах деревьев. Доставляла ему радость и шуршание маленьких грызунов, которых было полно в лесу. Но, в основном, вокруг него сновали надоедливые насекомые. Он стоял и вспоминал долгими днями и ночами праздничные мероприятия и субботники, которые проводились на этой аллея. Но чаще всего он вспоминал день открытия аллеи и монументов. Было много людей. На устроенную, прямо в кузове грузового автомобиля, трибуну взбирались переполненные праздничным настроением люди и подолгу говорили, жестикулируя руками, выражая свой, да и всеобщий, восторг. Затем пригласили художника и вместе с ним на кузов поднялись мальчик и девушка. Как оказалось, это с них вылепили его и ближайшую девушку с веслом. Им долго аплодировали. Затем заиграла музыка – люди танцевали и веселились. Праздник продолжался допоздна...
   После этого к нему часто наведывался тот самый мальчик со своими друзьями. Девушка тоже однажды приходила. Она заявилась с каким-то долговязым и длинноволосым парнем. Они долго целовались возле девушки с веслом. Потом подошли и к нему. Долговязый подобрал камушки и они, по очереди, стали кидаться в него, при каждом попадании в лоб, заливаясь смехом. Когда камушки закончились, они продолжили целоваться, затем они пропали из его обзора за постаментом. Он невольно вслушивался в их стоны, не совсем понимая, чем они занимаются за его спиной. Больше он девушку не видел. Зато её изваяние стояло рядом, хотя и смотрело всё время в сторону от него. Тогда он ещё мог различить девушку с веслом. Она была прекрасна. Ему даже казалось, что она намного красивее, той живой девушки, с которой её лепили. Он смотрел на неё и чувствовал, что его каменное сердце греется. Греется будто лежит оно на горячем солнцепёке… И однажды он почувствовал внутри себя какое-то шевеление, затем в груди гулко застучало. Он не понимал, что с ним происходит. Вдруг слух его обострился, ему казалось, что он слышит даже шум крыльев пролетающих над ним птиц. Краски мира стали настолько ярки, что начали резать зрение… Привыкая к новым ощущениям, он вдруг понял, насколько огромен мир вокруг него. Осознание этого навалилось на него внезапно. До этого он об этом даже не задумывался, но сейчас чувствовал пугающую, невообразимую, бесконечную громаду мира. Появилось непонятное желание вместить весь этот мир в себя или же самому потеряться в нём.  Ему необходимо было восполнить этим миром нахлынувшую, такую же безграничную тоску или же перестать быть самому…
   Но деревья постепенно закрыли её торс, хотя её ноги ещё долго выглядывали в просвете ветвей. И однажды вовремя грозы молния разломила ближайшее дерево, которое, свалив девушку с постамента,  подмяло её под себя. Дерево уже давно превратилось в труху, но опадавшие листья  схоронили под собой красивое тело девушки. Только весло, будто надгробный памятник, торчало из спрессовавшегося вороха листьев. Наконец, когда он перестал видеть её, в груди постепенно затих тот странный стук, и мир снова сузился в маленькое пространство, которое он мог обозреть.
  Иногда до мальчика доносился отдалённый шум, похожий на рёв машины, но это было редкостью. Зато ворон было видимо-невидимо. Они облепляли верхушки деревьев, будто огромные чёрные плоды и их гвалт прекращался только с наступления глубокой темноты.
   И вот однажды появился человек. Он был в красном костюме, с расстегнутым воротником и болтающимся тёмно–коричневым галстуком.
– Бог ты мой, – пробормотал он, с изумлением рассматривая мальчика. – Надо же!
Затем, вздохнув, он засмеялся, покачал головой и, отмахиваясь от насекомых, начал, громко ругаясь, продираться обратно сквозь заросли ивняка. Во второй раз он появился не один, со своим другом.
– Вот он, – кричал человек, тыча в скульптуру пальцем, – я же тебе говорил!
– Вот это да! – восхищённо поддакивал другой. – Со-всем как настоящий!
 Они распили бутылку водки, чокаясь о единственную руку мальчика и расспрашивая его:
– Как дела, старик? Не скучаешь, старик? Ну, ты великолепный кич, старик, прямо мастодонт! По девочкам не соскучился?
 Потом они собрали поблизости на поляне какие-то лиловые и жёлтые цветы и, привязав к обрубку руки, долго хихикали. Затем, помочившись под него, ушли.
 Третий раз он пришёл один и пьяный. Обхватив его ногу и, приложив голову к холодному постаменту, он шептал:
– О, Господи! Прости меня! За что мне такие муки? Мается моя душа, да и ничего другого она уже и не умеет. Выгорела она вся. Нет у меня в сердце ни доб-роты, ни нежности, ни хрена ничего в ней нет. Как будто камень в груди. Не могу я больше, боже, не люблю я людей, не могу я их больше видеть, не могу дышать с ними одним воздухом. Избавь меня от них, избавь меня от самого себя. О, Господи, я даже в тебя не верю! Это было бы чудовищно, если бы моя бедная душа продолжала так дальше жить. Господи, было бы лучше, если не было тебя. Но я боюсь, что ты есть. О, Боже, прости меня! Что мне делать, Боже?
  Выплакавшись, человек ушёл. Когда он пропал из вида, в груди мальчика опять что-то зашевелилось и застучало и он почувствовал тёплую струйку на своём лице. Капелька влаги выкатилась из глаза, скатилась по лицу и звонко ударилась о постамент. Он понял, что приходил тот самый мальчик, с которого его лепили…
  И в последний раз он пришёл с железным прутом. Когда человек, молча, занёс над ним железный прут, пионер-горнист, хотел что-то сказать, но не смог. Он просто не умел говорить.
  Человек разбил себя вдребезги и ушёл.

а.Малый Зеленчук. 1986 год.