Эпилог, часть 1

предыдущая глава (34) http://www.proza.ru/2011/11/10/721


ЭПИЛОГ


1. Святой грешник
__________________

Бородатый длинноволосый человек сидит на берегу речки, глядя на безмятежную воду, на которой ослепительно сверкает расплавленное солнце. Человек щурится и улыбается в усы, остругивая большим, крепким ножом тонкий ствол молоденькой берёзки, с которого уже убраны ветки. В гибели деревца виноват ветер. Нож сглаживает неровности и сучки, а человек слушает песню, льющуюся из портативного радиоприёмника: «Эти глаза напротив – калейдоскоп огней, эти глаза напротив – ярче и всё теплей...»

Он одет в старый, мятый серый плащ, под которым видна грязноватая голубая футболка, в джинсы с дырками на коленях и кроссовки, что когда-то давно были белыми, но сейчас уже почти не помнят тех счастливых времён своей юности. Радиоприёмник принадлежит подростку, который валяется рядом на траве, скосив глаза к носу, на который села бабочка. Боясь её спугнуть, мальчик едва дышит. Усмехнувшись, человек закрывает глаза, как будто слушая ветер. Покрывающий тыльную сторону его кистей сложный узор начинает светиться.

Прилетает ещё одна бабочка, потом – ещё, и вот уже целая дюжина пестрокрылых созданий порхает вокруг них. Человек вытягивает руку, и они садятся к нему на рукав. Присоединяются всё новые и новые бабочки, и мальчишка широко раскрытыми от изумления глазами смотрит на это маленькое чудо. Вся рука бородатого мужчины будто превратилась в цветочную клумбу, с той только разницей, что «цветы» – живые и шевелят «лепестками».

– Ни фига себе, сколько их, – шепчет мальчик. – Дядя Беримир, как это ты так делаешь? Ты их как-то приманиваешь, что ли?

В бороде человека блестит улыбка. Если присмотреться, то видны слегка удлинённые клыки, и поэтому широко улыбается он редко, чаще – слегка, одними уголками губ. Но сейчас просто не может удержаться.



Его имя – Беримир – как он узнал, означало «берегущий мир» и уже давно вышло из употребления. От его старого имени нынешнее, здешнее отличалось всего одной буквой. Когда-то его звали Бер-Идмир, и он был Убийцей.

Шагнув в портал, открывшийся в машине для перевозки преступников, он оказался в зимнем лесу. Одежда на нём была легковата, и, чтобы не замёрзнуть, он перекинулся, но не в пса, как он ожидал, а в волка.

До самой весны Бер-Идмир прожил волком-бирюком, не спеша выходить к людям. Он устал от них. Обустроив себе логово в брошенной медвежьей берлоге, он стал жить в лесу, добывая себе пропитание охотой. Местное зверьё боялось и уважало его, чувствуя его необычную силу, а ему было достаточно одного взгляда, чтобы заставить поджать хвост матёрого вожака, не говоря уже о том, что размерами он намного превышал любого здешнего волка.

Но любопытство взяло верх, а одиночество ему наскучило, и поздней весной, когда уже сошёл снег, он решил разведать, что за люди обитали здесь. Это был небольшой посёлок, расположенный у реки, и жили в нём люди с короткими закруглёнными ушами телесного цвета, на холоде становившимися розовыми или красноватыми. Языка их Бер-Идмир не знал, но обнаружил, что может читать мысли, а потому улавливал невербальный смысл произносимого. Стараясь оставаться незамеченным, он подбирался к ним и слушал, вычленяя и запоминая некоторые слова. Имена у них были странные, непривычные для его уха: Ма-Рия, Па-Вел, Ан-Дрей, Слав-Ка, Лю-Ба, Во-Лодя, Ки-Рилл. Иногда к именам прилагались не то фамилии, не то прозвища, такие как «Палыч», «Михалыч», «Юрьевна».

Он понял, что попал к короткоухим. Далеко же занёс его портал! Кстати, он обнаружил у себя способность перемещаться в пространстве с помощью таких порталов. Открывались они легко, усилием воли и мысли, но следовало хорошо представлять себе место назначения, иначе можно было оказаться, например, под водой или врезаться в дерево. Первый опыт Бер-Идмира в передвижении таким способом был не совсем удачен: он очутился именно в воде, подо льдом. Лёд оказался не слишком толстым, и Бер-Идмир сумел пробить его. Он бы неизбежно подхватил воспаление лёгких, если бы не додумался представить себе местность, в которой царило лето. Выскочив из портала в тропическом лесу, там он обсох, а потом вернулся на север, в зиму. Почему не остался в лете? Его что-то влекло в те места – необъяснимо, иррационально, до щемящей боли в сердце.

Найдя выброшенную кем-то газету, он всматривался в незнакомые буквы и, как ни странно, чувствовал автора текста. Бер-Идмир ощущал его тепло, его мысли и чувства, даже знал, что у него в тот момент болел палец, и ему трудно было печатать. Понимая смысл на невербальном уровне, бывший Убийца догадывался, что означает то или иное сочетание букв, и незнакомые печатные слова обретали значение. Это было интересно и удивительно, раньше таких способностей Бер-Идмир за собой не замечал. А может, он и обладал ими, сам о том не ведая.

Это так его увлекло, что он стал специально охотиться за газетами, из которых почерпнул немало информации о том, куда он попал. Страна называлась Россией, столицей её был город Санкт-Петербург; посёлок, близ которого он обосновался в лесу, назывался Березинский, а речка – Веснянка. С географией материка короткоухих Бер-Идмир был знаком весьма смутно и со школьных времён не особо интересовался этим. Знал он только, что с этой частью мира у расы длинноухих нет почти никаких отношений уже очень давно. Была война на религиозной почве, но длинноухие победили; был заключён мир и договорённость о взаимном и полном невмешательстве в дела друг друга.

Он задумался о том, как его примут, если он всё-таки выйдет к людям. Возможно, он окажется нежеланным гостем, а может быть, к нему отнесутся спокойно. Как бы то ни было, Бер-Идмир чувствовал, что рано или поздно ему придётся выйти. Тыльная сторона передних лап – там, где Хранитель Запада оставил ему свой «подарок» – временами начинала гореть и зудеть, и чем дальше он находился от людей, тем сильнее было это ощущение.

Летом он нашёл свою одежду и обувь, которую припрятал в дупле дерева, просушил её и надел. От долгого пребывания в зверином облике было даже непривычно снова встать на две ноги, но узор, проступивший на тыльной стороне его кистей на месте давно сошедшей ожоговой корочки, зудел и заставлял что-то предпринимать, а временами начинал светиться: особенно это было заметно в темноте. Светящийся узор на коже – это, как Бер-Идмир понял, был знак Хранителей, но как он мог оказаться у него?

Однако и способность перемещаться с помощью порталов тоже являлась прерогативой Хранителей. «Правая рука – запад, левая – восток, голова – север, ноги – юг», – вспомнил он. Но что могли означать обе руки, как в его случае? Восток-запад? Странно. Да и узор занимал всю тыльную сторону кисти, а у Хранителя он был в виде браслета.

Сначала Бер-Идмиру подумалось: «Я недостоин этого». Он, бывший Убийца, не мог стать носителем такого дара. Однако потом он вспомнил о долге... И понял, что всё это дано ему не просто так. Искупить вину перед людьми – вот зачем он был отпущен на свободу.

Первыми, кому он помог, стала пара детишек, которые заблудились в лесу. Девочка, похоже, напоролась ногой на острый сучок и теперь сидела на кочке, разглядывая рану и размазывая по лицу слёзы, а мальчик бродил вокруг, усиленно думая, как быть дальше. В траве стояла корзинка с ягодами. Бер-Идмир прятался за деревом, вдыхая запах крови, собираясь с духом перед первым своим контактом со здешними людьми и вспоминая немногие слова из их языка, которые он выучил. Одно он помнил хорошо, с него и начал.

– Привет.

Дети посмотрели на него не то удивлённо, не то испуганно и промолчали в ответ.

– Бояться нет надо, – сказал Бер-Идмир, присаживаясь перед девочкой. – Я – друг. Друг. Помочь, – он показал на окровавленную голень и улыбнулся. – Я – помочь.

Когда его язык коснулся раны, девочка удивлённо вскрикнула.

– Я – друг, – повторил Бер-Идмир. – Помочь.

Девочке было больно, но Бер-Идмир не испытывал от этого радости, напротив – он переживал её боль каждой своей клеткой, как свою собственную. Дочиста вылизав рану, он стал смыкать её края, поглаживая пальцами. Всё это он делал интуитивно, и тепло, растекавшееся по узору на руках, подсказывало, что он на правильном пути. Подошедший мальчик смотрел во все глаза... Края раны под пальцами Бер-Идмира слиплись, образовалась корочка; Бер-Идмир погладил ногу девочки ещё, и корочка начала сама отставать. Под ней была новая розовая кожа.

Мальчик что-то изумленно воскликнул, а Бер-Идмир, шевеля губами, повторял про себя новое выражение: «Вот это да».

– Спасибо, – сказала девочка.

Это слово Бер-Идмир знал. И улыбнулся. А девочка спросила:

– Вы – volshebnik?

Слово было новое, но он понял, что оно означало – «человек, творящий чудеса, магию».

– Волшебников не бывает, – сказал мальчик.

– А это тогда, по-твоему, что было? – спросила девочка, показывая на свою зажившую ногу. И протянула Бер-Идмиру корзинку: – Угощайтесь, пожалуйста!

– Спасибо, – сказал он и взял несколько ягод – очень душистых и вкусных.

– А как вас зовут, дяденька? – полюбопытствовал мальчик.

– Бер-Идмир, – представился бывший Убийца.

– Беримир? – повторил мальчик. – А я – Пашка. А она – Ирка.

– Пашка, Ирка, – повторил Бер-Идмир с улыбкой. – Хорошо.

Он вывел их из леса на дорогу, которая вела в посёлок. Дальше дети уже сами знали, куда идти.

После этого узор на его руках перестал зудеть. Бер-Идмир понял: это его призвание. Он испытал от помощи детям такую же радость, какую он испытывал когда-то от причинения людям боли, и это его потрясло. Это был кайф, самый настоящий, непередаваемый. Каждая клетка наполнялась теплом, хотелось смеяться и бегать, и Бер-Идмир, сбросив одежду, перекинулся и побежал. Каждый мускул горел и был готов разорваться от восторга.

Это было прекрасно. И он хотел ещё.

Он просто пришёл в посёлок однажды вечером – брёл по улице без особой цели, пока не услышал:

– Дядя Беримир!

Это оказался мальчик Пашка. Подкатив к Бер-Идмиру на велосипеде и улыбаясь от уха до уха, он затараторил так, что тот едва успевал улавливать ход его мыслей. Положив руку Пашке на плечо, Бер-Идмир попросил:

– Говорить медленно, пожалуйста. Я понимать нет.

Пашка и Ирка были брат и сестра. Придя домой из леса, они, конечно, всё рассказали матери, которая восприняла бы их рассказ как выдумку, если бы не доказательство – след от зажившей раны на ноге Ирки, которого раньше не было.

– У нас бабушка болеет. Может, вы её тоже полечите, дядя Беримир?

Бер-Идмир улыбнулся и кивнул.

Пашка и Ирка жили в одноэтажном деревянном доме с резными ставнями и наличниками. При доме был большой участок с овощными грядками, плодовыми деревьями и ягодными кустами. Навстречу вышла светловолосая и светлоглазая женщина – мать Пашки и Ирки.

– Мам, это дядя Беримир, тот самый! – сказал мальчик. – Он вылечит бабу Катю!

– Здравствуйте, – проговорил Бер-Идмир с лёгким поклоном.

– Здравствуйте, – ответила женщина, с любопытством глядя на его уши.

Она стала задавать вопросы: кто он, откуда, чем занимается в их краях. Плохо зная язык, Бер-Идмир кое-как смог объяснить, что он издалека, а пришёл сюда, чтобы помогать людям. Его накормили вкусным обедом и угостили похожим на тоо напитком, который назывался «чай». Давно не евший по-человечески Бер-Идмир воздал должное мясному пирогу и наваристому супу красного цвета – борщу. К чаю были творожные ватрушки. Чувствуя сытую истому, разлившуюся по телу, он проговорил:

– Спасибо. Хорошо.

Женщина принялась благодарить его за детей, но он качнул головой:

– Мой долг. Мой работа. – И спросил: – Ваш бабушка – болеть? Я – помогать.

Комната, в которой лежала бабушка, была наполнена тяжёлым запахом. В этом запахе Бер-Идмир прочёл всё, чем она жила, как относилась к людям, где ошибалась, а где была права. Эта в целом достойная женщина слегла как раз после того, как мир тряхнуло огромным смерчем, который был, как Бер-Идмир предполагал, делом рук верховного жреца. Кто-то очень сильный остановил едва не разразившуюся катастрофу, после которой перестало слышаться сердце Нга-Шу.

– Я – помочь, – сказал Бер-Идмир.

Женщина была стара, вряд ли она могла прожить ещё долго, но пусть лучше она проведёт остаток своей жизни на ногах, а не в постели, решил он. Она была достойна этого, и узор на руках, пульсируя, соглашался.

Уже после первого сеанса бабушке стало лучше, а Бер-Идмир, с непривычки почувствовав усталость, попросил постелить ему где-нибудь – да хотя бы в прохладных сенцах. Едва коснувшись головой подушки, он заснул, а когда пробудился, дома уже был отец семейства, Михаил. Баба Катя сидела на постели и пила чай, сама держа кружку в руках – это произвело на Михаила большое впечатление.

Бер-Идмир прикладывал к больной руки ещё три раза. Это было первое его серьёзное исцеление, и он ещё не умел рационально расходовать силы, выкладываясь по полной программе, а потом подолгу отдыхая. Всё лечение заняло три дня, и в результате бабушка начала ходить – сначала с поддержкой, а потом и сама. Всё это время Бер-Идмир спал в сенях и обедал в доме. Он впервые за долгое время вымылся – в бане. Отросшие на голове и лице волосы он сбривать не стал: с ними он был больше похож на местного жителя. Кроме того, он обнаружил у себя очередную удивительную способность, а именно – к мимикрии: теперь он мог менять размер и цвет своих ушей, делая их в точности такими, как у окружавших его людей. Его глаза из белых стали светло-голубыми, точь-в-точь как у Ирки, чью кровь он попробовал, вылизывая ей рану на ноге. Ему отдали кое-что из одежды Михаила: джинсы, кроссовки, пару носков, трусы, рубашку и летнюю куртку – всё ношеное, но чистое и в хорошем состоянии. От денег он отказался, но попросил разрешения остаться в доме на несколько дней, которое хозяева ему охотно дали.

Слухи в маленьком посёлке распространялись быстро: вечером к хозяевам пришли в гости соседи, а уже наутро Бер-Идмира позвали к следующему пациенту – мужчине, которого свалил приступ радикулита такой силы, что он стонал от боли, поворачиваясь с одного бока на другой. Бер-Идмир вылечил ему радикулит в один сеанс, так что страдалец смог разогнуться без боли буквально через полчаса. В тот день он обедал в доме у пациента. Пашка крутился тут же: ему было всё интересно.

По дороге домой их облаяла стая бродячих собак. Точнее, гавкали они на Бер-Идмира, но стоило ему только глянуть на них и показать клыки, как вожак стаи поджал хвост, а следом и все остальные. Бер-Идмир усмехнулся. Пусть знают, кто тут главный.

– Ух ты, они тебя испугались, дядя Беримир! – восхитился Пашка.

Несколько дней, на которые Бер-Идмир просил позволения пожить в доме семьи Семёновых, уже истекли, но никто и не заикался об этом: к нему приходили всё новые люди за исцелением от телесных страданий. Всем им он говорил:

– Вы должны изменить свою жизнь. Изменить мысли и чувства. Гнать тёмные и дурные. Вы должны впустить в своё сердце свет. Иначе болезнь вернётся.

Сердца Нга-Шу он больше не слышал и не видел её сеть, но знал, что каждая крупица гнева, злобы и ненависти в людях восстанавливала её на долю миллиметра.

В свободное время он работал на хозяйском огороде, и соприкосновение с землёй приносило ему покой и восполняло силы не хуже, чем еда. Пашка и Ирка всё время крутились около него, и хозяйка Наталья говорила:

– Дети всё чувствуют. Если он им по душе, значит, он не может быть плохим человеком.

Бер-Идмир поливал огурцы, когда к Семёновым пришла какая-то старуха. Они о чём-то разговаривали с Натальей, а потом гостья подошла к Бер-Идмиру и спросила:

– Вы, уважаемый, какой веры будете? Христианской? Во имя кого лечите?

Бер-Идмир задумался. Вода с журчанием струилась на грядку. Смысл вопроса был ему не очень понятен, но задан он был с недоверием и подозрением, в котором уже крылось зерно враждебности.

– Я не понимай, – ответил он.

Старуха достала из сумки миниатюрное изображение в светло-серебристой рамке – портрет какого-то молодого мужчины с бородкой.

– Христа знаете? В Бога веруете?

– Не знай, кто это, – качнул головой Бер-Идмир, переходя к следующей грядке.

– А Сатана – знаешь, кто такой? – прищурилась бабка.

– И он – не знай. Я – сын Дух Зверя. Природа, земля, вода, ветер, огонь, лес, животные. У они есть душа, – как смог, объяснил он свои верования.

– А, милок, так ты – язычник! Нехристь. Вон оно что, – сказала старуха.

Этих слов – «язычник», «нехристь» – Бер-Идмир не знал, но из уст бабки они прозвучали как ругательства. Вышедшей хозяйке она сказала:

– Ты, матушка моя, думай, кого в дом пускаешь. Безбожник он, и непонятно, какая сила им владеет. Людей-то он лечит, да неизвестно, к добру ли это! Не Божьей милостью исцеляет, нехорошо это. Вот схожу в церковь и батюшке всё расскажу.

Хозяйка, слегка порозовев, ответила:

– Да будет тебе, Антоновна, проповедовать! Неважно, какой он веры, а важно, что он делает людям добро.

– Добро? Ой ли? – покачала головой Антоновна. – Расскажу батюшке, непременно расскажу. Вот и увидим.

Старуха ушла, а хозяйка, подойдя к Бер-Идмиру, сказала со смущённой улыбкой:

– Не обращайте внимания.

Через пару дней в гости к Семёновым пришёл бородатый мужчина, нестарый, со спокойным и умным лбом, в длиннополом чёрном одеянии и с крестообразной подвеской, надетой на шею. Он поговорил с хозяйкой, не отказался от чашки чая, а потом попросил позвать Бер-Идмира.

– Здравствуйте, я отец Василий, – представился он. – Вы – Беримир?

Бер-Идмир кивнул. Искажённое Пашкой имя прижилось, здесь все называли его так, а он уже и не стал поправлять.

– Редкое имя, – сказал отец Василий, поглаживая аккуратную бородку. – Ещё дохристианское. Оно означает «тот, кто бережёт мир». Или «заботящийся о мире», что, в общем-то, одно и то же. Так откуда вы?

Этому человеку Бер-Идмир ответил честно:

– Я – с земля длинноухих. – Почему-то не хотелось лгать и уклоняться.

– Вот оно что, – проговорил отец Василий. И протянул ему такой же предмет, какой висел у него на шее – крест с прибитой к нему человеческой фигуркой в колючем венке, только побольше. – Не знаете, что это за символ?

Бер-Идмир покачал головой.

– Это распятие. Возьмите его в руки. Что чувствуете?

Он взял то, что называлось «распятие», и закрыл глаза. Ощущения были необычными, незнакомыми, и ему было трудно описывать их словами.

– Сила. Свет. Страдание. Кровь... Гвозди... Боль. Рана... Вот сюда, – он приложил руку к рёбрам, поморщившись от фантомной боли. – Давно, очень.

Он отдал распятие отцу Василию. Тот, задумчиво посмотрев на Бер-Идмира, сказал:

– Хм... Хоть вы и не нашей веры, но какой-то тьмы и враждебности я в вас не вижу. Вы не знаете Бога, но творите богоугодные дела. Было бы лучше, конечно, если бы вы приняли православие... Но принуждать к этому я вас не могу.

– Батюшка, Вера Антоновна считает, что принимать от Беримира помощь – грех, – сказала хозяйка. – Вы думаете, это так?

– Я бы не назвал это грехом, – ответил отец Василий. – Добро, делаемое человеком, даже не знающим Христа, не перестаёт от этого быть добром.

Религиозный аспект не стал непреодолимым препятствием для людей, желавших получить исцеление, а Бер-Идмир просто делал то, чего не мог не делать. В помощи людям он черпал радость и снимал этим зуд в руках, покрытых хранительским узором.

Слухи о необычном целителе распространились за пределы посёлка, и к Бер-Идмиру стали приезжать из других деревень и даже городов. Он никому не отказывал, ни с кого не брал денег. Ему было достаточно той радости, которую он испытывал, делая своё дело.

Иногда ему хотелось сырого мяса: оборотень в нём всё же давал о себе знать. Тогда он уходил в лес на несколько дней и охотился там. Семёновым он объяснял свои отлучки надобностью приводить свой дух в равновесие, общаясь с природой. Наталья снабжала его в такие походы съестным, и он, чтобы не вызывать подозрений, принимал её заботу: понятное дело, что пропитание он себе в лесу добывал и так, но пугать людей своей истинной натурой ему не хотелось. Уходя, он всегда был настороже – не следил ли за ним кто-нибудь любопытный. Человека он чуял на большом расстоянии, и дело было даже не в нюхе: он просто чувствовал присутствие живого существа и его намерения.

Однажды к нему приехала женщина из города. Она была сотрудницей детского хосписа.

– Наше призвание – обеспечивать достойный уход за умирающими детишками, – сказала она. – Но это не значит, что мы не хотели бы, чтобы наши пациенты выживали. Если маленький пациент уйдёт от нас не в могилу, а обратно в жизнь... Это... Не знаю даже, какими словами выразить, что это за чудо и счастье. Официальная медицина не может помочь нашим деткам, но одна моя родственница, которой вы помогли, вселила в меня надежду. Она была очень серьёзно больна, вы вытащили её практически с того света. И я подумала, что, может быть, стоит попробовать. Если для ребят есть хоть крупица надежды, хоть малюсенький шанс – надо его использовать.

Бер-Идмир, к тому времени уже прилично подучивший русский, ответил:

– Хорошо, я попробую. Но у меня нет документов, я не смогу поехать с вами обычным транспортом. Подробно опишите, как выглядит то место, где живут дети. Что находится вокруг? И я доберусь к вам сам. Своим способом.

У сотрудницы оказался с собой цветной буклет с фотографией хосписа.

– Вот... Тут и адрес написан, и телефоны, и вся остальная информация о нас. Меня зовут Галина Сергеевна Светлова. – Она достала ручку и надписала на свободном от текста месте своё имя.

Он взял буклет, кивнул и повторил:

– Я прибуду. Езжайте и ждите меня. – И спросил: – Скажите только, как долго вы сюда ехали?

– Двое суток, – ответила сотрудница хосписа. – Спасибо вам... Мы будем вас ждать.

Когда она уехала, Бер-Идмир сказал Семёновым, что ему придётся на некоторое время их покинуть. Подождав два дня (с тем расчётом, что сотрудница будет уже на месте), он вышел пешком за пределы посёлка и переместился с помощью портала прямо к хоспису, оказавшись на его крыльце. По чистой случайности в этот момент там никого не было. Он усмехнулся. Риск был, да. Но ему везло.

Войдя, он достал буклет и прочитал имя.

– Галина Сергеевна Светлова здесь? Можно её увидеть? – спросил он. – Мы договаривались о встрече, она меня ждёт. Я – Беримир.

Галину Сергеевну позвали, и она пришла.

– Я очень рада вас видеть. Признаться, я решилась обратиться к вам, не ставя в известность своё начальство, потому что не знала, как они это воспримут. Если всё получится, будет не страшно, а в случае неудачи... ну, и не надо им знать о моей инициативе. Но я почему-то верю, что вы сможете помочь. Родители знают, они согласны.

– Давайте попробуем, – улыбнулся он.

В буклете он читал: «Это – не дом смерти. Это – дом достойной жизни до конца». Но смерть царила здесь, подкарауливала за каждым углом и смотрела из детских глаз. Некоторые из них были спокойными и просветлёнными, другие – полными отчаяния и тоски. Галина Сергеевна провела его по палатам, и вскоре Бер-Идмиру пришлось остановиться у окна, чтобы прийти в себя. Он уже и не помнил, когда в последний раз плакал.

– Да, очень тяжело видеть, как умирают дети, – вздохнула Галина Сергеевна.

В первый день он попытался помочь двенадцатилетней Даше, умиравшей от рака. Он поменял расположение бусин в её судьбе, но его вмешательство следовало подкрепить действиями других людей, в противном случае последствия могли быть самыми неожиданными и печальными.

– Твои родители должны задуматься о том, как им изменить свою жизнь, – сказал он девочке. – Они сами поймут, что им делать, если хорошо подумают. Но и ты сама помни: когда-нибудь – может, через пять лет, а может, и через двадцать пять – настанет день, когда ты должна будешь выплатить долг. Я не знаю, что судьба от тебя потребует – помощь другому человеку или какой-то иной поступок... Ты почувствуешь это сама. Ты просто поймёшь: «Вот оно. Я должна сделать это». Если ты проигнорируешь этот момент, болезнь может вернуться и убить тебя.

– А если я... пропущу? Не почувствую? – спросила она.

– Не пропустишь, – улыбнулся Бер-Идмир. – Ты обязательно почувствуешь, это ни с чем нельзя будет спутать. И если ты всё сделаешь правильно – так, как подскажет тебе сердце – всё будет хорошо.

Он поцеловал её в брови – вернее, в те места, где они были до химиотерапии, и в шутку поймал за носик. Девочка улыбнулась, и он увидел, как смерть ушла из её глаз.

Её соседке по палате, Вике, он тоже «сдвинул бусины» и сказал:

– Всё, что я говорил Даше, относится и к тебе. Не забудь.

Когда он вышел в коридор, Галина Сергеевна спросила:

– Ну как? На сегодня всё? Вы, наверно, устали?

Подумав, он ответил:

– Попробую ещё. Силы пока есть.

В этот день он обошёл семерых пациентов. Бусины замельтешили перед глазами, и он понял: на сегодня хватит. Галина Сергеевна спросила:

– Вам есть где остановиться? Я бы позвала вас к себе, но у меня двухкомнатная квартирка, муж и двое детей... Но я договорилась с подругой, она живёт одна и согласна вас у себя приютить, если что.

Он поселился у одинокой подруги. Её звали Эвелина, и она работала в том же хосписе. Мать, с которой она жила, умерла год назад, а замуж она пока не спешила, хотя ей было уже двадцать девять лет. Чуть-чуть полная, длинноволосая и большеглазая, с пухлыми губами и низким чувственным голосом, она понравилась Бер-Идмиру, но он гнал от себя все низменные помыслы. Он был сейчас сосредоточен на детях, все его интересны лежали в иной плоскости. Спасение детских жизней приносило ему гораздо большее удовлетворение, чем самая прекрасная и яркая близость с женщиной.

Без объяснения с начальством всё же не обошлось: секрет их эксперимента выдали сами дети. К счастью, на этот момент в течении их болезней уже проявилась положительная динамика, и под давлением этого аргумента руководство хосписа согласилось продолжить экспериментальное лечение. До окончательных результатов они не хотели привлекать внимание общественности к тому, что происходило в хосписе, и поэтому всему персоналу строго запретили разглашать информацию. Родственников пациентов также попросили быть сдержанными в разговорах.

Но информация, как водится, всё же просочилась наружу. По чьей вине это произошло, невозможно было определить, да это уже и не имело значения. И сотрудникам хосписа, и родным пациентов пришлось отбиваться от внимания журналистов.

Сам Бер-Идмир тоже ощутил интерес к собственной персоне: вернувшись в свой посёлок, он узнал, что пронырливые представители СМИ и туда сунули свои носы. Также им заинтересовались правоохранительные органы – на предмет нелицензированной целительской практики. Но поскольку денег Бер-Идмир ни с кого не брал, а к результатам никто не имел претензий – напротив, отзывы о его помощи были самыми восторженными, то и привлечь его было, казалось бы, не за что. Единственное, к чему можно было придраться – это к отсутствию у Бер-Идмира документов и регистрации по месту жительства.

Ему не хотелось связывать себя формальностями. Они сковали бы его свободу, и он снова ушёл от людей в лес, но пробыл там недолго: узор начал нестерпимо зудеть, не давая ему спать ночами. Он стал скитальцем – или странствующим лекарем, как он сам себя называл. Больших городов он избегал, нигде не задерживался надолго. Время от времени он возвращался в Березинский, где его встречали как долгожданного и дорогого гостя. Там его всегда ждал накрытый стол, баня и новая одежда на смену изношенной.

У него отросли длинные волосы и борода, обильно посеребрённые сединой, что придавало ему в глазах людей вид сказочного колдуна или святого отшельника-чудотворца. Но сам он себя святым ни в коем случае не считал: напротив, он был великий грешник, которому до полного искупления своих грехов оставалось ещё очень, очень долго... Возможно, вся его жизнь.



Закончив остругивать ствол берёзки, Беримир встаёт на ноги и опирается на него: он сделал себе посох. На его верхний конец садится бабочка, и Беримир, задумчиво щурясь, смотрит вдаль, за реку. А подросток со своим приёмником уже бежит в сторону посёлка, крича ему:

– Дядя Беримир, айда, обедать пора!

– Иду, Пашка, – откликается он.

Постояв ещё несколько мгновений, он разворачивается и идёт вслед за мальчиком, опираясь на берёзовый посох, а ветер гуляет по прибрежной осоке и покрывает рябью воду, на которой сверкает расплавленное солнце.


продолжение http://www.proza.ru/2011/11/13/760