ТОВАРИЩУ
СТАЛИНУ!...
РОМАН.
Памяти Валерия Радутного.
Как тяжелы потуги совести,
Давлю я из себя раба.
Не торопи, не требуй скорости.
Здесь проба высшая нужна!
Тело лежало на старом развалившемся диване, не подавая никаких признаков жизни. Диван имел такой же жалкий вид, как и тот, кто на нем лежал. Спинка, отвалившись, держалась лишь в одном месте, старая обивка была продрана почти везде, а оставшиеся целые куски засалены до блеска от времени. В нескольких местах торчали пружины, вырвавшиеся на свободу из-под некогда плотного материала. Вся остальная поверхность дивана бугрилась такими же пружинами, мечтавшими выпрямиться во весь свой рост, как их более удачливые собратья.
Человек лежал ничком, чуть подогнув в колене правую ногу, вытянув руки вдоль туловища. Сквозь сгущающиеся сумерки можно было разглядеть не очень густые, но все же довольно плотные волосы неопределенного цвета, скорее всего седые, но очень грязные. Рваная серая рубаха облегала худое тело, черные штаны были также потрепанны, как и весь его скудный гардероб. Одна нога была обута в ботинок, познавший на своем веку бесконечность дорог, но так и не узнавший за все это время починки. На второй ноге был надет носок с двумя большими дырами: на пятке и на большом пальце.
Спустя некоторое время человек вздрогнул всем своим телом и застонал. Пришедший в себя, превозмогая боль, сковывающее каждое движение, с большим трудом сел. Непроглядная темнота помещения была для него делом привычным, на диване, как всегда, шелестела газета. Вот только воздух и само пространство вдруг показалось враждебным.
- Нина, - позвал он осторожно сухим, хриплым голосом. - Саша, Машенька.
В ответ - тишина, даже малейшего шороха не было слышно.
- Нет, нет, этого не может быть,- бормотал он. - Это все приснилось, я проснусь, проснусь, проснусь… Я непременно проснусь.., - твердил он, с каждым словом все меньше и меньше веря в них.
Затем он встал, желая проверить предчувствие, и сделал небольшой шаг вперед, опасаясь оступиться. Но его ничего не ограничивало, под ногами не было привычного бумажного препятствия. Он махнул рукой, исследуя пространство перед собой, сделав еще один неуверенный шажок. Впереди все также было свободно. Внезапные изменения пугали, сковывая от страха, отбивая всякое желание продолжить исследование. Пятясь назад, он уперся в диван и осторожно сел, снова привычно зашелестела газета. Стараясь осознать произошедшее и, по возможности, не привлекать к себе лишнего внимания, человек стал ощупывать голову, лицо, тело, ноги. Узловатые пальцы рук, давно потерявшие нужную чувствительность, все-таки узнавали ставшее уже привычным состарившееся лицо, одряхлевшее тело, воспоминания тоже были прежние, обжитые, по большей части страшные. Отчего тогда все вокруг кажется новым, неизведанным, пугающим? Воздух, сам воздух представляется другим: холодным, непривычно чистым, возможно, оттого и неприветливым.
- Нина, - снова позвал он в надежде на исполнение его самой заветной мечты. - Саша, Машенька.
Безмолвное пространство разбивало последние надежды на чудо, тут же сменившиеся на отчаянье. Теперь пространство совершенно точно стало враждебным. Нет, нет, все это не было сном. Он снова рухнул ничком на свой привычный островок безопасности. Ком в горле сдавливал дыхание, и слезы полились из выцветших глаз. Но глух был старый диван к страданиям неизвестного человека, да и все пространство невозмутимо молчало, будто не замечало происходящей трагедии. Еще какое-то время человек то замолкал, то начинал рыдать и причитать с еще большей силой и вот, наконец, совсем стих.
…………………..
- А ну, поднапри! – Скомандовал мужчина, стараясь вжать в двери задней площадки автобуса повисших, словно грыжа, нескольких человек, уже не мечтавших стать пассажирами.
Ухватившись руками за сложенные гармошкой двери, он сделал три или четыре сильных, вдавливающих движения и, приложив неимоверные усилия, втолкнул в салон висевших, после чего быстро втиснулся сам. Двери вяло, со скрипом, промассировав спину, закрылись, сделав и без того тесное нутро автобуса совершенно невыносимым для поездки, спрессовав людей в одну большую биомассу. Но, несмотря на запредельную тесноту, жалоб и недовольства вслух особо никто не высказывал, лишь сопели в такт натружено - урчащему, словно на последнем издыхании, перегруженному мотору. Они были довольны уже тем, что едут, а не стоят на многолюдной остановке, с напряжением всматриваясь в номера подходящего общественного транспорта.
Еле дышащие светом информационные табло с неясными размытыми цифрами маршрутов, словно не пытались известить потенциальных пассажиров. Разглядеть нужный себе номер раньше остальных мог только очень зрячий. Высмотрев свой маршрут, он должен был точно рассчитать в каком именно месте остановится транспорт и заранее направиться в нужную точку, дабы быть первым у дверей. Менее глазастые и совсем слабовидящие вынуждены были бегать чуть ли не за каждым автобусом с одного конца остановки в другой, напряженно вглядываясь в номера маршрутов. Но порой даже зрячие попадали впросак, добежав заранее до места посадки и уже занеся ногу на подножку, они неожиданно для себя узнавали, что автобус номер семьдесят не идет по семидесятому маршруту, а направляется по двадцать пятому. Они уже готовы ехать и на двадцать пятом, чтобы, добравшись до депо, пересесть на другой. Но, словно издеваясь над планами биомассы, водитель сообщал, что и двадцать пятый маршрут идет не совсем по двадцать пятому, а лишь частично, и, не доехав до нужного места, он поворачивает, превращаясь в тридцать шестой. Это всё при том, что на табло и на фанерке, воткнутой в лобовое стекло автобуса, гордо красуется цифра семьдесят. Такая утренняя зарядка для глаз, ума и тела будила людей, взвинчивая до предела и без того расшатанную психику. Потому ехавшие были уже счастливы относительно тех, кто не смог пролезть в транспортные консервные банки.
Мужчина, втолкавший двоих уже не мечтавших уехать пассажирок, был надежно придавлен к дверям, оставаясь на нижней ступеньке. Двери автобуса с трудом можно было назвать дверьми - скорее это была куча металлолома из ржавых, кривых пластин, многократно заляпанных сваркой в разных местах. А чтобы хоть как-то прикрыть щель, поверх ржавых скрипучих пластин сквозными болтами прикрутили полоски брезента, окрашенные масляной краской на одной половине в цвет двери - желто- оранжевый, на другой - в небесно-синий. Но такая имитация заботы о пассажирах слабо помогала, и прохладный утренний воздух, обдувая, бежал между воротником и кепкой ровно со скоростью автобуса.
Впередистоящая женщина, чудом разместившаяся на следующей ступени, висела в воздухе, не имея никакой возможности держаться руками. Оттого она уткнулась своим пышным задом в грудь мужчины, а вся ее передняя часть расплющилась о неприступную крепость стоящих перед ней. Первое время казалась забавной такая поза, в другой обстановке она была бы, наверное, даже приятной. Но тормозивший и трогающий с места автобус вскидывал на грудь не только женщину, но и всю массу стоящих. Мужчина, выждав момент, когда автобус притормозит, и вес несколько отпустит, приложив в очередной раз немалые усилия, развернулся лицом к дверям и надежно уперся в них руками. На спину словно взвалили два мягких, но весьма увесистых мешка, которые то прибавляли в весе, то несколько легчали, удивительно слаженно взаимодействуя с автобусом.
Сквозь брезентовый нащельник глаза обдувало утренней, предосенней свежестью, вызывая слезы о быстро пролетевшем лете. На плечи опять навалились всем весом, заставив почувствовать нелегкую работу Атлантов. Он несколько раз довольно сильно шевелил плечами, давая понять, что его спина - не кушетка, и пора бы даме держать себя самой. Она на короткое время словно спрыгивала со спины, но затем вновь устраивалась со всеми удобствами, то ли не желая держаться, то ли не имея такой возможности. Так и ехали почти половину пути, не открывая дверей на остановках и еле дыша, пока на очередной остановке "мешки" с частью остального "довеска" не слезли со спины и не растворились в бесчисленных городских кварталах. Остаток пути можно было почти свободно стоять, размышляя о предстоящем дне.
Мысль, согревающая Егора, предавала ему уверенность, силы, а возможно, и смысл жизни. Именно эта мысль успокаивала его во время утренней транспортной толчеи. Ведь прежде он ни за что не потерпел бы подобного насилия над собственной персоной и непременно стал бы толкался, высвобождая для себя лучшее место, мог бы без проблем полаяться, а то и подраться. Но сейчас ему было не до того, планы, которые он вынашивал долгое время, сегодня должны были осуществиться. А это получше, чем кого-нибудь обозвать или отвалтузить. Сегодня хозяин продуктовых складов, у которого Егор работал кладовщиком, должен был уехать в командировку. Командировка - это, конечно же, прикрытие, он точно знает, что хозяин едет в Турцию, определенно в какой-нибудь шикарный пятизвездочный отель, один из тех, которые так заманчиво рекламируют по телику. Ну ничего, пусть, сволочь, едет, отдыхает, а мы тут похозяйничаем! Тоже, знаете, понимаем, как жизнь свою строить. Егор, как и многие другие, работавшие на частника, да и не только, справедливо считал, что ему серьезно не доплачивают за его труд, а незначительное воровство есть лишь возмещение недоплаты. Таким образом каждый и делал вид, будто всех все устраивает: хозяин не доплачивает нерадивым работникам, а работники возмещают недоплату воровством. Но слово "воровать" не очень нравилось Егору, оттого он вполне резонно заменил его на "экспроприацию": потому как он не воровал ради воровства и наживы, а лишь брал то, что по праву принадлежит ему, таким способом восстанавливая попранную справедливость. "Что убудет у этого барыги от двадцати банок тушенки? Ничего!" - Отвечал он на свой же вопрос.-" А мне какая - никакая подмога",- рассуждал он, стараясь найти оправдания своим намерениям. Нет, нет, он не мучился угрызениями совести, а лишь любил, чтобы у него на все было простое и удобное объяснение.
- Привет, Саня, - произнес Егор, протягивая большую, сильную руку парню, вышедшему из склада.
- Здравствуйте, Егор Александрович!
Тщедушная, вялая ладонь утонула в рукопожатии. В этот момент казалось, что все его тело сотрясается от приветствия. Худощавая, сутулая Сашкина фигура постоянно становилась объектом насмешек и во дворе, и в школе, и на работе. Он сутулился так, что казалось в нем искривились все внутренние органы от сердца до селезенки, да и сама его душа, должно быть, согнулась в три погибели. Но это было только внешнее, обманчивое впечатление, на самом же деле Сашка был веселым человеком с легким и уживчивым характером, все насмешки над собой он воспринимал лишь как внимание и заботу, а потому быстро сходился с любым человеком. Однако его больше тянуло к людям сильным и уверенным, таким как Егор.
Правдин был правдолюбом, прямолинейным и жестким, и зачастую его прямолинейность переходила в грубость и оскорбления. Но Егора это заботило меньше всего, ведь он твердо знал, что верно, и где правда. А коли вера и правда требуют защиты, то раздать всем сестрам по серьгам не составляло никакого труда. Возможно, такая уверенность в собственной правоте и непогрешимости тянула к нему Саньку. Ведь парню, выросшему без отца, всегда хочется, чтобы рядом был тот, кто сможет его заменить: сильный, уверенный, смелый.
- Ну, что тут слышно с утра?- Спросил Егор.
- Все нормально, шеф уезжает. К экспроприации все готово,- ответил Саня, оскалив передние неровные зубы.
- Вот видишь, наконец-то ты усвоил, заучил это мудреное слово. Знай, мы ведем революционную борьбу в глубоком подполье в самом вражеском логове. Наша с тобой миссия священна и возвышенна. Мы - одни из немногих, кто находится на переднем фронте борьбы с зажравшимися капиталистическими крысами. Величайшие люди планеты, мудрейшие вожди, национальные лидеры начинали с эксов. И до чего доросли? До народного бессмертия. Только они могли и могут построить величайшие, непобедимые государства! Смекаешь?
Сашка с восхищением слушал старшего товарища, с искренним уважением заглядывая ему в глаза.
- Они не пройдут, - потрясая кулаком перед собой, ответил он, тем самым доставив Егору особенное удовольствие, блеснув хваткой и смекалкой.
Конечно, с нашим народом каши не сваришь, и ни о какой идейно-революционной борьбе Егор даже не помышлял. Потому как его мировоззрение было устроено крайне просто, отчего казалось ему единственно правильным и верным. Суть мировоззрения по- правдински: первое - определиться с врагом. Эта задача самая простая во всей и так несложной конструкции. Враг - это хозяин, собственник какого-нибудь дела, тот, кто обладает тем, чем тебе обладать не дано,- машиной, квартирой ну и тому подобное. Конечно, неотъемлемые гнусные либералы, которые непременно являются капиталистическими наймитами, нытики демократы, идиоты-правозащитники, а также прочая несогласная дрянь и шушера, поставившие твое великое государство на колени и теперь всеми силами мешающие ему принять вертикальное положение, - именно эти подленькие людишки стали причиной и виновниками развала величайшего государства. Именно они растащили и обанкротили заводы и фабрики, оставив людей без работы и без средств к существованию. Именно они захватили все самые лакомые куски экономики, ископаемые богатства, земли, деньги. Теперь именно на них приходится горбатиться и кланяться им в ножки, выпрашивая нищенскую зарплату. Поэтому у него есть вторая и самая главная часть убеждений - это борьба с теми, кого назначишь себе врагом. Конечно, никакому нормальному мужику, такому как Егор, не придет мысль создать профсоюз или активно участвовать в профсоюзном или другом общественном движении, отстаивая свои права. Простите, насколько хватило мозгов - такова и борьба. А мозгов хватило настолько, чтобы по возможности не перетрудиться на работе, ни за что не отвечать и, конечно, как можно больше спереть, в данном случае, тушенки, сгущенки и других продуктов, до которых только дотянутся руки. Ну а всем остальным многочисленным виновникам несчастий необходимо хамить в ответ на их желание вести диалог, ругаться площадной бранью, клеить ярлыки, а при случае, и двинуть по роже. Такая вот простая и надежная конструкция!
Вообще формула справедливости и социального равенства проста и даже, можно с уверенностью сказать, примитивна. Всем - поровну! Только такая система распределения благ является наиболее правильной и верной. Нечего огороды городить там, где все и так понятно. Не надо ничего усложнять, нужно, наоборот, все упрощать до понятных форм каждому простому человеку. Человеку, состоящему примерно из тридцати триллионов клеток. Но это количество, возможно, не вызвало бы у тебя такого удивления, поражая воображение цифрой, которую так просто, без ошибки, не запишешь. Удивительней всего то, что эти клетки не безликие кирпичики, а живые организмы, делящиеся на тысячи видов, которые, в свою очередь, взаимодействуя между собой, образуют миллиарды связей. И все эти многоколичественные живые клетки создают отдельные органы, которые затем складываются в системы. В организме человека выделяют одиннадцать систем, которые должны слаженно взаимодействовать для решения множества жизненных задач.
На протяжении всего своего существования человек познавал окружающий мир и самого себя. Возможно, первый шаг в познании себя человек сделал, отобедав врагом или более слабым соплеменником, изжарив того на костре. Ничего необычного для себя он не обнаружил: такое же мясо и кости, как и у других животных. Но шло время, и этих скромных познаний стало не хватать. Вместе с осознанием своей способности мыслить, ему все более интересным становилось вникать в глубинные процессы происходящего. Каждая древняя развитая цивилизация, пусть то египетская, китайская или индийская, вносила свой вклад в изучение мира, исследуя между всем прочим и свое собственное человеческое тело. Немалое влияние на эти процессы оказали вездесущие греки, среди которых были Гиппократ, Платон, Аристотель и множество других великих умов. Гиппократ предполагал, надо сказать не без оснований, что основу строения человеческого организма составляют четыре сока: кровь, слизь, желчь и черная желчь. Даже сейчас сложно спорить с древним мудрецом, когда ты все чаще и чаще в своей жизни наблюдаешь людей, полностью состоящих преимущественно из трех последних "соков". Платон , в свою очередь, основываясь на собственных наблюдениях, делал вывод, что человеком управляет три вида пневмы, укрывающихся, соответственно, в трех органах тела - мозге, сердце и печени. Но науку не остановить: и все новые, и новые исследователи предлагали все новые и новые теории строения и принципы взаимодействия органов и систем или ограничивались улучшением прежних теорий. Так, например, и поступил Авиценна, усложнив конструкцию Платона, справедливо дополнив ее яичком. И на какое-то время, благодаря Ибн Сине, человеком стали управлять уже четыре органа: мозг, сердце, печень и яичко. Также как и современники мудреца, мы не можем отрицать огромного влияния на нашу жизнь привнесенного им органа. Казалось бы, к чему пустая трата времени и сил, какая разница, из чего мы состоим, и что нами движет. Однако, нет! Опять новые ученые головы выдвигают новые гипотезы и делают еще более невероятные открытия, познавая, как удивительно устроено живое существо и, в частности, он сам. А каждое последующее открытие лишь только подтверждало факт необычайно слаженного взаимодействия клеток, органов и систем. И это сложное взаимодействие не ограничивается простыми механическими связями, здесь происходят сложнейшие биохимические реакции, биоэлектрическая активность и масса других взаимодействий.
Но, тем не менее, все эти знания для многих так и остались на уровне, с которого начинались познания человеком своей сущности, то есть с обгладывания костей соплеменников. А прогресс, не принимающий все это во внимание, несется вперед, и теперь все больше открытий может оценить и понять лишь узкий круг специалистов. Простой обыватель уже привык и не удивляется, что его организм состоит более чем из двухсот костей, шестисот мышц, что важно контролировать кровяное давление, гемоглобин и сахар в крови, а также другие параметры, влияющие на самочувствие и здоровье. Каждый знает, что в его теле содержится более ста миллиардов нейронов, и что нервные клетки не восстанавливаются. Отчего следует лучшее из всех решений: воздержаться от нервных срывов и беспричинных истерик. Современный человек без особого восхищения и удивления воспринимает то, что в состав неорганических веществ его тела входит двадцать два обязательных химических элемента. Его совершенно не огорчают имеющиеся в нем железо, кальций, медь и цинк, но несколько повышают настроение и самооценку ванадий, кобальт, селен и молибден. Согласитесь, приятно ощущать себя кладезю редких металлов, минералов или чего-нибудь там еще необычного. Самое главное, чтобы это редкое как можно больше присутствовало в тебе и, по возможности, напрочь отсутствовало в других. Теперь каждый знает, что такое дезоксирибонуклеиновая кислота, и как она участвует в хранении информации о структуре РНК и белков. Сейчас совершенно никого не пугает наличие генов в его организме, особенно если твои предки были хоть чем-нибудь выдающиеся. В этом случае есть вероятность унаследовать талант. Хотя, если внимательно присмотреться и прислушаться, то мы сможем увидеть и услышать отголоски нашего дремучего прошлого. В нем исследователи генов и многие другие неугодные властям ученые шельмовались как средневековые колдуны, а возомнившие себя высшими и великими жрецы жестоко расправлялись с назначенными врагами. Но это махровое невежество не мешает нам и сейчас пользоваться плодами просвещения взошедших на костер.
Все эти миллиарды и триллионы клеток, взаимодействуя слаженно, образуют прочные связи, чтобы все это в конце концов могло двигаться, думать и стремиться лишь к одному: к принятию простых и даже, более того, примитивных решений. Не оптимальных, не правильных, а именно примитивных. Поэтому с душевным трепетом ты ждешь, когда же изобретут таблетку для похудения или набора мышечной массы. И, съев всего лишь одну пилюлю, ты сразу станешь стройной, как лань, или обретешь богатырскую силу. Когда-нибудь научатся лечить тяжелейшие заболевания нашего многомиллиардного клеточного организма всего одним уколом или маленьким кусочком пластыря, наклеенного за ухом. Синий кусочек - от ангины, красный - от сахарного диабета, белый - от болезни Паркинсона… Все очень просто. Просто, главное не перепутать цвет... Мы для себя изобрели удобную форму существования, приписывая ее какому-то древнему мудрецу, а как красиво звучит: "все гениальное - просто"! Но даже здесь, заметьте, просто, а не примитивно. Многих из нас на пути поиска простых решений не останавливает даже тот факт, что коммуникация между нейронами происходит посредством синоптической передачи. Каждый нейрон имеет длинный отросток, называемый аксоном, по которому он передает импульсы другим нейронам. Аксон разветвляется и в месте контакта с другими нейронами образует синапсы на теле нейронов и дендритах (коротких отростках). Значительно реже встречаются аксо-аксональные и дендро-дендрические синапсы. Таким образом, один нейрон принимает сигналы от многих нейронов, а те, в свою очередь, посылают импульсы ко многим ...
Слушай ты лекарь, ты чего здесь разумничился? Сейчас получишь по зубам и пойдешь считать свои клетки, длину извилин, и другие, как их там сирапсы и отростки. Иди отсюда, мы как-нибудь в своей жизни сами разберемся. Давай, давай проваливай, интеллигент недобитый, очкарик чертов. Шляются умники всякие… Нормальным людям жить мешают…
Почему в мире таких сложных и многочисленных связей должны работать примитивные решения? Эта тайна до сих пор остается самой великой загадкой Вселенной. Почему сложный человеческий организм, обладающий, как он сам считает, самым развитым мозгом среди всех живых существ, населяющих землю, у одних может родить теорию относительности или найти методы и лекарства, победить тяжелый недуг. А у других лишь хватает ума безапелляционно, на весь мир, заявить, что для установления природного равновесия и социальной справедливости следует все поделить поровну, не забывая при этом каждодневно и ежеминутно обращаться к тем, кто изучает, выстраивает и применяет в жизни именно те ненавистные большинству сложные решения. Заклеймив и разбив в пух и прах приверженцев изучения сложных систем, сторонники примитивизма, между тем, с удовольствием пользуются плодами их просвещенного ума.
……………..
Пространство сгущалось, чернея с каждой минутой, словно стараясь надежно скрыть происходящее за бетонным забором, опоясывающим всю необъятную территорию всевозможных складов, железнодорожных тупиков и прочих непонятных строений. Со стороны пустыря, любовно обустроенного горожанами под свалку, в кромешной темноте наблюдалось какое-то неведомое оживление. Странные существа, которых предположительно было двое, пыхтели под тяжестью груза, пыхтели так, словно эта тяжесть не обременяла их, а была им даже в радость. Они молча, но очень слаженно, делали свое дело, оттого трудовое сопение в скорости стихло, и, нарушив ночную тишину, заскулил стартер, запуская мотор. Двигатель набрал обороты, чтобы сдвинуть машину с места, но тут же, надорвавшись, закашлял своим металлическим нутром и заглох. В кабине послышалось нецензурное шипение, в ту же секунду стартер повторил с визгом свою попытку, и вот машина, натружено взвыв, начала движение. Свет не включался в целях конспирации, и метров сто пятьдесят она ехала на ощупь, руководствуясь лишь зрительной памятью водителя и помощью скудного небесного свечения. Повернув налево, машина обогнула большую кучу строительного мусора, скрывшись за ней, включились габариты, и, проехав еще с полкилометра, наконец-то зажегся ближний свет фар. Неведомые существа переглянулись, и улыбаясь друг другу во весь рот, расхохотались в полную силу. Пусть их дело пока не завершено до конца, но самая трудная и опасная часть уже позади. Машина на небольших кочках осаживалась своим тяжелым задом, горделиво задирая передок. Она еще долго петляла по окраинам города, кружа по непонятным дорогам, но вот, наконец, въехала на территорию, густо усеянную гаражами. Казалось, никакого времени не хватит пересчитать их количество: бетонные мыльницы и кирпичные гаражи выстроились строго в ряд. Бесконечное количество металлических творений сварщиков поражало воображение размерами, формами и тем, как искусно можно переделать цистерну или железнодорожный контейнер в гараж, или сотворить укрытие для автомобиля из металлоконструкции, которая вовсе не определялась. Покатавшись в этом лабиринте, словно путая следы, машина остановилась и, погудев в холостую, въехала в гараж. Звякнув железом, ворота надежно скрыли тайну ночной прогулки. Два человека в машине - один молодой и азартный, другой средних лет и справедливый - наконец выдохнули свободно.
- Поздравляю,- обратился человек средних лет к молодому, протянув сильную руку.
- И все же я не согласен, Егор Александрович, Вам полагается большая часть. Это - Ваш гениальный план, поэтому…
- Друг мой, Саша, мы делали это вместе, это наш совместный экс, и, будь я трижды проклят, если бы поступил несправедливо, все - поровну! - Сказал он жестко, словно отрезал.
Сашкина душа пела от восторга: с ним, молодым пацаном, поступают честно и по справедливости, хотя его старший товарищ мог запросто задавить своим авторитетом и житейским опытом, приуменьшая его вклад в это общее дело. Так мог поступить любой, но только не Егор Правдин, он - настоящий мужик, честный и справедливый.
Разгрузив машину, они аккуратно составили коробки с тушенкой, сгущенкой, рыбными консервами, шоколадными батончиками и шоколадными плитками, еще была всякая мелочевка, которую по случаю удалось умыкнуть.
Настроение было таким, какое Егор уже испытывал когда-то... Он пытался вспомнить, с чем было связано подобное его состояние в далеком прошлом... Точно, точно, с тем, когда у него родился сын, тогда он был вот так же счастлив... Сейчас он был безмерно счастлив не потому, что он разжился коробкой, другой тушенки и прочей жратвы, а потому, что нашел способ и наказал этих подлых хапуг, этих зажравшихся сволочей: хозяева нашлись... Он попытался еще мысленно заклеймить своих врагов, но шуршащая фольга обнажила плитку шоколада, и приятная горечь прогнала все мысли. Впрочем, ощущение счастья не дотягивало до того, каким оно было после рождения Машеньки. Папина любимица! Таких машин нужно разгрузить, пожалуй, штук пятьдесят. Хотя нет, никак не меньше, ста. Но очередная порция шоколада растопила и эти мысли...
Сашка тоже ощущал безграничную радость от экспроприации, но она не была связана с социальной рознью и псевдореволюционными мотивами, все было очень просто: хотелось пожрать халявного шоколада и вдоволь напиться сгущенки хоть раз в жизни так, чтобы непременно слиплась задница. Потому как в безотцовщине достатка нет, а постоянная экономия мамкиной зарплаты не делает тебя счастливым. Впрочем, примерно также кайфово он себя ощущал в третьем классе, когда в первый раз, сославшись на сильные боли в животе, он целую неделю отлынивал от учебы. Это было здорово!
- Санька, а гараж надежный? - Вдруг почему-то спросил Егор.
- Сто пудов, Егор Александрович, зуб на вылет. Это гараж моего школьного дружка, он достался ему в наследство после смерти отца. Ехать ему такую даль нет нужды, никаких вещей здесь нет, да и машины у них никогда не было. Одно слово - недвижимость.
- Хорошо. Сейчас ничего из продуктов брать не будем, пусть побудут на карантине, поехали по домам. Эх, скорей бы на работу, - улыбнувшись, скомандовал Егор. Они засмеялись негромким, но задорным смехом, радуясь каждый своему и общему на двоих счастью. Обнаружить такую недостачу на бескрайних складских площадях было делом нелегким, а умение кладовщика работать с товаром и бумагами делает его весьма влиятельной фигурой на этой рабочей доске. Но самоуверенность и наглость в подобных делах - прямая дорога к разоблачению. Пока же все обходилось, и к концу недели еще один Экс пополнил тайный склад. Егор, ходивший последнее время смурной и злой, немного потеплел и смягчился, теперь ему казалось, что работа на складе, наконец- то, обрела хоть какой- то смысл.
Сейчас даже осеннее промозглое утро не раздражало и Егор с легкостью перепрыгивал лужи пробираясь к автобусной остановке.
- Козлы, совсем на вас управы нет! - Зло прорычал Егор, отряхивая жирную, липкую грязь со своих брюк. Он даже не успел отскочить в сторону, когда огромный черный джип, промчавшись по дороге, обдал его грязью плаксивой осени. Он продолжал чистить брючины, шипя как гусь, извергая из себя скверну. Осень сама по себе мерзкое время года с ее сыростью и слякотью, а здесь еще эти жлобы.
Но, как бы то ни было, приходилось работать. До обеда время пролетело в праведном труде. Настроение, испорченное с утра, улучшалось с каждым часом по мере приближения к процессу восстановления социальной справедливости, то есть экспроприации. Ко всему еще и погода налаживалась: плотные, серые облака, моросившие мелким дождем всю ночь и утро, поредели, и в редких голубых окнах пока еще блестело солнышко, словно подмигивая тайным желаниям Егора. Закончив разгрузку очередного автомобиля, Правдин посмотрел на часы и, присвистнув, замахал водителю следующего грузовика, давая отбой:
- Все, хорош. Кури пока. У нас обед.
- Мужики, выручайте, - взмолился водитель, - мне вот, позарез, нужно, - полоснув себя по горлу ребром ладони, проситель продемонстрировал срочность, скорчив плаксиво морду, всем своим видом давя на жалость.
- Слушай,- обратился Егор к водителю,- ты совесть имей, грузчики тоже должны отдохнуть, у них еще четыре фуры впереди!
Не став дослушивать жалобы вопящего водителя, он закрыл ворота склада и отправился курить. Устроившись поудобней на куче поддонов, брошенных с торца здания, Егор задымил сигаретой, щурясь на яркие лучи солнца в бездонных небесных колодцах, появляющихся там и тут среди серых осенних туч. Солнце, словно играя в прятки, напоминало о минувших теплых днях, изо всех сил стараясь напоследок побаловать людей теплом. Егор закрыл глаза, подставив лицо ласковым лучам, но это ощущение комфорта быстро исчезло, словно кто-то большой заслонил целое небо и стал обдувать щетинистый подбородок порывами ветра. Так не хотелось открывать глаза, хотелось дождаться солнца, которое будет облизывать теплом сначала щеку, потом нос, а затем станет греть и все лицо. Однако состояние покоя и благоденствия прервал гул подъезжающего автомобиля - сильнейший скрип тормозов и визг шин, из тех, когда тормозят для фарса. Егор, не вставая с места, выглянул из-за угла склада. И каково же было его удивление, когда он увидел огромный черный джип, из которого вылез хозяин складов и, он же, работодатель Правдина. Это была именно та машина, которая утром окатила его грязью с ног до головы. Настроение в миг улетучилось, и на лице заплясали желваки в такт поскрипывающим зубам.
- Ну, тварь ……, - выругался Егор в адрес хозяина. – Нет на свете справедливости. Нет. Ну почему в этой жизни все достается только этим жлобам? Я пашу сутками, а за месяц даже на колесо не зарабатываю, хоть весь издохну на этих складах. А эта тварь, ничего не делая, машины меняет, как перчатки!
Он закрыл глаза, затылком упёршись в стену, надавил до боли, почувствовав неровности кирпичей, впивающихся в голову. Мысли были чернее джипа, хотелось рвать на себе одежду и кричать во все горло, чтобы указать миру на его несправедливое устройство. Его гнев граничил с безумием, словно произошла самая большая трагедия в жизни. Дрожащими руками он стал обшаривать карманы, желая поскорей найти пачку сигарет, чтобы хоть как-то успокоиться. В кармане пиджака, поверх которого была надета демисезонная куртка с камуфляжным рисунком, он нащупал какой-то непонятный предмет и тут же вытащил его. Это был обычный гвоздь" сотка", погнутый в нескольких местах, почему-то напомнив Егору его собственную неудачную судьбу, такую же кривую и бесполезную, как этот никчемный кусок металла. Он с досады бросил гвоздь и нервно закурил, мысленно продолжая выговаривать миру свои претензии и несогласия с его неправильным, несправедливым устройством. Но вдруг лицо Егора перестало бугриться желваками, а губы потянулись в злой ухмылке. Он встал, осмотрев место под ногами, нашел выброшенный им только что гвоздь. Подняв прототип своей судьбы, он сунул его обратно и, проткнув карман, высунул наружу железное жало. Теперь его лицо озаряла такая улыбка, словно самая заветная мечта всей его жизни сейчас должна осуществиться, все, ради чего рождается, растет, болеет, учится, плачет и смеется человек. Именно эту минуту, эту секунду восстановления маленькой справедливости в бесконечном мире неравенства и насилия так ждал Егор.
Он внимательно посмотрел на ненавистный ему джип: автомобиль, словно сам хозяин, высокомерно стоял, повернувшись задом, удлиняясь своим телом и мордой в бесконечность. Из окон склада машина была не видна, поскольку стояла в той части, где хранился товар, закрытый глухими стенами от любопытных глаз. С противоположной стороны в железнодорожном тупике стояли четыре порожних вагона, полностью закрывающие обзор машины. Еще раз выглянув из своего укрытия, Егор оценил обстановку и убедился, что вокруг нет ни одной живой души. Небеса, словно в солидарность с мыслями сторонника равенства и справедливости, брызнули дождем, загоняя всех под крыши в теплые сухие места. Егор без колебания шагнул на тропу мести, сжимая в кармане Орудие Возмездия. Он уже представлял, слышал, чувствовал, как жалобно скрипит металл, хрустит, лопаясь, лак и краска, оставляя на черном автомобильном теле уродливый шрам. Скрежет металла в обычной жизни вызывает неприятные ощущения, заставляет напряженно морщить лицо и сжиматься всему телу, словно пружине, напрягаясь каждой клеткой, не пуская этот мерзкий звук внутрь. Но сейчас это была бы самая сладкая, чудесная музыка, с которой не сравнится ничто на свете. До машины еще было с десяток шагов, и Егор сожалел лишь об одном, что его кривой гвоздь не сможет вспороть металл насквозь, чтобы разорвать, разодрать первоклассную кожу, обтягивающую кресла салона. Вот еще несколько шагов...Но вдруг стекло задней двери черное, словно непроницаемая ночь, бесшумно опустилось, и в приоткрытую щель женская рука с длинными до безобразия ногтями, такими же вызывающими и противными, как и машина, выбросила какой-то предмет. Егор за секунду изменил свои планы, спрятав жало гвоздя в карман, между тем, все также продолжая идти, теперь уже лишь надеясь увидеть ту, по чьей вине не свершилось возмездие. К сожалению, оконная щель быстро затянулась, лишь оставив большой огрызок сочной груши впитывать в себя мокрую, жирную осеннюю слякоть. Разочарованию, нет, гневу Егора не было предела, казалось, что желваки не просто ходят ходуном, а трещат словно краска, облетающая с машины. Мысли, роящиеся в голове, были похожи на толпу, объятую паникой, - они толкались в узких дверях, давясь и не пуская друг друга, каждая старалась первой вырваться и добежать до сознания. От такого мозгового штурма в голове звенело пустотой. Хотелось захлопнуть эту никчемную дверь, замуровав навеки эти глупые мысли, которые готовы раздавить, удушить, размазать по стенам своих же сородичей ради того, чтобы быть первой и единственной.
- И все-таки я прав,- тихо, для себя прошептал Егор, вспоминая выброшенный огрызок. - Эти уроды не заслуживают жалости, они не достойны и сотой доли того, чем обладают.
С этого дня желание мести не давало ему покоя, каждый раз при виде хозяйской машины он нащупывал в кармане кривой гвоздь, и в нем незамедлительно просыпался народный мститель и поборник справедливости. О том, что он воплотит свое желание в жизнь, он нисколько не сомневался, главное - выбрать удачный момент, и тогда… В его душе начинала звучать прелестная музыка ломающейся краски и счастливое повизгивание жала гвоздя о двери, крыло, капот этой омерзительно-противной, гадкой машины. Ему даже казалось, что после нанесения таких ран автомобиль просто умрет, как насмерть раненый человек. Месть - это блюдо, которое подается кривым, как твоя судьба, железным гвоздем.
Окончание очередной недели Егор отметил шкаликом водки и пивом, которое он допивал в машине, направляясь в заветный гараж. Здесь Правдин взял большой увесистый пакет с продуктами и попросил Сашку добросить его до хрущевки, где жили его мать и брат. Соратник по подпольной борьбе согласился помочь с радостью, и уже через четверть часа Егор нажимал кнопку звонка.
За дверью послышались шаркающие шаги, но он нажал еще раз и продолжал держать кнопку звонка, несмотря на то, что замок уже щелкнул, готовый впустить долгожданного гостя. Не спросив" Кто?" и не посмотрев в глазок, Мария Егоровна отворила дверь.
- Мать, ты опять не спросила "Кто?" и открываешь! - Грубо произнес Егор.- А если это грабители?
- Здравствуй, Егорушка! - Ответила женщина, целуя сына в щеку, которая, холодная и колючая, вся покрытая мелкими каплями осеннего дождя, все же казалась ей теплой и ласковой.
- Да что у нас грабить? Сам знаешь, нечего. Да и грабители, почитай, все в телевизорах сидят, им чтобы народ ограбить и домой заходить не надо. Да ну их. Как ты, сыночек, поживаешь, что-то опять от тебя хмелем несет?
- Мать, не начинай свои нравоучения: ну выпили после работы по бутылочке пива. Так сказать, отметили окончание трудовой недели. Что, не имею права? На вот, я вам гостинец принес, - протягивая увесистый пакет, ответил Егор.
- Ну что ты, нес бы домой, у тебя своих хлопот хоть отбавляй, а мы как-нибудь на пенсию протянем!
- Мать, ну ты как всегда! Слушай, ты где берешь свои заезженные пластинки? Надо тебе новые купить. Помнишь поговорку « Дают – бери, бьют – беги». Вот и бери. А где наш философ? Спит что ли?
- Да нет, Егорушка, читает.
- Читака, ты где? Брат пришел, а ты и глаз не кажешь!
В коридор из зала выехала инвалидная коляска. Худое тело Николая казалось состоящим из одних суставов и костей. Мышцы ног из-за отсутствия движений совсем атрофировались и высохли, впрочем руки тоже не отличались атлетичностью, хотя нормально двигались. Большая, рано лысеющая голова в несуразных роговых очках идеально сочеталась с формой рук и ног. Все будто бы к месту: к инвалидной коляске и его родовой травме. Все, кроме глаз: за очень толстыми линзами неудобных очков были удивительно живые и умные глаза. Глаза – это зеркало души, и зеркало говорило, что душа чиста и наивна….
- Здравствуй, Егор, - протянув руку, продвигаясь навстречу, произнес Николай.
- Привет, братик, привет! Что читаешь?
- Да так, ничего интересного. Как погода сегодня? - Стараясь перевести разговор в другое русло, спросил Николай.
- Погода как осенью, - произнес Егор, вытягивая газету из-под пледа, укрывающего ноги. "Почему молчит президент?" – прочитал Егор заголовок, который первым попался ему на глаза.
- Опять ты свою оппортунистическую газетенку читаешь? Да почему президент должен с вами о чем-то говорить? Ну, скажи, почему?
- Потому что мы - народ!
- Какой вы народ? Вы, сударь, инвалид!
- Егорушка, ну что ты сразу грубишь?- вступилась за Николая мама.
- Мать, ну где же я грублю, это Николай на президента бочку катит, а я нашего руководителя защищаю!
- Егор, я тебя много раз просил, маму называть "мамой". - Да нет уж, это вы, демократики, говорите " мама", как будто мямля. А мы, как настоящие революционеры, как наш пролетарский писатель товарищ Максим Горький, наших матерей гордо называем "мать"! Мать, ты не против?
- Да нет, Егорушка, что же я против буду. А только вы ведь братья родные, ну не ругайтесь попусту, я вас прошу.
- Все, не будем, - произнес Егор, протягивая Николаю руку со словами:- Ну что демократик, мир?
- А я с тобой и не ссорился, - ответил Николай, - это ты постоянно хочешь кого-нибудь прижать да задрать.
- Ну, ты смотри, я ему мир предлагаю, а он ерепенится. Да ты бы открыл свои ясные очи да посмотрел, что в стране делается. Бардак везде: развелось барыг да прихлебателей, всех к чертовой матери к стенке….
- У нас мораторий на смертную казнь. Да и потом суд…..
- Вот то-то и плохо, что мораторий. И слово какое пакостное подобрали - "мараторий"! Что же, вы, своего родного слова не могли подыскать? Вражеским пользуетесь? Это оттого, что русскому народу ваш гребанный мораторий и близко не нужен. Это все вы сопливые демократики придумали и так подстроили, чтобы самим к стенке не попасть за свои гнусные делишки. Требую вернуть российскому народу смертную казнь! - Закричал Егор как на партсобрании. - Ну, что ты, Егорушка, успокойся,- попросила мама,- не ровен час соседи сбегутся!
- Ничего, мать, с соседями справимся! А вот у тебя, братишка, я хочу спросить, какой к черту суд? Я тебя как-нибудь свожу в поселок «Солнечный», в нашу так называемую «Долину нищих», чтобы ты сам посмотрел, какие там замки понастроили! Вот тогда ты, наконец, понял бы, что на каждом этаже, как минимум, по виселице ставить надо. Они хоромы до небес ставят, а у тебя вон пенсия... воробьям на смех!
- Но люди может быть заработали? Может….
- "Может быть, может быть", - с неприятной интонацией, перебивая, повторил Егор, - а у меня не может быть! Вот поэтому и приходится прозябать в старом доме, где грибок не съел только гвозди.
Егор уже перешел на крик, он терпеть не мог никаких возражений и, в принципе, не принимал их. Он всегда очень злился, когда спорил с братом, думая, что его физический недостаток должен был обязательно ставить его в положение ведомого. Однако, зачастую, на доводы Николая у Егора ничего не находилось в ответ. Вот тогда он и переходил на личности, на крик и оскорбления, налево и направо приклеивая ярлыки ненавистным ему людям. Сейчас все повторялось, как и прежде, с каждым словом повышался градус спора, грозя перерасти в полномасштабный конфликт.
- Мальчики, пойдемте пить чай, - ласково позвала Мария Егоровна, стараясь прекратить зародившуюся ссору.
- Чай, чай... – нервно произнес Егор, не остыв от возмущения. - А что-нибудь покрепче есть?
- Откуда, Егорушка! – Отозвалась мама.
- Брат, ты как насчет прогулки? - спросил Егор.
- Ну, если тебе не тяжело…
- "Если тебе не тяжело...", – снова передразнил Егор, при этом кривляясь, словно клоун. - Не тяжело! Собирайся! Да, мать, заверни нам пирожки, мы на улице чай попьем.
- Да там же дождь! – забеспокоилась Мария Егоровна.
- Чай не сахарный, не растаем... – Буркнул Егор, открывая дверь и закуривая на площадке. Нервно затягиваясь, он выкурил сигарету и бросил окурок на пол, придавив огонек ботинком.
- Брат, жильцы убираются на площадке! - Сделал замечание Николай.
- Ну ничего, уберутся! Если никто не намусорит, то и убирать будет нечего. Да и вообще, ты на улицу хочешь?
- Хочу.
- Ну тогда помалкивай!
Егор развернул коляску и спинкой стал спускать ее, придерживая, ступенька за ступенькой. Спустив со второго этажа, перекатив коляску через высокий порог, выполнив виражи на высоком крыльце без пандуса, они, наконец-то, выбрались на улицу. Дождя как такового не было, но сырость все же висела в воздухе в виде мельчайших капель. Деревья дрожали своими скелетами, а опавшая листва стелилась под ногами разноцветным, преимущественно желтым, осенним ковром. Николай полной грудью вдыхал тягучий, водяной воздух. Ему очень редко приходилось бывать на улице. Мама не могла спускать его коляску по лестнице, а Егор не так часто мог уделить ему время, поскольку работа и семья занимали большую часть жизни. Но Николай не обижался, понимая свое положение, а только старался в полную силу насладиться этими редкими минутами прогулок.
- Какой прекрасный осенний вечер! - Произнес он.
- Брат, ты что, перегрелся или газетенок своих обчитался?! Ужасный, мокрый и гадкий вечерок!
- Нет, нет, ты только закрой глаза и вдохни полную грудь воздуха...Ты чувствуешь, как интересно пахнет осень?
- Вот дурачок, это не осень пахнет, а воняет вон той мусоркой, которую не чистят, да автомобильным смогом несет! Вот и все прелести твоей поганой осени.
- Егор, ну почему ты всегда видишь только плохое?
- А чего тут хорошего?! Вот ты: сидишь в своей коляске, читаешь свои газетенки да книжицы всяких чистоплюев и умников, незнающих настоящей жизни. Хорошо, надо сказать, пристроился! А я живу - если это вообще можно назвать жизнью, хожу на свою омерзительную работу, горбачусь и прогибаюсь перед своим хозяином. Ты понимаешь, у меня есть хозяин, и этот ублюдок вечно чем-нибудь недоволен. А сам только и знает, что деньги гребет лопатой и ничего больше не делает!
- Ну почему ты думаешь, что он ничего не делает? Возможно, у него много другой работы, которую ты просто не видишь. Например, он ищет товар, договаривается о цене, находит покупателей, да мало ли дел у предпринимателей...
- Вот ты опять этих барыг защищаешь, а ведь это они страну развалили и растащили по карманам великий Советский Союз. Ау-у, СССР! Ну где же ты? Что-то я не слышу, чтобы кто-то отозвался... Все нужно вернуть народу!
- Какому народу, Егор? Что у тебя было при Союзе, когда ты работал на заводе? Также ничего не было, и жил ты от зарплаты до зарплаты, и в магазинах шаром покати! Ты ведь до сих пор вспоминаешь, как не мог купить детскую кроватку, когда Саша родился. А за молоком и хлебом по пять часов стояли, ночами караулили! Да и директор завода, тот же хозяин, жил в свое удовольствие. Помнишь, как он иномарку первую в городе купил? А вам, между тем, зарплату несколько месяцев не платили! Сам же рассказывал...
- Так он иномарку купил потому, что твои демократики бардак в стране развели:" демократия, перестройка, гласность"! А просто прижимать нужно было посильней, по морде и в тюрьму, или к стенке, если что не так.
- Ну почему сразу в тюрьму или к стенке?
- Да потому, что с ними по-другому нельзя: нашкодили - все, дорога накатана!
- Но все это было при Сталине, и что…?
- Вот и было хорошо! Ни одна эта вошь не шевелилась, всех прижали к ногтю. Порядок был, справедливость была. Справедливость..!
- Но….
- Все, Николай! Я знаю все, что ты скажешь. Вон лучше дыши своей осенью, а то домой отвезу. Да и вообще, нам пирожки дали?
Николай утвердительно кивнул.
- Тогда я сейчас к ларьку, себе чекушку возьму, а тебе лимонада, да пожуем на свежем воздухе...
Николай молчал, хотя в его голове кружилось очень много мыслей и доводов по поводу спора. Он много, много раз хотел объяснить Егору, что каждый человек имеет право, а самое главное право - право выбора. Человек, лишенный возможности выбирать, в любом месте и в любой сфере перестает быть личностью. Человек становится винтиком в огромном и бессмысленном аппарате перемалывания и угнетения других личностей. Стать винтиком и приобрести резьбу, правую или левую, нетрудно, но как порой нелегко избавиться от навязанных, ставшими со временем удобными и неопасными постулатами...
- Брат, ты что уснул? – Окликнул Егор, прогнав тем самым его размышления. - На вот, держи свой лимонад, да пойдем в скверик на лавочку пироги жевать.
Подкатив коляску к скамейке, Егор достал чекушку, открыл ее и, отпив обжигающей жидкости, крякнул от удовольствия. Он устроился на спинке парковой скамейки, поставив грязную обувь на мокрые брусья сиденья.
- Может тебе, Коля, в лимонад водки накапать? – С ехидством предложил Егор.
- Да нет, - спокойно ответил Николай, глядя на голые мокрые деревья, которые освещались фонарным - лунным светом.
Обливаясь осенним дождем словно слезами, деревья дрожали в предчувствии долгой и морозной зимы. Одинокие, сгорбившиеся фигуры прохожих быстро шагали домой, поближе к теплу и сухости, искоса посматривая на странную парочку отдыхающих в этом неуютном, мокром сквере.
- Эх, нам бы миллион!... - Произнес Егор, отпив в очередной раз из бутылки. - Вот бы зажили! Вот ты, что бы ты сделал со своим миллионом?
- Да я не знаю..., мне таких денег и не надо. Мне бы компьютер недорогой, и ремонт бы сделать, а то совсем обветшала наша квартирка.
- Ой, как скучно.., как скучно!!! Я что-то не узнаю тебя, братик, а где твой полет мыслей? Ну, хотя бы, если он тебе не нужен, отдал бы благотворителям или в какой-нибудь фонд поддержки предпринимательства и развития личности.
- Да не верю я этим благотворителям и фальшивым фондам, не верю! И потом миллион просто так с неба не падает.
- Что я слышу? Мой братик не верит! С каких это пор ты перестал верить людям? Ведь все они такие правильные личности!
- Ну, о том, что все правильные, я не говорил, а ты опять не думаешь, не мыслишь, а задираешься. Ты же не такой, Егор.
- Да нет, такой, такой, - ощетинился Егор,- это ты все стараешься обмануть себя и других своими умозаключениями о высших человеческих качествах. Да все - казлы! Да, да, именно казлы, через « а», чтобы не обидеть ни в чем неповинных животных. Все, продажные и лживые.
- И ты?
- И я,- сделав два больших глотка из чекушки, подтвердил Егор.
Он совсем захмелел, и его лицо стало еще жестче, глаза горели недобрым, хмельным огоньком, желваки играли от сведенных скул. Николай знал, что в такие минуты о чем-либо говорить с ним было бесполезно. Все непременно закончится, как всегда, криком и оскорблениями, поэтому он тоже молчал.
-Знаешь что, Коля! – Вдруг продолжил Егор казалось оконченный спор. - Нужно перестать жевать ваши либерально-демакратические сопли, сбрить интеллигентские бороденки и снять очёчки: вы из-за них дальше собственного носа ни хрена не видите. А затем, мой господин, нужно честно признать свои ошибки и преступления. Ну а для того, чтобы в стране появились справедливость и порядок, мой дорогой братик, нужно просто быть сильным и жестким, а если потребуется, для пользы дела, конечно, то жестоким и беспощадным. Ты что, правда не понимаешь? У нас народ такой - он только силу уважает, он только от страха созидать может! И что в этом случае прикажешь с ними делать? Ну, вот что делать, если любят наши люди, когда их по башке долбят? И не просто долбят, а до крови, до смерти забивают. Другого народа у нас с тобой не будет. Не будет и баста! А потому, согласись, других вариантов управления таким народом нет! Вернее есть, единственный и на все времена,- это крепкий стальной кулак, чтоб, еж ли что, сразу по роже, до кровавых соплей. И это единственный способ. Единственный, заруби себе на носу! А потому знай, что я никогда не буду сторонником плаксивой, беспомощной личности. Я на стороне тех, кто с презрением относится к вашей лживой, либеральной, гнилой капиталистической философии. Я - советский человек, и ни на шаг не поступлюсь своими принципами, подыхать буду, а вашу интеллигентскую глотку из своих рук не выпущу. Зубами рвать буду, подыхать стану, а не сдамся.
- Значит ты лишаешь нас права на жизнь?- уточнил Николай.
- Вот только не надо из меня делать сатрапа, тебя еще никто не убивает. А мои мысли, между прочим, разделяет большинство нашего народа. Ты хотя бы понимаешь, что такое большинство? Да и вообще, ты хоть на мизинец понимаешь, что такое народ, и как им нужно управлять? Или кроме сопливых личностей у тебя в башке больше ничего не осталось?
- В отличие от тебя, я не настаиваю на своей правоте, и всего лишь хочу иметь право не соглашаться с тобой, с твоим народом и твоим большинством. Я вообще хочу иметь право на собственное мнение.
- И с чем же ты не согласен? С тем, что именно вы развалили великое государство? Это вы разграбили его богатства и ресурсы, раздав их по родству и знакомству. Притащили в страну все самое скверное, пошлое и низменное. Вы изнасиловали и извратили нашу историю и народную память, свергая памятники героям и восхваляя предателей и врагов. Да за все это вам нет, и никогда не будет прощения!
- В твоих словах есть много горькой правды, и это лишь значит, что необходимо об этом говорить, спорить, выискивая истину под ворохом ложных домыслов и обвинений. Раскрывая факты, спрятанные под грифом "совершенно секретно", наконец узнать настоящее подлинное наше прошлое, нашу настоящую историю, какой бы страшной она ни была.
- Смотри, как заговорил! Что, на попятную пошел?
- Нет. Просто я не знаю абсолютной истины, в отличие от тебя. Поэтому допускаю возможность ошибки с непременным ее обсуждением, чтоб избежать ее повторения. Мне не хочется лить слезы по поводу развала Союза - уж очень много скверного там было. Но у меня есть опасение, что мы не усвоили урок и стремимся в который раз вляпаться в ту же историю. А вот я, в отличие от большинства, хотел бы видеть мою страну другой...
- Я представляю, на что она похожа, – перебил, не дослушав, Егор. - Ладно, не дуй губы, трепи про свою страну.- Снисходительно разрешил он.
- У меня создается впечатление, что ты понимаешь каждое слово в отдельности, но когда я складываю из них предложения, они звучат для тебя на неизвестном языке. Потому ты не можешь меня понять, и домысливаешь мной сказанное в меру своего восприятия мира...
- Не хочешь ли ты сказать, что я - идиот? – Вновь перебил Егор.
- Я не хотел тебя обидеть, извини. Возможно, я выражаю свои мысли путано и коряво, но, все же, дослушай. Для меня мерилом всему является человек и его жизнь. Для тебя - государство и власть. Тогда объясни, почему эта власть, которую ты так пропагандируешь и поддерживаешь всей душой, необязательно действующую, но и ту, которая была, самая жестокая и садистская к своему народу и стране. Почему эта власть всегда пряталась и до сих пор прячется за Кремлевской стеной, полностью отгородившись от всех и всего? Не уж- то жизни тех, кто за ней корчит из себя великих руководителей, более ценны, чем жизни любого другого человека, взять хотя бы тебя, или меня, или вон того прохожего. Нет, я убежден, что нет, в этом нас подло обманывают именно те, кто затаился за этой непреступной крепостью. Мало того, из-за стены они кричат, что они - смелые, сильные и умные, и, непременно, приведут нас к процветанию и всеобщему благоденствию. Это счастье для людей они рисуют в будущем: через двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят лет, не забывая каждый раз переносить приближение обещанного счастья все дальше в недосягаемое будущее. И хочу заметить, что они сами в это время живут в нашем счастливом будущем. То есть для нас рай через поколение, а сами пользуются райскими плодами уже сейчас, убеждая нас, что мы до такой жизни не доросли, что мы ее не достойны. Тоже мне, достойные из достойных. Посмотри, ведь они до сих пор по старой привычке все сравнивают с тринадцатым годом или потакают ненавистной Америкой. Кто сказал, что тринадцатый год - это все, к чему мы должны стремиться? И почему американская модель развития - когда выгодна для них - может быть приемлема, а когда не выгодна - становится пугалом? Лично для меня Америка никогда не являлась идеалом, мерилом всего самого лучшего, примером для слепого копирования. У них тоже много проблем и неразрешенных противоречий. Но у них есть много того, чему мы обязаны научится, если хотим видеть свою страну успешной и процветающей. Потому я не хочу с чем-то сравнивать, независимо от того, как это называется, и есть ли подобное у кого-то еще. – Сам понял, что сказал? – Встрял Егор, закуривая очередную сигарету, поражая Николая несвойственным спокойствием и терпимостью.
- В моей России, – продолжил Николай, не замечая придирок, - в которой я мысленно живу, государство и страна - это синонимы. Государство не имени хозяина, а ради и во благо страны. Люди, победившие в конкурентных выборах и ставшие властью, в моей стране начали с того, что просили прощения у тех, кого убили в красном и белом терроре, за гражданскую войну, за репрессии и ГУЛАГ, за то, что допустили Вторую Отечественную и не уберегли миллионы мирных граждан. За погибших солдат, известных и неизвестных, разбросанных словно злаки по местам боев и расстрелов. За Катынь, Венгрию, Чехословакию, Новочеркасск, депортации кавказских, прибалтийских и других народов. За бездумные и бездушные реформы, за ваучеры, приватизацию, за бандитский и олигархический беспредел. Еще много десятков, сотен, тысяч, миллионов извинений гражданам своей страны и другим народам. Конечно, они и многие из нас непосредственно не свершали этих преступлений, но сила власти заключается в невозможности разбить чашу предыдущей власти и упиваться с новой. Власть - это небьющийся сосуд, его можно только очистить от крови и страданий, получив прощение последней жертвы. И все это необходимо сделать лишь только для того, чтобы испить из этой чаши во имя прекрасного будущего человека и страны. Но я думаю, что не только власть должна каяться и нести ответственность за сделанное, но и все мы, весь народ, каждый из нас. И ты, и я. Ведь именно нашими, так называемыми народными руками, от имени и по поручению всегда правого большинства, исполнялись преступные приказы. Именно мы, тысячами и миллионами, писали кляузы и доносы, а затем сами становились жертвами ложных обвинений. Это мы трусливо молчали и молчим, потакая творящейся несправедливости. И еще одно важное обстоятельство: все мы и сейчас пользуемся плодами трудов миллионов красных рабов, построивших каналы, электростанции, заводы, университеты, жилые дома, бомбы и ракеты, да и много еще чего - всего не перечислишь. Все, чем так гордилось прежнее, и гордится современное государство, вся экономика построена и продолжает строиться тяжелым рабским трудом. Но в нас сидит безумный страх, что если мы произнесем хотя бы слово признания в собственных ошибках и преступлениях, то нам незамедлительно выставят счет, и счет этот будет огромным, поскольку калечили и лишали жизни миллионов людей, совершенно не задумываясь о будущем. Наверное, а скорее всего так и будет, только оплатив этот счет сполна, мы навечно избавим себя от желания и возможности повторить те страшные времена, и в будущем с гордостью говорить, мы - народ! А величие моей страны определяется не количеством врагов, а качеством друзей. Еще рейтингами различных независимых мировых и отечественных агентств, которые, не сговариваясь, признали самым комфортабельным и безопасным городом в мире Ханты-Мансийск. Если Москве хочется быть самой дорогой столицей мира, что ж, пусть будет, а Санкт-Петербург пусть является примером для подражания мировому сообществу в области сохранения культурного наследия и исторических ценностей. Но почивать на лаврах ему не время, в спину дышат чудные города Золотого Кольца России. Самое большое количество ученых, которые создают интеллектуальное богатство страны,- в Новосибирске. Самые веселые и беспечные жители - в Омске. И вообще, в России самое большое количество счастливых людей. Все это ощущает и знает каждый человек, а не доносит пропаганда и шакалющая у стен Кремля продажная статистика. В моей стране - независимые суды и средства массовой информации, что делает граждан равными перед законом, а неблаговидные поступки чиновников и рядовых подлецов становятся достоянием общественности, в результате чего неотвратимость наказания становится нормой. И действует самый верный принцип благополучия государства: сменяемость власти. Еще в моей стране много хороших дорог, что пропорционально сокращает вторую беду России. А на этих дорогах несут службу люди для всеобщей безопасности, а не безопасности отдельных тел. Как точно подмечено - тела - люди, лишенные совести и души, неизменно превращаются в тела, способные лишь на окрики и хамства. Иначе бы эти тела не стали заставлять людей принимать решения вопреки здравому смыслу и собственному желанию. Объясни, как возможно заставить команду футболистов или хоккеистов, мужественных и волевых людей, всех, как одного, агитировать и голосовать за одну партию или за одно тело. И вот оказия - это партия власти, а тело так жаждет величия, что готово ради этой цели делать любые гадости и даже преступления. Но мне жалко тех парней, что за несколько минут трусости из команды превращаются в обычное стадо. Но я не отчаиваюсь, к счастью есть и другие примеры. Вон в холодном гараже спортсмен своими руками изготовил сани и тренируется в спортзале, на скамейке, из-за отсутствия санной трасы. Самостоятельно преодолев все трудности, вопреки всем и всему, он завоевывает Золотую Олимпийскую Медаль. Ему безразличны ваши визги о великом государстве, встающем с колен, в отличие от вас, он на коленях не стоял никогда. И как жаль, что очень многие спортсмены, ученые, люди творческих профессий, достигшие в своих областях заоблачных высот, пали ниц с подобострастной лакейской улыбкой, с непременным: " Чего изволите?", бросают к ногам тела медали, открытия, книги и честное имя свое, навсегда замарав себя холопским страхом. Николай говорил страстно, пораженный удивительному терпению Егора, он торопился выговориться, получив первый раз в жизни такую возможность.
- Может показаться неправдоподобным,- продолжил Коля, - но в моей стране правоохранительные органы ловят преступников, а не крышуют бизнес и не метелят собственных граждан на демонстрациях и в темных подворотнях. Их нынешнее поведение говорит только о том, что они не работники правопорядка, а мамлюки. Власть вырвала самых недалеких из общества и, промыв их и без того небольшие мозги, убедила в том, что вокруг только подлецы и преступники, а все честные люди имеют погоны, должности и спецсигналы. И мамлюки делают вид, что верят этому, они точно знают, что если они сами нарушат закон, то общество на их защиту не встанет, а хозяин, перекричав и унизив всех вместе и каждого в отдельности, докажет, что виноваты сами пострадавшие. Еще в моей стране все действительно принадлежит народу, и недра в том числе. Это не значит, что все нужно отнять у бизнеса и раздать каждому по крохе. Это значит, что правила, созданные государством, прозрачны, понятны и подконтрольны любому субъекту, властному или общественному. Скажи, в чем польза нынешнего телевизионного крика о национальном достоянии, создающем личные состояния отдельных тел? Причем, все эти тела, как один, заявляют о невозможности разглашения полученных ими доходов от нашего национального достояния, ссылаясь на государственную тайну. Интересно, сколько Мальчишей - Кибальчишей они готовы отдать врагам, чтоб сохранить ее? От нас, граждан страны, есть тайна, сколько взято денег из национального достояния? Но так же тайно изымает деньги вор или мошенник, не желая огласки.
В моей стране олигархи не скупают оптом яйца Фаберже лишь только для того, чтоб сохранить свои собственные. Потому что нет олигархов, а есть очень богатые люди, которые сохраняют и дарят музеям произведения искусства не за страх, а за совесть, по велению души.
Еще в моей стране не мочат меньшинство, таким людям, как я, с ограниченными возможностями, нет преград выехать на улицу, побывать в поликлинике, библиотеке, музее, в другом общественном месте. Или совсем не укладывается в голове : иметь возможность путешествовать по своей стране. Меньшинство - это не означает отстой, пусть не забывают те, кто нами правит. И пусть помнят, что их гораздо меньше любого меньшинства. Да и потом, кто сказал, что на поверхность всплывают только сливки? Может, нам все-таки пора принюхаться?
Возможно, я создал утопичную страну, не знаю, но глядя на передовые страны мира, моя утопия вполне реалистична. И, пожалуй, я ничего не выдумал нового, я взял из того, чего смогли добиться другие народы.
Николай выплеснул свой монолог напористо, дерзко, словно в это самое время строил свою страну, чувствовал ее дыхание, видел прекрасное настоящее и светлое будущее. Воодушевленный своими мыслями он с надеждой на поддержку и понимание заглянул в глаза брату.
Но безразличие и снисходительная улыбка повергли его в шок, а ответ просто ранил сердце.
- Слушай, Колька, как все сложно и хлипко в твоей стране. Хреновая страна у тебя получилась. Впрочем, с такими убеждениями другого выйти не могло. Отчего у тебя все каются да прощения просят? Что за слабаков, что за нытиков ты развел? Ты не понимаешь одной простой непреложной истины: Советский Союз развалил подлый запад и твоя любимая Америка. Они и сейчас мечтают только об одном, как бы окончательно развалить Россию. Да они сейчас об этом не только мечтают, но делают все возможное и невозможное, находя опору и поддержку в таких глупых, недалеких и слабых людишках, как ты. Вот если и настанет крах России, то в этом будете виновны все вы, пляшущие под вражескую дуду. Но мы, настоящие патриоты, не позволим вам этого сделать, а потому в моей стране все гораздо проще. Сильная вертикаль власти, великое мощное государство. Всех несогласных, сомневающихся и равнодушных - к стенке. Ну, не делай такого лица, только ради тебя, - на Соловки. Всех бородатеньких и очкатеньких гавнюков - к чертовой матери, без сожаления. Вот так-то, демократик!
- А если тебя к стенке или на Соловки? – возразил Николай.
- А меня-то за что? Я за крепкую руку, за власть, сильную и беспощадную.
Они возвращались к дому молча, думая каждый о своем. Мама, открыв двери, поняла по лицу Егора, что тот наведывался в ларек, отчего его глаза еще сильней затянула пьяная пелена. Зная характер сына, она переживала за невестку и внуков. Зачастую, в таком состоянии он занимался воспитанием детей и учил жену вести хозяйство. Стараясь задержать сына как можно дольше, чтоб он протрезвел, она спросила:
- Вы хоть не замерзли? А то пойдемте, чая горячего поставлю, а ты, Егорушка, может вздремнешь? Ты ведь с работы, уставший...
- Я бы горячего чая выпил,- ответил Николай, - а ты?- Обратился он к брату.
- А я нет, я пойду домой.
- Сыночек, ты только больше не пей ради Бога.
Мария Егоровна не хотела говорить этих слов, но не смогла удержаться. Душа кричала в переживаниях, и она перекричала разум, который говорил, что лучше промолчать.
- Мать, я что-то не пойму, – вскипел Егор,- я что сопляк какой-то: пей, не пей. Что вы все меня вечно пьянкой попрекаете? Я что алкаш подзаборный? Да и в вашего Бога я не верю. Мать, ну где же был твой Бог, когда тебя искалечил какой-то урод? Или вон Колька, по чьей вине он в коляске всю жизнь мается? Ну, где же? Где ваш защитник? Где ваш могучий заступник? Что молчите? Нет его. Не верю я в вашего Бога и в личности не верю. - Гневно ответил он, посмотрев при этом на Николая.
Мама молчала, понимая, что это сейчас лучше всего. Несколько секунд длилось напряженное безмолвие. Затем Егор, отвесив поклон в пояс, провел рукой слева направо, и выпрямившись, произнес:
- Прощевайте!
Иногда его выходки были непонятны, то ли он шутит, то ли говорит всерьез.
- Егор, передавай семье привет, – крикнул в спину уходящему брату Николай.
Выйдя на улицу, Егор решил идти домой прямо через ларек, еще одна бутылка пива ему не повредит, а раз так, то так тому и быть. Он шел с бутылкой в руке, глотая горьковатую жидкость, становился все злей и злей. Он злился на весь мир за свои неудачи, за невозможность заработать достаточно денег, чтобы достойно содержать семью, чтобы купить машину, да и вообще, чтобы жить по-человечески. Вспоминал брата, который всегда спорит и не соглашается с ним, мать, досаждающую своими нравоучениями сына- лоботряса, который плохо учился в школе. Погода ему тоже не нравилась. Мысль о том, что он - неудачник опять проскользнула где-то далеко у него в голове. Вот именно ее он и боялся больше всего. Боялся признаться, что за все его так называемые беды, отвечает он, и только он. Не правительство, сын или мама, а он. Именно эта мысль о неудачнике в последнее время стала все чаще навещать Егора, с каждым разом задерживаясь все дольше и дольше, грозя поселиться в его голове навечно. Вот и сейчас, заметив на горизонте незваную гостью, он попытался спрятаться. И не нашел ничего лучшего, как, допив одним глотком остатки хмельного напитка, с силой бросить бутылку в стоящую неподалеку машину. Звон разбитого стекла и сработавшая сигнализация немного отрезвили его и заставили быстрым шагом скрыться в темном переулке. Не желая быть замеченным, Егор петлял между домов, надежно, как ему казалось, путая следы. Вышагивая в потемках кружева, он постоянно оглядывался, чтобы убедиться в том, что его никто не преследует. Войдя во двор и закрыв калитку, он еще немного постоял, прислушиваясь к уличному шуму и, окончательно убедившись, что погони нет, постучал в дверь. Через мгновение женский голос спросил:
- Егор, это ты?
- Я, я, – ответил он, спешно входя в дом.
Время было позднее, и дети уже легли спать, лишь Нина ждала мужа с работы.
- К своим заходил – сказал Егор, чтобы предотвратить расспросы. - Нин, дай чего-нибудь пожрать, а то я проголодался как собака.
Нина, молча уже собирала на стол, не дожидаясь распоряжений. Видя, в каком состоянии муж, она про себя молила только об одном, чтобы он не начал скандалить. Сняв мокрую и забрызганную грязью одежду, он надел тонкое нательное белье и в таком виде пришел на кухню. Открыв холодильник, Егор достал недопитую бутылку портвейна, искоса посмотрев на жену. Нина сделала вид, что не замечает его придирок, продолжала накрывать на стол.
- Как дела? – спросил Егор непослушным, словно живущим своей жизнью, языком от уже чрезмерно выпитого.
- Нормально…
- Нормально говоришь? А как успехи нашего обалдуя в школе?
- Егор, это твой сын. Кушай, а то остынет.
- Остынет, разогреешь, неси дневник, посмотрю, какие у вас дела нормальные.
- Егор, заниматься сыном нужно трезвым, а не в таком состоянии…
- А в каком я состоянии? – Перебил он жену, начиная как обычно задираться.
- Ты пьян...
- Да что ты говоришь? Вы что все сговорились, что ли? Тоже мне нашли алкоголика! Вы еще алкашей не видели.
Он встал, что бы выйти из кухни, но Нина перегородила ему дорогу в дверях.
- Дай пройти.
- Не дам. Егор, не трогай сына, он спит. Ради Бога, прошу тебя!
- Да что вы все со своим Богом носитесь, - вскипел Егор,- что вы его постоянно вспоминаете? Пусть он лучше сделает, чтобы сын хорошо учился да человеком как его отец стал, об этом его попроси. Бога нет! – закричал Егор.
Он схватил бутылку со стола и, оттолкнув Нину, вышел в коридор. Сделав несколько жадных глотков, он закурил. Нащупав в темноте висевший на вешалке старый, драный тулуп, в котором он управлялся на дворе, накинул его на плечи и уселся на табурет.
За окном снова расплакалась осень, словно верная подружка не сдержалась при виде Нининых слез. Она стучала по крыше, порывами ветра барабанила в окна, стараясь разбудить у Егора хоть капельку сострадания и любви. Но трехсемерочный портвешок все сильней дурманил сознание, и в скорости, от педагогических способностей не осталось и следа. Егор провалился в забытье.
………………..
- Хозяева, открывайте! - Кричал кто-то со двора.
- Хозяева! – Удары в дверь становились все сильнее.
Егор сквозь сон услышал крики и стук, сразу не предав значения, полагая, что это сон. Но стук усиливался, казалось, что вот-вот дверь разлетится в щепки. Егор подскочил и отворил дверь. На пороге стояли люди, человек пять, тот, кто стучал, был одет в черную кожаную куртку, перетянутую ремнем. "Милиция...", - первой пронеслась мысль, значит все-таки выследили, уроды. Открыв двери, он оказался лицом к лицу с человеком стоящим на крыльце. Хозяин словно действительно ничего не понимал, угрожающе взревел:
- В чем дело? - и обдал при этом стойким перегаром человека напротив. Тот, сделав шаг назад, измерив Егора взглядом. Затем, повернув голову в пол-оборота к остальным, сказал:
- Беднота…
Те, о чем-то перемолвились и зашуршали бумагами.
- В чем дело? – вновь не довольно повторил Егор.
- В чем дело?! - Переспросил человек в форме. - Дело серьезное, товарищ! Проспишься, приходи в штаб. - И сунул Егору какую- то бумажку.
В ответ Правдин кивнул и, совершенно ничего не понимая, прикрыл дверь. Чувствуя, что он еще сильно пьян, все списал на ночной кошмар. А потому, устроившись на своем табурете, снова провалился в глубокий сон. Проснулся он от того, что во рту пересохло, онемевший язык и затекшее тело не слушались хозяина. Голова трещала от чрезмерно выпитого и смешанного спиртного, а еще чувствовалась неловкость, и гадкий осадок на душе за вчерашнюю выходку. Егор поднял бутылку из-под портвейна и заглянул в горлышко. Из горлышка на него посмотрело донышко, " Значит бутылка пуста", - сделал он неутешительный вывод и отставил пустую тару в сторону. Поскольку осеннее утро моросило все тем же нескончаемым дождем, а впереди были выходные, он решил еще хоть немного поспать. Но сделать это все же лучше на кровати, как белый человек, а не как бомж в драном тулупе, сидя на табуретке. Открывая дверь из коридора в дом, ему показалось, что она словно обветшала за ночь, была как будто неродная.
Оклемаюсь, надо посмотреть, а то стыдно: вроде при руках еще, и такая дверь. Подумал он.
Пробираясь в сторону кухни, чтобы выпить воды, он решил не включать свет в коридоре, не желая будить спящих детей и жену. Из-за закрытых ставней в доме царила непроглядная темень, потому пробираться приходилось на ощупь. Лапая по стенам руками, он никак не мог понять, куда подевалась кухня.
- Чертовщина какая-то…
Прошептал он попытаясь нащупать выключатель. Но на привычном месте его тоже не оказалось.
Странно, неужели я еще настолько пьян, что не могу разобраться в собственном доме…
- Егор, ты чего, не проспался что ли? Чего шебуршишь? Угомонись, а то детей побудишь.
- Нин, а ты чего делаешь в прихожей?
- Точно пьян, еще. В какой такой прихожей? С детьми на печке спала, пока ты со свой хмель в сенцах гонял. - Шепотом ответила жена.
- На какой печке? - С недоумением переспросил Егор.
- Слушай, угомонись, а то я не поленюсь, спущусь за скалкой.
В душе у Егора, не смотря на зверское похмелье, уже закипала и клокотала ярость. Что могло произойти за ночь? Отчего жена стала такой задиристой и властной? Но, вспомнив вчерашние выкрутасы, он в зародыше задавил желание немедленно разораться и только покорно спросил:
- Нин, а что вчера было-то? - Он уже сильно засомневался, действительно ли вчерашний день закончился так, как он это помнит.
- Ну вот, допился до зеленых чертиков, все позабывал. А я тебя предупреждала, окаянный, добром это не закончится! С Сашкой, куманьком своим, напились. Я его вчера скалкой-то огрела, дрянь такую. Разве не он чуть свет - заря тарабанил? Небось, приходил похмелиться. Ты ему передай, нет ему прощения, и скалкой я его еще отхожу. - Шептала Нина, еле сдерживая себя, готовая вот-вот сорваться в крик.
-А когда стучали? - Почему-то спросил обалдевший Егор, не помня в своей биографии родства с кумом Сашкой, а так же факта вчерашней попойки и утреннем визите. - Да вот, под утро уже...
В голове у Егора перемешалось почище, чем в доме Облонских. Он так же на ощупь стал пробираться на выход. Осторожно выйдя в коридор, он чуть было не закричал от увиденного: коридора, его прежнего коридора, не было, было что-то похожее на шалаш, крыша крыта соломой, стены обиты не струганными кривыми досками, щели между которыми были подоткнуты все той же соломой... Внутри похолодело. "Что же произошло? Что случилось? Неужели белая горячка? Да нет, я ведь не алкаш, ну бывает хватишь лишку, но так, чтобы до чертиков, прежде не было..." Медленно, как будто опасаясь удара по голове, пригнувшись, он вышел на улицу. Голова закружилась, отказываясь верить в происходящее.
- Вот допился, – шепотом сказал он, словно боясь, что его могут услышать.
Галлюцинации были столь явственными, что Егор в серьез испугался за свой рассудок.
Осеннее, промозглое утро ничем не отличалось от вчерашнего вечера. Но все вокруг было чужим. Чужим, совершенно чужим! Он не верил своим глазам, старался протереть их кулаками, тряс головой, настраивая свой мозг на нормальную, привычную работу. Но все, что он видел, никуда не девалось, и, скорее всего, было настоящим. Той улицы, на которой он жил, не было, как не было всего частного сектора, зажатого между двумя микрорайонами многоэтажек, желающих в скором будущем и вовсе проглотить частников. Но и микрорайонов тоже не было. Не было его железного забора и калитки, а был лишь ветхий плетень, опоясывающий дом, в некоторых местах свалившийся в грязь. Дома были разбросаны там и здесь настолько, насколько хватало взгляда. Улица угадывалась только по грязной, раскатанной телегами и разбитой копытами животных дороге. Егор обошел дом - это была какая- то жалкая лачуга, как в книжке про крестьян Царской России.
- Я сошел с ума!..– негромко произнес Егор, пораженный увиденным, продолжая стоять во дворе босиком, в старом драном тулупе и белых кальсонах.
Вдруг из дома напротив вышел долговязый мужик в расстегнутой гимнастерке, галифе и сапогах. Он помахал Егору, подзывая его к себе. Но Егор не трогался с места, тупо смотрел на зазывавшего его мужика. Не дождавшись никакой реакции со стороны Егора, неизвестный, сгорбившись как вопросительный знак, скользя и чавкая сапогами, пошел навстречу.
- Кум, ты чего? – Спросил незнакомец. - Кум!... - Затряс мужик Егора за плечи.
Правдин взглянул на трясущего мужика безумными глазами и, улыбаясь, спросил:
- Санька, это ты?
- Ну конечно, я. А то кто же? А я смотрю, ты вышел во двор, глаза кулаками трешь, головой трясешь. А когда вокруг дома пошел, вот тебе здрасьте, думаю, Егорка умом тронулся. Или может, чего хуже, лунатизмом захворал?
- Тронулся, Сашка, тронулся.....
- Да ну? – С недоверием переспросил он, с жалостью в глазах осматривая собеседника.
- Ты знаешь, я не помню, что вчера было, всегда помнил, а сегодня хоть убей, ничего не помню.
- Уф, напугал ты меня, Егорка, я думал, что и правда беда приключилась. Ну а то, что забыл, это ничего, я тоже, сам знаешь, через раз помню, и ничего, живу себе, не тужу. А ты что босой, в тулупе да в кальсонах стоишь? Пойдем ко мне, полечимся.
У Егора в голове было пусто, как в пионерском барабане. Он ничего не понимал, поэтому решил, пусть все идет, как идет, а там по ходу будем разбираться.
- Пойдем в хлев, там тепло... - Санька юркнул в угол и, пошуршав соломой, вытащил бутылку с белесой жидкостью.
- Это еще та,- тряся бутылем, подмигнул Санька. - Помнишь?
Егор, не помня, пожал плечами и кивнул.
- Так что вчера было? – Спросил он.
- Я вчера вступил в комиссию по раскулачиванию, и в первый же день раскулачивали Ереминых.
- Раскулачивание? Ереминых?
- Ереминых, Ереминых, – подтвердил Санька. - Так вот, мы их раскулачили, погрузили все зерно на подводы и отправили на станцию.
- А Ереминых?
- Ереминых выгнали на улицу, дом сожгли! - В форме доклада произнес Санька, приложив руку к голове.
- К пустой голове руку не прикладывают, - приняв доклад, ответил Егор.
Санька, уже запрокинув бутылку, пил вонючую жидкость, зажмурив глаза. В этот момент он стал похож на козленка, которого поят из бутылки заботливые хозяева. Сделав несколько жадных глотков, он выдохнул и, приложив рукав к носу, занюхал им. Егор взял протянутый сосуд и сделал два небольших глотка, но, не ощутив ни горечи, ни хмели, вернул ее Саньке со словами:
- Все, я пошел...
- Что, так погано? - Участливо спросил кум.
Ничего не ответив, лишь отмахнувшись рукой, Егор вышел на улицу. К дому шел как в бреду, ничего не понимая, не ощущая холод и грязь, босыми ногами. Вошел в дом, к нему подбежала дочурка, и дергая за полушубок, залепетала:
- Тять, тять, а ты по чем на улицу босой ходил?
Из-за печи выглянула Нина и вопросительно посмотрела на мужа, а он стоял и ощущал себя на необитаемом острове, но туда попадают, хотя бы понимая как, осознавая это. А как попал на этот остров он, оказавшись среди родных и таких чужих для него людей?
Молча, Егор снова вышел из дома, пытаясь осознать происходящее и собраться с мыслями. Нужно рассуждать логически. Весь вчерашний день и вечер он помнил до мельчайших подробностей. Ни этой деревни, ни Сашки, кума, ни такой воинственной жены, у него не было, и, судя по всему, время было совершенно другое. Увидев бутылку, он поднял ее и посмотрел на этикетку, дата разлива говорила, что вчера действительно было, и был он у матери с братом, и дома устроил скандал. Поднял бумажку, которая валялась рядом с бутылкой, развернул ее и стал читать.
Товарищ бедняк и середняк!
Советская власть, которая дала вам свободу, нуждается в продовольствии. Вся надежда на беднейших крестьян. Все на войну с кулаками!
Даешь хлеб!
- Советская власть..., - повторил Егор.
В каких это годах происходило: в двадцатых, тридцатых, сороковых? Нет, этого не может быть, это чья-то злая шутка, розыгрыш, все пройдет, все непременно пройдет и станет как прежде... С людьми такое не случается. Он снова и снова перечитывал листовку, уже почти смирившись, обдумывал свое незавидное положение. Если задавать вопросы напрямую, можно привлечь к себе ненужное внимание, а поэтому стоит выждать время, чтоб понять обстановку.
Егор залез в карман, вытащил сигареты и зажигалку, поднял бутылку, это были улики о его странном происхождении в другом мире - от них нужно избавиться. Или оставить, могут пригодиться? Стоял в нерешительности, раздумывая, как поступить. Наконец решил выпотрошить табак в листовку, бутылку и зажигалку спрятать в сенцах, в щель между досками, и надежно подоткнуть соломой. В доме послышалась какая- то возня, и в приоткрытую дверь показалась Машенькина голова, она защебетала своим ангельским голоском:
- Тять, а тять, тебя мамка зовет.
Егор взглянул на свои ноги, не зная где их помыть или вытереть, стоял в нерешительности. Выглянула Нина и, увидев растерявшегося и какого- то беспомощного мужа, решила не упрекать его пьянкой, а позвала дом, где приготовила ему воду вымыться. Она подала чистую одежду и стала собирать на стол.
Одежда Егору была в пору, но чувствовал он себя в ней словно в чужой шкуре. Она была словно необжитая им, что ли. Но это было не самое большое неудобство, весь окружающий мир был неудобным, необжитым, а оттого и казавшийся агрессивным, пугающим. Ели молча. Егор изредка поднимал глаза и осматривал то детей, то Нину, пытаясь увидеть какие- то отличия от них, прежних. Но внешне они ничем не отличались, вот только казались они совершенно чужими, как и все, остальное. Видя состояние мужа, Нина спросила:
- Что, так тяжко?
Егор кивнул.
- А ты бы меньше самогоном баловался, того смотри и разум чище был. А твоего кума после вчерашнего я на пороге видеть не хочу, что б духу его у нас больше не было!
- А что так?
- Как это, что? – Переспросила Нина. - А разве это не Сашка со своими дружками Ереминых раскулачивал?
- Ну, это не дружки, а комиссия...
- Комиссия! Да знаю я эту комиссию, такие же непутевые пьяницы, как и куманек. Но только не они тебе хлеба дали заработать, чтоб детишек кормить, а Савва Еремин.
- Кулак, твой Савва.
- Кулак – вот! – Показала Нина сжатую ладонь, - а Еремины никогда не отказывали нам в помощи. И Наталка Еремина все справлялась о Машенькином здоровье и помогала, когда малышка наша хворала. Эх, быстро вы людское добро забываете, - подытожила Нина.
- Ну а где вы были, когда их раскулачивали? Чего не вступились, раз такие сердобольные?
Нина как-то странно посмотрела на мужа, словно заподозрив подмену. Но ответила как обычно:
- Да там и были, вместе с ними выли, да только что мы могли сделать против мужиков с наганами да ружьями? Да еще больше, чем полсела, как озверело: говорят, что с ними правильно поступают, и злее всех кричали те, которые у Саввы на покосе хлеба заработали. Лица у них от ненависти аж перекосило!
- А я где был?
- А я почем знаю, может вон, на Луну, летал! - Ответила Нина, кивнув в окно, за которым на небе из-за плотных туч пыталось пробиться солнце.
"И причем здесь Луна?" - Подумал Егор. Ему хотелось поскорей разобраться в происходящем, понять, какого черта он здесь делает, как это произошло, и что, в конце концов, делать дальше. Не доев, Егор начал одеваться, на вопрос Нины, куда собрался, он ответил, что утром приходил комиссар и велел прийти в штаб. Нина, побледнев села, и сложила руки на коленях.
- Тебя тоже будут гитировать в комиссию... Не ходи, Егор...
Ничего не ответив, он быстро вышел на улицу.
…………..
Выйдя на улицу, Егор достал листовку с завернутым в нее табаком, оторвал часть, смастерил самокрутку, а прикурить было нечем. Побрел по улице, всматриваясь в окружающее пространство, пытался анализировать и прогнозировать свои поступки... Наверняка штаб должен быть как-то обозначен, скорее всего, на нем водружен красный флаг. Он огляделся вокруг, пока ничего подобного не было видно. Пошел прямо по улице, слева из проулка навстречу к нему вышли три мужика. Двое лет под сорок, один достаточно пожилой, далеко за шестьдесят, предположил Правдин.
- Здравствуй Егор, – сказал один из тех, кто моложе и протянул руку.
Егор поздоровался со всеми, стараясь вести себя просто, как в обычной жизни.
- Вы из штаба?- Спросил он наугад, пытаясь получить как можно больше информации.
- Да. Да. - наперебой ответили мужики.
- Ну, и что там?
- А, че там..., – отвечал тот, который первым поздоровался. Его рыжая шевелюра с густыми жесткими волосами и большой мясистый нос, усыпанный конопушками, делали его смешным. Тяжело было удержаться, чтоб не закричать: "Рыжий, рыжий конопатый…" "Странно", - подумал Егор, - " вокруг такая обстановка, а мне в голову всякая дрянь лезет".
-Нас комиссар в комиссию звал, - продолжал ответ рыжий. - А вы, че?
- А мы че, нас это не касается. Мы, слава Богу, не кулаки, пошли мы по своим хатам, пусть они там сами разбираются. Кабы нас касалось, то мы гляди чего и думали, а так нам этого не надобно. Как говорится , не нашего ума дело…- Ответил он за всех, а второй молодой лишь молча подтвердил, кивнув головой.
А старик сказал:
- Вот..., – и многозначительно развел руками.
- Ну а я пойду, послушаю, – ответил Егор. Распрощались, снова пожав руки.
"Странно, эти мужики меня тоже знают, а я их нет, в отличие от Сашки. Надеюсь, они ничего странного в моем поведении не заметили. Буду придерживаться такой же тактики, задавать общие вопросы в зависимости от обстановки и отвечать по возможности неопределенно". Пошел он в проулок, откуда вышли мужики, впереди справа, метрах в двухстах, стояли две избы, одна из которых была с красным флагом и часовым у двери. Над входом в штаб на красном полотнище висел лозунг: « Вся власть - Советам!» Егор вспомнил юность и молодость: лозунги подобного содержания висели повсюду, призывая к единению пролетариата всех стран. Прошел мимо часового, тот равнодушно посмотрел в его сторону, даже ничего не спросил.
- Ну и дисциплина у вас! - Заметил Егор, войдя в штаб.
- Вы о чем, товарищ? – спросил человек в форме.
- Да ваш часовой, он для чего стоит?
- Вашу фамилию могу узнать? – Спросил человек в кожанке.
- Правдин. Егор Правдин.
- Константин Всеволжский, комиссар чрезвычайной комиссии,- протянув руку, ответил человек. - Я вижу военную хватку, – сказал он, почувствовав крепкое рукопожатие Егора. Предложив сесть, Всеволжский продолжил:
- Слышал о вас добрые слова: из беднейших крестьян, честен. Да и ваш поступок с поповским отродьем одобряю, поэтому хочу предложить вам возглавить комиссию по раскулачиванию. Положение в стране тяжелое, в городах рабочих кормить нечем. Нужен хлеб.
Егор слушал Всеволжского и все понимал, кроме одного, как он сюда попал, и что это все значит. Ему казалось, что он чем-то выделяется из всех этих людей, и они все это видят, или скоро заметят. "Что со мной произойдет, если откроется тайна моего появления в этом мире?" Ответ казался очевидным: то же самое, что и с инопланетным существом, попавшим к людям в руки. Будут ставить опыты и эксперименты, мучить, пытать, а потом проведут вскрытие. Волосы противились подобной перспективе, дыбясь по всему телу. "Представляю, как на вопрос о счастливой жизни в Советском Союзе я расскажу, что нет никакого Советского Союза. Он развалился на полтора десятка государств, в которых правит дикий всепожирающий капитализм. Думаю, они не обрадуются и не поверят моим словам, назовут это клеветой и ложью, а меня непременно признают вражеским шпионом..." От таких невеселых мыслей по спине то и дело пробегал неприятный холодок.
- Ну, так что? – Повторил вопрос комиссар. Егор встал, выдержав небольшую паузу, показывающую о его серьезных раздумьях, сказал:
- Я согласен и хотел бы знать, что нужно делать?
- Вот и хорошо! - Обрадовался такому быстрому ответу Всеволжский. - Я выпишу мандат, возьмешь три подводы, дам пятерых вооруженных рабочих и двинешь в деревни Дубинино и Сухой Лог.
Порывшись в столе, Всеволжский вытащил несколько бумаг.
- Вот список кулаков этих деревень. Зерно подводами отправлять на станцию Багряная. На подводу по одному вооруженному рабочему. Действовать нужно решительно: сначала собери митинг, постарайся беднейшее крестьянство настроить против кулаков, нужно разобщить народ, вбить клин. Понимаешь? Для тебя беднота будет опорой. По наделу уже пошел слух о раскулачивании, поэтому зерно прячут, делают схороны. Твоя задача: найти, отобрать любым способом, доставить зерно на станцию.
- А что с людьми делать?
- С какими людьми? –Недоуменно переспросил комиссар.
- Ну, с кулаками и с их семьями?
- А разве это люди? Это кулаки противники нашей власти. В общем, те кто сами зерно не сдадут, гнать к чертовой бабушке, кто будет оказывать сопротивление, стреляйте, - голос его стал сух и колюч. - И вообще вопросы о всяких там людях никогда не должны возникать: меньше думаешь о мелочах, больше думаешь о деле. Нужен хлеб! Понимаешь? Страна Советов пухнет от голода, а ты о кулаках переживаешь. Приходи завтра, с самого утра отправляться будете.
Егор кивнул и, распрощавшись, пошел домой. Не переставая думать о том, как же все это произошло. Много разных фантастических книжек он читал, где происходили какие -то сдвиги во времени, и люди попадали в параллельные миры, в прошлое и будущее. Неужели и он попал в один из таких параллельных миров? Но почему? И где тот Егор, что был здесь? Может он там, в моем мире? От таких раздумий волосы по всему телу становились дыбом, кожа гусинилась и холодело на душе. Но с другой стороны, кажется жизнь изменилась не так уж и плохо. Он всегда мечтал о каком-нибудь большом деле: в гражданскую с шашкой на лихом коне, или в Великую Отечественную за языком в тыл врага, или политруком, встав во весь рост, крикнуть солдатам, поднимая их в атаку «За мной! За родину! За Сталина!!!!» Так вот, получай, чего ты хотел: строй, защищай свое великое государство с самого начала, честь и хвала тебе до конца жизни обеспечена. В историю государства твое имя будет вписано большими буквами. Многое ты знаешь наперед, а раз так, значит, и козыри у тебя в руках. Здесь можно добиться большего, чем в дурацкой демократии. Это настоящий шанс осуществить свою мечту, быть нужным и полезным в правильном справедливом мире. Но все же где-то там мама и брат и та моя прежняя привычная семья, в душе что-то перевернулось и засосало под ложечкой. Он даже не заметил, как в первый раз во взрослой своей жизни назвал маму мамой. А горьковская мать где-то потерялась, быстро и безболезненно. Капли холодного дождя вернули Егора в действительность, намочив его голову и собравшись в небольшие ручейки, они стекали по лицу, смывая невеселые мысли.
"Может зайти к куму?" - Подумал он. -"Прикинусь дурачком, мол, память подводит, помоги, напомни, расскажи, может, разузнаю обо всем побольше". Егор постучал в закрытую дверь, женский голос скрипучий, словно столетние немазаные петли, спросил:
- Чего нужно?
- Это я, Егор, – сказал он громче, понимая, что с той стороны пожилая женщина. - Повидать Сашку нужно.
- Так Сашка уехал в Синельниково, - проскрипела женщина, не открывая двери.
- А чего поехал- то?
- Так с комиссией и поехал -то.
- Ну хорошо, пойду я.
Он входил в свой дом нерешительно, боялся выдать себя непривычным жестом или словом. Нина, хлопотавшая по дому, встретила мужа вопрошающим взглядом. Егор молчал, пряча глаза, не знал, куда себя деть, сел у стола, опустив голову.
- Неужто вступил в комиссию? – спросила Нина. Он кивнул головой, ничего не ответив.
- Горе-то, какое! А что дальше будет?
- А дальше, собери мне съестного, завтра возглавлю комиссию и отбываю в Дубинино.
Глаза Нины наполнились слезами, они еще не текли, а всего лишь большими каплями держались на ресницах, готовые пролиться в любую секунду.
- Егорушка, так что же вы с людьми будете делать?
- С людьми - ничего, а мерзость всякую, вроде Савки Еремина, раскулачивать станем, Советской Власти хлеб нужен. Понимаешь?
- Так пусть власть-то хлебушек и вырастит.
- Темнота ты дремучая, что с тобой говорить. Будет так, как я решу, или забыла, что я твой муж.
Нина молча встала и подошла к иконе, нашептывая молитву и не переставая креститься.
- И еще, - все тем же приказным тоном заявил Егор,- приеду из Дубинино, что бы этого барахла,- указывая рукой на икону, - в доме не было, или я собственноручно спалю ее в печке!
После этих слов Нина в одно мгновение переменилась, ее кажущаяся покорность, превратилась в скалу, в непреступную крепость.
- Не смей трогать мою веру! Я простила тебя за выходку с отцом Матвеем, но коли тронешь икону, не прощу тебя, ни в жизнь не прощу.
Голос Нины не дал сомнения в ее решительности, Егор даже опешил от такого отпора и, не решаясь продолжать этот острый спор, отступил. Остаток дня он провел в размышлении, обдумывая произошедшее. Еще раз в мельчайших подробностях вспомнил вчерашние сутки. А может все то приснилось, а эта жизнь была настоящей, и я был здесь всегда... От такого предположения он совсем запутался. Опасаясь за свой рассудок, решил на время отложить выяснение, кто он, и где должен находиться, и где находится в настоящее время. Но ничего не думать не получалось, голова то и дело воспроизводила какие-то мысли и воспоминания, он их гнал, пытаясь переключиться на что-то другое, чтоб избавиться от ненужных переживаний. Но ничего не получалось, и он снова и снова пытался понять, что же произошло. И главное, почему? Ночь прошла в таком же режиме, он засыпал, проваливаясь в сон, просыпался от какого-то жуткого страха. Ему снились кошмары, он ворочался и стонал. Просыпался, засыпал, и каждый раз, проснувшись, внимательно вслушивался и всматривался в темноту, определяя, где он находится. Сориентировавшись, проваливался в новый кошмар. За ночь он устал больше, чем отдохнул, а под утро лежал с открытыми глазами и торопил время. А голову то и дело забивали мысли о прошлом, настоящем, будущем. Неизвестность пугала, брала за горло, ворочалась там горьким, жестким комком, вызывая обиду на собственное бессилие и ничтожность.
За окном еще не рассвело, но Егор решил вставать. Услышав движение мужа, Нина поднялась и зажгла лучину. Свет от нее разбежался по дому, заплясал словно живой, но, осветив часть избы, остановился, не тронув противоположные углы, словно боялся заглянуть в них и высветить что-то страшное. Зато тени ничего не боялись и становились больше, устрашающе нависая над самой границей света и тьмы. "Да, без электричества как-то скучно! "- Подумал Егор, поймав себя на мысли, что электричество для него было делом привычным.
Да и вообще, он помнил все с самого детства и до последнего дня прошлой жизни, автомобили, телевидение, компьютеры, интернет. Помнил, что государство, в котором он жил, занимало в начале шестую часть суши и могло несколько раз уничтожить все живое на планете, запустив лучшие в мире баллистические ракеты. Помнил, что страна та была передовой в космосе и балете, и еще многое другое. Затем это великое государство развалилось, оставив себе теперь пятую часть суши, а распрощавшись с землицей, оно распрощалось и с былым величием.
Раздумывая обо всем, он сидел за столом, что-то неспешно жевал, не ощущая вкуса, а только все думал и думал. Вспоминал и размышлял. Нина молча сидела в стороне и смотрела на своего родного мужа, который в одну ночь сильно изменился, став каким-то чужим, продолжая отдаляться от нее с каждой минутой все дальше и дальше. О чем она думала, о чем молчала - неизвестно, и лишь ее печальное лицо говорило о том, что мысли эти были невеселые…
- Ну, Удачи вам, - пожав руку, пожелал Всеволжский.
Егор кивнул и, прыгнув на телегу, отправился в дорогу. Густой туман по очереди скрывал одну подводу за другой, словно какой -то страшный неведомый демон пожирал их, и лишь грохот колес, топот копыт да фырканье лошадей говорили о том, что они движутся. Но не только туман поглощал их, еще поглощала неизвестность: она то и вносила в душу тревогу и неприятный холодок.
Уставший от ночных кошмаров, Егор засыпал, и его голова периодически резко обвисала, а он то и дело вскидывал ее, прогоняя дремоту. Думать ни о чем не хотелось, но не думать вовсе, не получалось. В памяти светлячками вспыхивали яркие эпизоды из прожитой жизни. Вот он бежит домой с красным галстуком на шее, и его охватывает такая гордость и счастье, что он не может этого передать словами, а лишь кричит, спеша навстречу маме, с развивающимся на шее галстуком: " Я пионер, пионер, пионер!" А вот идет с подбитым глазом и оторванным рукавом, побив хама, который обозвал его маму калекой, и передразнил ее походку. Ему не больно, он доволен тем, что воздал наглецу по заслугам, своих родных он никогда не даст в обиду. Сейчас с братом идут на рыбалку, и он катит его коляску с таким желанием и любовью, что невозможно выразить словами, не уставая подбадривать Николая, что тот непременно поймает самую большую рыбу. Да, вот еще смешной случай когда...
- Тпр, - произнес возничий Егоровой подводы, не доехав с полверсты до первого дома в Дубинино.
- Главный, какие дальше указания будут? – Спросил он, отвлекая Егора от его воспоминаний.
- Всеволжский сказал, что штаба в деревни нет, значит нужно ехать к площади, где-то ж они свои деревенские проблемы решают, там и определимся, - ответил Правдин.
Дубининцы уже проснулись в своем крестьянском режиме. Во всех хатах виделся дым из труб, а во дворах во всю шла каждодневная тяжелая работа. Местные жители еще не знали, что новая жизнь уже прибыла на трех подводах. Пора разгружать эту новую жизнь и загружать старую, чтоб затем отвезти ее на станцию, а там в город, где испекут из нее хлеб для голодающих рабочих.
Обоз подъехал к колодцу, находившемуся на северной окраине поселения. Здесь же стоял столб с привязанным к нему куском рельса. Егор стал с силой бить по нему железным прутом, заливая деревню и окрестные поля пронзительным металлическим звуком. От такой музыки на душе становилось особенно тревожно. Из окон домов и из дворов выглядывали люди, кто-то уже двигался к месту сбора, кто-то решил повременить и посмотреть на происходящее издали. Веселая ватага пацанов, организовавшись быстрее взрослых, подбежала к подводам и уставилась на чужаков. А самый старший и, по всей видимости, смелый мальчуган спросил:
- Дядька, а дядька, а ты комиссар?
- Комиссар, комиссар, - добродушно улыбаясь, ответил Егор.
- Дядька, а дядька, а у тебя наган есть?
- Есть! – подтвердил он.
- Дядька, а дядька, а ты пальни разок в небо! – попросил смельчак.
- Ты лучше скажи, у тебя батька есть?
- У меня- то есть,- ответил смельчак, - а вот у Миньки,- показывая на другого пацана чуть поменьше, - батьку белые убили.
- Ничего, – отвечал Егор,- теперь наша Советская Власть вас больше в обиду не даст!
- Дядька, а дядька, - не унимался смельчак, - так вон Витькиного батьку красные убили. Комиссар на постой остановился в Витькиной хате, напился и давай приставать к мамке, батька за мамку в морду комиссару дал, а тот его пострелял...
От выданной мальчуганом информации Егор опешил, прямота и искренность рассказанного не укладывалась ни в какие рамки взрослого лицемерия и ханжества. Не найдя, что ответить, Егор командирским голосом приказал смелому мальчугану позвать отца. Народ за это время уже подтянулся к обозам и обступил их полукольцом небольшими группами. Набралось человек двести с лишком, в основном женщины, пожилые мужики, скорее старики. Они о чем-то между собой перешептывались, с подозрением косясь на чужаков.
Егор встал на центральную подводу развернул красный флаг и, держа его левой рукой, начал пламенную речь.
- Товарищи, крестьяне! Наша Советская власть дала вам свободу, уничтожив помещиков и капиталистов. Но новая опасность в лице кулаков нависла над крестьянством. Кулаки, как и помещики, используя наемный труд, хотят поработить беднейших крестьян, делая из них безвольных, безропотных рабов. Но Советская власть не даст этого сделать. Не для того мы освобождали народ, чтобы отдать его в жадные лапы кулачества. Только беднота является надежной опорой нашей власти. Мы должны каленым железом выжечь кулачество и прочих пособников эксплуатации человека человеком. Будущее Советского Крестьянства светло и прекрасно. Придет время, и ваша темная жизнь исчезнет под напором электрических ламп. В каждой избе будет светло и чисто, как на душе настоящего советского человека. Мы покорим небо и освоим космос, а на полях железные кони, трактора и комбайны будут возделывать землю. Советские ученые, являясь самыми передовыми учеными в мире, изобретут специальные ящики и назовут их телевизорами, по ним вы увидите и услышите всю страну, все прогрессивное человечество. Печи в домах будут топиться газом, в каждом дворе будет автомобиль. Жизнь станет прекрасной. Но это - долгий путь в борьбе за счастье. И сегодняшний день будет первым днем по дороге к нашему светлому будущему!
Слова сами собой складывались в предложения, Егор нисколько не думал и не готовил речь. Впечатление было такое, что он всю свою жизнь хотел сказать именно эти слова. Один из старичков, стоявших в небольшой группе возле самого колодца, робея, поднял руку, очевидно желая что-то спросить. Все собрание повернулось в его сторону и зашушукалось.
- Сынок, ты бы попил водицы из колодца, а то поди, у тебя во рту пересохло. Уж больно хочется еще послушать эту сказку про будущую жизню.
Собрание взорвалось смехом, немного разрядив напряжение.
- А это не сказки, дед, – ответил Егор, - это наше светлое будущее.
- А че, ты может к нам из будущего заявился, аль, может, книжек фанатических начитался? – Не унимался еще больше осмелевший дед.
- Из будущего, дед, из будущего, – говорил чистую правду Егор.
- А чего ж тогда из такой сказки тебя в нашу…,так сказать задницу, занесло? Прошу извиненьица...
- Сделать вас счастливыми, – нисколько не смутившись издевательскому вопросу, совершенно искренне ответил Правдин.
- Вото как?! - То ли удивившись, то ли обрадовавшись, ответил дед, поглаживая жидкую бороденку и о чем-то обстоятельно раздумывая. Другой пожилой мужик из этой же группы взял слово, переводя разговор в серьезное, напряженное русло.
- А меня твоя власть уже сделала счастливым, такой же горлопан, как и ты, моего сына убил, когда тот жену свою защищал.
- Насчет горлопана ты поосторожней,- поправив кобуру, ответил Егор. - А того комиссара, Советская власть наказала. Я в этом уверен.
- Тебе никакой опасности нет, а ты уже наганом грозишь, а того комиссарика, чтоб ты знал, поставили в надел командовать вашими грабительскими обозами. Вот как наказала его ваша власть, нигде нет справедливости ...
- Издержки и ошибки бывают везде, а вот действующую власть оскорблять не следует.
- Я зла тебе желать не хочу, плохо, не по-христиански это. Вот только и твои дети могут стать издержками для твоей действующей власти. Ты не думал об этом?
- Речь сейчас не обо мне. Давайте решать вопрос по существу, как нам определиться с кулаками?
- А чего его решать, нет у нас кулаков, и отродясь не было, - ответил обиженный властью мужик.
- Как это, нетуть, - послышался голос из-за спин женщин, стоявших самой большой группой на собрании.
И в ту же секунду показался плюгавенький мужичек в потрепанной и неопрятной одежонке, да и лицо его было изрядно помято многолетним настойчивым пьянством.
- Как это, нетуть? - То ли переспрашивая, то ли повторяясь, сказал плюгавый.- От ты, Варлам, и есть кулак, и твой кум такой же, да и все ваше племя, почитай, кулацкое.
- Ты, Вань, говори, говори да не заговаривайся. Ты от пьянки совсем разум потерял..., - ответил мужик, высказывавший свои претензии Правдину.
- Пусть говорит, – прервал Егор несогласного.
- Ты сам посуди, товарищ красный комиссар, людей на работу нанимает, обманывает их, измывается над ими. Сына моего Яшку побил. Нагайкой по лицу так звезданул, чуть глаза не лишил, шрам на всю жизнью останется.
- Да твой сын, - взревел Варлам,- такой же как и ты, ворюга и бездельник!
- Я может и бездельник, – отвечал плюгавый, - только людским трудом не наживаюсь и нагайкой лица не калечу,- со злостью и даже ненавистью парировал Иван.
Не успел ответить Варлам на Ивановы доводы, как из толпы кто-то прокричал:
- А че, прав Иван! - Словно тем самым дав отмашку, по которой собрание начало кричать, перебивая друг друга, махать руками.
Часть собравшихся кричала в защиту Ивана, другая - в защиту Варлама. Обстановка накалялась, того и гляди кинутся друг на друга, передавят, перегрызутся. Большая часть защищала Ивана. Каждый находил доводы в его поддержку. Не секрет, что большинство не любило Скоробогатова Варлама, да и других таких как он. По большей части оно не любило за их умение зажиточно жить. Впрочем, были и те, кому не нравилось, что нувориши смотрели на односельчан свысока, зачастую не замечая их как людей. Другие - за то, что те сумели прибрать к рукам мельницы, земли и прочую собственность убиенных помещиков, не разграбленных красными и белыми армиями и другими бандами, зачищающими всё пространство страны в смутные времена. Были и такие, кто видел в Иване собственную судьбу: алкоголика, неудачника или просто лентяя по всем правилам, искавшего в этом виноватых и успешно их находившего в помещиках, кулаках, в ленивой жене, в бездарных детях, в непогоде, в неплодородной земле. В общем, находились тысячи причин собственных неудач. Другая, меньшая часть, защищала Скоробогатова и таких как он, видя в большинстве смертельную угрозу.
Егор с удовольствием смотрел на перебранку. Единства сельчан не было, а это значит, добиться своей цели будет легче. Тем временем крестьяне осыпали друг друга все новыми и новыми упреками, вспоминали старые обиды. Бывало, что перепалка вдруг вспыхивала внутри одного из лагерей, но длилась недолго, затухнув, с еще большей силой накидывалась на противника. Женские вопли и плач перемешивались с мужскими угрозами и матом. Казалось, что все мировые проблемы, неразрешенные конфликты, негодование и злость собрались здесь, в деревне Дубинино. Вдоволь насладившись результатами своей пылкой речи, Егор рявкнул так, что перекричал все людское негодование.
- Молчать. Хватит!
Собрание стало затихать, еще изредка огрызаясь воплями и поддевками, но, глядя на сурового комиссара, замолчало в нервном ожидании.
- В обвинениях друг другу вы здесь можете состариться. А нужного результата как нет, так и не будет. Я, как уполномоченный Советской властью, предлагаю назначить представителем нашей власти в Дубинино Ивана. Как твоя фамилия? – Обратился Егор к плюгавому.
- Неряхин, - закричали из большой толпы, опередив самого Ивана.
- Кто за то, чтобы представителем Советской власти в вашем селе был выбран Иван Неряхин, прошу голосовать.
Большая часть собрания вскинула руки, а несколько мужиков подняли обе руки, то ли в шутку, то ли в знак особого согласия.
- Большинство - "за", - огласил результаты Егор. - Влезай на подводу, - скомандовал он Ивану.
Неряхин неуверенно взобрался на телегу и, сгорбившись шахматным конем, встал рядом с Правдиным.
- Вот наша власть в лице Ивана, к нему обращайтесь со своими вопросами и сомнениями. Все революционные директивы, приказы и разъяснения нашей власти будут доводиться вам через него. Но это будущие дела. А сейчас предлагаю собранию признать следующих граждан кулаками. Он достал из внутреннего кармана кожанки сложенный вчетверо листок и зачитал девять фамилий.
- Кто "за"?
Большая часть собрания, стоявшая напротив меньшей, подняли руки, все, кроме одного, того, кто за избрание Ивана тянул обе руки.
- Ну вот и хорошо, - подвел черту Егор, - документально оформим решение позже.
- Ну что, Колюша, предали тебя горлопаны? - Обратился Варлам к человеку, стоявшему в противоположном лагере и голосовавшему, как и большинство, за Неряхина. Все тоже большинство и назначило этого человека кулаком.
Толпа от него сразу же отступила, как от прокаженного, оставив бедолагу в одиночестве. А он продолжал стоять, понурив голову, меж двух непримиримых лагерей, будучи, в свою очередь, для тех и других чужим и ненавистным.
- И еще неувязочка у тебя, комиссар, - не унимался непокорный Варлам,– ты сына моего убиенного зачислил в кулаки.
- Значит, отвечать за сына твоего будет его жена, - жестко ответил Егор.
- При чем же здесь она?.. - возмутился Скоробогатов.
- А при том, что является наследницей кулацкого хозяйства.
- Не согласен я...
- Твоего согласия никто не спрашивал и спрашивать не станет. Односельчане признали тебя кулаком, и если ты чего не понял, я тебе растолкую. Ты - враг Советской власти, середнякам и беднякам, а также Всемирной Революции, и шлепнуть тебя могу на этом основании тот же час. Я имею такие полномочия. Но я пока этого делать не хочу, мне нужно отправить хлеб на станцию. А если ты или еще кто, - оглядев меньшую часть собрания, - будут мне мешать, то навлекут на себя и свои семьи всю карающую силу нашей справедливой Советской власти.
- Да, если че, мы их спалим к чертовой матери, - встрял в разговор новоявленный начальник.
Большая часть собрания одобрительно зашумела, а Егор, похлопав Неряхина по плечу, добавил:
- Давай, товарищ Неряхин, наводи порядок в своем селе. Советская власть тебе в помощь будет.
…………..
Легкость, с которой удалось загрузить подводы хлебом, поддержка большинства селян, назначение представителя власти, окрыляло Егора. Мыслями он был уже в следующем селе, в следующем году, в будущем, сильном и мощном государстве, где все понятно, справедливо, полезно. Осенний день быстро съеживался, уступая место туманным сумеркам.
Три телеги, выделенные Всеволжским, были загружены доверху, но Егору хотелось перевыполнить план. Для этого он взял еще две подводы у раскулаченных крестьян, обещая вернуть и коней, и телеги после поездки на станцию. Нежелание раскулаченных вступать в конфронтацию вселяло уверенность в собственные силы. Окрыленный успехом Егор решил немедленно отправиться на станцию, сдать свой первый обоз хлеба в укрепление Советской власти и мощи государства, совершенно забыв напутственные слова Всеволжского. Но все было решено, колонна везла хлеб голодающим рабочим Москвы и Питера. До станции было верст восемьдесят напрямик и больше сотни по главной дороге. Выбирать не приходилось, дорога каждая минута, каждая секунда делает твою страну слабей. Голодный рабочий не выльет пулю, не наточит штык, чтоб вонзить его в пасть мировому злу.
Даже напрямую дорога не ближняя, и Егору поскорей хотелось впасть в полудрему, как по дороге в Дубинино. Так сладостны были те воспоминания, что его не беспокоили надвигающаяся ночь и дорога, проходившая в безлюдной лесистой местности. Он еще раз быстро прогнал в памяти моменты, которые вспомнил по пути в деревню. Как бы готовясь к новым счастливым минутам прошлой жизни, воспоминания замелькали все так же ярко и отчетливо, посыпались, как будто бы прошли только что. Душа пела, наполняясь теплом и радостью пережитого счастья. И это тепло передавалось всему телу, растекаясь по нему волнами, а доходя до кончиков пальцев ног и рук, как бы выпрыгивала из них, создавая удивительное ощущения блаженства. Но если вдруг воспоминания оказывались не очень радостные или неприятные, Егор как бы складывал их в громоздкий старый шкаф, подперев его распахивающиеся дверки палкой, мысленно обещая потом их посмотреть и сделать необходимые выводы. Так его состояние счастья плавно перетекло в сон. Однако он нес совсем другие краски, темные и холодные, все отчетливее стали проявляться признаки кошмара. В нем все было запутанно и неспокойно, не было людей и животных, а были лишь ощущения тревоги и борьбы с каким-то злом, большим, беспощадным, окружающим и наполняющим все вокруг. Оно уже заняло все пространство сзади, как бы обжимая, обнимая все тело. Егору хотелось оглянуться, посмотреть, что за напасть силится задавить его, поработить волю и разум. Но тело не слушалось, каждая клеточка организма была скованна страхом. Даже сердце сжималось в маленький комок, желая совсем исчезнуть. Вдруг послышался треск деревьев, это неведомое зло занимало темный, неприветливый лес. Треск сухих веток был настолько отчетлив и реалистичен, что Егор открыл глаза и, повинуясь какому-то звериному чутью, в миг скатился с телеги, падая в небольшую низину, тянувшуюся почти на всем протяжении дороги. В ту же секунду в место, где только что лежал Правдин, угодила пуля, пробив мешок с зерном. Образовавшаяся дыра как будто прикурила, испустив дымок с запахом жареного хлеба. Но Егор этого не видел и не чувствовал, он слышал только выстрелы, беспорядочные, частые, которые заливали обоз свинцом без разбора. Ночь была достаточно освещена половинкой луны, делая обоз хорошей мишенью для разбойников. Надежно укрывшись в лесной чаще, они были не видимы обороняющимся, только звуки и вспышки от выстрелов помогали хоть как-то ориентироваться. Со стороны обоза был слышен слабый отпор всего одной винтовки, но и она вскоре замолчала. Нападающие палили, не переставая, пока в ответ получали отпор, всеми силами стараясь подавить очаг сопротивления. Недалеко от Егора, у соседнего обоза, слышался стон кого-то из рабочих. Правдин по-пластунски стал ползти к раненому, но в это время обстрел прекратился, и в той стороне, откуда велся огонь, вспыхнули факелы. Они стали угрожающе приближаться, освещая место расправы. Времени выяснить, насколько ранен стонавший, и чем ему помочь, не оставалось, поэтому Егор начал отползать в лес, все так же осторожно, не привлекая внимания. А раненый стонал и бормотал, и все, что удалось расслышать Егору, это слово" мамка"...
Лошадь, подводой которой управлял Егор, была убита наповал, испустив дух, она лежала как большое бревно. Другая ускакала с телегой, со страшным ржанием, заглушая звуки выстрелов. Уехал ли на ней сопровождающий, или он был убит, Егор не знал. Где находились другие подводы, определить не удалось. Он замер от сковывающего его страха, словно тот перебрался из кошмарного сна, решив навсегда поселиться в этом удобном теле. Стрельбу и войну он видел только в кино, а лежа на диване легко быть героем, поражаясь кровожадности и тупости врага и восхищаясь собственной прозорливостью. И если кого-то и должны убить, то непременно всех, кроме тебя. Он, как мог, старался сдерживать дыхание, но сердце стучало так, что могло заглушить даже бубен самого яростного шамана. Казалось, что его слышит весь лес, вся округа, весь мир. Несколько минут тишины тянулись бесконечно. Мыслей, что делать, как назло не находилось, и он лежал в ожидании неизвестности.
- Давайте, ребяты, гляньте, чего там ,– произнес человек, голос которого показался Егору знакомым. В сторону обоза еще несколько раз выстрелили, и, не встретив отпора, свет факелов озарил место трагедии. Егор, обезумев от страха, отполз на безопасную дистанцию и, спрятавшись за толстым стволом сосны, стал наблюдать за происходящим. Его позиция была не самой лучшей, чтоб рассмотреть и расслышать, что там творится. И тем не менее, он видел силуэты и слышал каждое сказанное слово. Люди, учинившие расправу, осматривали результаты своих действий, и, исследовав, все собрались в кольцо вокруг раненого рабочего, который лежал на земле и корчился от боли, схватившись за живот.
- А че с этим делать, пристрелить, как поганого пса?- Спросил один из нападавших.
- От пули солдат погибает, а этот - не солдат. Этот -грабитель. Он пришел с оружием в наш дом и хлеб наш отнял. А раз так, удавить его веревкой, и дело с концом.- Ответил другой, стоявший к Егору спиной.
Скорее всего, он и был у бандитов за старшего. Вот его голос и казался Правдину знакомым, но чей он, кому принадлежит, не мог вспомнить.
- А где их комиссарик? –Спросил вожак, - ребяты, он что, утек?
"Комиссарик..., комисарик...,"- вертелось в голове у Егора, вот черт - озарила его догадка - это же был Варлам Скоробогатов! "Вот почему они так быстро согласились отдать хлеб и за лошадей с подводами не артачились. Вот суки, звери,"- вертелось в голове у Егора, -" всех уничтожать, выжигать каленым железом. Никому пощады не будет!"
Несколько факелов направились вглубь леса в его сторону. Нужно было все так же незаметно отступать подальше от опасности, иначе расправы не избежать.
- Ребяты, ищите комиссарика, нам его в живых оставлять нельзя. Не в жизнь нельзя! Нападающие стали стрелять в темноту леса, стараясь наугад поразить невидимого противника или заставить проявить себя бегством. Пули хлестко шлепали о стволы деревьев, сбивали по пути ветки и отсекали кору. Егор, лежа за толстым стволом, переждал обстрел, а когда наступило затишье, привстал и, осторожно ступая, пригнувшись до самой земли, стал как можно дальше отходить от границы света. Уходил он все дальше от наступающих факелов, стараясь оторваться на безопасное расстояние. Вернуться и проследить, что будет происходить у обоза, было делом крайне опасным, хоть и стих шум преследователей, вполне возможно, они устроили засаду. Кромешная тьма не давала возможности быстро идти, но спастись можно было, только максимально увеличив дистанцию. Он стал прибавлять скорость, и сам себя поймал на мысли, что ступает так тихо, что ни одна ветка не хрустнула под его ногами. Преследователи начали очередной обстрел, но пули уже не бились о стволы и не свистели жалобным свистом, расстроившись, что не настигли свою цель.
Значит оторвался, но страх не отпускал, а загонял все дальше, в глубь леса. Небольшая опушка, на которую он вышел, дала возможность почти пробежать ее. И вот опять лес сбавил его скорость, но тот же лес надежно прятал его от врагов. Егор понимал, что опасность еще не миновала, и старался не сбавлять скорость, а на участках, где ему казалось, что можно прибавить, он пускался почти в бег. Он испробовал разные способы продвижения, чтобы не наткнуться на ветку или дерево, и нашел оптимальное решение: двигался как бы приставными шагами, выставляя вперед руку, старался ею исследовать пространство перед собой. Рука была изодрана в кровь, по лицу много раз хлестало жесткими ветками, он падал, впрочем все это было не так страшно, как оказаться в руках нападавших. Однако уверенность, с которой он продвигался, сыграла с ним злую шутку: рука, выставленная перед собой, не ощутила преграды, он переставил ногу, но опоры не оказалось, и, оступившись, Егор покатился в какой- то крутой глубокий ров. Пролетев по склону, он с силой ударился о ствол дерева, лежавший на самом дне. На некоторое время он потерял сознание, словно выключили и тут же включили лампочку.
Попробовал пошевелить ногами: "Кажись, целы, руки вроде тоже. Еще не хватало здесь сдохнуть," - зло выругался Егор. Вот только лишь лицо горело огнем, словно его прижгли каленым железом. Ощупав голову руками, он никак не мог понять, что с ней не так. Повторил попытку, сравнивая правую и левую части, наконец понял, что кусок ветки или щепка, толщиной примерно в мизинец, проткнул ему лицо, начиная от верхней губы и остановись у нижнего века. Так что бугор, который образовался, закрывал полглаза. В тот самый момент, когда он понял, что произошло, Егор испытал такую боль, что даже застонал, забыв об опасности. Щепка вошла вся, без остатка, лишая возможности выдернуть ее. Необходима была помощь, желательно врачебная, но где ее взять здесь, ночью, в дремучем лесу. Сидеть и скулить - значит зря терять драгоценное время, нужно идти через боль, стиснув до скрежета зубы, нужно выжить, чтобы отомстить за такое унижение.
Время потерялось окончательно, осенью светает поздно, да и рассмотреть раннее утро возможно, если только нет плотных, серых облаков. Пройдя еще около часа, он решил дождаться рассвета и, прислонившись спиной к дереву, провалился в свой страшный кошмар.
Проснулся он так, как будто вырвался не из сна, а из давящего и пожирающего страха. Уже рассвело, и можно было рассмотреть все, что делалось вокруг. Никаких признаков людей не было и в помине, лишь лес окружал его повсюду, насколько хватало глаз. Ощупал горевшее лицо, левая сторона разбухла так, что казалось ее разорвет, разметав по лесу куски головы, вывернув наружу все ее содержимое. Еще чувствовался начавшийся жар, который накатывался волнами, становясь с каждым разом все сильней и сильней. Как поступить, куда идти? Возвратиться к обозу, но там наверняка засада... Идти в ту же сторону, в которую шел, но куда ведет этот путь? Так ведь можно и заплутать до смерти... Как ориентироваться, на какие мхи с муравейниками смотреть, и о чем они говорят, только в умных книжках все так просто и понятно, а в жизни как? Обматерив про себя всех неизвестных ему писателей и сочинителей таких недосягаемых книжек, он решил идти в том же направлении, в котором шел.
До первого привала шел долго, ему показалось, что целую вечность, затем отдыхал все чаще и чаще. Голова болела так, что любое похмелье покажется счастьем, лицо вздулось, а левый глаз совсем заплыл. Температура скорее всего была под сорок, постоянно бросало то в жар, то в холод. По спине катились крупные капли пота, хотелось пить. В голове крутилась одна и та же мысль, за что же они убивают, и откуда они берутся, враги самого лучшего и светлого будущего... Все сильней росло и крепло желание чистить, вычистить страну набело до последнего врага. Никто из них не заслуживает ни судов, ни тюрем, ни лагерей, убивать и только убивать!.. Он начинал бредить, твердя только одно слово: "смерть, смерть..."
С последнего своего привала он еле встал, продолжал идти, у него проскользнула странная мысль: " А что если я уже в аду, и этот бесконечный лес, и это серое, низкое небо, и жар, и боль никогда не закончатся? И я, как прокуратор Иудеи, зовущий пса, никогда не смогу избавиться от своей боли..." В голове вертелась такая бредятина, что он потерял ход мыслей, и губы не подчиняясь ему, сами по себе бормотали:
- Смерть врагам, смерть врагам...
………………..
- Смерть врагам, - вскричал Егор в очередной раз, чуть приподнявшись на постели.
- Тише, тише, все хорошо, – произнес знакомый, добрый голос.
Егор не помнил, кому он принадлежал, не видел того, кто успокаивал, но ощутил радость от его звучания. Его состояние то ли жизни, то ли смерти, с пребыванием в аду, длилось еще добрых десять дней, по истечении которых он первый раз очнулся и осознанно посмотрел вокруг. В беде нет надежней опоры, чем любящая жена, и нет большей радости осознавать, что дети - твое счастье и надежда. Ради всего этого стоит жить и бороться, не смотря даже на самую смерть. Болезнь нехотя покидала Егора, временами он чувствовал себя хорошо, и казалось, что выздоровел, но проходило некоторое время, им опять овладевали жар и слабость. Так повторялось много раз, то вселяя надежду на исцеление, то заставляя опускать руки и готовиться к самому худшему. Для себя Егор загадал, если останется жить, то значит, он нужен для какого-то большого важного дела. Для чего именно он, конечно, решил. Вот только кто оставит его в живых? При отсутствии веры в высшие силы, надежда была только на себя. Необходимо было думать о главном: как наказать своих обидчиков и как расквитаться за свое унижение. Изобретать велосипед не стоит, все придумано задолго до нас, и рецепт этот прост: глаз за глаз, зуб за зуб. Тех, кто напал на обоз, нужно уничтожить, проведя показательную казнь. Наши людишки трусливы, это тупое безмозглое стадо уважает только силу. Только силу и больше ничего. Впредь никаких демагогий, только решимость и сила, вот те принципы, благодаря которым мы построим великую державу!
Поправившись, Егор изменился как внешне, так и характером. Долгие недели болезни, иссушили его тело, и крепкая фигура, и круглое лицо исчезли навсегда. Шрам рассекал всю левую сторону лица, от губы до самого глаза, придавая ему устрашающий вид. Предположить, что его оставила заноза, пусть и очень большая, было невозможно, скорее всего, такой шрам мог остаться после ранения шашкой, не иначе. Это увечье придавало ему суровый и решительный вид. Если раньше можно было еще усомниться словам, которые он говорил, даже если они были жесткие, то теперь никаких слов не требовалось. Вся его внешность говорила о том, что каждое сказанное им слово не имеет никаких иных толкований, тем более возражений.
Его сознание и характер изменились, ровняясь на его суровый вид. Они словно вытопились, высохли от высокой температуры и выморозились ознобом. И нет ничего удивительного в том, какие черты характера покинули Егора, а какие проявились в полную силу. Постоянное желание мстить обидчикам совершенно затмили разум, лишь весомые доводы тонули в ненависти. Измученная душа была в таких же шрамах как и лицо, в душе они оставались от того, что он вырывал из нее с корнем сочувствие, сострадание и уважение к людям. Он много раз пытался избавиться и от любви, убеждая себя в том, что любовь делает человека мягким и уязвимым. Однако все его старания были обречены на неудачу, как только он видел свою доченьку, душа его таяла, а лицо против желания расцветало улыбкой. Только для нее он оставил в душе частичку тепла и радости.
Тем временем Нина все дальше отдалялась не смотря на заботу и любовь, которой она окружила мужа, он не отвечал взаимностью, отгородившись непреступной стеной. Желание Егора вернуться в комиссию вызывало у Нины тревогу, но грубость, с которой он каждый раз обрывал разговор, начатый женой, начисто отбила у нее желание хоть как-то повлиять на мужа. Она лишь чаще молилась, стоя у лампадки, и, чтобы не раздражать Егора, делала это, когда он выходил на улицу подышать или выкурить папиросу. Просила она Бога только об одном, чтобы простил он Егора за его злобу и ненависть.
- Ну все, здоров, – подбадривал он себя, направляясь к Всеволжскому.
Часовой у штаба все так же расхлябанно нес службу, прислонившись к стене, словно подпирая ее или стекая с нее квашней, равнодушно осматривал Егора, входившего на крыльцо. Но Правдин одарил его таким взглядом, что дополнять его словами было не нужно. Солдат в страхе отпрянул от стены, при этом чуть не потерял равновесия, свалившись к ногам сурового человека, но, чудом устояв, одернул шинель и встал по стойке смирно. "Все уважают только силу", - в очередной раз подметил Егор, подтвердив свою теорию жизни, которую он для себя подтвердил за время болезни. Единственное безупречное качество – это сила, оно применимо как к человеку, так и к государству.
Всеволожский, встал из- за стола, и осмотрел Егора с ног до головы.
- Исхудал ты сильно, товарищ Правдин, а рука крепка, как и прежде. Я рад, очень рад, что ты в строю. Как самочувствие?
- Все хорошо, – ответил Егор. - Бездельничать больше не могу. Мне бы человек двадцать солдат с оружием, нужна сила, - он сжал кулак, а лицо его потемнело, и вдоль скул заходили желваки. - Хлебные обозы должны хорошо охраняться, а всяким тварям пора рога поотшибать, так мы быстрей города накормим. Уговоры и увещевания - не наш путь.
- Да я только за, - воодушевился Всеволжский. - Я всегда был противником всякого рода компромиссов. Мы - власть! Мы - закон! Какие еще нужны доводы? Одобряю. Лишь один вопрос, самый главный: людей вооруженных у меня нет... Я попросил старший надел выделить солдат, пообещали, но , сам понимаешь, обещанного три года ждут, а мы ждать не можем. Ладно, завтра сам отправлюсь в надел, постараюсь обеспечить тебя людьми. А пока ступай домой, набирайся сил, жди, я человека за тобой пришлю.
Выходя из штаба, Егор увидел часового стоящего по стойке смирно, выпятившего грудь колесом. Правдин уставился на солдата, заглядывая ему прямо в глаза и сквозь них, пронзив бедолагу до самых портянок. Бедный часовой захлопал ресницами, стараясь смотреть мимо безумного человека, краснея ушами и левой щекой.
- Ну- ну,– похлопав его по груди, произнес Правдин и отправился домой ждать посыльного.
Дни ожидания тянулись медленно, Егор проводил их лежа, мечтая о своем отряде. Он уже видел, как врывается в село и наводит ужас на всех, в особенности на кулаков, которые, в свою очередь, безропотно сдают зерно, не оказывая ни словесного, а тем более, силового сопротивления. Лишь изредка он оставлял свои мечты и планы и уделял время Машеньке, катая ее на себе как лошадка, тем самым приводя ее в такой восторг, что вся хата заливалась ее задорным смехом, будто наполняя ее теплом и светом. В такие моменты Нина чувствовала себя счастливою, видя на лице Егора улыбку, а не гнев с играющими желваками. В отличие от дочурки, внимание сыну почти не уделялось, записав его в балбесы еще в прошлой жизни, отец по-прежнему был холоден с ним.
- Егор там..,. - почти расплакавшись, произнесла Нина, указывая на дверь.
- Товарищ Правдин, вас до Всеволжского вызывают. Услышал Егор бодрый голос солдата из сенцев, отвлекший его от игры с дочерью. Наконец его час пробил! Сердце приятно екнуло, теперь он возьмется за настоящее дело. До штаба добежал на одном дыхании, уже с проулка увидел солдат, кто-то из них спешился, кто-то оставался в седле.
- Ну, вот, принимай своих бойцов, - улыбаясь, говорил Всеволжский, выходя из штаба.
И хотя на душе у Егора был праздник, внешне это не выдавалось никак. Ни один мускул не дрогнул на лице, выдавая радость, ни глаза, остававшиеся холодными, с отблеском белого снега, ни губы, словно сделанные из безжизненного гранита, всем видом говорившие, что произносить они могут только приказы и команды. Все это крайне суровое и неприветливое лицо довершал устрашающий шрам, который не предвещал ничего хорошего никому. Таким увидели бойцы своего командира.
- Становись! - Скомандовал Правдин.
Отряд выстроился в шеренгу, и старший подразделения доложил:
- Товарищ революционный комиссар, спецотряд в количестве восемнадцати человек прибыл в ваше распоряжение, старший подразделения Борщев.
Медленно проходя вдоль шеренги, Егор всматривался в лица солдат. "Да, народец разношерстый, но колючий, видно тертые ребята : лица обветренные, загорелые порохом. Неплохо для начала, неплохо", - отметил он, дойдя до крайнего бойца в шеренге. Он поразил Егора, особенно на общем фоне, тем, что он был намного моложе, щуплый, в маленьких, круглых очёчках. Как- то так тужился он, чтоб подобрать меткое выражение. Такой он весь жиденький, чахленький, интеллигентик, уж больно похож на демократика, вспомнил он свою прошлую жизнь.
- Фамилия?- Спросил Правдин.
- Рядовой Смертькевич.
"Вот так фамилия!" - Подумал Егор, представляя вместо шашки у бойца косу, а что, при желании, сходство можно разглядеть...
- Вольно, разойтись, - скомандовал Егор.
Душа Правдина ликовала и пела теперь, его ничто не остановит. Он построит то единственно правильное государство, которое не удалось построить другим. Сила его убежденности была в том, что он знал причину прошлых неудач, и состояла она в главном, что у товарища Сталина не было такого помощника, как он, Егор Правдин.
……………..
Сталин засмеялся своим обычным смехом, беззвучным, сдержанным, лишь небольшая улыбка и содрогающаяся грудь говорили о том, что он смеется. Подобное веселье могло вызвать только что-то очень забавное.
- Ай, молодца, - произнес вождь, отложив в сторону газету «Красная колея».
Не только в главных газетах есть что почитать, но и небольшие издания могут порадовать. Есть молодые корреспонденты с незамыленным глазом, которые по-другому, задорно, ярко, подмечают превосходство социалистического строя перед загнивающим капитализмом. Очень правильный журналист, этот, как его? Вождь посмотрел фамилию автора статьи: Проханкин, да- да, Проханкин. Да, его инициатива была очень интересной, заслуживающей особого, пристального внимания. Все это и вызвало такой восторг у Сталина. Взяв газету, он стал перечитывать понравившуюся статью, в очередной раз получая истинное наслаждение:
«Все абсолютно, все говорит о превосходстве советского строя. Гигантское Великое Государство, возглавляемое Величайшим Мыслителем Иосифом Виссарионовичем Сталиным, бьет новые рекорды, покоряя все новые, недостижимые доселе вершины. Только наш советский человек, спустившись в шахту, может стать настоящим героем - Стахановцем, и добыть за смену столько угля, сколько на гниющем западе не добудет целая бригада. Герою - шахтеру вторят сталевары и крестьяне, инженеры и люди культуры. Все, как один, в едином порыве возгордимся страной! Процветай, моя Родина, Союз Советских Социалистических Республик! Крепни, Великое Государство, принимай труды достойнейших твоих сынов:
...Василия Шандыбы, красного крестьянина села «Жернова революции» Бовского надела. Этот верный сын своей отчизны вырыл самую большую в мире могилу, в которой непременно будет похоронен весь мировой капитализм разом.
...Владимира Соловья, кузнеца завода Красная вершина, - он, воодушевленный почином Василия Шандыбы, изготовил самые большие кандалы в мире. В них, он уверен, будут закованы все приспешники и прихлебатели, враги и прочая недостойная жизни мразь.
...Аксим Шеченко, Глеб Авловский, Сергей Пургинян - эти достойнейшие представители советского пишущего сообщества, в свою очередь проникнувшись почином рабочих, крестьян и советской интеллигенции, всего лишь за год документально описали счастливую жизнь советских людей в трехсот шестидесяти пяти томах. Это невероятный пример патриотизма, безграничной любви к своей стране, к человеку труда, к вождю мирового пролетариата, великому товарищу Сталину. Более того, наши рекордсмены обязуются в кратчайшие сроки в разы побить свои рекорды!
Советские люди по достоинству оценят открытие нашего лучшего ученого Сергея Мракова. Это настоящий советский ученый, коммунист, физик, математик, астроном. Он все доказал математически и вывел бескрайние формулы, опираясь на которые можно с уверенностью сказать, что звезды, открытые советскими астрономами на двадцать, пятьдесят, а некоторые и на все сто процентов светят ярче, чем звезды, открытые капиталистическими недоучками.
Какие еще нужны доказательства превосходства социалистического строя коммунистической идеи и мудрого руководства нашего Национального Лидера, Великого Вождя всего угнетенного человечества, товарища Сталина? НИКАКИХ».
Делал заключение сам автор и также пламенно продолжал:
«Я присоединяюсь к этим людям доброй воли и к остальным миллионам советских граждан, строящих могучее государство и счастливую жизнь. Предлагаю на бескрайних просторах советской тайги, вырубая огромные просеки, написать "СССР". Пусть со всех самолетов, с луны и ближайшей звезды будет видно наше Великое Могучее Государство. И если есть во Вселенной разум, пусть он завидует нашему счастью! Счастью иметь в руководстве Страны Советов величайшего из всех людей, когда-либо жившего на планете земля. Низкий поклон Вам, товарищ Сталин, за наше советское счастье!» - Так заканчивалась статья.
- Смотри, какой мелкий корреспондентишко, а как масштабно мыслит, - невольно приревновал Сталин. - А идея красивая, надо подумать над ее осуществлением.
Вызвав начальника охраны, хозяин потребовал доставить досье на этого, как его, опять забыл,... Проханкина, да, да Проханкина.
-Товарищ Горбунок, и прошу не затягивать, - высказал пожелание Сталин, как будто могло быть по-другому.
Козырнув, начальник охраны отправился выполнять приказ. Отлаженный механизм заработал мгновенно и в полную силу. Досье на Проханкина, пополненное характеристикой с последнего места работы, уже направлялось заказчику. А вот самого зачинщика переполоха пришлось выискивать в одном из экспериментальных крестьянских хозяйств. Суть же эксперимента заключалась в коллективном ведении хозяйства. И надо сказать, результат впечатлял: резко увеличились надои, невероятно повысилась урожайность, и остальные социалистические показатели не отставали, вселяя уверенность в эксперименте. Вот сюда и был направлен корреспондент «Красной колеи» по заданию редакции.
Когда машина, прозванная в народе черный ворон, подлетела к правлению, подняв клубы пыли до небес, все, находящиеся в помещении, побелели, словно актеры театра Кабуки, а передовая доярка Любовь Близка, у которой Проханкин брал интервью, от переживаний и вовсе лишилась чувств. Она была уверенна, что ворон прилетел именно за ней в связи с ее молочными манипуляциями. Но эти переживания были напрасны, машина увозила журналиста, а доярка так и осталась передовицей, пока.
Всю дорогу несчастный Проханкин клял судьбу, выбранную профессию, знакомых и незнакомых людей. Судорожно перебирал в памяти свое прошлое и настоящее. Где находится причина, по которой он в этой страшной машине? Когда оступился? В далеком прошлом или в недавнем, в большом или малом он виноват? Насколько хватало концентрации, перебрал события последних дней, ничего подозрительного, просмотрел свою прожитую жизнь, заглянул немного в будущее, там тоже ничего. Но причина есть, без причины не могут... Нет, неужели это она,... догадка озарила его сознание, заставив мгновенно промокнуть рубаху. Руки затряслись, ноги заходили ходуном, к лицу прихлынула кровь, а к глазам слезы. "Что же я наделал, я этой сволочи, Надтюрту, проговорился, что хотел бы иметь французский бритвенный прибор. Еще и уточнял, почему, мол очень мягко и безопасно бреет, надежен, удобен. Вот идиот, идиот," - проклинал он себя. - "Сам своими руками вырыл себе могилу".
Его привезли в тюрьму и, ничего не объясняя и не предъявляя обвинений, заперли в одиночной камере. Воля была окончательно сломлена, но сознание пыталось бороться, выстроить логичное объяснение, вывернуться, выкрутиться любой ценой. Уж очень хотелось жить. А что в этом плохого? Он молод, талантлив, и почему бы не пожить еще? На благо великой Родины.
"А я скажу, что Надтюрдт - сам враг и подправил свою анкету. Поковыряются, непременно найдут, за что его расстрелять, у каждого зад замаран, ты даже не сомневайся. Жаль меня это не спасет, зато отомщу этому проклятому французу, не зря, ох, не зря наши карающие органы не доверяют всей этой гнусной иностранщине. "
В то самое время, когда Проханкин строил планы мести, Сталин читал его досье. Прочитанное нравилось своей безупречностью и даже, как ему показалось, стерильностью, но этим оно и настораживало. Как может получиться такой идеальный человек: ни тебе прыщика, ни тебе бородавки? Конечно, существовало некоторое количество людей с безупречной, так сказать, родословной. Но их очень мало, так мало, что пальцев одной руки хватит пересчитать. Сталин уже начал было загибать мизинец своей левой руки, желая перечислить поименно людей с безупречной родословной. Но передумав, стал дальше размышлять о данной, важной по его мнению, проблеме. Правда, почти все они существовали прежде и память о них живет лишь в преданиях и народных небылицах. Он снова прервал свои размышления и сосредоточенно стал набивать трубку табаком и неспешно раскуривать. Убедившись, что табак разгорелся в полную силу, он с наслаждением выпустил серое облако и, поправив усы, продолжил. Нынешнее непростое, поворотное для всего человечества время ознаменовано лишь одним единственным величайшим событием: наличием непревзойденного гениального ума. А вот вся последующая человеческая история, непременно, будет пуста, бессмысленна и глупа…
Он снова выпустил густое облако и сдержанно улыбнулся. Затем, взглянув на досье, вспомнил, отчего развились такие мысли, решил, если поковыряться, то непременно обнаружится что-нибудь эдакое в этом, как его? Снова забыл. В Проханкине… Но пока оставим все как есть, сделаем вид, что верим всей этой писанине. А там, там видно будет. Он вновь вызвал начальника охраны и поинтересовался:
- Товарищ Горбунок, а как, по-вашему, где сейчас находится товарищ Проханкин?
По всему было видно, вопрос не застал врасплох начальника охраны.
-В следственном изоляторе, товарищ Сталин.
-Почему? – Искренне удивился вождь.
- Я распорядился, так сказать ....
- Проявил инициативу? – Закончил за подчиненного хозяин.- Я полагаю, в жизни может произойти любой казус. Вдруг придется сидеть товарищу Проханкину напротив вас, товарищ Горбунок. Вы, товарищ Горбунок, такой вариант исключаете? А? Срочно доставить корреспондента ко мне!
Машина вновь везла бедного журналиста в неизвестность, а он продолжал сыпать проклятия Надтюрдту, всей душой ненавидя французский бритвенный прибор, а заодно французов, англичан, поляков, финнов, эстонцев так, на всякий случай. Проклинал троцкизм, капитализм, монархизм и все прочие социально чуждые измы, презирая их всей своей советской душой. У него не осталось сомнений, что его убьют." Скорее всего, решили не возиться с допросами и судами, а просто удавить и списать все на самоубийство. Думаете, так не бывает? Бывает, ох как бывает. Больше всего обидно, что ни за что, без пользы, за какой- то паршивый бритвенный прибор. " Ведь совершенно ясно, что он не является врагом народа, государства или власти. Враги другие - жестокие, злобные, беспощадные, они готовят заговоры и покушения на вождя или подрывают экономику, делают все, чтобы страна не расцвела счастливой жизнью, не встала с колен назло поганому Западу. Призывы к смерти подобных врагов он и сам не раз подписывал от имени группы советских граждан. "Но я ведь не такой, неужели они не видят?"
Заметив сквозь щель в занавеске, что машина въезжает в Кремль, стало еще страшней, чем от мысли о смерти. Положение дел менялось так быстро, что журналист «Красной колеи» не успел осознать происходящее и построить предположения. Еще минуту назад он прощался с жизнью, а теперь стоял перед самим Сталиным.
- Здравствуйте, товарищ Проханкин!- Поприветствовал хозяин.
-Здравствуйте, товарищ, товарищ .....
-Ну что же вы так волнуетесь, успокойтесь, я такой же человек, как и вы.
- Я просто никогда не думал, чтоб вот так рядом с вами, даже предположить не смел, - кое-как выдавил журналист.
Его лицо покрыли огромные капли пота, а во рту, наоборот, пересохло, мешая ворочать непослушным языком. Весь его взъерошенный, испуганный вид говорил о сильнейших душевных переживаниях.
- Да не волнуйся ты как ребенок, в самом деле, - с недовольством в голосе произнес хозяин. Его начинал раздражать ступор, в который впал гость. - На чай тебя пригласил, поговорить о том, о сем.
После этих слов с плеч Проханкина свалился стотонный груз, от вдоха полной грудью у него закружилась голова, дышать стало немного легче, но дрожь в коленях все ж осталась.
Разговор начался сам собой, незаметно, непринужденно, Сталин вдруг стал вспоминать детство и юность, от воспоминаний повеяло южным солнцем и чистейшим горным воздухом. Слова зажурчали бурной горной речкой, а большой кабинет словно наполнился светом, озаряя их лица, согревая беседу. Хозяин расспрашивал гостя о жизни, слушал внимательно, уточнял мелочи, был очень отзывчивым и учтивым. От прежнего страха не осталось и следа, корреспондент воодушевленно отвечал, иногда сам задавал вопросы, не замечая, по профессиональной привычке. Уже было выпито по второй чашке чая с лимоном, а беседа велась, словно они были старыми добрыми друзьями, свидевшимися после долгой разлуки.
Проханкиным овладевал восторг от этого человека. "Что за умница,- думал он,- что за человечище! Добрый, душевный, необычайно заботливый, переживающий за каждую мелочь, за каждый винтик, за каждую шестереночку этого огромного механизма под названием Советский Союз. Как повезло нашей стране, что именно у нас такой Великий Вождь - умнейший, честнейший руководитель. Какое счастье, какое счастье, что я могу быть рядом и разговаривать дышать с ним одним воздухом, смотреть в одну светлую коммунистическую даль. " В этот момент они заговорили о будущем, оно было настолько прекрасным и счастливым, что у корреспондента кольнуло сердце.
-Твоя статья хороша, очень мне понравилась,- похвалил Сталин.- А инициатива заслуживает всяческого внимания.
- Только под вашим мудрым руководством, могут рождаться такие идеи, товарищ Сталин,- передавая права на инициативу хозяину, ответил Проханкин, при этом густо покраснев, так как сознательно и неприкрыто льстил.
Но вот понемногу разговор стал затухать, все больше удлинялись паузы, а это верный знак завершения встречи. А как хотелось ее продлить, побыть рядом еще хоть миг, еще хоть вздох. Корреспондент был готов отдать все, что есть, даже саму жизнь за то, чтобы быть рядом с гением всего прогрессивного человечества как можно дольше. Но это самая несбыточная, неисполнимая мечта на свете. Ах, как жаль.
- Продолжайте писать ваши замечательные статьи. Вы очень талантливы, товарищ Проханкин,- напутствовал на прощание журналиста Сталин.
Корреспондент «Красной колеи» не верил в загробную жизнь, в херувимов и ангелов, но точно знал, чувствовал всем своим существом, ощущал, что несут его крылья. Да, да, крылья! Ах, каким гениальным должен быть человек, чтоб после встречи с ним отросли крылья! Пожалуй, это самый гениальнейшей из гениев, мудрейший из мудрецов, за все существование человека на планете земля. О чудо!! О чудо!!! О счастье!!!!
На следующий день в газете "Красная колея" вышла новая статья журналиста Проханкина: «Сталин - мой Отец». Отец читал этот пахнущий свежей типографской краской шедевр, улыбался, поглаживая усы, дымил трубкой, готовясь выпороть названного сына.
......................
- Сашенька, открой! Саша, это я, Варя,- женщина как можно осторожней стучала в дверь, стараясь не разбудить чутко спящих соседей.
Александр открыл дверь и с удивлением уставился на сноху.
-Варька, тебя каким ветром занесло?
Женщина не успела ничего ответить, как слезы брызнули из глаз, заливая лицо, искаженное горем.
-Сашенька, Сашенька, горе- то какое: Борю арестовали.
- Тише, тише, не реви, успокойся,- ответил он, тревожно оглядев коридор, убеждаясь, что он пуст. - Сейчас я оденусь, и мы пойдем на улицу, там все расскажешь. Да не реви, кому сказал. Хотя нет,- подумав несколько секунд, добавил он,- мы будем похожи на заговорщиков. Входи в комнату и тихо, прямо на ухо, расскажи, что произошло. И прошу тебя, перестань рыдать, - шепотом говорил он,- соседей разбудишь.
Варвара, как могла, успокоилась, не переставая при этом тяжело вздыхать, начала рассказ.
-Три дня назад Бореньку арестовали, прямо на работе.
- Зачем? За что?
-Говорят, за вредительство, будто бы бригадир обвинил Бореньку, что он широко разводил зубья на пилах пилорамы. Мол, опилок много, а досок мало. Но это все вранье,- всхлипнула Варя, готовая вновь разрыдаться.
-Тише, тише,- уговаривал ее Александр. - Давай дождемся утра. А там станем решать, что делать.
Сон долго не приходил, и они лежали молча, думая о пришедшей беде, Варя часто вздыхала, нарушая тишину. Под самое утро Александр провалился в сон, но он не принес ему облегчения, а казалось, еще сильней утомил. Больше всего угнетала необходимость заниматься такой неразрешимой проблемой. С чего начать? Ответа не было... - Варя, я сейчас на работу схожу, переговорю с главным редактором, он - мужик толковый. Может, чего дельного посоветует. А ты, по возможности, из комнаты не выходи, даже если в уборную, потерпи. Я скоро.
По дороге на работу он обдумывал свои действия. "Конечно, никому, а тем более главному редактору, ничего говорить не стану. Иначе это будут последние минуты моей работы в газете, а возможно, и на свободе. Что я могу сказать: моего брата арестовали? А просто так у нас не арестовывают, а если арестовывают, то тут же отпускают, я тому живой пример. Вот черт, а может Борька и в правду..? Да нет, какой из него вредитель? Обычный работяга, даже не пьет, никудышный из него вредитель. Значит, вышла ошибка. В этом случае его обязательно отпустят. А если нет, то получается, он - враг, а при таком раскладе защищать и заступаться за врага - это непростительная оплошность, это больше ,чем ошибка,- это преступление!"
На скорую руку разобравшись с делами в редакции, он со всех ног бросился домой.
-Варюша, я поговорил с главным редактором, он советует пока ничего не предпринимать. Произошла ошибка, страшное недоразумение, а мы своей суетой можем только помешать в установлении истины. Если его не освободят, тогда и будем писать прокурорам, в газету, или самому Сталину.
- Ох ты, батюшки, - воскликнула Варя и с мольбой в глазах спросила, - а сколько ждать?
-Пока не знаю, буду советоваться с Виктором Тимофеевичем, он - мужик опытный, толковый, подскажет.
-Сашенька, так как же его отпустят? За все время никого у нас не отпустили. Еще бабы поговаривают, будто бы мужиков свозят в тайгу большие просеки рубить? Саша, зачем это а…? Может война будет?
-Ты думай, что несешь, совсем из ума выжила.
Он пальцем постучал по виску.
- Те, кого не освободили, были виновны, это ясно как белый день. А Борька не может быть виноватым, это и дураку понятно. Ты баб своих глупых не слушай и за чужих мужиков не переживай, ты за своего лучше думай. Больше пользы будет.
Они молчали, не зная о чем еще говорить, с каждой минутой убеждаясь, что возврата к прежнему не будет. Потери неизбежны, поскольку дорога их жизни - это блуждание в топких болотах в кромешную ночь.
- Варя, а ты кому-нибудь сказала, что ко мне поехала? – Спросил Александр, прервав затянувшееся молчание.
-Конечно, Вальки Барабулькиной свекрови, чтобы за детями присмотрела, переночевала с ими.
-Приедешь домой, скажешь, что меня не нашла, мол, я в командировке долгой. Нечего им знать про наши планы. Да и баб своих, дур набитых, не слушай, они тебе наговорят в три короба. Сиди тихо, не бегай по инстанциям. Сам все решу, приеду, расскажу, а ты больше не приезжай. Поняла?
Варя кивнула головой, понимая даже больше, чем он сказал. Она все поняла...
В очередном номере «Красной колеи», в передовице, вышла статья Александра Проханкина «Осиновый кол в могилу вредителей». Отцовские усы довольно подергивались, вчитываясь в словесный осиновый частокол. Способный малый, все верно понял...
……………..
Огненным вихрем покатился отряд Егора по наделам, сметая все на своем пути. Деревня за деревней, хутор за хутором. Тактика была выбрана самая простая и, на взгляд Правдина, наиболее эффективная. В поселениях выбирались самые зажиточные дворы, их обитатели выгонялись на улицу, женщины, дети, старики. Хозяина допрашивали с пристрастием, зачастую забивая до смерти, не скрывая своих методов дознания, на глазах у родных и всего села, секли плетьми, таскали по земле, привязав за лошадь. Могли запросто отрезать уши, объясняя, что раз не слышит приказа сдать хлеб, то они ему не нужны. Уши советскому человеку нужны только для одной цели: слушать приказы - так любил повторять Правдин. Часто дома раскулаченных поджигались, запрещалось при этом выносить пожитки. Разрешалось только выть во весь голос и прославлять великое государство, которое непременно сделает людей счастливыми, верьте, так будет. Впрочем, перепадало и тем, кто не относился ни к кулакам, ни к другим врагам Великой власти, а был равнодушен или, более того, симпатизировал и всей душой поддерживал ее. Но такая мелочь никого не волновала и не заботила, перспективы были настолько грандиозные, что жертвами, какое бы их число ни было, можно было пренебречь. Наша страна готова на любые жертвы, вам это скажет любой - еще одно любимое изречение Егора. Тактика тотального террора давала хороший результат, и за правдинскими отрядами нескончаемой вереницей шли обозы с зерном на станцию. А в ответ власти слали Правдину сургучовые пакеты с благодарностями и с пожеланиями, еще беспощадней относиться к врагам ради их Великого государства. В первое время эти пакеты особенно благотворно действовали на Егора, он чувствовал поддержку огромной машины власти, в усиление и укрепление которой он прикладывал все свои силы и умения. Уверовав в собственную непогрешимость и правоту, он стал выходить за границы вверенных ему наделов. Огненный дракон пожирал все новые и новые деревни, вселяя страх в сердца ее обитателей. Но не все тряслись от страха, некоторые из обиженных и еще не убитых кулаков, те, кто не стал дожидаться погромов и унижения, уходили в лес. И каждый день каждый сожженный дом, каждая рыдающая баба и плачущий ребенок пополняли ряды лесной артели. Первые сообщения о партизанских отрядах властями просто игнорировались, считалось, что серьезной угрозы эти недобитки не представляют. Впрочем, и партизаны пока себя ничем особенным не проявляли, лишь изредка нападали на обозы, которые плохо охранялись, и чувствовали себя спокойно. Но это было лишь делом времени: пока еще разрозненно группы бродили по лесам, начиная объединяться и укрепляться. Скоро, совсем скоро произойдет жатва, кровавая жатва тех семян, которые с таким упорством высевались карательным отрядом Правдина и сотнями других, терзающих измученную страну. Ведь у людей отнимали не только хлеб, у них отнимали само право на жизнь, право быть человеком, любить жен, растить детей, принимать самостоятельные решения. Сколько тебе нужно земли, какое хозяйство - решать только тебе, лишь бы хватило сил и ума. Ах, какой равноценный размен: отнять хлеб, достоинство, жизнь, а взамен получить недоверие, злобу и ненависть.
- Товарищ командир, разрешите, - обратился Борщев, входя в избу, оборудованную под временный штаб. – Вам пакет из среднего надела.
- Хорошо, спутай, – ответил Правдин, стоявший у стола, поставив одну ногу на табурет и внимательно разглядывающий карту.
Вскрывая письмо, он отметил, что оно уже второе на этой неделе, что- то зачастили с благодарностями. Верхнюю благодарственную часть он пропустил и начал читать со слов: " Приказано явиться командиру отряда Правдину в средний надел для получения нового задания".
- Борщев, - крикнул Правдин.
- Слушаю, товарищ командир, - ответил Борщев, появившись словно из-под земли.
Умение Борщева быть всегда там, где он нужен, очень нравилось Правдину. Но чрезмерная услужливость и заискивающие глаза говорили о его неискренности. Потому Егор не мог определиться, как он относится к своему заместителю, но поскольку других претензий пока не было, старался относиться к нему требовательно, снисходительно и настороженно.
- Завтра с утра по приказу отбываю в надел, возьму с собой одного бойца, Коляскина, предупреди его, чтобы привел себя в порядок. Остаешься за старшего, а потому водку не жрать, баб не лапать, за нарушение дисциплины с тебя спрошу, если что, шкуру спущу!
- Так точно, товарищ командир, - и глаза Борщева выразили такую покорность, что казалось, он просто издевается.
- Свободен.
День катился к концу, и Егором вновь овладевало непонятное беспокойство. Сон утомлял и изматывал, за ночь он уставал больше, чем за день. Кошмары прерывались только тогда, когда он просыпался, пил с жадностью воду и выкуривал несколько папирос, стараясь прогнать видения, но все повторялось вновь...
Чтоб хоть как-то высыпаться ложился, поздно вставал, не свет не заря иногда эта хитрость срабатывала, и на несколько часов он мог спрятаться от своих кошмаров.
Встав задолго до восхода солнца, курил и рассматривал карту. Все передвижения старался делать днем, в дороге высылал вперед дозор, а на стоянках выставлял часовых. Урок, преподанный Варламом, не требовал повторений и заучен был раз и навсегда. Да и сам Скоробогатов не выходил у него из головы, он так и не вернулся в деревню и где-то шатался по лесам со своими дружками. Ах, как хотелось бы встретиться потолковать о том, о сем, то-то душу бы отвел. Хотя какую казнь хотел бы применить к своим обидчикам до этого дня не решил. Вариантов было много, но убить можно было только раз, вот это обстоятельство сильно огорчало Егора.
Ну, наконец, ночь стала отступать, высветив белое пятно на востоке, которое расширялось, вытягивая первые солнечные лучи.
- В дорогу,- скомандовал Правдин, по привычке громко, словно весь отряд должен был, подчинится его команде. Два всадника направились в сторону надела.
До полудня ехали молча, Егору говорить не хотелось, а Коляскин не смел, заговорить первым. Уж очень в большом авторитете был у него Правдин.
Коляскин - человек средних лет, среднего роста, крепкий, с большим круглым лицом. Мутно-серые, невыразительные глаза беспрестанно бегали, словно боясь остановить взгляд и разочароваться в увиденном. Большой рот и припухший красный нос довершали всю эту нехитрую композицию. Характер у него тоже был невыдающийся, как и внешность, впрочем, был он исполнительным, но безынициативным. Скажешь, неси - несет, бросай - бросает, бей - бьет, жги - жжет. Практически идеальный солдат и гражданин, а еще у него были такие положительные качества, как тупость и наивность.
- А что, Коляскин, кем ты раньше был, чем занимался? – Прервал молчание Егор, желая отвлечься от своих мыслей. Коляскин несколько смутился от внезапного и прямого вопроса, но тянуть с ответом или соврать не решился.
- Я, товарищ Правдин, был этот, как его, - стараясь найти слово более подходящее, нейтральное, - я это, в некотором роде, хулиганил...
- В каком это роде, хулиганил? - Уточнил Егор.
- Ну это, как его, ну, гоп - стоп, одним словом.
- "Ну, гоп - стоп", не одним словом, а в переводе - это грабеж, так я понимаю.
- Так, товарищ Правдин, но это все царизм не давал нам житья. Вот мы и проучали всякую сволочь. Но я с этим давно завязал, сейчас мы вон порядок наводим, сейчас я за порядок всей душой.
- Ну ладно, ладно, - успокаивал его Егор, переводя разговор на другую тему, про себя потешаясь над этим недалеким человеком. – Ну, а насчет всемирной революции что думаешь?
- Я думаю, неизбежна она, совсем замордовали рабочих тамошних капиталисты проклятые. Душат, почем зря, простой люд. Но мы в стороне стоять не можем, - развивал свою теорию Коляскин. - Вот щас только рога обломаем кулакам, и айда на помощь братьям нашим тамошним. Как я, правильно думаю про всемирную революцию?- Переспросил Коляскин.
- Правильно понимаешь. Хвалю! А когда, по- твоему, мы управимся с этой гидрой кулацкой? – Допытывался Егор.
- Думаю, потрудиться придется, упираются заразы, но и мы, чай, не лыком шиты. Мы-то с вами - власть, значит и сила, и правда на нашей стороне, а у них что, только их кулацкое понимание, да и только.
" Смотри, какой гусь..., - подумал Егор, - себя во власть записывает, а сам-то глупей любого самого захудалого кулака, но перья распустил как павлин. Ладно, пусть для собственного успокоения думает так, а поддакнуть лишний раз - небольшой труд. Зато, за такую причастность к власти он не только врагам, он и себе глаза выцарапает."
- Именно мы с тобой власть, Коляскин, поскольку преданны своему государству, народной власти и великому вождю, товарищу Сталину, до самых кончиков ногтей, до последней капли крови, до самого последнего вздоха.
Коляскин восхищался командиром: храбрый, умный, мог такую речь толкнуть, что аж мурашки по коже разбегаются. Настоящий мужик! Они еще долго разговаривали на разные темы, оживленно и с удовольствием. Тому способствовала хорошая весенняя погода и ощущение, что именно благодаря тебе государство встает с колен, и ты будешь поддерживать его под руку, пока оно не окрепнет. Но, непременно, оно о тебе вспомнит, отблагодарит, назвав улицу какого-нибудь городка в твою честь.
Солнце все настойчивей тянулось к горизонту на запад, переплыв большую часть неба, звало за собой, призывая путников добраться засветло до нужного им места. Эта помощь не прошла даром, и в скорости, в верстах девяти- десяти, показался средний надел. Егора на мгновение смутило увиденное: словно красный дым окутал надел, он трепыхался, вился вокруг построек, но дальше не улетал, будто попал в невидимые шелковые сети. Спустя секунду, Егор вспомнил, что скоро Первомай, и поэтому бесчисленное количество флагов, революционных лозунгов и прочей агитации развивается на весеннем ветру. Он помнил из своего далекого детства, что на Первомай пионерами ходили они в первый поход и пекли там картошку. В старших классах вместо картошки было вино и сигареты, а особо отчаянные открывали купальный сезон. Быть может, это все приснилось или видения явились во время болезненного бреда, но они так и остались в памяти. Впрочем, нет, он все прекрасно помнил и понимал, что была где-то совсем другая жизнь. С этими размышлениями они въехали на первую улицу надела.
Как любые окраины большинства поселений, включая большие и малые города, окраины надела были в ужасном состоянии. Дорога, разбитая после дождя колесами телег и копытами животных, так и высохла в развороченном состоянии, заставляя лошадей то и дело оступаться, спотыкаясь, недовольно фыркать, как бы упрекая людей за их равнодушие к своей жизни. Избы, казалось, вырастают из земли. Их грязные, закопченные стекла с множеством потеков, как глаза неведомого существа, жаловались на свою тяжелую жизнь, как будто не замечая огромного количества красных стягов разного размера. Повсюду большие, маленькие, средние и огромные транспаранты, призывающие объединяться, бить врагов, строить новую жизнь. И словно в насмешку над жалкими лачугами между двух тополей был натянут транспарант с лозунгом: « Да здравствует наш новый революционно- коммунистический быт!»
Возможно от счастья плакали эти существа – землянки, осознавая себя новым революционно- коммунистическим бытом.
В окрестных дворах не было ни единого человека, словно все вымерли, а количество кумача не давало возможности понять, где находятся органы власти. Проезжая мимо одного из домов, они увидели старика, он стоял посреди двора и, опираясь на кривую палку, о чем- то напряженно думал. Казалось, что он забыл, зачем вышел, и теперь, силясь, вспоминал.
- Дед, скажи, где у вас штаб? – Спросил Егор.
Старик все так же, не обращая внимания, стоял, в каком-то мучительном раздумье, ничего не отвечая. Егор повторил вопрос, но, так и не дождавшись ответа, отправились дальше по улице.
- Не нравится он мне, - вдруг заговорил Коляскин, может это кулак, замаскировался под глухого старика и смеется сейчас довольный, как ловко нас обманул.
- А раз кулак, то его надо пристрелить, что с ним валандаться... - Автоматически сказал Егор.
Коляскин стал разворачивать лошадь, чтобы вернуться назад.
- Ты что, совсем с ума сошел? – Осадил его Правдин, это просто глухой, немощный, выживший из ума старик.
- Ну, вы же сказали, - пытаясь оправдаться Коляскин.
- Что сказал? Ты же думай хоть немного.
- А чего мне думать, сказали - сделал, – безразлично ответил Коляскин.
" Нет, конечно хорошо, когда беспрекословно исполняются приказы, ну чтобы вот так - это вообще тупость! Хоть немного мозгами бы пораскинул, хотя нет, пусть лучше так. Когда не думают, легче управлять и проще контролировать."- Размышлял Егор, глядя на Коляскина, который напустил на себя серьезно - задумчивое выражение лица и от этого казался еще глупей. Улица была все так же пуста, лишь на ветру шептали красные стяги, да транспаранты стряхивали с себя бойкие лозунги:
« Капиталистов бейте в глаз,
Мы счастье выстроим у нас!»
Вдруг с соседней улицы навстречу выскочил красноармеец на молодом добром жеребце и, не замечая двух всадников, направился мимо них. Но Егор вмиг очутился у него на пути и расспросил о нахождении штаба. Путь был известен и они отправились в указанную сторону. Егор, тем временем, все читал лозунги, они его веселили, когда он сравнивал их с лозунгами из прошлой - " будущей"- жизни, в которой он испытал бурный расцвет капитализма. Их даже не нужно было переделывать, просто достать из пыльных запасников и развешать.
« Мы - настоящая Власть!», « Наши планы грандиозны!», « Мощь государства – счастье народа!», « Встал с колена, бей поленом!» и снизу неровно, корявыми буквами приписано "кулаков".
Молчавший до этого Коляскин спросил Егора, в чем смысл следующего лозунга: « Марс – красная планета!». Егор, быстро смекнув, решил немного позабавиться и, приблизившись к Коляскину, сделав очень серьезное лицо, сказал:
- Я тебе открою страшный секрет, наш командарм, Найденный вместе со своей конницей, поднял революционное восстание на планете Марс. И теперь марсианские рабочие бьются со своими угнетателями.
Лицо Коляскина исказилось такой гримасой, как будто перед ним именно сейчас находился какой-нибудь марсианин. От такого секрета его всего затрясло, и он очень громко щелкнул кадыком, как будто дослал патрон в патронник. Егор разрывался от смеха, хотя ни капли плутовства не было на его лице, а наоборот, оно приняло еще более серьезное, секретное выражение.
- Товарищ Правдин, а как выглядят эти марсинянины? – С трудом двигая языком от возбуждения, спросил очумевший от секрета Коляскин.
- Ну, рабочие от нас почти ничем не отличаются, - сочинял на ходу Правдин, вспоминая толстовскую «Аэлиту», - а вот у их капиталистов тамошних имеется по две головы. Это для того, чтобы в два раза сильнее угнетать народные марсианские массы, и по семь пальцев на руках, это для того, чтобы за раз показывать сразу три фиги угнетенному классу. Новые сведения о марсианах настолько поразили Коляскина, что теперь нужно было переживать за его разум, хоть и ничтожное количество извилин водилось у него в голове, но все-таки заклинить могло намертво...
- Боец, - окликнул Егор солдата, который остановился и переваривал услышанное, боясь забыть что-либо от резкого поворота головы.
- А, товарищ командир, - спохватился Коляскин, - а какие у них там, ну, города, страны и… ?
- Все Коляскин, более говорить не могу, это уже совсем секретно. Но ты и об этом молчок, ни- ни. А то, смотри...
- Могила, – ответил боец, потрясенный секретными сведениями. Он подцепил ногтем зуб, щелкнул и провел ладонью по горлу, демонстрируя всем своим видом, что "за базар" отвечает.
Впереди показался штаб, в этом сомнений быть не могло, поскольку здание было чрезмерно усердно обернуто кумачом. Да и количество военных возле здания говорило о правильном предположении. Коляскин опять отстал, Егор обернулся, чтоб убедится в правильности своих предположений и, конечно, Коляскин не мог разочаровать. Он увлекся странным занятием, приложив одну руку к другой, загибал пальцы, заворачивая их в фиги. "Ах, какой прекрасный живой материал,- подумал Егор, - глина брызгает, мажется, пластилин липнет к рукам, металл жесткий и требует много усилий, а этому просто скажи, и вот он уже с усердием что-то лепит из своих неумелых пальцев."
Правдин доложил о прибытии и, в ожидании дальнейших распоряжений, отправился в столовую. Столовая встретила гулом непринужденных, расслабленных военных, которых было на удивление много. Можно было подумать, что весь надел собрался на чаепитие, поэтому и опустел. Оглядев собравшихся, Егор в начале пожалел, что нет ни одного знакомого лица, но затем обрадовался подобному обстоятельству. Встретить человека, который о тебе мог знать больше, чем ты сам, было бы неприятно. Но быть готовым к подобной встрече необходимо, она могла произойти в любую секунду. Егор был готов почти к любому повороту событий, намереваясь в случае чего, все списать на потерю памяти в результате ранения. Благо факт был на лице, и дополнительных разъяснений не требовалось. Военные с кружками в руках стояли группками по всей столовой, иногда подходили к самовару и подливали кипятка. Там, где собралось больше трех человек, беседа протекала оживленно, говорили много, беспрерывно жестикулируя руками. Время от времени эти группы заливались не громким, но задорным здоровым смехом. В отличие от них стоявшие по несколько человек просто вели какие-то беседы, особо не привлекая к себе внимания. В общем, обстановка была непринужденная, почти дружеская.
Егор подошел к самовару, налил чаю и взял бублик. Эти незамысловатые угощения лежали горкой на большом блестящем подносе. Осмотревшись вокруг, он попытался найти место, где можно было встать поудобнее, не привлекая к себе особого внимания. Не успел он определиться с местом, как вдруг, отделившись от одной из компаний, совершенно точно к нему направился человек. Егор напрягся и сконцентрировал все свое внимание. Подошедший неуверенно осмотрел Правдина и все же спросил:
- Егор, это ты?
- Я….
- Сильно изменился, не постарел, нет... Стал мужественным, суровым.
Видя в глазах Правдина непонимание, он решил освежить в его памяти обстоятельства знакомства. Заговорил живо, по-видимому, искренне обрадовавшись встрече, вспомнил самые интересные, яркие эпизоды, пережитые вместе, внимательно следя за реакцией собеседника. Егор старался сосредоточиться, вспоминая то, чего вспомнить не мог. Весь его вид говорил, что он пытается вспомнить, но все его усилия тщетны. Возможно от большого нервного напряжения, чертовски зачесался шрам. Он стал его потирать, совершенно естественно играя роль человека, потерявшего память, не могущего без малейших зацепок вспомнить что-либо. Собеседник говорил о фронте, ранении, госпитале, о медсестре и о чем-то еще, но, как не напрягал Егор свою память, таких воспоминаний у него не было, да и быть не могло.
- Видать, тебе сильно досталось, - расслышал Егор слова сочувствия сквозь пелену, застилающую голову. В ответ он кивнул, не переставая потирать шрам, который так раззуделся, что хотелось сорвать его с лица. От дальнейшего мучения Правдина спас адъютант: он доложил, что главный комиссар ожидает его. Проводив Егора в кабинет, адъютант закрыл двери.
- Товарищ главный комиссар, командир спецотряда вверенного вам надела Правдин по вашему приказанию прибыл. Главный комиссар среднего надела сидел за большим дубовым столом, застеленным зеленым сукном, на столе стояла лампа, чернильница, лежало несколько листов бумаги. Но Егора помимо его воли привлекли большие напольные часы. Они непроизвольно притягивали взгляд благодаря глубине и символичности замысла автора, а также качеству исполненной работы. Большая массивная нижняя часть была выполнена в виде фигуры кентавра: это мифическое существо, набросив силки на циферблат, старалось изо всех сил удержать пойманное время. Он упирался всеми четырьмя своими мощными ногами, напрягал мышцы рук, шеи, даже на лице проступало все его напряжение. Но время, пойманное в такие, казалось, надежные снасти, взмывало вверх, вырываясь каким-то непостижимым образом, старалось ускользнуть от ловца в бесконечности. И, скорее всего, это было ему под силу, поскольку несколько нитей уже порвались, и вот-вот вся сеть расползется, оставив охотника без добычи. Наверное, он и сам это понимал, потому, как его лицо исказилось гримасой отчаянья. Никому, еще никому на свете не удавалось обуздать и удержать время. Оно одно имеет власть над всем сущим. Времени подвластно все: зажечь новую звезду, сотворить планеты и пробудить на них жизнь, создать того, кто по достоинству сможет осознать его величие. Но время такое же безжалостное оружие разрушения, как и искусный создатель. Оно стирает с лица земли города и страны, бросает в небытие цивилизации, уничтожает целые вселенные. Егору казалось это произведение мастера символичным лично для него. Он так же, как и этот мифический ловец, ухватил, поймал свое время, но он удачливей своего визави. Его добыча не вырывается из рук, не выскальзывает в небытие, оно изо всех сил старается помочь, делая из безызвестного и бесполезного кладовщика историческую фигуру. Он непременно войдет в историю своего великого государства, ведь именно его руками власть строит то, что в скорости назовут самой эффективной и справедливой системой человеческих взаимоотношений. Именно этот государственный порядок, создаваемый в том числе и им, Егором Правдиным, в меру его скромных сил, будет ему памятником, напоминанием потомкам о великом и героическом времени, о людях с несгибаемой волей и железным характером, положивших всю свою жизнь на алтарь государственного величия. Точно так же, как и этот мастер, изготовивший столь изящную вещь, являясь виртуозом своего дела, вложивший в свое творение частичку своей души, а возможно, и всю целиком, стараясь таким хитрым образом обуздать и обмануть непокорное время. Но насладиться прекрасным, к сожалению, было недосуг.
Не дослушав доклад, комиссар встал и направился к Егору. Был он ниже среднего роста, плотный, но нетолстый, с небольшим животиком. Лет ему было примерно пятьдесят семь- шестьдесят, но выглядел он свежо и моложе своих годов.
- Рад познакомиться, товарищ Правдин, - подавая руку, произнес он, пристально всматриваясь в лицо Егора.
Хотя и обладал Егор крепкими руками, но ему показалось, что ладонь попала в тиски или под мощный пресс, в ответ он пожимал руку с не меньшим усилием. Глаза комиссара внимательно разглядывали каждую черту лица Егора, он, в свою очередь, изучал начальника. Встретившись взглядами, они походили на два клинка с блеском холодной стали, выискивая друг в друге какой-нибудь изъян.
- Нагорный Виктор Тимофеевич, главный комиссар среднего надела,- отпуская руку Егора, представился . - Рад, очень рад знакомству, - продолжил он. - Много о вас слышал хорошего, именно таким вас и представлял. Открою вам небольшую тайну, у меня лежат документы о награждении вас орденом Красной Правды, очень рад за вас, очень. Думаю, что мы с вами послужим великому делу - строительству мощного государства!
Егору показалось, что на щеках выступил румянец, их приятно разогрела прихлынувшая от волнения кровь, и полыхнули кумачом уши. Вот это настоящая власть: видит, ценит нужные дела, замечает, благодарит. Чертовски приятно, так приятно, что хочется кинуться и еще быстрей, с удвоенной, с утроенной силой закончить начатое дело.
- Служу трудовому народу! Спасибо, товарищ Нагорный.
- Рад за вас, товарищ Правдин, очень рад, награждение произведем на заседании в торжественной обстановке. А сейчас, - продолжал Виктор Тимофеевич, - есть небольшой вопрос, требующий разрешения. Я бы не стал его поднимать: из-за своей мелочности не стоит он наших усилий и внимания, но слишком далеко шагнула эта кляуза, минуя меня. И оттуда, - возведя глаза вверх, как бы указывая, насколько высоко находилось то, о чем шла речь, Егор даже непроизвольно посмотрел на потолок, - так вот, оттуда пришла резолюция, которая требует разобраться и ответить по следующим обстоятельствам...
Нагорный вызвал адъютанта и о чем-то распорядился. Предложив Егору сесть, он подал ему резолюцию, которая приказывала разобраться с инцидентом, произошедшим в селе «Стамесовка», по-старому, переименованном в настоящее время в « Красное зубило», и доложить в главный надел. Прочитав резолюцию, Правдин недоумевал, какое отношение это имеет к нему. Все его мысли и дела были направлены на достижение одной единственной цели, а цель эта была велика и благородна. Адъютант вошел в кабинет и пропустил за собой человека. Вошедший оказался мужичком примерно одних годов с главным комиссаром. Одет он был в бедную деревенскую одежду, залатанную не по одному разу, но все же она была чистой и даже опрятной. Чего не скажешь о лохматой, давно нестриженой голове: длинные пряди волос нависали на глаза, сильно мешая смотреть. Выглядывая из-за волос, словно из засады, испуганные глаза бегали от Правдина до Нагорного и наоборот. Мужик явно не мог определить кто из военных главный. Поди, разбери их, кто больший начальник: тот, у кого пузо, или тот, у кого морда страшная как у сатаны. "Господи помилуй, " - перекрестился он мысленно. Решив, что главный все-таки тот, который с пузом, глаза его перестали бегать и остановились на Нагорном. Боясь заговорить первым, он ожидал разрешения, нервно теребя картуз в руках и переминаясь с ноги на ногу. С того момента, как он вошел в кабинет, мужик как будто стал меньше ростом, съежился, подогнув ноги в коленях, того и смотри, рухнет на четвереньки. Да, здесь любой смельчак в штаны навалит, когда на тебя волком смотрят такие морды, а угрожающий шрам Егора и вовсе действовал угнетающе. Проситель шмыгнул носом и негромко вздохнул, готовясь к худшему.
- Я - главный комиссар надела, Нагорный, - начал разговор хозяин кабинета, - это командир спецотряда, товарищ Правдин, - указывая рукой, произнес Нагорный,- Кто ты, и в чем твой вопрос?
Мужик еще сильней согнул ноги в коленях, всем своим видом показывая, что жалеет, теперь уже жалеет о своем визите и вообще, о том, что у него есть вопрос к власти.
- Я это..., - начал, было, мужик неуверенно, тихим голосом. – Я и мы все, кто когда, ну это, как это, ну, как будто бы того... Вроде как, ну, пострадавшие, которые, - выдавил наконец он из себя. – Я, то есть мы, просили бы власть того, это, нам помочь, возместить как бы наше горе вон какое.
- Ты что-нибудь понял? – Спросил Нагорный Правдина. Егор покачал головой. – Вот и я не понял. Ты бы нам сказал, кто ты, откуда, и по возможности более понятно, в чем проблема? - Обратился он к просителю.
- Прошу прощения, мы, то есть я, Шмаковский Михаил, из деревни «Стамесовка», то есть нынче « Красное зубило». А проблема, как вы изволили сказать, в том, что мы - погорельцы, все двадцать четыре двора, вот. Почитай со всей живностью... Дал Бог, люди не погорели.
- Ну гражданскими вопросами мы не занимаемся, тебе нужно было к товарищу Сальскому, в комиссию по сельскому хозяйству.
- Были, были мы у товарища Сальского, только в тот раз не я был, а Клавдий Кривой к нему кланялся. А товарищ Сальский обругал Клавдия и сказал, что зубы выбьет, если еще раз его побеспокоят. Раз, говорит, у вас с военными конфуз вышел, вы к ним и идите разбираться, а мне не до вас, своих хлопот полно.
- Ну, а мы причем тут, военные? - Спросил Нагорный.
- Так деревня и погорела после налета, ой, извините, спецоперации по раскулачиванию товарища Правдина и его ...,- задумался он на секунду, подбирая правильное слово, - отряда... Мы-то дома кулацкие пожженные затушили, казалось, ни в чем опасности более нету, но к вечеру ветер разошелся, да такой сильный, что на ногах ели устоишь, видать он и раздул головешку тлеющую. Вот так случился пожар, мы-то никого не обвиняем, мы тока помощи просим.
С каждым словом лицо Егора мрачнело, он понимал, что во всем произошедшем винят его, и это глупое, нелепое обвинение еще больше злило. Еще не хватало, чтобы какие-то сгоревшие дома и этот неотесанный убогий деревенский мужик стал причиной его порицания или какого-нибудь взыскания. Егор совсем посерел от злобы, и казалось, что вот- вот грянет гром, поскольку шрам-молния уже рассекло тучу лица.
- Вы что там с ума все посходили, вы власть обвинять вздумали? – Закричал Егор, совсем забыв, что находится в кабинете старшего по званию и по должности. На крик вошел адъютант и встал у дверей, молча наблюдая за грозой. Шмаковсий, уже давно ничего хорошего не ожидавший от своего визита, теперь совсем сник, пожалев о том, что осмелился просить, укорять или обвинять в чем-либо власть.
- Вы потворствовали кулацкому отродью, - продолжал кричать Егор, указывая на Шмаковского. - Вы преступно молчали и бездействовали, когда кулаки прятали хлеб, отъедая свои морды, создавая голод в стране. В ваших пустых головах не появилась мысль о том, что разобравшись со своими врагами, вы бы предотвратили необходимость в нашей спецоперации. Но вы тряслись от страха перед богатеями. А после того, как мы навели порядок, вы расхрабрились, мол, погорели, пострадали, спасите, помогите. Погорели вы и пострадали по собственной вине, или хочешь сказать, что тот, кто потворствует врагу, не враг?
Каждая фраза, каждое слово молотом вгоняло мужика в пол, словно желая забить его полностью, целиком, оставив на поверхности лишь лохматую нечесаную голову.
- Прошу прощения, - выдавил из себя Шмаковский, в голосе которого слышались жалобные нотки. – Прошу прощеньица, сами мы виноваты, вы правильно подметили, сами...
Видя покорность, с которой мужик принял обвинения в свой адрес, Егор сбавил давление, переводя дух.
- Я думаю, вопрос нужно решить следующим образом, - заговорил Нагорный, молча наблюдающий за происходящим. – Как правильно заметил товарищ Правдин, вина лежит на вас самих. А раз так, то ваши проблемы должны решать ни мы, военные, ни другие государственные власти, а вы сами. Сами напортачили, сами и разбирайтесь, кто не дотушил, кто не доглядел. Думаю, найдете виновных, - уточнил старший командир.
- Согласен, согласен. Найдем всенепременно, найдем, - закивал головой Шмаковский, он готов был согласиться со всем на свете, лишь бы скорей закончилась эта страшная казнь.
- Ваше согласие, это еще не все, - продолжал Нагорный,- вы должны написать письмо в главный надел, куда вы свою кляузу направили, с разъяснением, что ни к военным, ни к гражданским властям у вас претензий нет. Мол, сами, по своей оплошности погорели. И непременно укажите виновника или группу лиц, причастных к пожару. Письмо мне передадите, в главный надел я его сам переправлю, три дня вам даю сроку. Хватит времени разобраться?
- Хватит,- закивал обрадованный проситель, предчувствуя скорое окончание экзекуции. - Еще и останется, - уточнил он.
- Еще есть просьбы, проблемы, которые необходимо решить?
- Какие там у нас могут быть еще проблемы? Теперь все у нас хорошо..., тепериче все нам понятно.... Письмо справим, виновных отыщем, все в точности, как вы велели!
Адъютант проводил Шмаковского за дверь, выйдя вместе с ним.
- Товарищ Нагорный, – обратился Егор, - я не могу понять, что творится на белом свете? Какой у нас близорукий народ, какое неблагодарное темное наследие нам досталось. Дальше собственного носа ничего не видят и даже не стараются осознать масштаба происходящего. Разве они не понимают, какие великие у нас замыслы, какое грандиозное государство мы строим! Как можно ставить на этом великом пути свой бедный скарб и соломенную крышу? Мы, невзирая на трудности и опасность, не щадя своих сил и жизней, боремся за их счастье. И такая благодарность?
Весь вид Правдина говорил о том, что он абсолютно искренен, без всяких задних мыслей.
- А ты что думаешь, Егор? – Положив руку по-отцовски на плечо Правдина, произнес Нагорный. - Осознание счастья им само в голову придет? Нет! Я уверен, что сей факт счастливой жизни, им нужно вбить в самую глубину мозгов, чтобы они это почувствовали всеми своими потрохами. И сделать это нужно раз и навсегда. Вот такое у нас с тобой историческое предназначение!!!
Шмаковский, не помня себя, выскочил из штаба. Добежав до проулка, пересек улицу и, не замечая своих спутников, ожидавших его, кинулся в парк. Некогда ухоженный, с тенистыми аллеями и изящными скамейками, сейчас же совершенно запущенный, парк служил убежищем для домашних животных от знойного солнца и ненастья. Вот туда и направился Михаил, не обращая внимания на возгласы и вопросы своих товарищей. Терпеть больше не было сил, и, пристроившись за кустами цветущей акации, он разом дал ответ на все вопросы вырвавшимися из него переживаниями. Он глубоко вздохнул, получив облегчение, а затем икнул с необычайной силой. Видать тот, кто вспомнил, не слишком ласково о нем отзывался. Выйдя из-за спасительных кустов, Михаил подошел к спутникам и, не желая говорить, сел на телегу.
- Ну что, помогут нам, обещали? – Спросил один из двух мужиков, с нетерпением ожидавших просителя. В ответ Шмаковский молчал, словно не слыша вопроса, стараясь хоть как- то справиться со стрессом.
- Михаил, чего молчишь? Отвечай, помогут? – Не унимался, человек, тряся молчуна за плечи.
Вдруг Михаил, словно очнувшись, сверкнул глазами из-под длинных волос и уставился на приятеля.
-А ведь это ты, Клавдий, просмотрел тлеющую головешку, из-за тебя погорели мы, – уверенный в своей правоте заявил Шмаковский.
-Ты что, Мишаня, опомнись, не я дома поджигал, я их тушил! Мы вместе с тобой всем селом тушили. - Пораженный нелепым обвинением оправдывался Клавдий.
-А может и не ты письмо надоумил написать? Говорил, пострадали от власти, пусть она возместит наши потери, добьемся справедливости. Добились, на свою голову. Нужно было как всегда сидеть да помалкивать. Выкрутились бы как-нибудь, не впервой. А теперь…, – его голос задрожал, и глаза с красными ободками тревоги налились слезами.
- Ты можешь объяснить, что случилось? – Не понимая, вопрошал потрясенный Клавдий.
-А щас объясню, ох как объясню, а ну слезай с телеги! – Грозным голосом приказал он.
Клавдий Кривой слез, как и было велено, а Михаил со злости стеганул лошадь, которая, не ожидая такого поворота, рванула что было сил и понеслась. Шмаковский свалился в телегу и, не поднимаясь, запрокинув голову назад, в сторону остающимся товарищам, закричал:
- Это ты, Клавдий, виноват, во всем виноват, и ты Гришка тоже…
Он еще что-то кричал, но уносившая все дальше повозка тянула за собой и слова, оставляя позади двух человек, ничего не понимающих, но виноватых во всех земных бедах.
Спустя неполные сутки, погорельцы «Красного зубила» уже настрочили доносы, обвиняя друг друга во всех смертных грехах. Это занятие так захлестнуло жалобщиков, что они забыли о причине конфликта. Они вспомнили все неблаговидные поступки каждого селянина за прожитую жизнь, а покончив с прошлым, пускались в фантазии о будущем, пугая власть предположениями о гнусных замыслах своих соседей.
Надо сказать спасибо советской власти за повальное умение людей хоть коряво, но все же излагать свои подозрения и жалобы на бумаге. Умение граждан писать доносы советская власть поставит себе в заслугу, как одно из важнейших своих достижений, назвав это всеобщей грамотностью. Сознательно умалчивая, что умения писать, читать и даже считать не являются грамотностью – это всего лишь навык писать, читать и считать. Грамотность - это умение самостоятельно думать, мыслить, отстаивать свое мнение, не соглашаться с подлостью и не множить ее самому. Ученики были достойны своих учителей, но даже наставники устали от потока обвинений и грязи, выливаемой сельчанами друг на друга, а потому сильное государство решило проблему разом. Всех погорельцев «Красного зубила», а также тех, кто уцелел от огня, да вдобавок жителей нескольких окрестных хуторов они, надо сказать, давно не нравились властям, поэтому их погрузили в вагоны и отправили в бескрайние казахские степи.
Все это время Шмаковский продолжал проклинать Клавдия Кривого, и когда везли их в неизвестность, бросая на произвол судьбы в бескрайние голодные степи, и когда хоронил своих детей, умерших от голода в многотысячных концентрационных лагерях. Страдая от потери жены, изведшей себя горем и умирающей долго, мучительно, иссохшей даже костьми. Он, вслушиваясь в ее предсмертные хрипы, безудержно плакал, не уставая повторять:" Будь проклят ты, Клавдий Кривой…" Даже когда его собственная смерть остужала и синила немеющие губы, и он не в силах был ими шевелить, все ж мысленно кричал:" Да будь ты проклят, Клавдий Кривой. На веки проклят!"
…………..
В отряд Егор возвращался с новым заданием, инцидент со Стамесовскими крестьянами забылся сразу, ведь он нисколько не отразился на его карьере. И, более того, награда, которую он получил, подтверждала правильность поступков и оправдывала его чрезмерную жестокость. Новое задание говорило о том же. Бовский надел совсем взбунтовался, крестьяне не желали расставаться со своим хлебом и чинили препятствия. В отличие от тех наделов, в которых Егор со своим спецотрядом уже навел порядок, Бовский надел отличался зажиточностью. Бедных и вовсе нищих в этом наделе по какой-то причине было немного, потому опереться на их поддержку не получалось. А крепкие крестьянские дворы держались дружно и не желали сволочиться по приказу власти, а напротив, помогали друг другу, защищая свое имущество и семьи. Власть не устраивало такое положение дел: с какого перепугу неотесанный мужик будет командовать и своевольничать? За такое поведение - сечь головы без сожаления, но вставал главный вопрос: рубить придется всем или, в лучшем случае, большинству. Но выбора не было: в назидание всем остальным придется устроить кровавую баню в отдельно взятом наделе. Егору подобная практика казалась разумной: чтобы ребенок понял, что утюг - опасная игрушка, нужно разочек обжечься, а взрослый - тот же ребенок, только понимает другие примеры. Порубим, пожжем, народу меньше не станет, а вот порядка прибавится. Либерально-демократические сопли - это удел слабых..., вспомнил он спор с братом. Грядут новые времена, совсем скоро советский крестьянин забудет слова "кулак, середняк, хозяин", все станет общим, колхозным. Зарычат тысячи тракторов, комбайнов, бесчисленные стада животных заполнят пастбища и загоны. Ну, и где вы видите хозяина? Жалкий пережиток прошлого в прошлом и останется, чтобы не мешаться под ногами на пути в прекрасное будущее.
Отряд встретил Егора восторженно, награда красовалась на груди, придавая его обладателю новый статус недосягаемости. Ко всем прежним достоинствам Правдина прибавилась еще одно: потрогать его руками или увидеть невозможно, оно, словно невидимая оболочка, охватывала, заставляя окружающих трепетать и подчиняться. Однако новым человеком в отряд вернулся не только Правдин, но и Коляскин. Он знал такой секрет, что это знание ставило его выше остальных сослуживцев. Проболтаться о своей тайне он не мог, но полунамеками он давал понять своим товарищам, что знает что- то такое, чем заслуживает к себе особого отношения. Между делом он начал выспрашивать о планетах, кружащих вокруг солнца, о Юпитере, Сатурне и Марсе, как между прочим. Хотя особых знаний почерпнуть не удавалось: большинство вообще ничего не знало о космических делах, другие знали лишь то, что слышали, то ли правду, то ли вымысел. И только в Смертькевиче Коляскин нашел информированного человека, который достаточно понятно объяснил ему, как устроено пространство вокруг солнца. На вопрос, для чего ему это нужно, Коляскин уклончиво ответил, что когда будут освобождать от гнета рабочих капиталистических стран, ему не хотелось бы пасть лицом в грязь, рассуждая о космических материях. Вот так и бывает порой, получат неверную, а зачастую и лживую, информацию и развивают ее как единственно верную и непогрешимую теорию. Пожалуй, в этом и заключается сила убежденного знания, сила веры.
К переходу в Бовский надел Егор готовился серьезно, он прорабатывал каждую деталь, разбивая путь на участки, которые должны быть преодолены в светлое время суток. На ночлег решил останавливаться только в тех населенных пунктах, где есть власть со всеми ее атрибутами. Повсеместно участившиеся случаи нападения бандитских шаек на обозы и небольшие вооруженные отряды сильно тревожили Егора. И он никак не мог взять в толк, почему все больше наводя порядок, все больше становилось беспорядка. Даже люди, которые не относились к врагам власти, не очень ее любили, они не мешали, но и не торопились помогать. А та небольшая сознательная часть, которая активно помогала властям, недолюбливалась большинством, а иногда была и бита им. Но ничто не могло поколебать Егора в его решимости и правильности выбора. Все поймут, что другой дороги нет, и пусть этот путь к счастью людей лежит через кровь, ну что ж, так вышло.
- Товарищ командир, разрешите обратиться ,- оторвал от размышлений Егора Смертькевич.
- Разрешаю, товарищ боец, обращайтесь.
- Товарищ командир, - начал Смертькевич, я хотел бы от всей души поздравить вас с наградой и поблагодарить за ваш командирский талант. Рад служить под вашим началом!
- Спасибо за такую оценку, - сухо ответил Егор, пожав руку и отдав честь.
Смертькевич, в свою очередь, четко приложил ладонь к виску и направился готовиться к походу. Егора искренне польстила такая благодарность, но она, высказанная из уст Смертькевича, была воспринята им настороженно. Большинство бойцов своего отряда Егор знал как изнутри, так и снаружи, устроены они были бесхитростно, примитивно, по типу бойца Коляскина, который в последнее время очень злил Егора. Он часто видел, как Коляскин складывал обе руки и крутил фиги, внимательно их рассматривая. От таких людей никакой опасности не исходит, так казалось Правдину. А вот Борщев и Смертькевич - эти были устроены сложнее... Борщев был скользкий как змей, да еще эти заискивающие глаза, все говорило о его неискренности. Ему бы в адвокаты податься, вот где ему место. Смертькевич же, наоборот, был положителен, целеустремлен и жесток. Правдину порой казалось, что по всем этим качествам он уступает молодому Смертькевичу. Это обстоятельство заставляло его держать дистанцию и быть всегда на чеку с такими людьми. Егор прошелся еще по паре своих бойцов, оценивая их морально- политические качества, одновременно отдавая распоряжения Борщеву насчет подготовки к походу. Переведя взгляд с карты в открытое окно, он с удивлением увидел, что там, за стенами избы, весна, она возбуждает все вокруг своими ароматами, а солнце словно гладит теплыми лучами. Вот шмель летит, натружено гудя крыльями, ударяется в оконное стекло, возмущаясь невидимой преграде, пытается повторить попытку, но и она терпит неудачу, заставляя мохнатого труженика удалиться восвояси, так и не преодолев прозрачное стекло. Лошади фыркали, отгоняя проснувшихся кровососов. Бойцы в свежевыстиранной форме словно подыгрывают свежести весны. Как давно в погоне за всемирным счастьем он не замечал обычного каждодневного счастья, не далекого и эфемерного, а близкого и вполне реального. Ну вот опять взгляд Егора выхватил Коляскина, который, греясь на солнышке, все также крутил кукиши, это можно было стерпеть, если бы рядом с ним не занимался тем же самым боец Чайников. Однако больше всего командира возмутило то, что занятие это им чрезвычайно нравилось и доставляло большое удовольствие.
- Коляксин, Чайников, ко мне, - скомандовал Егор в открытое окно.
В ту же секунду бойцы, выполнив приказ, стояли по стойке смирно перед командиром.
- Слушать меня внимательно, это приказ, - гаркнул он,- если еще раз вы будете заниматься вашими плетениями пальцев, я отрублю вам руки. Если после этого вы будете крутить пальцы ног, я отрублю вам ноги, чтобы весь пролетарский мир потешался над двумя идиотами. Что вам непонятно? - В упор уставившись на Коляскина как зачинщика, спросил Егор.
- Все понятно, - ответили бойцы, млея от страха, ведь сомневаться в исполнении угроз не приходилось.
Отойдя от командира, Чайников недоуменно спросил Коляскина, почему их невинное занятие вызвало такую ярость Правдина.
- За марсианинов переживает,- ответил Коляскин.
- За каких марсианинов? - Не понял Чайников.
- Забудь, - отмахнулся Коляскин, давая понять, что тема закрыта.
А весна не замечала всего происходившего: злобы Егора и проблем Коляскина и Чайникова. Она цвела садами и полевыми цветами, заливая все вокруг густыми, терпкими ароматами. Испаряющая влага, колыхаясь, словно говорила, что земля уже прогрелась, и звала хлеборобов, готовая принять и прорастить упругие зерна хлеба. Для многих - это был единственный способ выжить, а для других - одна из причин погибнуть. Но и это не волновало весну: глупые претензии одних людей к другим ее не касались. Весна - она просто весна. Однако и те люди, которые претендовали на жизнь других людей, также не замечали весну. Ведь пока они не построят настоящего, счастливого общества, настоящей весны быть не могло, она была как бы весна, на половину. Ведь в ней еще прятались враги, злые и беспощадные. А эти злые враги и те, кто еще не знал, что он враги, цеплялись за весну всходами пшеницы и окатившимися овцами, зацветающими садами и перестроенными амбарами, в надежде на хороший урожай. Молодыми женами и новорожденными детьми, детьми повзрослевшими - все эти люди так мешали жить другим людям, что иного выхода, как смерть, у них не было. А они так не хотели умирать. А вы когда-нибудь умирали весной ради величия вождей? Пусть даже неполноценной весной, когда все вокруг говорит о пробуждении и силе жизни... Когда солнце дарит длинный день, а вечерняя девичья песня так сладостно отдает под ложечкой. Когда так хочется жить и любить. Не умирайте, не отдавайте ни минуты и ни секунды своей жизни тем, кто назначил себя вождем. Вы слышите, не отдавайте! Она принадлежит вам, и только вам! И прошу, нет, заклинаю вас, не отнимайте жизни у других!
- Что за демагогию, вы здесь развели? – спросил Егор, подходя к своим бойцам, которые, образовав круг о чем- то оживленно спорили, временами переходя на крик.
- Товарищ командир, - обратился рядовой Сопчук к Правдину.- У нас спор получился меж собой по приказу, который вы зачитали давеча, о тройном усилении борьбы с врагами власти.
- В чем суть вашего спора? – Уточнил Егор.
- Так вот, боец Коляскин утверждает, что тройное усиление борьбы с врагами власти говорит о том, что родственников кулаков и другого отребья нужно уничтожать до третьего колена, всех подчистую.
- В общем подходе он прав, - подтвердил Егор.
- Я, конечно, супротив врагов разговор не веду, согласен я, без всякого разговора, а только как же поступать с детьми кулацкими? Пущай годовалое дите, допустим, его чего, тоже того? Ведь оно по разумению своему никакого вреда власти принести не может...
- Но насчет детей скажу следующее: малолетних убивать нельзя, это преступление, но и оставлять их без внимания государство не имеет право. Будут создаваться и уже создаются специальные детские дома и приюты, где подобные дети должны пройти перековку и переплавку своих мозгов. Им каждодневно и методично будут вбивать, что правота и сила только в нашей власти. Ну, а если вырастут и не усвоят данный урок, то разговор с ними будет короткий, как и со взрослыми. Поверьте мне на слово, пройдет немного времени, и наши дети с молоком своих матерей будут впитывать идею величия власти и государства. Это будет настоящее революционное коммунистическое молоко наших жен, которым они вскормят наших потомков.
От такой пылкой речи и реалистичного образа каждый боец представил себя целующим теплую женскую грудь, пахнущую молоком. Им было все равно, было ли это революционное молоко или еще дореволюционное, лишь бы только она была, та грудь, нежная и родная.
Весь путь в Бовский надел прошли по графику, составленному Егором, и за это время никаких происшествий не случилось. Лишь каждый день курьеры доставляли пакеты с директивами и приказами об усилении бдительности, о беспощадности к врагам и самопожертвовании. Казалось, что вся страна состоит из огромной армии курьеров, только и занятых тем, чтобы доставлять подобные секретные пакеты. В этой бесчисленной армии были и те, кто денно и нощно сочинял столь необходимую секретную информацию, печатал ее, заклеивал в конверт и ставил сургучовые печати. А другие ломали эти печати, читая их глупое содержимое, зная все наизусть так, что можно было и не вскрывать пакеты. Эта огромная армия по производству секретных пакетов и прочего дерьма производила продукт и услугу, абсолютно никому не нужную, но взамен она требовала вполне конкретный паек хлеба, чтобы еще больше произвести этого никому не нужного товара.
Очередной пакет был вручен Егору на границе Бовского надела на девятый день пути. Он совершенно разозлил Правдина, который грубо обругал ни в чем неповинного курьера. Вскрыв пакет, Егор прочел : "Довести до личного состава,- после чего стал зачитывать его бойцам. - Товарищи командиры и солдаты! Вы вступаете на территорию, подло захваченную врагом. Лишь только ненависть к этому отребью поможет очистить нашу страну. Каждый убитый враг, каждая уничтоженная кулацкая семья является еще одним шагом к счастливой жизни. Смерть врагам! Счастье народу! (Слова трижды повторить, как клятву)." Бойцы рявкнули так, что с деревьев, стоящих неподалеку, взлетели вороны, очевидно боясь быть зачисленными в список врагов. Громко каркая, вторя эху клятвы, они улетели вглубь леса. Задача Правдинского отряда ничем не отличалась от той, какой он занимался прежде. Лишь масштабы были более значимые да репрессии должны касаться теперь каждого двора и каждого жителя.
Бовский надел был выбран полигоном подавления человеческой сущности. Все жители, без исключения, назначались врагами, а участь врага была незавидна: быть уничтоженным в назидание всем остальным. Власть делала свой народ счастливым, заливая кровью и забрасывая страну трупами. Часть тех, чьими руками наводился порядок, были твердо уверенны в верности методов, полностью осознавая последствия своих действий. Другие соучастники великой стройки делали это от страха, надеясь таким образом спасти себя. Егор, относился к тем, кто был уверен в своей правоте. Чтобы было согласие, нужно уничтожить всех несогласных. Вот тогда и наступит всеобщее равенство и братство. Государство будет великим и сильным. А кровь, да что кровь, высохнет. Могилы обвалятся, сравняются с землей. Будущие сытые поколения станут равнодушными к истории своей страны и к своему прошлому. Их атрофированный мозг не в силах будет противостоять лени и замшелым догмам, вбитым в их головешки, потому как быть великими - это единственное предназначение советского человека и его, без преувеличения сказать, великого приемника. Вот в этом будет основная заслуга Егора, Егора Правдина. Ведь кто- то должен выполнять грязную работу. Это будут не жиденькие интеллигентные очкарики, недоумки-правозащитники, они не осилят этот труд, а мы - настоящие мужики, жесткие и решительные, бескомпромиссные и всегда правые. В непокорный надел было отправлено девять карательных отрядов, включая правдинский. С разных сторон они въедались в надел, словно жуки-короеды, оставляя после себя черный след пожарищ. Казалось, что выделиться из такого количества специалистов невозможно, все делали одно и то же, но все же Правдин выделялся на общем фоне маниакальным усердием и работоспособностью. За ним надежно закрепилась кличка «Паленый» - так его прозвали пока еще уцелевшие жители. Впрочем, и начальство, и подчиненные называли его также, конечно за глаза, сказать такое Правдину в лицо было равносильно самоубийству. Кличка лучше всего говорила о его трудах: за отрядом Егора тянулся самый широкий след пепелищ. В поселках, куда входили отряды, мужчин почти не осталось, многие были убиты еще в первую волну борьбы с кулачеством, они были самые богатые и зажиточные. Тот, кто пережил те страшные времена, сейчас старался уйти в лес, делая там хлебные схороны, оставляя для своих семей лишь небольшую часть урожая. Но даже эти крохи изымались, выметались, в буквальном смысле, подчистую, обрекая людей на голодную смерть. Во время тщательного обыска подворий, изымалась даже горстка хлеба, затем жильцы населенного пункта сгонялись в одно место, все старики, женщины и дети, а их дома с дворовыми постройками, включая собачьи будки, безжалостно сжигались. Женщины и дети выли одним большим хором, заливая всю округу слезами от безысходности, а старики лишь шамкали своими беззубыми ртами вяло, потрясая руками. Таким образом, власть пыталась вразумить этих глупых, недалеких людей, учила любить себя и уважать. Но, как правило, крестьяне не спешили бросаться в объятия самой гуманной власти и покидать свои пепелища. А наоборот , еще с большим желанием жить цеплялись за матушку-землю, рыли землянки, разбивали огороды, сеяли даже самые небольшие клочки пашни, утаив от вредителей, семена. Мужики, укрывшись в лесу, старались не уходить далеко от своих деревень, а держались на безопасном расстоянии, часто наведываясь домой, они всегда готовы были скрыться в чаще леса, в болотистых, непроходимых местах, которые знали очень хорошо. Они не стремились объединиться и дать отпор карательным отрядам, а просто прятались в надежде , что как-нибудь всё обойдется. Но обойтись не могло, у них не было ни единого шанса выжить, а вот умереть можно было по-разному: с достоинством, защищая себя и свою семью, или быть убитым как трусы, сдавшись на милость, беспощадному врагу. Пока же сдаваться они не собирались, ни лешие, так называли скрывающихся в лесах, ни их семьи, тайком помогали друг другу выжить.
Результатом весенне-летней кампании были тысячи сожженных домов, тысячи расстрелянных и ушедших в лес. А бескрайние поля оставались непахаными и не сеянными, осиротев без трудолюбивого хозяина. Какая, впрочем, мелочь, когда счастье вон там, за еще одной сожженной деревней, за убитым мужиком и растерзанной семьей. Однако счастье как-то не наступало, и, более того, результаты оказались для власти неутешительными. Изъятого хлеба было немного, убитые мужики и сожженные деревни не сломили духа их жителей, они упрямо не желали подчиняться. До самой осени безуспешно утюжили надел карательные отряды. А в октябре новая беда ввергла руководителей операции в шок.
Милицейский отряд под командованием Савельчука, бывшего крестьянина Бовского надела, в количестве двести человек ушел к лешим. Быть может, в этом не было ничего страшного, если бы не его личность. Савельчук был талантливым руководителем и командиром, умелым оратором, и внезапная возможность сплочения разрозненных групп, ненавидящих действующую власть, стала настоящей проблемой. Ведь перед тем, как уйти в лес, Савельчук уничтожил два карательных отряда, повесив всех его сообщников. До образования милицейского отряда Савельчук, как мог, защищал жителей от творившегося произвола. Иногда доходило до открытого противостояния с командирами спецотрядов. Но последние не решались уничтожить Савельчука, поскольку он был властью, а убивать представителей власти, пусть даже таких неудобных, на глазах общего врага в данный момент было неприемлемо. Постоянные жалобы командиров спецотрядов на Савельчука вынудили командование создать объединенный милицейский отряд, который должен был поддерживать и помогать карателям. Власти считали, что таким образом будут лучше контролировать строптивого Савельчука, приставив к нему самого опытного комиссара. Но решение главного милиционера уйти в лес определило судьбу комиссара, ускорить этот процесс помогла береза. С этого момента неудобный, теперь уже бывший, милиционер встал в открытое противостояние против власти и тех порядков, которые она утвердила. А лешие получили в свои ряды умного человека и толкового командира. Савельчук понимал, что в открытом бою они проиграют, поэтому метод у них только один - партизанская война. Исход этой войны был предопределен, победить кровавого и беспощадного монстра было невозможно, но зато можно было умереть с честью и достоинством. Пусть твое имя смешают с грязью и придадут забвению, это не повод становится трусом и подлецом. Однако, до смерти еще нужно дожить, а впереди месяцы или даже годы борьбы, голода и унижений.
Надвигалась зима, самые голодные и страшные месяцы, но, как ни странно, именно они давали передышку. Снежные заносы и метели мешали быстрому продвижению спецотрядов, да и в собачий холод они не очень-то стремились в дальние деревни и хутора, боясь быть застигнутыми непогодой или, что еще хуже, партизанскими отрядами. Все как бы замерли в ожидании. А на этом фоне из штаба, руководящего проведением операции, находящегося по какой-то причине не в Бовске, и даже не в Бовском наделе, а в соседнем, полетели победные рапорты и доклады. В них в радужных тонах рисовалась действительность, что возмущений нет, а небольшие шайки оставшихся в живых бандитов подохнут с голоду. По всему выходило, что руководители операции - герои, готовые получить медали, звания и почет, с полунамеками на то, что если вы не сможете доставить все перечисленное на место, то мы организуем самовывоз.
Именно в то время в белокаменной зачитывались ласкающими слух отчетами:"... в деревне «Мечта революционера» был полностью уничтожен карательный отряд. Он попал в засаду, и в большинстве был убит, а захваченные живыми были преданы народному суду, который вынес приговор: «Смертная казнь». Копию приговора партизаны переправили в штаб..."
Начальник штаба, товарищ Красноконь, руководитель операции в Бовском наделе, получив такое страшное известие, впал в пьяную кому. Целую неделю он пил так, что должен был сгореть, но тот, кому суждено быть расстрелянным, сгореть не может, пусть даже от водки. Глядя на командира, подчиненные не придумали ничего другого, как присоединиться к своему начальнику. Зима словно заботясь, сострадая бедолагам, замела все вокруг так, что лишила возможности отправлять или получать депеши. На шестой день пьянки товарищ Красноконь, немного придя в себя, вспомнил, что за вылазку бандитов и уничтожение целого подразделения, на фоне его радужных сообщений, которыми зачитывались на самом верху, придется отвечать ему. Перспектива быть расстрелянным не очень обрадовала красного коня, потому он решил похмелиться. Поддав на старые дрожжи, он необычайно осмелел, взял в одну руку маузер, а в другую шашку и решительно сказал:
- Сейчас пойду, порублю и постреляю всю эту нечисть: леших, русалок и бабов-ягов всяких, под чистую.
Выйдя из штаба, он упал в сугроб и захрапел. Подчиненные затащили грозу сказочных героев в помещение, на этом и закончились все его подвиги. Через несколько дней, чудом пробившись через снежные заносы, курьер доставил неизменный секретный пакет. Из письма следовало утверждение, что порядок в Бовском наделе укрепляется изо дня в день, чему требуются письменные подтверждения из штаба. Подтвердить эти выводы, доложить, что партизаны порешили целый отряд, было очень скучно и страшно. Поэтому былинный герой Красноконь, собрав на совещание штаб, приказал своим подчиненным составить доклад о политической обстановке в наделе, вскользь упомянув о происшествии с отрядом.
Опухшие лица и мозги сотворили чудо. Из сочиненного доклада следовало, что счастье в наделе уже наступило, естественно, основная заслуга в этом принадлежит умелому руководству партии и правительству. Остались незначительные неудобства: по нужде приходится ходить на улицу, а этому мешают большие сугробы. Да еще отряд гикнулся в полном составе, а виноват в этом командир отряда, пьянствующий, разложившийся элемент, употребляющий горькую вместе с подчиненными. Итогом такого гнусного поведения, на которое, кстати, неоднократно указывал товарищ Красноконь, стала гибель всего отряда от непотушенной папиросы. В остальном же все хорошо, все отлично, да и быть по другому не могло под руководством гениального вождя партии и государства.
Удивительней всего было то, что эти люди искренне считали себя важным механизмом укрепления власти и государства. Кто-то из них считал, что сильное государство - это запуганные и угнетенные граждане, а другие не заморачивались на эти никчемные размышления, считая, что они важнее всех вокруг по определению. Они строили сильное и великое государство, а в этом время страна истекала кровью назначенных врагов, глохла от женского воя и умывалась детскими слезами. Вот и сейчас сотни матерей плакали украдкой и открыто, в голодных истериках, смотря на своих умирающих детей. Голод - страшная кара за непокорность, эта крестьянствующая сволочь хотела зажиточно и сыто жить, поэтому и должна сдохнуть с голоду. Не волнуйтесь, государство в лице Красноконя, Правдина, Смертькевича и прочих винтиков механизма, побеспокоится и о них, и о вас, где бы вы ни жили и в каких бы то ни было временах. Все, что поменяется, это фамилии и даты календаря. Для тех, кто строит государство имени себя, миллионы погибших и униженных лишь политическая целесообразность, только цифра на бумаге.
Но тебя это не касается, пусть дохнут тысячами от голода, от рабского колхозного труда, от бесчисленных трудовых лагерей и шарашек, несмотря ни на что, государство все же станет сильным, а родина счастливой. Ты ведь этого хочешь?
...................
- Давай входи! Что стоишь, как истукан?
Отверстие больше походило на нору какого-нибудь дикого зверя, чем на вход в жилище человека. Тяжелый, спертый воздух словно прижимал к полу, заставляя часто вдыхать, он пропитался стойким запахом мочи, едкого дыма, земляной сырости, всепожирающей тоски и горя. У горя есть свой, неизменный запах - запах безысходности.
- Ты что закрыл нос? Убери руки, это неприлично. Что? Тебя тошнит? Ничего, привыкай, это твое будущее...
От сверкающего белого снега глаза долго не могут привыкнуть к почти полной темноте. Лишь по многочисленному дыханию понятно, что землянка довольно плотно заселена. Большая часть пространства отведена под лежаки, небольшой угол занят кое-как сляпанной печкой, рядом с которой на табуретке уместилась вся кухонная утварь. Слышно постоянное бормотание.
Если внимательно прислушаться, можно расслышать слова молитвы, в которой кто-то просит об одном, чтобы Господь забрал ее в царствие небесное, оставив лишнюю ложку еды для дочери и внуков. Ее молитва превратилась в помешательство, и она твердит ее днем и ночью, сводя с ума дочь. Глаша плакала, просила мать, чтобы та перестала причитать, пугая детей, но, скорее всего, она тронулась умом и не понимала, что от нее хотят. А с тех пор, как она перестала вставать из-за истощения, помешательство ее усилилось. Время от времени она то выла, как собака, то закатывалась нечеловеческим смехом. От этого землянка походила на сумасшедший дом, в котором не лечили, а наоборот, сводили с ума пока еще нормальных людей...
Порой Глафире казалось, что она тоже сходит с ума, у нее появлялась страшная мысль: удушить мать тяжелой соломенной подушкой. И только страх смертного греха не давал ей этого сделать, а Господь не слышал молитв матери, он не справлялся с миллионами душ, покидающих счастливую страну. Они словно наперегонки стремились в смертельную неизвестность, подальше от такого великого счастья.
- Давай я выведу детей, а ты удави эту никчемную больную тетку. Ты сможешь освободить Глашу от обузы, а государство продвинешь ближе к процветанию на одну человеческую жизнь. Что, струсил? Ждешь, когда это сделают Правдины и Смертькевичи, наконец построят для тебя великую державу...
Мать ненадолго замолчала, Глафира внимательно вслушивалась в темноту в надежде, что на этот раз она перестала дышать навсегда. Но, испугавшись таких мыслей, молила Бога, простить ее, грешную. Господь простит тебя Глаша, он всемилостив. Но глаза невольно наливались слезам, и хотелось выть белугой. Чтобы не пугать детей, она выползла и побежала подальше от землянки, поближе к тальнику, чтобы на обратном пути наломать хворосту. Вот сейчас повоет в голос, вспомнит мужа, пропавшего в безвестности, в застенках осчастливливающих органов, проклянет революции, войны, царей и вождей всех мастей. Наревевшись, она вспомнит о детях, в надежде спасти хоть кого-нибудь из них, вернется назад. " Ах, милые кровиночки, как вас уберечь от лютого врага, пришедшего на нашу землю? Какому Богу молиться, кого просить о защите вашей?"
- Вот его проси, Глаша, он поможет, чего опять стал как не родной? Иди и скажи, что так нужно, ради каких-то высоких и чистых идей должен быть убит ее муж, и голодной смертью замучены дети. Иди, скажи, ведь ты так мечтал об этом, она тебя, конечно, поймет и поблагодарит. Разве тебе нечего сказать? Или трусишь? А лучше знаешь, что, веди своих детей, мы их бросим в вонючую землянку, а этих детей в твое сытое будущее отправим. Что, задрожали коленочки? А еще недавно кричал о державности и вертикальности. Хитер, думаешь, что можешь чужими жизнями распоряжаться да чужими руками жар загребать? Тебе за это тоже ответ придется держать. Как это, не виноват? А кто виноват?
Мать еще неделю промучилась, пугая детей истошными криками, проверяя дочь на душевную стойкость. Тело испустившей дух женщины Глафира вместе со старшим сыном выволокла на улицу и, оттащив от землянки насколько хватило сил, присыпала снегом. Плакать по усопшей не хватало слез, да еще неизвестно, кому больше повезло: или матери, или Глаше, безнадежно застрявшей в великом аду. Всю ночь где-то рядом выли волки, подвывая разыгравшейся непогоде, может они благодарили власть за свалившееся на них изобилие пищи, а может злились на людей, которые вынуждали их грызть исхудавшие, высохшие человеческие тела.
А вы когда-нибудь умирали зимой в государственных интересах? Укрепляя своими костьми железнодорожные насыпи, а быть может, выстилали дно бесчисленных каналов, повышая содержание кальция в воде. Или ложились в топи болот, прокладывая дорогу к золотым приискам? Ведь государству так необходимо золото, чтобы сделать богатым и счастливым свой народ. Нет, не умирайте зимой, я прошу вас, ни одна государственная ценность не сравнится с ценностью вашей жизни. Знайте это.
Зима уже отступала, обнажая в проталинах бесконечное количество трупов. И словно в укор людям, солнце, снег и мороз украшали их хрустальными кружевами, провожая в последний путь. А оставшиеся в живых цеплялись за эти кружева, раня свои руки и души до самой крови.
Егора зима тоже изводила бездельем, он злился все время, вспоминая технику будущего. Сейчас бы вертушки, и любая, самая отдаленная деревня сгорела бы без необходимости даже заходить в нее, выпустили бы ракеты и дело с концом, а еще круче, напалом все залить, выжигая саму память о непокорных людях, мешающих строить сильное государство. Или явиться в ничего не ждущую занесенную снегом деревню на снегоходах, и пусть это будет непатриотично, лучше не на отечественном Буране, а на Ямахе и со словами: "Что, не ждали сволочи? "– перестрелять всех с калаша к чертовой матери. Его фантазии затмевали одна другую, в них были только смерть и унижение людей. За все это время он не вспомнил ни разу ни маму, ни брата, ни свою жену из будущей прошлой жизни, как впрочем, не вспоминал он и нынешнюю семью. Его не беспокоило ничего, кроме великой идеи и преданности безумному делу.
Каждый теплый день только прибавлял лишних неприятностей для карателей. Организовавшись за зиму, партизаны не только умело противостояли спецотрядам, но и достаточно успешно потеснили их, взяв под контроль пятую часть надела. И все понятней становилось, что оставшимся силам не справиться. Но где взять пополнения, ведь лживые рапорты и отчеты убедили высшую власть практически о полном контроле и о буквально двух оставшихся в живых партизанах, причем одного безногого, а другого безрукого. Да с таким, как говорится, справиться, что в галифе оправиться.
К середине мая партизаны контролировали уже половину надела, а из девяти карательных отрядов осталось всего четыре, да и те были сильно потрепанные и уставшие. Они уже не стеснялись обвинений в трусости, отходили к границе надела, поближе к штабу, руководящему операцией. Чтобы хоть как-то скоординировать действия подчинявшихся отрядов, Красноконь приказал явиться командирам. Разожравший морду от безделья, с бравыми усами и вихрастым чубом, Красноконь сорвался отборным матом на командиров отрядов и своих подчиненных по штабу. Обвинения в трусости, в неумелом командовании, в политической близорукости, в тупости, в идиотизме и прочих слабостях сыпались как из рога изобилия. Боевые командиры сидели и получали по соплям, не имея возможности, а может и желания, возразить. Наслушавшись хамства и оскорблений, они были буквально выгнаны с заседания штаба с угрозами, что если за неделю не покончат с партизанами, то он их расстреляет за невыполнение приказа.
Однако, угрозам не суждено было сбыться, то ли там, на самом верху, прозрели, что их умело водят за нос, то ли кто-то стуканул об успехах Красноконя, неизвестно. Но в скорости в штаб нагрянула высокая военная и политическая инспекция. Масштабы лжи впечатлили инспекторов так, что уже через несколько часов весь штаб во главе с Красноконем был расстрелян. Бравый командир, требовавший беспощадно истреблять врагов, был сам истреблен как враг, обвиняемый в неумелом командовании, политической близорукости, предательстве, вредительстве и прочих неблаговидных поступках.
Очередной приказ явиться в штаб вывел Егора из себя, он, еще не оправившись от прежнего общения с руководителем операции, решил, что набьет морду Красноконю, если тот посмеет отпустить оскорбления в его адрес. Но подпись под приказом "...начальник штаба Слабоногов" ввела его в небольшое замешательство. Прежде всего, он вспомнил свою будущую прошлую жизнь. Серега Слабоногов был его армейским корешем, вместе они гоняли в самоход, а затем сидели на губе, да еще много всякого было, не время сейчас заниматься воспоминаниями. Кроме того, его интуиция подсказывала, что в штабе произошли какие-то изменения.
Прибыв по приказу, Егор не встретил ни одного знакомого лица, не было ни Красноконя, ни его заместителей. У входа в штаб стояла небольшая группа младших командиров, проходя мимо них, Правдин за спиной услышал обрывок разговора:
- Судя по шраму... это и есть Паленый... Суровый мужик!
- Говорят, очень толковый командир, - ответил другой на эту реплику.
Егору очень польстила его характеристика, а кличка совершенно не вызвала никакого возмущения и отвращения, тем более, что он знал о ее существовании уже давно. И все же он предпочитал, что бы все ему говорили в лицо, напрямую, тем более похвала - дело приятное. Доложить о своем прибытии Правдину необходимо было начальнику штаба, войдя в кабинет, Егор увидел Сергея Слабоногова, повинуясь какому-то инстинкту, он хотел было броситься в объятия, завалить сослуживца вопросами. Он даже уже сделал первые шаги, но, вспомнив Сашку, решил, что этот Слабоногов не из его жизни.
- Извините, товарищ командир, обознался,- оправдывая свои намерения, ответил Егор.
- Ничего, товарищ Правдин, зная о ваших трудах, я думаю, мы совсем скоро будем обниматься как старые друзья, делающие одно великое дело, - похлопав по плечу Егора, ответил Слабоногов.
"И голос точно такой же, неужели он ничего не помнит, "-подумал Егор. Очень трудно было осознать, что человек, стоящий перед тобой, которого ты знал как облупленного, был совсем из другой жизни.
Заседание штаба проходило в жестком деловом ключе, до командиров было доведено решение военного трибунала в отношении Красноконя и его заместителей, впрочем, ни у кого сомнений по этому поводу не было, как и не было сожалений. Назначили врагом, расстреляли, все четко и по-военному. Затем было решено выслушать боевых командиров, как самых непосредственных исполнителей операции. Их предложения могли быть очень конструктивными и своеобразными. Командир одного из отрядов по фамилии Русаченок предложил простой и, на его взгляд, эффективный метод решения проблемы:
- Нужно согнать население близлежащих деревень в овраги и низины, потравить их всех газами, там же и зарыть. Их все равно не перевоспитать.
Правдина это предложение возмутило не столько своей жестокостью и цинизмом, сколько своей бесполезностью. Главная задача истребления партизан не решится. А травить леших в лесу - дело безнадежное, оттого и бессмысленное.
- Что еще предложишь, креативный ты наш?- Выпалил в пылу обсуждения Егор, вспомнив словечко из прошлого. Странное, незнакомое слово все расслышали по-другому.
- Кто, кретин? – Заорал Русаченок, пренебрегая субординацией и забыв про дисциплину. – Да я тебя, суку, сейчас зарублю,- прошипел он, хватаясь за шашку.
- Смирно! – Скомандовал Слабоногов, словно сделав выстрел. - Товарищ Правдин, я делаю вам замечание: оскорбление – не самый эффективный способ решить задачу, а вам, товарищ Русаченок, хочу заметить, что мы не в игрушки играем, больше замечаний не будет, - показывая всем решение трибунала по Красноконю, спокойно сказал начальник штаба.
- Разрешите, товарищ командир, - обратился Правдин.- Прошу извинить меня, товарищ Русаченок, я не хотел вас обидеть, считаю предложенное решение крайне неэффективным, главную задачу - уничтожение партизанских отрядов - мы не решим. Необходимо многократное увеличение войсковой группировки, крайне важно изолировать весь район проведения операции, даже если для этого придется построить временную границу вокруг надела, это все равно необходимо сделать. Таким образом, мы решим несколько задач: во- первых, мы не дадим расползтись по стране вражеским элементам как в лице гражданского населения, так и в лице бандитских формирований. Наш боевой опыт показал, что, сбившись в вооруженные кучки, бандиты не уходят далеко от своих сел, а запрет на перемещение гражданского населения как в нутрии надела, так и за его пределами привяжет бандитов к одному месту. Для того, чтобы выманить нужных нам из леса, надо брать заложников из членов их семей. После уничтожения банд гражданское население должно быть собрано в концентрационные лагеря, где их дальнейшая судьба будет решаться компетентными органами.
Предложение, высказанное Правдиным, заслуживало внимательного рассмотрения, в нем были обозначены конкретные и понятные меры по решению данной задачи. Дальнейшие предложения так или иначе повторяли правдинские, не внося ничего нового, поэтому Слабоногов решил отпустить командиров по отрядам, приказав ожидать дальнейших распоряжений. Ждать пришлось недолго, масштабы человеческого неповиновения настолько испугали власть, что на всевозрастающее сопротивление было решено бросить любое количество сил, лишь бы как можно скорее задавить тех, кто мешал быть великими и счастливыми.
Для большего удобства надел был поделен на четыре сектора, в каждом из которых регулярные войсковые части должны были выполнять мероприятия по уничтожению вооруженных банд только на вверенном им участке. Таким способом решалась задача контроля территории, и была поставлена во главу угла ответственность каждого конкретного лица. Да и соревновательная часть, предложенная командиром секторов, вносила дополнительную мотивацию. Первому, кто наведет порядок в своем секторе, обещалось повышение по службе, звания, награды и почет. А как отказаться от таких перспектив, ведь всего лишь нужно было убить, истерзать, унизить больше, чем другие. И самому, скорее всего, этого не придется делать, лишь подстегивай своих подчиненных с требованиями мочить всех и везде. Делов-то, ведь это не изобретать машины, строить заводы и растить хлеб, а просто мочить. Расформировывать карательные отряды не стали, сохранив как самостоятельные боевые единицы, всего лишь переподчинили командирам ответственных за свои сектора.
Отряд Егора Правдина был направлен в Северо- Западный сектор и приписан к бригаде Шлехновича, отважного командира и бравого рубаки. Егор без труда нашел с ним общий язык, тем более, что он не претендовал на звания и чины, а просто хотел закончить начатое дело и сделать его хорошо.
Спецподразделения, регулярные войсковые части выстраивали временную границу, закрывая надел на замок из колючей проволоки, штыков, собак и солдатской ненависти ко всем, кто находится по ту сторону разума. Ведь на этой стороне бесчисленные политзанятия и яростные политруки вырывали, выкорчевывали все нормальные человеческие мысли и чувства, высаживая на их место ненависть, жестокость к назначенным врагам и рабскую покорность властям.
Политзанятия проводились с регулярностью приема пищи, некоторые политруки, ошалевшие от своих гневных изобличающих речей, были искренне убеждены, что политзанятия в обозримом будущем смогут полностью заменить прием пищи. Но, к огромному сожалению, нынешние бойцы хоть и яростные, но не настолько, чтобы обойтись без куска хлеба. Вот поэтому и нужно было повышать морально- политические качества бойцов, чтобы не дать не единого шанса врагу выжить.
- Боец Слабоуменко, расскажи прикомандированным бойцам товарища Правдина, кто такие враги нашей власти.
- Враги нашей власти все, кто супротив нашей власти идет и не понимает своего глупого и бессмысленного сопротивления, товарищ политрук, - отчеканил солдат.
- Молодец Слабоуменко, а кто друг нашего великого и могучего государства, боец Недоуменко?
- Друг нашей страны тот, кто ненавидит наших врагов и любит наше величайшее государство.
- Хорошо, а пример, всегда нужно приводить пример, как я вас учил?
- Черные негры, борющиеся с проклятыми капиталистами, - раз. Парижские коммунары - два. Американские индейцы и ковбои, как самый передовой класс угнетенного американского континента, - три.
- Совершенно верно, Недоуменко, даже американские индейцы с одним луком и даже голые папуасы с одним копьем вгрызаются в горло ненавистным угнетателям. Мы ничем не должны отличаться от тех далеких племен, с которыми нас объединила история одной рабоче-крестьянской пролетарской кровью. Мы с такой же ненавистью обязаны рвать врагов даже голыми руками, даже голыми зубами. Вот такой наказ нам дает партия и правительство, и этот наказ мы обязаны выполнять беспрекословно, даже , если надо, ценой собственной жизни. Государственные органы нам сообщают, что по какой-то неизвестной причине население целого надела заболело неизлечимой болезнью - ненавистью к нашему государству. Этих бешеных нелюдей нужно уничтожать без сожаления, дабы они не разнесли заразу по всей нашей великой социалистической Родине. Для большего удобства бойцу красной армии даже не нужно искать врагов, их вам покажут. Останется только уничтожить, стереть память об их существовании, и всё. Мы построим великое, мощное государство, не смотря на сопротивление наших врагов, а количество жертв нас не пугает и не останавливает на этом великом историческом пути.
Политрук вел своих бойцов в новые, суровые походы, вырывая сердца и заливая кровью врагов не только землю, но и Луну, и Марс с Юпитером, выходя далеко за пределы Галактики. Бойцы сидели, отвесив челюсти, веря во весь этот бред, пропитываясь ненавистью к далеким капиталистическим пришельцам, и только Коляскин улыбался в полрта, зная большой секретный секрет, что без пяти минут планета Марс - наша, красная, марсианско-рабочая и марсианско-крестьянская.
……………….
Боевая задача, поставленная перед Правдиным, ничем ни отличалась от прежней, но усложнялась упорным и настойчивым сопротивлением партизан. Последним под натиском хорошо вооруженных армейских частей пришлось снова уйти в лес, оставив своих родных. На что же они надеялись? На победу или на то, что их оставят в покое? Может нужно подчиниться, чтобы сохранить свои жизни и жизни своих близких, жен и детей? Даже если отбирают твой урожай или уводят со двора лошадь, назначая тебя врагом, недостойным жизни, а твоих детей обзывают ублюдками. Нужно смиренно молчать, чтобы выжить, а зачем тогда жить? Жить чтобы не принадлежать себе и кормить эту трусливую свору, называющую себя властью. Но это вы называете власть трусливой, если бы она была таковой, она бы вела с вами переговоры, видя в вас партнера, находя взаимовыгодные решения. Она-то сильна, и поэтому вас просто убьют или будут издеваться до конца жизни в угоду собственному тщеславию. Не веришь? Выгляни в окно.
- Да выбей ты окно прикладом, что возишься как ребенок.
- Не учи ученого, - огрызнулся Коляскин на совет Чайникова, выбивая небольшое закопченное стекло, словно специально подготовленное для наблюдения за концом света.
Жалобно звякнув, стеклышко разлетелось, предоставив возможность проникнуть в помещение. Коляскин попытался заглянуть вовнутрь, но тут же отпрянул, закрыв нос ладонью, склепный запах разлагающихся тел вырвался из тесного помещения, отбив всякое желание любопытствовать.
- Не, я туда не полезу, я мертвяков боюсь, – сказал Коляскин, глубоко вдыхая чистый воздух.
- Ты бы не мертвяков боялся, а тех, кто по лесу шастает, - съязвил Чайников.
- Что тут у вас?– Обратился к дружкам Борщев, подойдя поближе.
- Да мертвяки там, товарищ заместитель командира.
- Ну давай, полезай, Коляскин, погляди, что там, а то может бандиты замаскировались под мертвых?
- Не, в могилу я не полезу, я мертвяков боюсь!
- Тебя что пристрелить, чтобы ты туда забрался? Это приказ! – Зарычал Борщев.
Чайников, наблюдая за перепалкой, внутри заливался ехидным смехом, но внешне был серьезен, с немного открытым ртом, как у слабоумного или душевнобольного:" С таким видом меня точно не загонят в это нехорошее место." Переведя взгляд с Коляскина на Чайникова, Борщев утвердился во мнении, что первый - не подарок, а второй так совсем идиот. Коляскин же в это время, недовольно огрызаясь и ворча, закрыл рот и нос пилоткой, набрав полную грудь воздуха, спускался в помещение. Неизвестно, что он рассмотрел за такое короткое время, которое находился внутри, но, выбравшись, доложил.
- Товарищ заместитель командира, живых бандитов нет.
- Ты мне еще позубоскаль, - одернул бойца Борщев. - Что там?
- Тама три трупа, два взрослых и один ребенок, у взрослого нога отрезана, видать сожрали.
- Ну и хрен с ними, сожгите эту лачугу, - приказал Борщев.
- Товарищ командир, - обратился заместитель к Правдину, - похоже, здесь никого нет в живых, все осмотрели: ни одной живой души.
- Товарищ командир, товарищ командир, - кричал Смертькевич, бегущий навстречу из-за не большого холма, поросшего молодым березняком. – Там есть живой человек, вернее бабка, совсем из ума выжила, от голода наверное.
Все вместе направились туда, куда указывал Смертькевич, который по пути рассказывал:
- Она сказала, что в этой местности главный леший Григорий Шлында, его жена должна быть живая. Они жили в Богословке, в пятнадцати верстах отсюда.
Егору бабка не показалась сумасшедшей, ее живые глаза говорили об обратном, хотя вся она, доведенная голодом и старостью до состояния гербария, казалась неживой.
- Что еще знаешь о партизанах и недовольных властью? – Спросил Правдин.
- И стоило такую длинную дорогу проделать, чтобы извести свою родню? - Ответила она на вопрос вопросом.
- Я же говорил, товарищ командир, умалишенная она, тронулась, - подытожил Смертькевич.
- Ты чего несешь, старуха? Вопроса не слышишь?
По ее глазам было видно, что она все расслышала и поняла, но в ответ она подчеркнуто сжала свои высохшие губы- щели, как бы закрывая их на замок. На все остальные вопросы она реагировала в таком же духе, молча, закрыв глаза и немного раскачиваясь взад и вперед, сидя на большом ворохе соломы, заменявшей ей постель. Поняв, что от нее они ничего не добьются, представители новой власти выползли из бабкиной землянки, чертыхаясь на чем свет стоит.
- Как она здесь выжила, такая старая? – Обратился Коляскин с вопросом как бы ко всем, при этом уставившись на Борщева, - Может, она колдунья?
- Может, ты и в бога веришь? – Съехидничал как обычно Чайников.
- Не, в бога я не верю, - вполне серьезно ответил Коляскин, - а вот колдунья у нас в деревне, когда я пацаном был, жила, так она...
- Заткнись, - оборвал его Борщев, как будто боялся услышать что - то страшное.
Смертькевич с Правдиным направились к остальному отряду, уже готовому двинуться в путь, Борщев с дружками несколько отстал. Заместитель командира остановился, о чем-то раздумывая, переводя взгляд с Чайникова на Коляскина и наоборот. Чайников, очевидно догадавшись, что решает Борщев, состроил такую гримасу, что казался не бойцом карательного отряда, а пациентом психбольницы. "Вот дегенерат", - подумал Борщев, глядя на чайниковскую моду, и скомандовал:
- Боец Коляскин, разберись со старухой. - Пристрелить?- Уточнил пожелание Коляскин.
- Ты патроны для классовых врагом побереги, - посоветовал заместитель командира.
- А ты чего стоишь,- обратился он к Чайникову,- варежку закрой.
Коляскин уже было отправился выполнять приказ, или поручение, или просьбу, а Чайников ехидно хихикнул, довольный тем, что опять всех провел своим нехитрым приемчиком. Борщев внимательно посмотрел на него и, осененный своей догадкой, скомандовал:
- Коляскин, отставить!
- Боец Чайников, выполнять приказ!
Все притворство, все актерское мастерство, помогавшее много раз, превратилось в пыль от одного неудачного смешка. По лицу Борщева было понятно, что возражений он не примет, а может дать по морде, или чего еще хуже. А Чайников побрел выполнять приказ.
Его трусливая и хитрая натура всегда стремилась спрятаться за чьей-нибудь спиной, а маска дурачка и подхалима помогала избегать приказов и поручений порой не очень приятных, а порой и страшных. Но всему этому, похоже, пришел конец, именно это больше всего и удручало Чайникова, даже больше, чем приказ удавить старуху. Но трус - он и есть трус - смел только тогда, когда можно тявкать, устрашая всех своей крутизной, спрятавшись за спиной хозяина. А без спины эти жалкие существа становятся беззащитными и трусливыми, оставаясь один на один со своими страхами. Вот и сейчас, подходя к землянке, его охватил такой ужас, что казалось, волосы под пилоткой перебегали со лба на затылок и убегали дальше, до самых пяток. Он оглянулся на уходящих Борщева и Коляскина и с решительностью вошел в землянку, но на этом его храбрость иссякла, он встал как вкопанный, не зная, что дальше делать. Старуха с безразличием посмотрела на солдата, очевидно догадавшись, зачем он пришел, и, как бы между прочим, сказала:
- Удавят тебя свои же, тряпкой полосатой удавят.
От этих слов в голове помутнело, и в глазах полетели блестящие мушки, как будто его уже душили, это был не страх, а что-то большее, вся его трясущаяся душонка словно разлетелась на бесчисленное количество трусливых мушек. Молча, не создавая лишнего шума, он вышел на улицу, раздавленный услышанным, совершенно забыв, зачем приходил, и, понурив голову, поплелся к отряду, который, оседлав коней, отправлялся в Богословку.
Этот населенный пункт был похож на сотни других деревень, в которых побывали каратели, исключением было лишь то, что достаточно много осталось нетронутых домов. Бедные, с соломенными крышами, но все же не землянки с их могильной сыростью. Сгоревшие дома словно руками тянулись в небо печными трубами, то ли в молитве ища защиты у небес, то ли в единодушном голосовании просили уровнять с ними удачливых собратьев. "Как в документальном фильме про Великую Отечественную войну, - непроизвольно подумал Егор, - словно недавно отсюда выбили фашистов." Но, поругав себя за такое неудачное сравнение, он отдал приказ бойцам найти жену Григория Шлынды.
Скорее всего, отряд заметили давно, потому что на улице не было видно ни единой души, хотя люди здесь были, это было понятно по зеленеющим огородам и небольшим клочкам земли, засеянным ячменем и овсом. Так выглядела и вся остальная часть надела, которую до прихода регулярных войск контролировали партизаны, в той же части, где руководила власть, ни одна десятина земли не была засеяна. Помимо того, что у населения было отобрано все зерно подчистую, существовал жесточайший запрет на посев зерновых. Крестьянские семьи, как много раз при захватчиках и царях освободителях, молились на крапиву и лебеду, одних из немногих спасителей от голодной смерти.
А умнейшие руководители государства тужились в тяжелых умственных потугах, решая продовольственную проблему. Может быть, им стоило просто оставить крестьян в покое, а самим пойти и посадить дерево или, на худой конец, просто редиску. Ах да, не царское это дело! Да и царев вы всех порешили, словно пряча концы в воду, стесняясь за свое прошлое, настоящее и предположительно светлое будущее. Да не стесняйтесь, рубите направо, стреляй налево, когда будете писать историю, слепите из себя героев, умных, честных, справедливых, неподкупных, а остальных разделите на стадо и врагов. С врагами все ясно: на то они и враги, а вот стадо - над ним можно потешаться, гоняя налево и направо, все время говоря, что это и есть правильный путь, время от времени запуская волков, чтобы порезали немного, так, для острастки. И опять вправо, влево... - красота!
Ну, прочь развлечения, пойдем строить государство, может, чем подмогнем товарищу Правдину.
- А ну пособи, – подозвал Сопчук Коляскина, налегая на перекошенные двери амбара. Но больших усилий не потребовалось может потому, что амбар был абсолютно пуст, и запирать его не было смысла.
- Зерна здесь нет давно, - заявил Сопчук, принюхавшись к воздуху.
- Откуда ты знаешь? – Поинтересовался Коляскин.
- Мышами не пахнет, значит и хлеба нет давно, все просто.
- "Все просто, все просто", – кривлялся недовольный Коляскин, долбя ногой в закрытую дверь избы. – Эй! Кто там закрылся, отворяйте, а то спалю вас к чертовой матери, - сквернословил властный винтик.
Угрозы не были пустыми, это хорошо понимали те, кто прятался в доме, поэтому дверь тот час же отворилась, и на пороге появилась девушка.
- Ты кто? – Спросил Коляскин.
- Я, Маша.
- Дура, фамилия как?
- Шлында, Маша Шлында.
Не успела девушка договорить, как Коляскин схватил ее за волосы и потащил к Правдину.
- Дяденька, мне больно, отпусти, - взмолилась она.
На крик из дома выскочила женщина и кинулась в ноги к солдату с мольбой отпустить дочь. Но Коляскин ничего не видел и не слышал кроме ненависти, стучавшей у него в голове. "Шлында - бандитское отродье", и он с большей силой натянул волосы, причиняя невыносимую боль. Девушка выла от боли и несправедливости, творимой с ней, женщина цеплялась за ноги, мешая идти Коляскину, он остановился, отпихнул женщину и, с силой, ногой ударил в живот. Свернувшись калачиком, женщина осталась лежать на пыльной дороге, она пыталась вдохнуть воздух, но от боли, передавившей ей горло, она только открывала рот, как рыба, выброшенная на берег. Дотащив девушку, Коляскин бросил ее у ног Правдина.
- Ты кто? – Присев на корточки, спросил Егор.
- За что, дяденька? Я ничего не сделала,- отвечала девушка, вытирая заплаканное лицо.
- Ты кто? – С угрозой в голосе переспросил он.
- Я, Маша Шлында, - на Правдина смотрело еще детское лицо, зареванное и серо-грязное от пыли.
В этот момент Егору стало так жалкое ее, что захотелось дать в морду этому идиоту Коляскину и выбить все его кривые, уродливые зубы. Но этого сделать было нельзя, ведь всех жителей назначили врагами. А враг...
- Молодец боец Коляскин, нутром чуешь классового врага. -Похвалил командир своего подчиненного. На крики женщины из дома выбежали разновозрастные дети и с плачем кинулись к ней, избитой Коляскиным и немного пришедшей в себя, рыдающей в пыли на дороге. Ребятня облепила ее с криками:
- Мамочка, мамочка, не умирай, не умирай,- а она рыдала еще сильней.
- Кто это? – Спросил Правдин у Коляскина, указывая на лежащую тетку, облепленную детьми.
- Да кто ее знает, баба какая-то, за ноги цеплялась, ну я ее и проучил.
- Веди всех во двор, там разберемся, – приказал Егор. Творимое беззаконие. Творимая законность не могла быть не замечена или не услышана соседями. Но по-прежнему ни одного человека не было видно, не говоря о людях, которые бы пришли на помощь. Чужое горе - оно не свое, а иногда чужое горе есть даже радость, но не здесь и не сейчас. Радости ни у кого не было, а был безумный страх и надежда на то, что нас не коснется, именно мы ни причем и именно мы заслуживаем снисхождения.
- Борщев, детей в амбар, женщину в дом, - распорядился Правдин, войдя первым в хату.
Скромное жилище было обставлено нехитрой, крестьянской утварью, большой деревянный стол с лавками, за которым должна была собираться большая и дружная семья. Русская печь, в которой особенно удавались праздничная каша с гусиными потрошками, а еще хлеб: большие, румяные булки с хрустящей золотистой корочкой, от этого запаха в носу приятно пощипывает, а во рту текут слюнки, хлеб всегда пахнет детством и жизнью. В красном углу иконка с лампадкой как символ веры, с которой начинается и заканчивается жизнь та, что пахнет свежеиспеченным хлебом. Вслед за Правдиным в комнату вошел Борщев, подтолкнув в спину женщину. Она повернулась к иконке и перекрестилась, шепча молитву. Егор, не раздумывая, схватил со стола крынку и с силой швырнул ее в икону, крынка разлетелась, сбив икону, но лампадка благодаря какой- то сверхъестественной силе осталась гореть.
- Бога нет! - Твердо заявил Егор вполне спокойным голосом не смотря на то, что еще секунду назад его охватила безумная ярость. - Молиться вам нужно на вождей наших и власть, справедливую и праведную. Понятно тебе, темнота дремучая?
Женщина стояла перед властью, вооруженной наганом и шашкой, в завернутую военным сукном совестью, прикрывшись революционной директивой, приказами и клятвами. А она могла защититься от всего этого арсенала только крестным знамением и молитвой.
- Ты - жена Григория Шлынды?
- Нет, - тихо ответила женщина.
- А Маша Шлында - не твоя дочь? – Вновь спросил Егор растерянно, непонимающим взглядом посмотрев на Борщева.
- Устинья Шлында умерла еще зимой от чахотки, а Маша и Глеб теперь живут у меня.
- Твой муж где, в лесу?
- Нет, сгинул еще в мировую.
- Значит, царизм защищал или, того хуже, за белых в гражданскую воевал, а ты врешь сейчас, выгораживая его и себя... Ну, да ладно, с этим еще разберемся. Остальные дети - твои? – Продолжал Правдин.
- Да.
- Я слышал, что Бог велел говорить правду, сейчас мы узнаем насколько ты верующий человек. Григорий Шлында приходит к детям, помогает тебе?
Женщина была загнана в ловушку, она бесшумно плакала, слезы текли, выливая на грязное лицо все больше горя.
- Да,- все также тихо ответила она.
- Ну, вот видишь, правду говорить всегда легко. Насколько я понимаю, бандюки ваши недалеко от села шастают, а по сему ты пойдешь и приведешь их. Условия просты, приведешь - будешь жить, а нет - Борщев, выводи детей перед амбаром. Срок тебе до захода солнца.
Женщине казалось, что наступил конец света, и она попала в ад. Ведь люди не могут так поступать, они на это не способны. Она сквозь слезы видела, что детей поставили у амбара, а напротив них встали солдаты с винтовками. Она не слышала плача, не видела их, полностью растворившись в горе. Вдруг ее что-то подхватило и понесло, обдувая лицо горячим, летним днем. Также внезапно она упала у самой кромки леса, из которого вырвался приятный аромат созревающей малины.
Дети выли в след матери, увозимой на лошади, рвались к ней, но Коляскин и Чайников были на высоте, оттесняя их к амбару. Пятеро детей классовых врагов томились в ожидании своей участи. Самая старшая из них была Маша, она держала на руках трехгодовалую Полину, а ее брат Глеб и сыновья женщины прижимались к ней, как к самой старшей, желая найти хоть в ком-то опору. А напротив них стояла власть в лице винтиков Коляскина, Чайникова и Сопчука, их левая резьба не давала возможности осознавать происходящее, а может они и не желали признавать себя извергами, неся чушь о сильном государстве и необходимости жертв, сами во все это не сильно веря.
Дети, уставшие от плача, лишь всхлипывали, тяжело вздыхая, было понятно, что убьют их не сейчас, и можно прожить еще полчаса или час, став на это время взрослее.
А вы когда-нибудь умирали летом взрослеющими детьми? Гибли от голода, холода, отравляющих газов, по прихоти властных червяков, всерьез считающих себя особыми? Ради тех, кто спрятался за непреступными стенами государственных крепостей с табличками, что вход только для своих. Небрежно ковыряют вилкой в еде, не наедаясь обедом без крови, а закончив трапезу, отрыгнув с умиленной улыбкой, почесывают задницу. Они даже не знают о вашем существовании, но отчего-то уверенны, что ваши жизни целиком и полностью принадлежат им. И если вы еще живы, то не умирайте ради них летом. Не стоят они и одного дня вашей жизни, как бы они вас не уговаривали и не принуждали.
- Я, что вас уговаривать буду, а ну-ка встали,- прикрикнул Коляскин на двух подростков, присевших на землю рядом с Машей, продолжавшей держать на руках Полину, которая успокоилась и уже не плакала. Она беззаботно играла с локонами Машиных волос, что-то мурлыкала под нос, а затем, как будто уже повзрослев на полчаса, спросила Машу:
- А когда нас убьют, мы станем ангелами?
Вопрос был задан с такой легкостью и пугающей предрешенностью, что дети все в один голос вновь заплакали. А с Глебом совсем случилась истерика, он упал на четвереньки и пополз к солдатам, причитая:
- Дяденьки, не убивайте, я жить хочу, дяденьки не убивайте нас...
Истерия достигла такого накала, что казалось, весь мир сойдет с ума. На крик из дома выскочил Борщев и приказал бойцам заткнуть рты детям, потому что командир отдыхает. Но дети не понимали, что ради спокойного сна этого командира и командиров этих командиров, нужно молча умереть, поэтому продолжали выть. Коляскин со свирепым лицом, шипя, как гусь приказывал заткнуться, размахивая прикладом, он больно тыкал им в бока и грудь. Чайников, в свою очередь, безвольно, словно в тумане переминался рядом, ничего не говоря и не делая. Он был занят своими невеселыми мыслями о страшной полосатой тряпке.
А с Сопчуком произошло что-то вообще невообразимое: он отбросил винтовку в сторону и упал на колени, рыдая во все мужское горло, стал просить прошения у детей:
- Деточки, простите меня, простите нас, - горланил он всерьез, не притворствуя.
Все замерли в шоке, даже дети замолчали, со страхом и удивлением смотрели они на рыдающего и просящего прощения солдата. Тогда Коляскин также ткнул его в бок прикладом, спросил:
- Ты че, спятил?
- Пошел вон, изверг, все вы - изверги, нелюди, нелюди! - Кричал он, повалившись на бок, рвал траву, загребая ее вместе с землей, словно они были виновны во всем происходящем.
- Что с ним? – спросил у Борщева Чайников.
- Сработался боец, умом тронулся...
Солнце прошло зенит до всего этого кошмара и, обходя деревню с востока на запад, пыталось заглянуть хоть краешком глаза за амбар. Оно не верило в то, что это происходит в действительности, а не приснилось ему и не показалось. Ведь не могут люди быть такими жестокими, потому как всех оно помнило такими же детьми: и Чайникова, и Коляскина, и Борщева, да всех, все человечество. На каждого поровну оно делило свои лучики, стараясь никого не обделить. Ласкало Мишку Борщева, оставляя по весне на его лице рыжие канапушки, за что его дразнили, но не зло, а по-детски от души. Петьку Чайникова согревало, когда он, накупавшись в речке, с синими, словно черничными губами, трясся от холода на берегу. Дениске Коляскину сушила своим теплом слезы, когда тот хоронил птенца, выпавшего из гнезда. И про каждого, про каждого, оно может рассказать много хорошего и доброго. Но что же с ними со всеми произошло? Что случилось? Может не нужно было дарить им свой свет и тепло? И тогда Чайников, заболев, умрет, Коляскин, с вечно мокрыми глазами, не будет таким жестоким и злобным, а Борщева вместо веснушек взять и приложить солнечным ударом, может тогда он принесет меньше горя. Или взять их всех и оставить навечно в темноте и холоде. Но как же тогда эти бедные детки у амбара? Оно не может их бросить одних. И даже если они станут ангелами, то солнышко своим светом и теплом должно согревать и освещать их скорбный путь, а уходя за горизонт, даст поручение Луне и Звездам пусть не согреть, но хотя бы указать дорогу ангелочкам.
Милые ангелы, вас наградят чистыми и легкими крыльями, поэтому летите прочь, подальше от этих мест и не вздумайте селиться на соседних планетах. Ведь эти безумцы непременно захотят добраться и туда. И уже по привычке, инстинктивно, станут ломать вам крылья и истязать души во второй и третий раз…
Солнцу хотелось задержаться на небосклоне еще хотя бы на минуту, на секунду обласкать несчастных детей своими лучами, высушить их слезы, вселить надежду на чудо. Но оно не могло этого сделать, потому что там, за горизонтом, его уже ждут другие дети и миллионы людей, нуждающиеся в тепле и свете.
А Сопчука затащили в амбар и связали на всякий случай, заткнув рот кляпом, чтобы перестал просить прощения у детей и разлагать дисциплину. "Сработанные" бойцы карательных отрядов и расстрельных команд были делом не частым, но достаточно известным. Всеобщее объяснение этой проблемы сводилось к тому, что не выдержала психика, слабые морально- политические качества способствовали этому. Это было простое и логичное объяснение. Но никому не приходило в голову, что это - выздоравливающие люди. К ним внезапно, по неизвестной причине, возвращалась совесть, она срывала их, казалось бы, надежную резьбу, срывала шторы с глаз, рвала в клочья лозунги и клятвы, демонстрируя страшную реальность. От увиденного душа кричала и плакала, не веря, что она участвовала в этом смертельном грехе. Но большинство, считавшее себя здоровым, смотрело на больных с презрением, ведь человек, не умеющий убивать по приказу или велению высоких идей, не заслуживает особого внимания, снисхождения и милосердия. Ах, это вечно правое большинство, благодарите его, говорите спасибо, кричите: " аллилуйя!" Вы знаете, что именно большинство даст вашим детям повзрослеть на полчаса, а вам состариться на то же время. Большинство решает, как думать, кого любить, где работать, о чем мечтать, как дышать, как чувствовать страх и не чувствовать унижения от плевков в душу, в каких домах жить, и по каким дорогом ходить, какие картины рисовать, и какую музыку слушать. Но приходит вечер, и большинство, усевшись на кухне, вдруг превращается в меньшинство... Хихикая, плюясь и матерясь, они клянут большинство, замечая в нем несправедливость, чинопоклонение, хамство, воровство, вседозволенность, безнаказанность, подлость, бесконтрольность и тупость. Не переживайте, это не надолго, только до утра, а, утром вновь, вливаясь в большинство, будут бить себя в грудь, уверяя всех и себя в абсолютной правоте. Станут унижать или убивать меньшинство, заискивающе заглядывать в рот начальникам, льстить стелиться, прогибаться и, унижаясь, подставлять свои затылки и задницы под оплеухи и пинки. Все это стоит, что бы быть большинством. Аллилуйя! Что вы заскулили? Что случилось? Вас назначали меньшинством, выдернув из большинства? Вы считаете, это не справедливо? Да, с вами не должно было это случиться, так говорят все, истерично клявшиеся в верности большинству. Вы считаете, обвинения нелепы? А в чем вас обвиняют? В том, что вы могли сказать вслух большинству то, что вы о нем думаете или говорите на кухне. Покайтесь, а лучше всего сдайте кого-нибудь из близких, и, возможно, большинство вас простит. Да, непросто все это, мучительно, но ничего, привыкнешь, к остальному же привык.
-Ну не как не могу привыкнуть к этим сапогам, - жаловался Лизунов Коляскину, - уже ношу их вторую неделю, а они все трут, как неродные.
- А где ты их взял, - поддержал разговор Коляскин, отдыхающий от тяжелой и ответственной службы устрашения детей.
- Да снял с мужика на хуторе, где мы бабу секли. Помнишь? Вот умора была. Я поглядел, вроде бы размер мой, но трут, зараза, как чужие, - продолжал жаловаться он, растирая ступни ног.
- Смотри, а то Борщев накажет, не любит он этого, - предостерег Коляскин.
- Коль не любит, чего же сам в «Клещевке» часы на цепочке к рукам прибрал?
- Так-то часы, и Борщев - командир.
- А это сапоги, а командир он пока командует, а перестанет командовать и командиром перестанет быть.
- Тебе хорошо, ты умный, - искренне отпустил комплимент Коляскин.
- Умный, умный, - повторил Лизунов, - а как думаешь, детей действительно вот так, как взрослых, если не приведет баба главаря, - перейдя на шепот, спросил он.
- А чего же нам думать, как прикажут, так и сделаем, у них для этого головы в папахах.
- Да, ты тоже не дурак, - толкнув в бок Коляскина, ответил Лизунов,- нам че сказали, мы пальнули.
Дети, обессиленные, сели на землю, тесно прижавшись друг к другу, никто на них уже не кричал и не заставлял вставать, кто-то из бойцов принес воды, и они с жадностью пили, изнуренные заботливым солнцем. Затем произошло что-то совсем невообразимое: другой солдат принес буханку хлеба, разломав, дал каждому по куску. Дети, давно не евшие досыта, с аппетитом стали уплетать хлеб. Лишь Маша, сев на землю, по-прежнему продолжавшая держать Полину, не ела. По ее щекам снова потекли слезы, она не вытирала их, и они текли тихо, без рыданий и всхлипываний. Она никак не могла понять: за что? За что?
- Машенька, не плач, - вытирая слезы своей маленькой ручкой, говорила Полина. - Маша, ешь хлеб, он вкусный, я такого отродясь не ела!
Казалось, что еще немного и окаменевшие сердца и замерзшие души растают, по жилам потечет горячая кровь, насыщая кислородом голову. И они наконец прозреют, поймут, что перед ними всего лишь дети. Ну, кто-то же должен выздороветь? Ну хотя бы ты, Лизунов, у тебя дома шесть деток, на одного больше, чем здесь, защеми сердечко, екни, проснись. Проснись, отряхни этот кошмар...
- Лизун, проснись, вставай, - толкал его Коляскин.
Всеобщее оживление было вызвано докладом дозора о том, что из леса вышли восемь человек и баба, двигались они в сторону деревни. Солдаты рассредоточились между домами и другими укрытиями на том участке, куда должны были войти лешие. Во всех движениях лесных людей виделась безысходность и безнадежность. Но каждый из них заставлял себя верить, что он спасет этих детей, пусть даже ценой собственной жизни. Дойдя до середины дороги между лесом и деревней, они демонстративно бросили оружие, после этого к ним навстречу выехало несколько бойцов во главе с Борщевым. Обыскав, приказали поднять руки высоко над головой и, сопровождая, отправились в деревню. Дальнейшее было таким же безумием, как и все происходившее до этого. Людей наспех допросили и, выяснив кто из них Григорий Шлында, стали избивать. Били нещадно, проявляя всю свою звериную сущность, а отведя душу, пристрелили лежавших на земле и корчившихся от боли. Особо рьяные исполнители, пристигнув штыки к винтовкам, стали колоть безжизненные тела, метя прямо в сердце. Очень сокрушались и сожалели, когда попадали в ребра. В это время они чувствовали себя непрофессионалами. Помнится, когда кололи свиней, осечек не было, а тут такое, срам один.
В живых оставили одного Григория, избитого и униженного, его везли в штаб, как самый желанный трофей. Всем остальным жителям было приказано явиться в фильтрационный лагерь у балки Большая Лытьва, тех же, кто ослушается, ждала гуманная государственная смерть.
Столкнувшись с таким масштабным неповиновением, государство вначале запаниковало, но, немного сломив сопротивление, свалилась в банальную месть. Никого не интересовали законность и порядок, в пылу брызгослюнства произнесенная фраза "уничтожить всех" выполнялась безукоризненно и с рвением. Затем наступил новый этап, несколько остыв, высшее руководство страны осознало, что этот бунт - подарок небес. Именно здесь и сейчас можно было разработать и обкатать всевозможные формы подавления, контроля, недопущения и всего того, что необходимо государству, захватившему в заложники страну. Нужно было разработать методы предотвращения подобного в будущем, а если и возникнет похожая ситуация, понять, как эффективно решить ее в кратчайшие сроки.
Идея фильтрационных лагерей была воспринята на ура, более беззащитным и безопасным человек не может быть больше, чем за колючей проволокой и под дулом винтовки. Десятки и сотни человеческих ручейков потекли в такие лагеря, обессиленные голодом, морально истощенные и униженные, они шли к местам своей смерти. Правда можно было умереть в своих домах, не подчинившись приказу, но у каждого из них была надежда, маленькая, крохотная, как инфузория-туфелька, но все же была... Возможности выйти за границы надела не было, огражденный колючей проволокой и укрепленный штыками, он была не преодолим. Да к тому же в наделах, граничащих с Бовским, огромная армия замполитов, людей комитета безопасности власти, промывала мозги, рассказывая, что весь соседский надел заражен неизвестной смертельной болезнью, которую распространил провокатор и немецкий шпион Совельчук. Бесконечные политзанятия, тревоги, учения в противогазах и без - все это делало свое дело. Даже сомневающиеся люди начали верить в эту чушь, не говоря о тех, кто никогда не задумывался и жил по принципу: моя хата с краю. Почему тот, у кого хата с краю, не боится волков в человеческом обличии? Именно с вас и ваших детей начнут они свои санитарные вырубки. Ведь именно ваша хата с краю!
Всегда слушайте власть и не сомневайтесь в ее словах, сказали, надел заразили, значит заразили, сказали, что виноват в этом Совельчук, значит так и есть. А если скажут, что это сделали оборотни или злобные карлики - никаких возражений. Лишь бы не додуматься до того, за что можно получить по морде. Так спокойнее, мы - люди маленькие, от нас ничего не зависит. Свыкались с мыслью и те, у которых в зараженном наделе были родственники, друзья и знакомые. Такие люди были выявлены с помощью многочисленных анкет и объяснительных. А затем эти люди стали исчезать в неизвестном направлении целыми семьями, улицами, деревнями. Никто не строил никаких предположений: ни соседи, ни сослуживцы, раз исчез человек, значит, так надо, а может этого человека и не было вовсе? Ведь и такое бывает. Правда? Не для того мы революцию вершили, и государство сильное строили, чтобы вопросы глупые задавать. И «Великая Правда» и сотни, тысячи других газет, включая заводские многотиражки, пестрели заголовками «Уничтожить заразу», «Сломать хребет врагу», «Замочить в уборной», «Стереть с лица земли», « Выковырять из канализации». И никаких сожалений, потому что болезнь все равно неизлечимая. А где-то там, рискуя своими жизнями, ради твоего спокойствия и счастья, трудятся преданные сыны Отчизны. Нам не нужно стоять в сторонке, хотя бы морально нужно поддержать героев, мы должны словесной плетью нещадно засечь врага до смерти. Любая газета открыта для твоих мыслей, государство гордится своими защитниками, и первые полосы главных газет величайшей страны, таких как «Чистая Правда» и «Великая Правда» отдана тебе...
…………………..
"Мавр сделал свое дело, Мавр может уходить", – думал Егор о наведенном порядке в Бовском наделе. Сопротивление бандитов сломлено окончательно, главарь убит, ближайшие подельники расстреляны и перевешаны. Сострадающее население практически все уничтожено, ранние морозы сковывали тысячи трупов, лежащих по балкам и низинам вдоль дорог, по которым люди метались, стараясь вырваться из этого ада. Ну а кто уцелел, до весны не доживет, как бы ни старался, созревший урожай был уничтожен еще на полях, это мудрое решение властей было выполнено как обычно с огромным усердием. Все складывалось как нельзя лучше, отмеченный еще двумя боевыми наградами и бесконечным количеством благодарностей, Егор почувствовал свою полезность и значимость. Теперь его отряд был направлен родной надел, где и должен был получить новое задание. Возвращаться домой можно было не откладывая, опасности бандитских нападений практически не было, ни в Бовском наделе, ни в других, считавшихся до этого более благополучными. Но не смотря на такое спокойствие, Скоробогатовский урок, оставшийся на лице, не требовал повторения, и Егор, как всегда, прорабатывал обратный путь. Маршрут возвращения по какой-то причине немного изменился, хотя никаких предпосылок для этого изначально не было. Выдвигаться решено было как обычно, утром. Замерзшая земля была покрыта изморосью, и копыта лошадей немного разъезжались, вызывая их недовольство громким фырканьем. Настроение у всех было приподнятое от хорошо сделанной работы и возвращения домой. Отряд Правдина за все время не потерял ни одного человека, за исключением Сопчука, да хотя какой Сопчук человек, так, сработанный материал, не место таким в будущей жизни! А она настанет, непременно настанет, еще год, другой и очистится земля от ненужного человеческого мусора, чтобы дать простор настоящим, правильным людям, как вот эти преданные делу бойцы.
Так думал Егор и его размышления были искренними, без двойного дна. Бойцы, словно проникнувшись мыслями командира, затянули песню, сильную и мощную, наполняющую смыслом их жизнь. Егору песня показалась знакомой, но он никак не мог ее вспомнить, и все ж строчка о верной жене, ждущей своего солдата, разбудила его сердце, заставив губы потянуться в счастливой улыбке. Вспомнив своих родных, прошлых и настоящих, свою любимицу Машеньку. Тут же опомнившись, он подстегнул лошадь, чтобы никто из бойцов не смог увидеть слабость на его лице, ведь он командир, гроза врагов, товарищ Паленый, с угрожающим шрамом, строитель светлой жизни.
Почти неделю двигались по Бовскому наделу, пересекая его с северо-востока на юго-запад, картина, увиденная не военными, а почти мирными глазами, несколько портила настроение, земля была мертвой в полном смысле этого слова. За все время пути они ни встретили ни единого живого человека, а вот трупов было предостаточно, в основном женщины, дети и старики. Исхудавшие тела, в тряпье, меньше всего походившее на одежду, встречались по одиночке и группами в местах, где их настигла смерть. К оврагам и низинам старались не подъезжать вовсе, обходя их стороной, не очень хотелось видеть результаты своего праведного труда, хоть и очень ими гордились, считая себя героями. Егор, как и прежде, считал подобную жестокость необходимостью, так нужно, так правильно. Только думал, что убрать и захоронить всех нужно поскорей, чтобы не портили настроение, и почему это не делают срочно непонятно, когда закопают, будет лучше, в первую очередь хотя бы для того, чтобы избежать эпидемии. Еще хлеб зачем спалили, собрали бы урожай, все ж больше пользы было. А впрочем, не моя это забота, я свой приказ выполнил, награды тому подтверждение, а там хоть...
Что за чудеса? Удивился Егор открывшейся картине: крепкий, добротный дом словно появился из воздуха, умело спрятанный между двумя полуостровами ельника, он казался пристанищем чудо-богатыря. Весь отряд остановился, любуясь избой с ее мирными, повседневными заботами. Среди бойцов послышались вздохи от воспоминаний о мирной жизни, многим из них хотелось жить вот так, тихо, без подвигов. Казалось, еще немного, и сорвут они лошадей с места в галоп, и помчатся до своих родных деревень, и будут скакать без отдыха и сна, чтобы расцеловать своих жен и детей. И больше никогда не ходить на войну. Егор подал команду двигаться дальше, возглавляя отряд, он, как и прежде, намеревался окунуться в свои приятные размышления. Но Борщев не дал ему такой возможности:
- Товарищ командир, разрешите?
- Говори.
- Товарищ командир, может сделаем привал, в баньке погреемся да заночуем, засветло до следующей деревни не поспеем.
Егор, привыкший принимать решения мгновенно и самостоятельно, сейчас колебался. Струящийся дымок из баньки приятно пощипывал нос, воскрешая в памяти запах распаренных веников, вбивающих жар в тело, придавая ему бодрость и здоровье.
- Хорошо, - ответил командир, разворачивая лошадь в сторону хутора.
Посмотрев на Правдина, бойцы расслабились, словно была дана команда "вольно", переговариваясь между собой, они сломали строй, скучившись у самой ограды. Во дворе между хатой и баней ближе к домашнему крыльцу стоял мужик, опершись на вилы. Он с опаской смотрел на солдат, предчувствуя неладное.
- Чего стоишь? Отворяй ворота, - приказал мужику Борщев, остальные бойцы довольно зашумели, приветствуя требования заместителя командира.
- А я гостей не жду, - твердым голосом ответил мужик.
Отряд как улей дружным гулом выразил недовольство.
- А кто тебе сказал, что мы гости? – Взял инициативу в свои руки Егор, видя, что их план проваливается, поэтому требует вмешательства. - В этой стране все - наше, все - народное, - продолжил он, указывая на красную звезду на папахе.
- Что-то я вас в помощниках не видел, когда зарабатывал горб, строя свой дом и как сорокожильный обрабатывал целинную землю, - все также без малейшего испуга отвечал мужик.
- Горбатого могила исправит, - встрял Коляскин, спрыгнув с лошади и самовольно отворяя ворота, сбитые из жердин.
Правдин снисходительно посмотрел на Коляскина, влезшего в разговор, как на верного пса, мол, тявкай, шестерка, работа у тебя такая. Увидев одобрение и поддержку в глазах Егора, Коляскин запаносил шутками, прибаутками в адрес хозяев, кулаков и прочих контрреволюционных и антисоветских элементов. Бойцы гоготали довольные, наслаждаясь своей наглостью и превосходством перед беззащитным мужиком. Они привязали лошадей к жердям и разбежались по двору, как тараканы, кто-то заглянул в баню, кто-то на сеновал, несколько человек, встав за баню, стали справлять малую нужду, а Чайников, чуть не обделавшись, сел тут же выпускать стаи голубей на потеху товарищам. "А кабы они узнали о своих полосатых тряпках, - думал он, - вмиг бы перестали гоготать."
- У нас для этих дел отхожее место имеется, - заметил хозяин.
- А для нас все вокруг - отхожее место, - парировал отрядный острослов Коляскин, бойцы поддерживающе заулюлюкали и засвистели.
Правдину было необходимо одернуть, не допускать подобного поведения своих подчиненных, поскольку это разлагало дисциплину. Но перед ним был хозяин, каких ненавидели яростно, истребляли без сомнений и сожалений. А окрик мог расцениваться как защита врага. Так что, сколько таких хозяев было и будет, на всех сердца не хватит, пусть потешаются.
- Лошадей накормить, бойцов помыть и расквартировать, - распорядился Борщев, обращаясь к хозяину хутора.
- Лошадей кормить нечем, своя бы скотина не окочурилась до весны от голода. А солдаты пущай моются и на сеновал, а в дом не входить, там моя семья.
- Твоя скотина сдохнет раньше весны, если будешь вести кулацкие речи, здесь твоего ничего нет, - отрезал Борщев. - Здесь все народное.
Ну, что за глупый мужик, хозяин нашелся, хочешь жить бегай, суетись, спинку потри, сальца нарежь, самогоном опои гонителей своих, жену с детьми на сеновал, а этих в красный угол и молись до скончания века. Зато жив. Что, гордость? Кто хозяин? Ты построил, вспахал, собрал? А они - власть, что, нечем бить? Вот, болван, упрямится еще...
Егор встал в нескольких шагах от мужика, сбоку внимательно его разглядывая. На вид ему было немногим за сорок, крепкая фигура выдавала в нем физически сильного человека, лохматая голова и такая же борода могли причислить его к староверам или старообрядцам. Узкие, зыркающие глаза горели огнем от злости.
"Вот как бывает неправильно,- рассуждал Егор,- что это за человек, откуда у него столько ненависти к нам, встретил бы дружелюбно, и у нас никаких претензий не было бы, а так...- "Я вас не ждал, лошадей кормить нечем...", мелкая, частнособственническая душонка, все только о себе и заботится, никакой великой мысли, никакого масштаба. Впереди всех ждет одно огромное, счастливое государство, строй его, выплавляй, куй, не стой в стороне, тогда и у тебя есть шанс в нем пожить. А так стоит, и смотрит как зверь, что его за это на руках что ли носить?" В этот самый момент у Егора кольнуло сердце, не так, чтобы больно, а так словно какой-то звоночек, сигнал к чему- то важному. Он от удивления и испуга широко открыл глаза. Такого с ним никогда не происходило, ни в прошлой жизни, ни в нынешней.
Солдаты в это время все также сновали по двору, тыча свои носы во все, куда только возможно. Все хозяйственные постройки были излажены, и многие углы изгажены, но в дом пока никто не осмеливался войти, то ли помня слова хозяина, то ли ноги пока не дошли. А сам он так и стоял недалеко от крыльца, опираясь на вилы. Хамская и безнаказанная любознательность не знала границ, один из солдат все же направился к крыльцу.
- В дом входить не нужно, - зло прорычал мужик.
Солдат в нерешительности остановился, раздумывая как поступить, но поймав взгляд Правдина, который ничего не запрещал, он направился к дверям.
В жизни так часто бывает, что-то собирается, копится, стыкуется днями, месяцами, годами, десятилетиями, а потом раз и за доли секунды все происходит. Не успел Егор оправиться от сердечных проблем, как подсознание крикнуло, что пора действовать. Мужик, до последней секунды стоявший неподвижно, схватил вилы и направил их в живот солдату, стремящемуся войти в дом. Всеми своими глазами, включая третий - боковое зрение, и еще чем- то, Егор понимал, что это - нападение, по какому-то странному стечению обстоятельств никто не видит, только он, выхватив шашку, летел наперевес страшному оружию крестьянина. Полностью погасить удар ему не удалось, но траектория вил поменялась, и они с хрустом вошли во внутреннюю часть бедра Смертькевича. Солдат взвыл как раненый зверь, свалившись на землю с торчащим из ноги инвентарем. А Егор, озверев, но прекрасно все осознавая, машинально, яростно наносил смертельные удары мужику, рассекая на куски уже безжизненное тело.
- С вами со всеми нужно так, - словно клятву повторял он, вновь и вновь размахивая шашкой.
Сколько это могло продолжаться, было неизвестно, останавливать своего командира в таком состоянии не решался никто из бойцов. Но в это время из избы выскочила маленькая девочка, и с крыльца буквально прыгнула на бездыханное тело отца, причитая:
- Тятенька, тятенька...
Егор еле успел остановить шашку, занесенную над телом, едва не разрубив ребенка пополам. Он схватил ее и, словно котенка, отшвырнул в сторону. Девочка даже не успела вымолвить слова или попросить пощады, ударившись о бревна избы, она уже лежала бездыханная, без единой кровиночки на лице, лишь запачканная отцовской кровью. По всей видимости, жена мужика и мать ребенка выскочила буквально за дочкой, пытаясь ее поймать и не пустить, но успела схватить ее ни на пороге, ни на убитом муже.
- Егорушка, Машенька, - кричала женщина, стоя между истерзанным мужем и умирающей дочерью.
Она не знала, к кому кинуться, кого защищать, кого спасать. Материнский инстинкт сработал быстрее, схватив дочку одной рукой и встав на колени, воя как тысячи грешниц, она поползла к мужу. Весь этот ужас свершился за доли секунд, еще не все солдаты узнали о произошедшем практически на их глазах, а страна успела осиротеть еще на двоих своих детей. Женщина выла нечеловеческим голосом, зацеловывая бородатого мужа и неживые губы дочери, делая их красными от отцовской крови. Она причитала, бесконечно называя по имени мужа и дочь, и просила их не умирать. Недалеко, с другой стороны крыльца, лежал Смертькевич с перекошенным от боли лицом. Рядом с ним суетились товарищи, пытавшиеся ему помочь.
- Вилы не вытаскивать, - распорядился Егор, полностью придя в себя после захлестнувшего его бешенства. – Бойца на телегу и во все ноги в «Красный камыш», Голубченко, Стойкин и Чайников в сопровождение, живо.
Лошадь и телега, как обычно, изъятые у мужика, увозили раненого Смертькевича, ближе хотя бы к какой-нибудь медицине. Егор переживал за своего подчиненного, обидно было сохранить отряд в боевых действиях и потерять человека в такой нелепой ситуации.
- Убийца, - прокричала женщина, кинувшись на Правдина и пытаясь ударить его по лицу окровавленными руками.
Егор схватил ее руки, и в этот момент они встретились взглядами. Правдину показалось, что его по голове ударили молотом, она загудела, в глазах потемнело, и страшная догадка промелькнула в голове: " Я знаю, я помню эти глаза, они были такими добрыми и родными когда-то давно, когда я был еще ребенком. Неужели? Нет, нет, этого не может быть, мне просто показалось..."
Женщина, не переставая, кричала, пытаясь дотянуться руками до убийцы, но солдаты надежно держали ее, оттащив подальше от командира. Егор молча, не отдавая никаких распоряжений, вскочил на свою лошадь и поскакал прочь. Отъехал недалеко в лес, лишь бы скрыться от чужих глаз, свалившись с лошади, он никак не мог набрать воздуха полной грудью, внутри все жгло огнем, в голове возникали догадки, одна страшней другой. Он чувствовал, что бредит, наяву разговаривая сам с собой:
- Нет, этого не может быть! Но глаза, я помню ее глаза! Нет, мне это показалось. А если это она, тогда что же собственными руками... я, своего... Нет, вы мне голову не дурите, вы меня не обманете, - говорил он в чей-то адрес.
- Твои догадки верны.
- Кто здесь? – Прокричал Егор, вскочив на ноги. – Неужели я схожу с ума?
- С тобой это случилось давно, еще тогда...
- Заткнись, заткнись, я не хочу тебя слушать. – Он закрыл уши руками, продолжая кричать.- Я знаю, кто ты. Ты тот самый, кто желает загрести жар чужими руками. Все вы такие, сидите и ничего не делаете, ждете, когда за вас сделают все кровавые дела, наведя порядок, чтобы потом тыкать нас носом за чрезмерную жестокость, бесчеловечность и прочую вашу интеллигентскую чушь. А ты иди и сделай! Что, поджилки трясутся? От страха в штаны наложил?
- Что делать надо? Убивать?
- А что с такими делать? Как его заставить быть настоящим советским человеком? Настоящим гражданином.
- Твой де.....
- Заткнись. Это неправда, неправда, неправда, так не бывает. Ты хочешь, чтобы я сошел с ума? У тебя это не получится! Все равно мы победим, чего бы нам это не стоило, и построим великое государство на миллионы лет...
Всю свою историю человечество ищет лекарство от безумия, ох, как бы оно сейчас пригодилось…
…………………..
Опять дорога. Все это время Егор пытался избавиться от неприятных воспоминаний прошедшего дня. Никак не выходили из памяти глаза той женщины, но в духе Марксиско - Лениниско -Сталинского учения убеждал себя, что такого быть не может. Не может, и точка. Вчерашний срыв он списывал на переутомление, впервые за годы новой кипучей жизни захотелось отдохнуть. Немного приободряло то, что Смертькевич остался жив, и нога останется при нем. И девочка тоже жива, ушиблась только ножками, наверное, на всю жизнь останется калекой. "Хорошо, что Борщев отправил ее вместе со Смертькевичем в госпиталь. За это ему нужно сказать спасибо, не командирское, а простое человеческое. Не забыть бы.
Так вот он, Борщев, возьми и скажи, чего откладывать на потом, забудешь, как пить дать...
Но глаза - как они похожи..., тьфу ты, сколько можно, одно и тоже, я же решил, что нет, это не она. Этого не может быть..."
Пейзаж вокруг сильно отличался от прежней безлюдной пустыни. В деревнях ощущалась жизнь, работа кипела. Молотили собранный урожай, пытались наесться досыта хлеба да каши. Надеялись, что из желудка не станут вынимать, а то, что после, отдадим легко, с превеликим удовольствием. Но там, наверху, тоже не дураки сидели: слепили наскоро повинность в виде продналога, осчастливив этим освобожденное крестьянство. Теперь и каждый рот, и каждый двор, и каждая деревня обязаны кормить государство. А у государства, я вам скажу, аппетит будь здоров!
Скоро должна была показаться станция Багряная, там и до дому рукой подать. Начал накрапывать мелкий противный дождь, а у нас потеплее будет, чем в Бовском, хотя лучше бы без дождя. Но ведь погоду, как и власть, не выбирают. Впереди показалось несколько обозов, загруженных мешками с пшеницей. На первой телеге был закреплен транспарант, поднимающий на недосягаемую высоту настроение своей передовой мыслью:
« Продразверстка - счастливая дорога в светлое будущее! Ура!!!»
У этой телеги копошилось несколько человек, пытаясь починить колесо. Поравнявшись с ними, Егор спросил:
- Помощь нужна?
Мужики безрадостно сообщили, что не отказались бы от таковой, но вот беда: вокруг на десятки верст нет ни единой души.
Невзирая на такое важное обстоятельство Егор приказал своим бойцам пособить в общем деле строительства великого ..... и так далее. Бойцы без особого энтузиазма, но все же стали помогать. Починить смогли, но надежности в починке было маловато из- за отсутствия необходимых инструментов.
А потому Правдин решил сопроводить обоз пусть не до самой светлой жизни, но хотя бы до станции, чтобы в случае чего выручить крестьян, как он делал до этого много раз. В дороге Егор расспрашивал мужиков о том, какова стала жизнь, легче ли стало и намного ли по сравнению с временами царского бесправия. Мужики видать тоже были не лыком шиты, а потому подмечали массу положительных примеров улучшения. По их словам получалось, что райская жизнь наступила, вот только одна беда, все улучшения проигрывали тринадцатому году.
- Ничего, мужики, вы не представляете, как вы заживете через тридцать лет, жизнь будет точно в сказке, - подбадривал их Правдин.
Глаза мужиков совсем сникли, такого близкого счастья им, скорее всего, не увидеть. Что-то опять перспектива хорошей жизни, предлагаемая властью, была далековато, впрочем, как и всегда.
За дружеским разговором и дождь не так досаждал, и дорога казалась короче. Станция радостно встречала близких людей слякотью дорог и всеобщем равнодушием. Егор приказал Борщеву отметиться в комендатуре и определиться с ночлегом, а сам решил проводить подводы до самых хлебных складов. У складов не было особого оживления, стояло ровно шесть телег, под которыми сидели мужики, прячась от дождя. Мужик с правдинского обоза сбегал спросить у ждущих, чего и как, и почему они не сдали хлеб. Вернувшись, он рассказал Егору, что мужики матерятся по поводу творимой несправедливости.
- Слушай, Павло, сходи-ка, разузнай все у весовщика, чего у них там, все потом обскажешь, - распорядился Егор, обращаясь к старшему обоза.
Павло вернулся на удивление очень быстро, словно ему указали кратчайшую дорогу.
- Товарищ Правдин, весовщик сказал, что сегодня приема не будет, весы сломались, до починки ждать надо.
- Чего, даже весы ломаются, железо, оно есть железо,- сделал заключение Егор.
- Хотя они один вариант предложили, чтобы выручить нас от мытарств ожидания, - продолжил Павло.
Правдин вопросительно посмотрел на него, ожидая разъяснений.
- Пять пудов просят, чтобы весы опять заработали.
Егор опешил от услышанного: "Это же называется откат..., а нам говорили, что он - родной отец дикого капитализма! А тут социализм в зачатке, и такое... Мы там кровь проливаем, а они тут..., ну суки..."
Двери в склад Егор открыл с такой силой, что казалось он, сложится как карточный домик. Увидев приемщика, Правдин мгновенно вспомнил, что видел его раньше, это - казанская сирота, не иначе. Видать, сиротку разнесло вширь, от постоянного созерцания тысяч пудов пшеницы, сузив его глаза до узеньких, бессовестных щелочек, в которых тревожно бегали зрачки.
- Где хлебный комиссар? – Заорал Правдин, надвигаясь на сиротку, словно ужасный боевой слон.
- Болен, болен комиссар, - запричитал приемщик.
Егор схватил его за ворот и, придавив рукой горло, заглянул в самое дно свиных зенок, прорычал:
- Если не примешь по закону хлеб у крестьян, зарублю!
Сиротка на глазах сбрасывал вес, потея каждой порой, казалось, еще немного, и он сможет захлебнуться в усмерть от своих переживаний. Ничего не говоря, он лишь мычал и кивал головой, распахивая ворота склада и взмахом руки приглашая мужиков для сдачи хлеба.
Егор, чтобы подтвердить серьезность своих угроз, вытащил шашку и крест на крест рассек ею воздух перед собой. Сиротка, совершенно сникнув, испортил рассеченный воздух огромного складского помещения.
Правдин был бы не Правдиным, если бы сделал свое дело наполовину, поэтому, чтобы окончательно навести порядок в складах, решил доложить о произошедшем заболевшему хлебному комиссару. Пусть знает о творящихся в его отсутствие безобразиях, граничащих с преступлением.
Изба, где квартировал хлебный комиссар, встретила Егора каким-то беспокойным оживлением. "Как бы не случилось чего плохого,"- подумал он. Часовой у двери попытался воспрепятствовать Правдину пройти вовнутрь, но Егор одарил его таким взглядом, что у часового отпало всякое желание перечить. "Как противны эти швейцары, даже если они военные, даже если они по уставу", - думал Егор, отворяя двери.
Его чуть не сшиб запах перегара и табачного дыма, тут же грянула веселая музыка из самой дальней комнаты.
- Вот тебе и хлебный комиссар, вот тебе и вертеп разврата,- довольно громко произнес Правдин, желая, чтоб его услышали. Пробираясь к эпицентру веселья, он перешагивал через разное барахло и пьяные тела, которые валялись там, где их неожиданно настигло опьянение. За столом, где, по-видимому, и проходила гуляба, сидел какой-то гражданский мужик с раскрасневшейся от водки мордой, вокруг него извивалась совсем немолодая баба почти в неглиже. Ее полные, бесформенные груди вываливались одна за другой из-под непонятной одежды, которая пока еще оставалась на ней. Она с показушным кокетством, как бы демонстрируя свои прелести, заправляла их в ненадежное укрытие, из-под которого они тотчас высвобождались снова и повисали как два мучных куля с сосками на плечах гражданского. За столом находился еще один субъект, но уже военный, он, доведенный до полного отчаянья то ли водкой, то ли танцами валькирии, мирно почивал в тарелке с остатками еды. Правдина переполняла ярость, он схватил военного за шкирку и заорал:
- Комиссар, смирно!
Но Егору было проще докричаться до своего прошлого, чем до сознания хлебного комиссар: тот, как мешок пшеницы, покорно свалился к ногам пробуждающего. Гражданский, до сих пор равнодушно смотревший на Правдина, вдруг стал совсем багровым и, схватив кружку, выплеснул ее содержимое в Егора, закричав заплетающимся языком:
- Пошел вон, сволочь, иначе выпорю...
Пересказать, что сотворилось с Егором, невозможно, можно лишь прочувствовать свое крайнее возбуждение в творимой к вашей персоне несправедливости.
Быстрее скорости света у него отключилась способность думать, анализировать и сдерживать себя, зато появилась свобода праведного гнева. В одно мгновение он откинул рукой стол, перевернув его содержимое на пол, и со всей силы ударил кулаком в глаз наглецу. Совершенно не ожидая такого развития событий, гражданский вместе со стулом шлепнулся на спину. Быстро сообразив, что зачистка его морды - лица не окончится одним ударом, он стал резво ползти под стоящую рядом железную кровать. Делал он это очень проворно, но молча, лишь похрюкивая, как справный боров. Валькирия также тихо прошмыгнула из комнаты, размахивая во все стороны своими достоинствами, и уже на крыльце заорала во все свое бабье горло:
- Помогите, убивают!
В это время гражданский дополз до дальнего угла кровати и, схватившись руками за ножку крепче самой прочной сварки, стал осыпать всех вокруг матами и оскорблениями, предвещая всем тяжелую судьбу:
- Подонки, все подонки, я вас научу жизнь любить, вы все передо мной на карачках ползать будете. Подонки! Подонки,- не унимался красномордый.
Егор же в это время старался вытащить эту нелепость из-под кровати, тянув его за ногу так, что кровать двигалась, словно была на жесткой сцепке. Только чудо спасло красномордого от инвалидности. Правдин с такой силой дергал ногу, что мог запросто ее оторвать. А тот в ответ на издевательства материл всех, на чем свет стоит, обзывая подонками. Перетягивание ноги длилось недолго, на истошный крик валькирии вбежал часовой и попытался разнять конфликтующие стороны, но у него ничего не получилось. Он выбежал из дома и вскорости вернулся с подмогой, которая и смогла расцепить дерущихся. Спустя еще немного времени, разнимающих стало полный дом: военных, милицейских и гражданских начальников. Егор сидел на стуле, все еще до конца не придя в себя. Все его мысли были обращены только к одному, к собственной правоте: "Мало подобных гавнюков уничтожали, расстреливали, стирая с лица земли. Страна только начинает строиться, а здесь бардак с хлебом, специальный комиссар - сволочь конченная, и это еще неизвестная гражданская сволочь."
А неизвестный не желал выползать из-под кровати, не смотря на все уговоры. Видя, с какой учтивостью разговаривали с подкроватным собеседником все, кто находился рядом, Егором сделал вывод, что это какой-то важный гражданский чин. Но он нисколько не сожалел о нанесенном ему ущербе, а скорее сокрушался, что так и не смог вытащить его из-под кровати.
Суета творилась неописуемая, столько энергии людей и времени тратилось зря на разрешение данного безобразия. Егору представлялось все намного проще: вывести эту поганую братию, поставить возле хлебного склада и кокнуть другим в назидание.
- Товарищ командир, прошу вас последовать в отделение милиции, где вы сможете дать показания о случившемся, - обратился к Правдину местный милиционер.
Он молча встал и пошел к выходу, услышав за спиной чье-то обращение к подкроватной сволочи:
- Товарищ Сальский Владимир Вольфович, выбирайтесь, голубчик, вы в безопасности.
"Сальский, Сальский..., - крутилось в голове Егора, - знакомая фамилия, где-то я ее уже слышал, ах да, это председатель Среднего надела по сельскому хозяйству. Большая шишка в нашей местности, но мразь отменная."
Ощущая справедливость на своей стороне, Егор даже не сомневался в правильных выводах со стороны вышестоящего начальства. Этого Сальского вместе с хлебным комиссаром, как минимум, расстреляют. Изложив все, до мельчайших подробностей, милиционеру: со времени ремонта подводы крестьян, сопровождения их до склада и до конфликта в доме хлебного комиссара, Егор подписал в протоколе, что с его слов записано правильно и им прочитано, затем отправился в комендатуру. Там он получил срочный приказ отправиться в Средний надел к Нагорному. Скорость, с которой история конфликта долетела до начальства впечатляла, и все же Правдин не считал это дело настолько срочным. Но приказ есть приказ, даже несмотря на то, что передвигаться придется в одиночку и в темное время суток.
Надел встречал Егора ранними криками петухов, хотя еще и не светало, но молодые петушки, чтобы обрести хоть какую-нибудь значимость и привлечь к себе внимание курочек, рвали свои слабые связки. "У этих глупых птиц все как у людей почему-то", - думал Правдин.
Свет в кабинете Нагорного указывал на то, что он провел очередную бессонную ночь. Адъютант без промедления доложил о прибытии Правдина и проводил его в кабинет. Комиссар Среднего надела встречал Егора как старого друга, он с неистовой силой пожимал руку и обнимал героя.
- Рад, очень рад, что ты жив, что герой, Молодец!
Правдин почувствовал благосклонность начальника, выражавшуюся в обращении к нему по имени, а не по фамилии или званию. Это дорогого стоит, тем более, от такого человека. Нагорный стал расспрашивать героя о его подвигах, но, как показалось, не очень-то вслушиваясь в повествование, словно подводя к чему-то определенному. Егор борясь с подозрениями охотно рассказывал о сложностях Бовской операции. И вот когда он добрался до самого важного. Нагорный не дослушав, вдруг задал неуместный вопрос.
-А что случилось в Багряной?
Правдин даже не сразу сообразил, не успел перестроиться. "Ах, вот в чем дело," - смекнул он, тут же охладев к восторженным эпитетам в свой адрес. В этот момент показалось, что все это было разыграно только для того, чтобы его расслабить, а затем застать врасплох.
Он во второй раз все обстоятельно рассказал, как встретил обозы, какой лозунг был написан на транспаранте, и как на складе из мужиков вымогали хлеб, и о безобразиях на квартире хлебного комиссара, и как дал в морду Сальскому.
- Ты уверен, что это был именно Сальский? - Спросил Нагорный. – Ты его до этого знал что ли, видел?
Егор объяснил, что до этого дня с Сальским был незнаком. Но его так называли те, кто был в доме, да и милиционер подтвердил, что это был именно он. Впрочем, все это есть в протоколе участкового.
- Понимаешь, какое дело, - начал комиссар, выслушав все очень внимательно. В его интонации чувствовалась то ли нотка недоверия к рассказу, то ли желание что-то донести до собеседника. – Мне доложили, что товарищ председатель по сельскому хозяйству в данный момент находится в Помочалове. А это, хочу заметить, на другом конце надела, что, в свою очередь, делает невозможным нахождение его в Багряной.
- Не понял, товарищ Нагорный,- изумился Егор.
- А, что тут непонятного, просто ты обознался, вот и все.
- Ну, хорошо, я его не знал и обознался. А как же все остальные, которые его знали и называли по имени и отчеству?
- Ну, знаешь, они тоже завтра все обознаются и представят на этот счет письменные подтверждения, хоть по сто штук на каждого.
- Кто же это был тогда?
- Просто человек, похожий на Сальского, мало ли на свете похожих друг на друга людей.
- Товарищ главный комиссар, разрешите направиться в Помочалово и лично встретиться с Владимиром Вольфовичем.
- Ты такой глупый или упрямый? – С недоброй интонацией спросил Нагорный. - Мне оттуда, - задрав палец вверх, показал он,- позвонили и сказали, что это был не Сальский. Это не обсуждается, это - приказ!
Настроение Правдина совсем испортилось, и на мгновение ему даже показалось, что он потерял смысл жизни. Столько времени быть на грани жизни и смерти, защищая и отстаивая интересы встающей с колен страны, а тебе за это по морде. И ради кого, ради этого подонка Сальского? В чем тогда смысл? Он смотрел на Подгорного, который что-то ему объяснял, жестикулируя руками, но ни одного слова не смог разобрать, да и сам главный комиссар, расплывался в глазах как одно мутное облако.
…………………..
Так бывает, в какую-то минуту ты чувствуешь, что все зря, все бессмысленно и бесполезно. Твои стремления и дела никому не нужны и ничего не стоят, хотя еще вчера ты был готов положить за них свою жизнь, и с такой же готовностью отнять ее у других. Затем ты понимаешь, что это все кризис подростковый, юношеский, тридцатилетний, сорокалетний и так далее, до самой последней своей минуты ты будешь сомневаться...
Ах, эти отступления, художественные уловки в подготовке читателя к поступкам героев. К чему вас готовить?...
Егор запил.
Но делал он это обстоятельно: до беспамятства. Уязвленное самолюбие бунтовало, а деланье из него дурака руками власти, ради которой он рисковал своей жизнью и клал сотни и тысячи жизней других людей, сильно обижало. Ну, в конце концов, не доказывать же свою правоту, ложась костьми за правду. В пьянке вся правда и есть,... плетень упал, дети полуголодные, лошадь издохла - пей с горя! Оскорбил начальник или чиновник, дети не понимают, с женой разлад - пей! Пей, и говори с горя, тебя поймут, а может и впрямь полегчает.
Вы, может быть, замечали, бывает человек бесстрашный и храбрый, рискует своей жизнью, выдавая на гора подвиг за подвигом, и кажется, что никто не сможет сломить его геройство. Но казенное: " мы вас туда не посылали, без вас бы обошлись, незаменимых людей у нас нет, вы обознались " - ломает стального героя словно спичку, истерзав его душу когтями сомнений. Ему хочется привлечь внимание и рассказать, что свершал он свои героические поступки ради них же, для вас, для тебя. Но вам нужно дуть на кашу, помешивая, чтобы не пригорела, стоять в очереди в уборную или стирать носки. А он старается докричаться до окружающих, трясет их за плечи, хочет объяснить, отчего все так произошло. Но они равнодушно отпихивали его, не понимая, в чем польза от этих никчемных подвигов, вот если бы носки сами стирались, или уборная на каждого, или каша не...
Он все сильнее не понимал их равнодушия, еще раз, уже не надеясь на успех, стучится в ваши двери, но вы устали и хотите отдохнуть, дежурно отвечаете:
- Друг, давай завтра, хотя нет, завтра у меня такой день... Знаешь, что? Сейчас разгребу накопившиеся дела, появится время, и я тебя обязательно выслушаю. Зачем вы лжете? Не будет у вас времени не потому, что вы заняты, а потому, что у вас черствая душа, как и у тех, кто не посылал его туда. А может и того хуже, вы боитесь, что ваши важные дела и якобы занятая жизнь покажутся убогими и никчемными на фоне его одного настоящего поступка.
- Пей, Егорка, водка душу лечит, она одна нас понимает.
Сашка лил мутный самогон в кружку, проливая мимо. По его лицу было видно, что он горевал давно и не по Егоровым переживания, а по своим собственным.
- Ты понимаешь, Егор, – начал он свой рассказ, уже, наверное, в девяносто девятый раз со дня их встречи. – Я же жизнь свою не щадил ради власти, я, как в директиве, беспощадно истреблял, палил и стрелял, а они меня под жопу. Меня, Егор! Меня, боевого командира. И за что? Что им барахла жалко, да? Вот ты сам рассуди...
Правдин безучастно смотрел на кума, силясь понять, что тот от него хочет.
- Понимаешь, меня, боевого командира, да я жизнь за них, а они меня под жопу...
Сашка заплакал словно малец, размазывая слезы по лицу, но эти рыдания никак не трогали Егора. Он понимал, что плачет не Сашка, а водка, да и к тому же на утро он ничего не вспомнит, что молол языком и зачем рыдал как дитя. А еще потому, что Сашка - сволочь, и удивительно, что его не расстреляли, а всего лишь дали под зад, ведь то, что он творил, называется не иначе, как мародерство. В отряде Егора тоже были отдельные факты, и он о них знал, но за незначительностью закрывал глаза.
Он открыл глаза, ощущая жуткую сушь во рту, голова разваливалась на куски, казалось, если она о чем-нибудь подумает, то треснет, как переспелый арбуз. Очнулся он, как всегда, дома, также, как Сашка, не помнил, как и чем закончился вчерашний день. Вот уже не одну неделю как два бравых командира напивались каждый со своего и с одного общего горя: обиды на власть. Сашка жаловался и плакал, а Егор просто пил. Он совершенно потерял связь с реальностью и временем, казалось, что про него все забыли, также как обо всем забыл и он. И только неизменная Сашкина морда метусилась перед ним, не переставая скулить:
- Ты понимаешь, мне, боевому командиру, ни за что... - понес свою бредятину Сашка после очередного стакана самогона.
Егору принятая доза не доставила облегчения, а нытье собутыльника уже выводило из себя, казалось, еще немного и он сам удавит этого боевого командира. Вот и руки уже потянулись до ненавистной шеи.
- Тятя, тятя, там по твою душу, солдат до тебя, - беспокойно затараторила доченька, заглядывая в хлев и ища глазами отца.
Он молча встал и пошел, оставляя воющего Сашку. У правдинского дома стоял посыльный, верхом на лошади. Он козырнул в приветствие, хотя в этом человеке, который стоял перед ним, совсем не угадывался бравый командир. Обросший, неопрятный, с опухшим и посеревшим лицом, он был похож на законченного пьяницу, впрочем, коим он сейчас и был.
- Товарищ командир, вам устный приказ, явиться в надел к товарищу Нагорному.
Губы Егора зашевелились, но ни единого слова невозможно было разобрать, словно все они застревали в зубах. Не дождавшись ответа, посыльный еще раз повторил приказ. Егор поразился тупости бойца, ведь он все ясно сказал,... Что, не понимаешь словами? Придется объяснять пальцами... Он свернул фигу, посмотрел на нее, плюнул, обтерев о себя, и продемонстрировал бойцу. Не дожидаясь дальнейшего развития событий, посыльный ускакал, чтобы передать увиденное начальству.
Нагорный на полученный ответ совсем не рассердился, он понимал, что Правдин злится, и еще не отошел, поэтому решил подождать. Следующий приказ о прибытии, был доставлен в пакете с сургучовыми печатями. Егор, находясь точно в таком же состоянии, демонстративно порвал пакет, пустив по ветру клочки. Нагорный, выждав опять время, отправил конвой с приказом доставить в любом состоянии. Правдин удивился, проснувшись не дома, а в каком-то чужом месте. Первая мысль промелькнула: "Арест...", да что- то не похоже, больно комфортно. Кровать, большой шкаф, тяжелые шторы на окнах, он все внимательно рассмотрел, лежа на кровати, затем решил проверить, не заперта ли дверь, та легко поддалась, предательски заскрипев.
- Что проснулся? Выходи, покажись, герой.
Егор не видел говорящего, но по голосу узнал Нагорного, с виноватым видом за свои поступки и внешность, опустив голову, вышел из комнаты.
- Красавец, ничего не скажешь. Проходи, садись за стол, вот бутылка водки, - говорил он, наливая стакан, - можешь выпить залпом, можешь растянуть, но она у тебя будет последней. Думаешь, я тебя осуждаю?
Егор вскинул голову, желая что -то сказать, глаза налились обидой, а ком в горле готов был выстрелить катапультой.
- Молчи, - не дав возможности высказаться, продолжил свой монолог Нагорный. - Я могу тебя понять как никто другой, потому что тоже побывал в этой шкуре. Еще до революции в нашей парторганизации несколько прохвостов обвинили меня во всех грехах, которые только могут быть у коммуниста. Хитростью и интригами они смогли настроить большую часть партийной ячейки, и меня исключили из партии. Меня, человека, ввергшего свою жизнь победе коммунистической идеи, меня, ссылаемого много раз в самые страшные уголки империи. Меня, порвавшего со своей любовью из-за идейных разногласий и ее дворянского происхождения. Не знаю, какие еще жертвы должен понести человек, чтобы доказать свою преданность общему делу. У меня отобрали все за несколько минут, подняв руки, голосуя единогласно за мое исключение. Но я, в отличие от тебя, не распустил сопли, а, собрав всю свою волю в кулак, продолжил борьбу, ведь я сам не исключал себя из партии. Меня невозможно из нее исключить, меня можно только убить. Я нашел неопровержимые доказательства, что те двое были сотрудниками охранки, и вот этими руками я лично покарал их, восстановив справедливость.
Нагорный искренне переживал те далекие дни, голос его рокотал словно сердитый майский гром, лицо раскраснелось, взбугрив его вздувшимися венами. Мощные руки, как тиски, ладонями вверх были обращены к Егору, как неопровержимые улики.
- Сильным надо быть, товарищ Правдин, а если ты ведешь себя как слизняк, столкнувшись с несправедливостью, грош цена твоему геройству. Говорю это тебе, чтобы понял ты, бороться надо и работать, работать и бороться, не так много у меня тех, на кого я могу положиться. Не с кумом же твоим мне государство с колен поднимать?
В душе у Егора от таких слов порядка не прибавилось, а наоборот, все противоречия обострились. Он пытался понять, что делать дальше, впрочем, с самым главным он уже определился - он восстановит справедливость в конфликте с Сальским.
- Товарищ старший командир, это всё-таки был он?
Нагорный молчал, как бы подтверждая своим молчанием то, в чем Егор был уверен с самого начала. - Я все понял, какие будут распоряжения?
Новое назначение возводили в душе еще большие холмы сомнений на месте прежних. Нагорный, будучи первым секретарем младшего надела, стал главным звеном в решении тяжелейшей задачи – коллективизации. "Но какими целями руководствовался Нагорный, назначая меня председателем колхоза, - размышлял Егор, - ведь он посылает меня в самое логово врага. Да нет, какой ему интерес расправиться со мной таким мудреным способом? Скорее всего, ему нужны люди, верные люди, которые могли бы противостоять Сальскаму, а не плясать под его дудочку. Из всего этого вытекает, что первый секретарь - мой покровитель. "
К сожалению и такой расклад не очень его обрадовал. Эти политические интрижки..., как он был далек он от них, и считал эти дела бесполезными и ненужными, ведь сколько времени и нервов уходит на мышиную возню в выяснении, кто главный. А силы нужно пустить на решение неотложных, действительно нужных дел. Но самый высокий холм был холмом обиды, он возвышался над всеми остальными, не давал покоя: "Конечно, не хотелось бы мне походить на кума Сашку, и все же я не жалел своей жизни. Глядел в глаза смерти, обливаясь кровью, и что заслужил, всего лишь вонючую должность председателя колхоза?"
Но выбирать было не из чего, а если живешь в системе бесконечных молотов и наковален, то выбор невелик: или будешь бит постоянно, или нужно стать хотя бы наковальней, чтобы о тебя плющились все эти шестерни и винтики. А пока самому нужно уцелеть во всей этой механике и металлургии. В том, что жизнь продолжает быть нелегкой, сомневаться не приходилось, счастливая и радостная она, как всегда, отодвигалась в будущее...Вот и первый документ, доставленный свежеиспеченному председателю от руководителей надела. Это был план.
Еще не было колхоза, крестьяне не знали о таком слове, а план уже был, и чуяло сердце, что будет он неподъемным, и сечь за него будут в полный рост.
Прежде всего нужно было собрать деревенский сход, но задача это была не из легких: помещения, куда бы вместилось большая часть жителей, отсутствовало, а на улице мороз, который не позволит думать по существу. Егор лично обошел все дворы, известив и предупредив, что в случае неявки будут делаться оргвыводы. И первым, к кому за помощью в создании колхоза обратился Егор, был кум Сашка. Кум встретил Егора с большой радостью. Лишившись собутыльника, он лишился и так не обходимой для него жилетки.
- Как я рад, Егор, давай за нас, - мычал Сашка.
- Кум, слушай меня внимательно, повторять не стану, завтра сход, я вижу тебя на том сходе трезвым и опрятным, мне нужен надежный и верный человек в помощники. В противном случае, в морду дам!
- Вот и ты туда же, меня, боевого офицера в морду, да я жизни не жалел...
Егор не стал дослушивать то, что слышал не раз, оставив Сашку один на один со своей обидой.
День схода выдался необычайно теплым, до оттепели природа сжалилась над людьми, которым предстояло новое, тяжелое испытание. К месту собрания потянулся и стар и млад, дети, все те, у кого было, что одеть и обуть, тут же рядом со взрослыми возились в снегу. Но не все смогли быть здесь: Витька и Колька Лоскутовы жили рядом, но обуться было не во что, хоть плачь, а так хотелось быть там. Они всматривались в маленькое, грязное, закопченное оконное стекло. Видно было плохо, и ощущения присутствия не было совсем. Изнурив себя желанием попасть в гущу событий, они время от времени выбегали босоногие на улицу, смотрели на большую толпу людей и убегали домой греть ноги о печку. Это все - временные трудности, потерпите ребята, вас государство скоро обует.
Взрослые стояли небольшими группами, мужики густо пускали дым, не ожидая ничего хорошего, а женщины были более простодушными: посмеивались и осыпали место схода семечной шелухой.
Егор взобрался на небольшой ящик, принесенный им предусмотрительно, и, бегло осмотрев сход, отметил, что несколько семей все же не представлены, а также отсутствовал и кум.
- Дорогие селяне, - начал он. – Я, Егор Правдин, вы все меня хорошо знаете, я вырос здесь, рядом с вами (хотя в этих словах он не был до конца уверен). Наша великая власть, обливаясь кровью, добыла свободу для вас, одолев кошмары царизма в лице поганых помещиков, дала в морду наглеющему кулачеству. Наступает новая крестьянская эра, это эра коллективного ведения хозяйства. Такого история человечества еще не знала, мы будем первые на этом пути, а пионерам всегда трудно. Но мы все верим в мудрость и дальновидность наших вождей Ленина и Сталина.
Затем он стал рассказывать все то, что видел сам в детстве, живя в совхозе, перепрыгнув сразу в относительно счастливое колхозное будущее. Конечно, он умолчал о трудностях, о налогах, о беспаспортном существовании, по своей сути, о крепостных крестьянах красной империи. Хотелось это перескочить, не заметить, попасть сразу туда, в не голодное застойное время, где можно было, несильно опасаясь, украсть зерно из общего гурта, чтобы прокормить свое хозяйство, ходить на работу пьяным, или вообще на нее не пойти, а получить за это лишь моральное порицание. Ну, и конечно, тяжелый крестьянский труд в бездонные, безответные государственные закрома.
Но не скажешь ведь всю правду, вот и выдергиваешь, что получше, приукрашиваешь, как можешь, вот это и называется политика. Ложь это, а не политика, ложь - это просто ложь." Политика - грязное дело", вы, наверное, слышали такие слова, стоит, сволочь ,врет напропалую, а виновата какая-то там политика. А ну-ка попробуй, построй на лжи любовь, семью, дружбу, воспитай детей или построй страну, конечно, какое-то время можно продержаться, но итог всегда один. Вот и вывод простой напрашивается, что лгут временщики, а есть ли таким людям вера?
- Только вера и огромный труд, граничащий с самопожертвованием, приведет нас к счастью, - закончил Егор свою пламенную речь. - Какие будут вопросы?
Дед Еремей в нерешительности поднял руку с желтыми от табака пальцами, желая спросить. Правдин кивнул, давая разрешения.
- Я чаво-то не понял, чаво делать-то?
Сход взорвался смехом, хотя, что нужно делать не понимал никто. Дед сконфузился, услышав реакцию толпы.
- Вопрос совершенно правильный и по существу, всем надо написать заявление о вступлении в колхоз.
- А кто не напишет, если кто несогласный?- Выкрикнул кто- то из толпы.
- А таких быть не может, несогласный тот, кто не желает вступать в колхоз, не желает, что бы Родина стала крепкой, чтобы ее боялись враги, чтобы она стала счастливой. Значит кто этот человек?
- Враг, - выкрикнул задавший вопрос.
- Совершенно верно,- подытожил Егор,- а что с врагами делают?
Сход молчал, словно набрал в рот воды, словно каждый из них боялся примерить на себя костюм врага.
- Врагов надо бить, - вдруг выкрикнул мальчуган, стоявший в кучке своих сверстников, набаловавшись, они промокли и начинали замерзать, но все же не желали бежать домой.
- Слушайте, что вам ваше будущее говорит,- подвел черту председатель нарождающегося колхоза.
Но даже открытая угроза не торопила людей кинуться в дружеские объятия колхозной жизни, в первую очередь о вступлении написали те, у кого из хозяйства водилась разве только мечта о нем, а также шибко пьющие и вдовы. Те же, у кого была хотя бы чахлая лошаденка да возделанный клин земли, бойкотировали вступление, а без их имущества и умелых рук построить колхозное благоденствие не представлялось возможным. Самый простой и действенный способ, как в Бовском, - всех под нож, но кто же землю будет обрабатывать? Сальский что ли? Значит нужно создать невыносимые условия для их вольной вне колхозной жизни, давить на них всеми возможными способами, включая и физическое силу. Все приходилось придумывать и предпринимать самому, государственной внятной и понятной линии не было никакой, были лишь неизменные пакеты, где ставились задачи по околхозоствлению крестьян. К такому-то числу доля колхозников должна составить столько-то процентов с последующим приростом процентов в геометрической прогрессии.
Порой Егору казалось, с какой бы стороны за проблему он не взялся, она не главная. А какая главная, кто бы подсказал? Попытался обратиться за помощью к Нагорному, но у того было плохое настроение, или по какой-то другой причине первый секретарь младшего надела был очень раздражен: отделывался лишь общими фразами, давая Правдину полный карт-бланш на все его действия. А затем в помощь пообещал прислать партийного работника. " На хрена он мне нужен,- думал Егор, - он, что, из воздуха семена сделает или лошадей нарожает? Знаю, будет совать свой нос во все дела, да стучать своему начальству." Стало ясно, что помощи ни от кого он не дождётся, и до всего нужно доходить самому, как обычно, методом научного тыка.
Из вступивших в колхоз создали комиссию, которая была призвана произвести перепись сельхозинвентаря, зерна на посев, тягла, включая остальную домашнюю живность, даже включая собак и птицу. Возглавил данную комиссию, как председатель, Егор, секретарем назначили Никиту Скурпуленко, а рядовыми членами Варьку Лоскутову и Тоньку Ершову. Вначале Егор хотел взять в помощники Сашку, но, опасаясь обвинений в кумовстве, отказался от этой идеи, да и Сашка сволочился, не переставая пить. Из мужиков особо достойных колхозников не было, вот и пришлось Никиту Скурпуленко брать, человек он крайне ленивый, угодливый начальству, трепло и лгун. Внешность его описывать не стану, чтобы не заставлять читателя вставать и идти к зеркалу, дабы убедить себя, что у вас совершенно ничего общего с Никитой нет. Вот...
Варька Лоскутова - обычная селянка, с двумя пацанами подростками на руках. Муж ее, Ленька, уж почитай, как лет восемь ушел на заработки в город и сгинул, не прислав ни единой весточки иль какого-нибудь рубля из заработанных денег. Может, где сложил свою буйную голову, а может сбег от жены и детей, чего не знаем, того не знаем. Вот потому врать и сочинять не станем. Про Тоньку Ершову знаем и того меньше, баба как баба, бог ее детьми не наградил, зато наградил мужем, шибко пьющим и бьющим ее почем зря. Вот так зарождалось то, что в скорости назовут эффективным сельским хозяйством. Комиссия, как группа заговорщиков, работала над планом обхода села и возможных уловках по укрывательству имущества и способах недопущения таковых. Первыми комиссия навестила самых зажиточных крестьян, хотя подобный визит был неожиданным, но последние годы приучили всех немножко припрятывать, не договаривать и не показывать все. Управившись за несколько дней с нелегкой задачей, Егор принялся анализировать результаты. И как обычно бывает, результаты оказались не очень впечатляющие, да к тому же все, что так необходимо было колхозу, принадлежало частникам, а в колхозе был лишь длинный язык Скурпуленко да босые Варькины дети, негусто правда? Но у Егора было самое главное и неоспоримое преимущество - он был властью, а по сему мог такое сотворить с любым, что любо дорого.
Все, чье имущество обязательно должно перебраться в колхоз, были приглашены на собрание в колхозное правление, туда, где раньше был красноармейский штаб. Форма приглашения была такова, что не явиться было практически невозможно. Очередная пламенная речь председателя с перечислением преимуществ коллективного труда нисколько не тронула присутствующих, не было ни оваций, ни одобрительного гула, а было недоверие и тревога в глазах.
- Вот ты скажи председатель, - обратился к Егору один из братьев Баженовых, пожалуй самых крепких мужиков села. - На кой ляд мне сдался твой колхоз. Я налог государству сдал? Сдал, вот справка имеется, излишков зерна дать в колхоз, у меня нет.
Остальные собравшиеся, довольные веским аргументом, зашумели.
- Матвей, - отвечал Егор,- ты мужик неглупый, да только не можешь вразумить, что сданного твоего хлеба не хватает, чтобы накормить страну. А коли ты об излишках заикнулся, так знай, есть такая наука, математика называется. Какой у тебя посевной клин? Не соврал? Помножим все на средний урожай, отнимаем заплаченный твой налог и получаем, что соврал ты о своих остатках, вот так- то, Матвей.
- Что ж ты, председатель, все на средний урожай помножаешь, у меня часть клина в низине, вымокает от сильных дождей, потому и урожайность у меня ниже среднего. Тогда все в моих словах сходится.
- Запомни и ты, - указал Егор на Матвея, - и все остальные, что урожай ниже среднего у нас в Советской стране отменяется и будет для вас с сегодняшнего дня выше среднего, а для особо ершистых и вовсе сверхвысокий. С того и налоги ваши считаться будут.
- Так нам проще совсем не сеяться, - не унимался возмущенный Матвей.
- А это саботаж называется, разъяснить подробнее? И вообще, что значит, проще, вступите в колхоз, и не надо искать обходных или же каких других простых решений.
Мужики совсем сникли, чесали свои репы, тыквы и кочаны, абсолютно не видя выхода. После первого наезда ряды несогласных с колхозной жизнью дрогнули, принеся в общественную собственность вполне конкретных лошадей, семена и прочий инвентарь. Ввиду отсутствия у колхоза по объективным причинам хранилищ, конюшен и других строений, все переданное в колхозную собственность оставалось на ответственное хранение у хозяев. Они были обязаны ухаживать за общественной собственностью, не допускать ее порчи или использования в частных целях.
За этим зорко следила комиссия, специально для этого созданная, в нее, как обычно, вошел Скурпуленко, Лоскутова и Ершова, надо сказать, что они будут неизменными членами всевозможных комиссий. Так вот, эти самые члены обходили каждый день дворы, где хранилась их общая колхозная собственность, осматривали лошадей, мешки с зерном, в общем все, что принадлежало колхозу. И как обычно, подобное отношение людей к своему делу доходило до полного маразма: чтобы воспользоваться, допустим, лошадью и санями, их уже бывший, но ухаживающий хозяин должен написать заявление в правление колхоза с просьбой воспользоваться общественной собственностью. Вы думаете, это все? Нет, как правило, правление, рассмотрев заявление в течение нескольких дней, разрешало воспользоваться, но только одной единицей общественной собственности. Пожалуйста, бери лошадь, но сани ни- ни, или же наоборот, сани можешь взять, но лошадь ни за что. Для того, чтобы тебе дали и то и другое, необходимо, чтобы подобное заявление написал колхозник, у которого находятся на хранении необходимые для тебя сани, лошадь или другое колхозное имущество. Это заявление также рассматривалось правлением, ну, а потом, пожалуйста, пользуйся государственной собственностью, но знай, время у тебя ограниченное. Ах, как бы это были единственные мытарства свежеиспеченных колхозников, но дело-то новое, а вокруг, того и гляди, жди вражеских подвохов, от страха не то сотворишь.
- Товарищ председатель колхоза Правдин, мне лошадка нужна в Хворостовку съездить, очень нужно, - обратился к Егору Макар Лапотько, один из тех, кто, дрогнув, вступил в колхоз, передав в общественную собственность лошадку, сельхоз инвентарь, семенную пшеницу да и самого себя в придачу.
- Макар Евпатьевич,- уважительно, по-доброму отозвался Егор. – Я же вам говорил о порядке, пишите заявление в правление, его рассмотрят и дадут ответ.
Лапотько понимающе закивал, достал из кармана полушубка небрежно сложенный листок серой обтрепанной бумаги и протянул председателю.
« Заявляю председателю товарищу Правдину в крайней нужде моей лошадки для поездки к куме на свадьбу в Хворостовку.
Макар Лапотько
Неровный, неуверенный почерк, выведенный карандашом, со множеством исправлений и потертостей, передавал все напряжение от мучения в написании заявления.
- Макар Евпатьевич, крайне безграмотное и неправильное заявление, как могу я выделить вам колхозную лошадь для личных целей, тем более на гулянку?
- Но лошадь-то моя, - краснея за свою неграмотность, уточнил Макар.
- Что вы, что вы, Макар Евпатьевич! Со дня вашего вступления в колхоз лошадка стала колхозная, общественная, а это значит, что теперь может использоваться только для общей пользы.
Как выглядит эта общая польза - черт ее знает, Макар не понимал...
- Возьмите у секретаря Скорпуленко образец заявления, но не упоминайте никаких свадеб, напишите" по семейным обстоятельствам". - Также почтительно и почти ласково растолковал все Егор.
Обрадованный таким уважительным отношением, проситель с легкостью смирился с потерей своей собственности, в которую он вложил немало труда и здоровья. С прилежностью первоклассника, потея и пыхтя, словно вспахав не первую десятину земли, тот переписал заявление. Скурпуленко принял заявление и велел зайти на следующий день. Этот прощелыга так быстро вошел в свою должность в новой колхозной жизни, что это незамедлительно сказалось на его поведении и отношении к односельчанам. Он стал высокомерен и груб, тыкал каждому по поводу и без, вел себя так, когда рядом не было председателя. Вахтерская душонка, дремавшая до поры, проснулась и развернулась в полную силу в благоприятной среде.
На следующий день, как и было велено, ближе к полудню, колхозник Лапотько явился за своим заявлением, абсолютно уверенный в положительном исходе своей просьбы. Секретарь встретил как обычно, неприветливо, а на вопрошающий взгляд он ответил:
- Твоя просьба еще не рассмотрена, вон гляди, сколько у меня ваших бумажек валяется, весь стол засыпали. Какие вы все единоличники, всем вдруг понадобилась колхозная собственность, одному то, другому это. Вас много, а я один, сижу как проклятый. Завтра заходи,... - он возмущенно продолжал бормотать в спину Макару, что, дескать, какие все стали наглые и нетерпеливые, нет у людей совести совсем нет.
Проситель понуро ушел, побитый в спину упреками, ругая себя за отсутствие совести и нетерпеливость. Действительно, человек один с ворохом бумаг, поди, там разберись, что к чему, а мы вон, как муравьи, туда- сюда со своими проблемами, целую тропу натоптали в правление. В третий день ожидания наконец все благополучно разрешилось для Макара, и он счастливый уже собрался было уходить, но тут Скурпуленко, как бы между прочим, спросил:
- Ты что ж, Макар, по семейным обстоятельствам, на свадьбу верхом едешь?
- Зачем же верхом, сани заложу, с женой и дочкой старшей, все чин по чину.
- С женой говоришь, тебе правление разрешило воспользоваться только колхозной лошадью, о санях в заявлении ничего нет. Впрочем, две единицы колхозного имущества с одного двора отпускать все равно не полагается. Таков порядок!
- Что-то больно порядок непонятный, - ответил Макар. – И что же мне делать?
- Ну, во-первых, о порядках и законах не для твоего ума рассуждать, здесь люди тоже не дураки думают. А по саням сходи к Ваньке косолапому, пусть он напишет нам заявление, чтобы тебе выделили сани, находящиеся у него на ответственном хранении. Эта путаница, которую почему-то называли порядком, ввергла Макара в полное уныние, но ради того, чтобы попасть к кумушке на свадьбу, он готов был пройти все круги ада, особо не подвергая сомнению надобность этих адовых кругов.
Спустя неделю со дня обращения в колхозную вертикаль, желание Макара исполнилось, ему еще повезло, что по какой-нибудь причине рассмотрение его просьбы не затянулось, и он не опоздает на гуляние. Жена и дочь уже вышли из хаты, чтобы устроиться в санях, как у калитки вдруг появилась комиссия в полном комплекте ее членов. Данную новую комиссию по отпуску и приему колхозной собственности, выдаваемой в кратковременное пользование колхозникам, возглавлял, как обычно, Скурпуленко с незаменимыми Лоскутковой и Ершовой.
У Макара душа екнула и сжалась, предчувствуя что-то неладное. Он представил залихватские пляски, подогретые горилкой, которые могут пройти без него.
- Лапотько,- фамильярно, небрежно обратился Микита, - я забыл тебя предупредить, что делаю незамедлительно. Перед использованием колхозной собственности, комиссия обязана осмотреть выдаваемую тебе нашу общую колхозную собственность, чтобы при приеме можно было определить, не нанесен ли ущерб колхозу. В случае причинения вреда ты должен будешь возместить ущерб в трехкратном порядке.
После этих слов у Макара с души свалился камень. Есть все-таки Бог на свете! Подумал он, представляя себя танцующим в присядку вокруг любимой кумушки.
Комиссия внимательно осматривала лошадь, подковы, заглянула в рот, пересчитывая зубы, подняла хвост, словно убеждалась, что количество отверстий соответствует физиологии животного. Также внимательно были осмотрены сбруя и сани. Скурпуленко особо отметил, что сани хороши, так как полозья подбиты железом. Он вытащил из сена, лежащего в санях жесткий стебель полыни и, очистив его от веточек, замерил им толщину металлического полозка.
- Вот, видишь, Макар, толщину полозьев? При сдаче комиссия, проверит, будет тоньше отмеренного, оштрафуем,- и сунул мерку себе в карман. - А это чей тулуп колхозный?
Словно издеваясь, спрашивал глава комиссии, указывая на посланную в санях ношенную, но до сих пор еще добротную вещь.
-Нет, это не колхозная, это моя личная, - стал оправдываться Макар,- я эти шкуры купил давно, и задорого, а сколько скорняку отдал...
- Ладно, ладно, хватит меня жалобить. И откуда вы беретесь такие жадные до частной собственности? "Моя личная". Проверим, если что, оштрафуем. - Отчитал нерадивого колхозника Микита.
Макар был согласен на все, готов был оплатить любой какой-нибудь штраф немедленно, лишь бы наконец ехать на гулянку.
Свадьба удалась на славу, совершенно стерев все неприятности, связанные с разрешениями и прошениями. Уже не казался беспорядочным порядок, который установили местные власти. Да и мужики делились, что с Микитой можно завсегда договориться... Поллитровка - не такая уж большая плата за нужное и быстрое решение. Кто же с этим не согласится?
Пока Скурпуленко разрывался между необходимостью точно соблюдать установленный порядок и такими манящими и вполне конкретными поллитровками, председатель колхоза был занят новыми проблемами. Вышестоящее начальство решило, что деревня Верхняя Успенка и хутор Шмальского поселения - неперспективные, потому должны войти в состав правдинского колхоза Путь Ильича.
Еще со своей прошлой жизни Егор помнил, что чуть ли не в каждом районе всех областей Союза был свой Путь Ильича. Казалось, что эти все пути, как маленькие притоки, должны были сливаться в одну большую мощную реку, неся на себе колхозное и совхозное счастье крестьян. Но по чьей-то злой воле реки не получалось, и Ильечевские пути, словно лебедь, рак и щука, тянули в разные стороны. Причиной такого течения дел были руководители этих самых путей, там, где был толковый мужик, дела обстояли вполне сносно, а бывали откровенные дураки и пьяницы. Походить на последних Егору совсем не хотелось, с пьянкой все гораздо проще, не пей и никто пьяницей не назовет, а вот ошибки, просчеты, могут быть у каждого, дело-то новое, неизведанное, того и гляди приклеят ярлык. Пусть бы сами попробовали, посмотрел бы на них, безгрешных, впрочем, нельзя же любому доверить руководство государ......, а как же каждая кухарка? Ведь все-таки путь? Ну эти, эти яйцеголовые философы, мать их так, запутали все, что куда бы ты не ступил, обязательно вляпаешься в…
Лошадка уныло тянула сани властного винтика в Верхнюю Успенку. От мысли собирать собрание и митинги Егор отказался, осознав их неэффективность в данное время, людям необходимо было ломать сознание, а ломать по одиночке - дело более легкое и надежное. Стоя в толпе, ощущая плечо соседа и дыхание в спину, решимость несколько крепче, если ты не последний трус. Но если ты один, в одних подштанниках, а перед тобой все веские доводы не в твою пользу, да и плечо никто и не подставит, тогда по неволе замандражируешь. Кроме того, дворов раз два и обчелся, перед кем тут шапку ломать?
Подъезжая к одному из таких дворов, Егор мог безошибочно определить, сторонник ли колхозной жизни здесь живет, или его тайный или явный враг. Если изба была неказистой, с облупленными и небелеными стенами, ветхая или вовсе отсутствующая ограда двора, с не чищенной от снега, утоптанной тропинкой к дому - с полной уверенностью можно было сказать - колхозная душа у здешнего обитателя. Если же дом бревнышко к бревнышку, с резными ставнями, полисадничек с кудрявой сиренью - от таких и жди недовольства да вопросов, неудобных и злых. Мол, в чем моя польза? Мне мол и так не худо. Что ж на таких жизнь положить, объясняя всю их огромную выгоду. А впрочем, что можно объяснить человеку, когда ты его обдираешь как липку, можно только врать. Но ведь это все необходимо, чтобы построить то, что человечество в будущем назовет самой лучшей моделью общества. Эти размышления, в который раз, больше походили на уговоры самого себя, нежели как на констатацию факта.
Кулаки сотрясали ворота, заставляя собак давиться лаем, хозяйский окрик сбил их злость, заставляя извиняюще скулить. За воротами лязгнул металлический засов, и в отворившейся калитке появился подросток лет пятнадцати. Егор, ничего не спросив, намеревался войти, но отворивший калитку, стоя как страж, не желал пропускать незваного гостя.
- Батька дома? – Спросил Егор, все еще надеясь войти во двор.
- Нет, уехал в Багряную,- не сходя с места, ответил подросток.
- А мамка?
- С отцом уехала.
- Значит из взрослых никого? Дедушек, бабушек? – Уточнил Егор.
- Дедушек, бабушек нет, но я и сам уже не лялька, - гордо заявил мальчишка, немного выпятив грудь, как будто подрос только что.
- А может ты и взрослый разговор вести можешь? – Продолжал Егор, не теряя интереса, а, наоборот, желая поболтать с пацаном, пусть без пользы, так, забавы ради.
- А что словами сорить большого ума надо, чем хлеб растить? Я с мамкой этой весной почти всю землю засеял, пока отец по комиссиям мотался, в последнее время от этих комиссий никакой жизни не стало. Вот и сейчас отец повез двадцать пудов пшеницы доначисленного налога, мол, не весь оплатили, обсчитались они. И в том хлебе моего труда хоть отбавляй, вот такой вот взрослый разговор.
Сказать, что Егор был поражен такой речью и размышлениями, значит не сказать ничего, он был буквально подавлен услышанным. Казалось, что этот мальчишка может разбить любые, даже самые веские доводы, какие могут только быть у уже сложившегося, опытного человека.
- Поди наврал мне про свои заслуги, уж больно на язык ты мастер!
Щеки подростка подернулись краской, а губы налились обидой, чего ж в том хорошего, появился какой-то неизвестный дядька и оскорбляет, совершенно не желая разобраться, а так позубоскалить лишь бы.
- Ладно, не обижайся, - произнес неизвестный, -давай знакомиться будем, я - председатель колхоза Путь Ильича, Егор Правдин, - подавая руку, произнес он.
- Мишка Ходоров, – с обидой в голосе ответил парень, протягивая в ответ руку.
- Раз Михаил назвался груздем, как говориться, полезай в кузовок. Мне, как председателю колхоза, в который войдет и ваша Верхняя Успенка, необходимо провести опись вашего хозяйства и всей живности.
Михаил, в свою очередь, сообщил, что впустить во двор председателя он все же не намерен, а если его устроит, то пусть записывает со слов.
Так вот, со слов было записано: мерин семи лет - одна голова, кобылка и годовалый жеребенок, также по одной голове, две коровы, теленок, свиней десяток, овцы, издохшие от вертлячки ,не были внесены в список, но в него записали кур, собак и кошек. Закончив с формальностями, Егор было собрался уезжать, но Михаил задал вопрос о непонятном слове:
- "Колхоз"- это что значит?
- А значит это, товарищ Ходоров, что все Советское крестьянство сообща будет кормить страну хлебом, собрав все частные наделы в одно большое поле и запрягая лошадей в одну общую упряжку.
- Это как? – Непонимающе переспросил Михаил.
- Вот видишь, а говорил взрослый, таких простых вещей понять не можешь. Скоро все станет общим на общее же благо.
- Подождите, товарищ Правдин, это что же, наше хозяйство и жеребенок, которого я вынянчил, тоже будут общими?
- Смотри, а ты быстро уяснил, конечно,- утвердительно кивнул Егор.
- И что, на моего жеребенка, на все наше хозяйство и Вовка Путинский со своими дружками такие же права будут иметь, как и я?
- Конечно. Если этот Путинский со своими товарищами за Советскую власть, за коммунистическую партию, за расцвет колхозной жизни, то именно ему, его друзьям, всем колхозникам должна приносить пользу ваша собственность. Ведь это все на общее благо, для всего крестьянства и рабочего класса делается, для всей нашей великой необъятной страны, во имя всеобщего равенства.
- Но это же несправедливо!- Возмутился подросток, в голосе которого слышались нотки гнева.
- А о справедливости тебе не престало рассуждать. Пока вы своих лошадок растили да в хлебе выгоду выискивали, за эту возможность тысячи коммунистов жизни сложили. Миллионы людей, калея от голода, защищали, а затем строили великую страну, поднимая ее из руин. Они жертвовали всем: детьми, женами, свои жизни не щадили, чтобы над страной воссияло солнце свободы. А вы за паршивую овцу трясетесь больше, чем за родное государство. И как в таком случае быть, как восстанавливать справедливость?
С каждым днем в Егоре накапливалась усталость, сто раз на дню необходимо было убеждать людей в их же выгоде, приводя старый, избитый пример веника. Но эта старая притча мало вдохновляла тех, кто обладал лошадью, зерном и умением работать, а без всего этого... Выполнить план было нереально, гораздо проще на войне, нужно победить и желательно остаться в живых. Не надо никого уговаривать, приказал, и все, вот как Бовском, всех подчистую, но такая тактика, к сожалению, здесь не пройдет, ведь до каждого колоска, до каждого зернышка должна дотронуться заботливая рука хлебороба, а до всеобщей механизации еще так далеко, вот и кувыркайся, как хочешь. Ко всему еще и обида на начальство, которое унизило его председательской должностью, время от времени вспыхивало с новой силой, невольно заставляя холодеть к своей должности, а помощи никакой!
- Здравствуйте, товарищи,- вошедший в колхозное правление привлек внимание всех находящихся: Егора, секретаря, нескольких посетителей, пришедших по каким-то делам. Каждый про себя подумал, что мужик ненашенский, нездешний, ростом был чуть ниже среднего, худощавый, продолговатое лицо, совершенно заросшее усами и неопрятной негустой бородкой, в больших очках. Одет был в подобающий для его неопрятной бороды костюм, великоватый старый тулуп, на голове мятая кроличья шапка.
- Товарищ Правдин, - обратился вошедший к Егору,- меня зовут Александр Дуга, я направлен к вам товарищем Нагорным на должность партийного организатора. Вот бумага, - протянул он пакет.
Будь осторожен со своими желаниями , иначе они осуществятся, но не в данном случае. С появлением Александра Дуги в Пути Ильича политическая жизнь расцвела, закипела, перехлестывая энтузиазмом через край. Ни один день не проходил без каких-нибудь акций, это были митинги, шествия и пикеты. Все эти мероприятия чередовались: то в поддержку угнетенных братских народов, то против распоясавшихся капиталистов или недалеких единоличников. С душой работал парторг Александр Дуга, весь до последней капли пота отдаваясь общему делу.
………………………
- Плохо работаете, товарищ Леоньев, из рук вон плохо,- сердитым голосом, не предвещающем ничего хорошего, говорил Сталин.
Михаил Леоньев, министр по политпросвещению и окультуриванию масс, вжимался всем телом в венский стул, стоящий на террасе государственной дачи. Приглашение его на чай к товарищу Сталину само по себе было сильнейшим стрессом, а тон хозяина совсем огрустил министра, заставив его усы беспомощно повиснуть, всем своим видом показывая, что он действительно во всем виноват.
- Вы, что забыли слова товарища Ленина, что важнейшим из искусств является кино? А я еще хотел бы добавить, если вы, конечно, не возражаете, – посмотрел он на Леоньева, ожидая от него ответа, тот замотал головой, совершенно было понятно, что не возражает. - Вот и хорошо. И книга, и песня являются важным коммунистическим оружием. Компетентные органы доводят до моего сведения, что по стране гуляют клеветнические слухи о каких-то страшных репрессиях в Бовском наделе. Вы что-нибудь слышали об этом?
Министр вновь отрицательно покачал головой. - Очень плохо. Эти шпионские приемчики весьма эффективны, когда ваше ведомство спит, не обращая внимания или того хуже не зная о них. Я предлагаю собрать всю эту писательскую шоблу и отправить ее в Бовский надел в творческую командировку, чтобы они смогли доступно и правдиво рассказать стране и миру, кто виноват и что, в конце концов, делать? А то пригрелись на подмосковных дачках, водку жрут да паскудничают в ожидании государственных премий. Вы согласны? – Опять для чего-то спросил Сталин.
- Да, конечно, вы правы товарищ Сталин, сейчас же дам распоряжение о подготовке, в кратчайшие сроки исполним,- вспотев всем, чем только возможно, ответил министр.
- Вас пока не подстегнешь, вы не почешетесь, а теперь наверняка горячку пороть станете. Обстоятельно готовиться надо: составляйте списки, готовьте транспорт. Провожать в дорогу будем громко, с коммунистическим размахом, с митингом и оркестром. Но писательский десант отправится в дорогу не раньше, чем в страну вернется великий советский писатель Максим Медовый, он то и будет сердцем и стержнем этой акции.
Между тем Максим Медовый не спешил наведаться на Родину, не слишком он верил новым властям, от которых веяло смертельной угрозой. Но читатели, поклонники его таланта, оставались ахиллесовой пятой. Очередной уговорщик, нащупав слабое место, передал приветы от шахтеров и сталеваров, и от юных читателей детского дома №214 села Мартынки. Ну, неужто у него, Максима Медового, черствая душа, неужели он больше никогда не выступит перед родными сталеварами и шахтерами и не прочтет веселые рассказы детям из детского дома.
Поезд с долгожданным пассажиром словно пробирался сквозь толпу. Встречающих было так много, что казалось вся Москва… да что там Москва! Вся страна пришла встречать любимого писателя. Бесконечные букеты цветов готовы были удушить своим ароматом, кругом скандировали:
- Максим, Максим!
А кто-то в толпе невероятно сильным, могучим голосом, перекрикивая всех, и паровоз тоже, заорал:
- Сладкий наш!
Толпа одобряюще загудела, что придало ей особенную возвышенную энергетику. Он стоял на площадке вагона, не имея возможности ступить на перрон. Не веря своим глазам, он был безумно счастлив, что его не забыли, его помнят и любят. А он малодушничал, сомневался, но хорошо, что оказался не прав. На сколько хватило голоса, он кричал им, что счастлив приехать на Родину, и что он их всех безгранично любит, но в метре от него этих слов не было слышно, и только безумное ликование плескалось на перроне. Затем эту огромную массу людей словно масло ножом разрезало оцепление, образовав коридор по которому прошла официальная делегация, и проводили писателя к автомобилю. А за спиной все так же слышалось: - Максим! Максим!
И неистовый голос:
- Сладкий наш!
- Вот видите, как вас любят, а вы нам не верили, - произнес человек уговаривавший Максима приехать на Родину.
- Спасибо, спасибо, - отвечал растроганный писатель, ища что-то по карманам, слезы счастья скопились в уголках глаз, уже готовые покатиться по щекам, а он, как назло, не мог найти носовой платок. Видя растерянность, в которой пребывает подопечный, мастер уговоров протянул свой, писатель искренне благодарил, промакивая слезы.
А за окном автомобиля мелькала Москва, такая родная и чужая, далекая и совсем близкая. Банкетный зал действовал на психику так же беспощадно, как и ликующие люди, высшее руководство страны жмет ему руку, жены приветливо улыбаются и бросаются восторженными эпитетами. Вдруг общество замерло в предчувствие чего- то важного, и вот в зал вошел Сталин. Он не спеша подошел, и приятно улыбаясь, очень тепло поприветствовал:
- Здравствуйте, товарищ Медовый, с приездом на Родину, заждались мы вас.
"А он не тиран,- пронеслось в голове писателя.- Нормальный руководитель. Все это наговоры, все, что я слышал там за границей, это все ложь и клевета. Ведь вот он стоит, а я никакой опасности не ощущаю, значит, все врут... А та счастливая толпа на вокзале. Разве среди моря слез и крови может быть столько счастья? Разве можно подделать счастье? Вот и рука, мягкая, обволакивающая, дружеская."
- Здравствуйте, товарищ Сталин! Спасибо.
Банкет загудел застольем, шумно, многоголосно, перезваниваясь хрусталем и перестукиваясь вилками. Тосты разливались в бокалы, восхваляя мудрого и чуткого, ведь благодаря ему они живут в самой лучшей стране и созерцают самого Медового, а он, в свою очередь, увидит новую счастливую страну. И по их уверениям, такой больше нет на земле, да и в ее окрестностях, надо честно сказать, тоже. Писатель не оставался в долгу. Он благодарил сталеваров и шахтеров, и детский дом № 214, и другие детские дома. Говорил, что соскучился по Москве и по Волге- матушке, по русским березкам, милее которых нет ничего в целом мире, по хрустящему снегу в тридцатиградусный мороз, по рюмке русской водки "для сугрева". Еще много чего перечислил, завершая свой тост, как вдруг прозрел, что благодарить за все это он должен был всего лишь одного человека, и незамедлительно осыпал его такими писательскими штучками, что звезды на кремлевской башне стали еще багровее.
- Вот все тут говорят "Сталин, Сталин", а кто такой Сталин? – Сделав небольшую паузу, спросил Иосиф Виссарионович.
С места, как школяры, руководители государства и их жены стали выкрикивать эпитеты, соревнуясь в красноречии: "вождь", " наша совесть", "наша опора", " счастье" и прочее. Прослушав все это, он сказал:
- Нет, Сталин - это рабочая лошадь, которая тянет непосильный груз, название которому Советская страна. Вот и лучшего русского писателя вам привезла.
Зал взорвался хохотом и аплодисментами, Максим Медовый так же смеялся от души, становясь поклонником этого веселого человека.
Утро он начал с прогулки по Москве, он хотел находиться, надышаться этим воздухом, вот он родной, свежий, льется в тело, наполняет легкие богатырской силой. Чувствуешь его? Не тот западный удушливый, мелкими глотками, а свой родной полной грудью, взахлеб. Шел совершенно один, никто его не сопровождал, никто за ним не следил, в длинном пальто и шляпе, и он мог запросто заговорить с любым дворником, бодро метущим пыльный двор. А тот, как близкому, рассказывает о своей счастливой дворницкой жизни, ведь большего счастья, чем жить в этой стране быть не может, потому что он еще помнит дворницкое несчастье царской России, прозябание в каморке в грязи и нищете. И никто ведь не стоит над душой этого человека, а говорит он свободно и открыто. Все врали там за границей, совсем другая здесь жизнь - лучшая!
Он жадным взглядом всматривался в просыпающуюся Москву, в суетливо спешащих прохожих, вслушивался в голосистые трамваи, хотел найти подтверждение вчерашних выводов, что нет того страха, о котором говорили там за границей. И он находил подтверждение в каждом прохожем, в каждой проезжающей мимо машине: вот две девчонки, очевидно ученицы старших классов шли и о чем- то весело щебетали, согревая округу своими счастливыми улыбками не меньше весеннего солнца, взвод солдат чеканил каждый шаг, занимаясь по распорядку. Ветерок еще не совсем теплый, задиристо пролетел, подняв ворот пальто. Здесь течет обычная человеческая жизнь, нет страхов, нет крови, нет тех ужасов, о которых не переставая жужжат завистливые клеветники. Ну где вся эти страсти? Покажите мне их, не вижу, не вижу, не верю!
Как жаль, что пора возвращаться в гостиницу, необходимо подготовиться к дороге. Товарищ Сталин предложил уникальную поездку по стране, в большой компании творческих людей, такой случай нельзя упускать.
Оркестр бодро чеканил бравый марш, веселое оживление на станции поднимало дух, кругом снуют корреспонденты с фотоаппаратами, кинооператоры накручивают происходящее на пленку для истории, для великой истории. Митинг длился уже добрые два часа, а отъезжающие никак не могли наговориться, с трибуны летели пламенные клятвы и признание любви к вождю, партии и народу. Поэт Климентий Надрывный буквально за сутки сочинил эпохальную поэму « Поезд в будущее», он читал ее страстно, разрывая связки, словно сам тащил вагоны в страну, в народ, делая их счастливыми с каждой буквой, с каждой запятой. Его чтение так затянулось, что ему пришлось шепнуть на ухо, мол, хватит пора в дорогу, вон и паровоз устал пыхтеть, ожидая пассажиров. Но раскочегаренный Надрывный мчался к коммунизму на всех парах, пришлось его просто оттянуть от края импровизированной сцены, затерев за спинами участников творческого похода. Но Климентия и это не остановило, и он выкрикивал из-за спин свои зарифмованные в шпалы слова. Вот только голос его тонул в возрастающем реве провожающих. Слово взял Максим Медовый:
- Товарищи, я счастлив, - шум толпы заглушил даже свист паровоза. – Я очень счастлив вернуться на Родину, спасибо вам, я вас всех очень люблю! В путь!
Писатели, поэты, режиссеры заняли свои места в купе, махали руками и платками в открытые окна, а их в ответ закидывали цветами и воздушными поцелуями.
К чести устроителей необходимо отметить высочайший уровень подготовки к данному мероприятию, особенно, что касается комфорта и сервиса. В вагонах и купе пассажиры разместились согласно заслугам и регалиям. Лицам, отмеченным сталинскими и прочими государственными премиями, предлагалось шикарное купе на два пассажира. Сиденья, обитые красной кожей, манили своей мягкостью, шерстяной ковер ручной работы извивался на полу восточным орнаментом. Комнатные тапочки, специально пошитые для этого мероприятия, красовались двумя буквами «С. К.», что определенно расшифровывалось как «Советская Культура». Такие же буквы были вышиты на карманах уютных пижам.
Но не только о комфорте подумали устроители, они позаботились и о творческом процессе. В купе имелись две портативные пишущие машинки, огромное количество отточенных карандашей, чернильницы-непроливашки, ручки с первоклассными английскими перьями и, конечно, бумага, блокноты разного формата... Другие вагоны были тоже купе, но на четыре человека - для менее заслуженных деятелей, естественно и начинка купе была скромнее, за исключением тапочек, и, наконец, третий вариант - самый скромный, для пока еще падающей надежды творческой братии, с неизменными тапочками красующиеся буквами «С. К.».
И такое неравенство создали те, кто пуще всех на земле ратовал за равенство и братство близких по духу людей. Но, с другой стороны, необходимо отметить тех, кто больше всех заслужил своим творчеством особое к себе отношение, чтобы из скромных купе всеми силами старались тянутся выше. А уж приемы, как это сделать, они и без вас знают.
Всех собравшихся в путь приравняли два вагона ресторана, оборудованные весьма искусно и абсолютно одинаково. Вот в эти приятные места и потянулись мастера рифмы, прозы и других искусств выстраивания художественных сцен, как только поезд минул Москву.
Дорогой читатель, я хотел утаить от вас все происходящее в этих крайне приятных местах, но не хочу грешить против истины. И в тоже время не стану описывать все в мельчайших подробностях потому, что любая пьянка, это только пьянка. Каждый напивался в меру своей привычки и здоровья, и уже через несколько часов невозможно было разобрать ни единого слова. Гул стоял нескончаемый, с перезвоном рюмок и бокалов, с непременным цитированием Самого и классиков всех разрешенных мастей. За столь короткое время Климентий Надрывный умудрился напиться до полной невменяемости, и его словно бездушный куль вынуждены были отнести в купе. А в скорости прозаик Марат Безнадега подскочил и заорал, что актер малого театра Сапожников - полная бездарность и сволочь, поэтому он решил вернуться в Москву и набить ему морду. Для чего тут же кинулся к стоп-крану, пытаясь его сорвать. Но его вовремя остановили, стараясь успокоить, наливали водки. О том, что жена Марата закрутила роман с актером Сапожниковым знали все, находящиеся в ресторане, да впрочем, вся Москва знала и сильно жалела Марата. Это, пожалуй, все чрезвычайные происшествия за вечер. Остальные мирно пили, заедая отменными закусками, за прекрасно сервированными столами. Некоторые остались в ресторанах до утра, остальные растеклись по своим купе, чтобы продолжить застолье в тесных компаниях.
Максим Медовый наскоро, но очень плотно перекусив, отправился в свое купе, чтобы незамедлительно начать писать, что выйдет он пока не знал, но набросать свежие впечатления не терпелось. Благо, что для творческого процесса были созданы все мыслимые условия. Для большего комфорта ему предлагали отдельное купе, но он отказался, не считая себя лучше, важнее других. На предложение выбрать себе спутника он ответил, что сочтет за честь видеть любого, ведь недостойных здесь нет. В таком случае организаторы посчитали, что Александр Проханкин будет достойным спутником. И по случайному стечению обстоятельств как раз ему были заказаны повесть и очерки о светоче Советской литературы. Как удачно все сошлось...
- Я видел эту страну другой,- говорил Медовый своему визави,- вы молод, и не знаете страшных ужасов царизма, бесправия, крепостной, а, по сути, рабский труд, повсеместное невежество и безграмотность. Сейчас все по-другому. Ах, сколько прекрасного впереди, есть время надышаться, насмотреться этого наступившего и грядущего счастья. Как я вам завидую!
- Максим Максимович, я товарища Сталина видел, - почему-то шепотом произнес Проханкин. - Вот как вас видел, чай с лимоном пил, какой это человек, это..., - он затряс перед собой руками, обозначая, что что-то большое, весомое.- Глыба, - вымолвил он, найдя, как ему показалось правильное сравнение.
- А вы обратили внимание, какие у него добрые глаза, - добавил Максим Максимович, найдя в красноколейном корреспонденте очень удачного собеседника.
Они продолжали находить в объекте обожания все больше и больше уникальных качеств, не присущих больше никому на этой земле. Восторженно отзывались об умении одного человека построить государство и неустанно оберегать его, заботясь о нуждах и чаяниях народа. Безошибочно находить, изобличать и уничтожать врагов. Они говорили и говорили до самого утра, а повелитель их душ лукаво улыбался, глядя с портрета, который находился в каждом купе как неотъемлемая часть интерьера, как тапочки и пижамы. Уже под утро, обессиленные эмоциональными выбросами, уставшие, но счастливые они уснули.
А вот многие их коллеги продолжали пирушку, до самого утра, ведь питью и закускам не было ни конца и ни края. Особенно в этом усердствовали те, кто еще не достиг заоблачных высот и не был пока обласкан хозяином. Неуверенные в своем будущем, пытались хотя бы напиться так, чтобы вспоминать об этом всю свою оставшуюся жизнь.
Над беднягой Маратом было назначено шефство в лице публициста Стайникова. Публицист выполнял возложенное на него общественное поручение с большим усердием и учтивостью к своему подопечному. Это оттого, что он был очень ответственным человеком и ко всем делам, как и к своему творчеству относился именно так. Поэт Надрывный до утра еще два раза напивался до полной потери человеческого облика, но никаких хлопот окружающим не доставлял, а, дойдя до кондиции, мирно засыпал. Известный режиссер, осыпанный всевозможными регалиями и званиями, Копылов - Брауншведский полночи провел в ухаживаниях за молодой, но уже падающей большие надежды поэтессой Ниной Желанной. Она с благодарностью воспринимала знаки внимания, оказанные такой известной личностью, игриво кокетничала, подавая надежду, но как только дело доходило до самого главного в этих играх, Нина выскальзывала из цепких рук и снова строила глазки. Она чувствовала, что зацепила Брауншвецкого и хотела получить от него все сполна, может и главную роль в каком-нибудь из его фильмов. Чем черт не шутит? Ведь в ее поэтическом активе был все лишь один небольшой лирический сборник. Ах, будет ли еще, кто знает?
Насколько была свежа, энергична и словоохотлива творческая масса во время митинга и в начале застолья, настолько же на утро была помята, опухша и молчалива. Только нестерпимое желание побороть головную боль овладевало ими, впрочем, никаких препятствий для этого не было. Рестораны скрипели накрахмаленными скатертями, графины потели водкой, игристые вина с шумом вырывались из заточения, жизнь, как говорится, налаживалась. Вот и первый плод, первое дитя беспокойной ночи появилось на свет: прозаик Владлен Жаворонков представил публике свой свежайший рассказ «В пургу». Прочитанное вслух, короткое повествование вызвало бурное одобрение сообщества. К Жаворонкову подходили, пожимали руку, заслуженные и сверх заслуженные покровительственно похлопывали по плечу. Мало кто из них наблюдал Владлена, весь его вчерашний вид, все его состояние говорило о том, что он находился во власти стихии. Остекленевшие глаза, частое, прерывистое дыхание и время от времени нервное подергивание ногами - все говорило о том, что он творит. И на утро выдал «В пургу», браво, мы аплодируем вместе с другими. Брависсимо! А в это самое время мимо окон ресторанов и купе пробегала страна, заглядывая внутрь березовыми перелесками, речушками и озерами, полями и бесконечными просторами, убегающими далеко- далеко за горизонт, до самых морей - океанов. Но слишком заняты были творцы, что бы обращать внимание на хрупкую красоту родной Отчизны.
Она им была пока не нужна, о грибных лесах и щедрых полях они напишут, наверное,... завтра, а пока извольте:
-Товарищи! Товарищи! Прошу минуточку внимания! - Никита Сергеевич Угодников стучал вилкой по хрустальному бокалу, желая привлечь внимание публики.
Никита Сергеевич был техническим руководителем сего предприятия. И хотя на литературном поприще он проявил себя лишь при написании своей анкеты, но удостоверение, подтверждающее его членство, имелось. Чем он весьма гордился, как и своим тестем, высочайшим партийным функционером, заявившим союзу писателей, чтобы те не переживали, напишет он вам книжку, будьте спокойны. И союз писателей успокоился и не переживал, ожидая обещанного величайшего шедевра.
- Товарищи! – Восторженно повторил еще раз Угодников. - Прошу всех привести себя в надлежащий вид, скоро станция, на ней вас ждет маленький сюрприз.
Обещание сюрприза вызвало дикий восторг, эти творческие люди, как дети малые, были готовы радоваться любой безделице.
Встречали гостей во всеоружии, огромный портрет вождя, закрепленный на фасаде станции, строго смотрел на пассажиров. Флаги, лозунги и портреты писателей, большая часть которых принадлежала Максиму Максимовичу, весьма гордо реяли на молодом весеннем ветру. На сцене стоял отряд пионеров, звонкие горны приветствовали медью, а барабаны отстукивали ритм. Деятели искусства, приведшие себя в надлежащий вид, выглядели достойно. Лишь поэт Надрывный тщетно старался колдовать над своим лицом, вид у него по-прежнему был нездоровый. Еще из всех выделялся Марат, его грустные глаза безучастно смотрели на весь этот балаган, искоса бросая взгляд на стоп-кран. Ни в какую Москву он возвращаться не хотел, как и не хотел бить морду Сапожникову. Его тонкой и ранимой натуре требовалось внимание и сопереживание. Ах, как порой хотелось крикнуть во всеуслышание: " Смотрите!" И раскрыть свою душу, высказать все, что наболело, все, что мучает бессонными ночами. Но каждый раз что-то мешало сделать этот отчаянный шаг и все продолжалось, как прежде.
А властителей умов между тем осыпали аплодисментами, как только те вступили на перрон, ликования было не меньше, чем на проводах в Москве. Казалось, что встречающих просто перевезли со столичного вокзала вместе с транспарантами, портретами и прочей мишурой. Незамедлительно по команде какой- то горластой тетки всех приняли в пионеры, повязав красные галстуки. И на пионерский клич «Будь готов!» новоиспеченные, седые, лысые, бородатые, усатые, с животами - арбузами бодро отвечали: « Всегда готов!», благодарно хлопая пионерам и получая в ответ заслуженные аплодисменты.
Один мальчишка узнав, что в пионеры будут принимать известных людей, среди которых будет и сам Медовый, очень хотел повязать галстук именно ему. Но в общей суматохе добрался до писателя, когда на его шеи уже красовался галстук, повязанный одноклассницей Ленкой Деминой. Не особенно расстроившись, он повязал Максиму Максимовичу второй галстук, за что получил от дважды пионера мужское рукопожатие и пионерский салют. Вот так, с двумя галстуками, и открывал митинг Медовый, благодарил за любовь к своим книгам, за то, что люди, не смотря ни на что, строят такую прекрасную, счастливую страну и, конечно, не забыл сказать главные слова. Затем выступили встречающие власти, и, будучи в качестве принимающей стороны, осыпала благодарностями гостей всех вместе как творческое сообщество, так и индивидуально, по фамильно, за особые заслуги перед государством и властью. Укротители пегасов и любимцы муз отвечали взаимностью и говорили, что если бы не вождь, не революция, не партия, то никакие мысленные потуги не увенчались бы успехом, ведь искусству так необходимо покровительство.
Уже прошло два с четвертью часа и все стали уставать, хлопали не так часто и долго, да и выступающие повторяли предыдущих ораторов, лишь переставляя слова. Надрывный, немного придя в себя на свежем воздухе, вспомнил, что на предыдущем митинге ему так и не удалось дочитать свою поэму, поэтому решил сейчас же исправить это упущение. И незамедлительно повез всех присутствующих в будущее на своем коммунистическом поезде мечты. Литераторы погрустнели, понимая, что путь будет долгим, а выпивка и съестное в поезде Климентия, по всей видимости, отсутствует напрочь. Минут через десять выслушивания и созерцания поэта, махавшего руками над головой со сжатыми кулаками, Никита Сергеевич Угодников, переговорив с местным начальством, стал что-то шептать на ухо гостям, показывая за угол вокзала. Ручеек, утекающий в указанном направлении, набирал силу, ширился и пропадал за зданием. И гости, и хозяева уже скрылись из виду, но машинист не мог бросить своего поезда набравшего полный ход, да ко всему не все слушатели разбежались. Прямо перед поэтом стоял пионер с открытым ртом и с наслаждением ковырялся в носу. Машинист видел, с каким трепетом пассажир его поезда ловил каждое слово, он подбросил угля в топку и благодарно просвистел. В ответ пионер вынул палец из носа и с удивлением, обнаружив результаты своего труда, бросился хвастаться друзьям.
Оставшись один, Климентий проехал еще несколько километров и, остановившись на коммунистическом переезде, замолчал. Теперь он решил посмотреть, куда подевался весь народ и, завернув как остальные за угол вокзала, понял, что остановился на нужной станции. Привокзальная площадь была уставлена длинными деревянными столами, наспех сбитыми из плохо оструганной доски. Но подобное обстоятельство не только не смущало избалованных, изнеженных певцов ревсоцкомстроя, а, наоборот, придавало действу настоящность и искренность гостеприимства. Гости и хозяева смачивали пересохшие голосовые связки, заедая солеными огурцами, которые стояли рядом со столами в бочках. Бери, вылавливай, какой на тебя смотрит, и хрусти соленым счастьем. Бочковая сельдь стояла здесь же, цепляй вилкой за глаз и режь на куски, какие нравятся, а хоть и ешь всю целиком, не потрошенную. Корзины с репчатым луком и чесноком стоят на столах, очищай сам, участвуй в процессе. Как жаль, что удовольствие не может длиться бесконечно долго, и, просвистев, паровоз предупредил о скорой отправке. Гости стали прощаться, обнимая гостеприимных хозяев, последние прослезились, зная, что больше никогда не встретятся. Растроганные такой искренностью мастера слова обещали написать об этих прекрасных людях. И они не обманут, обязательно напишут. В поезд возвращались пассажиры не с пустыми руками, каждому был вручен скромный презент, в который входили небольшая книжка об истории станции, на которой они побывали. Оказывается, станция была названа в честь деревни, через которую много лет назад, во времена царского мракобесия, проложили железную дорогу. А деревня та славилась мастерами глиняных свистулек, справедливости ради нужно сказать, что и сейчас данное ремесло не перевелось. А в доказательство данного факта была приложена свистулька в виде красноармейца с горном на коне. Для извлечения звука необходимо было дуть в хвост коню, а красноармеец в ответ свистел во все свое глиняное горло.
Взрослые люди, как по мановению волшебной палочки, впали в такое детство, что невозможно было поверить, что многие из них писали серьезные книги и снимали великое кино. К тому же, забыв про книжицу, мало кто из них узнает, что не только свистульками славен сей дивный край, но и крепкой партийной ячейкой, которая является умом, честью и совестью всех свистуновцев.
Состав превратился в одну большую свистульку, свистели все, даже Максим Максимович свистнул, чтобы убедиться в том, как мастеровита и талантлива Советская страна. Убедившись, он отправился в свое купе, и печатная машинка застучала в ритм взволнованного сердца. Александр Проханкин тихо сидел на своем месте, чтобы не мешать мастеру создавать свой новый шедевр, подмечая характерный наклон головы и подкручивание усов. Его очерки должны быть максимально реалистичными. А народ не унимался, свистел в полную силу, хохотал, выпивая и закусывая. Копылов-Брауншведский, разгоряченный, скинул с себя пиджак, и в рубашке, в деловом галстуке и повязанном поверх пионерском, лихо стал отсвистывать какую-то неприличную мелодию, махая руками, согнутыми в локтях, словно старался взлететь, направляясь к столу, за которым сидела прекрасная Желанная. Он всем своим видом показывал, что готов, уже готов снять ее в главной роли, отчего прямо на глазах Желанная становилась доступной.
В какой-то момент ресторан затих, словно набирался сил для нового всплеска. Затишье заполнил голос Марата, такой же грустный, как и его глаза:
- Полно, товарищи, не свистите, денег не будет.
Окружающие словно ждали повода, чтобы продолжить свой хулигански - художественный свист, не веря в глупую примету. Ведь совершенно ясно, что гонорары и тиражи зависят не от того, свистишь ты или нет, а от того, что именно свистишь и во славу кого.
Копылов или Брауншведский, кто-то их них замахал руками, согнутыми в локтях, так сильно, что многим даже показалось, будто он оторвался от пола, воспарив в воздухе. Но в ту же секунду поезд резко затормозил так, что режиссер свалился, ударившись головой обо что-то твердое. На столах попадали бутылки и фужеры, послышалась фамилия "Безнадега, Безнадега". Но быстро удостоверившись, что виновник резкого торможения не он, все бросились к окнам.
На улице вечерело. Состав, сбросив так резко скорость, тем не менее продолжал медленно двигаться. Затем в окнах показались вагоны состава, стоящего на соседнем пути, поравнявшись с ними, поезд остановился. Любопытные головы высунулись, с интересом осматривая вагоны напротив, но ничего интересного,... какая досада, уже потеряв всякий интерес к происходящему стали возвращаться за свои столики, подшучивая друг над другом. Они пока не расслышали шум, который нарастал все отчетливей, прорисовывался каждый звук громче, яснее всего был слышен лай рвущихся с поводков собак, затем гул моторов, скрип колес и топот лошадей. Все снова кинулись к окнам в ожидании нового сюрприза. И он не заставил себя ждать: с лязгом и грохотом открылись ворота вагонов, лай собак, число которых трудно предсказать, наводил какой-то панический страх, топот тяжелых сапог, гул моторов, звуки похожие на то, что на землю бросают тяжелые мешки. И наконец, послышались человеческие голоса, они кричали фамилии. Происходящего не было видно, но, что творится на той стороне вагонов, называемых в народе «скотовозками», догадаться было несложно. Еще минуту назад любопытствующие отпрянули от окон, закрыв форточки и задернув занавески, словно отгораживаясь от действительности, не желая ни видеть, ни слышать ее, обманывая себя, что ничего страшного не происходит. Тишина в поезде мечты стояла такая, что даже сама смерть могла поверить в отсутствие здесь хотя бы одной живой души. Подсознательно трясущиеся от страха люди хотели, чтобы она пересела в состав, стоящий напротив, ведь именно тем пассажирам с ней по пути. Потому что каждый, находящийся здесь, знает свой шесток, знает, кому необходимо поклониться в пояс, а в какую сторону света плюнуть и показать непристойный жест. Так что, женщина с косой, вам с нами не по пути, к счастью. А фамилии все сыпались и сыпались, казалось, что назвали всю страну и пошли по второму кругу. В творческом поезде творилась тихая паника, они не только не разговаривали, но и не смотрели друг на друга, словно их мучило какое-то чувство, давно покинувшее их души. Их давил и пожирал страх, это понятно, но совесть, причем здесь она, ведь они ничего предосудительного не сделали. Скорей, скорей бы этот кошмар закончился, и словно услышав их молитвы, поезд тронулся, оставляя грузившуюся в «скотовозки» страну. Никто не проронил ни единого слова, желая поскорей разойтись по своим купе, но тут же разорвав молчание, Никита Сергеевич Угодников провозгласил тост:
- За нашего мудрого вождя, товарища Сталина! Ура!
Тянуть или обдумывать после таких слов - значит пересесть в тот страшный состав, схватили рюмки кто с чем и, грянув троекратное ура, тяпнули. После этого все же стали расходиться, хоть и зависят они лишь от муз, но знаете, тоже люди. Угодникову показалось, что из всех присутствующих не выпил один Безнадега, и тут же взял такой факт на карандаш. В купе великого классика царило полное уныние, а печатная машинка застыла в ожидании, на полуслове "спаси..."
Требовалось хоть какое-нибудь разумное объяснение увиденному, оно должно быть простым и логичным. С полной уверенностью можно сказать только одно, там, на этапе, были преступники, заговорщики, страшные убийцы, насильники, воры, таким не место среди светлых идей нового государства и нового человека. Как можно брать на себя вину, зачем истязать совесть, ведь не мы, не я их толкнул на этот страшный и позорный путь. Это их выбор, и они сами в ответе за него. Немного стало легче, отпустило, в самом деле, безвыходных ситуаций не бывает. При том никто не отменял настоящих шпионов, вредителей и прочих несогласных с государством элементов. Ведь, правда? Для чего это мне? Не ври, не ври себе, вертелось в голове. Что можешь сказать плохого о Порчукове, Швендлевиче, Плигине? Ведь ты их знал как близких друзей. Талантливые, порядочные, прекрасные люди, и вдруг враги. Впрочем, невозможно залезть человеку в голову и понять, что он думает и чем дышит. Как я могу поручиться в том, что они не виновны, если хотя бы один процент, десятая доля процента их виновности существует. А их признательные показания? Они изобличают себя как страшных преступников. Разве это не является основанием верить следствию и суду? Ведь именно суд назначил их виновными. Ну вот, стоит применить логику и сохранить хладнокровие, как сразу все получается...."бо".
В работу! В работу с головой.
Ночь прошла тревожно. Обсуждать увиденное или делиться своими мыслями на эту тему не хотелось, да и было небезопасно, ведь рядом с тобой мог сидеть не тот, за кого ты его принимаешь. Лучше выпей. Выпил? Налей еще. От водки совесть крепко спит. Прошедшая ночь с трудом перемалывала страхи и переживания, обильно заливая их горькой. Но, не смотря ни на что, по утру ресторан вновь стал наполняться уставшей публикой. Она пока разминалась в разговорах о погоде, о чудных видах из окна, за которым не переставала бежать страна, обрадованная тем, что наконец и на нее обратили внимание. Затем заговорили о разном: о прекрасной публике на станции Свистуны, о чудных глиняных мастерах. Кто-то напомнил о том, как отменно вкусны были огурцы, и похвастался, что разжился секретом засолки, обещая выдать его любому желающему. Но во всем этом словесном извержении чувствовались полутона совсем небольшой обиды, мол, мы так ранимы, и вообще, мы не желаем..., поскольку заслуженные и с премиями.
Вдруг от стола к столу, как эстафету, стали передавать какую-то важную новость, столы, узнавшие ее, уже клокотали, и в этом оживлении слышалась уверенность, непогрешимость и правота. Столы, до которых не успела дойти эта важная информация, с нетерпением ждали, чтобы незамедлительно сбросить остатки тревоги и страха. Новость действительно заслуживала уважительного к себе отношения. Товарищу Угодникову стало известно от одного из официантов, а эти люди, как правило, весьма осведомлены в делах специальных служб государства, о том, что вчера все наблюдали погрузку тех, кто еще недавно нависал страшной лавиной над безмятежной страной. Эта ужасная, террористическая организация готовила кровавый государственный переворот и покушение на самого вождя товарища Сталина.
Так это совсем другое дело, ох какое облегчение, так мы еще ко всему присутствовали при историческом событии, ведь не каждый день раскрываются огромные, страшные своры врагов. Разговоры стали живей, смешки прокатились по столам, как бы прощупывая почву, и вот, наконец, воцарилась прежняя беззаботность. Максим Максимович со своим новым товарищем Александром Проханкиным завтракали как и все в ресторане и, услышав эту прекрасную новость, очень ей обрадовались. А Медовый был рад и счастлив еще и потому, что поразмышляв о увиденном, он догадался обо всем еще вчера. Но осадок до последней минуты оставался, сомнения подтачивали нутро, неловко, ах как неловко видеть все это, когда ты с таким трудом убедил себя в правильности выбранного пути, решив помочь подсобить в этом величайшем строительстве, ах право как все-таки неловко. Какие глупые, ненужные терзания, нам ведь намекнули, дали понять, что там были враги, страшные государственные преступники. Конечно, открыто этого сказать не могли, ведь последователи или возможно еще не отловленные участники этого террористического подполья могут затаиться, накопить силы и тогда... Почему я не должен этому верить? Где основания в моих сомнениях, на чем они основаны? Чтобы сомневаться, нужно знать, слышать, видеть. Без доказательств не приму!
По видимому душевные терзания революционного глашатая не разделяли его спутники. А поскольку все так удачно разрешилось, Владлен Жаворонков предложил всем вновь отправиться « В пургу». Присутствующие очень тепло отозвались о его новой работе, но отправляться туда повторно не пожелали. Кто-то, кажется это грустно-глазый Марат, напомнил, что их в будущее никак не может довести поэт Надрывный. Противников отправиться в будущее не оказалось, но поэт отсутствовал, а посыльный сообщил, что товарищ Надрывный отвезти их в будущее не в состоянии, поскольку безнадежно пьян. Отсутствие культурной программы решил хоть как-то восполнить неутомимый Копылов-Брауншведский. Выглядел он смешно, словно однобокий единорог, с огромной шишкой на лбу с левой стороны, которая явилась результатом его вчерашней левитации и падения. Так вот, вышеописанный товарищ не нашел ничего лучшего, как рассказать анекдот. Причем содержание его было настолько похабным, что покраснела и опустила глаза не только Желанная, но и многие из мужчин тоже были смущены. Они сочли услышанное весьма низкопробным и не к месту. Но рассказчика это нисколько не смутило, и он тут же предпринял вторую попытку развеселить общество. В этом повествовании говорилось о неверной жене, результаты похождений которой, незамедлительно отражались на голове мужа. Рассказ свой он вел так страстно, что на его собственном широком, лысеющем лбу выступал пот, он салфеткой вытирал его, немного морщась, когда задевал свое новообразование. Окончание анекдота зал встретил ехидными смешками, тыча на рассказчика пальцем. Тот быстро сел, смутившись не меньше Желанной, осознавая, что смеются над ним, как над прототипом анекдота. Но в скорости вновь вскочил, решая не сдаваться.
- Напрасно вы, каждый из вас был свидетелем моих вчерашних злоключений, - сказал он, указывая пальцем на шишку, очень напоминающий молодой растущий рог.
Его желание оправдаться еще сильнее развеселило публику. Ну вот и хорошо, прежняя, непринужденная обстановка окончательно возвратилась в поезд мечты. А раз так все хорошо разрешилось, стали снова расходиться по купе в надежде приманить прелестных муз, чтобы затем в жарких объятиях произвести на свет очередной шедевр, мировой шедевр. Среди этих людей были и Максим Максимович, и Александр Проханкин, впрочем, они покинули ресторан до всего этого клоунского спектакля. И уже добрые полчаса машинка писателя строчила, словно пулемет теска, только успевай заправлять лист за листом. Александр не печатал и ничего не писал, было бы очень смешно, сидеть рядом с литературным гением и записывать свои корявые мыслишки. Все это время он лишь внимательно наблюдал, подмечал какие-то особенности, спрашивал, когда предоставлялась такая возможность, охотно поддерживал беседу. В общем, накапливал рабочий материал.
Творческую обстановку вновь нарушил поезд, он замедлил ход, и состав стал медленно останавливаться. Люди по привычке высунулись в окна, но ни станции, ни каких-либо построек вблизи не наблюдалось. И, тем не менее, последовало предложение выйти из вагонов. Пассажиры с удовольствием покинули свои купе, разминаясь на земле, приседали, потягивались, разводили руки в стороны, словно желая обнять теплое, весеннее солнце.
Марат почему-то кинулся в небольшой перелесок, стоящий недалеко, за ним неотступно следовал Стайников, но делал он это уже не в порядке общественного поручения, а по доброй воле. За время, проведенное вместе, он рассмотрел в Безнадеге что-то такое, что отличало его от всех остальных, он был необычайно искренним и безрассудным человеком. Желанная, как и положено женщине, кинулась собирать первые немногочисленные подснежники, и очень увлеклась этим занятием. А самым беспокойным из всех был Никита Сергеевич Угодников, он бегал вдоль вагонов и отчаянно ругался, но пока еще некрепко, не последними словами.
- Ну, как же так? Это ведь разгильдяйство, такое мероприятие срывают, у меня же график. У меня ни единой свободной минуты нет! Ну что это такое?
- Что вы так волнуетесь, голубчик? – Спросил Максим Максимович, не понимая сути происходящего.
- Уважаемый Максим Максимович, у нас по плану посещение первого колхоза нашей великой социалистической страны Красные горизонты. Вон видите в верстах одиннадцати-двенадцати?
- Колхоза? - Переспросил Медовый.
- Да, да колхоза. Коллективного хозяйства. Нового прогрессивного способа развития советского сельского хозяйства. Это еще одна из величайших идей нашего гениального вождя товарища Сталина.
Медовый посмотрел в указанном направлении, но солнце слишком ярко светило прямо в глаза, и он загородился ладонью, навесив козырек над бровями. Действительно, где-то там довольно отчетливо виднелись постройки, причем отличались они большой добротностью, да и масштаб впечатлял, что было видно даже на расстоянии. Сразу понятен замысел, подчеркивающий серьезность и основательность данного, неведомого доселе, колхоза. А больше всего поражало количество дымивших труб. Труба, как вы знаете, - это индикатор, лакмусовая бумажка экономики, раз труба дымит – значит есть работа, значит, есть трудовой подвиг. И уже в голове помимо воли слышишь клятву бригады кочегаров "стопить уголь двух пятилеток всего за одну". А в ответ уже летит встречное предложение, мгновенно перерастающее в социалистическое соревнование, "трех за полторы" и так далее, до самого неотвратимого светлого коммунизма. Вскорости все, за исключением Марата, Стайникова и Надрывного, восхищались Красными горизонтами. Более зоркие подмечали какие-то новые штрихи, и тот час же пересказывали увиденное слепошарым.
Товарищ Угодников по-прежнему не находил себе места, отчего крепко ругнулся и громко, словно на показ, произнес:
- Какую поездку загубили, паразиты!
- Да! – Поддакнул Копылов -Брауншведский, - я уже представляю, какую нам закатили бы встречу там, в чудо - колхозе, если на захудалой станции так ласково, а там…..- В его глазах скопились слезы досады от пристального всматривания в счастливую даль.- Я как режиссер могу точно сказать, выглядит прелестно, словно декорации к фильму о прекрасном будущем советского крестьянства. Вот и название подходящее, Колхозное счастье Красных горизонтов. Не правда ли чудесное название картины? – Обратился он с вопросом к Угодникову.
Никита Сергеевич промолчал на подобное провокационное высказывание и, взяв этого болтуна на карандаш, поставил напротив его паскудной фамилии с десяток вопросительных знаков.
- Товарищи, товарищи, - вновь засуетился технический руководитель,- прошу в поезд, у нас график. Пожалуйста, посмотрите, все ли на месте, не оставить бы нам кого.
Колеса вновь застучали, помогая творить. Максим Максимович отложил прежнюю работу и с огромным энтузиазмом взялся описывать счастье колхозной жизни. Это было легко сделать: ты видишь объект, грандиозность которого тебя потрясла, а дальше невозможно промахнуться. Такие идеи перестройки общества могут возникнуть лишь в голове величайшего из вождей, а если к этому прибавить умных государственных чиновников, слегка приправить все это самоотверженным трудом простых людей, безграничной любовью к могучему государству - и вот она, правдивая жизнь. Каждый день как подвиг.
Перечитывал написанное, "Да, да, да,"- довольно мурлыкал под нос. И только лишь к семи часам вечера он освободил гениальную голову, изложив все увиденное на бумаге. А теперь не мешало бы подкрепиться! Отпустил музу, как всегда напомнив, что у нее есть лишь полчаса свободного времени, дабы точнее настроить свой музыкальный инструмент. Рестораны, по всей видимости, не пустели ни на минуту, перегоревшая водка, вина, коньяки и табачный дым вырывались из открытых окон, будучи немного меньше, чем дым паровозных топок. Умственная работа весьма трудна, хочу вас уверить, и требует время от времени рюмку другую водки, борща украинского со шкварками, обжигающими язык. А к нему непременно свежайшую сметану и пышные пампушки. И сало, сало, сало, украинское сало с ядреным чесночком! Потом хороший кусок осетрины или пару- другую стерлядок, в зависимости от размера. Вам не нравятся жирные сорта рыбы? Помилуйте товарищ, не откажите себе в удовольствии откушать фаршированной щуки, или съешьте, наконец, запеченную речную форель. Нет, нет, это все не в ущерб мясным блюдам, вот прекрасный бифштекс с кровью или без, исключительно на ваш выбор, котлета по-киевски, седло барашка по-горски, телячья грудинка по-чухонски, поросенок жареный с хреном по-старорусски, утка с каштанами по-одесски, гусь, фаршированный курагой и изюмом, по черт его знает каковски. А если к вашим писательским талантам вы еще и не прочь побаловаться ружьишком или просто являетесь поклонником дичи, то к вашему столу непременно должны быть поданы вальдшнепы, кроншнепы, гаршнепы, перепела и куропатки. И ни в коем разе не переживайте, никаких буржуазно-мещанских ананасов с рябчиками я вам не предложу. Революция, меня помилуй!.. Вместо этого кабаний окорок, фаршированный белыми грибами, запеченный в русской печи до золотисто- хрустящей корочки. А вот нежнейшая лосятина в горшочках. Или оленьи ребрышки, томленые с печенью и почками молодой серны. Копченые языки означенных копытных с опятами под белым соусом. Я не стану вас мучить бесконечным перечислением наливок, десертов и прочих лакомств, вы только намекните.
Голубчик, я устал вас уговаривать, ну отведайте хоть чего-нибудь!
Поезд вновь стал плавно притормаживать, все кинули взгляд на Никиту Сергеевича, но он безучастно тыкал маслята, вилкой отправляя их в рот. Значит все в порядке, решили отдыхающие. А поезд еще больше сбавил ход и, извиваясь словно диковинный змей, повторял своим телом изгибы железной дороги.
- Ух, ты!- Воскликнул вездесущий Копылов-Браунгшвецкий, взглянув в окно.
С противоположной стороны вагона - ресторана все бросились к окнам. Восклицание было действительно к месту: совсем недалеко от поезда, там, где радиус поворота максимально доходил до горизонта, взору открылся прекрасный, просто сказочный поселок. Похожий на маленький городок, почти такой же, как видели прежде, да нет лучше, и коровники здесь были длинней, а трубы были выше, и дым из них шел гуще.
- Это, ...- захлебнувшись от восторга и указывая на чудесное сказочное поселение, обращался Александр Проханкин, к техническому руководителю. Угодников даже не взглянув в окно, продолжал ловко закидывать в рот аппетитные грибочки.
- Да, да именно! Колхоз Заветы Ильича. - Восторженно подтвердил он, вознеся вилку вверх с насаженным на ней грибом. И словно одной фразой растратив всю свою пылкость, продолжил ужин.
Казалось, никакого времени не хватит насмотреться на эту красоту и возгордиться твоим народом. Но поезд не может ждать бесконечно, пока их тонкие впечатлительные натуры наполнятся счастьем и гордостью за достижения великого государства. И густо загудев, состав вильнул "Ильичу" хвостом. Впечатлений могло бы с лихвой хватить до утренней зари, обрамленные тостами, они переливались бы словно несметные драгоценные камни в копях царя Соломона. Но технический руководитель был неумолим и настоятельно, очень настоятельно, просил отдыхать. Грядущий день готовил много событий.
Бовский десант должен был продержаться ни один день. За это время десятки встреч с трудовыми коллективами, передовиками производства, партийными деятелями, посещение школ, детских садов, родильного дома. Задача стояла воистину грандиозная: донести искусство до каждого человека, развеять их невежество и побороть страх перед будущим. Ведь именно они, глашатаи прекрасной жизни, знают все наперед. Там, за прекрасными далями, советских людей ждет великое будущее, но для этого нужен еще один рывок, еще один трудовой подвиг. Утренний Бовск встречал во всеоружии, казалось, что на встречу с деятелями искусств пришло все население надела, чудом уцелевшее от заботливого государства, во многом это было действительно так. Не так часто в прошлой своей жизни уездного города его посещали известные люди, пальцев одной руки хватит пересчитать. Небольшое внимание уделялось ему и в новое время, так что подавляющее большинство людей пришло с большим желанием увидеть тех, кто обладает известными фамилиями, в особенности Максима Медового. Классик при жизни, талант, глыба, таких хотелось просто увидеть.
Оркестр маршировал до открытия митинга, потом посыпались речи, все они были благодарственными. Хозяева благодарили вождя, товарища Сталина, великую революцию, партию, гостей, стараниями которых они узнавали жизнь не понаслышке.
Гости вторили ответными речами, благодарили товарища Сталина. Ведь если бы не он, им в голову не могла прийти такая простая мысль, посмотреть свою страну, увидеть ее расцветающей и жизнерадостной, основательно в полный рост вставшей с колен. На благодарив руководство страны и друг друга, оголодавшие гости были приглашены на завтрак в честь прибытия.
Товарищ Угодников вертелся как уж, работы у него было выше крыши, он формировал небольшие творческие группы, в которые входили мастера разных жанров и профессий, отправлял их на заводы и фабрики, в школы и больницы. Началось большое творческое перекрестное опыление Бовска.
А вы когда-нибудь были на творческом вечере человека, владеющего речью и обладающего гибким и живым умом? Незабываемое зрелище! Они это умеют: захватить, увлечь, заставить лишь движением глаз, неуловимой интонацией, удачной рифмой, плакать и смеяться, хотеть жить вечно и отдать жизнь за один только миг счастья. Именно этим мастера искусств и занимались. Люди почувствовали, что жизнь бывает разной, что есть в ней и красивая любовь, и подвиг по зову сердца, все это есть, просто иногда нужно остановиться, вспомнить лучшую счастливую минуту своей жизни, а она непременно была, даже в самой тяжелой судьбе. Улыбнуться и не нагрубить в ответ на грубость, и пусть покажется оскорбляющей кого-то банальностью помочь донести старушке авоську или перевести ее через дорогу. Ты считаешь это неглавным, неважным? Ну что же, посади дерево, розовый куст, построй дом, воспитай детей, вспомни, что ты человек, вырази себя добром.
Творческий десант работал на совесть, с полной отдачей, читал стихи и прозу, рассказывал, как снимается кино и пишутся полотна, дарил свои книги, в общем, сеял доброе, мудрое, вечное. В ответ его благодарили как могли, принимали в пионеры, зачисляли в передовые бригады и коллективы, брали на себя повышенные социалистические обязательства и досрочное выполнение пятилеток. Обещали выполнить, перевыполнить, выкопать глубже и прорыть длиннее. В виду отсутствия приличной гостиницы, как в прочем и любой другой, почти всех гостей поселили в общежитии. Но это неудобство не сильно огорчало, поскольку возвращались со встреч и творческих вечеров далеко за полночь, и сил ни на что не оставалось. В первую ночь даже не успели обменяться впечатлениями, которых было хоть отбавляй, а, добравшись до постелей, засыпали как младенцы. Во вторую ночь, не смотря на усталость, стали наперебой рассказывать веселые моменты и комичные ситуации, в которые они попадали. Но все, как один отмечали замечательную публику: внимательную, добрую, отзывчивую, настоящую, совсем не походившую на столичные залы, избалованные вниманием.
- А я бы хотел пожить годик - другой вдали от московской суеты рядом с простым человеком. Дышать чистым воздухом, на утренней зорьке сидеть с удочкой, наслаждаясь одиночеством.- Признался публицист Жаворонков, растроганный разговорами о хороших и простых людях глубинки.
- Оставайся здесь, надышишься, насмотришься, книжку хорошую напишешь, почет и уважение на всю жизнь заработаешь,- посоветовал Копылов-Браунгшвецкий.
-Эх, кабы так просто,- отвечал Жаворонков,- меня Москва не отпустит: там у меня квартира, жена, дети. И знаете ли, чтоб книжки хорошие писать, тема нужна, идея. Чтоб мороз по коже, чтоб размах, масштаб, величина, а без этого все пустое.
- Дарю, дарю, мой друг прекрасную тему,- воодушевленно заговорил режиссер, - будете благодарны весь остаток своих дней. Напишите о колхозе, я, знаете ли, сам был поражен величием этой идеи и размахом ее воплощения. Это ли ненастоящая перековка, переделка крестьянина? Это ли не величественнейший из всех, доселе известных на земле экспериментов? Я определенно возьмусь за эту тему, это лишь дело времени. И снимать буду обязательно на Родине, там такие места…, вот и рабочее название уже придумал «Кубанские колхозники».
Он мечтательно закрыл глаза, покачивая головой, очевидно мысленно уже выстраивая мизансцены будущего непременно великого фильма в духе социалистического реализма.
- Не знаю,- отвечал публицист, - не знаю ...
- О каких вы колхозах речь ведете? - Вдруг спросил не понимающий Клементий Надрывный.
Все семь человек, находящихся в комнате, с удивлением посмотрели на поэта.
- Что?- Переспросил он, не понимая окружающих.
- Вы где были, голубчик, когда мы дважды созерцали данное чудо?
- Не знаю, ехал..., - неуверенно, совершенно смутившись, отвечал Клементий.
- Друзья, надо восполнить пробел в памяти нашего товарища,- призвал неутомимый режиссер, мгновенно став описывать дважды увиденное чудо собственными глазами.
Его сменил Жаворонков, внеся в описание свое виденье объекта, с ним тут же не согласился Копылов, утверждая, что его профессионализм не может быть подвергнут сомнению и точнее его никто не сможет описать увиденное. Спор разрастался, в него были вовлечены все обитатели комнаты, они возбужденно махали руками, спорили о количестве и высоте труб, о длине коровников и свинарников. О том, сколько труб дымило, и какой мощности котлы там могли быть задействованы. А так же, какие постройки были видны, и что могло и непременно должно было располагаться в том или ином здании. Несомненно, они видели школы, больницы, театры и дома культуры. Кто-то даже узрел бассейн и художественную галерею с выставленными там работами Васильева, Налбандяна, Мухиной. Спор был нешуточный, совсем забыв причину такой жаркой дискуссии, они доказывали друг другу свою правоту, не желая соглашаться с мнением соседа.
-Нет, нет,- почти кричал режиссер.
-Да, да,- настаивал Жаворонков.
-Товарищ Жаворонков прав,- страстно поддерживал Стайников и Безнадега.
Впрочем, Марат молчал, просто Стайников был уверен, что его новый товарищ обязательно его поддержит. Но более всех недоумевал Клементий, слушая всех вместе и каждого по отдельности, он никак не мог понять, да что же это за неведомое чудо такое - "Колхоз"?!
- Вот,- вдруг произнес Безнадега, продемонстрировав альбомный лист, на котором весьма искусно графически набросал виденный им колхоз из окон вагона.
- Марат, вам можно стать графиком,- порадовался за товарища Стайников.
Все внимательно стали рассматривать рисунок.
- Не знаю, не знаю, - недовольно как всегда замямлил Копылов-Браунгшвецкий,- я уверен, вот эта вот труба была выше, а вот эта не дымила, и в этом здании было пять этажей, а не три.
-Нет, все правильно! - возражал Жаворонков,- все правильно…
- Не знаю, не знаю, я, как признанный режиссер, доверяю своему зрению…
И все же большинство пришло к мнению, что колхоз получился как в жизни, в духе социалистического реализма. Возможно Марат действительно сумел передать его энергетику, размах, грандиозность.
Спор вымотал их окончательно, шум дискуссии сменился на шепот. Они засыпали под недовольное бормотание режиссера: - Я своим глазам доверяю, у меня такой глаз, за простые глаза столько премий не дают, я, чтобы вы знали, я...
В отличие от основной массы десанта несколько человек были поселены отдельно в старом купеческом особняке. Его интерьер поражал богатым убранством. Как все это могло сохраниться во времена хаоса и гражданской войны неизвестно. А также неизвестно, кто сейчас пользовался этой буржуазной роскошью, противником которой был каждый в этом государстве. Но ни Угодникова, и тем более Медового, этот вопрос не интересовал. Впрочем, товарищ Угодников своим опытным глазком высоко оценил обстановочку. Когда никого не оказывалось рядом, он подходил к огромному зеркалу, в котором отражалась величественная картина, изображающая неизвестного щеголя в одежде, полностью состоящей из рюшечек, сборочек и кружев, и в таких же смешных панталонах. Так вот, подойдя к зеркалу, он внимательно рассматривал себя, сравнивая с портретом, улыбался своей шикарной обольстительной улыбкой во все передние зубы и непременно говорил:
- Хорош, чертовски хорош,- представляя себя владельцем особнячка, утверждаясь в мысли, что он один из не многих, кто достоин быть вершителем человеческих судеб, мурлыкал под нос:
- Мы рождены, чтоб сказку..
Медовый, в отличие от технического директора, совершенно не замечал окружающих его предметов, словно их не существовало, а был погружен всем своим существом в общение с людьми, ведь именно ради них он и вернулся в страну. Максим Максимович, хиревший последнее время в заграницах, совершенно приободрился: родная земля бодрила, поила силой, словно былинного богатыря. Счастью писателя не было предела, он рядом с людьми, в самой гуще событий, кует, строит, выплавляет новую великую страну, нового социалистического гомункула. Конечно, опытный глаз подмечал некоторые нестыковки между словом и делом, между желанием и результатом, но это ничего, все образуется, наладится, все непременно наладится. Вот взять хотя бы сам Бовск.
По какой-то причине выглядел он хуже, чем увиденные ими чудо-колхозы. Заурядный провинциальный городок, достаточно чистый наспех в центре, но запущенный разбитыми дорогами и постройками на окраинах и в промышленных зонах. Но не это, совсем не это настораживало писателя. Хотя, конечно, быт непременно является внешним проявлением внутреннего состояния человека, общества, государства. Грязные улицы и неухоженные дома - это проявление душевной пустоты и безразличия к своей земле и своей жизни. А глаза, вы обращали внимание на глаза людей? Нет! Обязательно загляните в глаза. В них непролазная тревога, да, да именно непролазная. В этой постоянной круглогодичной распутице тонут все надежды на счастливую жизнь. Они уверенно говорят слова, непременно выкладывая их в клятвы и благодарности властям и гениальному вождю, сыпят гневные угрозы и оскорбления в адрес своих врагов. Но глаза, черт побери, глаза выдают неверие. Так и хочется повторить реплику гениального режиссера "Не верю!" Они клятвенно заверяют, что готовы отдать свои жизни в деле строительства великого государства. Но на самом деле они этого не хотят, всеми силами стараясь этого избежать. Надеясь, что бездушная государственная машина примет в жертвы кого-нибудь другого, но не их самих. И все же это, пожалуй, напрасные переживания, просто по-другому, скорее всего, быть не может. Да, да не может. Это поймет любой здравомыслящий человек. Слишком большой масштаб, слишком великие замыслы. Пусть власть оступается, допускает ошибки, но зато делается самое главное - приближается неотвратимое рабоче-крестьянское всенародное счастье. Счастье для каждого. Надо верить в это, только так надо думать, именно так, а не иначе. Только так, а не иначе, на это есть все основания. Вспомните, ведь не смотря на отмену крепостного права, Российское крестьянство до самого октября было несвободным. Горбатилось, рвало жилы и ломало шапку перед барином. Я, русский писатель, говорю тебе, счастье уже наступило. Да, да, наступило! Буквально завтра ты его увидишь, человек свободной страны советов.
Еще до прибытия в Бовск, товарищ Угодников довёл до сведения, что весь творческий коллектив должен принять участие в политической акции. Что из себя представляет данное предприятие, не раскрывалось, но то, что оно является чрезвычайно важным, подчеркивалось неоднократно. Таинственность акции распаляла воображение людей, которые могли лишь силой своего таланта создать земные и внеземные миры. Разрушить или построить государство, заставить влюбиться красавицу в чудовище - им все под силу. Мероприятие началось в пять часов утра, не отдохнувшие как следует, сонные люди, зевали и ежились на весеннем пронизывающем ветру, они садились в автобусы и тут же старались уснуть. До самого места дремали, мотая обвисшими головами, бились о стекла окон, но просыпаться не желали ни в какую. И только когда моторы натружено завыли, поднимаясь на пригорок, они стали открывать глаза, протирая их, зевали, прогоняя сон. И словно для того, чтобы окончательно разбудить пассажиров, автобусы помчались вниз, вызывая дикий восторг от быстрой езды. Окончательно проснувшись и получив заряд веселого настроения, довольные пассажиры выскакивали, разминая уставшие от долгого сидения тела.
Вот только картина, открывшаяся взору, совсем не радовала. Деревня, сожженная дотла, торчала печными трубами, кое-где целыми, в большинстве же осыпавшимися, они лежали бесформенными грудами, обрамленные черной каймой древесного пепла. Казалось, что всепожирающее пламя плясало еще вчера, и вся округа слышала нечеловеческий женский вой, перемешанный с детским плачем и бесконечными молитвами старческими малоподвижными губами.
Вдруг с трубы взлетела испуганная ворона, тревожно каркая, словно во всей этой палитре не хватало черных красок. Участники важной политической акции стояли несколькими группами, не зная, что делать. А от них ничего и не требовалось, кроме как быть свидетелями страшных преступлений врагов Советского государства. Командир в форме Комитета Безопасности Власти появился из неоткуда, словно нечистая сила, подавляя волю и заставляя трястись подбородки от еще прохладного утреннего ветра. По его сухому лицу с впалыми щеками и тонкими бескровными губами можно было определить, что говорить он может только истину неотложную и непогрешимую. Его лицу вторила и фигура, сухая до худобы, словно хранящая в себе только самые необходимые качества без излишеств, форма подчеркивала его стройность, делая его похожим на опасную бритву, поблескивала на солнце холодными, бесчувственными глазами. Еще выделялись в его внешности безупречно начищенные сапоги, они блестели, вторя глазам, не давая возможности ни одной песчинке или пылинке зацепиться на их гладком теле. Именно таким увидели творческие сливки Советского Союза дважды старшего командира комитета безопасности власти товарища Сечкина. Он с нескрываемой брезгливостью смотрел на собравшихся. Роль провинциального экскурсовода его явно тяготила, он вообще считал всех, здесь находящихся, быдлом. Если же вам так нравится, пусть будут творческим быдлом, не более. Даже громкое имя Максима Медового не заставляло его трепетать.
- Друзья, - произнес он, его голос такой же сухой, как и он сам, плеткой стеганул по душам собравшихся, они словно сжались, скукожились, не желая быть битыми впредь. - Будьте бдительны, враг коварен, враг кровожаден. Смотрите на страшные преступления тех, кто так умело скрывался под личиной кулака-единоличника. Копите ненависть в своих сердцах, стреляйте словом и бейте рифмой, ищите их в селах и рабочих бригадах, вытаскивайте из чуланов и амбаров на всеобщее обозрение и до смерти забивайте своим революционным коммунистическим искусством. Власть нуждается в вашей помощи, в вашем умении учить советский народ, поддерживать в людях ненависть к врагам.
После этих слов, немного опомнившись, творческая масса разбухла, снова увеличившись в объеме. Простите, сразу как-то не поняли, а врагов то мы изобличали, изобличаем и будем изобличать, еще активней находить их там, где даже микробу не спрятаться. Ради спокойствия власти и счастья людей, мы не пощадим никого: ни врага, ни друга, ни брата. Души творцов, как и просили, наполнялись праведным гневом, а бритва-командир вел их от пепелища к пепелищу, описывая происходящее здесь в жутких подробностях, словно сам был их свидетелем или, того хуже, участником. - У этого дома озверевшие и потерявшие человеческий облик подонки, казнили героических бойцов спецотряда, защищавших мирное население от извергов. Затем убивали женщин, детей и стариков, лояльно относящихся к власти и помогающих ей. Вот у этого дома нелюди выхватили у матери малое дитя и, ударив его оземь, раскололи ему голову, а обезумевшую мать насиловали всей преступной шайкой. Узнавая все больше и больше, находясь в тех местах, где повсюду неопровержимые факты зверских преступлений, души переполнялись гневом, сердца яростью, а в голове абзац за абзацем ткались новые правдивые повести и рассказы, Идеи для нетленных романов и сценариев к фильмам валялись прямо под ногами, в буквальном смысле. Создатели великих произведений совсем раскрепостились, поднимая уцелевшие каким- то чудом ложки со сгоревшей на половину ручкой, крынку, расколотую пополам, словно рассеченную шашкой, еще какие-то мелкие вещи из небогатого крестьянского скарба. Брали в руки головешки, вымазываясь черной сажей, причащаясь, словно ища подтверждение тем словам, которыми их осыпал сей человек, напоминающий опасную бритву. Одно неверное движение, один вздох не в такт бреющему, и место пореза вспотеет кровавой росой. Но в том и состоит мастерство клиента - ощутить ритм брадобрея и вторить ему в унисон. Так же внезапно, как и сам Сечкин, появились фотографы и кинооператоры, они снимали и фотографировали Максима Максимовича с грустным лицом на фоне сгоревшего дома в группе советских писателей, рассматривающих какую-то вещицу, всем своим видом давая отпор неведомому, подлому врагу. Снимали все и всех, виртуозно избегая попадания в кадр людей из специальных служб. Все было ясно: дополнений и разъяснений более не требовалось, пора бы возвращаться, путь неблизкий, того и смотри, что-нибудь забудется, затеряется в голове от бесконечного числа зверств, цифр убитых, искалеченных, униженных.
- Товарищи писатели, - щелкнул хлыстом дважды старший командир Сечкин, обратившись почему-то только к писателям, хотя среди них были мастера и других творческих профессий. Скорее всего, это обращение было направлено одному человеку, Максиму Максимовичу Медовому как к литератору с мировым именем. - Каждая историческая инициатива, каждое историческое действие должно иметь логическое развитие и закономерный итог. В этом селе жил человек с замечательной крестьянской смекалкой, подающий пример советским людям, своей непримиримостью к врагам. Эти слова вернули всех к действительности, совершенно не понимающих, как они от пепелищ деревни, оказались на расстоянии около трех верст. Скорее всего, умело управляемые, погруженные в раздумья и праведный гнев, они не заметили пройденного пути. А теперь стояли, у какого-то рва, не понимая, что они здесь делают.
- Несколько лет назад, - продолжил Сечкин,- эту могилу мировому капитализму сам, по велению красной крестьянской души, вырыл Советский человек, красный крестьянин, великий сын отчизны Василий Шандыба. Его мечта, закопать здесь врагов всемирной революции наконец-то сегодня исполнится.
По телам и душам, в том числе и Медового, и Проханкина, пробежал неприятный холодок. Пожалуй, лучше всего с этой историей был знаком Александр Андреевич, восторженно писавший в своей памятной статье об этом великом красном крестьянине, но никак не предполагавший увидеть своими глазами этот акт восстановления социальной справедливости: одним счастливая жизнь, другим бездонная могила. В то же самое время они увидели приближающийся обоз, груженный какими-то дровами или пнями, накрытый большими холщевыми отрезами, из-под которых топорщились они своими корнями-сучьями. Двигалась эта колонна по какому-то странному маршруту не напрямую с того места, где были замечены, а обходя с востока на запад, направляясь к большой группе людей, стоящих на краю могилы капитализма и прочих врагов власти. Только сейчас на фоне подвод они увидели расцветающий будущей счастливой жизнью колхоз. Он как всегда находился на удалении, доступный только общему созерцанию, без возможности увидеть мелкие подробности, не говоря уже о том, чтобы потрогать, попробовать их на зуб, как прежние пепелища, эти неведомые, возникающие словно миражи, чудо -колхозы.
Телеги приблизились настолько, что стук колес, их скрип, начинал действовать на психику, словно готовя присутствующих к чему-то неприятному и даже страшному. Безнадега как-то жалобно простонал, заставив окружающих гневно зыркнуть на него глазами. Отношение к Марату из сочувствия окружающих моментально переросло в зобу, так как происходящее касалось не только его душевных переживаний, но и тревог каждого, здесь находящегося. Сечкин все сильней тяготился в общении с так называемой интеллигенцией, желая скорейшего завершения спецоперации. Но каждую ноту партии нужно было сыграть правильно, без малейшего изъяна, без намека на фальшь. Первые телеги уже подъехали и встали на противоположной стороне рва-могилы. Наотмашь руки комитета безопасности власти солдаты, сопровождающие каждую повозку, сдернули серые полотнища, покрывающие груз. Возглас ужаса вырвался у каждого, объединившись в коллективный горький вздох. Марат Безнадега, оказавшись самым слабым, упал без чувств еще до того, как от открывшихся взору трупов донесся запах разложения. Еще не совсем растаявшие, смерзшиеся между собой, с примершими кусками льда и мусора, тела торчали согнутыми и расправленными руками и ногами, словно спеша спрыгнуть с этих неприятных, неудобных телег. Почерневшие, растопыренные пальцы с безжизненными ногтями, казалось, царапали небо, торопясь как можно скорее взобраться на него, возможно надеясь хотя бы там обрести вечный покой. Кивком головы дважды старший командир комитета безопасности власти дал команду, и солдаты стали сбрасывать тела в могилу, которая за время ожидания своего страшного содержимого осыпалась краями, потеряв прежнюю могильную опрятность. Вся густо поросшая бурьяном и молодыми деревцами, она совершенно потеряла надежду быть использованной по назначению.
Однако она очень плохо знала людей, которые ее замыслили и исполнили, да, да, было именно так. Вырыл ее взвод солдат, а безграмотному инвалиду предложили взять инициативу на себя, сулили известность и награду. Так просто рождаются герои, и так легко находятся враги. Как и почему находятся те, кто готов назначить врагом отдельно взятого человека, семью, социальную группу или целые народы? Враг - это просто, враг - это эффективно, ведь обвинения не требуют особых навыков и знаний, знания нужны, чтобы создать самолет, решить труднейшую математическую или физическую задачу, вывести новый сорт картошки. Да мало ли какими знаниями должен обладать человек, чтобы быть полезным окружающим. И только те, кто ничего не умеет и не делает, кричит" враг", тыча наугад пальцем, приговаривая к смерти. Проходит совсем немного времени, и он становится самым нужным, ему начинают вторить десятки и сотни голосов, повторяя: " враги, враги, враги".
На место опустевших телег подъезжали новые, груженные до верху строительным материалом для фундамента красной империи. Все также молча, без единого звука, бросали человеческие коряги, насыщая могилу, лишь только стук зубов все отчетливей выдавал присутствие живых людей. Вернее полуживых, иначе бы они заметили, что большинство тел были женскими, это угадывалось по остаткам одежды, и детские, маленькие страшные полешки. Их доставали из оврага, рядом с которым находился концентрационный лагерь, по закрытию которого, их всех мертвых и еще живых сбросили в овраг, даже не удосужившись захоронить. Впрочем, как говориться, нет худа без добра, и данное мероприятие даст новый творческий пинок зажиревшим и обленившимся писакам всех мастей. Могила наполнялась с пугающей быстротой, казалось, что она не вместит всех нуждающихся, а оставшихся не погребенными просто раздадут каждому члену творческого сообщества в назидание на долгую добрую память. От такой бредовой мысли Александр Проханкин почувствовал, что волосы на затылке встали дыбом, и выступил холодный пот. Как жаль, что он никогда не узнает, что главный герой всей этой истории про могилу капитализма, лежит здесь же. Вон, видите торчащую палку? Это та, что рядом с зеленой тряпкой? Нет, нет, это просто толстая ветка, на другом конце могилы, упершаяся в ее осыпающуюся стенку. Это и есть Василий Шандыба, вернее то, что от него осталось, ведь душа, как утверждают некоторые, принадлежит Господу. А палка - это его деревянная нога, которую он по случаю приобрел в какой-то войне, защищая какое-то царство-государство. Как справедливо получить в награду то, что ты создал или принял, вопреки разуму. В заключение нужна была гневная, изобличающая речь из уст самого почитаемого человека, к словам которого должны прислушаться все, в особенности западные псевдодемократии. Этих тщедушных интеллигентных очкариков с лысеющими головами необходимо сделать не только свидетелями, но и соучастниками строительства великой красной империи, замарав их души раз и навсегда. Максим Медовый с лицом бело-серым, словно ткань, покрывавшая страшный груз, долго откашливался, настраиваясь, что сказать. Но заговорил он тихо, путаясь и сбиваясь, начал снова, опять откашливаясь, очевидно отравившись слишком чистым родным воздухом.
- ……… каждый человек советской страны будет счастлив!- Закончил он свое выступление.
………………………
Кочергин уверенным шагом вошел в кабинет. Всегда подтянутый, спортивный, чуть ниже среднего роста. Лицо выдавало в нем человека, прошедшего испытания, закаленного, стойкого, а тонкие усики подчеркивали его жилистую, упругую фигуру. Он был похож на рысь, всегда готовую броситься на добычу, вот и сейчас, входя в кабинет, он потирал руки, предвкушая работу.
Младший командир вскочил по стойке смирно, соблюдая субординацию. Но не только субординация заставила это делать Смертькевича, скорее душевный порыв, огромное уважение и почитание старшего командира. Хотя в группу Кочергина Смертькевич был зачислен всего неделю назад, но все, что касалось Кочергина, для младшего командира было священным. Мастер сыска и допроса был не досягаем. Лицо подчиненного растянулось в почтенной улыбке, в которой проглядывалось искреннее уважение и преданность командиру.
- Здравствуйте товарищ командир, - рявкнул Смертькевич.
- Ярослав, да брось ты этот официоз, работать надо, а ты тут время зря теряешь.
- Ну, как же, дисциплина.
- Хорошо, хорошо, ты прав.
- Станислав Георгиевич, от души поздравляю, - протягивая свою вялую, как у девушки, руку проговорил Смертькевич.
- Это моя работа, хотя спасибо, очень приятно.
- Станислав Георгиевич, скажите, пожалуйста, как у вас так здорово получается? В нашем наделе еще никому не удавалось раскрыть такого шпиона. У меня в голове не укладывается, как эта сволочь могла работать одновременно на три разведки?
- А ты, что не веришь? – С недоброй усмешкой спросил Кочергин.
- Нет, нет, просто не представляю, как эта падаль ходила по нашей святой Советской земле? Мы работаем, не покладая рук, а их не становится меньше?
- А ты что же думаешь, они там,- указывая куда-то рукой, - время даром теряют? Каждый день, каждый час, каждую минуту они проживают с одной надеждой: как поставить нас на колени. А если мы будем вести пустые разговоры, то мы будем потворствовать нашим врагам. Ну, а опытом я, конечно, делиться буду. Затем тебя зеленого ко мне и прислали? Вот подготовлю тебя на свое место, а меня в центральный надел переведут, там, на верху, все решено.
Улыбка Смертькевича стала еще шире, сделав его лицо каким-то безобразным.
- Я постараюсь оправдать доверие.
- Да, ты уж постарайся, постарайся! Ну, давай за дело!
Кочергин достал из большого напольного сейфа кипу бумаг и, усевшись за стол, стал внимательно пересматривать: что-то подписывал, делал пометки и раскладывал по разным стопкам. В свою очередь Ярослав достал бумаги из своего сейфа, чуть поменьше, и стал внимательно в них вчитываться, время от времени мотая головой, показывая, как его возмущает прочтенное. В таком режиме прошло около двух часов, каждый занимался своими документами, как вдруг на столе Кочергина зазвонил телефон. Взяв трубку, он выслушал доклад, сказал, что сейчас опустится в камеру для допросов.
Камера была небольшая, освещаемая плохо светящей лампочкой.
Стены в некоторых местах были забрызганы какой-то бурой краской, как будто неумелый маляр пытался провести работы, но у него так ничего и не вышло.
В камере находился человек в черных, длинных лохмотьях.
- Встать,- закричал надсмотрщик, когда в камеру вошли Кочергин и Смертькевич.
Человек не шелохнулся, продолжая сидеть. Удар прикладом в плечо просто смел его на пол, он чуть неслышно простонал и стал подниматься на ноги.
- Отставить,- дал команду Кочергин и взглядом указал надсмотрщику на дверь, тот быстро удалился, оставив трех человек в камере.
- Ты кто? – Спросил Кочергин.
- Сын божий, - ответил человек.
- А имя-то у тебя есть? – Продолжал старший командир.
- Нет у меня ни имени, ни фамилии, я просто человек.
- Ты человек? - Усмехнулся Кочергин, ему нравились допросы, он чувствовал власть, она давала ему ощущения какого-то опьянения, сравнится с которым не могло ни алкогольное, ни наркотическое. Оно было другого порядка, порядка избранных, как себе объяснял Кочергин. - Мусор ты, а не человек. Когда же вы переведетесь? У меня уже палец болит на курок нажимать, а вас меньше не становится.
Человек молчал. Кочергин внезапно потерял к нему интерес и стал немного злиться. Он понимал, что имеет дело с серьезным соперником, многие верующие никак не хотели сотрудничать, признаваться в покушениях и работе на разведки мира, в общем, доставляли много мороки.
- Ну вот, товарищ младший командир, ваш первый допрос, работайте.
С этими словами он вышел из камеры, Смертькевич несколько опешил от свалившейся на него самостоятельности, но, быстро овладев собой, с энтузиазмом взялся за допрос.
- Сын божий, говоришь? – Обратился он к человеку в рванье, - но тогда скажи мне, разведка какого вражеского государства обратила тебя в веру.
Измученное лицо человека без имени чуть подернулось в улыбке, но он по-прежнему продолжал молчать.
- Еще раз спрашиваю, резидентом какой разведки являешься, сволочь?
Смертькевич вдруг ощутил свою беспомощность, она его испугала и ввела в замешательство. Что же сделать, чтобы он признался хоть в чем-нибудь? Видя замешательство младшего командира, человек улыбнулся еще шире.
- Ты чего лыбишься, сволочь, - закричал Смертькевич, - ты, что смерти не боишься? – Его одолевала такая ярость, что за одну секунду он перестал что-либо соображать, выхватил пистолет и выстрелил в голову человеку без имени.
Поскольку он стоял близко, кровь брызнула на него, обдав лицо и китель мелкой кровяной росой. Железный запах крови перемешался с запахом пороха и смерти. В это мгновение он ощутил высшее блаженство, теперь его не трясло, а наоборот, именно убийство погасило ярость и привело психику в равновесие. Потрогав капельки крови на кителе, он провел по щеке, размазывая еще теплую жизнь человека без имени. Умывшись и стряхнув мокрыми руками кровь с кителя, Смертькевич вошел в кабинет, увидев его, старший командир довольно улыбнулся:
- Возьми листок на столе и прочти.
Ярослав взял листок и прочитал написанное, рукой Кочергина.
« Вернувшись с допроса, младший командир Смертькевич Я.С. будет забрызган кровью».
Глаза младшего командира расширились в удивлении:" Как он узнал?" – промелькнула мысль в голове Ярослава, скорее всего, Кочергину уже доложили.
- Ты наверно думаешь, что мне доложили? – Спросил старший командир, словно читая мысли. - Да нет же, я просто знал, все молодые допросняки проходит через это. Слишком близко стоял. В ярости был. В нашем деле ярость бывает и мешает, так ты всех допрашиваемых перестреляешь, а это сделают и без тебя, твоя задача разоблачать. И как только ты научишься любого, даже такого упрямца, как тот, которого ты застрелил, заставить признаться, вот тогда и станешь настоящим специалистом. Ну ладно, иди, приведи себя в порядок и перекуси заодно, сегодня работы до самой ночи. Конец месяца, нужно подводить итоги, готовить отчеты.
Смертькевич шел на службу воодушевленный, в чистом кителе, умытым с мылом лицом. Китель был чист, лицо тоже, душа и вовсе не была запачкана. Убить врага твоей страны, твоего народа, - это подвиг, и таких подвигов свершить хотелось больше всех. Вот и Кочергин разоблачил агента, который работал сразу на три разведки, Мне, чтобы стать лучшим, нужно разоблачить еще более страшного агента, работающего на четыре, пять разведок. Его мысли неслись все дальше и дальше, увлекая к новым и новым подвигом. Он даже прикусил себе губу, находясь в мысленном экстазе.
А может удастся разоблачить целую сеть шпионов, может быть, тогда меня вместо Кочергина переведут в Центральный надел, а там и масштаб другой и сколько возможностей... Но где же найти этих подлецов, не ждать же когда их приведут на допрос. Нужно искать самому, нужно составить план действий." Я найду! Я обязательно найду!" - Как заклинания твердил он себе.
Войдя в кабинет, Ярослав сел за стол и продолжил чтение документов из своего сейфа. Старший командир работал с бумагами за своим столом, изредка выходя из кабинета, занося и вынося стопки бумаг, перетянутые бечевкой. Ярослав занимался изучением дел разоблаченных шпионов, их признания возмущали его, заставляли шевелиться волосы на всем теле.
...Мясник Нашлепков Селантий Войцахович - агент английской разведки, травил мясо ядами, разворовывал и гноил его, вызвав таким образом голод в стране. Приговор – расстрел. Приговор приведен в исполнение.
...Инженер Струйкин Константин Львович - установил в паровую машину шестерню с заниженным количеством зубьев, в связи с чем КПД паровой машины был неимоверно снижен, что нанесло хозяйству страны непоправимый ущерб.
Приговор – расстрел. Приговор приведен в исполнение.
...Няня детского сада Ряпушкина Аделаида Ивановна - периодически избивала детей Советских трудящихся, настраивала детей против родителей, оскорбляла Советскую власть и ее руководителей. Доказательства записаны со слов Нины Голиковой ( двух лет) и Александра Митлюка (трех лет). Призналась в сочувствии и пособничестве меньшевикам, троцкистам, анархистам и монархистам. Приговор - расстрел. Приговор приведен в исполнение.
Все новые и новые признания, врачи и крестьяне, дворники и булочники, бухгалтера и инженеры, голова шла кругом. Откуда они взялись, агенты немецких, японских, английских, американских, французских и других разведок. Ему становилось страшно за себя, а вдруг в столовой, в которой он обедает, засел один из таких шпионов, отравят к чертовой матери. А вагоновожатая трамвая направит на всей скорости машину прямо на повороте?... груда изувеченных, разорванных тел, стонущих и зовущих на помощь, - эта картина так явственно нарисовалась в его голове, что мороз пробежал по коже. Они могут быть везде - шпионы, затаившиеся кулаки, дворяне, сочувствующие монархистам, и их пособники. Когда же мы очистим нашу святую землю от этой нечисти? Почему они сами, добровольно, не признаются в своих страшных замыслах и преступлениях? Ему так хотелось помечтать о тех временах, когда Великая, сильная страна, вставшая с колен, будет очищена от этой мерзости, и он, мастер допроса, внесет основной вклад в это светлое будущее. Но Кочергин вернул его в действительность, приказав отнести документы в архив. Взяв около пяти стопок, перетянутых веревкой, он отправился в архив.
Небольшая комната, вся обставленная полками до самого потолка, была забита такими же стопками. В одной стопке было двадцать папок, в каждой одно преступление, одна измена, один враг. Навскидку он прикинул, сколько дел: примерно тысяч тридцать. Ну вот, на тридцать тысяч врагов стало в стране поменьше, и это только в нашем наделе. А сколько по всей стране? Количество уничтоженных врагов грело душу и вселяло надежду на скорейшую победу. Сделав еще несколько походов за документами, Смертькевич вернулся в кабинет, где старший командир Кочергин показывал план на следующий месяц, количество раскрытых шпионов должно вырасти на двадцать процентов.
- Вот видишь? – Указывая на документ, говорил Кочергин.- Надо наращивать темп, руководство поставило перед нами новые задачи, и мы должны их выполнить. Нужно увеличивать штат секретных сотрудников в разы. Мы должны знать все дела, да что дело, все мысли каждого в своем наделе. А скоро я тебе буду ставить задачи, работая в Главном наделе. Справишься?
- Я постараюсь, - ответил Смертькевич, блистая глазами.
Видя свое превосходство перед молодым подчиненным, Кочергину очень хотелось покрасоваться в своем умении и мастерстве.
- Ты смотри, как мы заработались, на улице уже стемнело. Я тебя приглашаю на рюмку водки в честь моего троечка.
- Чего? – Не поняв, переспросил Смертькевич.
- Эх ты, следователь, обмоем моего первого тройного агента.
- А вы, что, Станислав Георгиевич, думаете, что будут еще тройные?
- Да куда ж им деваться, будут, мы их всех выловим, и другие будут еще более ужасные, наши возможности ограниченны только нашей фантазией.
Смертькевич не до конца понял последнюю фразу, но переспрашивать не стал, чтобы не показать свое тугодумие. До столовой шли, оживленно разговаривая, размахивая и разводя руками. Местами они от души смеялись, продолжая свой путь. Подошли к серому обшарпанному зданию, больше похожему на конюшню, чем на место общепита, но вывеска на нем извещала, что это столовая и относится она к тресту « ГлавЕда» с многообещающим названием «Сытый рабочий». Воздух в помещении был похож на холодец, такой же густой и трясущийся. Запах еды перемешивался с запахом алкоголя и густого табачного дыма, плюс ко всему примешивался запах потных рабочих тел, сапог, да еще много разных оттенков хранил в себе этот воздух.
Смертькевичу показалось, что он начинает захлебываться воздухом как водой. Глаза резал дым, дыша маленькими глотками, наш герой старался привыкнуть, сдерживая тошноту. Увидев состояние своего подчиненного, Кочергин похлопал его по плечу со словами:
- Ярослав, какой-то ты жидко-интеллигентный, тебе нужно быть почаще в таких местах. Наверняка здесь и сейчас много наших подопечных, сидят провокацию готовят.
От этих слов Смертькевич сразу воспрял, глаза широко раскрылись, и дым уже не мешал смотреть. Почти все столики были заняты, люди сидели, курили, пили, ели, разговаривали, шумели как большой улей. Со стороны казалось, что вся это разношерстная масса не составляет из себя ничего цельного. Но этот улей внимательно следил за входящими, разглядев в плотных клубах дыма двух человек в форме Комитета Безопасности Власти, улей как по команде стих, и только глаза блестели сквозь дым, следя за опасными гостями.
Перед сотрудниками комитета, как из-под земли, выросла старшая этого Главъедовского заведения. Она скорее всего не выросла перед ними, а прикатилась, потому что была низкого роста и очень толстая. Про таких обычно говорят, что легче перепрыгнуть, чем обойти. Маленькие узкие глазки заискивающе бегали, осматривая то одного, то другого посетителя.
- Вы как к нам, покушать или по работе? – Спросил главъедовский колобок.
-Мы покушать,- ответил Кочергин, в голосе которого отслеживалась беспечность и благосклонность.
Их провели в дальний угол зала, который был огорожен ширмой, создавая уютный уголок для неспешной трапезы. Да и воздух Ярославу показался здесь гораздо чище. Колобок бесшумно катался на кухню и к столу, заставляя его закусками, во главе которых стоял вспотевший графин водки. Не дожидаясь окончания сервировки, Кочергин налил по рюмке водки.
- За товарища Сталина, за Советскую Власть, за Комитет!- Чокнулись, выпили.
Тут же налив по второй, Кочергин провозгласил новый тост: - Смерть гнилому капитализму! За победу всемирной революции!
Вторая рюмка вскружила голову Смертькевича, " Слишком быстро",- подумал он, но отказываться или тянуть после таких тостов было бы преступлением. Выпив по третьей, они завели разговор о напряженном международном положении, о заговоре капиталистов против страны, о мудром руководстве товарища Сталина. Их беседа была похожа на политзанятия, Ярослав козырял знаниями трудов Ленина и высказываниями товарища Сталина, наизусть читал доклад вождя на ....цатом съезде. Кочергин в свою очередь приводил массу примеров из своей практики об агентах капиталистических разведок, готовивших заговоры и затаившихся врагах, замышлявших зло. От страшных фактов волосы становились дыбом и зубы скрежетали от ненависти к врагу.
Они уже прилично напились, и Ярослав уловил отсутствие той атмосферы, что была прежде, когда они только вошли. Он прислушался, не было слышно пчелиного гула, выглянув в зал, он увидел почти пустое заведение, лишь за несколькими столами сидели пьяные посетители, уткнувшись мордами в столы.
- А куда все подевались? – Спросил Смертькевич.
- Да разбежались все, как крысы по норам попрятались, я же тебе говорил, любого к ногтю прижми, виновен и точка. Все, суки, виновны! - Заорал Кочергин, ударив кулаком по столу. - Всех к ногтю, всех к стенке, всех в расход. Садись, - скомандовал он,- выпьем за товарища Сталина, за революцию, за вселенскую революцию...
Выпив, Кочергин продолжил:
- Ты думаешь, у нас работа может закончиться? Ты на это даже не надейся! У нас стволы будут плавиться от работы, это я тебе говорю. Грядут большие перемены в строительстве великой страны, требуются великие жертвы. Ты понимаешь? Великие жертвы! Ты готов на жертвы ради этой великой цели…?
- Готов,- ответил Смертькевич заплетающимся языком, не дождавшись окончания вопроса.
- Молодец, так держать, бить и стрелять, сажать и стрелять, будут нас бояться внутри страны, будут бояться во всем мире. Это я тебе говорю. Эх, нам какой-нибудь чудо-прибор смастерить, чтобы все мысли можно было бы прочитать. Нажал на кнопку и на тебе голубчик пулю, чтобы руки не пачкать. А ты знаешь, я уже давно сам не бью, - осматривая свои натренированные кулаки, говорил Кочергин, - у меня есть свой спец по этому делу, Яков Шмыгало, идиот идиотом, но бьет мастерски. Уйду наверх, тебе передам его, а пока сам бей, учись, бей сильней, будут бояться, будут сознаваться. И еще дам совет бывалого: следи за своим стволом, как говориться, оружие любит уход, ласку, чистку и смазку. Это я тебе скажу, нужно не только, чтоб оно тебя в бою не подвело, а чтоб нервы свои зря не расходовались. А то так приставишь пистолет к голове врага, а он бац, и осечка. А ты ведь готов, в тебе уже все струны натянуты от желания восстановить социальную справедливость. Нехорошо получается, на душе паскудно. Отсель вывод: кулаки и надежный ствол - лучшие помощники в построении бесклассового общества. Но прежде, конечно, разоблачить требуется, вывернуть, как говорится, его гнусное нутро на всенародное обозрение. Хотя есть такие твари,- заскрипел он зубами.- Вот ты точно знаешь, что он подлый враг, а он признаваться не хочет. У меня тоже были такие, и первый был, как у тебя опыта не было, пристрелил я его. Сейчас я его тебе покажу.
Ярослав уже приготовился рассматривать фотографию, но вместо этого Кочергин достал кисет и высыпал на стол около тридцати человеческих зубов.
- Вот он, - разворошив кучку, вытащил один зуб и произнес, - Это он, ядовитый зуб нашего ненавистного врага.
От увиденного у Смертькевича по спине пробежал неприятный холодок.
………………
Выпито было поровну и Смертькевичем и Кочергиным, но Ярослав оказался трезвей на порядок. Даже не смотря на то, что командир физически выглядел крепче подчиненного, именно он находился в последней стадии опьянения, возможно, сказывалось сильное психологическое истощение. Поэтому старший командир нес пьяную околесицу, выкрикивая время от времени " Да здравствует" кто-то там, да смерть кому-то, еще разобрать кого он восхвалял и кому грозил было тяжело, но догадаться нетрудно. Ярославу приходилось буквально тащить начальника на себе, но, очевидно вспомнив, кто он, Кочергин демонстративно отказывался от помощи, отталкивая Смертькевича. Но каждый раз он падал, словно совершенно не умел ходить, сопровождая свое падение площадной бранью. Ярославу в какой-то момент показалось, что старший командир начинает его раздражать, но вспомнив его заслуги и нелегкую судьбу, простил ему оскорбления и хамство, списывая их на водку. И все ж Кочергин вывел подчиненного своей очередной выходкой, вновь оттолкнув Ярослава, он свалился на бок, попытался встать, но сделал это наполовину, стоя на коленях, он достал пистолет и, угрожая всему миру, стал им размахивать . Смертькевичу ничего не оставалось сделать, как выхватить пистолет от греха подальше.
Дотащив Кочергина до самой двери, поддерживая его под руку, Ярослав попытался хоть как-то привести его в порядок, отряхнуть пыль, поправить форму, но все эти попытки не увенчались успехом, вид у командира всё равно был жалкий. Постучав в дверь, Ярослав не ожидал, что она откроется в туже секунду, но больше всего поразила женщина: на пороге стояла Белоснежка. Молодая, белокурая красавица со стройной фигурой и милыми чертами лица. Свет из комнаты немного просвечивал ее платье, как бы подчеркивая отточенные линии тела и придавая им воздушность.
Женщина смотрела на Смертькевича огромными карими глазами, не удивляясь увиденному и ничего не спрашивая, ему даже показалось, что муж ее совершенно не интересует и, более того, она рада, что он совершенно беспомощный. А висевший на плече Кочергин, почувствовав, что перед ним жена, грубо произнес:
- Пошла вон, дура.
Женщина отошла в сторону, пропуская мужа и сопровождавшего его молодого командира, с которого ни на секунду не спускала глаз. Ярославу было неловко за поведение этой особи мужского пола в форме комитета безопасности власти, а так же повышенный интерес к нему со стороны жены командира. Чтобы не тревожить уснувшего Кочергина, его уложили обутого и одетого на диван и накрыли большим клетчатым пледом. Управившись с мужем, женщина подошла к Смертькевичу и, протянув руку, представилась:
- Лана,- почти пропела она все также, не спуская с него глаз.
- Ярослав,- ответил Смертькевич, целуя руку, пахнущую молоком и медом, так ему показалось.
А еще ему показалось, что карие глаза говорят, да нет, просто кричат: «Ах, как надоел мне этот мужлан. Ах, как я мечтаю, чтобы рядом был умный, тонкий, понимающий человек. Настоящий ценитель женской красоты». "Да нет,- отгонял он неприличные мысли, -мне это хотелось увидеть в ее глазах, все это я нафантазировал..."
Широкими шагами он шел домой, но мысли его не отпускали, он думал о прекрасной женщине, вздыхая как мальчишка. " Ах, какая женщина: изящные черты лица, хрупкая воздушная фигура, голос, манящий словно песня серены, а глаза, какие выразительные у нее глаза. Она прекрасна, она -королева. Нет, королева - это буржуазное слово, но другого не подобрать.
Королева, королева, Лана, Ланочка..."- повторял и повторял он, не уставая.
Квартира, где жил Ярослав, находилась на другой стороне Краснокаменска. Путь неблизкий, по разбросанным домам и переулкам, незнающий человек мог запросто заблудиться в этом коварном лабиринте. Но знающий легко находил дорогу на темных улицах и даже мог ее сократить, пробравшись по только ему известным тропкам. Так поступил и Ярослав, ему хотелось поскорей добраться домой и, лежа в кровати, мечтать о ней, о Лане. Для этого ему необходимо было пройти через территорию чесально- вязальной фабрики имени Г.А. Ганова. С южной стороны основного корпуса возводился еще один цех, который доходил почти до самого общежития фабрики, именно здесь и нужно было пройти, чтобы сократить свой путь. Темные улицы и переулки мешали быстрой ходьбе, а здесь еще мешал строительный мусор, это снижало скорость до черепашьего шага. Но именно замедление шага помогло Ярославу расслышать шепот, он замер, внимательно вслушиваясь в темноту, шепот повторился, и послышался смешок.
Вся натура Смертькевича, настроенная на поиск и разоблачение врагов, сжалась словно пружина, готовая мгновенно выпрямится, поражая цель. Определив место доносящихся звуков, он направился к ним, очень осторожно ступая, не издав ни единого звука. Шепот не прекращался, перемешиваясь со смешками и шорохом суетливой возни. Ярослав уже приблизился к месту, которым оказалась небольшая лестница, ведущая в
цокольное помещение, огороженная парапетом, высотой примерно по пояс. Он осторожно заглянул вниз, тусклый свет небольшого окна проявил две физиономии, отталкивающих друг друга. Виновники ночного переполоха не подозревали, что за ними наблюдают, и с азартом заглядывали в помещение. По их силуэтам было понятно, что это подростки, и подглядывают они, скорее всего, за женщинами, а не готовят государственный переворот. Но этот невежественный взгляд обывателя, невинная шалость, чрезмерное любопытство, непременно приведет к предательству и измене. Ярослав решил перепрыгнуть через кирпичный парапет, чтобы преградить путь неизвестным, но его нога соскользнула с кирпича, обнаруживая свое присутствие. Один из подростков с криком "Шухер," словно взлетев по лестнице, скрылся за углом общежития. Другой на секунду замешкался, и Ярослав успел подставить ногу выбегающему, тот свалился словно куль и, обхватив голову руками, лежал, тяжело дыша. Гроза шпионов и врагов схватил возмутителя порядка за ухо, заставив того подняться с земли.
-Дяденька, не бейте,- умолял подросток, – мы просто так, один разочек,- просил он, все также закрывая лицо руками.
-Все вы просто так, а потом Родину врагам продаете,- грубо ответил Смертькевич, отпуская ухо, дернув его при этом со всей силы.
Хозяин уха как мог, терпел боль, но последняя выходка неизвестного заставила его взвизгнуть.
-Если еще раз я вас здесь застану, пристрелю на месте, - погрозив пистолетом, предупредил Смертькевич. – Пошел вон.
Еще не успели растаять последние звуки его угроз, как подросток исчез, словно растворившись в воздухе, и лишь только частый топот ног подсказывал, что страх еще долго его не отпустит. Чтобы подтвердить свое предположение о том, чем занимались подростки, Ярослав спустился вниз по лестнице и внимательно осмотрел окно. Окрашенное изнутри серо- зеленой краской, оно казалось непроницаемым. Но при более внимательном обследовании он заметил царапину в краске, которая позволяла довольно сносно наблюдать за происходящим в помещении, которое оказалось ничем иным, как душевой комнатой.
- Вот засранцы,- произнес Ярослав, поднимаясь по лестнице наверх. Но, дойдя до угла здания, остановился и прислушался.
Все вокруг было тихо, лишь где-то далеко противно выла собака. Несколько секунд поколебавшись, он все ж вернулся, и с интересом стал наблюдать за происходящим в помещении. Женщины стояли под лейками и смывали с себя тяжелый трудовой день. Две молоденькие девчонки, сложив ладошки лодочкой, набирали в них воду, и плескали друг в друга, стараясь попасть водяными снежками. Вода скорее всего была холодная, потому они визжали и извивались своими гибкими телами. Женщины постарше мылись, наблюдая за озорной молодостью в душе, конечно, завидовали их небольшим годам, но всем своим видом давали понять, что им безразлично. Это занятие очень увлекло Ярослава, но насладиться в полной мере увиденным не удалось. Спустя несколько минут все женщины, как по команде, с визгом отскочили из-под леек. А затем и вовсе стали уходить в раздевалку, обливая себя водой из тазов, предусмотрительно набранных заранее. Девчонки, увлекшись игрой, не заметили отсутствия горячей воды и продолжали соревнование в ловкости, но и холодная вода вскорости иссякла, заставив их скрыться из вида. Немного раздосадованный Ярослав отправился домой, но помечтать о Лане ему так и не удалось. Уставший за длинный и насыщенный день, он сразу уснул.
С утра, как и положено подчиненному, Ярослав был первым на службе. Кочергин в свою очередь, как и положено начальству, чуть задержался. И связано это было, скорее всего, с его самочувствием. В кабинет он вошел необычайно хмурым, не поднимая глаз на Смертькевича, поздоровался, сев за стол, обхватил голову руками.
Подчиненный искренне переживал за начальника, он представлял, какое количество кошек посетило душу старшего командира. А возможно его терзала мерзкая выходка в отношении жены. Вспомнив этот эпизод, сочувствие подчиненного сменилось на равнодушие, а затем стало и вовсе перерастать в злобу. "Скорее всего, я слишком хорошо думал о Кочергине, его похвальство собственными заслугами сводит таковые на нет. Да еще напивается как последняя скотина, и так же себя ведет. Как можно обидеть такую прекрасную женщину?! О, Ланочка,- вздохнул он, вспомнив большие карие глаза и голос сирены. - А эта свинья сидит и думает, как поправить свое здоровье да увильнуть от дел. И это все в тот момент, когда дорога каждая минута, каждая секунда бездействия может обернуться катастрофой для власти, для государства, для народа. Какой он все-таки гад!"
- Ты что-то сказал? – Спросил Кочергин, убрав руки от лица, разбитого страданием.
- Никак нет, товарищ старший командир, но с вашего разрешения, вам бы поправится да отдохнуть. Совсем вы себя не бережете.
Кочергин ничего не ответил, лишь отмахнулся рукой и принялся за работу. Несмотря на свое самочувствие, он целый день провел на службе, работая с документами, поражая Ярослава своим упорством.
Рутина захлестнула на месяцы: аресты, допросы, приговоры, расстрелы. Десятки сотни тысячи дел, враги плодились как саранча, не давая возможности остановится, оглядеться, не говоря уже об отдыхе. Но Ярослав, как настоящий романтик, преданный делу до мозга костей, и не помышлял об отдыхе. Он должен стать лучшим, на его счету должны быть дела самые громкие, а разоблаченные им враги должны быть ужасней дьявола. Но начинать, как обычно, приходилось с малого.
Его первый разоблаченный враг был дворник Скребков. Этот гнусный тип не посыпал песком лестницу на проходной трубогибного завода «Красная труба». В результате чего передовик производства, трубогиб Кляузченко В.В., поскользнувшись, упал и ушиб все ребра. Ущерб был колоссальный. Количество недогнутых труб нанесло страшный удар по экономике государства, подрывая на корню все его могущество. Конечно, под напором неопровержимых доказательств подлец признался, что накануне сознательно напился вдрызг для свершения своего подлого замысла.
"Вот они, вот они,"- подстегивал себя Ярослав, присматриваясь ко всем, кто его окружает каждодневно на улице, в трамвае, в столовой. И во всех он ощущал угрозу и предательство, ему казалось, стоит только повернуться спиной, как сотни ножей и тысячи пуль полетят в след. Каждое новое дело лишь укрепляло его умозаключение о причастности почти всех граждан к подрывной и шпионской деятельности, а мысль о том, что внутри комитета может существовать заговор, просто сводила с ума.
Подобные мысли легли на благодатную почву подозрительности, ненависти, нетерпимости и высокомерия. Гордыня подначивала:" давай дружок, давай, ты единственный достойный человек в этом государстве, непогрешимый, правильный, идейный, в твоих руках власть, расширяй ее, пользуйся по своему усмотрению". И он следовал совету внутреннего голоса: всматривался в лица сотрудников, вслушивался в их слова, подмечал фальшивые интонации и сомнения.
А Кочергин, так тот просто вел себя как враг. В ожидании перевода в Москву он совершенно потерял интерес к работе, глаза его не горели праведным гневом, а характер совершенно становился сволочным. Выселил Ярослава из своего кабинета. Без видимых причин мог накричать на сотрудников, унизить, оскорбить, и все должны были терпеть его выходки, памятуя о прежних заслугах. Но терпят пусть другие, Смертькевич определился: Кочергин - враг пострашней Скребковых. Прикрывшись чинами и погонами, он творит свое черное дело в святом храме комитета безопасности власти. Старший командир словно специально подавал все новые и новые поводы, подталкивая Ярослава вступить на тропу войны. Смертькевич понимал, что с наскока ничего не выйдет, нужно готовиться, ждать, чтобы нанести один единственный смертельный удар. И он ждал и терпел, когда Кочергин устраивал ему выволочки и отчитывал как последнего школяра, он точно знал, его час наступит. Даже тогда, когда после разговора по телефону, Кочергин, побелевший от гнева, стал сыпать проклятия и недовольство в адрес кадрового управления и вышестоящего начальства. Казалось, лучшего момента быть не может, но главное не торопиться, лучше выждать еще. Противник шел в разнос, измотав себя, он допустит главную ошибку, вот тогда, останется только принять капитуляцию.
Интуиция и холодный расчет не подвели Смертькевича, а его профессиональный рост помогал оттачивать самые необходимые качества для такой борьбы. Под маской хлюпкого очкарика скрывался умный, коварный и беспощадный человек. Среди коллег следователей он пользовался уважением и незримой поддержкой во всевозрастающем противостоянии со старшим командиром, который продолжал тиранить сотрудников. Ярослав, напротив, держался со всеми одинаково, ровно, соблюдая дистанцию, с подчеркнутым уважением к соратникам в общей борьбе.
В теории подобные конфликты могут длиться долгими годами, но в жизни... Ах, эта жизнь - капризная девка, каждый старается приспособиться к ее необузданному нраву или подчиниться, выполняя каждую прихоть, или упрямо двигаться к концу, не замечая подаваемых ею знаков. Как и почему Кочергин не замечал знаков нависшей над ним опасности, останется неизвестно. Возможно, недооценил противника или переоценил собственные силы. Уверенный в личной непогрешимости и неуязвимости, он подошел к той черте, за которой вечная пустота...
До празднования Великого Октября оставалось несколько недель, напряжение в комитете безопасности власти по среднему наделу возрастало с каждым днем. Партия и правительство, а также весь советский народ, требовали от комитета увеличить выпуск врагов народа на сорок процентов, а прочей сволочи на все сто. Наказ народа - закон для власти, и она из кожи вон лезла, выполняя план.
Ярослав, не поднимая головы от стола, писал и писал, чтобы справиться с такой лавиной дел, проводить допросы и заниматься прочей дребеденью времени не было. Успеть бы все написать и отчитаться, благо выручал изворотливый ум и писательские задатки. Звонивший телефон отвлекал и сбивал с мысли, но его настойчивость взяла верх.
- Да, слушаюсь. Так точно. Есть, – схватив необходимые документы, он отправился на ковер к начальнику.
С порога не давая опомниться, Кочергин обрушил на подчиненного лавину упреков и претензий.
- Товарищ младший командир, – сделав акцент на слове" младший", заговорил Кочергин. - Твоя безответственность граничит с преступлением. Сколько тебе нужно времени, чтобы сдать дела? Год, два? У меня столько времени нет. Если ты, су.. - он даже не договорил, схватив зазвонивший телефон, очевидно ожидая важного звонка.
Рукой показал, чтобы Смертькевич оставался на месте, скорее всего, желая продемонстрировать ему что-то важное. Для разговора он встал за столом, поправляя ремень и застегивая верхние пуговицы кителя, словно на той стороне трубки могли оценить его старания. С полминуты он ожидал абонента, чувствуя себя довольно уверенно. Но как только трубка прервала молчание, лицо старшего командира стало багроветь, искажаясь в омерзительной гримасе. Ком в горле перекрыл ему доступ воздуха, и он хватал его словно рыба, выброшенная на берег. Как только в трубке послышались короткие гудки, Кочергин дошел до крайней степени ярости, забыв о Смертькевиче и обо всем на свете, рыча как раненый зверь, совершенно обезумев, стал крушить телефонной трубкой все, что находилось на столе. От сильных ударов вдребезги разлетелась большая стеклянная чернильница, заливая стол и документы, лежавшие на нем. Брызги долетали даже до Ярослава, который стоял у дверей и с нескрываемой радостью смотрел на крах командира. А тяжелая телефонная трубка продолжала свою разрушительную миссию, был повержен и сам аппарат, и все, что находилось на столе, превратилось в чернильную кашу. Еще несколько сильнейших ударов, и инструмент погрома, не выдержав, стал разлетаться на куски. Кочергин, находящийся в плену безумия, не слышал и не замечал происходящего вокруг до тех пор, пока за его спиной не послышался звон разбившегося стекла. Словно очнувшись ото сна, он вздрогнул и на секунду замер, стараясь осмыслить произошедшее. С недоумением и страхом он смотрел на остатки телефонной трубки в руке и на учиненный им погром, вновь вздрогнул, заметив Смертькевича. Глаза командира и подчиненного встретились, Кочергин молил о пощаде, но Ярослав был не приклонен. Наказание за содеянное было только одно..., не обернувшись и не посмотрев на дело своих рук, старший командир безвольно рухнул на стул, ожидая своей участи.
А за его спиной большой портрет Сталина под стеклом был убит насмерть. Кусок массивной трубки, отлетев, попал вождю прямо в лоб, разбив стекло, часть его осыпалась, а часть, треснув паутиной, еще держалась. К тому же чернила, разлитые и разбрызганные по всему кабинету, попали на портрет, и несколько капель, объединившись, стекали с переносицы к левому глазу. Казалось, портрет оплакивает своего убийцу, провожая его в последний путь.
Ярослав молча, не произнеся ни единого слова, вышел и, вернувшись в свой кабинет, сделал несколько важных звонков. Уже через минуту, в сопровождении двух следователей, он шел арестовывать своего бывшего кумира. Еще недавно этот человек вызывал у него уважение и восхищение, а теперь стал подлым ненавистным врагом.
…………….
Арест больше походил на уличное избиение в подворотне, чем на работу государственных органов. Три пары рук и ног взбивали тело в одну большую гематому. Кочергин даже не пытался отбиваться, а защищался, лишь стараясь прикрыть лицо и голову руками. Но это плохо получалось, поскольку удары сапог легко пробивали эту слабую защиту, оставляя страшные рассечения и кровоподтеки. Буквально через несколько минут изувеченного до неузнаваемости и потерявшего сознание старшего командира тащили за ноги в камеру, оставляя кровавый след.
Убитый портрет провожал своего верного защитника в последний путь, оплакивая его чернильными слезами, из добрых человечных глаз. До празднования Великого Октября оставались считанные дни, а разоблачение Кочергина требовало времени и больших усилий. Ярослав заразился идеей закончить следствие к праздникам, таким образом сделать свой подарок любимому государству. Конечно, рассчитывая, что его в этом случае непременно заметят и отблагодарят. Жаль, что допрос нельзя провести немедленно, слишком переусердствовали при аресте, и теперь придется подождать хотя бы до утра. Но как мучительно время ожидания, когда тебя переполняет желание действовать и работать. Скорее бы утро, но, так и не дождавшись рассвета, торопился наш герой на службу, предвкушая удовольствие от предстоящих допросов.
Вот только Кочергин вновь разочаровывал, его состояние ненамного отличалось от вчерашнего, и потребовались немалые усилия врача, чтобы привести арестанта в чувства. На допрос его притащили и с трудом усадили на табурет, с которого он того и смотри мог свалится, совершенно теряя чувство равновесия. От бравого следака, грозы шпионов, не осталось и следа. Жилистое пружинистое тело словно растянули, заставив безвольно повиснуть рукам и голове, которая вся покрылась большой кровяной коркой. На лице также невозможно было разобрать ни глаз, ни рта, все вспухло одной сине-черной гематомой. Его всего трясло от страха и от физических страданий. Смертькевич вдоволь насладился увиденным, прежде чем задать первый вопрос:
- На какую вражескую разведку ты, скотина, работаешь? Кто и каким способом готовил покушение на нашего святого вождя, товарища Сталина? - Такими страшными словами начал свой допрос Ярослав.
- За что? – Негромко произнес Кочергин, словно боясь, что разбитые и налитые кровью губы лопнут, забрызгав все вокруг.
- Ты, мразь, еще спрашиваешь, за что? – Не закричал, а скорее завизжал Смертькевич. - Я всех вас выведу на чистую воду. Кто еще из следователей входил в диверсионную группу? Кто? Колганов, Шлейман, Соснин?
- Ярослав, брось ломать комедию, ты же знаешь, это преданные общему делу люди. И обвинять их в чем-либо глупо.- На этот раз голос старшего командира звучал твердо, как и прежде.
- Я тебе не Ярослав, падаль, а какому делу они преданы, мы скоро узнаем.
Но то, что ты возглавлял это вражеское подполье, я нисколько не сомневаюсь,- уже совершенно спокойно ответил Смертькевич.
По его словам стало ясно, какую роль в этом смертельном спектакле отводилась Кочергину.
В это самое время проходили аресты командиров, упомянутых Ярославом, а также проводились обыски в квартирах подозреваемых. Данные мероприятия были делом бесполезным, у этих людей не могло быть ничего незаконного, они были преданны общему делу не меньше тех, кто проводил обыски. В данном случае переворачивание мебели и разбрасывание вещей были лишь формой устрашения и давления на арестованных.
Возникшая пауза в допросе была вызвана тем, что Смертькевич решал, какой из вариантов разработанного им плана следует применить. Хотелось с первого раза попасть в болевую точку и сломить противника, заставив его делать то, что тебе нужно. С момента ареста старшего командира и до этой минуты Ярослав анализировал Кочергина, его характер, привычки, наклонности. Формулировал вопросы, стараясь сделать их максимально точными, смертельными, словно штык винтовки. Но одно дело придумывать вопросы и реакцию на них соперника, и совсем другое видеть его перед собой, нежелающего подчиняться твоим заготовкам. Поэтому и приходится все решать по обстоятельствам, экспромт - высший пилотаж допроса.
Кочергин за то небольшое время, как был доставлен на допрос, немного пришел в себя. Его уже не трясло и глаза, которые ели проглядывались сквозь опухшее, разбитое лицо, были полны решимости и упрямства. Ярослав смотрел на своего наставника со смешанными чувствами, которые время от времени брали верх друг над другом. Он ненавидел Кочергина. А за что же он его ненавидит? Странно, казалось, он точно знает причину. Но, сейчас он не мог назвать ни единой, по которой так можно ненавидеть человека. Да, груб, высокомерен, властолюбив, корыстен и все же, надо отдать ему должное, он не трус, не ноет и не просит пощады, смелость заслуживает уважения, даже если такое качество присуще врагу.
Ярослав встал и, подойдя к двери камеры, не оборачиваясь, сказал:
- Кочергин, у тебя нет выбора. Ты должен написать сочинение на заданную тему. А тема следующая: ты возглавлял террористическую группу, целью которой был кровавый, антинародный переворот и убийство великого товарища Сталина. В твою группу входили Колганов, Шлейман, Соснин. Разведки, на которые вы работали, выберешь сам, на свой вкус. В общем, тебя учить не надо, сам хорошо все знаешь.
Оставшись один в камере, Кочергин заплакал. По разбитому лицу текли слезы обиды в творимой к его персоне несправедливости. Еще вчера он находился в этой камере по ту сторону стола, принадлежав к касте неприкасаемых и непогрешимых. И точно так же, как сейчас Смертькевич, добивался от подследственных только тех признаний, которые были нужны ему, заставляя людей признаваться в абсурдных, выдуманных преступлениях. Против своей воли он стал вспоминать, сколько человек прошло через его руки, сколько сломано и искалечено жизней и судеб. Они словно наполняли тесное пространство камеры, не вместившись все, стояли в длинной очереди, растянувшись по коридору и скрываясь на улице, пропадая из виду. Он различал их лица, вспоминая обвинения и приговоры. Какие страшные дела творил он, собственноручно избивая или убивая людей, придумывая несуществующие преступления. С каждой минутой он все отчетливей понимал, что большая часть уничтоженных им врагов были совершенно невиновны и никогда не были врагами. Особенно четко и во всех подробностях почему- то в памяти всплыло дело шестнадцатилетнего подростка с простой русской фамилией Иванов. Этот мальчишка был арестован и в последствии расстрелян по нелепому дурацкому обвинению. Когда же это было, два, три года назад? Но точно было весной, возвращаясь со службы, закончив следствие по этому идиотскому делу, я наломал огромный букет сирени моей Ланочке. Ком подкатил к горлу, выдавив слезы обиды и отчаяния. Как хотелось бросится прочь, назад в свою докомитетскую жизнь и остаться там навсегда, не запачкав себя кровью и подлостью. Почему, почему я участвовал в этой гадости, кого и от чего я защищал? Этот мальчишка… он отчетливо вспомнил его худую, еще не сформированную фигуру, продолговатое лицо с оттопыренными ушами, глазами, в которых скрывался безумный страх. На допросах он трясся как осиновый лист, заикался и краснел, выполняя все, что ему говорил он, гениальный следователь Станислав Георгиевич Кочергин.
Неужели она была эта неполноценная весна? Когда группа подростков стояла во дворе школы, греясь в лучах весеннего солнца. Они, как и все мальчишки о чем-то говорили, смеялись, толкались, дергали девчонок за косы, в общем, вели себя как обычные дети. В пылу всеобщей возни кто-то кого-то толкнул сильней, чем прежде, в ответ на обидчика плюнули, он ответил, попал не в того. В результате всего этого безобразия крайним оказался Сергей Иванов, плюнув не удачней других. Он попал в политический лозунг, гласивший что товарищ Сталин И. В. - лучший друг советских школьников, подтверждение которому был портрет улыбающегося друга. Скорей всего, это осталось бы незамеченным, если бы не всевидящее око заведующей учебной частью Чавкиной.
Глория Серафимовна как всегда стояла у открытого окна и курила свой неизменный «Беломор», наблюдая за происходящим во дворе, чтобы затем отчитать и наказать участников безобразия. В лихие годы гражданской войны она была комиссаром батальона «Красный террор» и с тех пор не принимала пустого и глупого времяпрепровождения. Она никак не могла взять в толк, откуда может взяться столько радости и счастья, если любимое государство находится в кольце врагов, думающих только об одном: как растоптать оплот равенства и братства. Еще ее не меньше раздражали молодые, пышущие здоровьем подростки, эти жеребцеватые оболтусы напоминали ей о безвозвратно ушедшей молодости. Всю свою жизнь она боролась за чужое счастье, так и не обретя своего. А сейчас она, близкая к ягодному возрасту, иссушенная папиросами и ненавистью к врагам, абсолютно игнорировалась мужчинами. И если обращали на нее внимание, то как на кощея в юбке, издавая ехидный смех и кривляния в спину. В общем, вся ее несчастливая жизнь складывалась не в пользу Иванова. Увидев, что натворил мальчик, в голове за доли секунды проснулась обида на весь мир, которая и указала виновника ее несчастий. Чавкина с выпученными, свирепыми глазами и непременной папиросой во рту выскочила во двор и, вцепившись в ухо мальчишки, потащила его в управление комитета безопасности власти. По своему комиссарскому прошлому она написала такую бумагу, что никто не мог спасти несчастного: ни бог, ни царь и не герой. А вернувшись в школу, Глория Серафимовна отменила занятия и все ученики узнали о гнусном преступлении, стоя по стойке смирно, они слушали о героизме революционеров, о мудром вожде и о честных коммунистах. И через слово клялись защищать, не щадить, бороться, не сдаваться и как один отдать свои никчемные жизни во имя диктатуры пролетариата и величия советского государства.
Слишком громким получилось дело, газеты кричали заголовками, требуя уничтожить, заклеймить, извести врагов. Народ жаждал крови, виноватых в тяжелой жизни людей.
У него Кочергина не было возможности помочь парню, под давлением общественности пришлось сотворить из мальчика врага. А для большей убедительности в его опасности прибавили пяток лет к его шестнадцати.
Преступник получился зрелый, коварный и кровожадный. Такого и разоблачить, и наказать - одно удовольствие под всеобщее улюлюканье, одобрение или еще хуже равнодушие. А нестыковки возраста с учебой в школе никого не интересовали, всем было наплевать, как Сергею,... плюнуть и попасть в святые слова, перечеркивая свою жизнь.
Там где портреты вождей ценнее жизни, жизней становится меньше.
Сознательно сотворив подлость, Кочергин сейчас расплачивался за нее. Это удел каждого, пусть и единожды протоптавшего тропинку на плаху для кого-то. Знай, тебе самому однажды придется пройти по этой дороге в качестве жертвы. "Несправедливость, миром правит несправедливость, ведь я всего лишь исполнял свою работу. Я исполнял свой долг. Конечно, были перегибы и ошибки, но они неизбежны в такие тяжелые для государства годы, они были вызваны клятвами, присягами и директивами. Меня вынудили, заставили сотворить это преступление, - оправдывался он перед собой.- Любой другой на моем месте поступил и поступал точно так же. Я просто очень хорошо выполнял свою работу, как многие другие, и если наказывать, то всех, а не только меня."
Воспоминания накатывали все новыми и новыми волнами, память ворошила другие дела, заставляя страдать. Пытался вспомнить, найти хоть одно дело настоящего шпиона, но все тщетно, такого в его практике не было, не было ни обычных, ни тройных, ни каких. "Какой печальный итог всей моей жизни великолепной службы, наград, званий и должностей! И все же, не я виноват, я только выполнял приказы, я человек военный, мне приказали, я выполнил, и если приказ преступный, то виноват тот, кто его отдает." Он оправдывался и выкручивался, но на душе не становилось легче. И все же он старался, как мог.
"Если бы я не сделал подлости, стало бы на земле меньше несправедливости? Кто это замерит и заметит, кто поставит меня в пример. Никто! Я точно уверен, что никто. А раз так, в чем моя вина, в чем? Я не палач, я - исполнитель, я - жертва. Палачи и виновники моих преступлений там, наверху, я лишь орудие в их подлых, кровавых руках, я винтик огромного механизма подавления. Я жертва, жертва, жертва!"
За своими душевными терзаниями Кочергин провел время, которое отводилось ему для написания признания в преступлении, которого он не совершал. Впрочем, сразу придя в себя после ареста, он твердо решил держаться до конца и ни в чем не признаваться.
Смертькевич вернулся в камеру, спустя примерно часа четыре, и совершенно не удивился, что ни одной строчки признания не было написано. Он был уверен, что Кочергина нужно будет настойчиво уговаривать написать то, что он в действительности не делал.
- Упрямишься? - Сев за стол и пристально вглядываясь в разбитое лицо, спросил Ярослав.- Так и запишем, от пряников отказался. Я правильно понимаю Кочергин?- Уточнил он.
Кочергин молчал, понурив голову.
- Шмыгало,- крикнул Смертькевич.
От этой фамилии Кочергин вздрогнул и сжался еще сильней. На голос в камеру вошел человек. Он был такой огромный, что казалось, в наш мир попал из сказки про страну великанов. При виде такого громилы напишешь все, даже то, чего не знал никогда. Так угрожающе выглядел он своим огромным телом, но лицо его по какой-то прихоти творца было милым и улыбчивым. С таким лицом он должен был плести веночки девочкам или, на худой конец, отрывать лапки кузнечикам. Но у него была другая работа, он был волшебником, превращая живое в неживое.
- Ну что Яков, узнаешь?- Спросил Смертькевич, кивая на человека на табурете.
- А чего не узнавать-то, узнаю,- ответил великан равнодушным, неприятно низким голосом.
- Не жалко? Ведь сколько лет вместе работали, четыре, пять?
- Пять годков. - Уточнил он,- и чего жалеть? Раз по эту сторону сидит, значит дело ясное. А рассуждать про все остальное не нашего ума дело, пусть начальство думает. Начальству-то сподручней...
-Ну, раз так, покажи, на что ты способен. Кочергин тебя очень хвалил. Да не переусердствуй, смотри не убей, а то я тебя самолично пристрелю.
Казалось, что удары, которые наносил громила, были несильными, он даже не размахивал руками, чтобы ударить, а делал на первый взгляд какие- то безобидные тычки. Но по всей видимости после прикосновения кулаков с телом, боль проходила в самую глубину, разбегаясь по внутренностям тысячами игл, поражая волю и решимость. Буквально после нескольких ударов, Кочергин впал в обморочное состояние.
- А на вид он покрепче был,- опустив свои кулаки-молоты, произнес Шмыгало.
- Ты его не прикончил?- Уточнил Ярослав.
- Вы же сказали несильно, я так и сделал. А убить не убил, живехонький, от страха больше в обморок свалился.
- Ты завтра к нему в камеру с утра наведайся, несильно приласкай и смотри, не перестарайся. Я не шучу, пристрелю. - Распорядился Смертькевич.
Кочергина, как и после ареста, оттащили в камеру и бросили дозревать до нужных показаний.
Остаток дня Ярослав провел в распределении ролей каждого в диверсионной группе. Шлейман и Соснин практически не артачились и сотрудничали со следствием, даже бить не пришлось. Они писали показания, разоблачая Кочергина как руководителя группы и раскрывали собственное участие в подготовке покушения на великого вождя всех народов товарища Сталина. Из показаний сподручных становилось ясно, что осуществление акции планировалось после перевода Кочергина в Москву. Теперь об этом должен узнать и сам Кочергин, а еще необходимо добить Колганова.
Этот упрямец не желает признаваться, упорствует сильнее всех. Во время ареста оказал сопротивление и даже заехал в морду одному оперу. За это его, конечно, избили до полусмерти, но и это его не сломило. На все вопросы он матерился площадной бранью, плевал в следователей, его снова били, но он, упрямец, не сдается. Такого отпора никто не ожидал, средний следователь со средними показателями, а упорствует яростней всех. Ничего, выбьют из него дурь, а если и прикончат - не велика потеря, самый главный здесь Кочергин. Именно его необходимо сломать, он - центральная фигура группы, мозговой центр.
Придумав историю про террористическую группу, от первой буквы до последней точки, Ярослав стал верить в нее как в событие, произошедшее на самом деле. Вспоминая поведение командира, он стал понимать причину его внезапных срывов и истерик. Тут по неволе запаникуешь, откладываемый перевод в Москву срывал сроки покушения, вот ключ к разгадке его нервных срывов. А последняя новость о том, что его перевод откладывается на неопределенный срок и была последней каплей, приведшая к его разоблачению. И как всегда на помощь пришел товарищ Сталин, даже его портрет помогает в разоблачении шпионов, такой он великий человек. Впрочем, поделом будет Кочергину, нечего меня без причины сволочить, показывая свое превосходство. Теперь ясно, кто из нас умней и хитрей, этот вопрос даже не обсуждается.
Домой со службы возвращался поздно, сначала хотел передремать в кабинете, но затем решил все же полноценно выспаться в кровати перед решающими для следствия днями. Войдя в подъезд, его охватило какое-то беспокойство, странное предчувствие. Он насторожился и, вытащив пистолет из кобуры, стал медленно подниматься по лестнице на свой третий этаж. Остановившись на втором, он внимательно прислушался, тишина, но тревога его не отпускала. Очень осторожно заглянул на площадку своей квартиры и тут же, во второй раз в жизни, попал в сказку. Казалось, что Белоснежка заблудилась в этом страшном городе-лесу и, выбившись из сил, уснула на пеньке. Конечно, все было несколько иначе. У двери Смертькевича на небольшом дорожном чемоданчике сидела Лана, положив голову на руки перед собой. Она спала, бесшумно вдыхая, устав ожидать. Ярославу не хотелось ее будить, наслаждаясь сказкой наяву, но желание поцеловать нежданную гостью пересилило. Он наклонился и нежно поцеловал ее в щечку. Ресницы мгновенно взлетели, открыв прекрасные глаза и она, поднявшись, повисла у него на шее.
Уснуть в эту ночь Ярославу не пришлось совсем, но он был этому рад, забыв об усталости. Они почти не говорили, и если обменивались, то самыми нежными и ласковыми словами. О Кочергине не вспоминали, словно его не существовало никогда. Это любовь с первого взгляда.
Не судите их строго, каждый поймет, кто влюблялся вот так.
Утро, почему утро наступает так быстро? Хотелось продлить свое блаженство, насмотреться, надышаться своим счастьем. Но время неумолимо гонит его на службу, эти дни - решающие, необходимо сломать Кочергина, а если он это сделает к праздникам, то карьерный рост обеспечен. Но невозможно оторвать глаз от такой красоты. Уставшая за ночь Лана мирно спала, а он не переставал ее целовать. "Ну, хватит, хватит, насмотришься еще, у тебя много государственных дел, великих дел, страна ждет своего героя." Еще раз чмокнув напоследок, Ярослав спешил со всех ног, опаздывая на службу. Хотя он и не сомневался в успешном исходе по делу своего бывшего наставника, все же переживал за сроки. Как говорится, «ложка дорога к обеду », но одно он знал точно, с такими ничем не ограниченными возможностями сотворить любой следственный шедевр пара пустяков. А тем более, когда у тебя за спинной сам хозяин. Смертькевич оглянулся назад и с благодарностью за предоставленный шанс посмотрел на портрет Сталина. Портрет покровительственно смотрел на своего верного сына, вдохновляя на новые подвиги.
С утра Шмыгало, как и было приказано, проведал своего подопечного и остался доволен своей работой. Поскольку молчавший до этого Кочергин, не перенеся больше боли, тихо сказал:
- Яков, не бей меня, не надо.
- Не буду больше, только ты, Георгиевич, напиши, чего они хотят, все равно ведь убьют. Лучше уж без мучений. А на меня зла не держи, работа у меня такая,- произнес он, выходя из камеры.
Эти слова не добавляли уверенности в собственных силах, и все чаще приходила мысль подчинится насилию. Идя на допрос, он твердо для себя решил написать все, что потребует Смертькевич с одним условием, что они оставят в покое Лану. Сердце снова сжалось, отчего похолодело внутри и захотелось заорать диким зверем и, наконец, проснутся от этого кошмара. Но условие, выдвинутое Кочергиным, почему-то развеселило Смертькевича, он не скрывая злорадства, с улыбкой на лице и яростью в голове, спокойно ответил:
- Кочергин, ты мне еще условия ставить будешь? Ты не в том положении, или это до тебя до сих пор не дошло. Здесь я все решаю. Если ты станешь юлить и сорвешь мне сроки и результаты расследования, я при тебе, своими руками, выдавлю глаза твоей суке, а затем отдам на растерзание Шмыгало. Так что думай. Вот на столе схема вашей группы, вот признания Шлеймана и Соснина, прочти. И на основании этих бумаг напишешь свои признательные показания. Должно получиться логично и страшно. Срок тебе сегодня до двадцати одного часа. Если не исполнишь, через полчаса Лана в соседней камере в очень неприятной компании.
"Не время геройствовать, - думал Кочергин, -со мной все кончено, хотя бы спасти жену. Как хорошо, что у меня больше нет родни, ни родителей, ни братьев, ни сестер. Иначе бы эти уроды их замордовали до смерти. А Лану я все- таки спасу."
- Я все сделаю, как надо, не трогай жену,- твердо ответил он.
- Даю слово, если сдержишь свое, - пообещал Смертькевич.
…………………..
Победа,... вкус ее бесподобен. С самого раннего детства ты помнишь его: отобрал у слабого игрушку, вырвал десять копеек на пирожок, дал безответный пинок. Ты ведь это все помнишь, правда? Но это все безобидные детские победы, взрослая жизнь, приправленная чинами и погонами, дает возможности для таких побед, что чувствуешь привкус крови врагов, поверженных тобой. Победителей не судят, а судят Кочергина с его подлой шайкой. Ярослав восхищался собственной прозорливости и уму, как виртуозно он обыграл своего врага. А сейчас им владело только одно, жажда власти, он понял это, свалив начальника и став на его место. Все вокруг сразу стали другими: покладистыми, внимательными, учтивыми, и это всего лишь небольшая ступенька. "А если вырасти еще и еще, его мечты полетели на легких крыльях, унося далеко в будущее, где он видел себя тем, кем даже представить страшно. Но чем черт не шутит, мечтайте, мечты сбываются.
Неважно, какие знаки отличия есть, или придумают звездочки, ромбики или другие геометрические фигуры, важно, чтобы они были самыми главными." Так думал Ярослав, поглаживая свои новые знаки отличия, поднявшие его на одну ступеньку в верх по тяжелой и опасной карьерной лестнице.
Это была благодарность власти за бдение ее безопасности.
А еще государство, в лице высшего руководства, сознательно закрывает глаза на откровенные подлоги и вымышленные процессы. И более того, всеми возможными способами подталкивает, намекает своим верным сынам именно на такие действия. Всячески поощряя самые низменные человеческие качества, давая понять, что именно они являются сейчас самыми важными и нужными. Люди с радостью принимают этот посыл, ведь подлость, в отличие от совести, не требует душевных терзаний и переживаний, а эгоизм и алчность не мучаются при виде несправедливости, все так удобно и просто.
Ярослав лениво позевывал, отдыхая, переводя дух после тяжелого процесса. Но останавливаться на достигнутом не собирался, расслабляться нельзя, надо работать, надо. Достал из сейфа кочергинский кисет и высыпал на стол его содержимое. Прежнее чувство отвращения и брезгливости бесследно пропало, и он разгребал пальцем кучку зубов, стараясь разглядеть каждый.
- Вот черт, почему эта идея собирать зубы врагов пришла Кочергину первому. Может мне тоже стать коллекционером и пополнить коллекцию зубом создателя. Да нет, нужно придумать что-то свое, новое необычное. Что? Ну, например, черепа своих врагов, большой длинный зал и повсюду белеющие костяшки с большими глазницами.
От таких мечтаний пробежал приятный холодок и невольно захотелось потянутся, ощутив напряжение каждой мышцей.
- Не заболел ли я гигантоманией? А может ногти или уши? Да нет, быть похожим на Кочергина не хочется, ниже моего достоинства.
Отбросив прочь размышления на эту тему, он обратил внимание, что за окном совершенно стемнело. Значит, закончился еще один день, и пусть он не свершил подвига, и не раскрыл заговор, настроение было отменным. Пора домой. Водитель, ожидавший начальника, получил распоряжение прибыть завтра утром к семи, а сейчас мог быть свободным. Смертькевич решил пройтись пешком, он довольно часто так поступал, совершенно не опасаясь за свою жизнь. Во-первых, он был абсолютным фаталистом, а во-вторых, надеялся на свою ловкость и хитрость. Была еще одна причина, он считал, что выследить врага, находясь в кабине автомобиля, невозможно, вот поэтому и совершал свои прогулки по темным улицам. Он ступал тихо, словно кошка, боясь спугнуть добычу, готовый в любую секунду напасть или отразить атаку. Но все было до обидного спокойно. И лишь завернув за угол общежития чесально-вязальной фабрики, он, потеряв бдительность, запнулся о брошенный посреди дороги кирпич. Боль пронзила ногу, застряв в одном месте, прокола вилами, сведя судорогой мышцу. Ярослав выругался матом, выстроив многоэтажную жесткую конструкцию из нецензурных слов и хотя болеть после этого не перестало, но на душе немного отлегло.
"Взять бы этим кирпичом да по морде того, кто его здесь бросил,"- подумал он, внимательно всматриваясь и вслушиваясь в темноту. Но все вокруг было тихо, лишь ночь дырявила несколько светящихся окон общежития, да из цокольного этажа пробивался неяркий пугливый свет.
Вспомнив о двух подростках, застигнутых здесь врасплох, Ярослав осторожно заглянул за парапет. Внизу было пусто, он еще раз огляделся по сторонам и, убедившись, что никого нет спустился по лестнице. Быстро отыскав царапину в краске, заглянул в помещение. Увиденное крайне разочаровало наблюдателя, лишь несколько леек текли небольшими струйками, скорей всего из-за неисправных кранов. Это было единственное движение в помещении. Между тем в раздевалке слышались голоса, так хотелось, чтобы их обладательницы вошли и приступили к водным процедурам. Но, взорвавшись дружным хохотом, словно осмеяв его мысли, они хлопнули дверью, удаляясь прочь. Ну вот, ни подвигов, ни развлечений за целый день, даже коллекция Кочергина не так его расстроила, как отсутствие моющихся женщин. Считая себя настоящим защитником государства, Ярослав списывал свою постыдную любознательность на служебную необходимость. "Вдруг здесь..., и никто об этом? Непорядок! А так порядок, если что".
Машинально посмотрел на часы, отметил про себя, что не мешало бы обзавестись графиком рабочих смен фабрики. Действительно, это очень необходимая информация, чиновник его ранга обязан знать как можно больше обо всех и обо всем.
Как приятно, что хотя бы дома у него все хорошо: его ждет прекрасный ужин и красивая женщина. Что еще нужно мужчине? Работа, в которой ты знаешь толк и забота любимого человека, которой тебя обволакивают с головы до ног, заставляя забыть об усталости и времени суток. Большими глотками, взахлеб, он напивался заслуженным счастьем, засыпая в предвкушении нового дня.
Казалось, сон прошел во время моргания, а ночь, испугавшись утреннего мотора, бесследно исчезла. Легкий завтрак, сладкий поцелуй, и ты идешь оберегать и защищать свое государство. А оно в ответ бренчит медальками и поблескивает звездочками, оно знает твою слабость, подначивая и завлекая все глубже в лабиринт корысти и тщеславия. Смотри, не подведи его надежд, не обмани." Кочергин - это всего лишь цветочки, я вам такие ягодки устрою, вы даже не представляете, впрочем, это очень хорошо. Я вас застигну врасплох еще тепленькими. " Так Ярослав представлял свое предназначение, свой исторический вклад в строительство великого государства.
Незамедлительно откликнувшись на стремление своего преданного защитника, власть хрустела ломающейся сургучовой печатью, раскрывая содержимое пухлого пакета. Новый уточненный план требовал увеличения разоблаченных врагов, цифры впечатляли. "С таким приростом врагов через несколько лет я в наделе один останусь, впрочем, столько лет прозябать здесь не собираюсь. Наверх нужно карабкаться, повыше, повыше. Что ж получается, в наделе не останется вообще ни одного человека? Да какая к чертовой матери разница, сколько прикажут найти, столько и найдем, да еще план перевыполним в разы. Вон вода из леек льется в общежитии, попусту растрачивая ресурсы государства, значит слесарь - враг, комендант общежития - враг, мастер, работницы, до самого директора фабрики можно дойти, и цап его, голубчика, за задницу. И это только взгляд через маленькую царапину, а уж если полными глазами посмотреть, одни враги окружают меня и товарища Сталина, хватай любого, не ошибешься."
На стол Смертькевичу, как и было приказано, легли часы работы и графики смен всех предприятий и учреждений надела, от детских садов до самых маленьких кочегарок. Из всей скирды бумаг извлек самую нужную, ради которой затевался весь сыр-бор и внимательно ее изучил, отметив для себя наилучшее время окончания службы. Целый день он, погруженный в работу, проводил совещания, давал распоряжения, подписывал приказы и приговоры, но, не смотря на это, ни на минуту не переставал думать о маленькой царапине в чужую обнаженную жизнь. Эта мысль возбуждала его, распаляя бурные фантазии, заставив к концу дня вовсе забросить службу. Как порядочный человек, он объяснял свое любопытство служебной необходимостью кругом бдеть государственную безопасность.
В конце дня через каждые несколько минут с нетерпением смотрел он на часы, словно стараясь заставить их идти быстрее. Как жаль, что невозможно приказать этому глупому времени быть покорным, но надо стремится, пытаться заставить даже его работать на себя. Все должно быть подчинено моей воле!
"Все пора, пока дойду, будет самое время". Он оказался, как всегда прав, великолепно рассчитав время на дорогу относительно окончания смены и начало водных процедур. Вот чего действительно не смог предвидеть Ярослав, так это то, что кирпич с которым он познакомился давеча, будет ждать его на прежнем месте. Не ожидая такого подлого подвоха, он запнулся, чуть не потеряв равновесие, вновь больно ударившись ногой. Измученный за день своими мыслишками, он почти бежал по темным закоулкам спящего надела. Поругав себя за такую неосторожность, он принялся склонять ту сволочь, которая бросила кирпич. А заодно и всех остальных, кто за целый день не удосужился его убрать. Десятки, возможно и сотни человек, прошли мимо него за рабочий день. Кто-то вот так же запинался, костеря неведомого виновника, но никто не потрудился убрать этот чертов кирпич с середины дороги.
Все факты указывали на диверсию. Не может быть, чтобы наш советский человек так относился к социалистической собственности и своим обязанностям. Несомненно, это дело вражеских рук, враг коварен, враг опасен, никто не знает, как этот кирпич может отразится на безопасности государства и власти." Не зря, ох не зря, я здесь кружу, я выведу вашу подлую банду из тени. Я сожму свои стальные пальцы на ваших подлых глотках..."
Его гнев моментально исчез, как только он прильнул к стеклу с маленькой царапиной, в мечтах о которой провел целый день. Попал он в самый час-пик мытья женских тел. Их было так много, что мешало рассмотреть каждую из них, и все же Ярослав отметил для себя, есть не дурнушки, весьма достойные экземпляры.
Но дальнейшие события случились словно в насмешку над Смертькевичем, а может, по какой-то другой причине, неизвестно, но только во всем здании погас свет. Женщины завизжали, а затем разразились дружным хохотом, словно какой-то неведомый дирижер руководил этим странным обнаженным хором.
- Что за бардак?- Негромко возмутился Ярослав, - там кирпич, тут свет. "Чем больше наводим порядка, тем меньше его становится, а в бардаке мы скоро захлебнемся, - уже про себя думал он, стараясь хоть что-то рассмотреть в помещении. - Ни черта не видно". Подождал он немного, но свет не загорался, женщины зажгли в раздевалке свечку и почти на ощупь мылись.
" Нет, это уму не постижимо", -возмущался Ярослав, понуро шагая домой. Он несколько раз обернулся в сторону общежития, но кромешная ночь поглотила обесточенное здание, сделав его черной, непроницаемой пустотой... Что за мерзкий у нас народишко, что каменщики, что электрики, впрочем, все остальные ничуть не лучше. Скотский, противный, предательский народ, он из тех народов который не заслуживает к себе хотя бы малого уважения. Недостаточно мы к нему жестки, садить, садить, и непременно больше стрелять…
Возбужденный, недовольный своей неудачей, дома он был вспыльчив и раздражителен. Лане свое недовольство объяснял сильной усталостью и огромной работой, проделанной за день. Она, в свою очередь, совершенно не обижалась, всеми силами стараясь угодить и не давать повода для расстройств. Своим голосом сирены она пела лестные слова, подчеркивая его умственные и прочие способности, которые так сладко льются в уши мужчин, делая их покладистыми и ручными. Веря всему услышанному, он таял, словно ванильное мороженное, растекаясь по ней сладкими поцелуями, и засыпал.
Дальнейшие дни и недели летели словно в калейдоскопе, времени не хватало катастрофически даже на сон, не говоря уже о другом отдыхе. Конец года - самое трудное время, напряжение возрастает с каждым часом, государство и власть ставит непосильные задачи и ждет их исполнения. Необходимо проявлять весь свой незаурядный талант и всю свою находчивость, изворотливость и хитрость. Но вы не переживайте за Смертькевича, у него этих качеств в избытке, при желании даже с вами может поделиться, совершенно без ущерба для себя.
В начале декабря пришел приказ: начальнику управления Комитета Безопасности Власти по среднему наделу товарищу Смертькевичу прибыть в главное управление в Москву. Переподготовка, повышение квалификации - дело нужное, увидеть своими глазами тех, кого знаешь лишь по приказам и планам, хотелось всегда. Но зачастую ожидания приносят разочарование и неуверенность.
В первый раз попав на такое серьезное мероприятие Ярослав был поражен увиденным. Столичные руководители ответственных структур казались убогими и недалекими. Весь их вид говорил об одном: они заняты лишь своей корыстью, а речи и клятвы вождю и государству - обычная ложь, которая видна даже невооруженным взглядом. "Неужели товарищ Сталин не видит, не чувствует этого? Была бы возможность рассказать ему, уверен, он принял бы незамедлительные и решительные меры. Ничего, высокомерные и надменные засранцы, ваше время придет, как пришло время Кочергина. Я об этом позабочусь, я покажу и докажу, что это я - настоящий строитель мощного государства. Именно я пашу на земле день и ночь, очищая святую землю от нечести, я выискиваю врагов в подворотнях и темных проулках. Я могу найти врага везде, даже если он засядет в яблоках антоновки, я отыщу его и там, выворачивая всю его подлую душонку на всеобщее обозрение."
В сознании Ярослава происходил бунт, он искренне не понимал, как эти людишки, обладающие высокими званиями и чинами, могут командовать им. "Они не стоят даже моего мизинца, лживые и трусливые ничтожества. Все они порочны и никчемны, как самый последний враг. Меня окружают лжецы и лицемеры, все в этой жизни подчинено лишь собственной выгоде,- это было главный вывод его размышлений. - Мораль к черту, совесть, порядочность и прочие ненужные качества, не делающие тебя сильней, долой..." Если для личного блага всех окружающих нужно называть товарищами, то так и будет, если нужно прогнутся и льстить вышестоящему начальству - ничего, собственное достоинство на время можно засунуть в задницу. Все должно быть подчинено одной главной цели - залезть на эту гребаную пирамиду как можно выше, чтоб все остальные казались безобидными букашками, которых можно без труда раздавить в любой момент.
Повысили, мать вашу, квалификацию…
« Достопочтенный товарищ главный командир Смертькевич.
Принежайше прошу прощения за отрывание Вас от важных Государственных Дел. Лишь безысходное положение вынуждает меня на такой отчаянный шаг. Вашим ведомством призванным бороться с врагами и прочей нечестью Передового Государства, с репетиции спектакля был изъят ведущий актер театра кузькин вениамин. Даже не имея мысли и права оспаривать действия Вашего Важного Ведомства, прошу Вас разрешить означенному актеру выступить на новогодней премьере спектакля «Искры революции». Просьба вызвана лишь тем, что до премьеры осталось девять дней, а актера такого калибра в нашем театре более нет. С Вашего разрешения актеру кузькину вменяется махание кадилом на сцене. Таковой факт не отрицается, он действительно имел место, но он был обусловлен исключительно ролью. Хочу пламенно заверить Вас, что нами был доработан данный эпизод, и кадила на сцене больше не будет. Несомненно это не снимает вины с кузькина и он должен понести ответственность по всей строгости Советских законов. Понимая всю остроту момента, все ж прошу Вашей милости дать возможность провести премьеру для Советских и Партийных Деятелей надела.
Худрук театра Самойлович.
P.S. Прошу меня простить, но кузькин - действительно изрядная сволочь.»
Они сами -то читают, что пишут? Эти богатыри русской словесности, служители Мельпомены.
Смерькевич был далек от сентиментальности, как земля от солнца, но лишать премьеры советских и партийных деятелей, в число которых несомненно входил и он, не стал. Знаете ли, не так много у государственных людей развлечений, чтобы лишать их прекрасного спектакля. По указанию Смертькевича актера ежедневно водили на репетиции люди в штатском. А значится, как отпремьерят в театре, так сразу и покажут Кузькину направление, в котором отбыл его самый близкий человек.
Данный, казалось безобидный, поступок повлек за собой лавину писем руководителей различных предприятий и учреждений. Просьба у всех была: одна вернуть на время в цеха, бригады и коллективы тех или иных работников. Абсолютно все ссылались на трудности в выполнении годовых планов и досрочном окончании пятилеток. Удивительней всего было то, что никто не оспаривал правильность арестов. Все, как один, подтверждали, арестанты виноваты и в подтверждение раскрывали неблаговидные поступки означенных, ранее неизвестные органам. За это молили только об одном: дайте их на время, а потом делайте с ними что хотите. С каждым днем количество писем росло в геометрической прогрессии. Подобного издевательства над здравым смыслом терпеть больше было нельзя.
Начальник бдящих органов сначала снял трубку телефона и, изъясняясь лишь нецензурными словами, предсказал худруку театра Самойловичу его ближайшее и отдаленное будущее. А затем сочинил такое гневное письмо во все хозяйствующие субъекты, что в одно мгновение все больницы и фельдшерские пункты заполнились директорами, бригадирами, начальниками участков и кочегарок машинного парка и торговых предприятий. Такого урона народному хозяйству не могли нанести ни стихийные бедствия, ни эпидемии, ни войны. Кстати, худрук театра после предсказания его судьбы, сильно огорчившись, незамедлительно впал в кому.
А народ-герой даже не заметил потери таких важных руководителей и продолжал свой трудовой подвиг: планы он выполнит, а пятилетки досрочно окончит. Эх, советский народ, тебе бы памятник поставить, самый большой в мире, за твой тяжелый и неоцененный труд. Да где ж взять столько меди, металл - стратегический. Не найдется в стране Советов ни бетона, ни стали, ни гранита, ни мрамора, чтобы увековечить твой бессмертный подвиг. А людей, где взять людей на такую стройку, ведь каждый человек в самом свободном государстве несвободен: кто в лагерях, кто у станка, кто у хлебного колоса. Попробуй, покинь свой пост, решив воспользоваться собственной свободой.
В предвкушении неофициальной развлекательной части и банкета, руководство надела разминало свои рты словесными упражнениями. А вы думали для чего начальству так необходимо молоть языком на собраниях и митингах? Именно для того, чтобы лучше размять свои челюсти и нагулять аппетит. Знаете, как повышает начальнику аппетит фраза "под мудрым руководством нашего горячо любимого..," или "мы добились таких успехов, что ого-го".., а вот еще "наши враги и недруги обломают зубы о ..." И непременно должны быть овации, это чертовски повышает самооценку и выделение желудочного сока. Они хлопали, ох как хлопали, отбивая себе ладошки, разогреваясь перед премьерой. Даже встали, засидевшись в едином порыве, когда «Великий вождь товарищ Сталин, не замечая трудностей, ведет страну к процветанию и счастью...»
Речь Смертькевича была заключительной в этом массовом самоуговаривании себя в гениальности вождя и в собственной значимости для великого государства.
-Товарищи по борьбе, обращаюсь я к вам! Враги кругом,- зал затих, заставляя каждого сжаться, нервно вращая глазами влево, вправо, оценивая окруживших врагов.- Мы не имеем права расслабляться,- казалось, стоит произнести еще несколько фраз, и они сами пойдут сдаваться, не дожидаясь, пока их назначат врагами.- Величайший гениальнейший гений человечества, наш непревзойденный вождь трудового народа, национальный лидер, товарищ Сталин Иосиф Виссарионович мудрейше подметил, что внутренний враг - главная опасность для власти. И лишь изведя эту мерзость подчистую, выкорчевав последний ненавистный вражеский корень, мы сможем перевести дух. Но не сейчас. Наше ведомство, стоящее на защите власти, обязуется в разы увеличить число разоблаченных шпионов и врагов народа. Мы покажем всему миру, как мы любим наше государство и товарища Сталина.
Оратор подливал и подсыпал гневных и обличающих слов, утверждаясь в полной власти над каждым сидящим в зале. Он видел их испуганные глаза и съежившиеся тельца, на которые была надета одежда на несколько размеров больше. Страх - весьма эффективное средство для похудения.
Смертькевич уже сказал все, что хотел, но отпускать зал не торопился, вдоволь наслаждаясь собственным величием. Он взял небольшую паузу, отчетливо слыша тревожный сердечный ритм каждого потенциального врага, сделал несколько небольших глотков воды из стакана и произнес:
-У меня все.
Аплодисменты были, как бы вам объяснить, не слабее, нет, а суше, не от души. А кому, скажите, понравиться хлопать от всего сердца тому, кто тебя в скорости будет назначать врагом? Вот то- то и оно.
Ну вот, с речью Смертькевича закончилась казенщина, и на сцену выплеснулись «Искры революции». Хоть и ругают зачастую актеров и все ж они умеют растрогать душевные струны. Упасть на самое дно, человеческих пороков и, истерзав себя сомнениями, взлететь над мирской суетой, отдавая свои никчемные жизни на общее благо. Казалось еще немного и революционные искры взаправду, по-настоящему, разожгут огонь, и он слижет языками пламени и актеров, и сцену, и зал. Даже Ярослав, равнодушно наблюдавший начало спектакля, втянулся и с интересом смотрел на яростную игру главного героя. В какую-то минуту уже был готов простить Кузькину и кадило, и даже его будущие небольшие прегрешения. Но, представив в руках актера кайло или пилу, решил, что данный инструмент подходит ему больше, чем череп. На том и остановился.
Зал рукоплескал: браво! Бис! Браво! Браво!
Банкет - это самая долгожданная и любимая часть любого мероприятия, все с нетерпением ждут именно его. Представляя красоту блюд и их благоухание, слюна непроизвольно наполняет рот, заставляя часто сглатывать тянущиеся минуты ожидания. Между тем, желудок начинает зазывно урчать, посасывая в предчувствии скорого чревоугодия.
Даже если вся страна дохнет с голоду и наедается детской пригоршнею пшеницы, начальство никогда не отказывает себе в небольшой скатерти-самобранке. К тому же Смертькевичу пришлось еще раз поступится своими принципами и, на время конечно, под неусыпным контролем, выпустить одного знатного повара. Знаете ли, так хочется ни в чем себе не отказывать, когда ты - начальник, руководитель и власть. Впрочем, за чем дело встало, не хочешь отказывать, не отказывай, хотя бы из любопытства.
Говорят этот повар некогда готовил одному известному князю и был у него в большом почете. Впрочем, новоиспеченные государственные и партийные бдуны также высоко ценили кулинарное искусство Рассольникова и в тайне не желали его посадки, но целесообразность и страх возразить... черт бы их побрал!
Банкетный стол потрясал сервировкой и добротностью блюд, маэстро выворачивался на изнанку, стараясь угодить, не желая отправляться в места, не столь отдаленные.
Холодные закуски манили сочными ломтями буженины, вымоченной в красном вине. Слабосоленая селедочка потела прозрачным жирком, в котором отражались ярко-алые, сочные куски семги, заставляя руки непроизвольно тянутся к этим чудесным дарам моря. Маринованные белые грибочки воскрешали в памяти жаркие июльские дни, с благоухающим лесом и воздухом, насыщенным озоном после грозы. Опята, в свою очередь, напоминали о недавней осени с желто-красными мазками леса. Сало тоже не дурно смотрелось, одевшись в мясную тельняшку с аппетитными розовыми прожилками на снежно-белом теле. Холодец был настолько красив, что не хотелось разрушать эту застывшую прозрачную симфонию, в которой были видны все мясные прожилки без единого хрящика и сухожилия. Его чесночный аромат прекрасно сочетается с острой, выбивающей слезы и перебивающей дыхание русской горчицей. Восторг, который охватывает тебя, закусывающего рюмку водки этим, казалось незатейливым блюдом, невозможно передать словами. Это необходимо прочувствовать каждым рецептором, каждой клеточкой твоего прекрасно настроенного организма. Украшением стола, конечно, была икра, красная и черная. Несмотря на то, что любая икра была признана буржуазной роскошью, а ее заготовка и употребление приравнивались к предательству Родины, здесь она была представлена в полной красе. Да бросьте вы ваши стенания к черту! Власть гуляет!
Крупная зернистая кетовая икра стояла в небольших бочонках, изготовленных специально к данному застолью самым мастеровитым бондарем. Для пущего осознания собственной значимости набирать ее необходимо было большой деревянной ложкой, воткнутой в каждый бочонок. Нежные икринки, измазанные сливочным маслом, придавленные языком, радостно лопались, орошая рот ярким неповторимым вкусом.
Вскорости холодные закуски стали сменяться горячими блюдами, их красоту и вкус невозможно передать никакими словами, их нужно чувствовать, ими нужно наслаждаться. И конечно, кульминацией застолья были осетры, царские благородные рыбины, запеченные целиком до золотистой, хрустящей корочки с головами-лодочками, смотрелись они просто сказочно. Затем стол заполнили сладости и фрукты…
Лица харчующихся, раскрасневшиеся от обилия алкоголя, стали больше походить на морды. Они собирались по небольшим кучкам и наиболее словоохотливый и красноречивый рассказывал слушателям о своих революционно-патриотических похождениях, взрываясь время от времени заразительным смехом в тех местах, где он по-видимому расправлялись с врагом.
Что морщишь нос, мол, и до них вся господствующая свора жрала наверное послаще, да и после нисколько хамить не перестанут. Все так. Только распинаясь с трибуны о Родине, государстве, о долге и тяжелой дороге в светлое будущее, по которой ты идешь плечо в плечо со всем Советским народом, а сам вчера осудил десяток человек, включая детей, за колосок, за горсть пшеницы, а сейчас набиваешь желудок осетриной. Подло это все и непростительно.
К черту мораль и бесконечные стенания о каких-то никчемных людишках, бабы на Руси не перевелись и нарожают еще. Ведь для строительства фундамента их великого государства нужно бесконечное количество человеческих тел.
....................
- Закрой глаза и не открывай, пока я не скажу,- попросил Ярослав, прикрывая ладонями глаза Ланы.
Взяв за руки, чтобы она шла уверенней, проводил ее в гостиную и оставил. Лана ощущала приятный аромат мандарин, в это время она услышала чирканье спичек, нос стал пощипывать запах серы и тающего воска. Затем на плечи опустилось что-то большое и приятное.
- Открывай глаза, моя королева.
Лана медленно, чтобы невзначай не отпугнуть ожидавшее счастье, стала их открывать. На столе стояла огромная плетеная корзина с фруктами, рядом несколько горящих свечей, в серебряном ведре со льдом бутылка шампанского, а на плечах…Мечтала ли Лана о таком новогоднем подарке, скорее нет, а может и да. Шикарное манто из черно-бурой лисицы. По всему было видно, что мех был высшего качества и каждый волосок словно бриллиантовым осколком отражал слабый свет свечей. Она взвизгнула от удовольствия и бросилась своему принцу на шею, удушая его затяжным, пьянящим поцелуем.
- Спасибо, спасибо, - говорила она, осыпая его лицо и шею частыми и нежными чмоками.
Хотя Лана была очень красива, но за свою жизнь никогда не получала таких подарков ни от мужчин, которых она знала до Кочергина, ни от него. В тайне, как любая женщина мечтала, чтобы ее ценили и чтобы такие приятные сюрпризы были нередкими.
- Какая она красивая, наверное, очень дорогая?... – спросила она.
- Дороже тебя нет ничего на этой земле, а она лишь подчеркивает твою несравненную красоту,- почти шепотом произнес Ярослав, нежно обнимая ее.
За окном совсем посветлело, это наступил первый день Нового года, в который Ярослав входил с двумя огромными приобретениями, он стал самым важным чиновником во всем наделе. И пусть пост первого секретаря партии был выше, но прекрасно понимал, что власти и возможностей при правильном подходе у него на порядок больше, этим он непременно воспользуется при случае. А второе - это Лана, его любовь с первого взгляда, впрочем, это чувство вспыхнуло обоюдно, отодвигая на задний план все остальное. Поэтому быстро был забыт Кочергин, с которым Лана прожила не один год, и вся ее предыдущая жизнь словно дневник, хранящий все секреты, сгорела в любовном пламени. Не жалко? А кого жалеть? Грубого, хамоватого солдафона Кочергина или этого, который был прежде. Он вообще был ее не достоин, и как она вляпалась в это недоразумение...Сейчас же, сидя на кровати и опираясь спиной о большие белоснежные подушки, она пила шампанское, укрытая шикарным манто из чернобурки. И казалось еще чуть- чуть, еще немного, и желания станут исполняться как по волшебству.
- Ланочка, я хотел бы тебя настоятельно попросить, не выходить на улицу в этой шубе. Пока…
Разочарование пронеслось в женской душе, она уже представляла себя в шикарном одеянии, заставляющем оборачиваться всех мужчин, замечающих, как идет этой красавице шубка. И женщин, которые от зависти кусают в кровь свои губы. Но в слух произнесла то, что было необходимо, чтобы не расстроить любимого:
- Конечно, дорогой, а куда мне идти, продукты нам домой поставляют, а подруг у меня нет.
Он уехал на службу, которую не мог оставить ни на один день, чтобы все контролировать лично и не дать возможности кому- либо сделать под него подкоп. На всем пути он думал об одном, как поняла его Лана, поняла ли она правильно. Или догадалась, как досталось ему это манто. Нет никакого сомнения, что в скорости станут судачить, что любовница начальника надела КБВ щеголяет в дорогущей шубе. О том, что вокруг зыркают любопытные зенки, и длинные носы суются повсюду, он знал хорошо. Ведь именно его ведомство сеяло хорошие прорастающие семена наушничества и стукачества. Сейчас, наверное, он жалел об этом, хорошо бы если бы не судачили, перемывая его косточки, мол соперника своего со свету изжил, чтобы его жену к рукам прибрать, и живет с ней ни как с супругой, а как, прости господи, с любовницей. Одевает ее как куколку, опять же с каких таких государственных грошей. Знать бы кто эту грязь собирает, утопил бы в их собственном дерьме.
Ярослав заводился, играя желваками, выдумывая несуществующих обстоятельств, готовый с ними бороться в полную силу. А силы бы желательно поберечь, на государственном фронте их требуется несметное количество. Вот и задание на Новый год тому подтверждение. С каждым годом, и с каждым кварталом они все усложнялись не только увеличением процентов, новое требование совершенно не укладывалось в нормальную работу комитета. В новом году от комитетчиков требовали изобличать и назначать врагов конкретных профессий и специальностей. В списках были плотники, слесари, портные и еще десятки профессий, их необходимость в лагерях понятна, но этот им еще зачем? В первом квартале должен быть изобличен как враг народа тенор. "Все понимаю, - думал возмущенный Ярослав,- плотники, сплавщики, но тенор на хрена им сдался? "Но, вспомнив столичное начальство, его непонимание тут же рассеялось, с такими руководителями и не таким станешь заниматься. Взять бы их самих да на место этого тенора. Ведь кто как не он знает, как надо правильно. А пока стоит козырнуть и изыскать этого тенора. Вот так сложна и опасна служба бдящих, огромный аппарат КБВ ковал врагов и наращивал свои мощности по их выпуску. Казалось, что каждый гражданин был готов стать врагом, лишь бы план КБВ был выполнен и перевыполнен. Да здравствует великая кузница врагов народа!
Кстати тенора-врага нашли, и как неудивительно, в театре, именно в том, в котором изъяли актера Кузькина. Во время изъятии тенора главного режиссера вновь хватил удар, заранее. У тенора была главная партия в музыкальном произведении « Революционный хор», посвященный Первомаю. Впрочем тенор был так себе, посредственность. Забегая немного вперед, поскольку может сложиться, что не будет повода об этом рассказать. К концу года потребуется еще один враг народа – режиссер. Догадываетесь, кто им будет?
Первомай,... счастливые лица советских граждан, радость и гордость за свою отчизну. Ура-а-а! Да здравствует товарищ Сталин-н-н ! Спасибо товарищ Сталину у-у-у! Мы за Мир-р-р! Ура-а-а! - Все это сопровождается ношением полулысых, усатых и бородатых портретов.
Ярослав стоял на возведенной площадке, возвышающей руководителей над демонстрантами. Маленькие власти старались подражать большой, пусть не мавзолей, но психологию никто не отменял, кто стоит выше, тот важней и главней. Первомайский банкет ничем не уступал Новогоднему, хотя усердие Росскольникова ему всё-таки не помогло. Тем не менее оставшиеся пока на свободе кулинары не уступали в мастерстве, что непременно подметил Смертькевич, а коли так, не переработать нам этот человеческий ресурс, как бы не старались.
Время летело, летело стремительно, работе отдавались все силы, но за такие труды воздавалось с торицей. Ярослав матерел, становясь настоящим политическим зубром. За ним в наделе закрепилась молва жесткого, даже жестокого руководителя, в то же время не позволявшего пока себе публичных оскорблений или выдуманных выволочек подчиненных. Все было строго, почти по закону. Однако именно это настораживало и пугало, человек напоминал машину, работая без видимых изъянов, от которого не ускользали слабости других людей.
Как и планировал, Ярослав завел лично для себя досье на всех руководителей надела, а также всевозможных директоров и начальников разного ранга. Это он определил как ответ кисету Кочергина. Бумаги такого характера являются инструментом устрашения и безграничной власти. А кто виноват? Сами засволочились.
Вот некто Жалейкин Христофор Павлович, за одно имя можно отправить к стенке. Будучи председателем комитета советского образования и культуры в наделе, совсем помешался на любовной тематике. Являясь контролирующим и ласкающим органом, он попортил многие коллективы учебных заведений, состоящие в большинстве своем из женщин. А наш и без того измученный театр так просто плачет от него. Любовные похождения ловеласа заканчивались руганью и скандалами с мужьями, абортами и прочими гадостями, не украшающими советского руководителя, да и обывателя надо сказать тоже. Пока везет Христофору: обходилось без смертельных исходов. Аборты вспомнили опять, делает их врач-гинеколог Душка Лилия Лаврентьевна незаконно, на больших сроках, пардон, преступление, мадам.
Колбасняк Полит Матвеевич ведает в наделе продовольственными складами, вот плут, так плут, таких свет мало видывал. Вот гора подложных накладных имеется в доказательство. Впрочем, зная свои слабые стороны, старается меня подсластить всякого рода царскими дополнениями к моему пайку, пусть тешит себя пустыми надеждами. Как необходимо станет для моей пользы, я его под что угодно подведу, как впрочем и любого здесь, все они у меня на крючке.
Конечно, они уже сейчас заслуживают наказания по закону, но кроме закона есть еще и целесообразность. А если придет на место любого из них человек вроде первого секретаря надела, и чего я с ним буду делать? Вот лежит его пустая папка, настроение мне портит и хочется в нее что-нибудь положить, хоть придумывай. В крайнем случае, конечно, сочиним, всякое умеем, на литературном поприще поднаторели. Но хотелось бы каких- то фактов, хороших, качественных, смертельных. Время есть, будем работать!
Вот Кочергин, какая польза от моего хобби, не то, что от зубов твоих врагов никчемных. Впрочем черепа врагов народа в шкафах под стеклом в бесконечно длинном коридоре, да ладно пустое...
Ах, замечтался, засиделся, ночь на дворе, в мыслях проскользнула идейка, взглянув на часы, заторопился, чтобы успеть. Шел к цели, уверенно зная, чего хочет, впрочем, помнил о кирпиче за поворотом общежития, пошел осторожнее, чтобы ни запнуться, уговаривая себя, не может ведь он лежать здесь больше полугода, хотя наш народ непредсказуем. Дорога была чиста, не представляя ему препятствий, желание заглянуть в чужую жизнь была настолько велико, что особо не прислушиваясь и не присматриваясь, он нырнул вниз. Глаза забегали по стеклу, отыскивая вожделенную царапину, но как не пытался ее найти, ничего не получалось. Одновременно нос уловил запах свежей краски и пальцы стали липнуть, вымазавшись о раму окна. А между тем, надежно скрытые от любопытных глаз краской, фабричные девчонки мылись как всегда шумно и зазывающее. Огорчению, нет злобе Смертькевича не было предела, его желание по каким-то дурацким причинам никак не исполнялось: то вода, то свет, теперь краска. Оборвать бы руки тому, кто это покрасил, зло матерился, обтирая пальцы о кирпичи. "Надо бы этому учреждению устроить инспекцию, ну я им завтра покажу." Эта идея маленькой мести захватила всю его сущность, он возмущался все больше и больше, доходя до полного идиотизма, рассматривая всерьез покраску окна как страшный злодейский замысел капиталистических спецслужб. Воспаленное воображение рисовало картины хитроумных вражеских ходов, в результате которых могло произойти что-то чудовищное и непоправимое, крах системы, гибель вождя. Этого допустить нельзя. Значит нужно вернуться и предотвратить, государство в опасности! Но в пылу размышлений дошел он до дома, поэтому решил спасти отчизну на следующий день.
…………..
День у Нины Лейкиной не заладился с самого утра, как всегда чуть-чуть припаздывая на работу, она шла своей скачуще-припрыгивающей походкой, совершенно уверенная, что опоздания никто не заметит. Утешая себя подобными мыслями, она вдруг встала как вкопанная: впереди на дорогу выбежала черная кошка и, пробежав половину пути, уселась ровно посередине дорожки. Эта не очень широкая дорожка проходила по путаным лабиринтам между одноэтажных домовладений. Недолго думая, Нина решила перехитрить кошку и медленно, чтобы не спугнуть ее, пошла к той стороне тропинки, которую не пересекла черная бестия, но кошка, словно разгадав маневр противника, перешла оставшуюся часть пути и, усевшись у самого забора, стала умываться, равнодушно поглядывая на незнакомую женщину. Нина снова остановилась, раздумывая как поступить. Может пойти другим путем? Но на это потребуется дополнительных десять-пятнадцать минут, а эта бестия намывает гостей, неровен час начальство нагрянет, уличив Нину в систематических опозданиях.
- Кис,кис, кис,- позвала Нина, стараясь подозвать кошку, чтобы скользнуть возле самого забора.
- Мяу! – Ответила кошка, не двинувшись с места, продолжая упорно намывать гостей.
Минуты таяли, вызывая тихую панику, Лейкина осмотрелась, вокруг не было ни души ни впереди, ни сзади. По дорожке никто не спешил, чтобы первым перейти ту невидимую черту, очерченную отвратительным животным. Чтобы хоть как-то насолить кошке, Нина брыськнула и махнула в ее сторону рукой. Кошка юркнула под забор, опасаясь за свою шкуру. Лейкина наспех стала вспоминать все способы заклятий от черных кошек. Она на всякий случай перекрестилась, плюнула три раза через левое плечо, взяла левой рукой пуговицу, а правой левую полу пиджака и на одной ноге перепрыгнула через невидимую, опасную преграду. Пройдя после этого немного вперед, она высказалась в адрес своей обидчицы, развернувшись, плюнула, и каково же ее было удивление, кошка, как ни в чем небывало сидела на середине тропинки и продолжала вычищать себя языком. Это обстоятельство совсем вывело Нину из равновесия, она схватила камушек и бросила в кошку, не дождавшись результата своей мести, почти бегом бросилась на работу.
Вот темнота дремучая, хоть учи их, хоть не учит, все норовят увидеть знаки и запомнить приметы. Что же вы думаете, все черные кошки приписаны к определенным людям и только занятым тем, что их о чем-то предупреждают? Ну глупость несусветная, вы- то, я надеюсь, не верите?
Учат их в школе, учат их на комсомольских и партийных собраниях, у политтехнологов языки уже опухли рассказывать, что Бога нет, как нет и дьявола, нечистой силы и прочих примет, все это - происки подлых капиталистов. Есть вождь, власть, государство, интернационал, клятва верности выбранному пути, пятилетки, планы, перевыполнение планов и прочее . И как им это вдолбить?
Вот видишь на работе все тихо и спокойно, никакого начальства, глупости все. Совершенно успокоившись, Нина начала посмеиваться над своими страхами, даже покраснела, вспоминая свой магический ритуал. Что к чему? Продолжала она свое размышление, "левой рукой за пуговицу, правой за левую полу пиджака", были ли на самом деле подобные приемы или она все придумала на ходу? Какая теперь разница, ведь все хорошо. В этот момент, когда уже все так хорошо получилось, дверь без стука отворилась, и в комнату вошел человек в форме КБВ. С Ниной сразу сделалось плохо, в глазах все расплылось, в ушах застучали молотки, и она перестала слышать, хотя на размытом лице вошедшего видела шевеление губ. Она никак не могла разобрать, что они говорят.
Смертькевича несколько смутила реакция коменданта общежития, он конечно представлял какой страх внушает человек из его ведомства, но что бы так. Грешки-то у нее мелкие: так, приворовывает потихоньку, места в комнатах сдает за плату, мужа пристроила электриком, а сына сантехником. Быть может, он о ней не знает самого главного?
Ярослав набрал воды из графина, стоявшего на столе и прыснул коменданту в лицо. Холодный душ немного привел ее в сознание, но по глазам было видно, что она еще не пришла в себя.
- Гражданка Лейкина, что с вами? – Спросил грозный посетитель.
- Переутомилась товарищ, товарищ…
- Смертькевич, старший командир Комитета Безопасности Власти.
От устрашающей фамилии и грозного органа она вздрогнула, готовая опять потерять рассудок.
- Нина Алексеевна, - начал Ярослав, - я к вам в гости, в порядке шефской помощи, а вы что так разволновались, у вас что, анкета нечистая?
Услышав доброжелательный и даже дружественный тон, она немного успокоилась, начиная понемногу соображать.
- С анкетой у меня все в порядке, товарищ старший командир, чиста я перед Советской властью и перед …
- Хорошо, хорошо, - не дослушав ее клятвенных объяснений, перебил незваный гость,- вот поэтому я к вам как друг, а не как инспектор пришел. Хочу посмотреть, в каких условиях живут и отдыхают работницы легкой промышленности. Что же вы думаете, мы не заботимся о человеке труда? Мы лишены чувства локтя и социалистического единения?- Его лицо приняло выражение заботливой, но в тоже время строгой, очень строгой матери. Убедив собеседника словами и давая понять всем своим видом в том, что он строг, но справедлив, он удалил с лица очень суровые, жесткие морщинки и, оставив только строгие лучи вокруг сверлящих глаз, почти ласково спросил:
- Может какие просьбы или жалобы имеются?
Немного успокоившись, но тут же разволновавшись с новой силой, Лейкина стала словоохотливой, словно торгашка, расхваливающая свой товар.
- У нас, товарищ Смертькевич, все в духе коммунистического общежития, все согласно директивам и распоряжениям, никакой самодеятельности. Прошу вас.
Комендант провела его на второй этаж и, открыв ключом красный уголок, пригласила войти. Она была права, никакой самодеятельности: все красные уголки Советского союза были похожи как близнецы- братья, словно один и тот же человек расставлял в них бюсты вождей, развешивал их же портреты и лозунги, раскладывал по столам красноголосую прессу.
Ярослав провел пальцем по столу, оставляя им след и укоризненно посмотрел на коменданта. Она замялась, немного полыхнув румянцем на щеках, не желая оправдываться, всем видом говоря, что виновата.
- А вот здесь, товарищ старший командир Комитета Безопасности Власти, образцовая комната, она открыла ее, пытаясь произвести впечатление. Комната действительно была очень уютная и чистая, но опытный взгляд чекиста уловил какой-то подвох.
- А здесь точно живут или это…?- наклонившись к ее уху, тихо спросил он.
Совершенно обескураженная проницательностью непрошеного гостя, Нина опять сникла.
- Вы мне доверите самостоятельно ознакомиться с вашими владениями? – Спросил Ярослав.
- Да, конечно, конечно, - закивала обрадованная комендантша, - я вас в кабинете..., да?
Он ей кивнул и, заложив руки за спину, не спеша, пошел по коридору. Возможно он попал в такой момент между сменами, когда общежитие замирало на сон, ни в коридоре, ни на кухне не было ни души. Ярослав осторожно подтолкнул одну из дверей, она не поддалась, оказавшись закрытой на ключ. Он повторил то же самое с другой, она легко открылась, представив взору сонное царство. Женщины набирались сил перед тяжелой, трудовой сменой. Плохая механизация труда заставляла таскать вручную огромные тюки, тачки и катушки. Все это изматывало и подрывало здоровье, но план есть план, и поневоле станешь стожильной…
Обойдя все общежитие, инспектор не минул и душевой комнаты. Вот плут, оказывается, ради этого и задумана вся эта операция. Внимательно осмотрев помещение, он закрыл его изнутри на крючок. Затем, поставив лавку к окну, сделал незаметную царапину в краске ключом от своего кабинета. Как это символично, это был главный ключ, ключ от всех дверей и окон, по крайне мере в своем наделе. Затем с чувством выполненного долга он отправился в кабинет коменданта. Собравшись выходить, открыв дверь с крючка, он услышал чьи-то шаги, приближающиеся к душевой. Ярослав решил поохотиться, а местом для засады он избрал фанерный шкафчик для одежды, который перекрывал обзор входящему. Встав за него, он затаил дыхание, слушая гулкие удары сердца. Человек, вошедший в помещение, проследовал к лейкам и, небрежно бросив сумку с инструментами на пол, стал в ней ковыряться, находясь спиной к Ярославу. Тот в свою очередь, выглянув из укрытия, стал изучать визитера. Им оказался слесарь, молодой парень лет семнадцати-восемнадцати, выше среднего роста, с лысой головой, которую покрывала кепка с засаленным козырьком. Парень курил папиросу, не вынимая ее изо рта, лишь губами и языком перегонял ее из одного края рта в другой, одновременно то ли напевая, то ли наговаривая слова популярной песенки. Он так был увлечен своей работой, что даже повернувшись в профиль, не увидел человека, наблюдавшего за ним. Охотник уже покинул свою засаду, и стоял в дверном проеме, изучая свою жертву. Он догадался, что это сын коменданта, да к тому же узнал его, это один из тех пацанов, которых он застал за подглядыванием. Хотя и было темно, но его профиль он хорошо запомнил, впрочем, в тот раз он смог сбежать. Ярослав стоял, по-прежнему не замеченный, пока не заговорил.
- Я в детстве любил парное молоко.
От неожиданности парень вздрогнул всем телом и присел от страха, обернувшись назад. Его испуганные глаза остекленели, папироса повисла на губах, казалось, что кепка поднялась от волос, вставших дыбом, это при том, что был он подстрижен на лысо.
- Что так испугался, пакость какую-нибудь чинишь? – Спросил Ярослав, оставаясь на месте.
- Да как же пакость, посмотрите кран сломан, вода льется днем и ночью, а буксы новые не дают, говорят, нет. Эти сносились совсем. Эти-то совсем никчемные, кран - буксы давно нужно заменить, да нету новых говорят, - повторял одно и тоже слесарь, словно заело пластинку, готовый повторить еще хоть девяносто девять раз.
- Да что ты прицепился к своим кранам,- переводя разговор в другое русло, прервал Смертькевич. – Я говорю, молоко в детстве любил парное, мамка помню, нальет мне целую крынку, а я пью его жадными глотками, а оно сладкое и лугом пахнет. А ты любишь парное молоко?
Слесарь смотрел на человека в форме, в большом звании и никак не мог взять в толк, причем тут молоко, парное оно или холодное, простокваша ли это или сметана? А неизвестный продолжал рассказ о своем детстве, что-то спрашивал, парень отвечал, совершенно не заметив, вступил в диалог. Внезапно возникший неизвестный уже не вызывал ни страха, ни опасения и казался человеком легким и веселым. Он рассказал что- то такое забавное, от чего наш слесарь, которого, кстати, звали Николай Прогибалов, хохотал от души, совершенно потеряв бдительность.
- А что, Николай, подозрительного ничего не видел вокруг? – Вдруг спросил Смертькевич.
- Да что тут у нас секретного, бабское общежитие да и только,- весело отвечал Николай.
- Ни скажи, - в голосе старшего командира появились тревожные нотки,- враг может затаиться в любой среде, может слушать сквозь стены, зыркать с улиц в окна. После этих слов лицо Николая подернулось легким румянцем, что опытный глаз, тут же подметил. - Вот ты за кем-нибудь хоть раз подглядывал?
Слесарь так замотал головой, что казалось она может открутиться как сломанная кран- букса.
- Честное комсомольское? – Переспросил его Ярослав.
- Честное комсомо ….
Не успел он договорить, как Смертькевич с такой силой двинул ему в ухо, что Николаю показалось, оно провалилось внутрь головы, которая сразу наполнилась таким перезвоном, будто в ней звонили все колокола Руси, оставшихся еще не разоренных колоколен. Слесарь схватился одной рукой за ухо, другой за лицо, которое заливалось слезами страха и боли.
- Что же ты врешь, сволочь, да клянешься святой комсомольской клятвой. Родину врагам хочешь продать?
- Нет, дяденька, я просто так из любопытства.
- Какая разведка тебя любопытничать надоумила? – Напирал Смертькевич.
- Что вы, дяденька, я только один раз.
- Ты один это делал или в составе диверсионной группы?
Николай немного замялся, тянув с ответом, он был хорошим парнем и верным другом и не хотел выдавать товарища, уж лучше самому понести заслуженную кару...
- Я,- начал, было, он.
- Родиной клянись, Родину любишь?
- Люблю! Я был не один, - выдохнул он.
- Вот видишь, как легко правду говорить ради нашей Родины, ради товарища Сталина мы жизни свои не пожалеем. Правильно я говорю?
Слесарь покорно кивал головой, растирая слезы по лицу одной рукой, а другой держась за битое ухо. Ярослав продолжал рассказ о Родине, о ее светлой и бесконечной жизни, о самой сильной и непобедимой Красной армии, о бесстрашных разведчиках и бессмертных вождях. Его пылкая речь немного успокоила пострадавшего, и теперь уже казалось, что ради такого великого будущего и в ухо получить за счастье.
- Хороший ты парень Коля, вижу это по твоим честным глазам, просто сбили тебя с пути верного, обманули как простачка, обвели вокруг пальца. Знаю, дружок твой тебя надоумил на такой шаг. Правильно я говорю?
Николай неуверенно кивнул, вспоминая как он сам, придумав про подглядывание, сделал царапину в краске и рассказал своему другу. А, в общем, правильно раз именно мне верит товарищ старший командир и именно мне жить в такой распрекрасной стране.
- Ты, Коля, настоящий человек, - обняв его за плечи как лучшего друга, говорил Смертькевич,- ты советский парень, комсомолец, патриот, опора и надежда нашей власти. Вот потому именно тебя она выбрала в свои защитники. Я таких как ты, преданных людей, за версту чую. Понимаешь Коля?
Коля утвердительно кивнул, ничего пока не понимая. – Ты что же думаешь, патриотизм - это ковыряние в ржавых кранах? Я как опытный командир и настоящий патриот нашей необъятной Родины абсолютно ответственно заявляю, что нет. Патриотизм - это умение думать, как тебе советуют старшие товарищи, патриотизм - это уверенность в непогрешимости слов, которые ты повторяешь в клятвах и присяге и, наконец, это умение правильно изложить свою наблюдательность на бумаге. Из всего выше сказанного следует вывод, что тебе, как честному советскому человеку, как комсомольцу, необходимо все правдиво написать. Что, так мол и так, заставил меня силой и угрозами пойти на это преступление дружок мой, теперь уже надеюсь бывший. Подписываться своей фамилией необязательно, придумай для себя кличку, как настоящий подпольщик. Ведь ты с сегодняшнего дня секретный сотрудник комитета безопасности власти, подлинный патриот, незримый воин и защитник великого государства, власти и самого товарища Сталина! В голове Николая колокольный звон неразрушенных церквей сменился на тяжелый, тревожный набат. Смертькевич, более ничего не говоря, отправился к коменданту, прежде похлопав по плечу новоиспеченного сексота с отекшим пунцовым ухом, словно специально подготовленного к тяжелой, но такой важной службе.
Бедная Нина Лейкина извелась в ожидании гостя. Но на поиски отправиться не решилась, а согрев чайник, достала какие-то неказистые конфетки и печенье, с грустью посмотрела на жалкое угощенье. Такими харчами не завлечешь, ведь им вон какие сытные пайки выдают, нам такие и не снились. Но на удивление посетитель оказался некапризным, а даже приятным, их беседа за кружкой чая затянулась надолго, а результатом столь сердечной беседы стали регулярные доносы коменданта о жизни общежития и не только.
Сколько интересного можно узнать: Бобрякина Екатерина забеременела от наладчика Барабанова, он отказывается на ней жениться, Катька плачет, хочет сделать аборт. У Светки Гордяковой украли три рубля, хотя свидетелей нет, но все уверены, что деньги украла Галька Недобулька, она мстит Светке за ее красоту, мол, все мужики только на Светку и засматриваются, а она хвостом крутит, воду баламутит. Взяла бы лучше да оттаскала Светку за волосы, то-то бы ей урок был. А еще…
Подобное чтиво веселило Смертькевича своими глупостями и нелепостями. К чему нужны эти бесчисленные штабы доносчиков, при моих полномочиях и возможностях я любого человека в наделе и за его пределами так подготовлю, что иметь такого агента будет мечтать любая разведка мира. Мне и компроматов на них не надо, я им сам всю их жизнь сочиню. А вот и перекрестное опыление пошло...
...Секретный сотрудник...
...Заканчивался донос Прогибалова. Пожалуй, я поторопился с оценками стукачей, молодой, а как задорно отписал, чувствуется, конечно, мандраж, неуверенность, но это все поправимо, все придет с опытом. Возможно, стоит поработать с этим типом, раз он своего дружка сдал с легким сердцем, остальных он тоже не пощадит. А может сделать из этого РМ, оружие такое, что вся эта руководящая сволота будет у меня на кукане болтаться и вымаливать о пятьдесят восьмой как о великом счастье. Вперед Прогибалов! Комитет Безопасности Власти тебе в помощь будет.
Прочитал еще несколько донесений, не найдя в них никакой важной информации, решил закончить рабочий день. Снял очки и, массажируя, потер глаза, затем веки, сколько жизни и здоровья отнимает Родина, некогда отдохнуть, подумать о себе ни минуты не остается. Достал из сейфа маленькую коробочку, в руках заблестел изящный кулон, вещичка была небольшой, но сделана очень искусно, что подтверждало ее большую ценность. Ланочка обрадуется такой безделушке, с того времени, как он подарил ей шубу в доме Смертькевича стали появляться старинные ювелирные украшения, картины, шкатулочки, фарфор и прочие предметы антиквариата и роскоши, а также женская одежда, преимущественно заграничная, духи и помады. Ничего подобного в магазине купить было невозможно, Лана давно догадалась, откуда это берется, но демонстрировала свое безразличие, охотно надевала на себя наряды и украшения, обливаясь французскими духами. Все это она могла позволить себе пока только дома, выходя по необходимости на улицу, она была скромна и не выделялась на общем фоне серости и безвкусицы. А ей так хотелось надеть на себя всю эту роскошь, что дамы падали в обморок от зависти, а мужики сходили с ума от ее величества.
Спрятав вещичку в карман, Ярослав засобирался домой, вот только дорога, словно заколдованная, вела его к царапине в краске, теперь уже не случайно обнаруженной, а сделанной его собственной рукой. На этот раз ему ничего не помешало, и всю процедуру мытья женских тел он лицезрел от начала и до конца. Это неоспоримо доказывало, что стоит схватить эту шушеру за горло, как все природные и физические явления подчиняются твоей воле: вода течет, свет не гаснет. "Царапина моя получилась лучше,- с гордостью подметил он, -в ней обзор больше". Шло время, Смертькевича все больше и больше притягивало вожделенное окно, это казалось наваждением, болезнью, которая перерастала из острой формы в хроническую. Все больше время он уделял своим желаниям и фантазиям, все дальше убегал от каждодневной руины переписывания, перемалывания человеческих судеб, он перестал различать их, они были словно дрова, горящие в большой печи, которой топили улицу. И эта монотонная работа истопника прожорливой, ненужной печи требовала какой-то разрядки и успокоения. Пить и запиваться он не мог, да и не хотел, а вот несколько ступенек вниз…
Но простое созерцание ему надоело и захотелось не то, чтобы применить силу, а как бы так сказать, воспользоваться своим полным правом хозяина всего этого человеческого материала. Уж если он может любую из них, хоть на десять, хоть на двадцать с лишением всех человеческих прав, да даже под саму расстрельную с лишением самой жизни, то почему не может просто, как бы сказать .... , он старался подобрать правильное слово. Да вы сами посудите, неужели ему нужны ухаживания, конфеты, цветочки, что он мальчик. Он хозяин надела, а посему должен брать то, что ему принадлежит по праву сильного. Тем более уже присмотрел себе кандидатуру, она больше остальных выделялась какой-то притягательностью, как говорят, кровь с молоком.
Собрав на объект внимания всю информацию, назначил для себя дату воплощения своих сексуальных фантазий. Но тут в его планы вмешался случай, а, скорее всего судьба, просто у случая очень большая степень, и ты не все в состоянии проследить закономерность событий, а она есть непременно. Всегда. Его избранницу заметили и другие, кроме своих телесных достоинств, она приглянулась и покладистым характером, и примерным трудолюбием, за что и была выбрана делегатом съезда. В связи с этими обстоятельствами Ярослав решил повременить со своими желаниями. Ну а после того, как передовую чесальщицу окрестил сам вождь, национальный лидер, товарищ Сталин Иосиф Виссарионович, желание Смертькевича буквально повисло, заставляя все тело сотрясаться от страха, представляя в какой переплет он мог попасть от своей неукротимой скотской похоти. Неприятный холодок пробегал по телу, к горлу подкатывал жесткий ком, а мысли рисовали страшные картины расправы. Все это на какое-то время помогло ему отбиться от грязных мыслишек.
………………….
- Твою пустую голову, влево тяни, влево, да не туда, где вас, таких дураков, делают? Ты что не знаешь, где лево? Твою …. ,- ругался рабочий Григорий на молодого помощника, занимающегося монтажом огромного портрета вождя на оба корпуса чесально- вязальной фабрики имени Геннадия Андреевича Ганова.
- Василий, Василий, подмогни этому недоумку, иначе мы не закончим до следующего года.
- Ладно, Григорий, не серчай на него,- встал на защиту Василий,- ему бы еще выучить, где лево, где право, да ко всему еще озяб, поэтому еле шевелит руками.
Но Григорий все не унимался и вслух выражал недоумение в отсутствии смекалки и расторопности у своего молодого подопечного. А стужа действительно брала свое, руки с трудом слушались, и озябшие пальцы нехотя держали ледяные гвозди и молоток. Иногда гвозди выскальзывали, и, падая с высоты на замерзшую землю, выбивали высокие серебряные нотки, а иногда молоток соскальзывал со шляпки, тем самым давая повод вспомнить всех родственников, далеких и близких, но преимущественно по материнской линии, вызывая здоровый смех у всей бригады.
По всем народным приметам нынешняя осень и зима сулили ранние и продолжительные морозы. Первые дни ноября подтверждали ожидания, ночью температура опускалась ниже десяти градусов мороза, днем было немного теплее, но бессолнечные и ветряные дни казались даже холоднее, чем ночи. Морозы и непогода - не повод отказываться от праздника. Сотни человек по всему наделу и десятки тысяч по всей стране, в городах и деревнях вывешивали красные стяги, транспаранты и портреты вождей. Такое изобилие кумача создавало атмосферу праздника и торжества идеи, так казалось большинству. Но трепещущие на ветру флаги и флажки были невидимым посланием от власти врагам. Смотрите и знайте, никто из вас не сможет прорваться за эти флажки, вас обложили, и вы все будете уничтожены. Ведь в вас живет животный страх, самый большой страх перед безобидным кусочком красного ситца…
- А может из парчи?
- Ну вот еще чего, я же сознательная, советская девушка, делегат, а не какая-нибудь француженка.
- А че, я бы хотела бы по Парижу шасть, шасть.
- Давай, давай, дошастаешься до капиталистического гнета.
- Ленка, Лашина, к начальнику цеха, срочно.
- Бегу, бегу.
Розовощекая, пышущая здоровьем Леночка Лашина была самой счастливой девушкой на фабрике, да что на фабрике, во всей стране, во всем мире. Она - делегат. Делегат - это уже не обычный человек, а особый, превосходящий всех и во всем. А как же иначе?
Постучавшись в дверь начальника цеха и не дождавшись разрешения, она буквально ворвалась в помещение. Пряди белокурых волос, вырывавшиеся из- под косынки, пылающее лицо с озорными глазами и высокоподнятая полная грудь буквально приклеили к себе взгляды комсомольских, партийных и фабричных начальников. Они даже смутились, переглянувшись меж собой. Было очевидно, что все они в этот момент подумали об одном. О съезде? Это, безусловно. Такое скопление начальства немного смутило Елену, и она замерла в ожидании, даже забыв поздороваться.
- Ты что такая растрепанная, и почему не здороваешься с товарищами? Может мы ошиблись, выбрав тебя на самое важное мероприятие. - Совсем не зло, а скорее наоборот , по- отцовски отчитал Лашину начальник цеха, товарищ Карась.
- Извините. Здравствуйте, товарищи!- Опомнилась Елена, заправляя выбившиеся волосы под косынку и напуская на себя серьезно-деловое комсомольское, предпартийное выражение лица.
- Вот то-то,- продолжил начальник цеха,- товарищи пришли, чтобы напутствовать тебя, но это неформальное, а дружеское, так сказать, общение. А на комсомольском и партийном собрании ты получишь подробные инструкции, что делать и что говорить. И вот еще что, ты у нас по профессии чесальщица, лучшая чесальщица во всей легкой промышленности Советского Союза, но на съезде ты будешь идти как ткачиха. Все поняла? А как, стало быть, вернешься в цех, снова станешь передовой чесальщицей. Все ясно?
Елена понимающе закивала головой, чего ж не ясного, на съезде ткачиха, в цеху чесальщица, делов-то. Затем завели свои шарманки комсомольцы, коммунисты, партийное и беспартийное руководство. Да все это она знала наперед, могла и сама рассказать им слово в слово, про классовую борьбу, про врагов, про гениального руководителя товарища Сталина. Но она лишь понимающе кивала, принимая выражение лица согласно интонации и содержанию речей.
- Все поняла?- подвел черту Карась.
- Все!- Бодро ответила Елена.
- Ну иди, работай , план тебе никто не снизит, все также,- распорядился начальник цеха.
Ленка спустилась в цех, где ее сразу обступили подруги, расспрашивая, что говорили, что обещали. Весело отмахнувшись от назойливых расспросов, передавая чесальщица отправилась чесать. Благо, что чесать у нее получалось лучше всех в передовой стране мира. Последние дни перед съездом тянулись для Лены особенно мучительно, нудные и бессмысленные комсомольские и партийные собрания казались вечными. Замусоленные лозунги и гневные изречения в адрес врагов словно въелись в кожу, пробираясь глубоко в тело, откуда их невозможно было вырвать никакими щипцами, и даже вытравить самыми сильными ядами. Текст своего выступления она выучила так, что даже помнила каждую буковку с ее завитушками и палочками. И вот наконец настал тот день, ради которого стоило жить и много работать. Краснощекая Москва встречала делегатов со всей необъятной страны. Это были лучшие из лучших, надежда, опора и гордость Родины. Всех, кто должен был выступать на съезде, собрали в отдельном помещении, какие-то серенькие, невзрачные людишки еще раз просмотрели тексты выступлений, скорее всего сочиненные ими же, и опросили, хорошо ли выступающие их запомнили. Затем вошел какой-то партийный деятель и провел политзанятие, неоднократно настаивая, что мы величайшая страна которую подлые враги непременно хотят растоптать. Но все это мало интересовало Елену, ее мечта была, как можно ближе увидеть Его, человека, который владел умами, сердцами и жизнями каждого в этом передовом, великом государстве. После политпросвещения их провели в зал съезда и рассадили на свои места, огласили очередность выступления, дали возможность пройти от места до трибуны. Затем их снова собрали в том же огромном кабинете, в какой-то момент казалось, что наступило время небольшого перерыва, люди начали знакомиться друг с другом, пожимая руки, негромко, но возбужденно обмениваясь восторженными впечатлениями. Вдруг без всякого предупреждения в кабинет вошел человек небольшого роста с коротко стриженными темными волосами и колючими, словно шило, глазами, он стал молча осматривать собравшихся. Гул, улыбки и непринужденность сразу исчезли, этого человека знал каждый, но никто бы не хотел с ним встретиться лицом к лицу, а тем более попасть в гости в его ведомство. Товарищ Вишня был главой самого могущественного ведомства - Комитета Безопасности Власти. Но, ничего не говоря, он продолжал осматривать каждого, словно подозревая их в ужасных преступлениях. Елене показалось, что от его взгляда у нее затрясся подбородок, и задергался левый глаз, наполнившись слезой, безжалостно покраснели уши и кончик носа, который зачесался с неимоверной силой. И еще создалось впечатление, что даже сама тишина затаилась, не желая, чтобы на нее обратили внимание. Осмотрев каждого и всех вместе, товарищ Вишня сухо произнес:
- С праздником, товарищи!
И так же внезапно вышел из кабинета. Вздох облегчения вырвался сам собой, а кто-то из особо правильно-продвинутых стал хлопать то ли в ответ на поздравление Вишни, толи от нервного напряжения, но почин был подхвачен другими, и шквал аплодисментов провожал всесильного чиновника.
Ну, когда же? Когда? Вырываясь из груди, трепеща, вопрошало Ленкино сердце, а рука, не унимаясь, почесывала нос. И вот наконец долгожданная команда пройти в зал, лица у всех стали серьезными, как будто перед ними, вновь вырос Вишня. Елена почувствовала какую-то слабость, в голове была полная каша, тело трясло, и даже немного подташнивало. Напрасно вы.., не поэтому, она была целомудренной девушкой, она была комсомолкой, депутатом. Это сказывалось огромное нервное напряжение в предвкушении исполнения самой большой мечты в жизни. Вот еще одна минута, одна секунда и зал, встав, взорвался, аплодисментами в президиум съезда прошел Сталин. Делегаты приветствовали, хлопая с такой силой, что казалось воздух взбивали тысячи венчиков, отчего он густел и становился тяжелым. Рукоплескание не утихало, а наоборот, даже усилилось, потому что вождь в ответ вяло похлопывал, приветствуя съезд, небрежно прикрывая улыбку усами.
Сталин уже сел и был готов к работе форума, но зал не унимался. Вождь уже показывал руками, как бы прижимал всех к креслам, требуя тишины, но депутаты дружными и сильными хлопками ввели себя в акустический транс. И никто не хотел прекращать аплодисменты первым, расценивая это как неуважение к товарищу Сталину. Он, все также хитро улыбаясь в усы, повторил свою попытку успокоить людей, но и она не увенчалась успехом. Видя, что зал не реагирует на его команды, настроение его резко изменилось, глаза сверкнули злобой, улыбка исчезла, выражая непонимание на лице. "Если они меня так уважают, чего же тогда не обращают внимания на мои команды? Вывод один, они лицемеры, и хлопают неправду". Такие тяжелые размышления крутились в голове у вождя. Многочисленные люди, сенсоры, рассаженные в зале для наблюдения и прочей безопасности ради, заметив недовольство Сталина непослушанием, стали незаметно одергивать депутатов, заставляя их сесть на свои места и успокоиться. Эта мера достаточно быстро привела все в надлежащий порядок.
- Если мы так долго и громко будем хлопать в ладоши, мы не услышим, как враг проберется к нам за спину и нанесет подлый удар. Аплодисменты должны быть краткими, по делу, как выстрел.
Эта реплика Сталина была небольшой выволочкой чрезмерно усердным ученикам. В ответ грянули овации, но не продолжительные, а такие, как и требовал учитель. Стрельнув, затихли.
- Вы - хорошие ученики,- довольно заметил Сталин, к которому вернулось прежнее хорошее расположение духа. Он держал руку перед собой, подавая знак воздержаться от выражения эмоций. И это было правильное решение. Слава великому Павлову! Иначе бы делегаты засыпали аплодисментами любое выступление, реплику, слово своего великого вождя и учителя, даже если бы он ругал их последними матерными словами.
Елена была под таким же влиянием гипноза, как и весь зал. Все ее душевные струны были натянуты до предела, и казалось, что могут лопнуть, залив все вокруг огромным человеческим советским счастьем. Она не слышала выступлений делегатов и членов правительства, лишь машинально хлопала вместе со всеми, поддаваясь стадному чувству. С огромным волнением ожидая своего выступления, эти эмоциональные переживания, казалось, напрочь стерли заученный текст, она вновь и вновь перечитывала свое выступление, боясь забыть хотя бы одно слово. Она так усердно повторяла текст, что не услышала объявления о своем выступлении и от этого, наверное, мог случиться самый большой конфуз в ее жизни. Вот так рождаешься, цепляешься за жизнь голодными глазами, работаешь на износ, чтобы вот так позорно... Но ее незаметно подтолкнули под локоть нужные люди, прошептав достаточно четко:
- Лашина, к трибуне.
Эта фраза вывела ее из зубрежки, но придала еще большее напряжение. Не много справившись с нервами, она, выхватив взглядом Сталина в президиуме, шла, внимательно всматриваясь в него. И в ту же минуту ее охватила обида и отчаянье, ведь президиум находился с правой стороны сцены, а трибуна и ступеньки, по которым она должна была пройти были слева. А ей так хотелось пройти рядом, и хорошо разглядеть его лицо, каждую лучезарную морщинку, каждую пору, чтобы впитать этот образ, запомнить на всю жизнь и рассказывать об этом счастье своим детям, внукам, а бог даст, и правнукам. Но, взойдя на трибуну, пришлось отложить мечты, сосредоточившись на своем выступлении. Зал встретил передовую ткачиху дружными аплодисментами, никто из них даже не догадывался о маленьком подлоге. Ведь перед ними стояла лучшая чесальщица, а не ткачиха.
- Товарищи! Вот стою я перед вами, простая советская ткачиха ...,– голос Елены молодой и задорный, полный оптимизма, моментально заворожил зал. И тысячи делегатов стали переживать за ткачих царской России, угнетаемых капиталистами, летели по бескрайним кубанским степям с Красной конницей, опускались в темные и холодные омуты всемирного капиталистического заговора. И везде рядом с простым человеком был великий вождь товарищ Сталин, была коммунистическая партия, советская власть. И только благодаря своему несменяемому вождю и партии, возглавляемой им, они смогли преодолеть все трудности, встать с колен и отстроить величайшее государство в мире.
Вот и закончилось заученное выступление, но Елене казалось, что-то не досказано, не всю свою душу, она раскрыла, хотелось выдохнуть самые главные слова от себя, от своего пламенного комсомольского женского сердца. И вопреки всем инструкциям и запретам на самовольные выражения, она повернулась в пол-оборота к президиуму и, пожирая счастливыми глазами Сталина, выплеснула все свои душевные переживания.
- Я счастлива и горда за то, что живу в самой великой стране, в Союзе Советских Социалистических Республик, у которой есть самое большое, всемирное народное счастье - наш вождь, учитель, отец, национальный лидер, товарищ Сталин. Я бы все отдала, не пожалела ба ничего ради того, чтобы товарищ Сталин жил вечно. Товарищ Сталин, самое большое Советское, человеческое, земное счастье!...
Она хотела произнести еще несколько восторженных фраз, но ком в горле повернувшись, перекрыл ей дыхание, и слезы брызнули с такой силой, что казалось, смоют весь президиум вместе с народным счастьем.
А счастье огромного государства было невысокого роста, с истрепанным оспинами рябым лицом. С усыхающей левой рукой, сросшимися пальцами на левой ноге, с постоянными болями в кишечнике, с огромным комплексом неполноценности, ненавидящий и подозревающий каждого в этой стране и за ее пределами, боящийся больше всего в жизни потерять безграничную личную власть. А еще это счастье могло одной отмашкой руки, одним нелестным высказыванием отправить к стенке или в лагеря десятки, сотни тысяч, миллионы граждан собственной страны. Вот таким было счастье великого государства.
Истерия рукоплескания уже не пугала его, он чувствовал безграничную власть над этими людьми, и она делала его во сто крат сильней. Этот черноусый лис понимал, что небольшой штрих ко всей этой добродушной сцене прибавит ему могущества еще как минимум на тысячу лет. Он встал из президиума, подошел к Елене и взял ее руку в мужском рукопожатии, а затем нежно, по-отцовски, поцеловал в лоб свою преданную дочь. Что творилось с залом, невозможно передать, истерия достигла своего апогея. И всерьез нужно было переживать за передовых шахтеров, трактористов, сталеваров, хлопкоробов, пекарей и многих других делегатов. От таких аплодисментов они запросто могли лишиться рук и стать инвалидами, впрочем, они стали таковыми, совершенно потеряв рассудок.
Ведь никто из них не знал, что спустя всего одну пятилетку, многих из них не станет в живых. Правда Елена Лашина избежит подобной участи и, более того, у нее все будет хорошо, партия ее удачно пристроит. И счастливая Елена, как и мечтала, будет рассказывать сначала своим детям, потом внукам, а затем и правнукам, с каким великим человеком довелось ей жить в одно время. Как повезло нашей великой стране, что на ее пути нечаянно встретился Коба, большой грузин из Гори. Ее совсем не будет трогать, что многие из сидящих с ней в одном зале сгинут в бесчисленных лагерях. Кого-то расстреляют как врага народа, кто-то, выжив, постарается забыть перенесенные страдания и унижения. Но самая большая беда в том, что и прошедшие лагеря, и взошедшие на эшафот не смогут отречься ни от отца народов, ни от строительства коммунизма, считая, что их жизни и судьбы всего лишь статистическая погрешность в строительстве величайшего в мире государства. А еще они были уверены, что хозяин просто не знает о творящейся в отношении их несправедливости, и смиренно надеяться, что, вдруг прознав о подобных перегибах, Сталин бросится их защищать, как он это делал всегда. И счастье каждого советского человека до скончания веков все также будет продолжать мило улыбаться с миллионов портретов в каждой избе, в каждом кабинете, кабинетчике, кабинетюшечки.
……………..
Но человеческие пороки тем и страшны, что борьба с ними, как битва с ветряными мельницами, отнимает много времени и здоровья, а истощенный разум захватывает коварный враг, взращивая на благодатной почве семена ненависти, вседозволенности и корыстолюбия. "Да, да вот та черненькая шустрая хохотушка,"- выбирал Ярослав, всматриваясь в неяркий свет душевой комнаты, застланной паром. Это делало созерцание совершенно неудобным. "Какие безынициативные и ленивые у нас люди, - возмущался он,- как работницы могут мыться при таком слабом освещении, нет чтобы ввернуть лампочки ярче. Сам не побеспокоишься, никто за тебя не сделает, вот страна! А она действительно хороша, абсолютная противоположность Лане". Жгучая брюнетка притягивала его взгляд, возбуждая желание, словно инопланетное существо, умеющее доставлять неземное наслаждение. К удовлетворению своих невинных шалостей Смертькевич готовился также основательно, как и к своим служебным делам. У такого умного человека и грамотного специалиста все должно быть под контролем, а его действия, в случае чего, должны быть объяснены просто и логично. Но ничего такого не случится, я - власть! Повестка явиться к старшему следователю Комитета Безопасности Власти Смертькевичу для Дарьи Опушкиной была ударом молнии, вогнав ее в страшный ступор. Одна лишь аббревиатура государственного органа заставляла человека паниковать, готовить себя к самому страшному. Повестка гласила, что явиться стоит немедленно, не смотря на позднее время, а курьер, доставивший ее, будет надежной охраной.
Кабинет старшего следователя встречал полумраком, освещаемый неярким светом настольной лампы с зеленым абажуром. За столом сидел хозяин кабинета, поблескивая очками с зелеными зайчиками света. Дарье хотелось кинуться за дверь и бежать из этого кабинета и страшного здания, она хотела бежать, не останавливаясь, даже если ей придется пересечь границу и оставить эту счастливую страну, бежать по морям, океанам, далеко-далеко, лишь бы ее не догнали. Но это в мыслях, а на деле человек поблескивал стеклышками очков, внимательно ее рассматривая. Ей было приказано сесть на стул, стоящий у стола, на котором лежала пара листков бумаги и карандаш. Следователь встал, несколько раз прошел от стола до двери и, остановившись за спиной, сказал:
- Пиши, все как на духу.
- Что писать?- Недоумевая, сдавленным голосом, переспросила Дарья.
- Все пиши, пиши, как создавали боевую организацию, как занимались вредительством на фабрике, каким образом было решено свергнуть власть, и способ покушения на вождя всемирной революции, товарища Сталина. Все пиши.
Эти обвинения являются самыми страшными для настоящего гражданина, для патриота, любящего свое государство больше жизни.
- Это неправда, я настоящий советский гражданин, а за товарища Сталина я жизнь отдам…
Не успела она договорить слова в свою защиту, как перед ней следователь положил листок, исписанный разборчивым и даже красивым почерком...
...Секретный сотрудник
Чтение этой безумной и клеветнической бумаги возмущало до глубины души, здесь каждая буква и каждый знак препинания был наглой ложью. Не дав опомниться, следователь стал задавать свои противные вопросы, понятные и нужные только ему.
- Вы называли бригадира, товарища Рызлова, дураком?
- Я,- начала Опушкина.
- Заткнись,- грубо оборвал Смертькевич, подавляя ее волю, - будешь говорить, когда я тебе разрешу. Это верный сын Отчизны, член партии с 905 года, а ты, сволочь, его дураком обзываешь. Оскорбления партии и ее членов, это неприкрытый террористический акт против нашей святой партии, против народа, против советской власти, против вождя мирового пролетариата товарища Сталина...
- Но, он… домогался меня как женщины, - не дождавшись разрешения, в отчаянии выкрикнула Дарья.
- Что же вы кочевряжитесь, где же ваша советская гражданская сознательность? Где ваш патриотизм?- Вдруг как- то мягко и почти ласково произнес старший командир, в голосе которого не было ни малейшей угрозы, и в это время рука Ярослава легла на ее правое плечо. Дарья вся съежилась, опустив плечо, освобождая его от руки со стиснутыми пальцами, словно когтями коршуна. Но в туже секунду, не дав ей освободится, он развернул ее и, с силой отвесив пощечину, схватил за волосы. Заглядывая в глаза, даже сквозь них куда-то далеко- далеко, в самую душу, свернувшуюся в комочек, спрятавшуюся от ненавистного взгляда.
- Если ты, сука, произнесешь, хоть слово или всхлипнешь, я удавлю тебя как врага трудового народа, а следом отправлю всех твоих вонючих родственников.
Услышав эти страшные слова, ее тело обмякло, а глаза говорили о рабской покорности и терпении. Ничто на свете не может оправдать насилие, нет тех причин, по которым один человек может унижать, оскорблять или убивать другого человека. Нет такой причины, кроме одной, защиты государства. Эта причина, возведенная в ранг священной обязанности, не делает из тебя преступника. Ты даже не переживай, государство своевременно моргнет, в это время притворяясь, что не заметила этой подлости или, того хуже, поддакнет, наградит, возведет тебя в ранг героя, умножая подлецов и их преступления.
Удовлетворив свою похоть, Смертькевичу безумно захотелось закурить, причем курить почему- то именно сигару, положа ноги на стол. Откуда появилось такое странное желание у человека, который даже в детстве не пробовал пустить дым, непонятно, но еще больше он не мог понять, почему именно сигару. Может она ассоциируется с властью, с господствующим положением или еще с чем-то. Впрочем, все это вздор, он в мыслях строил свои новые похождения, стараясь изобрести способы получения наибольшего наслаждения.
А Дарья, вышвырнутая из здания комитета, решала, каким способом покинуть столь счастливое государство, сделать это сейчас, дойдя до парка имени Ленина, и облюбовать наиболее сучковатое дерево или прежде все же стоило повидаться с родными, попрощавшись с ними на дальнюю дорожку. Не зная, как лучше поступить, она медленно шла к общежитию, больше всего проклиная себя за то, что не ответила взаимностью члену партии с 905 года товарищу Рызлову. С этой ночи Смерькевича словно подменили, он стал всматриваться в каждую женщину, видя в ней потенциальную жертву, и, конечно, выбирал самых ему симпатичных. Выискивал он их повсеместно, временно забыв про общежитие вязально-чесальной фабрики. Перед началом учебного года в наделе проходили конференции работников образования и культуры. Самые достойные были выбраны делегатами, съезжавших со всех окрестных школ и домов культуры. На них ставились задачи по обучению и воспитанию настоящих советских граждан, клеймили врагов, восхваляли вождя, чествовали и награждали заслуженных работников образования и культуры, принимали в свои ряды молодых педагогов и выпускников культпросветучилищ, в простонародье прозванных кульками. С некоторых пор к подобным мероприятиям стал проявлять интерес и старший командир Комитета Безопасности Власти, товарищ Смертькевич. Вот и сейчас он сидел в зале как рядовой делегат, восторженно хлопал вместе со всеми, радовался за награжденных вымпелами и грамотами учителей и работников культуры. Молодым специалистам желал всей душой влиться в коллективы, отдавая всю свою энергию, все свои знания и умения в достижение общей цели - строительства великой страны. Эта группа особенно интересовала Ярослава, он всматривался в их лица, оценивал фигуры, выискивая, а впрочем, он уже нашел. Она привлекла его внимание сразу же, как только он ее увидел. Весь ее вид, поведение, каждое движение, говорили о ее недоступности, или скорей холодности, такое свойственно иностранкам. Она словно создавала вокруг себя невидимый барьер, оболочку, не желая сближаться с этим чужеродным и даже враждебным окружением. Все это не было очевидным и не бросалось в глаза, так видел Ярослав, что-то добавив, развив и углубив, а еще он увидел вполне очевидный интерес к данной особе председателя СОК Жалейкана Христофора Павловича. Этот тип, совершенно не стесняясь, откровенно кадрил прелестную особу, он словно глухарь на токовище, совершенно терял самоконтроль. А его выходка в перерыве конференции, когда все старались попасть в буфет, чтобы съесть пирожное с чаем или каким-то чудом умудриться увезти это лакомство детям. Так вот этот павлиноподобный глухарь во всеобщей толчее, протискиваясь в людном коридоре, как бы нечаянно опробовал упругость ягодных полян пока неизвестной Ярославу особы, идущей в его разработке под псевдонимом иностранка. Ничто не ускользало от опытного глаза Смертькевича, а в данном поступке незамедлительно выявились признаки покушения на власть, но не на большую государственную, от чего та становилась размытой и не понятной, а на вполне конкретную власть, власть одного человека. Это немыслимо и непростительно, лапать руками то, что уже присмотрел он, великий и всемогущий. Гм, гм. Ну, хорошо, не такой уж великий и могучий, но все же.
Через двадцать минут товарищ Жалейкин таинственно исчез с конференции, все попытки его найти не увенчались успехом. Заместитель председателя товарищ Виктория Савельевна Неупряжко обзвонила весь комитет, звонила домой Жалейкину, даже позвонила в ближайшую котельную, но и там не оказалось председателя. Вторая часть конференции не могла начаться без начальника, а его днем с огнем не могли отыскать. Ясность внес какой-то серый, незаметный человек без лица, он, не обратив на себя никакого внимания, что-то шепнул на ухо заместителю. Она вспыхнула красным светом, через мгновение побелев. Затем товарищ Неупряжко объявила, что Христофору Павловичу стало плохо, и конференция продолжится без него.
А Жалейкину действительно было плохо, он обливался слезами в камере для допросов, его слащавое лицо было изрядно помято очень не удобными вопросами, заставляя его память выдавать на-гора всю его похотливую жизнь. Смертькевич потребовал от бывшего председателя, чтобы он написал свое признание в двух вариантах. Одно сухое и фактическое, с признанием себя агентом какой-нибудь разведки недружественного государства с целью развратить Советское образование и культуру. На выбор ему были представлены ну, например... Япония, Монголия или Монако. Как все-таки хорошо, когда у человека есть выбор. А второй вариант: вольный, с точным описанием, с кем, когда и как он проделывал свои гнусные штучки, на что особо указал Смертькевич, что необходимо особо точно описывать постельные сцены. Выслушав требования, Жалейкин взмолился:
- Ради всего святого, прошу, оставьте жизнь, я все напишу, напишу так, что лучше меня никто уже не напишет, только не убивайте,- молил он. - Не убьете?
- Что вы, Христофор Павлович, конечно, нет, - врал Ярослав и даже его интонация нисколько не скрывала лжи, а наоборот давала понять, что именно это с ним и сделают. А глаза издевательски блестели, предвещая расправу. Жалейкин вслушивался в обещания, всматривался в глаза, пытаясь найти хотя бы крошечную надежду, хотя бы маленькую зацепку на спасение. "Мне же пообещали, если я всю правду напишу, меня хотя бы не убьют".
Смертькевич наслаждался занимательным чтивом, откровения ловеласа было сродни любовному роману, многие сцены приводили Ярослава в неописуемый восторг и он с удовольствием подмечал, что необходимо взять на вооружение данный приемчик. Но что больше всего поразило заказчика данного произведения, это количество партнерш неугомонного Христофора Павловича. Царство ему небесное. Кажется, он был верующим? Этот вариант раскаяния был безупречен, а вот с первым официальным признанием пришлось повозиться, прежде чем отправить его в безвременное путешествие. Желая раскаяться окончательно и бесповоротно, Жалейкин признался в сотрудничестве со всеми предложенными на выбор разведками и, перевыполняя план, разоблачил себя и как резидента немецкой разведки. Ярослав поразился, насколько человек политически не подкован, ведь он не просто гражданин, а руководитель комитета, должен знать, что с некоторых пор у Советского Союза хорошие и даже можно сказать дружеские отношения с Гитлером. А его признания бросают тень на столь искреннюю дружбу. Смертькевичу пришлось прочитать политинформацию столь не подкованному подопечному, делая акцент в нужных местах, напоминая, что здесь самодеятельность не нужна, сказали агент одной разведки, будь добр исполни. К слову надо заметить, что роковой для Христофора женщиной стала молодая учительница немецкого языка Катерина Генриховна, ставшая для Ярослава первой настоящей любовницей. Ее внешняя недоступность оказалась обманчивой, и она со страстью бросилась в любовный омут, отдаваясь этой страсти до конца. Ярослав стал по долгу задерживаться на службе, а то и вовсе не приходил домой ночевать. Лане говорил, что безумно много работы, устал как сволочь и любит, конечно любит, и только ее. Но Катерина словно магнитом притягивала его, выматывая на нет, ни оставляя никаких сил. И как кстати оказались сигары в дополнительном пайке от Колбаснюка, этот плут словно читал мысли. Ярослав вдыхал этот горький, противный дым, запивая мелкими глотками ароматного коньяка, а ноги, как и хотелось, лежали на столе, нет все-таки что- то есть в этом магическом ритуале, притягивающего и заражающего навсегда. Властное и недоступное большинству заставляет чувствовать тебя ни много ни мало Бонапартом, пусть пока и одного надела, но чем черт не шутит. Не смотря на любовницу, не говоря о жене, Ярослав не упускал возможность записать в свой актив какую-нибудь даму, взятую силой или ничего не имеющую против подобной связи. В том, что его похождения не будут обнародованы, он был уверен абсолютно. Ведь каждая из этих женщин понимала, что хотя бы одно слово, один намек может погубить всю семью, включая детей, а ради них мать готова терпеть любые унижения вплоть до смерти. Да к тому же в наделе все сильней разворачивалась борьба за нравственность. Разврат выискивался везде, развратники и пособники клеймились и выжигались каленым железом. Показательные суды над этими опустившимися ничтожествами проходили под всеобщим одобрением, а комитет безопасности власти разоблачал все новые и новые преступления.
В молодом колхозе « Секреты революции» раскрыта шайка скотоложников, в развратники запишут и несколько молодых семей только потому, что сочетаться браком они решили шестого ноября. А виновны они были только в том, что их первая брачная ночь придется на праздник Великого октября, что это, как не разврат? Чем больше ведомство Смертькевича боролось за мораль, тем больше и внушительней становился список покоренных Ярославом женщин. Апогеем этой борьбы была директива, подписанная Смертькевичем, о запрете телесной близости в коммунистические праздники и дни рождения вождей. Эта директива была разослана во все организации и учреждения с требованием довести до всех сотрудников и работников с последующим отчетом о выполнении директивы. После этого безумного документа у Смертькевича произошел неприятный разговор с первым секретарем надела... Это был не упрек или резкое замечание, скорее всего, первый секретарь несколько усомнился в своевременности данной директивы. Но для Смертькевича любое замечание являлось актом агрессии против него с возможностью подвергнуть сомнению его профессиональные и деловые качества." Вот сука, будет мне еще выволочки устраивать, чиновничья бездарность, ничего не смыслит в безопасности власти и государства, а тоже туда с советами. Ну, я тебе яму выкопаю такую, что ты из нее как из ада никогда не выберешься".
Мысль о том, чтобы свалить перового секретаря, овладела Ярославом полностью, но исполнить свой замысел с наскока не получится, нужна многоходовая, хорошо отлаженная операция. Сколько потребуется времени не важно, главное - качественный результат.
Вся картина огорчалась тем, что на этого чистоплюя нет ничего, он чист как совесть коммуниста, но верить в то, что есть такие люди, не приходилось, тысячи и тысячи расстрелянных, посаженых, сосланных в лагеря, говорило только об одном, нужно лучше искать, найдется и на этого ухаря своя статья. Но как ни странно, ни секретарша, ни водитель, даже поломойка в кабинете секретаря ничего путного сообщить не могли, как не пытались. Их донесения забивали архив без пользы. Ярослав решил внедрить в окружение первого секретаря еще одного агента, ему казалось, что на эту роль лучше всего подойдет Прогибалов. Его доносы на общем фоне выделялись качеством и осмысленностью, чувствовалось, что их сочинитель- человек талантливый и может справиться с любой поставленной задачей. Вот только самого писаку необходимо окончательно поломать, без возможности хотя бы мысленно изменить своему хозяину. Встречи со своим командиром безумно нравились Николаю, их секретность и таинственность были по чище любого детектива, адреналин переполнял все органы, а слова командира лились в уши как самая лучшая песня.
- Здравствуйте товарищ секретный сотрудник,- подав свою вялую руку для приветствия, произнес Смертькевич.
- Здравствуйте товарищ старший командир, - отвечал шепотом Николай, тряся руку, и, скорее всего, он бы продолжал ее трясти до тех пор, пока Ярослав не убрал ее, пусть это и длилось бы до бесконечности. Это был знак особого уважения и почтения.
- Товарищ Прогибалов,- торжественно продолжил Ярослав, - Родина гордится такими сынами, как ты, она ввергла свою судьбу в твои крепкие, честные руки и надеется, что ты, как истинный патриот отчизны, ее никогда не подведешь.
-Нет, нет, конечно, нет, товарищ командир, я...,-захлебнувшись от восторга, с пылающими щеками, начал Николай, но Смертькевич подал знак, чтобы его не перебивали, и продолжил:
- Твоя работа, Коля, оценена на самом верху, - показав пальцем в небо сказал Ярослав. Коля машинально задрал голову, совершенно обезумев от счастья, про него, про Николая Прогибалова, знают там, на самом верху. И высшее руководство страны, а возможно и сам товарищ Сталин, зачитывается его доносами. От такой догадки с ним чуть не случился удар. Как невосполнима была бы потеря в самом начале пути, на самом взлете, но к счастью всё обошлось. Слова командира были слаще липового меда.
- Я подал прошение о награждении товарища Прогибалова орденом, секретным орденом, за заслуги перед Великой Властью.
- Да я, я, товарищ старший командир!- Николая распирала такая гордость, что он забыл все слова, а только набирал полную грудь воздуха, раздувая щеки.
- Вот и молодец, молодец, ты лучше ничего не говори, ты лучше делай, это и будет доказательством твоей верности и преданности величайшему государству на свете.
- Я готов, вы только прикажите, только прикажите…
- Тут вот какое дело, Коля, тебе как настоящему патриоту, верному сыну отчизны, придется пройти испытание, суровое испытание на прочность, преданность общему делу, на верность товарищу Сталину. Прогибалов сосредоточился всем своим видом, показывая, что он готов внимательно все выслушать и пройти это суровое испытание. - Коля, Николай, у нас есть сведения, что некая гражданка ведет себя не по-советски, враждебно и агрессивно. Этот, надо честно сказать, недочеловек, прекрасно маскируясь, создал боевую организацию, целью которой является уничтожение государства, свержение нашей честной власти и убийство самого товарища Сталина. Хочу тебя сразу предупредить, это опасное и трудное задание, и не каждому, ты понимаешь, Коля, не каждому, я могу доверить это дело. Я пойму тебя, сынок, если ты откажешься...- здесь его голос стал словно родным, отеческим.
- Я понял. Я все понял, я все исполню, только укажите, кто это гражданка.
- Это твоя мать, Нина Макаровна Лейкина. Ярослав внимательно следил, как прореагирует Прогибалов, внешне это не проявлялось никак, но в душе Коля разрывался на части. С одной стороны рисовалась картинка товарища Сталина, читающего его доносы, награждение секретным орденом, и прекрасное будущее великого секретного сотрудника Николая Прогибалова. Но с другой стороны, мачеха, воспитывающая его с самого малолетства, любя и заботясь и часто защищавшая от пьяного отца, родного отца. Это все действительно так, и все же, она не родная, не кровная, вот и фамилию отцовскую не взяла. Значит она не настоящая…
Сексот
"Молодец Прогибалов, молодец, не ошибся я в тебе", - радовался он за свои способности, и одновременно печалясь, поскольку ему даже не пришлось прилагать никаких усилий. Он просто соткал хорошую, качественную паутину, а попавшие в нее букашки даже не пытались освободиться, выпутаться, ввергая свою судьбу в руки ловца. Черт, как все надоело, его приподнятое настроение вдруг сменилось апатией и безразличием, несправедливость этого мира возмущала, заставляя высказывать ему массу претензий. Основная из которых была та, что он, великий и недостижимый мастер своего дела, должен ковыряться во всей этой низменной грязи. Ведь справедливости ради он заслуживает большего, ему нужен размах, ему нужна грандиозность действий, сопоставимая с масштабом его личности. Он бы смог тогда, он бы точно смог, что именно смог сотворить, Ярослав пока еще не придумал, но то, что смог бы, был уверен наверняка. Ему хотелось, чтобы газеты пестрели заголовками «Товарищ Смертькевич раскрыл обще-государственный всепланетарный заговор шпионов, террористов, врагов народа, отравителей, расхитителей, растлителей...» Полет его мысли закончился тогда, когда Катерина обвила рукой его шею и, поцеловав в губы, сладко нашептывала в ухо на своем родном языке: - Пойдем, мой дорогой, твоя кобылка уже заждалась.
Ярослав не знал немецкого, как впрочем, и других иностранных языков, ведь для удобства советских комитетчиков все выявленные шпионы говорили исключительно на родном языке, а потому не требовалось переводов с японского, финского или монакского. Конечно, если бы он был нелегалом, то немецкий бы выучил как русский, даже лучше, удивляя всех прекрасным берлинским диалектом. А сейчас ему хватало знания лишь некоторых слов, остальные, не поддающиеся распознанию, распаляли фантазию и страсть.
Катерина чувствовала, что любовника влечет ее загадочность и таинственность, так присущая всем иностранкам, в особенности, естественно, немкам. Русские бабы лишены той ранимой души, того скрытого огня, который прячется под внешней недоступностью и холодностью. Она не переставала нашептывать непонятные слова, изредка вставляя русские, которые произносила специально с сильным акцентом. Ярослав понял, что она читает стихи, но даже не заметил, как с обычных слов она перешла на рифму, выкладывая угловатые с металлическим отливом слова, с немецкой педантичностью подогнанные друг к другу, скорее всего повествующие о каком-то былинном герое, не заслуженно забытым людьми. Это про него, каждое слово про него, каждая строчка переполнена обидой и упреками," вы не справедливы ко мне, я достоин большего, я достоин лучшего. Я, я, я…" Он потерял нить размышлений, сердце его застучало чаще, словно желая прилить больше крови к голове, чтобы смыть неуместные сейчас мысли, разливая по телу блаженство. Ярослав не замечал, как в его жизни появились новые привычки. Может это возрастное? Или это дополнение, приложение к приобретенному профессиональному и житейскому опыту? И ты обязан их принять вопреки твоей воле, даже если это не входило в твои жизненные планы. Коньяк ароматом пощипывал нос, снимая душевное напряжение, он стал неотъемлемой частью завершения дня, а вот сигара с горечью на губах и едким, раздражающим дымом, никак не принималась организмом, но эгоизм не брал в расчет подобные неудобства, он знал самые слабые места, ядовито нашептывая: " Ты лучший, ты недосягаемый". Поневоле приходилось подчиняться, набирая полный рот горького дыма и выпуская его большим, серым облаком, убеждаясь с каждой затяжкой в собственном величии.
- Дорогой, ты выглядишь очень усталым.
Она, как всегда, нарочно выговаривала слова с сильнейшим акцентом, встав напротив Ярослава, который, сидя в низком кресле, забросил ноги на небольшой косметический столик. Ее легкий, шелковый халат, достававший до самых ступней, подчеркивал высокую, стройную, даже немного костлявую фигуру, обнажив правую ногу во всю ее длину. Она курила папиросу на длинном дамском мундштуке, с наслаждением выпуская клубы дыма, внимательно смотрела на Смертькевича.
- Если бы ты знала, как мне тяжело, как много я работаю, как много зависит от меня в наделе, да что там в наделе, во всей нашей необъятной стране. Если бы ты только знала…
Он говорил, закрыв глаза, немного растягивая слова, чтобы лучше ощущалась вся его важность и нужность государству, власти, вождю. И этим как их? человекам...
- А ты расскажи и тебе станет легче,- не унималась она, выпустив огромное облако табачного дыма.
Его губы исказились небрежной улыбкой, давая понять, что ее просьба совершенно неуместна и неисполнима.
- Каждое мое слово секретно, очень секретно, и только для служебного пользования, - все также, не открывая глаз, произнес он.
Катерина взяла со стола бутылку и наполнила его опустевший бокал. Затем страстно, поцеловав его в губы, стала что-то темпераментно нашептывать ему на ушко на своем непонятном языке, вставляя единственно понятное Ярославу-"пожалуйста"- с неизменно сильным акцентом. И вдруг случилось чудо, Ярослав, словно объявив личный суверенитет, невзирая на запреты и секретность, вдруг стал без умолку болтать, перечисляя и разбирая в подробностях свои подвиги. Как только он замолкал, чтобы смочить горло и развязавшийся язык, она начинала забрасывать его комплиментами.
- Ты герой, все вокруг не стоят и твоего мизинца. Ты лучший расследователь, тебе нет равных, ты гений!
От такой лести срывались все более строгие грифы секретности в ожидании новой похвалы. К фактам он старался примешать изрядную долю вымысла, намеренно сгущая краски, чтобы повествование выглядело максимально страшным. Эти попытки были излишними, ведь страшней того, что происходит в жизни, быть не может. Катерина умело подыгрывала ему, восхищаясь смекалке и храбрости своего любовника, и сокрушалась подлости и коварству врагов.
- Ты герой, тебя ждет большая карьера, высокая должность, награды, слава. Когда станешь таким великим, ты ведь не забудешь свою кобылку?
Она состроила плаксивое лицо, всем видом показывая, что сейчас разревется. Он укоризненно посмотрел на нее, всем своим видом показывая, что знает этот нехитрый приемчик разжалобить, но на него он не действует. Ее лицо тут же приняло прежний вид благодарного слушателя, прикуривая при этом очередную папиросу. Ярослав уже накурился, и коньяк не доставлял ему прежнего удовольствия, голова опять забивалась невеселыми мыслями. Сколько крови, нервов, сколько бессонных ночей и здоровья положил я, защищая власть и великое государство, а что взамен, жалкие никчемные побрякушки, которые понесут на багряных подушечках, и бесчисленные устные благодарности. Где настоящее признание? Где почет? Где слава? Неужели, за все мои труды, я заслужил лишь болтовню этой лживой шлюхи? Он с презрением посмотрел на Катерину и, не прощаясь, не говоря ни слова, ушел. Обида не отпускала, отравляя душу злыми насмешками, наслужился, наработался, а что получил? И не получишь, хоть весь сгори на этой службе, даже если пересажаешь весь надел, всех до последнего человека, до последнего живого существа, они тебя не заметят, не оценят. Бери сам, бери, что хочешь, это твое полное право. Он мотал головой, словно старался разогнать недобрые мысли, но они, словно мухи, взлетали на мгновение, чтобы потом облепить голову черной, ядовитой массой, продолжая разрушать и без того маленькие осколки человечности, еще оставшиеся у Ярослава. Мысли, еще недавно казавшиеся страшными, которые он старался сразу подавить, теперь не вызывали того оцепенения и паники, они были настоящими хозяевами , подчиняя физические и умственные возможности и способности Смертькевича.
Ну, чего же ты боишься? Оглянись вокруг, кто тебя окружает, жалкие ублюдочные бездарности, которые возомнили себя великими руководителями, партийными боссами, высококлассными специалистами, да они пыль, дрянь, ничтожества.
А как же вожди, национальные лидеры, чье авторитетное мнение не может быть подвергнуто сомнению?- робко возражала другая часть сознания, словно боялась быть побитой.
Ты хотя бы передо мной не ломай комедию, не изворачивайся, ведь не в моих интересах тебя сдавать властям, ведь я часть тебя, причем уже большая. Так что наберись храбрости и говори, открыто, не опасаясь: Это кто у тебя ходит в вождях, лидерах, это он, чье имя ты боишься произнести, является непогрешимым авторитетом? Да он весь, целиком, состоит из одних пороков и комплексов, обильно политых безграничной жаждой власти, а когда такое намешано в человеке, непогрешимым быть он не может. Непогрешимым его делает страх тех, кто его окружает, и то стадо, которым он погоняет.
И все же, не каждый может стать погонщиком!
Что верно, то верно, да только что стаду от того, на каком языке или с каким акцентом говорит пастух, жертвоприношения неизбежны. И чем трусливей тот, кто называет себя великим, тем более кровожадным он будет становиться, видя опасность, то в разжиревшем вожаке, то в молочном ягненке.
Уж больно жалким он выглядит в твоих словах.
В самом деле, он еще более жалок, просто ты боишься открыть глаза, не говоря о том, чтобы открыть рот. Впрочем, тебе делать этого не надо, ведь мы с тобой и без того хорошо пристроились, поди, дотянись до нас, те, кто снизу, а тем, кто сверху, тем на нас наплевать. Так давай и мы на них наплюем, я надеюсь, ты убедился, что тот, кто занят священным таинством власти, не более важен, чем ты. А посему, друг мой, бери от жизни все: власть, деньги, женщин, бери все, не брезгуй.
- Вот и возьму,- в полголоса произнес Смертькевич, отвечая на собственные размышления, спускаясь на несколько ступенек вниз, чтобы в который раз взглянуть на страну сквозь замочную скважину. А страна, как обычно, предстала перед бдящим государственным оком беззащитной, обнаженной, без всякой возможности скрыть обвисшие груди и животы, и худые до колючести ключицы.
Я согласен с вами, немного защиты в юбке или штанах, но они дают вам возможность не показывать то, чего мы не хотим, чтобы видели. Порой для нас это самая надежная броня, и когда нас ее лишают, чтобы нас же и защитить, мы становимся беспомощными и уязвимыми от алчных взглядов своих защитников.
Возможно, Смертькевичу надоело крадучись заглядывать в душевую комнату, и он решил встретится с врагом лицом к лицу на его территории, проявив таким образом свою храбрость и жертвенность ради государственных устоев. Не каждый отважится противостоять врагу тогда, когда противник максимально защищен кофточками, юбочками и прочим бельем. Он не из тех, кто ищет легких путей и простых решений, потому как весь его жизненный путь - это бесконечная борьба с обстоятельствами, с врагами, с собой.
Необычное оживление заполонило общежитие чесально-вязальной фабрики имени Г.А. Ганова. Комендант Нина Лейкина переживала за предстоящее мероприятие всем своим существом, ее то бросало в жар, то обдавало холодным потом. Ей казалось, что вся проделанная работа ни к черту, что невозможно избавиться от серо-грязных разводов известки, второй раз подряд покрывающей стены. А образцовая комната все так же казалась необжитой, всем своим видом кричавшая, что она создана лишь для показухи, и это несмотря на нехватку койка-мест. Даже передовые передовицы, поселенные в ней на несколько ночей, не превратили ее в жилую. Графины в красном уголке словно заколдованные, прежде всегда чистые, сейчас казались залапанными и в потеках. Что с ними только не делали, мыли с мылом, натирали газетами, все бесполезно. Нина даже принесла графин из своего кабинета, в котором он казался кристально чистым, но в красном уголке, хоть плач, как и прежние два, на нем проявились ненавистные потеки. Какой стыд и срам, у нее, у Нины Лейкиной, чистюли из чистюль, такая оказия. Был бы другой, простой человек может и не заметил, но этот точно усмотрит в этих потеках покушение на власть, сделает полагающие выводы и она, Нина Лейкина, отправится в какую-нибудь тайгу. Зубы ее застучали словно в такт увозившего эшелона, она с трудом сдерживала нервное напряжение, но губы словно онемевшие, не слушались, готовы были растянуться в плаксивой гримасе. Вторя губам, левый глаз стал дергаться в нервном тике, совершенно сводя с ума бедную женщину. Время - это не физическая величина, а живое существо, со своим характером и планами, вот и сейчас оно бежало, словно боясь опоздать, как будто торопилось раз и навсегда разделаться с ненавистным комендантом общежития.
За полчаса до прихода важного человека, Нина сдалась окончательно, она твердо решила своим героическим трудом в лагерях и тюрьмах искупить свою вину перед властью, перед государством, перед народом. Она словно прощаясь, вспоминала сына, в котором души не чаяла, мужа, усердно пьющего водку, от чего, по всей видимости, впервые за всю историю человечества проходил обратный процесс возвращения человека в свое первобытное состояние. Уверенность в том, что она их больше не увидит, росла в ней с каждой минутой. Но все-таки больше всего своих мыслей и гневного страстного проклятия она опустила кошке, той черной кошке, которая перешла дорогу, перечеркнув ее пусть и нелегкую, но все же без трагедий жизнь. Именно кошка, стала причиной ее знакомства с этим страшным человеком. И страшен он был не внешне, а по роду службы, по своему существу.
- И какая сволочь придумала этих черных кошек,- ругнулась Нина, доставая тревожный чемоданчик из-за массивного шкафа в своем кабинете. – Ну все, я готова, - подбадривая сама себя, она вышла навстречу важному гостю, навстречу своей новой лагерной жизни.
Но она никак не наступала, важный человек задерживался на добрых пол часа, почти доведя Нину до истерики. Люди на государственной службе очень заняты, они днем и ночью думают о тех, кто должен ждать результатов их дум часами, сутками, годами.
Ну вот, наконец перед общежитием скрипнула машина, доставив важного человека. Он не спеша прошел в сопровождении коменданта в ее кабинет, и, оставшись один минут пять, стоял перед зеркалом, осматривая себя, поправляя волосы и очки. Довольный увиденным, он уже дошел до самых дверей, но все же вернулся к зеркалу. Снял очки и стал их тщательно натирать, проверяя чистоту стекол на просвет. Ничто не должно помешать разглядеть вражеские лица. Убедившись в безупречной прозрачности стекол, он тщательно усадил очки на лицо. Красный уголок ожидал возбужденно, шушукался, хихикал, не взирая на важность мероприятия, и все это оживление пробивалось сквозь дверь, выплескиваясь в коридор. Но как только важный гость вошел в красный уголок, наступила мертвая тишина. Затем, как и полагается при встрече подобного характера, грянули аплодисменты приветствия, они осыпали гостя с ног до головы, каждый шлепок – это благодарность, уважение, надежда. Надежда на то, что этот человек защитит власть и государство от нескончаемого количества врагов, посягающих на их страну, на их устои, на саму жизнь. Вдоволь накупавшись в рукоплесканиях, гость жестом попросил тишины. Зал замер в тревожном ожидании, боясь пропустить хотя бы слово, ловили каждое его дыхание, прислушивались к ритму его горячего сердца.
-Враги! Нашу любимую и святую страну окружают враги. Они затаились в вечной мерзлоте Арктики и знойных пустынях Азии, шныряют в Тихоокеанских глубинах и словно въедливые блохи тысячами роятся на каждом миллиметре западной границы нашего государства. Но мы не позволим им причинить нам урон. Вся мощь, вся сила наших карающих органов стоит на защите нашей Родины. Мы будем бить их нещадно, каких бы жертв нам этого не стоило. Наш великий вождь, учитель, отец, наша надежда и счастье, товарищ Сталин сказал: " Кто не способен распознать и уничтожить врага, становится пособником и разносчиком этой мерзкой заразы. Мы должны изжить в себе трусливый никчемный гуманизм, нет ничего превыше святого государства, святой Советской власти. И пусть отсохнут языки у подлых и лживых западных фальсификаторов советской жизни. А если они не угомонятся, мы найдем способ обрезать их гнусные языки. Мы достанем и покараем их везде, где бы они не прятались, и даже вонючие сортиры не станут в этом исключением". Пламенная речь буквально обжигала лица слушательниц, они, проникнувшись стадным патриотизмом, готовы были хоть сейчас кинуться по сортирам и рвать всех, кто попадется под руку. Ведь кто-то из ранних революционеров заметил, что кровь врага на твоем лице - лучшее доказательство преданности государству, власти, общему делу. И совсем не преступление замочить любое количество невиновных, чем упустить одного врага. Немного переведя дыхание, выступающий снял очки, мгновенно превратившись из командира- чиновника в обычного своего парня, которому хотелось верить, даже если он не прикрыто врет.
- Друзья мои, наши потомки будут нам благодарны за нашу честность, бдительность и сознательность. Но те враги, о которых я сказал, это еще не вся угроза нашей власти, нашему государству. Есть и такие, которые, умело маскируясь, скрываются под маской советского человека. Они могут принимать любую личину, лишь бы скрыть свои подлые замыслы.
Он опять надел очки, внимательно осматривая каждое лицо, и остановив взгляд на знакомых чертах, жестко сказал:
- Они могут быть даже здесь, даже среди вас.
Дарья Опушкина под этим взглядом съежилась до самой маленькой сущности, ей казалось, что инфузория туфелька - это огромный безобразный дракон. Она понимала, что речь сейчас идет именно о ней, это она под личиной врага вкалывает на фабрике, не жалея сил и здоровья, выполняет и перевыполняет план не на бумаге и в пустой болтовне, а по-настоящему. Отправляя в бездонные и безответные закрома Родины тонны необходимой продукции. Превозмогая страх, она попыталась посмотреть на злостного изобличителя врагов. Всем своим видом говоря: «Я исправилась, я уже отвечаю взаимностью товарищу Рызлову, члену партии с 905 года. И в едином порыве готова, как только прикажут, отдать свою никчемную жизнь ради власти, ради государства, ради отца всех народов товарища Сталина». Но выступающий, словно не замечал ее покорности, словно не понимал ее умоляющего взгляда, продолжал свою словесную непримиримую борьбу.
- Мы не позволим этим ничтожествам делать из нас простодушных дурачков, марионеток в своей подлой игре. Карающий меч нашего праведного гнева отсечет зловонные головы предательской гидры. Нина уже не поднимала головы, истерично ковыряя у основания ногтей, разрывая пальцы в кровь, она совершенно не чувствовала этой боли. Невыносимо больно было от страшных слов. Ядовитая желчь разъедала душу изнутри, отравленные слова против собственной воли заставляли себя верить в эти чудовищные обвинения. Я враг, я должна понести заслуженную кару, - она была готова заголосить, закричать - …убейте меня, только прекратите эти унижения.
Но выступающий все сыпал и сыпал угрозы и обвинения ненавистным врагам, предателям и шпионам всех мастей, продолжая внимательно осматривать каждую особь.
..."А вот эта действительно чертовски хороша, эта, скорее всего Светлана Боброва, ей бы к ее милой мордашке и недурной фигуре бюст на пару размеров больше, была бы идеальна. Возьмем на заметку".
- Наш вождь, не зная покоя, не смыкая глаз, заботится о каждом из нас. Мы все для него как родные дети.
..."А вот у этой дамочки плоские длинные груди, словно уши старого кролика, и дряблый бесформенный живот. А вот та - худая страшная кикимора, сможет заколоть тебя в постели коленкой или локтем, словно шпагой. А у этой..."
- Мы как один, не испытывая страха, будем бороться и погибать и, не смотря ни на какие происки врагов, мы будем денно и нощно укреплять великое государство, оберегать бесценную власть и каждого настоящего гражданина страны советов.
- Слава органам! Слава Комитету Безопасности Власти,- восторженно воскликнула комендантша, поражаясь бесстрашию, храбрости и стойкости этого конкретного человека и всей гениальной системы в целом. Благодарные вязальщицы и чесальщицы троекратно рявкнули:
- Слава!!!
А самые передовые передовицы, те, что обживали образцовую комнату, завалили оратора охапками цветов. Смертькевич торжествовал, его ораторские способности, благодаря которым зал был заворожен, загипнотизирован, еще раз подтверждали огромный масштаб его исторической личности, непревзойденной гениальности и величия. На приглашение коллектива закрепить и более тщательно усвоить услышанное в неформальной обстановке за кружечкой крепкого чая гость категорически отказался, сославшись на неотложные служебные дела по охране государственного строя, и немедленно укатил к Катерине. Знаете, так хочется отдохнуть от восторженных лиц и благодарностей, хочется тишины и спокойствия. Но путь героя тернист и сложен, полон тяжелых испытаний и крутых поворотов. Так и не отдохнув в полную силу, не восстановившись от тяжелого рабочего дня, Смертькевич среди ночи был срочно проинформирован о чрезвычайном происшествии в женском общежитии фабрики. Кто, каким местом, седьмым или еще каким чувством, руководствовался, сообщая об этом именно ему, ведь самоубийства не в его компетенции.
Но не в этот раз, сейчас именно он должен разобраться с подобным происшествием. Как только узнав, что Дарья Опушкина свела счеты с жизнью, Ярослав по обкатанной схеме составлял план действия. Если эта мразь оставила предсмертную записку или растрепала подружкам по комнате, что он, поборник государственных устоев, защитник власти и народа, является банальным насильником. Нет, нет, это не было преступлением, это акт возмездия, восстановления справедливости и порядка. Ничего преступного ни к этой твари, ни к кому-либо еще, он никогда не допускал, а действовал лишь согласно политической целесообразности, согласно острому моменту. Сознание Смертькевича вновь раздвоилось, занявшись упреками друг друга: « Ну чего ты трясешься, какие оправдания ищешь? Это несчастные потаскушки, ты их боишься? Да ты с ними можешь сотворить такое, такое, что тебе Родина будет в ножки кланяться, власть будет рукоплескать, а государство нацепит очередную побрякушку на грудь. И никто, поверь моему опыту, никто даже не тявкнет, даже мысли такой не допустит, ведь все они трусливые, никчемные животные. И так будет всегда!»
«...Не знаю, а вдруг все же произойдет какая-нибудь нелепость, как с Кочергиным? - Сомневалась другая часть сознания. - Вдруг в угоду моменту именно меня захотят сделать ответчиком за всю эту подлую, преступную деятельность. Ты ведь лучше меня знаешь, то, что мы делаем, это чудовищное пре…..»
« Заткнись, я тебе приказываю, заткнись сейчас же, ты становишься похож на тех баранов, которых сотнями тысяч режут и отправляют в лагеря. А мы не Кочергин, с нами такого не случится. Такое случается только с дураками».
Все, что творилось в голове Ярослава, казалось, совершенно не влияло на его действия, словно в нем существовала еще одна, а может и несколько сущностей. Не обращая внимания на внутренний конфликт, он предпринял логичные, расчетливые и понятные действия, дожидаясь в своем кабинете доклада об их исполнении. Сухо щелкнул замок сейфа, скрипнули петли, и стакан доверху наполнился коньяком. Осушив до капли содержимое, зло стукнул стаканом о стол.
- Мразь,- отпустил он ругательство в адрес, известный только ему, судорожно играя желваками. Телефон зазвонил, извещая о том, что приказ выполнен. Не медля ни секунды, Смертькевич спустился вниз в подвальное помещение, в камеру для допросов. Эта часть здания за последнее время претерпела большие изменения, количество камер выросло в несколько раз, а коридор был разделен на две зоны, в каждой из которых находилось по охраннику. Не обращая внимания на дежурного у решетки, Ярослав вошел в камеру, и через секунду из-за толстой железной двери послышались тяжелые удары и истеричный женский визг. Она просила пощады, не понимая, что от нее хотят и за что избивают, но мольбы ее разбивались о черствую душу, разлетаясь на стоны и хрипы. На несколько минут звуки истязания прекратились, сменившись на сопение и возню. Затем из камеры стали доноситься лишь глухие удары, словно бьют кулаком в подушку, и слабый угасающий стон. Пять минут тишины оборвались скрипом открывающихся дверей камеры, в них появился Смертькевич. Выглядел он устрашающе, перекошенное злобой лицо, забрызганное кровью, с такими же крупными, красными пятнами стекла очков, одежда мятая, словно приготовленная к стирке, растрепанная и перекошенная, подчеркивала крайнее физическое возбуждение. А расстегнутый ремень брюк довершал всю эту гармоничную картину.
- Тащи другую, - зло рявкнул он охраннику и скрылся в стальной пасти камеры.
Охранник из дальней части коридора открыл одну из камер и вывел девушку лет тридцати, ее искаженное страхом серое лицо сливалось со стенами коридора. Она дрожащей, неуверенной походкой шла по коридору, обезумев от ужаса.
- Пшла быстрей,- грубо толкнув в спину, прорычал охранник, чуть не сбив ее с ног. Второй открыл решетку, перегораживающую коридор, и, приняв эстафету, втолкнул жертву в камеру, где находился Смертькевич. Все повторилось с какой-то пугающей точностью, словно перемотали пленку с записью на старом, задрыпанном магнитофоне и по второму разу стали слушать глухие удары и мольбы о пощаде. Оба охранника встали у разделяющей коридор решетки, и внимательно вслушиваясь в звуки, доносившиеся из камеры, как будто это были не звуки истязаний, а колыбельная, которую им в детстве пела мама.
- Как наш командир прет этих тварей, - шепотом произнес охранник дальней части коридора, обращаясь к своему визави, мужику лет сорока пяти, с крупным рябым лицом, на котором устроился большой мясистый нос, усевшись на усах, словно курица на насесте. Тот в ответ пошевелил усами, словно сгоняя с них шнобель и, причмокнув языком, ответил:
- Да уж…
-Ты что, боишься? В штаны наложил?- Стал задираться молодой, уловив в голосе старшего товарища явные нотки страха.
Он был до крайности возбужден происходящим, возможно даже мечтая поучаствовать во всем этом акте восстановления социальной справедливости.
- А чего мне бояться, у меня пацаны, четверо, у меня девок-то к счастью нет,- шевеля взъерошенными усами, ответил он.
- А я вообще один, как ветер в поле, сирота я,- то ли радовался, то ли делился своим горем молодой.
Не успели они договорить, как послышался скрип открывающейся двери, и второе явление Смертькевича открылось взору охранников. Выглядел он все таким же помятым и уставшим, и глаза его блестели все тем же недобрым дьявольским огнем. Он стал внимательно осматривать коридор и людей, находящихся в нем. Страх, который все же сидел во взрослом охраннике, сыграл с ним злую шутку. В тот момент, когда Ярослав осматривал его, правый уголок рта охранника самопроизвольно повело, отдаленно напоминая улыбку. Обычно так улыбаются, чтобы выразить свое согласие, подчеркнув мол : «Так им и надо, молодец командир, что цацкаться с этими подлюками. Сдохнут все, легче станет трудовому народу. Мы тебя всей душой поддерживаем…». Мысли усатого стали путаться, разбегаясь по глухим закоулкам сознания, теряя нить таких, казалось, надежных и верных размышлений. Смертькевич вплотную подошел к нему и пристально посмотрел в глаза, заглядывая в саму душу. На мгновение охраннику показалось, что он потерял рассудок и, находясь в беспамятстве, припустил в штаны. Все это время он пытался подобрать уголок рта, но тот не слушался, продолжая висеть в нелепой полуулыбке. Ничего не сказав, Смертькевич отправился в свой кабинет.
А уже через несколько минут пришла смена, почему-то раньше положенного времени. Но не успели свидетели командирских подвигов опомниться, как тут же были арестованы, оставленные только в нижнем белье, и водворены в камеры. И через минуту их уже пришел навестить Шмыгало, он без нервов, хладнокровно делал свою работу, а уже бывшие охранники визжали и выли не хуже баб, оглашая подземелье мольбами о пощаде. А казалось, беда так далеко, ведь ни у одного, ни у другого не было дочерей.
Всего лишь сутки понадобилось Смертькевичу, чтобы раскрыть страшный заговор врагов народа на чесально-вязальной фабрике, его извращенный ум сотворил очередной следственно-судебный шедевр. Никто даже не мог представить, что на фабрике орудует такая страшная вражеская организация, целью которой был государственный переворот и убийство товарища Сталина. Подробности возмущали общественный разум от того, что руководил данной бандой товарищ, теперь уже конечно бывший товарищ и бывший коммунист с 905года, Рызлов. Правой рукой этого отвратительного, гнусного предателя, была комендантша общежития Нина Лейкина, которая втянула в свою подлую деятельность еще шесть фабричных девчонок, подружек Дарьи Опушкиной, входивших в одну бригаду и живших вместе в общежитии. Но в Советской стране есть место не только предательству и изменам, но и честному человеку, который, не боясь за жизнь, готов вступить с врагами в смертельную схватку. Во время следствия выяснилось, на что есть письменные показания подлых врагов, что Дарья каким-то образом узнала о существовании заговорщиков и изменников, хотела немедленно сообщить органам, но не успела. Вражеская шайка схватила ее и целую ночь, обнаженную, истязала в душевой комнате общежития, а затем ее удушили. Подлые враги пытались выведать самую главную тайну Советского человека, почему он, задавленный государством, лишенный всяческих свобод, работающий от зари до зари за грошовую зарплату, почему он не борется с этим омерзительным строем. Дарья Опушкина, презирая смерть, смеясь костлявой в лицо, плюнула в морды фальсификаторам Советской действительности и предпочла гибель вместо предательства. Настоящего гражданина и честного человека Дарью Опушкину провожал в последний путь весь надел. Говорят, даже из Москвы приезжал какой-то чиновник и, оплакивая смерть Дарьи, клялся отомстить гнусным врагам. Заводы и фабрики гудели, люди обливались слезами, глядя на бездыханное тело с вытянутыми вдоль него натруженными руками, с запекшейся кровью на пальцах, изувеченных подлыми врагами.
………………………..
- Каждый колхозник будет счастлив, просто другого пути нет. – пояснял парторг.
- Вот ты, такой образовательный, товарищ Дуга, обскажи, что будет с теми, кто не желает входить в колхоз? – задал вопрос Иван косолапый. Косолапый, это была не фамилия, а кличка, хотя Иван не отличался особой кривизной ног, это прозвище к нему прилипло после того, как он рассказал историю охоты на медведя, очень искусно изобразив медвежью походку. С тех пор и стал "косолапым", многие даже позабыли его настоящую фамилию, но он не обижался, отзываясь на кличку.
- Вам, товарищ Косолапый, могу с полной уверенностью сказать, что никаких единоличников наша власть не потерпит, не те сейчас времена, чтобы зерно по собственным норам тягать. В общий гурт сыпать надо,- с важностью знающего человека ответил на вопрос Александр Дуга. Он, как обычно, дважды в день утром и вечером проводил политинформацию в колхозном правлении. Готовился очень тщательно, выписывая тезисы из привезенных с собой книг Ленина, Сталина и товарища Маркса. Товарищ Маркс был кумиром молодого революционного певчего, на которого он всеми силами старался походить, для чего и отрастил свою безобразную, неухоженную бородку. Длинные цитаты и даже целые главы нудных трудов действовали на колхозников не хуже колыбельной. Их головы то и дело резко повисали и вскидывались, словно какой-то ученик волшебника практиковался волшебной палочкой, усыпляя и пробуждая нерадивых колхозников. Когда партийный организатор замечал, что большая часть его аудитории безнадежно потеряна, он громко кашлял или шлепал толстенными томами своего кумира. Последнее действовало намного эффективней, на время прогоняя сон у слушателей, что лишний раз доказывало пользу этих великих, гениальных трудов. Глаза колхозников не надолго обретали здравое выражение, но средства производства и т. д. ... вновь заставляли их разум защищаться дремой. Иногда Александр впадал в уныние, он всю свою душу уже больше года отдавал им всю, без остатка, делая их счастливее с каждым тезисом, с каждым лозунгом, а они так невежественны и дремучи. Чтобы хоть как-то расшевелить эту темную, пассивную массу, он решил сменить тактику. Пустое сидение на политинформациях и лекциях поменял на активные действия. Митинги, шествия и пикеты взорвали тихую нерасторопную колхозную и деревенскую жизнь. Каждый день с утра колхозники делали обход по деревне с транспарантами и портретами вождей, проходя мимо домов, хозяева которых чуждались колхозной жизни, они скандировали коммунистические частушки -кричалки:
Власть советская не девка,
Чтоб по частникам ходить.
Красный флаг, надев на древко,
Станем мы руководить… Пытались таким нехитрым образом воздействовать на психику частников. Но эта психологическая атака не приносила желаемого результата, поэтому парторг вновь поменял тактику, выставляя ежедневные пикеты у домов единоличников. Крестьянская жизнь, внешне не торопливая и размеренная, таит в себе массу забот и хлопот, а потому обращать внимание на бездельников, значит тратить ценное время попусту. Весна все сильней прогревала землю, наступали дни, о которых в народе говорили, что один день год кормит. Но плохо они знали Дугу, поскольку на пикетчиков, стоящих за воротами, совершенно не обращалось никакого внимания, парторг довел до сведения пикетируемых, что колхозники будут находиться в их дворах. Возражать было делом опасным, поскольку в случае отказа возникнет прямая дорога в КБВ. Да хрен с этими пикетчиками, пусть будут, отмахнулись единоличники. С утра каждый колхозник распределялся по дворам на пикеты, которые должны были проводиться до полной победы, то есть вступления частников в колхоз.
Мария Абратова была направлена к Матвею Баженову с наглядной агитацией в виде небольшого куска красного ситца, на котором красовалось изречение, блистающее своей мыслью: « Есть единоличник - нет колхоза!» Вот таким нехитрым способом и решено было измотать идеологического противника, заставив его броситься в объятия коллективной жизни. Матвей встретил Машу невраждебно, а даже немного сочувственно, как человека, серьезно обделенного разумом. Хозяин возился с телегой, готовя ее к длинному колесному сезону. Колхозница с агитацией в руках встала напротив него, стараясь, чтобы каждая буква, каждое слово были видны виновнику социальной несправедливости и голодному существованию государства. Матвей не обращал внимания на старания колхозницы, лишь иногда бросая взгляд на человека, который с таким рвением выполняет свою миссию. Если ему необходимо было взять какой-нибудь инструмент, находящийся под навесом, пикетчица неотступно двигалась за ним, встречая его на обратном пути наглядной агитацией. Подобная игра даже забавляла своей неопасностью, он занимался своим делом, а если им так хочется, пусть стоят, лишь бы не мешали. Матвей работал, Маша неотступно следовала за ним, так в праведных делах подошло время к обеду.
Жена Матвея, выйдя на высокое крыльцо, кликнула мужа к столу, искоса бросив взгляд на колхозницу. Нет, не социальные противоречия волновали ее, а простая женская ревность. Знаете, этих мужиков того и норовят с чужих рук схватить, да Машка тоже поди не дура, знать истосковалась без мужской ласки. В голове Анны, словно живые, вырисовывались эпизоды измены, она гнала их, словно мух полотенцем из сенцев, но они роились, жужжали и не хотели покидать такое уютное помещение. Она еще раз оценивающе осмотрела выдуманную соперницу, демонстративно встряхнув полотенце, закрывая двери за мужем. Пикетчица растерялась, оставшись одна, никаких указаний на этот счет она не получала, поэтому решила ждать. Но не успела она обдумать свои действия, как на пороге появился Матвей:
-Негоже меня без агитации оставлять, входи в дом, агитируй, да пообедаем, чем бог послал.
Мария ответила отказом на приглашение, но тут же приняв его, направилась в дом. Войдя, она встала как истукан у двери, держа в руках агитационный материал.
- Что ж ты встала в дверях? Ругаться пришла? Проходи к столу и убери эту свою штуку, а то как-то некрасиво, чтобы в доме... вот так,- попросил хозяин.
Мария, не понимая, о чем говорит Матвей, машинально посмотрела на плакат и с удивлением обнаружила большую фигу, нарисованную под лозунгом, заявляющую вполне резонно:" Вот вам!" А действительно, зачем ее пририсовали, она понять не смогла, как ни старалась. После недолгого уговора Мария все же села за стол и, быстро съев предложенные щи с кислой капустой и куском гусятины, поблагодарив хозяйку и хозяина, вышла во двор. Солнце к полудню разошлось по-весеннему, пригревая свежие воспоминания о сытном обеде. Уставшая ходить и стоять, колхозница решила передохнуть, сев на телегу. Но не успела она пристроиться, как мысли ее стали путаться, прежняя твердость и решимость борьбы угасла, а рот потянулся в приятной зевоте. И вот, спустя еще минуту, она засопела, обдувая кислым духом агитку, подложенную под голову.
- Ну, вот теперь зачинай сначала, - произнес Матвей, выходя на улицу, но, увидев спящую Марию, замолчал. Пока колхозница сладко посапывала, вся семья осторожно ходила по двору, стараясь не скрипнуть ведром или не хряпнуть дверьми. Послеобеденный сон словно подменил Марию, она остыла к своим обязанностям и так просидела на телеге до вечера, до окончания пикета, даже не взяв агитку в руки. А в это время парторг своими методами пытался укрепить колхоз, выбивая почву из-под частников. Председатель колхоза не переставал выбивать хоть какие-нибудь ресурсы, будь то семена, лошади или плуги, хоть что-то. Но все попытки были тщетны. Нагорный, отмахиваясь, отправлял Правдина к Сальскому, как к человеку, непосредственно занимающему пост председателя комитета по сельскому хозяйству и колхозам. Но встретиться с Владимиром Вольфовичем Егору никак не удавалось все это время. Складывалось впечатление, что он просто-напросто избегает встречи и делает это весьма виртуозно: то он в среднем наделе, то в главном, то на симпозиуме, то на политучебе, то черт знает где еще, только не там, где он должен быть. И каждый раз секретарь Сальского и его заместители отвечали Правдину, что товарищ Сальский только что был здесь, но уехал, всего минутку назад. Заходи завтра. На завтра повторялось то же самое. В конце концов, Правдин плюнул и перестал добиваться встречи. А Егору ох как хотелось заглянуть в его глаза, чтобы увидеть, сохранился ли в них страх после их давней памятной встречи. Но все попытки сидения в приемной и писание разного рода заявлений и прошений не увенчались успехом. Председатель в который раз возвращался в колхоз без горсти пшеницы или со сломанным лемехом. Зато каждый раз его нагружали кипой коммунистической колхозной агитации и новыми томами Маркса, Ленина и Сталина на радость Дуге. Вот только парторг не радовал...
- Вы что же творите, товарищ парторг, вы что колхоз в цирк превратили? Что за клоуны ходят по деревне? Работа стоит, посевная на носу, нам никто не снижал план по сдаче хлеба, а за срыв посевной нам головы поснимают. В этом году план повышен, а вы… Егор был в ярости, лицо его меняло цвет с красного на серый, неизменной была лишь бардовая молния шрама. Казалось, еще мгновение, еще слово, и он кинется на Дугу, сдирая с его лица редкую, неопрятную бороденку. Но внешняя покорность была обманчива, как только Правдин взял паузу, чтобы перевести дух, Дуга вскинул голову, и его глаза, налитые обидой, бесстрашно смотрели на председателя:
- Товарищ Правдин, хочу заметить, что вы ничего не смыслите в партийной работе, ведь именно демонстрация рабочих на Лене проявила людоедское лицо царского режима, поднимая народ на борьбу. Именно наша агитация в первую мировую разложила царскую армию и победила в гражданской войне. Это моя партия вычищает и выгрызает все то, что словно коростой покрывает лицо нашего молодого великого государства. Это мы, коммунисты, находимся на переднем плане борьбы.
Ответ был такой же эмоциональный, как и упреки, что несколько обескуражило Егора. Укрепив мысль, что этот человек ведет свою игру, понятную и полезную только для него, это делает совместную работу совершенно невозможной.
- И вообще, товарищ парторг, хочу напомнить, что именно вы находитесь в моем подчинении и обязаны…
- Я подчиняюсь только партии,- перебил председателя парторг,- Коммунистической партии во главе с нашим великим вождем товарищем Сталиным. Непогрешимость и честность нашей партии не вызывает никаких сомнений и не требует никаких доказательств.
Так, последнее слово осталось за парторгом, в первый раз за свою новую жизнь Правдин почувствовал, что его самолюбие не просто задето, оно перепахано и изгажено тем, кто должен являться соратником, союзником в достижении общей цели - построение колхозной жизни.
Крестьянская жизнь никогда не была легкой, а временами она становилась совершенно невыносимой. Но словно в назидание на просьбы и молитвы облегчить их жизнь небеса посылали все новые, тяжелые испытания, заставляя пуще прежнего затягивать пояса и рвать и без того изношенные жилы. Вспоминая, радоваться, что прежние времена были не такими уж плохими и непременно надеяться на лучшее, терпеливо переживая свалившиеся напасти.
Но тебе этого не понять, ты морщишь нос, поправляя очки. На высокоинтеллектуальном лице густой паутиной морщин отразились все мировые проблемы, а в грустных глазах и небрежной ухмылке невольно видится способность решить их все разом. Поэтому тебе безразличен этот мелкий, не заслуживающий внимания крестьянский вопрос. Ты брезгливо зажимаешь свой изъезженный очками нос и гнусавым голосом жалуешься:
- Как тут у вас воняет!
Совершенно забыв, или вовсе не зная, что так рождаются твои любимые сливочки и яйца в мешочек. Твоему начитанному уму подвластны формулы и рифмы, своенравные ноты и ход истории, которую ты с легкостью можешь переписать в угоду моменту, словно старый занафталиненный гимн. Но тебе не понятны простые человеческие переживания, связанные с каждодневными хлопотами по хозяйству. Буренка-кормилица со дня на день должна разрешиться потомством. Хозяева денно и нощно следят, чтобы не прозевать и помочь, если будет нужно. А коли не потребуется помощь, просто быть рядом, поддержать ласковым словом и добрым поглаживанием. Она непременно все поймет и ответит взаимностью, ощутимо прибавив в удое. Ее большие и без того грустные глаза исказились страхом и, жалобно замычав, почти закричав, как человек, извещая хозяев, что началось. Бывает и так, что нужно изо всех сил помочь кормилице, твоя забота не пройдет даром. И вот уже новое живое существо лежит на подстеленной соломе. Его мокрое липкое тело дрожит, может от того, что замерз, или от того, что его пугает неизвестностью этот огромный мир, полный опасностей и тревог. Но совсем скоро, преодолев страх, еще даже не обсохнув, он постарается встать на свои слабенькие ножки. Они подкашиваются, гнутся в разные стороны, и он падает на бок, дрыгается, словно тренируясь, набираясь житейской злости. Собравшись с силами, вдруг вскакивает на все четыре ноги и стоит, не веря в свое четырехкопытное счастье. Он еще слаб, но бекает или мукает, глядя на хозяев своими озорными глазами, мотая головой с ярко белой звездочкой на черном лбу. Они улыбаются ему, слава Богу, все обошлось. Свиноматка опять захворала, не ест ни черта. Какое потомство сможет она принести, слабое, больное, выживут или издохнут, так и не пополнив хозяйство, а лишь изведя и без того небогатые запасы корма. В стайку повадился хорек, изгрыз с десяток кур, пока его изловили. Гусыня как сдурела: соскакивает с гнезда, того и гляди, застудит кладку. Сарай не первый год требует починки, да где допроситься доски и бруса, все брошено на строительство могучей, великой страны.
Неужто придется ждать, пока окончательно достроят передовой строй? Чтоб затем было вволю досок и прочих мелочей, и не только. Заманчиво, но ненадежно, можно не дождаться, а если крыша рухнет, то придавить и скотину, и хозяев. А чтобы подпереть двумя-тремя опорами, нужно тайком, крадучись, привести из леса пару подходящих лесин. А коли дознаются, вмиг пришьют дело о подрыве строя. Что у них за великое нерушимое государство, которое сломается от двух недостающих лесин? Прямо сказать, беда. А грызун в этот год, знаешь какой? Они, словно сборщики налогов, готовы выгрызть все, до последнего зернышка, без остатка. Нынче крыса пошла справная, два предыдущих урожайных года ей на пользу пошли. Вымахали размером с кошку, хвосты как у пастухов кнуты. Ей, ей, не вру! Но они хоть и приносят ущерб хозяйству, но они - твари Божьи, так природой велено. А этих красномордых сборщиков податей кто придумал, какой бес? В тот месяц оштрафовал упырь за свиную шкуру и за полсотни куриных яиц недоплаты со двора. А чем вы помогли, чтобы шкуру с меня требовать? Правда, обещают, как построят социализм, так значит, и раздадут каждому по потребности, а поскольку нынче стройка в самом разгаре, то не досуг о справедливости думать.
А вот рассада в этом годе больно удачная: всходы дружные, крепкие, тянутся к солнцу, радуют глаз. А как же ей не быть крепкой да ладной, коли заботишься о ней как о детях малых, несколько раз на дню переставляешь на солнце, а затем прячешь в дом от ночных заморозков. Даст Бог, летом отобьемся от вредителей, гусениц, тли, да от прочей напасти, и будут зиму разносолы радовать. Кабы вы знали, как моя жена капусту первоклассно квасит! Цвет, ей богу, не дам соврать, ни сколько не теряет, а вроде даже белей становится. Хрустит как снег в морозный день, как белье, выполосканное в проруби. А вкус такой…, такой, что за уши не оттянешь. Ее хоть так ешь, а хочешь лучком да маслицем подсолнечным приправь, можно добавить немного клюквы, они друг друга хорошо добавляют и вкусом, и витаминами. А можно бруснички всыпать, то совсем другая история закрутится. А щи, какие справные удаются, эх, закачаешься! Будете в наших краях, милости просим. Завсегда гостям рады. Чтоб вы знали, и окрамя капусты есть, чем гостя приветить не сумневайтесь, пропустим по маленькой, а коли душа развернется, так мы с тобой, ух, погуляем. И все ж капустка у нас особливая, ни у кого такой нет. Заезжайте!!!
Весенние ветра, не прекращаясь, уносят и без того небогатые запасы влаги, заставляя бросать семена в сухую, словно пепел, землю. По всем приметам год будет тяжелый, пшеница не сможет набрать полноценный колос, и смысла сеять ее много нет. Рожь как прежде выручит, не даст голодать, хоть и тяжела ржаная буханка, да все же непустой желудок. Знойные дни, выжигающие последние остатки влаги могут закончиться градом. Туча уже захватила горизонт, неумолимо надвигаясь своим траурно- черным брюхом, почти касаясь земли, с белой кружевной оторочкой, выбитой искусной мастерицей природой. Воздух замер в преддверии грозы, ни один листочек, ни одна травинка не колыхнется, словно страх сковал все живое вокруг. Первыми зашептали верхушки деревьев, как будто передавая сверху вниз тревожную весть, затем, пробежав по траве, ветерок исчез. Он, как разведчик, осмотрев окрестности, доложил о готовности, и вот сильный порыв ветра налетел на деревья, проверяя их на прочность. Хорошо ли росли, цепко ли держитесь за землю? Деревья со стоном выпрямлялись, заскрипели своими могучими стволами, подначивая ветер: " Что так слабо, давай сильней!" И он наваливался с новой силой, запутавшись в ветвях, вырывался, ломая толстые ветки, и уносился, одевшись в зеленый наряд из тысячи листьев.
Люди смотрели на надвигающее ненастье, бессильные изменить что-либо, отогнать эту угрозу от полей и огородов, от домов и хозяйственных построек. Эх, кабы взять эту черную тучу на аркан и оттащить ее подальше, туда, где овраг разорвал землю, расширяясь, откусывая кусок за куском плодородной земли с одной стороны, а с другой солончаки с белесыми пятнами глины, расстеленной, словно шкура пегой лошади с островками серой, чахлой полыни. Вот сюда бы притащить эту неотвратимую беду, и пусть бы здесь она выплакала свои черные очи жесткими ледяными слезинками, заполнив хоть весь овраг доверху. Но нет. Ветер, словно доказывая свою неуемную силу, вырвал с корнем деревья и сломал несчетное количество веток, сдирая податливую листву и казалось надежные крыши. А затем скомандовал туче: "Бей!" И вот, дружный хор ледяных капель забарабанил по всему живому и неживому, нарастая, становясь одной белой, непроницаемой стеной. Казалось бы, хватит с них и этого, но небеса, желая проверить на прочность все, в полной мере стали бросать сверху не ледяные шарики, величиной с горошину, а куски побольше. Будто бы кто-то там наверху колотил киркой по ледяной горе, а осколки сыпались вниз, сметая все на своем пути. Огромная черная полоса туч от горизонта до горизонта проползла, огрызнувшись напоследок сильнейшим раскатом грома, вслед за красным змеиным языком молнии, очевидно пугая: "Смотрите мол, а то вернусь". Люди, крестясь, провожали непрошенную гостью, шептали молитвы синими от страха губами. Но вот солнце блеснуло первыми лучами за спиной уходящей беды, и, звенящий, наполненный необычайной свежестью, воздух разорвался от чириканья воробьев и звонкоголосых петухов. Серые, с коричневыми шапочками, воробьиные мужички важно прыгали, поклевывая градины, распушив свои груди и хвосты, говорили: "А нам не страшно, а мы ничего не боимся, вот видите," - и в доказательство клевали ненавистные льдинки. Но в скорости, убедившись, что их подружки не сомневаются в их героизме, дружно стали купаться, в лужах, громко чирикая: "Мы не боимся! Мы герои!"
Хозяева обходили свои владения, подсчитывая урон, обида застилала глаза слезами, ком в горле, ворочаясь, перекрывал дыхание. Сколько сил, сколько труда, пота и здоровья, и ты снова остаешься один на один со своими трудностями и бедами. И нет никому на этой земле до тебя никакого дела, потому что возникшая напряженность между странами, о которых ты даже не знал, не догадывался об их существовании, находящиеся за многие тысячи верст от твоей земли, требует вмешательства, чтобы защитить угнетенные народы тех стран от вероломства власти и капитала. И непременно надо понять, как ответить на вызов истории с точки зрения идеологии социального равенства и братства. Всенепременно написать на этот счет десятки книжек в немалых томах и издать безумными тиражами результаты своего пытливого ума. Принепременно доставить эти знания каждому соотечественнику, чтобы он не чувствовал себя покинутым, одиноким и обделенным мудрыми знаниями. Получив эти знания в твердой обложке с прекрасной полиграфией, люди поймут, что жить с падающим шкафом или кривостоящим сундуком больше невмочь. Сильно порадуются они, подкладывая один из томиков под ножку нехитрой мебели, придавая его стоянию строго вертикальное положение, и, отблагодарив умные умы за помощь, идут делать свое нелегкое крестьянское дело, чтобы было чем усладить свою утробу людям, мыслящим в планетарном масштабе и непременно принимающим лишь исторические решения.
- Это историческое решение долго искало руководство страны. И лишь Иосиф Виссарионович Сталин, наш незабвенный вождь и отец, озаботившись нуждами крестьян, нашел одно единственно правильное решение – это колхоз. Правдин с ожесточением, с неистовством говорил свою речь на митинге в честь очередной посевной компании первого и последнего колхоза в жизни этих людей и их потомков. Возможно, да нет, совершенно ясно, эта речь нужна была самому Егору, он сам себя уговаривал и подбадривал, что с этого момента все изменится: несправедливость, подлость и всякая гадость, наконец-то исчезнет. И они смогут построить счастье, пусть угрозами и насилием над личностью, но подобные перегибы нужны и возможны лишь на начальном этапе. А затем, все пойдет проще и понятней. Еще годик, другой, третий, и, осознав свою выгоду в коллективном труде, народ воспрянет духом, и мы заткнем за пояс весь мир угнетения и классовой несправедливости. На меньшее мы не согласны. Но колхозники не вслушивались в слова Правдина, их души были переполнены противоречивыми чувствами, они боролись, высказывая сомнения и неуверенность.
Ничего не получится, - нудил пессимизм бывших крепких крестьян, прежде потерявших в одночасье свое имущество и никак не привыкнувших к коллективному труду. Зачастую замечалось нерадивое отношение большей части колхозников. Нас обманут, как и прежде, подтачивали сомнения.
Все будет хорошо,- возражал оптимизм, голосуя голыми ногами Варькиных детей, протертыми портками пьяниц и лентяев.
Извернемся как-нибудь,- подбадривал скурпуленковский длинный язык, - потому как новую жизнью строим, чтоб кажному поровну.
Изнеможенные душевными переживаниями, люди хотели скорее начать работу, чтобы хоть как-то отвлечься от тревожных мыслей.
Ну, давайте начнем скорей! Торопил народ. Хватит трепаться. Но после пламенной речи Егора, как всегда, слово взял парторг Александр Дуга.
- Время угнетателей и тиранов безвозвратно кануло в лету, - заявил он, - свободный Советский колхозник набирает полную грудь свежего воздуха и, засучив рукава, берется своей жилистой рукой за красные плуги.
Митингующие машинально повернули головы в сторону инвентаря в надежде, что хоть в этот раз он действительно красный, отчего вполне мог быть волшебным, а, увидев самые обычные, с сожалением вздохнули. Но оратор не замечал разочарования толпы, не чувствовал ее пульс, он доносил до них непогрешимые истины, изобретенные красными вождями. А суть изобретения была проста и понятна: у колхозника нет лучших друзей и помощников, чем Советская власть, Коммунистическая партия и сам Иосиф Виссарионович. Все остальные - предатели, враги и подлые холопы капитала и наживы.
- Власть всегда поддержит вас добрым словом и мудрым советом.- Закончил свою историческую речь парторг Дуга.
К слову надо сказать, что парторг, как и все партийцы, считал, что говорить и делать они могут только исторические слова и дела. Его совершенно не смущало то, что через пять минут, а то и меньше, люди забывали про эти исторические деяния. И все же хотелось, ох как хотелось, попасть в историю пусть лицемерием и враньем, пусть репрессиями и кровью. Но обязательно каждый вздох их революционной груди должен быть вписан в историю. Да что там вздох! Каждое оправление ими малой нужды есть невероятный исторически подвиг, который навсегда должен быть запечатлен в горячих сердцах советских людей. Отмитинговав, как всегда, добрый час, колхозники взялись за работу, прежде воткнув в землю красные стяги и транспаранты. Работали дружно, с желанием. Им хотелось доказать в который раз и прежде всего себе, что их выбор правильный, и совместный труд облегчит им жизнь и жизнь их детей. А еще им хотелось доказать тем, кто до сих пор чурается колхозной жизни. Пусть знают, высокомерные частники, что они тоже не пальцем деланные и крестьянская жилка в них ничуть не меньше представлена, чем у единоличника. Не смотря на все трудности и отсутствие всякой помощи от властей, Егор умудрился где-то раздобыть еще семян и лошадей. Где он их взял, так и осталось загадкой, но колхозники не задавались этим вопросом, самое главное, чтобы было чем пахать и что сеять. К собственному удивлению, посевную закончили в назначенный срок и быстрее, чем многие из единоличников. Словно желая подтвердить правильность выбора, прошел такой нужный после посева дождь. Поля дружно зазеленели, радуя глаз и грея душу, а колхозники тем временем строили конюшню и склады для семян. В планах был дом культуры, детский сад, мельница, маслобойня, колбасный цех, пасека в большом колхозном саду. Много планов строил Правдин, стараясь заразить своим оптимизмом и уверенностью колхозников, вселяя неуверенность в души единоличников. А у последних, словно в насмешку над ними, дела перестали ладиться. В самый разгар работы власти стали дергать частников, собирая их на лекции и прочие сборища, мешая тем самым выполнить важнейший из всех циклов годовых работ - посевную. Тот, кто не успел засеять свои клинья до дождя, бросали семена в сухую землю, в которой они лежали, не прорастая, а, взойдя, тянулись чахлыми всходами под беспощадным солнцем. Завершило эту безрадостную картину первое летнее ненастье: после изнуряющей жары небеса разразились градом, такой силы, что даже старики чесали седые головы и бороды, вспоминая: Когда было такое прежде?
- Даже природа на нашей стороне, - радостно сообщил парторг Александр Дуга колхозникам на политической пятиминутке.
Эти пятиминутки, длившиеся от пятнадцати минут до получаса, проводились дважды в день, не взирая ни на какую занятость.
- У нас нет другого пути, - все так же радостно голосил парторг. - Великий товарищ Сталин и Советская власть своей силой и мощью отогнали град от колхозных посевов! Нашей власти даже стихийные бедствия подчиняются, нет таких препятствий, которых бы не покорила Советская Коммунистическая идея!
Он захлопал кивком своей головы, всем своим видом показывая, что его начинания должны поддержать и колхозники. Те в свою очередь хлопали, не совсем понимая, как товарищ Сталин, в могуществе которого никто даже не смел сомневаться, и все же, как ему удалось отвести град от колхозных полей. Еще больше не понимали, как тому способствовала Советская власть и парторг Дуга. Но хлопали, а что прикажете делать?
Работа у колхозников спорилась, не смотря на старание парторга оторвать их от дел на пустую болтовню. Выстроенные конюшня и зернохранилище поднимали настроение колхозникам, вселяя неуверенность в души некоторых единоличников.
А Скурпуленко, так тот вообще выводил из себя своими издевками.
- Ну, что единоличники, отвернулся от вас ваш Бог?- Спросил Микита у Матвея Баженова, который вместе с Бесштанько раскуривал табак в своем палисаднике.
Собеседники многозначительно переглянулись, но промолчали, не желая вступать в перепалку, надеясь, что Скурпуленко поедет дальше, не останавливаясь. Но Микиту так и распирало от собственной важности и возможности донять частников за старые обиды.
- Я говорю, отвернулся от вас Бог! Товарищ парторг на политучебе говорил, что если бы Бог в самом деле существовал, то он, непременно, захотел бы вступить в коммунистическую партию, как в самое передовое движение. Да только кто б его принял? Пущай с вами остается, все равно вы никчемный отмирающий класс, – испражнялся Скурпуленко нравоучениями, остановив лошадь рядом с односельчанами. - Да, вас тоже видно градом побило, раз вы оглохли, - не унимался он.
- И чего ты зубоскалишь? – Не сдержался Матвей.- Чего такой радостный?
- А мне грустить надобностей нет, это ваш хлеб побило, а колхозный-то, смотри, стоит, не налюбуешься. Эх, темные вы люди, вступили бы в колхоз, были бы веселые, как я.
- Рано тебе веселиться, - ответил на скурпуленковские придирки Матвей.
- А что так?- Настороженно переспросил Микита.
- Цыплят по осени считают, - все так же говорил Баженов, а Юлий Бесштанько продолжал молча крутить цигарку.
- Прав ты сейчас, Матвей, будет у нас, что по осени считать, нечета вам. Табачком угостите?
- А табачок тоже градом побило, - ответил теперь уже Юлий, плюнув на оставшийся окурок, бросив его на землю, растоптал сапогом.
- Злые вы люди, - сказал Микита, всем своим видом показывая, что он обиделся. - Не знаю, зачем власти с вами нянчатся? Никакой от вас пользы ни народу, ни государству.
- Знаешь что? – Вскипел Матвей.
- Что? – Вызывающе переспросил Скурпуленко, встав на стременах.
- Катись, куда ехал, не мытарь душу.
- Смотри, чтобы ты не покатился, - зло ответил Микита и, стеганув лошадь, ускакал в сторону колхозного правления.
Матвей и Юлий еще постояли немного молча, а затем, попрощавшись, разошлись по домам. Дел в деревни невпроворот, лето - жаркая пора в прямом и переносном смысле. Заготовка сена, дров, огороды. Каждый день, от зари и до самых сумерек, на ногах в заботах и хлопотах трудились колхозники и единоличники, поглядывая друг за другом, радуясь за свои достижения и неудачи противной стороны.
Так в негласном социалистическом соревновании подошло время жатвы. Колхозные поля колосились рожью, пшеницей и ячменем, подавая хорошие виды на урожай, а вот у большинства частников июньский град довольно сильно проредил посевы, местами выбив все до черной земли. Никак невозможно было объяснить действия стихии, мистика какая или действия других разумных сил. Безжалостно пройдя с востока на запад, зацепив деревню, туча с ледяными снарядами вдруг внезапно изменила направление и пошла в сторону озера с большой болотистой низиной. Виртуозно обойдя большую часть колхозных полей, она почти снесла посевы частников, занимающих всю северную часть, примыкающую к озеру. Определенно это был знак, но как прочитать его, как расшифровать это небесное послание?
Для Александра Дуги и его парторганизации ничего необъяснимого не было: - Природа подчиняется только сильным. Человек - царь природы! А коммунист - это вершина человеческой эволюции. Коммунист, Советский человек, колхозник только силой своей воли, своим упрямством и дерзостью, мудро направленный великим вождем и национальным лидером товарищем Сталиным, подчиняют себе стихию.
Пламенная речь парторга вызывала дикий восторг у колхозников. Как не поверить его словам, когда события произошло у тебя на глазах. Мы великие, мы мудрее, сильнее, талантливее и душевнее всех в мире! Ура! Вперед на битву за урожай!
Колхозное зерно потекло великой пшеничной рекой на станцию, днем и ночью подводы везли результаты труда в больших холщевых, туго набитых мешках. Принимай, Родина! Люди валились с ног, обливались потом, чернели от пыли, но с их лиц не сходила улыбка. Они доказали себе, они доказали тем, кто не верил, и даже самой природе, что они упрямы и злы до работы. Казалось, что даже лошади, уставшие еще больше людей, заразившись от них хорошим настроением, улыбались и возили, тянули и тащили, как кони былинных русских богатырей.
Егор был счастлив, наконец он стал по-настоящему нужен этой стране именно с той весны, с первого колхозной борозды, с первого скромного колхозного урожая. А теперь результат настолько впечатлял, что хотелось петь.
- Давайте, давайте, друзья, давайте, товарищи, - подбадривал он людей. Напоминая, как они в скорости заживут сыто и счастливо.
Люди верили и работали в полную силу и еще в две силы сверху. Семенное зерно заполнило склад доверху, для собственных нужд его было с избытком до новой посевной кампании. Егор надеялся обменять излишки на так необходимые в строительстве скобы, гвозди, топоры, пилы, это все был дефицитный и очень нужный в колхозе товар. В стране, где выплавлялись рекордные тонны чугуна и стали, не хватало ничего. Не дожидаясь выполнения плана по сдаче зерна государству, Правдин частично выдал колхозникам натуральную часть оплаты, чтобы те не сидели голодом.
Как не парадоксально, но зерно из колхозного гурта получили и некоторые единоличники, те, у кого сильно побило урожай. Справившись кое-как со своей уцелевшей частью, они предложили колхозу помощь. Правдин размышлял прагматично: лучше договориться с частником и получить помощь, чем дождаться дождей и потерять урожай. Но подобное решение устраивало не всех, были у него и явные, и скрытые противники. Открыто выражал свое несогласие парторг Дуга, он даже написал гневное письмо председателю колхоза, обвиняя его в потворстве и соглашательстве с чуждыми Советскому обществу элементами в лице частников.
- Товарищ парторг, - обратился Егор к Александру Дуге, - чтобы вовремя по графику сдать зерно государству, мне нужно десять дополнительных подвод к имеющим колхозным. Может вы их мне дадите?
- А чего же их искать, нужно забрать их у единоличников, и все, - невозмутимо ответил парторг.
- Забрать, а на каком основании, хочу спросить?
- А что для товарища Правдина нужны основания, или он всю смелость растерял в Бовском наделе?
Подобного хамства Егор не ожидал, его переполняла ярость, хотелось просто разорвать этого мерзкого чистоплюя, но, с трудом сдерживая себя, он ответил:
- А я вам поручаю, товарищ парторг, идите и отберите.
- А, вот, с больной головы на здоровую валить не надо. Это у вас план по сдаче хлеба, а у меня политическое просвещение колхозников. С этим у меня все хорошо, вот мои отчеты по проделанной работе, - постучал он по двум гороподобным стопкам бумаг, лежащих на его столе, с издевкой посмотрев на Правдина.
- Хорошо, - ответил Правдин,- я откажусь от помощи единоличников, но ты, парторг, должен написать заявление с требованием немедленно тебя расстрелять в случае, если хоть один колхозный колос останется в поле.
Недолго думая, Дуга взял свое гневное письмо и порвал его со словами:
- И все же я вынужден доложить вышестоящему партийному руководству о вашем самоуправстве, товарищ председатель.
- Ну, что ж, - ответил Егор, выходя из правления, - стучи,- уже скорей для себя сказал он.
Но Дуга все ж расслышал мерзкий упрек, зло заскрипев зубами. С полей, как и хотелось Егору, убрали все, план по сдаче хлеба государству выполнялся и, как полагается, перевыполнялся, продолжая домолачивать остатки для собственных нужд. Колхозникам выдали расчет, от такого хлеба мутнело в глазах и хотелось зацеловать партию, правительство и товарища Сталина за столь быстрое наступление счастья. Никак не ожидали. Егор был на седьмом небе, он гордился собой, пусть сослали его в колхоз, все равно он докажет свою способность внести посильный вклад в строительство великого и мощного государства. Но слишком оптимистичны те, кто сравнивает жизнь с тельняшкой: полоска белая, полоска черная. В действительности белые полосы редки и значительно уже, а черные бесконечно широки.
В этот год Правдинский колхоз один из первых закончил покос, обмолот и сдачу хлеба государству. У остальных колхозов дела шли по-разному: у кого ни шатко, ни валко, у кого откровенно из рук вон плохо. Дожди донимали зазевавшихся.
Срочное совещание в наделе, куда естественно был вызван и Правдин, для Егор- передовика не предвещало ничего плохого. Ругать его было не за что, впрочем, все зависит от того, с каких начальственных кресел рассматривать данный вопрос. За все время своего председательствования Егор ни разу не видел Сальского и даже не общался с ним по телефону. Все это время он решал вопросы исключительно с заместителями председателя по сельскому хозяйству. А сегодня на расширенном чрезвычайном заседании он впервые увидел Владимира Вольфовича с того памятного их знакомства. Этот актер весьма искусно делал вид, что с Правдиным незнаком, и виртуозно избегал встречи с взглядом Егора, который не сводил глаз с Сальского, всеми силами желавшего заглянуть ему в душу, жив ли в нем еще страх от их первой встречи. Первый заместитель Медников сделал расширенный доклад о текущем состоянии выполнения государственного плана по сдаче хлеба. Картина вырисовывалась не радужная.
- И вот, товарищи, - взяв бразды правления, совещание продолжил Сальский, - в этот самый сложный момент, когда битва за урожай в самом разгаре, когда напряжены все нервы, и руководство надела, не покладая рук, думает о плане по сдаче хлеба государству. Товарищи!!! В этот самый момент, в наши ряды затесался ни много, ни мало барин, товарищи. Этот, можно сказать отщепенец, абсолютно ни с кем не советуясь, предпринимает непонятные и, я уверен, преступные действия. Мы этого терпеть не можем, товарищи, и должны открыто сказать твердое "нет". Тем, кто не печется об общем успехе, зараженных, так сказать, местечковым сознанием, необходимо осудить в зародыше, и задавить их личную инициативу, товарищи!
Эта путанная и совершенно не относящаяся к обсуждаемому вопросу речь большую часть совещания поставила в тупик, в том числе и Егора, не подозревавшего, что речь идет именно о нем.
- Товарищи! - восторженно-изобличающе вещал Сальский,- председатель колхоза «Путь Ильича» является тем барином, о котором я говорю.
Даже услышав, что речь идет именно о нем, Егор отказывался верить во весь этот бред, потеряв нить суждений, впав в ступор. А Сальский продолжал разоблачать виновника невыполнения наделом плана:
- Это же надо додуматься, привлекать к колхозным работам единоличников. Это, товарищи, не поддается никакому объяснению, товарищи. В тот момент, когда государство, партия, возглавляемая великим патриотом, товарищем Сталиным, в едином порыве, вместе со всем мировым прогрессивным человечеством говорят "нет" соглашательству и потворству мировой закулисе. И именно тогда, товарищи, и происходит подобное. Мы, как один, плечо к плечу встанем на защиту наших завоеваний. Мы не для того проливали кровь, чтобы подобным образом растерять наше достояние, нашу с вами свободу. Я, как истинный борец, как патриот, хочу сказать твердое "нет" позитерству, зазнайству и лицемерию товарища Правдина. Я не позволю, чтобы сапог единоличника касался святой колхозной земли и омывался им в государственном хлебном океане.
Голос ораторствующего заскрипел, требуя немедленного смачивания, чтобы не сорваться в кашель и хрипоту. Медленно, с достоинством, товарищ председатель комитета по сельскому хозяйству наливал воду в стакан, чтоб каждый присутствующий мог ощутить степень его тревог и отдачи общему делу. Жадно пил, затем, переведя дыхание и промокнув носовым платком губы, продолжил:
- Товарищи, мы не имеем права допустить в нашем наделе процветания барщины в новом варианте, правдинщины, так сказать. Несмотря на героическую битву за урожай, на непогоду и даже на срыв графика поставок, никто не додумался до такого извращенного, подлого приема: вступить в сделку с презираемым и неумолимо вымирающим классом единоличников. Подобной сделкой председатель Правдин на прямую поддерживает сомневающихся в успехе коллективного ведения хозяйства. Это, товарищи, возмутительно. Как советский рабочий сможет есть хлеб, до которого касалась подлая рука недобитых поборников частной собственности. Но и это еще не все подвиги, так сказать, пока еще товарища Правдина. Он додумался раздавать народный хлеб этим барыгам, пресмыкающимся перед капиталистическим миром. Только и желающих нам навредить, опорочить и нагадить, всему трудовому народу, передовой коммунистической партии и великому вождю товарищу Сталину. Это неприкрытый и откровенный…
Егор до последней секунды сдерживал свое негодование, надеясь, что поток чудовищных обвинений и грязи наконец иссякнет, и он сможет аргументировано, цифрами и фактами, отбить нападение. Но всему есть предел. В голове уже шумело, вскипая, застилая разум, еще тысяча гневных пузырьков, и вены, перегруженные возмущением, взорвутся, уничтожая все живое на своем пути. Окружающее перестало существовать, растворилось в злобе, кабинет, три десятка председателей тоже рассеялись, и лишь подлые грязные обвинения ранили душу. Егор поднял голову, все это время покорно опущенную, стараясь разглядеть мерзавца, но на его месте было лишь размытое мутное пятно. Пора было кончать с этим издевательством. Правдин вскочил, словно разжавшаяся пружина, опрокинув стул и сжимая кулаки, уставился на виновника своих унижений.
Оратор мгновенно заткнулся, побледнев, и тут же отскочил от своего места в дальний угол кабинета. Не скрывая страха, он стал озираться по сторонам, стараясь найти убежище или путь бегства. Его взгляд, судорожно бегающий по кабинету, отчаянно пытался отыскать надежное место, остановился на щели между полом и большим шкафом, обитым железом. И все же не решаясь броситься на подлеца, помня о прежних неприятностях, Егор стоял, тяжело дыша, неимоверно сильно сжимал кулаки до мелкой дрожи, до судорог в мышцах.
Осознав, что Правдин не кинется в драку, Сальский встрепенулся, поправляя пиджак и галстук, небрежно повязанный поверх расстегнутого ворота рубахи. В первые секунды паники он даже забыл, что возглавляя стол, по правую руку от него, сидит грозная и надежная защита. И все ж на кого-то там надейся, а сам не плошай. Егор, немного придя в себя, поднял стул и сел на место, как прежде понурив голову, не проронив ни слова.
А на него в это время, подмяв под себя полстола, зло смотрел человек. Его огромная лысая голова вызывающе блестела, отражая свет электрических лампочек. Казалось, что эта голова все свои почти шестьдесят лет только и мечтала, чтобы победить во всемирном конкурсе "лысина столетия". Голова была огромной правильной формы с чуть видными бугорками черепной кости, любовно укрытыми качественным слоем сала. Она была заботливо выбрита до безупречности, поблескивая каждой калорией сытного доппайка. С колоритной лысиной соседствовало не менее выразительное лицо. Крупный, чуть приплюснутый нос не нарушал гармонии, мирно уживаясь с подсевающими запасливыми щеками, короткими толстыми губами, заточенными в правом углу под мундштук. А для смыкания губ были приделаны мощные челюсти, коронованные отабаченными зубами, всем своим видом говорящие о натренированности в разгрызании крупных костей представителей любого вида животного мира, которые только могут нарастить мясо. А злые, размыто-серые глаза, казалось, могли засмотреть любого самого свирепого зверя до смерти.
Этот страшный человек, шумно дыша, с презрением смотрел на Правдина, обводя взглядом остальные побелевшие бескровные лица.
Безмолвие затянулось, казалось лишь слышен стук перепуганных сердец. Одни яростно бились, трепеща, словно желая взвиться жаворонком в бескрайнее небо. Другие, стукнув негромко ,замирали, опускаясь холодной лягушкой на самое дно пруда, зарываясь с головой в тину. По-разному бились сердца, лишь только не было обычного, не испуганного человеческого стука.
Сальский несколько раз натужено кашлянул, как бы желая прочистить горло, словно именно оно явилось виновником данного замешательства. И непривычно звонко, дав петуха, как человек, перенесший стресс взвизгнул:
- Товарищи!!! Мы не в праве срывать государственный план сдачи хлеба. Мы должны нарастить темпы и перевыполнить…
Выслушав еще в течение часа партийно-хозяйственную проповедь, председатели колхозов были отпущены, получив на посошок предупреждение: виновники срыва планов надела по сдаче хлеба, а также особенно самостоятельные и прочие ретивые поплатятся за провинность головой. Обрадованные председатели отправились по колхозам передать нерадивым работникам напутствие властей.
Владимир Вольфович, сидя за столом, постукивал по нему пальцами, надувая щеки, медленно выпускал воздух, помогая таким образом своим размышлениям. Рядом сидела большая лоснящаяся лысина, которая была словно высечена из камня, не подавала признаков жизни. Сальский еще раз набрал полную грудь воздуха и разом выдохнул, раздув щеки. Затем он встал подошел к сейфу выше человеческого роста и с шумом открыл его металлическое чрево. Привычным движением достал еле початую бутылку коньяка и два стакана, держа их левой рукой. Второй рукой он попытался измерить щель между сейфом и полом - единственное место, которое он приглядел в минуты опасности. Щель оказалась не так велика, как прежде, всего чуть больше ширины ладони, "в такую, пожалуй, не протиснешься", - сокрушался Владимир Вольфович. Совсем о собственной безопасности нет времени подумать, все в заботах о стране. И все же нужна потайная дверь, так, на всякий случай, чтобы шмыг в нее, и затаиться, а лучше подземный ход прокопать, и в тайное убежище с толстой металлической дверью, чтоб даже бомбой не взяло.
- Владимир Вольфович, ты чего там потерял? Может сейф сдвинуть? Я его сейчас.
Разогнав мысли о безопасности, заговорила молчавшая до этого лысина.
-Да нет, Герасим Петрович. Мелочи, не стоит беспокойства.
- А ты что, Владимир Вольфович, струхнул что ли? – Наполняя усмешкой губы, спросила лысина.
- Ну, знаешь, Герасим Петрович, во мне здоровья десятая часть твоего, ни чуть не больше. А от врагов, сам знаешь, чего угодно ожидать можно.
Хозяин лысины сочувственно хмыкнул, растянув в полную улыбку толстые надменные губы.
-Надо кончать нам с любыми проявлениями либерализма, иначе наплодим на свою голову врагов. Распустили мы народ, расповадили. Жесткости нам не хватает, Герасим Петрович, чует мое сердце, конченая контра этот Правдин. Присмотрись к нему, пожалуйста, Герасим Петрович. Не даст он нам житья, всю работу надела загубит, все показатели испохабит.
- Было бы пожелание, душа моя, Владимир Вольфович, исполним. Но повозиться придется, к сожалению, покровитель у него непростой мужик, с самим Нагорным бодаться надо, Правдин - его человек. А потому я от тебя помощи жду, завали все органы бумагами на этого гада, пиши, что мешает, не выполняет, срывает. Да что тебя учить? Сам знаешь. Мне его морда тоже, ох, как не нравиться, есть в нем что-то не наше, вражье. А для пущей убедительности я еще пару человек из твоих председателей в правдинское дело запрягу. Ты подумай, кто тебе больше всего не глянется. Мы с тобой такой заговор раскроем с вредительством, с террором, с изменой, залюбуешься. До самых кремлевских башен прославимся. Председатели-изменники, под эту музыку мы всех, нам неугодных, в раз вычистим, не помогут любые покровители.
И чокнувшись стаканами в знак заключения сделки, стали жадно глотать клоповую горечь.
Машина черной молнией везла по ночному наделу старшего командира комитета безопасности власти Загузло Герасима Петровича. Эта музыка одинокого мотора поднимала кровяное давление граждан, чутко спящих и готовых в любую минуту встречать незваных гостей. Но утихающий гул делал их счастливыми до сердечных приступов, до колик в животе, оставляя ожидать следующей ночи. Безучастно смотрел пассажир автомобиля на темные улицы и безликие дома, сейчас ему ну никак не хотелось бдительности, решительности и борьбы за народное счастье. Хотелось спокойствия и сладкого сна.
Машина мягко, словно боясь растревожить мысли важного товарища, остановилась подле милого особнячка, любовно восстановленного после народного гнева. Но народная нелюбовь ко всему буржуазному, нажитому не своим трудом, легко перекрывалась любовью начальства на красивую жизнь. И особнячок краше прежнего, уверенно смотрел в будущее всеми своими многочисленными окнами.
Но именно сейчас он пугал подъехавшего хозяина беспокойным свечением большей части окон с безупречной чистотой стекол.
Вырвавшись из объятий податливой кожи заднего сидения, Герасим Петрович со всех ног бросился к двери. Отворив ее, он прямо с порога столкнулся с виновником переполоха, охватившего весь загузловский особняк. На полу прямо на середине большого холла в капризах и истериках бился его семилетний сынок Павлуша. Он, лежа на спине, махал согнутыми в коленях ногами, беспорядочно дергал руками и, пуская сопливые пузыри, визжал и скулил.
Отец схватил сыночка и, прижав к себе, стал успокаивать его, как только мог. Вокруг капризного мальца стояла мама Павлуши, жена Герасима Петровича, Шурочка, вся с белым, бескровным, зареванным лицом. Тут же с петушком в одной руке и плюшевым серым медведем в другой стояла нянька Фекла. Кухарка Дуся и кухонная девка Полька с вымученными лицами сострадали Павлуше и Шурочке. Даже дворник Семен, который исполнял и обязанности сторожа, находился здесь же. Все, как и полагается, были зареваны и взведены до крайности. Так было назначено в доме старшего командира комитета безопасности власти товарища Загузло. Если кому-то из членов семьи хозяев особняка было плохо, то плохо должно становиться и всем окружающим, не взирая на пол, возраст и даже занятость. Все должны страдать. В особенности данное положение касалось прихотей младшего из клана Загузло, Павлуши. Его капризы обязаны были выполняться с точностью и в полном объеме, даже если требования были трудно или же вовсе не исполнимы. Иначе... Обладая крутым нравом, Герасим Петрович, мог запросто разорвать любого в клочья, а то и встав на одну ногу, потянуть вторую, получить, допустим, сразу двух дворников. И потому, не желая быть клонированным путем разрыва тела в месте сосредоточения мужского я, Семен стоял и умывался горькими слезами. Перебирая в памяти прежнюю угнетенную помещиками жизнь, он не мог вспомнить такого страха, как он испытывал сейчас, во времена всенародного равенства и братства. И как не тужился, не смог припомнить, чтобы хоть один помещичий отпрыск, выкидывал такие вот коленца.
-Душа моя, Павлуша, что случилось? - Слизывая поцелуями сопливо-соленую маску с лица сына, вопрошал отец.
Сын еще продолжал повизгивать вяло, дергаясь лишь только для того, чтоб отец глубже проникся его великим горем, поскольку все остальные до мокроты глаз уже прониклись, но так и не смогли выполнить его каприза, хотя очень старались угодить. Но Павлуша точно знал, что справиться с его бедой может лишь старший командир комитета безопасности власти товарищ Загузло Г.П.
Герасим Петрович обведя прислугу презрительным взглядом, махнул им рукой. Казалось, что он просто стер их в пространстве, мгновенно растворив взмахом волшебной ручищи.
- Шура, Шурочка,- обратился он к жене. - Павлуша, душа моя, не плач. Кто тебя обидел, назови?
Маленькая копия большого Загузло словно ждала этих ласкающих слух слов.
Переняв от предка всю физиологию от большой головы с редким волосом, в скорости мечтающей стать лысиной и до корявых ноготков на пальцах ног, он старался позаимствовать у отца и манеру жить. Еще несколько раз шмыгнув, провел ладонью под носом и голосом, совершенно спокойным, словно не он битый час изводил себя и окружающих истерикой, пожаловался:
- Папка, со мной мальчишки в комитетчиков не хотят играть. Наругай их,- с нахальной усмешкой попросил сын, заранее зная реакцию отца.
-Павлуша, душа моя, было бы пожелание. Я им уши-то оборву, я их говно заставлю жрать, они у меня, ох,... - он сжал большой кулак, потрясая им, как палицей в воздухе.
-А если они не послушают? - Не унимался сын, стараясь лишний раз убедиться в силе и могуществе отца.
-Кто не послушается? Меня не послушается? Я их в бараний рог, я их на Калыму, я их в такую жопу устрою!!!!
Довольный услышанным сын расцвел в улыбке мясистых губ и, схватив отца за уши, стал не больно их крутить, наслаждаясь своим детским счастьем.
-А ты и Генке Базлевичу уши надерешь? Он сильный! - Предупредил об опасности сын.
- Вот Генке, сукиному сыну, я первому уши и оборву,- подтвердил свои серьезные намерения отец.
- Не, ты ему уши не отрывай,- в серьез поправил сын, зная крутой нрав отца.
- Это почему?
- А как же мы с ним в комитетчиков играть будем? Я старший командир комитета безопасности власти, как и ты. А Генка - агент вражеской разведки. А если он без ушей останется, как я его допросить смогу?- Резонно заметил младший Загузло.
- Ты, сынок, не переживай враг, он и без ушей у нас все расскажет и на все согласится. Я тебя после научу. А теперь, душа моя, ложись-ка ты спать.
Отец потрепал сына по умной не по годам голове и, выпустив из нежных объятий, подошел к жене. Он обхватил ее голову своими огромными ладонями и ласково, по-отцовски, поцеловал жену в лоб.
- Шурочка! Павлуша! Ну, как же так?- вопрошал он.
Шурочка потупила взгляд, не зная, что ответить на его" как же так". Она боялась мужа животным страхом, а почему, не знала сама. Возможно, большая разница в возрасте делала ее по-дочернему покорной, но, наверное, была и другая причина, только в чем она состояла, Шурочка не понимала, а просто боялась. И это не смотря на то, что муж никогда не давал никакого повода питаться ее страхам, а, напротив, заботился и оберегал необычайно. Потому, как первая жена Герасима Петровича, Вероника Сергеевна, скончалась уже скоро восемь лет назад, тогда он и взял в жены семнадцатилетнюю Шурочку. Она была дальней родственницей покойной по материнской линии и, будучи уже в старших классах, несколько раз гостила в доме Герасима Петровича. Вот тогда он и приметил робкую, опрятную, не по годам наделенную женской притягательностью девушку. Не была она красавицей, но и не дурна собой, не толстая и не худая, и роста среднего, и кротка, и как прежде отмечали, опрятна. Это ее качество выше остальных ценил муж, уж больно любил он чистоту и порядок. А когда Шурочка подарила мужу сына, Герасим Петрович был на седьмом небе от счастья, и хоть это был его пятый сын, он еще мечтал о детях. Однако за Павлушей продолжения не последовало, как не старался старший командир. Он даже в тайне давал себе приказ родить еще детей, но эти приказы не действовали, даже не смотря на занимаемую им должность и положение в обществе. Со временим смерившись со своим бессилием, он все внимание уделял своим сыновьям. Особенной любовью он любил Павлушу, в младшем сыне Герасим Петрович души не чаял. Он был необычайно рад и горд, что род Загузло, хлянувший последнее время, с его помощью стал возрождаться, разрастаться и крепнуть. Старший сын, Лев, названый в честь Троцкого, в последствии был переименован в Лаврентия, чтоб ни у кого не возникло неприятных ассоциаций с врагом народа, принял отцовский почин и увеличил загузловский клан двумя близнецами Стасом и Анастасом.
Предвкушая, что и остальные сыновья последуют примеру его самого и старшего сына, Герасим Петрович впадал в мечтательность, представляя масштабное, глобальное увеличение поголовья Загузло. Это было основным и самым приятным его занятием. И как ему не нравилось то, что приходилось отрывать много драгоценного времени на охрану государства и власти. Хотелось, чтоб другие заботились обо всем, а ему лишь оставалось мечтать, как род Загузло, разрастаясь и крепнув, занимает самые почетные и важные государственные и партийные должности. "Так даже выгоднее и проще для страны,- справедливо считал Герасим Петрович, - не нужно лишних согласований, договоренностей, увязок, утрясок". Все станет не нужным. Снял трубку министр тяжелой металлургической промышленности Серго Герасимович Загузло: - Алло здравствуй брат. Как дела? Как здоровье? Как семья? Ну, вот и славно! Слушай, мне к юбилею великого товарища Сталина завод нужно построить в вечной мерзлоте. А народ дохнет, завозить не успеваем, да еще по моему министерству лимит ввели, помоги по своему ведомству, выручи по-братски!
- Было бы пожелание, душа моя, Серго, - отвечает председатель комитета безопасности власти Лаврентий Герасимович Загузло. Минута времени, а такое государственное дело провернули. И на тебе, в срок построен завод, аккурат к юбилею великого вождя, ни тебе бумаг, ни министерской волокиты. Все по-доброму, по-родственному. И младшие здесь же, дети, внуки, правнуки, растут, помогают старшим, все для страны стараются, для государства, для великого вождя изводят свои силы. Одно слово - патриоты.
Непременно ко всему Загузло первыми должны быть среди богемы, писатели там, поэты всякие, актеры великие опять же Загузло. И все, как один, премированы Сталиным и не единожды, а многократно, ведь заслуг-то перед вождем и государством не перечесть. Вот. Одно время хотелось чтоб и ученым кто-нибудь стал, но с этими дела совсем странно обстоят. Еще с утра все восхищаются, кричат "ура" великому ученому, "да здравствует", а к вечеру и имя бояться вспоминать - враг! Военные - тоже опасно, хоть и хороша, конечно, форма трижды старшего командира и к лицу любому из клана Загузло, но до нее дослужиться надо, а не ровен час убьют на какой-нибудь войне, прости господи. Кабы сразу трижды старшим командиром, то конечно! Эх летчиком бы знаменитым стать хотя бы одному Загузло, чтоб все газеты пестрели броскими заголовками «Великий перелет» или «Советский союз показал всему миру свою мощь». Да, непременно, хвалебная статья, ну хотя бы такая: « Самый современный в мире советский самолет имени товарища Сталина, управляемый лучшим летчиком советского союза Викентием Загузло, побил свой же прежний мировой рекорд скорости и дальности полета, прославив на века гений товарища Сталина и трудовой подвиг советского человека…. », да, так хорошо, звучно будет, но чтоб фамилия Загузло обязательно крупными буквами. Вот только опасное это дело летать, как бы летчиком, но так, чтобы не летать, а то вдруг не ровен час упадет. В общем, потомки его должны быть везде, где неопасно, властно, сытно и почетно. Именно для этого размножаются Загузло. Он даже скрещивал свою мечту с теорией Дарвина о происхождение видов. Происхождение и развитие его вида полностью соответствовало этой замечательной теории, горячо поддержанной и одобренной коммунистической партией, правительством и самим непревзойденным вождем товарищем Сталиным. Он уже стал проваливаться в дрему на белоснежней постели, как вдруг его разум поставил очередную не решаемую задачу. Как теорию о происхождении видов мог написать композитор Дарвин? Но, желая отбиться от ненужных сейчас мыслей, решил, что нет разницы, кто сочинил эту замечательную теорию, главное, что она так подходит к моему великому учению. ВСЕ ЛУЧШЕЕ ЗАГУЗЛАМ!
Сон поглотил его, заставив мечту на время угомониться.
А вот Егору не спалось, всю дорогу до родного Пути Ильича он нервно курил, играя желваками и время от времени стискивая зубы до боли, до судорог в челюстях. Обида на весь белый свет занимала все его мысли. В очередной раз униженный и оскорбленный он не находил выхода из сложившегося положения. Как бы он ни старался работать, вкладывая в нее все душу, умение и опыт прежней жизни, он не был отблагодарен начальством, а, более того, был бит им жестоко и в полную силу. Вспоминая свою прошлую жизнь, он никак не мог понять, когда он был более свободен и уверен в завтрашнем дне. Конечно, перестроечные и постперестроечные времена, с точностью названные лихими, были тяжелыми и совершенно беспросветными. Но с теми годами как раз все понятно: дикий капитализм, расцвет барыг-челночников и трепачей-политиков. В такой мешанине нормальный человек себя чувствовать уверенно не может. Но почему сейчас, именно сейчас его жизнь казалась особенно безрадостной и ничтожной. Люди, стоящие у власти на всех ее эшелонах без умолку твердят о справедливости, равенстве и братстве, каждодневно методично уничтожая и без того жалкие остатки хоть какого- то равенства. Если бы кто спросил Егора, был ли ты свободен прежде, он, не задумываясь, ответил бы, что нет. А свободен ли ты сейчас? Ответ не заставил бы себя ждать. Нет, нет и нет. Но свобода - вещь эфемерная, многие и без нее проживают жизнь, а если сравнить более приземленные прикладные материи, справедливое ли распределение результатов труда? Снова нет. Есть ли равенство между колхозником и партийным болтуном? Нет. И как бы ты не изворачивался, плюсов что-то маловато, а то и вовсе нет. Тогда в чем преимущество нынешней моей новой жизни перед оплеванными лихими годами? Не вижу никакой разницы. Впрочем, работая у хозяина на складе, я мог запросто уйти от него, найти другую работу, третью или попробовать самому замутить какой-нибудь кооператив. А что я могу сейчас? Бросить должность председателя? Сразу попаду в лапы Загузло, он быстро из меня душу вытрясет. А за мной отправят и моих родных. Черт возьми, как не крути - сплошное бесправие. Вот так судьба!
Егор потерял счет времени и искуренным папиросам, окурки словно пулеметные гильзы падали к ногам, а успокоение все не наступало. Нет, нет, все это лишь результат нервного и физического истощения. Сильным нужно быть, товарищ Правдин, вспомнил он слова Нагорного, бросив последний окурок, посмотрев на восток. Солнце начинало свою каждодневную работу по освящению великого государства, невольно заставляя хоть немного светлеть и мыслям. Все наладится, непременно наладится, нужно лишь, стиснув зубы, работать. Впрочем вместе с тем все сильней и очевидней казался факт недоделанного прежнего дела. И возникали сомнения в успехе великой стройки, когда во властных вертикалях засели Сальские, Загузло и прочие недобитки, мешающие нормально работать и жить. Только избавившись от этих замаскированных врагов можно добиться успехов. А для этого желательно хотя бы на короткое время поступить на службу в комитет, чтобы дочистить оставшееся небольшое количество врагов, здесь и карты мне в руки, поскольку я многих знаю поименно. Именно комитет безопасности власти является тем верным и надежным помощником товарищу Сталину в его великих замыслах. Конечно, отрицать тот факт, что и в ряды комитетчиков засели прохвосты, карьеристы, болтуны и дураки, бессмысленно. И все же хотелось верить, что их там намного меньше, чем в любом другом госоргане. Вот именно потому комитет - это грозное и надежное оружие в Сталинских руках. И нет сомнения, что этот человек виртуозно владеет данным оружием и обязательно наведет порядок во всей стране, нужно только время. А там можно и председателем поработать, ведь палки в колеса некому будет совать.
Но так казалось, пока не начался новый день. С самого утра телефонограмма известила председателя, что тот обязан срочно явиться в управление к Сальскому. Егор был уверен, что травли не избежать, и это не потому, что он никудышный управленец или идейный противник, а потому, что он Правдин, и видит эту сволочь, насквозь. Этот гад постарается, приложив всю свою власть, отомстить ему за нанесенное унижение. В управлении Егору передали копию постановления вчерашнего собрания. Постановление гласило, что колхоз "Путь Ильича" обязан сдать еще тридцать процентов от Госплана и взять на себя обязательство внести во вновь созданный фонд надела семенную и продовольственную пшеницу. Основанием для создания фонда послужила необходимость формирования условий для выполнения и перевыполнения наделом Госплана. Даже не мечтая получить разъяснения по постановлению в ведомстве Сальского, Правдин бросился к первому секретарю наделкома партии. Нагорный должен, обязан защитить, если из колхоза все выгребут, весной пойдем с протянутой рукой. Эх, зря не сделал заначки. Да и как ее сделаешь? Где хранить? Прознает Дуга, не докажешь, что заботился о колхозе, того и гляди, пришьют дело о вредительстве.
Нагорный выслушал обиду и опасения Егора с пониманием и сочувствием, но, сославшись на тяжелейшее положение с планом, велел исполнить постановление в полном объеме. Первый секретарь не только не помог, но и попенял Правдину, что тот непростительно слабо борется с единоличниками, не изживая их всеми возможными способами. Более того, препятствует активной борьбе, проводимой парторгом, парторганизацией и колхозными активистами. Егору хотелось высказать первому секретарю все, что он думает обо всех их решениях, постановлениях и колхозных активистах. Но его личное участие в выстраивании этой системы, казалось, лишало права на подобные откровения. Непременно тот же Нагорный не поленится указать на то, что Правдин как минимум передергивает, ведь никто иной, как товарищ Правдин махал шашкой налево и направо, укрощая крестьян, пускал красных петухов по дворам, а теперь решение партии выполнять не хочет. Нехорошо это, не по-советски. И чего ему возразишь? Мол, это не то, что я имел в виду, когда деревни зачищал, не так я себе представлял справедливость, равенство и братство. Так вот она, высшая справедливость, передовой колхоз помогает отстающим, печется за общее дело. Надел государственный план выполнит, Путь Ильича вымпел получит. Переходящий! Разве несправедливо? И если все зерно в одни закрома засыпаем, есть ли разница, кто больше засыпал, кто меньше? Главное - план выполнен, закрома полны. У тебя, дружок, место для вымпела определено? Где? В правлении на гвоздике? Ты что, милый. Немедля шкафчик сооруди под стеклом, с замочком, все чин по чину, чтоб не пылился да не пропал, вещичка-то казенная. Переходящая! Иди, иди, ступай восвояси, работай, нечего бездельничать, бездельничать мы и сами мастера.
Подводы, увозившие колхозное зерно сверх плана, Егор провожал скрепя зубами. Ему было жалко свой труд и труд колхозников. Но что поделаешь? Ничего не поделаешь, потому колхозный дух стал угасать, не смотря ни на какие старания председателя и парторга. А как же не опускаться рукам? Коли работаешь на славу, обдирают как липку, не преуспел в делах, поносят по чем зря, выпороть грозятся. Но, самый неунывающий и видящий во всем гениальные замыслы великого, парторг Дуга трудился, не покладая рук. Митинги сменялись пикетами, политинформации пересыпались пятиминутками гнева. Колхозники роптали, но подчинялись, уж слишком боязно воспротивиться и попасть в число неблагонадежных или,того хуже, врагов.
Правдин старался не обращать внимания на причуды парторга, но без конфликтов не обходилось. Каждый раз, когда Правдин отбивал у парторга рабочие руки от бездельного держания плакатов, Дуга закатывал истерики и писал кляузы. Егора незамедлительно дергали в надел, грозили пальцем, шипели. И каждый раз, одержав над председателем победу, парторг пускался во все тяжкие, изобретая все новые и новые формы партийной и политической борьбы.
Воскресенье было выбрано Дугой для масштабного преображения колхозников. Ему с огромным трудом удалось заполучить агитаторов из самой Москвы, Виталий Витальевич был известнейшим партийным агитатором, можно сказать, он являлся звездой агитационного искусства. Без него не обходилось ни одно маломальское крупное политическое мероприятие в стране, был ли это всесоюзный слет пионеров «Взвейтесь кострами» или патриотический ход «Страна советов - колыбель революции». Заполучить такого специалиста в области скрещивания повседневной жизни и научных трудов по коммунизму было редкой удачей. Потому Дуга необычайно гордился своим успехом, вполне обоснованно полагая, что он-то свой хлеб ест вполне заслуженно.
Масштабное мероприятие по окончательной и бесповоротной перековке крестьян в колхозников предполагалось провести в два этапа. Первая часть - теоретическая, которую проведет блистательный Виталий Витальевич, вторая - практическая, которую доверили молодому, но перспективному комсомольскому активисту Диме.
- Вся наша прежняя жизнь, как вы все хорошо знаете, была хаотична и неорганизованная, – начал свою речь агитатор, прежде искупавшись в овациях, словно оперная звезда. - Величайшие умы человечества, такие как Иосиф Виссарионович Сталин и Владимир Ильич Ульянов-Ленин, озаботились этой проблемой. И, забегая вперед, хочу особо отметить, блистательно ее решили. А как же могло быть по-другому? Нет на земле ни одной проблемы, которую не смогли бы решить наши вожди, товарищ Сталин и товарищ Ленин. Товарищи! Наша благодарность величайшим умам человечества безгранична, товарищи. Нет ни одной силы на земле, которая смогла бы нас сбить с верного пути. Мы не будем ходить вокруг да около, товарищи, и наглядно, на примере прекрасной научной работы Владимира Ильича Ленина о подготовке к посевной, «Апрельские тезисы», готовы сделать однозначные выводы. Успешная посевная, товарищи, зависит от множества факторов, которые, тем не менее, можно свести в одну непреложную истину, ее блистательно вывел Владимир Ильич. Его открытие, как и все гениальное, просто, что посеешь, товарищи, то и пожнешь! Конечно, до сих пор еще встречаются чудики, которые думают по-иному, по-старинке, но они чертовски ошибаются. Даже я сказал бы, преступно ошибаются. Но с них, я уверен, взыщется по всей строгости советского закона. Всем остальным хочу напомнить слова гениальнейшего мыслителя всех времен и народов, мудрейшего мудреца, величайшего товарища Сталина. Дословно он сказал следующие слова: " Если кто думает, что мы не сможем, то я бы хотел напомнить ему притчу о старом еврее. А если и этот довод вдруг покажется кому-то неубедительным, то мудрый Ходжа Насреддин все расставит по своим местам". Разве найдется хоть кто-нибудь, кто может вот также ясно и точно выразить свою гениальную мысль. Воистину мудрые слова. Похлопаем, товарищи!- Товарищи похлопали, агитатор продолжил,- никто из нас не сможет точнее ответить на те вызовы, которые ставит перед нами жизнь. Жатва яровых, товарищи, может состояться только осенью, и это неоспоримый качественный факт. Я уже говорил, что есть фантазеры, которые думают по-иному, я бы даже сказал яснее и резче, это не фантазеры, а водоносы, и льют они свою воду на мельницу империализма. Большая часть слушателей, не справившись с мудреным ходом мысли искусного агитатора, покинула лектора, в обнимку с богом сна Морфеем. Но Виталий Витальевич не обращал на это свое внимания, в его обязанности вменялось говорение лекции не менее двух часов. Вышивая на колхозном непаханом поле витиеватые словесные кружева, ему было совершенно ясно, что никто, кроме него, не сможет достучаться до колхозного разума о том, что пришло время перемен и пора к своим делам относится по-новому, по-социалистически, по-колхозному. Немного вспотев своим широким лицом, он неспешно достал платок, сделав паузу в своем интеллектуальном выступлении, промокнул лицо, громко рявкнул:
-Товарищи, - слушатели вздрогнули, возвратившись с того берега реки сна в новую, наговоренную агитатором реальность, - запомните раз и навсегда, - наставлял колхозников говорун, -сев яровых есть залог обильных урожаев. И никак иначе, товарищи, никак иначе. Дуга подскочил с места, хлопая во всю силу своих крепких партийных рук.
- Поблагодарим товарища лектора, товарищи колхозники!
Колхозники подхватили овации парторга, отблагодарив Виталия Витальевича за прекрасную лекцию. Лектор с усталым лицом, но со счастливой улыбкой человека, не единожды за пару часов засеявшего и убравшего урожай, кивал и отвечал взаимностью:
- Спасибо, товарищи, спасибо,- продолжая промакивать платком потеющий лоб.
Казалось самое время разойтись, дабы лучше усвоить такой важный материал, но колхозников ждала вторая, теперь уже практическая, часть великого дня окончательной и безвозвратной перековки крестьян в колхозников. Недовольные, но безропотные люди вывалили на улицу.
За время лекции земля подернулась первым снежком, который манной крупой запал в замершие следы животных и людей, припорошив и дома, и огороды, и лес ,что черной жирной чертой темнел за деревней. Редкие крупинки еще кружились в воздухе, падая на вышедших из помещения людей. Для проведения практических занятий прямо к колхозному правлению притащили плуг и косы. А у всего этого инвентаря стоял хлопец лет семнадцати, невысокий, но крепкий в плечах, с широким лицом, украшенным щеками, подернутых молодецкой удалью. Хлопца звали Димой, и был он комсомольцем. Не желая терять не минуты драгоценного времени, комсомолец Дима бросился с места в карьер:
- Товарищи колхозники, передаю вам горячий комсомольский привет от передового класса человечества, советского пролетариата. Ура, товарищи!!! - Ура!!! - Просипели колхозники в благодарность за переданный привет, ну и вообще, чтобы не обижать гостя.
- Товарищи колхозники! Прошлые времена безвозвратно канули в лету, а вы до сих пор работаете по старинке. А вы тем не менее должны, обязаны идти в ногу со временем, да что там в ногу, вы должны опережать время, стремясь в коммунистическое будущее. Модернизация и инновация - вот краеугольные камни современного сельского производства. Что же значат эти мудреные слова, спросите вы? А значат они следующее, товарищи колхозники, нам пора применять новые методы и приемы приложения производственных сил. Хотелось бы понять, как вы до сих пор работали. Ну, как? – Требовал он пояснения.
Мужики пожимали плечами, не понимая вопроса. Мол, взяли да и работаем.
- Вот видите, вы даже не можете разъяснить, как вы работаете, а я могу вам объяснить. До сегодняшнего дня каждый колхозник произвольно, по-своему разумению, держал орудие труда и делал хаотичные необдуманные движения. От того и работа ваша шла ни шатко, ни валко, от того и результаты, мягко сказать, скромные. Но, озаботившись такой важной проблемой, центральный комитет комсомола под мудрым руководством коммунистической партии и зорким взглядом национального лидера товарища Сталина, взялись за работу. Ни одна сотня самых способных лучших комсомольцев-передовиков трудилась над решением этой острейшей и важнейшей проблемы. И я должен с гордостью заявить, мы успешно ее решили. Новые методы хватки инвентаря и рациональных движений невозможно переоценить. Это модернизационный прорыв в сельском хозяйстве советской страны. Конечно, работая по старинке, как деды и прадеды, вы легкомысленно считаете, что к плугу можно просто так подойти, плюнув на ладони, схватить его, и дело сделано? Это дремучий, невежественный подход к делу. За плуг нужно браться как за оружие, которое срастается с твоим телом, и ты идешь не пахать, а в атаку, в последнюю смертельную схватку с врагом советского строя.
Он подошел к плугу и, не плюнув на ладони, что подметили все слушатели модернизационных курсов, схватил крестьянское орудие. Казалось еще секунду, и он вгонит лемех в мерзлую землю и без тягла станет отваливать один земляной пласт за другим. Но Дима, оставив плуг, пояснил:
- Лишь после того, как вы надежно срослись с орудием труда и ощутили всю его мощь, вы можете начинать работу, внимательно следя за правильной перестановкой ног.
Он сделал вид, что сросся с плугом, и пошел вслед за импровизированным инвентарем, переставляя ноги каким-то чудным способом. Модернизируемые колхозники в недоумении смотрели на комсомольца, силясь понять, что он от них хочет. Развернувшись к слушателям, словно отбив борозду, он продолжил демонстрировать свою безупречную хватку и примерный инновационный шаг. Справившись с нелегкой задачей, он выпрямился, побагровев лицом, и незамедлительно продолжил поучать крестьян.
-Каждый шаг, каждый ваш шаг должен быть просчитан, ни единого лишнего шага, ни единого лишнего движения. Иррационализм - это путь к промедлению, к затягиванию посевной, что неминуемо приведет к затягиванию наступления коммунистической формации, как высшей стадии развития советского и мирового общества. А этого, товарищи, допустить мы не в праве. Вот вы, товарищ,- обратился Дима к стоящему ближе всех колхознику, - да, да, вы,- взяв мужика за руку и выведя его из толпы. - Вот вы, товарищ, покажите нам, пожалуйста, как вы обращаетесь с плугом? Ну.
Толпа зашумела, зашевелилась, подбадривая Ваньку. Не долго думая, колхозник сделал вид, что схватил плуг, пытаясь продолжить демонстрацию. Но Дима его тут же остановил, указав на массу ошибок.
- Вот сразу же первая ошибка, сразу, только первое движение, и тут же грубейшая ошибка. Я надеюсь, все поняли, в чем ошибка, - обратился он к остальным колхозникам, из всех своих сил стараясь доступно объяснить смысл модернизации. - Товарищи колхозники, вы поймите, плуг - это не просто буквы "п", "л"," у" и "г", плуг – это плуг. Понимаете? - Для комсомольца Димы было странным, что крестьяне не понимают таких простых, очевидных вещей.
–Давайте еще раз,- обратился он к стоящему в ожидании демонстрации. -Ну, вот видите, значительно лучше, значительно лучше, теперь пошли,- продолжал командовать комсомольский вожак.
Со спины казалось, что за плугом идет не модернизированный колхозник, а медведь пробирается на пасеку побаловаться медком. Не имея больше возможности злиться за испорченный день, участники модернизационного проекта гаркнули разом, почти повалившись от смеха наземь. Косолапые ноги выписывали такие кренделя, что удержаться от смеха было невозможно.
- Ванька, давай еще кружок, - кричали зрители, утирая от хохота слезы.
Но лектор был непоколебим.
- Заметили, да? Вы тоже заметили, как нелепы, неправильны движения, - обрадовался Дима, искренне полагая, что такое веселье было вызвано неправильной походкой,- о какой эффективности, о какой модернизации может идти речь, если инновационного колхозного шага нет и в помине!
В его глазах пронеслась вселенская грусть за крестьянскую отсталость и дремучесть. Но внезапная тревога мгновенно сменилась на радость и ощущение того, что он, наконец-то нашел, обрел подлинный смысл жизни. А состоял тот смысл в том, чтобы все крестьянство своей необъятной могучей родины, а возможно и крестьян всей земли, научить инновационному прорывному шагу. Очумевший от своего великого предназначения Дима с удвоенной, с утроенной энергией продолжил тяжкий труд просвещения. Колхозники по очереди и все вместе шли за своими воображаемыми плугами, шаг за шагом добиваясь лучшей эффективности. Дима метался от борозды к борозде, поправлял хватку, исправлял неверный шаг. Затем оттачивали движения, засевая зерна, изо всех сил стараясь держать правильный угол в локте и безошибочно определять фазу разжатия ладони для своевременного бросания зерна в землю. То же самое происходило и с косами: правильность хватки, срастание в единое целое, шаг, движение косой, еще шаг, еще движение. Точнее шаг, четче косой, вжик, вот хорошо, хорошо. Ну, молодцы! Как все быстро схватывают! Да с такими учениками, ух, мы в два счета инновационную хватку и шаг привьем, не за горами всеобщая колхозная модернизация. Дима был на седьмом месте от счастья. Пока до седьмого неба не добрался колхозник Лапотько с дурацким вопросом.
- Сынок, а чего же ты к нам на покос не приезжал, помахал бы косой, смотри, какой-никакой стожок бы сверстал?
Димино счастье, свалившись из поднебесья в миг разбилось в дребезги, а комсомольская одухотворенность тут же слетела с лица, прихватив с собой и молодецкую удаль. Душевная рана от такого жестокого вопроса была бездонна, наполнив ее до краев обидой за себя, за сотни комсомольских и партийных товарищей, ведущих дремучих крестьян к великому прорыву. Ведь все они приложили не мало сил и времени для создания инновационного шага и хватки в надежде на скорую модернизацию. И такой поворот. Возможно ли достучатся до их разума, если их мысли так глупы и недалеки. Неужто они не могут осознать, не могут соизмерить ту пользу, которую я принесу, обучив сотни, тысячи, сотни тысяч колхозников новым рабочим приемам. В чем больше пользы: в глупом ворохе соломы, или в тысячах колхозниках, идущих правильным шагом и держащих сельхозинвентарь как оружие, как продолжение своего тела. Обессиленный агитатор-практик, ничего не ответив на дурацкий вопрос, понурив голову, побрел в правление, оставив колхозников без напутственного комсомольского наказа.
Каждый раз, когда парторг затевал массовые мероприятия, Егор впадал в бешенство, но ничего с этим не мог поделать. Постоянные окрики из вышестоящих партийных органов создавали впечатления, что глупое хождение по колхозу с портретами вождей и лозунгами важней самой работы. А между тем начальство ежедневно требовало улучшения показателей по всем направлениям колхозной жизни. Острее всего стоял вопрос с частниками, на Правдина давили изо всех сил, принуждая его избавится от антисоциальных элементов любым способом. Егор упирался и тянул время как мог, убеждая людей вступить в колхоз, пугая страшными последствиями. Но свободные от колхозного труда крестьяне были непреклонны, остались самые стойкие. Председатель, конечно, мог бы плюнуть на этих людей, как он это делал прежде, но теперь-то он знал, кто такой частник, и как ему нужны в колхозе трудолюбивые руки и смекалистые головы. А начальство требовало подчинения, ничего не желая слушать. Так Егор дотянул до нового года в надежде, что этот главный и острый на сегодняшний день вопрос разрешится без применения силы. Продержался еще почти два месяца нового года.
………………..
Свежевыпавший снег искрился в лучах утреннего солнца, заставляя глаза жмурится против воли. Ветер, подувший накануне, также внезапно стих, как и начался, успокоив и виновника торжества. Переживания были не напрасны, метель недельной давности навалила снега и замела все дороги, часть из которых не самая, конечно, важная, не расчищена до сих пор. Вот и вчерашний ветер мог запросто наделать переметов на дорогах, испортив грандиозное празднование его юбилея. Но кажется все обошлось, свежий пушистый снежок и иней, выпавший ночью, подчеркивал торжественность и важность момента. Воздух, звеневший от чистоты, был наполнен беспокойным стрекотом сорок, они гонялись друг за другом в воздухе, бегали по снегу, хватая клювами черные хвосты, прятались в кронах деревьев, сбивая иней. В общем, эти птицы по своей природной склочности вносили в величественное снежное безмолвие хаос и напряжение. Другие пернатые, очевидно сильно отличавшиеся по характеру от сорок, являли миру сказочное видение. Потому как нигде, кроме сказки, береза, одетая в искристый ослепительный снег, вдруг не закраснеет спелыми яблоками. А мохнатые, чернеющие сквозь снежную шубку ели в мгновение ока не загорятся красными фонариками. И никакой тебе суеты и шума, вот что значит порода. Сама природа благоволила юбиляру, стелила чистейшие снежные ковры и скатерти, затаив дыхание, как могла, стараясь не помешать. Он это знал, чувствовал всем своим нутром, осознавал собственную значимость не только среди человечества, но и в общем природном мироустройстве. А как иначе объяснить тот факт, что он, сын нищего пастуха и помощник обувщика, чистильщик обуви, достиг таких невиданных высот. Он внушает всему живому неописуемый страх и ужас, все подчиняется его воли и желанию. Глаза, немного привыкнув к слепящему снегу, сузились до щелочек, напряженно всматриваясь в окрестности. Вдруг неожиданно блеснул солнечный зайчик, и мелькнула черная тень, на какое-то время пропав из вида. Но спустя минуту все повторилось, потом еще раз, еще, и вот, наконец, из-за снежных отвалов расчищенной дороги, поблескивая черным лаком, появилась машина. Еще немного времени и к нескончаемому сорочьему стрекоту прибавился гул натруженного мотора.
Человек, с надеждой всматривающийся в горизонт, приободрился, довольно крякнул, поправил папаху и постучал по бокам, словно сам себя обнимая. Бодрящий морозный воздух добрался до самого тела, но застегивать распахнутую шинель очень не хотелось.
Машина остановилась, въехав на специально расчищенную площадку. Из нее выскочил проворный шофер и, козырнув, открыл одну заднюю дверцу, тут же кинулся к другой. Пока водитель помогал второму пассажиру выбраться из машины, первый уже ступил на хрустящий снег, расправляя затекшее тело. Все его движения были неспешными, наполненные достоинством и снисходительностью на грани пренебрежения. Хозяин сделал несколько шагов навстречу гостю и, широко распахнув в стороны руки, готовясь обнять, сказал:
- Ну, хорош, племянничек, хорош! Дай-ка, я тебя обниму.
Он заключил гостя в жаркие объятия, целуя его попеременно в щеки. Гость, не ожидавший такой бурной радости по поводу своего появления, был несколько скован и даже холоден, но все же позволил дяде вдоволь себя потискать.
- А ну дай я на тебя еще полюбуюсь. - Он выпустил племянника из своих объятий и, отойдя от него на несколько шагов, стал осматривать его с ног до головы, не переставая восхищаться.
- Хорош, ну что скажешь, чертовски хорош. Да неужто могло быть по-другому? Дедова кровушка сильна, что говорить, сильна. Одно слово, племянничек. А я ведь тебя вот таким помню,- показал дядя, отхватив ладонями перед собой отрезок словно рыбак, хвастающий своим уловом, - сейчас-то ты вон, матерым стал. Дай-ка, я тебя еще раз обниму!
Он снова заключил племянника в горячие объятия и снова его трижды расцеловал. Наконец, закончив с племянником, он обратил внимание на его спутницу. Женщина, выйдя из машины, терпеливо ждала, умиленно наблюдая за встречей родственников, всеми силами сдерживаясь, чтобы не расхохотаться, при этом очень мило улыбалась. Она была одета в короткую изящную шубку неизвестного, но предположительно экзотического грызуна, которая удивительным образом ничуть не полнила, а даже наоборот делала ее более стройной, грациозной, как лань. Голова была непокрыта, во всю красу представляя безупречную прическу, и это не смотря на долгую поездку.
- Ну, племянничек! Ну, племянничек! Смотри, какую красоту отхватил! Рад за тебя, очень рад. - Рокотал дядин голос, направляясь к прекрасной особе, раскрыв свои объятия.
Не успела она опомниться, как была захвачена в жаркие объятия, а на лицо обрушился град поцелуев мясистых горячих губ. Обвитая крепкими канатами рук, она не могла ни вдохнуть, ни вымолвить ни слова, растерянно хлопая ресницами. Племянник стоял за дядиной спиной, утаптывая ногой снег, внешне стараясь быть невозмутимым, но в душе уже ворчала скряга- ревность.
-Ну что же ты, племянничек, нас не знакомишь? – Вновь заговорил дядя, выпуская из своих душных объятий уже почти теряющую сознание женщину.
-Вот познакомься, дядя, моя жена, Лана. Лана, это мой родной дядя, брат моей мамы, Герасим Петрович Загузло.
- Эх! - Восторженно выдохнул Герасим Петрович, приобняв теперь и племянника, и его жену.
Казалось, что дядя только тем и живет, что обнимается и целуется, и это ему чрезвычайно нравится.
- Да что ж это я, - вдруг опомнился дядя, - что ж это я вас на морозе держу. А ну, пойдемте в дом.
Войдя в дом, гости вмиг погрузились в предпраздничную суету, тут и там сновала прислуга, то внося, то вынося из столовой горы посуды. Где-то далеко слышался детский плач, а по холлу бегала ватага разновозрастных детей, создавая необычайный шум. По всей видимости, возглавлял эту шумную компанию мальчуган в буденовке, верхом на палке, украшенной деревянной головой коня с веревкой вместо уздечки. Детская стайка, добежав до дверей, где стояли гости и хозяин дома, остановилась, с любопытством рассматривая незнакомцев. Герасим Петрович снял с наездника буденовку, и нежно потрепал его по голове, взлохматив редкие волосы.
- Это мой младшенький, Павлуша, - сказал он, с гордостью обращаясь к гостям. - Павлик, душа моя, поздоровайся с дядей и тетей,- попросил отец.
- Здравствуете, - громко поздоровался Павлуша и, уже обращаясь к отцу сказал, - папка, отдай буденовку, я командир, мне Родину от врагов защищать надо,- и махнув картонной сабелькой, поскакал проч.
Мелочь, сопровождающая грозного командира, бросилась за ним, толкая друг друга, кто-то из них споткнулся, упал, на него повалились остальные. Куча зажила, задвигалась, засопела, сначала послышался смех, очевидно тех, кто находился сверху, а затем рыдание, с самого низа, во все детское, обиженное горло. Куча проворно расползлась, оставив на полу девочку лет четырех. Из столовой на крик выскочили две молодые женщины, одна из них подхватила бедняжку и стала ее успокаивать, передавая ее другой, которая, по всей видимости, и являлась матерью.
- Шурочка, душа моя, познакомься с нашими гостями, это мой племянник Ярослав, Кати, сестрички моей, сынок. А эта красавица, его жена Ланочка. Ну, а это, как вы поняли, - обратился он к гостям,- моя дражайшая супруга Шурочка. Ну, вот и познакомились. Ну, вот и хорошо. Шурочка, душа моя, позаботься, пожалуйста, о гостях. Друзья мои, я вас оставлю,- раскланявшись, он вышел встречать других гостей. Сняв верхнюю одежду, Ярослав и Лана прошли в гостиную, где были представлены находящимся там гостям. Ярослав небрежно подавал мужчинам руку и жадно пожирал глазами молоденьких женщин. Ранее собравшиеся гости, видно, были неплохо знакомы и непринужденно общались. Но как только появились новенькие, все внимание переключилось на них. В Смертькевиче ничего выдающегося не угадывалось, за исключением его высокомерия, которое он, все же как мог, старался подавить. А вот Лана поразила всех своей грациозностью и шармом. Но еще больше шикарным колье и серьгами с несчетным количеством карат. Некоторые дамы завидовали до ненависти, хотя с их лиц не сходила дежурная маска-улыбка доброжелательности. А мужчины…., впрочем, ни одной пристойной мысли при взгляде на Лану у них не возникло. И потому не стоит об этом.
- Шурочка, душа моя,- раздался голос Герасима Петровича.
Извинившись перед Ярославом и Ланой, Шурочка поспешила на зов мужа. Покинутые заботливой хозяйкой гости сели на кушетку, чувствуя себя несколько неуютно, чужими, они сидели, не проявляя интереса к всеобщему возбуждению.
Ярослав уже жалел, что поддался на матушкины уговоры поехать на дядин юбилей. Сама она из-за тяжелой болезни не смогла навестить брата, потому- то Ярославу и пришлось отдуваться. Больше всего он чувствовал неловкость, что вовсе не помнил дядю, но ему приходилось делать вид, что они хорошо знают друг друга. Наметанный глаз племянника уверенно определил, что дядя так себе, посредственность, провинциал, и его нынешняя должность для него потолок с явным перебором. А как говорится, подобное притягивает подобное, следовательно и дядины гости такие же недалекие провинциалы. Ничего интересного, пустое времяпровождение, ни знакомства нужного не заведешь, ни любовной интрижки.
Изнывая от скуки, Ярослав лениво зевнул, прикрыв ладонью рот, и обвел неспешным взглядом гостиную. Ну да, что можно ожидать от дяди, когда у него такой дом, все как-то просто, незамысловато. Несколько картинок посредственных холстомарателей да несколько сабелек, вот и все нехитрое убранство. Скудно у тебя, Загузло, очень скудно. Скукотища, и зачем я согласился на эту поездку? Ах, маменька, маменька!
Лана также сидела, рядом развлекаясь тем, что ловила на себе завистливые и любопытные взгляды женщин, а еще жадные взгляды мужчин. Ей безумно нравилось быть в центре внимания, ежеминутно ощущая свое превосходство. Гостиная все чаще и чаще стала пополняться новыми людьми, неминуемо приближая всех собравшихся к самой заветной части подобного мероприятия - банкету. Как это часто бывает, гости разделились на небольшие группы по интересам, сначала по половому признаку, потом по степени родства и знакомства, затем по роду занятий, не принимая в свои ячейки зануд, стеснительных и прочих некоммуникабельных особ.
Мужские кружки, преимущественно в форме комитета безопасности власти и военной форме, деловито обсуждали серьезные государственные проблемы. Приглушая голоса, они импульсивно жестикулировали руками и часто кивали головами, очевидно будучи с чем-то особенно согласными. Женские клумбы были намного ярче мужских, но по их оживленным разговорам становилось ясно, что важность и масштаб проблем у них не меньше, так что пусть мужчины не задаются. А потому цветочные клумбы были шумней и выше в тональности. Наконец темп прибывающих гостей заметно спал, а вскоре и вовсе прекратился. Казалось, что никаких препятствий к началу застолья нет, но приглашения, тем не менее, не поступало. Вполне очевидно, что хозяин ждал еще кого-то, и этот кто-то непременно должен был быть очень важной особой.
За все время ожидания Герасим Петрович несколько раз входил в гостиную и обходил гостей, стараясь как можно больше уделить внимания. Дамам непременно говорил комплименты, а мужчинам каламбурил, отчего те взрывались дружным смехом, по-свойски похлопывая юбиляра по плечу. Обойдя гостей и уделив максимум внимания, хозяин вновь убегал высматривать важного гостя.
Публика за время тягостного ожидания сжилась в один единый организм, который жаждал лишь одного, банкета. Мужчины, доведенные до крайней степени возбуждения, все чаще потирали руки, мечтая как можно скорей промочить горло. Дамы также были не против застолья, поскольку они совершенно точно переговорили на все темы, включая и такую острую, как невозможность подобрать сносную горничную. Единодушно поддерживая друг друга в том, что все претендентки - безрукие дурехи. Не меньше возмущения у них вызывал и тот факт, что портные зажрались и обнаглели, они стали брать непосильную плату за шитье. А потому как темы для разговоров исхудали, им не терпелось посудачить о поданных кушаньях. Нет ничего приятней хвалить хозяйский стол, восхищаясь новым блюдом или экзотическим салатом, при этом думая, что такую бурду даже свиньи жрать не станут. Но непременно слезно просить хозяйку записать им рецепт. Когда всем уже казалось, что они так и уйдут не соло нахлебавшись, радостный голос Герасима Петровича торжественно возвестил:
- Друзья-товарищи! Я с особой признательностью и радостью хочу вам представить дорогого гостя, моего лучшего товарища и друга, Фому Фролыча Какандейкина! Несмотря на то, что Фома Фролыч чрезвычайно занятой человек, он все же выкроил время порадовать нас своим присутствием. Так давайте же грянем "ура" дорогому гостю.
Все так радостно грянули ура, что люстры, отозвавшись, зазвенели горным хрусталем. Но Какандейкину было невдомек, что гости радуются совсем не ему, а скорому застолью. Ведь согласитесь, глупо радоваться человеку лишь от того, что он Фома Фролыч, даже пусть и Какандейкин. Между тем, Фома Фролыч внешне оказался весьма приятным человеком. Несмотря на то, что был представлен юбиляром в качестве своего друга, был он немного моложе. Но уже в том возрасте, когда жгучие брюнеты теряют значительную часть своей жгучести, чего невозможно было сказать о Фоме. А поскольку шевелюрой и первоклассной бородкой был он чернее вороньего крыла, то не трудно догадаться, от чего так получалось. Пронзительные умные глаза, лицо без изъянов и без излишеств, весьма приятное лицо. Невысок, крепок, в штатском костюме с иголочки. Женщинам мужчины подобного покроя чрезвычайно нравятся. Одного взгляда на этого человека достаточно, чтобы невольно задаться вопросом: это каким нужно быть родителем, чтобы такого сына назвать Фомой. Конечно, ни отчество, ни фамилию дитю не выберешь, но имя, помилуйте. В общем, Фоме Фролычу Какандейкину не шло ни имя, ни отчество, ни фамилия. К сожалению, и такое в жизни бывает. Вы и сами знаете.
Между тем прибытие важной персоны, к сожалению, не означало для гостей немедленной трапезы, потому как Герасим Петрович тут же кинулся представлять Фоме Фролычу своих гостей. Когда очередь дошла до Ярослава, то старший командир Смертькевич, лишь только встретившись взглядами, утвердился в первоначальном выводе: Фоме Фролычу не идет ни имя, ни отчество, не говоря уже о фамилии. В этой аристократической внешности не угадывался ни один из вышеперечисленных персонажей. Это заключение он сделал, основываясь на отменной интуиции и богатом опыте. Скорее в нем угадывался игрок, один из тех, с кем особо опасно садиться за карточный стол. У таких полны рукава тузов, оттого они и чувствуют свое превосходство. А заведомо зная ваши возможности, он вас заочно презирает, и даже не старается скрыть свое отношение. Вы же рядом с ним чувствуете себя безнадежным неудачником, дремучим и не отесанным провинциалом. Вспомнив свою столичную командировку, Ярослав еще раз утвердился в мысли, что Москва из любого Фомы Фролыча сделает каталу, тем более, если у тебя и без того хватает способностей. Интересный субъект, очень интересный. От Ярослава не ускользнула еще одна деталь: когда его представляли Фоме, тот не проявил никакого интереса, дежурно улыбнувшись. Но когда он увидел Лану, его ясные глаза замаслились, и в них полыхнул похотливый огонек. Смертькевич в туже секунду возненавидел Фому и про себя уже ругал матушку последними бранными словами. - К столу, прошу к столу, дорогие гости!- Произнес юбиляр, ни на шаг не отходя от своего важного гостя, в каждом движении выражая заботу и необычайное почтение.
Долгожданные слова грянули как выстрел Авроры, приведя в движение заскучавшую публику. Гости удобно располагались в просторном зале. Мужчины, как и полагается по этикету, проявив всю свою галантность, усадили дам прежде, чем сесть самим. И все таки, что не говори, прежний класс угнетателей знал толк в строительстве особняков, чтобы вот так, по-человечески, от души, с русским размахом жить и отдыхать. Но слишком далеки были они от народа, слишком далеки.
Бокалы богемского стекла сияли кристальной чистотой, им вторили серебряные осколки столовых приборов. Ведерки с шампанским вспотели в ожидании гостей, и гости спешили, выдергивая стеклянные снаряды из ледяного плена. Под восторженные женские возгласы шампанское вырывалось наружу, брызгало мельчайшими ароматными росинками, шипело пенной кошкой, выбираясь из бокала, разминаясь от долгого заточения. Но затем, успокоившись, мурлыкало за стеклом тонкими струйками пузырливого газа, поднимаясь от самого дна.
Герасим Петрович постучал вилкой о бокал, привлекая всеобщее внимание.
- Товарищи, прошу минуточку внимания! – Сказал он торжественно, захлебываясь от радости,- первым предоставляется слово нашему дорогому Фоме Фролычу.
Дорогой гость встал с бокалом в руке, готовый говорить тост:
- Товарищи, дорогие друзья, верные соратники в нелегкой борьбе строительства социализма. Каждый из нас не видит для себя иной, лучшей судьбы, чем ту, которую нам определил товарищ Сталин. И теперь наша судьба навечно и неразрывно связана с гениальнейшим человеком, когда-либо существовавшем на земле, и его величайшим детищем, Советским государством. Я непременно хочу пожелать долгие лета нашему родному руководителю. Да здравствует вождь мирового пролетариата, незабвенный национальный лидер советского народа, товарищ Сталин Иосиф Виссарионович. Долгих лет дорогому и горячо любимому товарищу Сталину. Ура товарищи!!! Ура!!!
Ура!!! Дружно поддержали гости, выпили и отпили, прежде встав, вместе с произносящим тост потому, как было понятно, кому будут посвящены восторженные слова. Каждый последующий тостующий все-таки больше хороших слов посвящал юбиляру, восхищаясь его деловым и человеческим качествам, конечно, не забывая при этом упоминать товарища вождя. Герасима Петровича так нахваливали, что возникало ощущение, будто юбиляр вовсе не юбиляр, а сущий покойник. Но юбиляр стойко сносил подобные неудобства. Лишь изредка, смущаясь от скромности, он робко возражал и благодарил.
- Ну что же вы. Это все благодаря великой революции. Да вы уж слишком. Все это - заслуга величайшего из вождей, товарища Сталина. Слава товарищу Сталину! Ура!! Ура!! Ну, спасибо. Спасибо.
Эстафета говорения добрых слов, начатая Фомой Фролычем, петляла по застолью от сослуживцев и детей, до партийных деятелей и жены, и вот, проделав немалый путь, она досталась Ярославу. Захмелевшему и сильно расстроенному пристальным вниманием московского гостя к Лане, ему совершенно не хотелось говорить. Но обстановка требовала, и он пустился во все тяжкие. Говорил путано, зачем-то приплел сюда и кочергинский кисет, и верного сподвижника великого Сталина Фому Фролыча, для чего-то оказался на обратной стороне луны, уверяя всех, что и там имеются отчетливые следы беззаветного служения Герасима Петровича государству.
Мешанина получилась жуткая, от чего Ярослав еще сильнее расстроился. Но гостям показалось, что они поняли ход мысли, ощутили, как тонко человек чувствует пульс времени, как оголен нерв классового противостояния. И во всем этом вареве вражьих зубов заговорщиков, покусителей на государственные устои и обратной стороны луны, светился гений вождя. А там, где гений, там правда, подвиг, честь. Гости даже похлопали, а юбиляр подошел к Ярославу и расцеловал его горячо, как при встрече, похвалившись застолью:
- А я ведь его помню вот таким,- и отмерил руками двухкилограммового судака.
Осадок от неудачного поздравления постепенно прошел, а вот ревность только обострялась. А застолье уже разбилось на осколки, обусловленные соседством по столу, образуя мини кружки по интересам.
-Я даже не представляю, как в таком хозяйстве можно обойтись без садовника,- говорила экзальтированная дама в возрасте, жизнь которой отравлялась, пожалуй, единственной проблемой, которой она и делилась с соседками по левую и правую сторону, по очереди поворачивая голову то к одной, то к другой. – Целый год уговаривала Сергея Николаевича завести садовника, вообще-то он у меня душка, а здесь уперся и ни в какую. Говорит, пусть вон Степка садовничает. Вы представляете дворника Степку садовником?
Соседки слева и справа сокрушенно качали головами, не веря в жестокосердность душки, Сергея Николаевича.
-А я не уступаю, настаиваю на своем. Дворник не может быть садовником, и точка.
Дамы вновь закивали головами, поддерживая бедняжку в ее непримиримой борьбе.
- Сереженька Николаевич, ты сам подумай, где Степка, а где розы. Ведь розы для меня, что детки малые, я над ними трясусь, здоровье теряю. А ты их хочешь доверить какому-то дворнику. Еле выпросила. И вы думаете, что это все? Да где там. Где садовника найти? Садовника сейчас найти, я вам скажу, редкая удача...
- Я вам скажу, так никакие уговоры не могут быть эффективными. Разве тем должна заниматься власть, чтобы уговаривать кучку упрямых прохвостов? -Говорил старший командир в форме комитета безопасности власти своему визави, комитетчику и двум военным.- Все прежние компании наглядно показали, что эффективность только в силе, лишь сильное, бескомпромиссное государство может ставить великие задачи и успешно их решать. Чего бы мы добились, если бы стали уговаривать кулаков перестать быть кулаками? Да они б над нами до сих пор потешались. Сила есть единственная государственная ценность. И никто не понимает данного обстоятельства лучше товарища Сталина. Страна заключена в плотное кольцо внешних врагов, на этом фоне внутренний враг оживился, поднял голову, об этом говорят все три московских дела…
Очередной гость заговорил тост в честь юбиляра, стараясь привлечь внимание застолья к своим словам:
- Я, как старый большевик, коммунист, скажу следующее. Нет более точных слов чем те, что сказал наш великий вождь, товарищ Сталин, - кадры решают все. Невозможно не согласиться с такими мудрыми словами. Кадры решают все. Все! - Повторил он еще раз и поднял вверх указательный палец правой руки, желая, чтобы все прониклись глубиной мысли великого, – с такими кадрами, как дорогой наш Герасим Петрович Загузло, мы, советские люди, можем спать спокойно. Я вам прямо хочу заявить, за таким коммунистом-сталинцем, за таким товарищем, за таким другом, я как за каменной стеной, все мы, все государство, вся наша любимая власть. И ни одному врагу, ни одному подонку, какой бы масти он ни был, не удастся нарушить нашу жизнь. Долгих лет…
- Милочка, вы даже не думайте, берите Английское или Французкое сукно, качество у них безупречное. - Шептала совет на ухо соседке очень молодая дама в заграничном платье, совершенно не слушая пожеланий юбиляру. - А вы знаете, какой чудесный аромат нынче в моде? Ах, эти французы! Pretexte! Но каждый раз я прихожу в ужас, представляя, что капиталистические косметические фирмы используют детский труд. Это ведь ужасно.
Эти слова она сказала громче, привлекая внимания и других дам по соседству и даже напротив, поскольку тост уже закончился, и можно было вновь болтать о разном. Дамы, проникнувшись справедливым возмущением юной особы в заграничном платье, сочувствовали детям далекой несчастной страны.
-Меня буквально бросает в дрожь, когда я представлю, что есть множество стран несвободных. Где люди не могут быть хозяевами своей земли, где они бесправны и унижены. Это ужасно, ужасно! -Ее глаза намокли от тяжелых переживаний.- Бывает так, что я проснусь ночью, и меня охватывает такой ужас от собственного бессилия, что я живу в лучшем государстве, в мире и ничем не могу помочь тем бедным детям. - Она салфеткой промокнула в уголках глаз. - Но на прошлой неделе, вот так же проснувшись ночью, я не выдержала и открылась своему мужу. Виталий Стальевич успокоил меня, сказал, что дни капитализма сочтены. - Ее глаза сверкнули радостью сквозь слезную гладь. - Сейчас, как никогда обострились классовые противоречия. Европейский рабочий класс не намерен больше терпеть угнетателей. А капиталистическое сельское хозяйство, как утверждает Виталий Стальевич, окончательно пришло в упадок. И без колхозов их ждет ужасный страшный голод. Вы же понимаете, что будут страдать и погибать простые люди, дети, старики, женщины. Это невыносимо,- и она опять подтерла уголки глаз. - Скорее бы они избавились от угнетателей, ведь тогда мы могли бы их многому научить.
Заботливую особу успокаивали всем окружением, а она все не успокаивалась, вдруг открыв для себя новую проблему: а как же потом, когда мы поможем освободившемуся от угнетения западу, станет с сукном, с духами, со всем прочим, к чему она так привыкла и без чего не мыслит своего существования?
В гостиной зазвучала музыка, приглашая всех желающих. Патефон играл вальс, запуская пары по кругу, становилось свежо, обдувало лицо в вихре движений: раз, два, три, раз, два, три. Щечки запылали, дыхание участилось. Все-таки есть что-то мистически-притягательное в военной форме. Даже безнадежного тюфяка с брюшком и лысиной она сделает привлекательным кавалером. А если обладатель формы дослужился до больших звезд, то ни одна особь женского пола не устоит перед их величиной. И снова раз, два, три, раз, два, три. Ярослав цепко держал Лану в своих объятиях, не допуская самой мысли, что хищные лапы Фомы коснутся ее талии. И все же это случилось, ввергая Смертькевича в ревностную истерику. Он дошел до того, что обкусал губы с внутренней стороны, осознав это только тогда, когда рот наполнился стойким привкусом железа. Он не мог смотреть, как Фома нашептывает Лане какие-то дежурные комплименты или, того хуже, непристойные предложения, от которых она заливается смехом. Казалось еще немного, и он бросится на мерзкого Какандейкина, сорвет с него смоляные волосы и безупречную бородку. Но именно в этот момент в голове что-то щелкнуло, и промелькнула интересная идея. Странно, что она не зародилась раньше, а лишь сейчас, когда так неприятно болели губы. Возможно, на гребне волны влечения московского кренделя Ланой он сможет скользнуть прямиком в столицу. Не все же рассыпаться в поклонах и благодарностях перед всякими там Какандейкиными, есть более достойные, и Ярослав знает, кто. Теперь же в достижении этой цели его ничто не могло остановить. А не смолкающий рот Фомы надежно заглотнул крючок, но что же он так неуверенно держит руку на талии. Не сорвется ли?
- На горку, на горку, - вдруг возбужденно закричали голоса, и патефон тут же заиграл бравурный марш, помогая гостям собираться в поход.
- Вы что, какая горка, вы же все простудитесь,- слышалось возражение нескольких дам преклонного возраста.
Молодые, да и не только, разгоряченные спиртным и танцами, весело отмахивались от назойливых советов. Дружно, шумно одевшись, вывалили на улицу. Последним на улицу вышел хозяин, его глаза увлажнились, очевидно, от смены жаркого домашнего воздуха на свежий уличный. Но глаза не спешили привыкать к морозному воздуху, а, наоборот, заслезились сильней, и почему-то сердце сжалось от нахлынувшего счастья. А как же не быть счастливым, если тебе случилось так жить. Разве он, сопливый, босоногий малец, перепачканный гуталином, мог мечтать о такой жизни? Сначала Ленин, а теперь сам Сталин взбалтывает, перемешивает социальные слои, снимая пену, избавляется этот продукт от всего ненужного, слабого, сомневающегося, бездарного и оставляя в этом вареве самое ценное, полезное, необходимое для государства, доводя похлебку до совершенства. И, конечно же он, Герасим Петрович Загузло, и есть то самое ценное, полезное и необходимое государству, власти, товарищу Сталину. А он и старается в меру своих скромных сил. Вот и сейчас, в такой торжественный час, он думает о службе: пора, сейчас самое время покончить с председателями-заговорщиками.
- А где горка? Хотим горку! - Притворно- капризными голосами требовали дамы.
- Друзья, прошу минуточку внимания, - оставив на время мысли о государстве, говорил Герасим Петрович, очень ласково и нежно обращаясь к гостям. Когда гости обступили юбиляра, он бодро скомандовал: - За мной!
Они стали обходить особняк, удаляясь от освещенной парадной. Даже сквозь плотные сумерки можно было рассмотреть ряд огромных елей искусственной посадки. Не смотря на неопасность такой прогулки, женская половина предприятия стихла. Пройдя елочную шеренгу, Герасим Петрович громко крикнул :
- Але ап!
В ту же секунду десятки электрических лампочек осветили большую снежную горку и две крепостные стены, выстроенные друг напротив друга. Дамы завизжали от восторга, а мужская часть, преимущественно шинельная, грянула "Ура!".
Большинство кинулось к горке, хватая деревянные ледянки, выстланные овчиной. Во взрослом человеке никогда не умирает ребенок, знайте это, нужно лишь уметь его разбудить. Хозяину это удалось, оттого серьезные дяди и очень капризные тети с криками катились по горке. Поодиночке, парами, паровозиком, они неслись вниз, забыв о своей взрослости. А за двумя крепостными стенами разворачивалась настоящее сражение. Военные против комитетчиков. Интересно, кто победит? Снежки летели, осыпая противников. Предусмотрительный хозяин побеспокоился даже над безопасностью снежков, они были сделаны из ваты и легко долетали до противника, но причинить какой-либо вред они не могли, даже если попадали в голову.
- Для этих снежков я вату со всего надела собрал,- с гордостью говорил Герасим Петрович Фоме Фролычу, –гости пусть потешатся. А коли снежок настоящий, да по лицу, ой, хлопот не оберешься...
Ярослав, несколько остыв от безумной ревности, развлекался как все, скатился несколько раз с горы и даже успел покидать снежков, помогая крепости, в которой оборонялись комитетчики. Вояки, владея искусством ведения боя, навалились, готовые вот- вот победить, но недюжими усилиями, в том числе и с помощью Ярослава, они смогли выстоять, и теперь, в свою очередь, теснили противника. Но даже в этой кутерьме он внимательно следил за женой, контролируя каждое ее движение. И даже собственными руками столкнул ледянку, в которой с шумом летели Лана и Фома. Когда волна восторга и радости схлынула, уступив место усталости, для гостей был приготовлен еще один сюрприз. Герасим Петрович вновь дал свою любимую команду, потянув при этом первую ее часть:
- Алеееее,- освещение тут же погасло,- ап! – И небо расцвело множеством разноцветных огоньков. А на снегу брызнули серебристые фонтанчики. -Урааа! - Кричали восторженные гости. - Ура!!!!
Снова и снова небо зацветало огненными цветами, а гости радостно кричали. В дом вернулись возбужденными, усталыми и зверски голодными. C диким аппетитом стали вновь поглощать закуски и выпивку, не уставая хвалить гостеприимного и такого заботливого юбиляра, желая ему долгих лет жизни. Возможно, надеясь еще раз вот так же или еще лучше покуражиться. К неописуемой радости Смертькевича, вернувшись с прогулки Фома Фролыч необычайно сильно налег на московскую двойной очистки, и вскорости был отправлен почивать. Впрочем, это касалось не только высокого гостя, но и другие мужчины усиленно налегли на спиртное. Ярослав, желая остаться с трезвой головой, после прогулки и вовсе отказался выпивать. Ему для настроения хватило отсутствие москвича. Герасим Петрович, уставший за такой трудный день, покинул застолье вместе с двумя гостями. Их пристанищем стал кабинет, где не произнося ни слова, они раскурили сигары и сидели какое-то время молча.
- Хорошие сигары, - шумно выдыхая, сказал Герасим Петрович.
- Угу, - подтвердили два других курильщика и снова помолчали.
- Ярослав, душа моя, а помнишь, как я вас с маменькой навещал и лошадку деревянную тебе привез?
Ярослав сделал задумчивое лицо, стараясь всеми силами вспомнить данный факт, но, не припомнив его, покачал головой.
- А я ведь приезжал,- сказал он с сочувствием в голосе.
Ему было жаль, что у них с племянником не было общих воспоминаний, а ему так хотелось их иметь с человеком, который являлся еще одной ветвью загузловского древа. Племянник был прекрасным подтверждением выводов, которые сделал дядя. Загузло и все возможные производные от него есть неоспоримый факт Дарвиновского учения об эволюции. Сама природа дает сигнал, она отмечает избранных людей, наделяя их лучшими качествами: преданностью, умом, гордостью, честью, государственным мышлением, патриотизмом, ну и всеми остальными производными от вышеперечисленных качеств. Да и еще силой. Он посмотрел на Ярослава, сидящего напротив. Я имею в виду внутренней силой, а положение в обществе, твой статус, есть ничто иное, как благодарность и поддержка окружающих за твои превосходные данные. О прошлом вспомнить не получилось, остается настоящее, а в настоящем общего хоть отбавляй.
- Ярослав, а как у тебя дела обстоят с противниками колхозной жизни?- Спросил дядя.
Племянник поднял брови и глазами покосился на третьего, который сидел в стороне и отрешенно пускал дым в потолок. Дядя, прикрыв глаза, кивнул, давая понять, что это человек свой, и можно говорить.
- Процентов пять, семь осталось. Сейчас остальных добиваем, я им всем саботаж шью.
- Ты смотри, какой прыткий, у нас хуже, значительно хуже показатели.
-Я сразу в след постановлению ударил. Зная эту сволочь по Бовскому наделу, я не верю в их желание жить по закону. Они своим саботажем колхозные устои будут подрывать. Это публика сволочная и неисправимая.
- Согласен, полностью с тобой согласен. У нас эта частная мелкобуржуазная сволота даже с некоторыми председателями снюхалась и обстряпывает свои подлые делишки.
- А я говорил тебе, дорогой Герасим Петрович, с этим заговорщиком и контрой нужно кончать. - Вступил в разговор третий.
- Владимир Вольфович, душа моя, не горячись, а то я могу подумать, что у тебя с Правдиным личные счеты. - С сарказмом подначил Загузло.
- Да что ты в самом деле, Герасим Петрович,- обижено отмахнулся Сальский. - У меня за дело голова болит, колхоз жалко, развалит его этот подонок. А кто его восстанавливать будет, хочу тебя спросить? Вот я и ты будем это делать, да еще нам шеи намылят, что допустили до подобного. Контра, контра конченная этот Правдин, к бабке не ходи.
- Да не кипятись ты в самом деле, Владимир Вольфович,- стараясь успокоить распалившегося друга, говорил Герасим Петрович.
-А что это за гусь такой, Правдин?- как бы между прочим спросил Ярослав, не проявляя очевидного интереса.
- Да есть у нас председатель один упрямый, неуправляемый тип,- пояснил дядя. - Вот он в том числе и потворствует частникам. Нет, чтобы поддержать своего парторга и единым кулаком в морду классовому врагу заехать. Так он, не понимая, что наша сила в единстве, с парторгом воюет, колхозников от дела отрывает. А на земле, я вам как специалист скажу, каждый час, каждая минута дорога.
-Кончать нужно с ним, и как можно скорее. - Требовал возбужденный Сальский.
- Владимир Вольфович, душа моя, к чему такие нервы? Покончим мы с твоим обидчиком, не сомневайся, только давай это сделаем правильно. Вот у меня друг еще с гражданской войны возглавляет управление дальневосточного надела. Так он у себя раскрыл необычайно дерзкую террористическую группу. Эта шайка отморозков, в которую входили преимущественно шахтеры, решили прокопать тоннель под землей от самого Благовещенска до Москвы, сделав подкоп под Кремль. Товарища Сталина хотели взорвать, уже и бомбу приготовили. К чести моего дружка надо сказать, что копать еще не начали, он их на этапе подготовки взял. Все до единого признались, хотя знали, что вышка светит, и все равно признались, полностью изобличились, а на суде еще и потребовали себя расстрелять, вот как умело работать надо. Благовещенск и Москва... – Многозначительно заключил он. Ярослав во время повествования о героическом друге представлял, как заговорщики днем и ночью со светящейся лампочкой во лбу рубят породу и скалы, ползут под реками и озерами с одной единственной целью, доставить бомбу до Кремля. И на этом фоне его последнее дело с раскрытием террористов на чесально-вязальной фабрике имени Ганова выглядит сиротливо, без размаха, без изюминки. Прав дядюшка, глупо спорить, вон где Благовещенск, вон где Москва... И мои жалкие бомбы, закамуфлированные под катушки пряжи. А дядя не так прост, как мне показался в начале.
Сальский продолжал нервничать, это было очевидно, несмотря на заверения своего друга о скорой расправе с неугодным председателем. Он нервно курил, затем встал несколько раз, прошелся по кабинету, но так по всей видимости и не найдя успокоения, вышел к столу.
Ярослав обрадовался, оставшись один на один с дядей. Ему хотелось поскорей расспросить его об этом загадочным и важном госте из Москвы.
- Дядя, у вас прекрасная жена, чудесные дети и внуки, - от души порадовался Ярослав.
Глаза Герасима Петровича блеснули радостным огоньком.
- Спасибо, племянничек, спасибо за добрые слова.- Ответил дядя, обрадованный возможностью укрепления родственных связей.
- И дом у вас уютный, чистый, сразу видно, хорошая хозяйка ваша Шурочка.
Дядя расплылся в бескрайней улыбке и, закрыв глаза, довольно кивал головой.
- Очень хорошая хозяйка, очень,- подтвердил он. - Да ты и сам, надо честно, сказать не промах, - ответил комплиментом на комплимент дядя, доставив тем самым и своему собеседнику приятные эмоции.
- Дядя, а скажите, а вот Фома Фролыч, он…
- А, Фома,- перебил дядя, не дослушав вопроса.- Про него я могу сказать с уверенностью только то, что сегодня он Фома, а уже завтра вдруг станет ну, например, Иваном или Моисеем. И нет в помине Фомы Фролыча Какандейкина, а есть черт его знает кто, у меня даже фантазии не хватит, чтобы придумать.
- А он?...
- Да, да,- вновь не дав закончить Ярославу, отвечал Герасим Петрович.- Очень влиятельный, очень, с очень высоких высот. Птица высокого полета, как говорят. Серый кардинал,- сказал дядя шепотом, словно их кто- то мог услышать.
- Дядя, а что же вы не переберетесь в центр с таким покровителем?- Спросил племянник, уже не будучи перебитым.
-А зачем мне куда-то перебираться? Пусть мой околоток и мал, но зато я здесь над всем живым и мертвым повелитель. Столицы пусть молодежь покоряет, вот сынов старших я в Москве уже определил. Моисей помог, Лаврентия орденом наградили за заслуги перед властью третей степени.
- Моисей? - Не понимая о ком идет речь, переспросил Ярослав.
- Ну, Моисей, Фома, Иван,- загадочно хихикнул дядя, продолжив, - ты понимаешь, что значить в двадцать три года орден за заслуги перед властью третей степени получить? А ты говоришь в столицу перебраться, пускай там дети разворачиваются, нечего им мешать, мы как-нибудь по-стариковски им отсель поможем. Смекаешь? - Дядя все сильней удивлял племянника своей особенной смертельной хваткой.
- Дядя, а скажи, каким боком Герман тебе родственник?
- Герман? – Непонимающе переспросил Герасим Петрович.
- Ну да, Моисей, Фома, Иван, Герман.
- Ну, племянничек, с превеликой гордостью вижу в тебе родню. А Германом он еще не был, надо подсказать. А по поводу знакомства могу сказать только то, что я больше, чем родственник, я ему жизнь спас, и теперь он мне многим обязан.
- И все-таки, кто он?
- Он многолик и безлик. Он есть, и его никогда не существовало. Это все, что могу рассказать, я сам многого не знаю.
Ярослав был поражен всей этой мистической реальностью. Странный, влиятельный человек, дядя, спасший ему жизнь, все очень запутанно и таинственно.
Утром Ярослав был обрадован и вместе с тем огорчен новостью, оказывается Фома Фролыч, или возможно уже Герман, еще вчера отбыл в столицу. Это обстоятельство позволило осадить свою безумную ревность, но вместе с тем не дало возможности сблизится с этим могущественным человеком. В отличие от дяди племянник всем нутром мечтал перебраться в Москву. Лана с утра оказалась не здорова, у нее был небольшой озноб, и болела голова. Но все же Смертькевич не стал менять свой план, который он вчера вечером наметил.
Черная машина словно стальная акула ныряла вдоль снежных отвалов дороги, на скорости пролетая небольшие переметы. Пейзаж за окном был однообразен, обрывки снежного покрывала сменялись серыми перелесками, и так километр за километром. "Тьма тараканья" - обычно говорят про такие места. Из головы никак не выходил таинственный гость из Москвы. "Кем же он все-таки был? Никаких предположений, вот досада, что этого всего я не знал заранее. И все же я чувствовал, что человеку с такой внешностью такое имя совершенно не подходит. Но для чего он себя так назвал, чтобы все понимали что он, это не он. Что за глупость, какому человеку, какой структуре и для каких целей нужна подобная конспирация? Зачем человеку, желающему скрыть свою сущность, необходимо таким нехитрым способом себя разоблачать?" Он снова и снова пытался выстроить это хоть в какую-то систему, найти рациональное объяснение, но ничего... Машина натружено завыла, преодолевая сильный перемет, отрывая Ярослава от такой неразрешимой задачи со сплошными неизвестными.
Ну вот, наконец-то показался колхоз. Дома, улицы и дворы были пусты, словно после мора ни единого человека. Водитель сбегал в ближайший дом и разузнал, где живет председатель. Машина на скорости подлетела к нужному дому и резко остановилась, заскрипев тормозами и сбившимся под колесами снегом. Нина, увидев промелькнувшую черную тень, прильнула к окну.
-О, батюшки,- воскликнула она, прикрыв ладонью рот, искаженное ужасом лицо.
Егор, услышав горестный возглас, мгновенно все понял. И даже не стал смотреть в окно. Тут же полез за печку и достал свой тревожный вещмешок. С тех самых пор, как Нагорный сосватал его в председатели, он опасался за свою свободу, ну а после того, как конфликт с Сальским обострился, ареста было не миновать. Как говорится, это было лишь делом времени, и он ждал этой черной метки днем и ночью. Машина по-прежнему не подавала признаков жизни. Потому Егор, не спеша, оделся, вдыхая полной грудью родной воздух свободы и был уже готов выйти. Но его не отпускала мысль, что он не выполнил, не сделал важное дело. Сбросив вещмешок, он кинулся к детям, они еще спали, не подозревая, что проснутся совсем в другом мире.
Машенька спала, подложив ручки под щечку, от чего казалась обиженной. Отец, чтобы не разбудить, еле коснувшись губами, поцеловал ее. Поправил сыну одеяло, Сашка уже такой здоровый. Странно, он думал, что уже не способен на такие эмоции, раньше все это казалось слабостью и глупостью, недопустимой для настоящего мужика. Но оказалось, страх потерять близких, любую, даже спящую летаргическим сном душу, способен пробудить к жизни. Сердечко как-то странно билось, а скорее не билось, трепыхало, оно вовсе не хотело уходить, готовое вырваться из груди. Стиснув зубы, поднял вещмешок, закинув его на плечо, решая, выходить самому или ждать. Перед смертью не надышишься, и он сделал шаг к двери. Нина кинулась к мужу, вцепившись в него.
- Не надо, детей напугаешь.
Но Нина его не отпускала, уткнувшись в самого родного, но уже не своего человека.
- Егорушка, может это ошибка? Никого ведь нет.
"Какой я дурак,- думал Егор,- как глупо, непростительно я себя вел."
В этом заплаканном лице, в этих глазах, полных страданий, он вдруг увидел свою Нину. Ту юную девушку, внимания которой он так настойчиво добивался, и которую так сильно любил. Что случилось потом, отчего он стал раздражительным, нервным, требовательным к другим и очень снисходительным к себе. Как глупы и нелепы все претензии к миру, к окружающим тебя людям. Ты это понимаешь только сейчас и только потому, что следующего мига уже не будет.
- Береги детей,- он крепко обнял ее, поцеловал и, разжав объятия, решительно вышел.
Машина по-прежнему стояла, не подавая признаков жизни. Ну, чего же они медлят, что за садистские наклонности? Егор отчетливо видел водителя, который невозмутимо сидел за рулем, пассажира рядом не было, очевидно следователи сидят сзади, надежно укрытые от любопытных глаз. Егор демонстративно достал папиросу и прикурил, словно никуда не собираясь. Но вот уголок занавески отошел в сторону, мелькнуло лицо и тут же пропало. Щелкнул замок. Ну все, началось! Правдин, затянувшись на последок горьким дымом до самой селезенки, бросил окурок, и тихо подбадривая себя сказал: - Ну что, винтите, суки. Из машины вышел старший командир комитета безопасности власти, с нескрываемым интересом рассматривая арестанта, не проявляя при этом никакой агрессии. Он улыбнулся, не произнося ни единого слова, сделал несколько шагов навстречу Егору, но остановился от него в нескольких десятках шагов. "Вот скотина, еще издевается," - думал Правдин, неприветливо глядя на непрошенного гостя.
- А вот так,- вдруг спросил незнакомец, нацепив очки.
Егор уловил дружеский тон, но, не отойдя еще от душевных переживаний, не понимал, что он должен делать.
- Что же ты, товарищ Правдин, боевых товарищей не признаешь?
- Смертькевич? Ярослав? – Вдруг узнав человека, стоящего напротив, спросил Егор. продолжая сомневаться, радоваться ему теперь или огорчаться. Но опознанный незнакомец, чтобы снять все сомнения, распахнул объятия и бросился на Правдина.
- Как я рад, Егор, ты не представляешь, как я рад. Ведь это ты спас мне жизнь. Понимаешь? Ты спас мне жизнь, дай-ка я тебя еще обниму, - и вновь бросился на своего спасителя.
- Какими судьбами товарищ старший командир безопасности власти в наших краях? - Вполне очевидный вопрос носил в себе скрытую цель понять, для чего здесь такая важная персона.
- В гости, Егор, в гости. А ты что подумал?
- Ну, знаешь,- смутился Правдин, поймав на себе пронзительный изучающий взгляд.
-А что, есть причина?
-Причина есть у каждого, нужно лишь внимательно смотреть. - Узнаю, узнаю своего командира, как прежде суров. Ничуть не изменился. Говорят, все такой же задиристый?
- Ты, в общем-то, тоже не изменился, вот только встретить тебя никак не ожидал.
Егор поднял упавший вещмешок и спросил:
- Войдешь?
- Приглашаешь?
- Приглашаю.
Смертькевич махнул водителю, тот, выскочив из машины, вытащил с переднего сиденья большую плетеную корзину и внес ее в избу. Воспоминания наполнили весь дом, но Егору, как ни странно, они не доставляли особой радости. Он, стараясь быть гостеприимным хозяином, подыгрывая гостю всячески. А тот как умелый фокусник вытаскивал из своего цилиндра то букет цветов, то голубя, то кролика, каждый раз все больше и больше восхищая зрителей. Правдин при каждом воспоминании нового подвига становился все более замкнутым и немногословным. А Ярослав, напротив, размачивая коньяком память, все чаще и чаще называл своего спасителя товарищем Паленым.
Прежде эта кличка не вызывала у Егора такого отвращения, а даже вызывала гордость. Сейчас же каждое такое обращение было пощечиной. И очень не хотелось, чтобы твои родные и близкие знали о таких твоих подвигах во всех подробностях. Пусть бы знали в общих чертах, что ваш отец герой, что он защищал государство и власть от врагов, от злобных и жестоких людей. Зачем им знать, что брал в заложники детей и женщин, ратовал за создание концлагерей, сжигал дома, отбирал хлеб, убивал. Зачем такие подробности? Правда? Да если взять любое самое благое дело и пристально его рассмотреть, разобрать на самые мелкие фрагменты, то с ужасом увидишь, что не все так красиво и благодушно. И что же вы хотите от меня? Само время было несправедливым, смутным, страшным. Да, именно обстоятельства, само время вынуждает людей быть жестокими и делать грубые ошибки. Но дело, ведь не смотря ни на что, сделали, выполнили поставленную задачу, и пусть результат несколько отличается от ожидаемого, но все подправится, наладится, забудется. Перегибы были во все времена, вот и сейчас перегнули в очередной раз, и потому кабинетная чиновничья морда решает, что сделать с колхозным зерном, определяет сроки сева и форму оплаты труда. Вот выгребли у меня все зерно, а весной я к ним на поклон пойду вымаливать семена. Какой сатана вывел эту породу людей "чиновники", где в природе находится такой мерзкий, поганый материал, из которого их смастерили?
- И что ты обо всем этом думаешь?
- О чем? - Не понял Егор, погруженный в свои раздумья.
- Как о чем? О твоем председательстве.
- Мне нравится,- неуверенно ответил Правдин.
- Нравится? Да как это тебе может нравиться ты ведь не амбарная крыса, ты товарищ Паленый!
Егор сконфуженно посмотрел на собеседника, давая понять, что это дело прошлое и не стоит его ворошить. Впрочем, если бы еще осенью, когда выгребали колхозное зерно и вводили трудодни, он бы не секунды не колеблясь, принял предложение. Но сейчас на душе было мерзко и пакостно, а выхода не виделось.
- Я тебя понимаю,- говорил захмелевший Смертькевич,- человек ты ответственный, обстоятельный и привык доводить дела до конца. Но в данном случае у тебя нет шансов. Ты приговорен, и если ты останешься председателем, то я смогу лишь отсрочить приговор, но не более. И поскольку ты меня спас, то я, в свою очередь, должен спасти тебя. Но выбор, конечно, за тобой. Думай.
………………
Восьмого марта в колхозе Путь Ильича была проведена массовая демонстрация и митинг. Демонстранты и митингующие, ведомые великим партийным деятелем Александром Дугой, негодовали по поводу угнетения женщин в капиталистических странах, требуя немедленно освободить женщину-мать от рабского труда. Освобожденные колхозницы под страхом снятия трудодней несли портреты Клары Цеткин, Веры Засулич, Маркса Энгельса, Ленина и товарища Сталина с лозунгом "Товарищ Сталин - лучший друг советских женщин". Затем у правления устроили колхозное гуляние, гремел патефон, женщины плясали, притаптывая подтаявший снег, мужики выпивали за углом правления.
Дуга со счастливым лицом напоминал, что празднования женского дня в советской стране перевалило за третий десяток, и очевидность успехов на этом пути трудно переоценить. Еще в прошлом году каждая советская колхозница могла получить лишь только по аршину красного ситца, а в этом году уже два, это двойное увеличение норм отпуска красного ситца в одни руки есть ничто иное, как триумф воли советского человека в построении справедливого общества.
Затем передовицам вручили подарки: платки, отрезы и туфли. Туфельки были всего одни, василькового цвета, на маленьком каблучке, с тоненькими ремешками на железной застежке. Они достались Наде Бойковой, работницей она была передовой, да и баба хорошая, но в тайне ее все сразу возненавидели. Такой красоты, как эти туфельки, никто в жизни не видел, а обладать такими хотелось каждой колхознице. Женщины плотным кольцом обступили счастливую обладательницу сокровища, стараясь насмотреться на это чудо человеческих рук или даже потрогать. Надя крепко держала свое богатство в руках, не веря в свое счастье:
- Девки, да не трогайте вы руками, краску сотрете. Смотрите глазами,- просила самая счастливая колхозница.
-Смотрите, смотрите девки, какие маленькие застежечки, прямо как у Золушки.
- Надь, дашь поносить?
- Вот, еще чего, они тебе не подойдут,- отвечала возмущенная такой наглостью Надя.
- Надь, а покажи каблучки? Ой, девки смотрите, какие тоненькие.
- Поди, быстро сломаются.
- Ничего и не сломаются,- обиделась Надя, пряча туфли по карманам.
Колхозницы были счастливы, надеясь, что в следующем году к трем аршинам красного ситца прибавится еще хотя бы одна пара туфель. А если и дальше так пойдет, то лет через пятнадцать-двадцать все колхозницы будут щеголять в васильковых туфельках. Мужики тоже были рады праздничному дню, а потому на радостях напились и даже говорят, что подрались.
На следующий день случилось то, чего Егор пытался избежать всяческими путями. Он врал начальству в наделе, и уговаривал частников вступить в колхоз, убеждая, что иначе беды не избежать. Но упрямство - качество глупое, и гром грянул. Из надела прибыл уполномоченный по проведению «Справедливых собраний». Именно такой была выбрана форма назначения виновных в советской стране и определения их дальнейшей судьбы. И началось: - Предлагаю назначить председателем справедливого собрания Правдина Егора, председателя колхоза "Путь Ильича", - начал Справедливое собрание уполномоченный. - Секретарем справедливого собрания парторга колхоза «Путь Ильича» Дугу Александра, первым наблюдателем Справедливого собрания уполномоченного представителя партийных и хозяйственных органов власти по проведению «Справедливых собраний» Альберта Вшивого. Вторым наблюдателем представителя общественности колхоза «Путь Ильича» Скурпуленко Микиту.
- Слово предоставляется председателю Справедливого собрания председателю колхоза «Путь Ильича», Правдину Егору.
- Я буду краток, прошу «Справедливое собрание» быть объективным и принимать взвешенные решения.
-По существу, товарищ Правдин, давайте по существу, - шептал Вшивый, стараясь направить собрание в нужное русло с первых же слов.
- У меня все,- закончил Егор.
Уполномоченный, не скрывая удивления, посмотрел на председателя, а затем перевел взгляд на парторга. Дуга состроил гримасу, всем своим видом говоря: " Я же неоднократно предупреждал наделком партии о неадекватном поведении председателя. И что вы от меня сейчас хотите?"
- Слово предоставляется парторгу колхоза "Путь Ильича" Дуге Александру. -Продолжил вести собрание Вшивый.
- Товарищи! Кх, кх,- прокашлялся парторг,- положение в стране вы все хорошо знаете. Наша советская печать и партийные органы вас хорошо просветили. Вселенский заговор против нашего могучего государства - это очевидный факт. И отрицать это глупо и преступно. Руководитель партии и государства, великий отец народов, несравненный лидер нации, Иосиф Виссарионович Сталин, призывает нас, не покладая рук и не жалея своих жизней биться с врагами, и бить мы их должны не только на фронтах, но и в повседневной жизни, в тылу. Наступил этот великий день, когда мы обязаны изобличить врагов, которые, так умело скрываясь под маской советских граждан, наносят непоправимый урон передовому колхозному движению, как единственной прогрессивной форме ведения сельского хозяйства. А потому предлагаю Бесштанько Юлия назначить кулаком.
Лицо Юлия потемнело, нет, скорее стало серым. Потом порозовело, покраснело и побагровело.
- Как кулаком? - Недоуменно переспросил он.
- А так, - ехидно поддел второй наблюдатель от общественности Скурпуленко.
- Как так, какой же я кулак? У меня всего пара лошадок, да ртов по весне будет пять. И я хочу подтвердить, что никогда, ни тогда, ни давеча наемную рабочую силу не применял.
- Ах, вот как,- вступил в словесную перепалку Скурпуленко, стараясь как можно отчетливей проявить кулацкую сущность Бесштанько. – А кто мне седьмого числа одиннадцатого месяца прошлого года красненькую не занял?
- Ну а причем тут это? - Не понимая сути претензий, возмутился назначенный кулак.
- Прошу заметить Справедливое собрание, что обвиняемый кулак уходит от ответа, желая всеми силами скрыть своею антисоветскую, антиколхозную, подлую вражескую сущность.
- Ничего я не желаю скрыть. Да и скрывать мне нечего. Ну, и чего бы я ее тебе стал занимать, пропил бы ты ее и позабыл о долге. Как тот центнер зерна, помнишь?- Парировал Юлий.
- Прошу заметить Справедливое собрание, что месяц, о котором идет речь и число, хочу особо заметить, для врагов, - указывая пальцем на Юлия, произнес Скурпуленко, – число и месяц был тот, когда наша Великая революция установила высшую справедливость в стране царизма и насилия. Я хотел отметить этот светлый праздник и выпить беленькую за великую революцию и нашего вождя, великого товарища Сталина. А этот кулак, - вновь указав на Юлия, - мне не дал этого сделать. Враг он, и точка.
- Да, какой же я враг,- возмущался Юлий, - когда, значить, нужно было выполнить план по сдаче хлеба, я все излишки сдал, все, до зернышка. А твою жену, Микита, к доктору возил, в пургу, на лошади, которую ты сегодня мне в укор ставишь. А ты сам-то сколько зерна для Советской власти сдал?
- Ну ты, чтобы себя врагом не признавать, все сейчас соберешь. Во-первых, о том, что ты все зерно сдал, мы еще не знаем, может, чего сховал? Как сейчас проверишь? Что жену мою к доктору повез, так мог бы и не возить. А зерна для Советской власти я не сдал нисколько, потому что я был бедняком. А теперь я колхозник и вместе со всем трудовым народом о стране забочусь. Чтоб ты знал Великая революция лично для меня, для такой как я, бедноты, делалась. Для таких, как я, Советская власть защита, и опора поэтому я, ее люблю, а тебя кулака, Юлия Бесштанько, нет. Нет и нет. Враг ты!
- А как же мне тогда жить?
- А жить ты обязан так, чтобы не мешаться у власти под ногами. Чтобы наша всеми любимая власть о тебя, врага Бештанько Юлия, не запиналась на великом пути построения справедливости и всенародного счастья. – Тут же парировал Скурпуленко.
Юлий сел на табурет перед столом, за которым уместилось все «Справедливое собрание», не желая больше припираться со Скорпуленко. Хотя, наверное, мог сказать еще много, очень много в свое оправдание. Но он прекрасно знал отношение Советской власти к таким, как он. Если советская власть в лице «Справедливого собрания», или в каком-либо другом лице, больше похожем на морду, без разницы, решило назначить тебя кулаком, то есть врагом, то это как пуля в сердце. Умирай. И он умирал.
- Прошу Справедливое собрание проголосовать, кто за то, чтобы Юлия Бесштанько назначить кулаком? - Поставил вопрос на голосование парторг Александр Дуга, справедливо полагая, что кулацкая сущность Бесштанько была прекрасно продемонстрирована и доказана вторым наблюдателем, представителем от общественности Микитой Скурпуленко.
Справедливое собрание залесило тремя руками.
Товарища Вшивого желание Правдина воздержаться при голосовании такого важного вопроса возмутило до крайности. Потому как в привезенных им решениях черным по белому было записано, что Справедливое собрание голосовало единогласно, и другого исхода быть не может. Пора бы каждому руководителю знать, что Справедливое собрание и другие партийные и государственные органы, это не место для дискуссий. Следует этому Правдину устроить взбучку и напомнить слова гениального вождя и национального лидера товарища Сталина, что наша сила в единстве, и никак по-другому.
- Единогласно,- подтвердил секретарь собрания.
Юлий ждал справедливого приговора от Справедливого собрания.
Секретарь собрания Дуга, представитель общественности Скурпуленко и Вшивый перекинулись парой фраз меж собой, делая вид, что совещаются. И кивнув в знак согласия головами, Дуга произнес:
- Противник колхозного строя, кулак Бесштанько, Справедливое собрание, как образец суверенной советской народной демократии, предоставляет вам возможность сказать последнее слово.
Юлий сначала говорить не хотел, но затем неуверенно встал, комкая в руках измученную шапку:
- Я с такими как Скурпуленко говорить не хочу, бездельник он и словоблуд.
- Но, но,- возмутился оскорбленный Скурпуленко.
- Я тебя, Егор Александрович, хочу спросить,- продолжил Бесштанько,- когда нам всем, кто работает в поле и поставляет хлеб Советской власти, руки оторвете, вас кто, Скурпуленки, кормить будут?
- Я - бедняк, меня наша власть во главе с товарищем Сталиным защищает, а за товарища Сталина я хоть кого во врагов запишу, - не мог промолчать Микита.
Правдин молчал, подавленный абсурдностью происходящего, он никак не мог понять, зачем. Может вы знаете? Объясните...
Уполномоченный по проведению Справедливых собраний взял решение, привезенное с собой из надела, и зачитал его.
Справедливое собрание единогласно приняло решение: Назначить Юлия Бесштанько кулаком. Постановило: 1. Изъять лошадей в пользу Советской власти со следующим распределением: одна голова передается в колхоз "Путь Ильича", другая передается на нужды надела. 2. Запретить вспахивать и засевать свой клин. 3. Обязать кулака Бесштанько Юлия и его жену Бесштанько Юлию посещать политинформацию в течение шести месяцев и шествие в поддержку всемирной революции на такое же время.
В особых отметках записали: Бесштанько Юлию освободить на время родов от посещения политинформации и шествий, и незамедлительно их возобновить после избавления от обузы.
Председатель Справедливого собрания Правдин Егор.
Секретарь Справедливого собрания Дуга Александр
Второй наблюдатель представитель общественности колхоза Путь Ильича Скурпуленко Микита.
Первый наблюдатель Справедливого собрания, уполномоченный представитель партийных и хозяйственных органов власти по организации Справедливых собраний товарищ Вшивый.
Сгорбившись под тяжестью гостинцев, выданных самой гуманной и справедливой властью, Юлий дошел до дверей, услышав напутствие в спину.
- Вы, товарищ Бесштанько, еще должны благодарить нашу гуманную власть за такое мягкое наказание, за ваше преступление вас могли бы...
Но он не расслышал, чего бы с ним могли сделать, но не сделали, так вот, за то несделанное, он и должен благодарить власть. Юлий шел домой, не покрыв головы, жесткие снежинки, наверное, последнего снегопада набивались в его пышную рыжую шевелюру. К хате подходил совершенно поседевшим и состарившимся, окончательно потерявшим смысл жизни. А ведь отняли всего лишь лошадок. Он ничего не хотел думать и решать, искать причины и бороться. Прямиком, не входя в дом, пошел к своим кормилицам... Юлий, не делай этого, не надо, ведь у тебя дети, жена. Как они без тебя? Помрут ведь.
И взвыла Юлия, войдя в сарай и увидев висящего мужа. Он удавился на вожжах своей кормилицы. В истерике у Юлии случился выкидыш, и еще не рожденный ребенок покинул этот мир и эту счастливую страну равенства и братства, тем самым не дав Юлии перерыва в политзанятиях и шествиях.
А Юлий Соломонович так и не узнает, что сегодня справедливое собрание назначило кулаками еще тридцать шесть односельчан. И во всем наделе, во всей стране выли бабы и дети, а мужики роняли скупую слезу, собираясь в неизвестность.
В дверь осторожно постучали, отрывая Егора от тяжелых раздумий. Он проснулся за долго до рассвета и беспрестанно курил в коридоре, укутавшись в свой любимый полушубок из прошлой жизни. Отперев дверь, он увидел колхозного сторожа Трофима с испуганным лицом.
- Что случилось? - Выпалил Правдин, за доли секунды успев передумать десяток самых страшных предположений. - Товарищ председатель, тама,- показывая в сторону правления, говорил сторож, силясь подобрать нужное слово. – Тама...
- Да чего, в самом деле, говори, что случилось? Пожар? – Тревожно вглядываясь в горизонт, спрашивал Егор.
- Нет, Боже упаси, - отвечал сторож,- тама подкидыши.
- Какие подкидыши, чьи? - Опешил Правдин.
- Да кто ж его знает. Я по нужде, стало быть собрался, по малой нужде...
Егор гневно пальнул глазами, давая понять, чтобы он говорил о главном. Сторожа сбил суровый вид, но поделать с собой он ничего не мог.
- Ей, ей по маленькой. Дверь, стало быть, толкаю, а она во что-то упирается. Что за напасть, думаю? В щель кое-как голову просунул, глядь корзины стоять. Святые отцы, что за напасть? Заглянул в корзины, пресвятая Богородица, дети...
- Где они сейчас?
- В правление, в правление снес, и прямиком вас известить.
- Ступай,- приказал Егор. - Я сейчас приду.
- Ага, ага. – Закивал Трофим, - а коли они реветь станут, что делать?
- Успокой.
- Ага, ага… А как успокоить?
- Трофим! – Зло рыкнул Егор.
- Ага, ага, побег я, побег,- закивал сторож, ускоряя шаг.
Вне сомнения появление детей на крыльце колхозного правления было делом сложным и несомненно политическим, поэтому требовало вмешательства вышестоящего начальства. Быстро одевшись, Егор верхом отправился, но не в правление, а к дороге, выходившей из села в сторону станции Багряной. Всматриваясь в еще темный горизонт, он изо всех сил старался разглядеть силуэты людей. Но как не напрягал он зрение, ничего, кроме серого горизонта не проглядывалось. Не оставляя надежды нагнать беглецов, он проскакал еще наверное с десяток верст, но тщетно. Да, знать бы наверняка, что бросившие детей ушли на станцию, то был бы смысл искать их именно здесь. А если они ушли в другие места, как быть тогда? Ведь их изгоняли со своей деревни, из своего надела, вот только и в других местах они вряд ли найдут убежище. Какая страшная и безрадостная у них судьба! Но они сами виновны в таком исходе, подвергая жизни своих родных смертельному риску, вступив в колхоз, они избавили бы себя от лишних страданий. Да что это я записываюсь к ним в адвокаты, пытаясь выставить их невинными жертвами. Да какие они жертвы, какие мученики, бросают детей на произвол судьбы, так поступают лишь прожженные циники, для которых собственные воззрения важнее жизни детей. Это какой бессердечной, жестокой матерью нужно быть, чтобы бросить свою кровиночку на колхозном крыльце. Возможно, не так эти люди безобидны, и гонения властей вполне оправданы. Как станут поступать эти люди, когда на страну обрушиться самое страшное из всех испытаний - война? Не трудно догадаться на чьей стороне они станут воевать. Какое паршивое сословие людишек, в колхоз вступать не хотят и детей как котят бросают. Он стеганул ни в чем не повинную лошадь, найдя, как ему показалось, весьма серьезные аргументы в пользу репрессий против частников. Скатертью дорожка, кричало самолюбие, уязвленное собственным бессилием. В правлении кроме сторожа пока еще не было никого. Дети, словно картошка, в корзинах мирно посапывая, спали, не зная, что они уже сироты при еще живых родителях. Чьи они интересно? Вооружившись телефоном, Егор стал названивать в надел. Телефон первого секретаря молчал, а как же иначе время еще ни свет ни заря. Дежурный в управлении КБВ сонно ответил, что ему указаний по поводу подкидышей не было, потому требовал, чтобы его оставили в покое и звонили, когда явится начальство. Егор беспокоился пока только лишь об одном: чем кормить детей, когда они проснуться. Очевидно, детей накормили, перед тем как их бросить. Но не прошло и получаса, как раздался телефонный звонок из самого комитета.
- Алло, кто у аппарата? – Прохрипела трубка грубым голосом.
- Председатель колхоза "Путь Ильича" Правдин,- ответил Егор.
- А это ты, Правдин?- все так же мерзко рычала трубка,- с тобой говорит старший командир комитета безопасности власти Загузло Герасим Петрович.
- Здравствуйте. - Еле выдавил через силу Егор, вспоминая злую загузловскую морду.
- Докладывай, что у тебя за ЧП.
-Ночью колхозный сторож обнаружил под дверями правления двух маленьких детей в корзинах.
- По всей видимости, это благодарность тебе от твоих сподручных,- глумилась трубка.
У Егора от злобы сомкнуло челюсти, а глаза налились ненавистью, но ничего не ответив, он продолжал слушать оскорбления.
- Где они?
- В правлении.
- Слушай меня сюда, Правдин, детей снесешь в один из пустующих домов, наглухо заколотишь двери и выставишь надежную охрану. Никого не смей подпускать, за ними придет машина. Все понял?
- Так их кормить нужно, -возразил Егор на требование заколотить двери и никого не допускать.
- Слушай ты, Правдин, если еще раз ты посмеешь вякнуть по своему разумению, я тебе голову оторву. Ты понял? – Ревела трубка.
Егора сковал страх и ненависть, внутри все колотилось, не давая мыслям сосредоточиться.
- Я не слышу, - вновь теперь уже прошипела трубка смертельно ядовитой змеей.
- Да, я понял,- с трудом выдавил из себя председатель.
Спасительные гудки прекратили злобное рычание, нисколько не ослабляя нервного напряжение. Не медля больше ни секунды, детей снесли в дом Баженовых, который оказался самым близким к правлению.
Баженовы, как и все приговоренные Справедливым собранием к выселению в двадцать четыре часа, покинули свой дом, прихватив лишь самое необходимое, только то, что смогли унести. Дети, словно ощутив свое положение, стали, просыпаясь, кряхтеть. Чтобы не слышать детского плача Егор тут же покинул дом, оставив Трофима на ответственном посту, поручив ему же заколотить двери. Такого развития Егор не мог представить и в страшном сне. Хоть как-то мог объяснить чрезмерную жестокость, когда приходилось ломать хребет настоящему кулачеству. Было понятно, к чему нужны крайние меры в Бовском наделе, но вот зачем подобная жестокость сейчас, не укладывалось в сознании. Дети не выходили из головы, и казалось, что Егор сквозь баженовские стены и стены колхозного правления слышит надрывный детский плач. От этих звуков стыла в жилах кровь и не находилось себе места. Промучившись до обеда в правлении, ежесекундно ощущая детский крик, Егор приказал перенести их в один из домов на окраине села, таким способом желая избавиться от неприятных ощущений. К двум подкидышам и десяткам изгнанных из своих родных сел крестьянам прибавился еще и покойник. Бесштанько, сведший счеты с жизнью, также не укладывался в председательской голове. "Насколько человек глуп и невежественен, готов удавить себя из-за каких-то лошадок, ведь его даже не выселили. Конечно, обидно за лошадей, ну походил бы на парторговы колядки, я же с этим дураком работаю. А куда прикажете деваться ,коли власть без таких недоумков не может обойтись. Всех колхозников настроил против частников, так, что те не хотят рыть могилу да еще провели митинг против захоронения частника на деревенском погосте. Самое мерзкое, что люди не желают думать своей головой. Странно, казалось, как только достигнем беспрекословного подчинения, как только останется одно большинство, мы сможем семимильными шагами пойти в светлое будущее. Ан-нет, такой простой рецепт оказался пустым и несостоятельным. Хорошо, что выселяли не всех, а то так бы пришлось для Юлия Бесштанько могилу самому копать". Отвлекаясь на покойника, заглушался детский плач, но как только...
- Товарищ председатель, там пикетчики мужиков на кладбище не пускают,- вбежав в правление, кричал Ванька Косолапый.
- Как не пускают?- Не понял Егор.
- А так, не пускают и все, говорят парторг не велел,- покосившись на сидящего за своим столом парторга, ответил Иван.- Мужики про меж собой даже пособачились.
- А ну ступай и скажи, что я приказал пропустить копачей, и пусть немедля за работу принимаются, иначе я их всех трудодней лишу.
Косолапый в миг растворился доносить до пикетчиков волю председателя. Егора переполняло чувство брезгливости и презрения к парторгу, но, желая сдержать себя, он промолчал.
- А мы все равно могилу ночью закопаем,- словно между прочим сказал Дуга, не прерывая при этом свою писанину, складывая ее затем в высокие стопки на столе, как результат его непомерного титанического труда.
Эта фраза была последней каплей, которая переполнила чашу терпения председателя. В одно мгновение он оказался у стола Дуги и, разметав бумаги, перегнувшись через стол, схватил парторга за его мерзкую бороденку и кулаком, словно кувалдой, двинул в лоб. Дуга, не ожидавший такой реакции, даже не успел отреагировать, и теперь, с перекошенными от страха глазами и красным пятном во лбу, беспомощно смотрел на Правдина. Все это произошло за считанные секунды, не дав Егору времени оценить его действия. Накипело, и накипело так, что сдержаться, значит расписаться в полном отсутствии мужского достоинства. Дуга не пытался освободиться или дать отпор, он покорно ждал, скованный безумным страхом.
- Вон из колхоза, чтоб духа твоего здесь не было.
Отпуская бороду, он оттолкнул парторга, свалив его вместе со стулом навзничь. Дуга исчез, не проронив ни слова. Егор, несколько остыв от захватившей ярости, стал все отчетливей понимать, что Дуга не из тех, кто способен что-либо понять, и он не остановится ни перед чем, лишь бы отомстить. Между тем детей уже перенесли в пустой дом на окраину села, но Егор не переставал о них думать, стараясь найти хоть какое-то решение. Не смотря на распоряжение Загуло, говорил по этому поводу с Нагорным, но тот, сославшись, что это не его вопрос, советовал решать его с комитетом. Егора все больше поражало нежелание властей решать неотложные проблемы. Постоянно слышалось обещание помощи, но как только дело касалось именно конкретных действий, все приобретало форму забалтывания и перекладывания проблем с больной головы на здоровую. А еще сплошные угрозы, нравоучения и прочая чиновничья дрянь.
День клонился концу, обещанной машины из комитета так и не было. Как поступить? Накормить детей, ослушаться приказа самого Загузло? Ничем хорошим это не закончится ни для меня, ни для той женщины, что будет кормить детей, ее я тоже подвергну опасности. Замкнутый смертельный круг! Всю ночь он не спал, просидел в правлении, надеясь, что вот- вот придет машина, и детей увезут в детский дом. Утром до начала рабочего дня снова позвонил в управление безопасности власти. Сонный дежурный ответил, что ничего не знает ни про какую машину, советовал впредь не звонить по таким неважным вопросам и бросил трубку. Две маленькие человеческие жизни обозвали неважным вопросом.
Еще Егор был уверен, что его ночью непременно арестуют. Дуга исчез из колхоза тот же час, как только Егор его прогнал. В том, что он не угомонится в этом нет никаких сомнений. Но ночь прошла спокойно, не приехала машина ни за детьми, ни за председателем. Утром Егор ни свет ни заря отправился в надел. У него еще теплилась надежда, что Нагорный поймет, сможет правильно все решить. Но Нагорный даже не нашел времени, чтобы принять Правдина, не смотря на то, что тот целый день просидел в приемной. Окончательно сломленный своей беспомощностью и ненужностью, он возвращался в колхоз. Проехав полпути, он совсем сбавил скорость, и лошадка повезла его медленным шагом. Небосклон темнел вместе с мыслями председателя, в который раз он снова и снова пытался понять, почему так произошло? И в который раз он приходил к мысли, что есть какие-то неведомые, но очень могущественные силы, способные все так нелепо, неправильно устроить. Он понимал, что в его судьбе были отдельные вывихи и ошибки, но основной-то вектор движения безупречен и верен, в этом нет, да и не может быть никаких сомнений.
- Да, да, да,- закричал он в темнеющую пустоту, возможно стараясь докричаться до неведомых, но очень могущественных сил. От его крика лошадь вздрогнула и навострила уши, а ветер, подхватив его слова, унес их прочь.
- Эй, ты кто, ты там? Как тебя зовут? Ну, покарай меня немедленно, прояви свою силу, докажи свое могущество. Ну? Ну что же ты медлишь, ты считаешь меня исчадием ада? Тогда скажи, не ты ли водил моей рукой, поджигая дома, и вместе со мной держал под стволами невинных детей, это ты управлял моей рукой, рассекающей человеческую плоть. Так кто же ты после этого? Жертва? Судья? Или может соучастник всех моих подвигов. Соучастник или их виновник, главная причина всех моих бед. Ну, отзовись! Отзовись! Я знаю, ты водишь моей рукой, ты пишешь мою жизнь, ну тогда не празднуй труса, отзовись! Ну, давай, давай, умертви и тех младенцев, мне уже ничего не страшно, я приму и это. Ведь я, в отличии от тебя, не трус, и не прячусь за чужой спиной, чтобы обстряпать свои подлые черные делишки. Эй, ты! Ветер словно разозленный словами, взвыл диким волком, сбивая с ног даже лошадь. На какое-то время Егору вдруг показалось, что он докричался до виновника его бед, и сейчас произойдет что-то страшное, то, что случается с людьми, когда их карают небеса. Но причиной сильного порыва ветра был вовсе не гнев небес, а граница циклона и антициклона, сплошная метеорология и не более. Но от этого становилось даже страшней, потому как отсутствие соучастника возлагает вину лишь только на тебя. Он больше не кричал в надежде на немедленное отмщение и ехал молча, совершенно опустошенный.
Через два дня по телефону Правдину приказали захоронить детей, никак не обозначая могилу.
……………………
Постепенно все приходило в норму, Егор с удовольствием занимался делами, вникал во все мелочи, учился. В отличие от прежней службы, которая требовала отваги, умения махать шашкой и метко стрелять, нынешняя требовала гибкого ума, хитрости и политической стойкости. Всего этого в Правдине пока еще было с избытком, не смотря на то, что на предыдущей должности председателя колхоза изрядно потрепались нервы, да и положение, в котором остался колхоз, сохраняло не самые лучшие воспоминания. Но все это было не для него, руководил он колхозом через силу, через "не могу", без желания. Сейчас же все по-другому, он именно там, где делаются самые важные государственные дела, от которых зависит будущее великой страны. Нужно вычистить ее от всякой швали, вычистить до чистоты, до блеска, и только с этого момента начнется отсчет строительства по-настоящему справедливого, крепкого государства.
- Что, товарищ Правдин, заскучал? - обратился Смертькевич к Егору, идущему по коридору с задумчивым выражением лица, совсем не замечая начальника.
- Скучать некогда, работы много, товарищ старший командир,- немного смущаясь, ответил Егор. Вот к чему он действительно не мог привыкнуть, так это к тому, что Смертькевич его начальник, а он подчиненный, это давило на самолюбие и изрядно угнетало. Но, зная собственные способности и то, что Смертькевича в скором времени должны перевести в столицу, все это несколько успокаивало и вселяло надежды, что вскорости его статус изменится, и он займет место в соответствии с его способностями.
- Сколько у тебя дел?
- Шесть, товарищ старший командир.
- Конечно для начала многовато, но я- то тебя знаю, Егор, справишься, вот еще два, - передавая папки в руки Правдина, говорил Смертькевич. - Работай.
- Есть, - ответил Егор, недоумевая, как он справится с таким объемом, но приказ не обсуждается, сразу же решив ознакомиться с новой порцией врагов, прошел в камеру для допросов.
Первой была доставлена Лилия Лягушевич, пока подследственную вели по тюремным лабиринтам, Егор пробежался по делу, все стандартно: страшней этой женщины быть в стране не мог никто. Ее преступления, точнее не преступления, а намерения их свершить были чудовищны." Это не женщина, а монстр какой-то", - отметил про себя Правдин. Он решил поиграть в суперследока и мысленно описал преступницу: темноволосая, выше среднего роста, худощавая, с острым подбородком и носом, злые, ненавидящие глаза. Но первый блин как говорится комом, в камеру втолкнули маленькую, пухленькую женщину, со светло-грязными волосами и очень испуганными глазами. Она действительно очень напоминала лягушку, Егор даже на секунду усомнился, что эта хозяйка болот и прудов способна на такие гнусные преступления, но эти сомнения улетучились, осознавая, что враг коварен, и все свое мастерство приложит на то, чтобы запутать следствие, она и лягушкой прикинется, и кошкой, даже не сомневайся. Но что больше всего порадовало следователя, так это сговорчивость клиента, она совершенно ни от чего не отказывалась, со всем соглашалась, даже не задумываясь. "Да, с такими врагами можно и по двадцать дел разом вести", - радовался Егор.
Во втором деле, как и в предыдущем, по какому-то странному обстоятельству, также не было фотокарточки, но повторять эксперимент он больше не стал, ведь в первом не было ни одного попадания, а это наносило авторитету непоправимый ущерб, даже перед самим собой. Когда подследственный вошел в камеру, Егор дописывал приговор в предыдущем деле и поднял глаза, когда дверь за охранником захлопнулась. В первую секунду он не поверил своим глазам, было видно, что и вошедший узнал его. Казалось, что он хотел броситься в дружеские объятия, и даже сделал не большой шаг навстречу, но тут же опомнившись, он остановился, ожидая команды. А взгляд, тем не менее, осматривал Егора, задавая десятки вопросов, губы безмолвно шевелились, как бы разминались для долгой беседы. Правдин, в свою очередь, был в таком же замешательстве, он прекрасно понимал, что этот человек его узнал. Это было невероятно, за все те годы, проведенные в новой жизни, он встречает человека из своего прошлого. Жестом следователь указал на табурет, подследственный, не решаясь заговорить, исполнил указание.
- Это ты? – Вдруг спросил Егор, опомнившись.
- Я,- ответил он кивая головой, обрадовавшись прерванному молчанию. Вот только радоваться такой встрече или печалиться, он пока еще не знал, скорее всего, такая встреча не сулила ничего хорошего, судя по суровому лицу следователя. В свою очередь, в голове у Егора проносились эшелоны воспоминаний, раскачав портрет, они летели с бешеной скоростью. Вагоны, груженные под самую завязку эпизодами из прошлой жизни. Одни были большими, словно платяной шкаф, громоздкими и бесполезными, другие маленькие, но необходимые, словно коробок спичек, помогающий освещать самые дальние и темные уголки памяти.
- Товарищ… Егор……закурить?
Вдруг расслышал он просьбу за стуком пролетающих вагонов, возвращая его в действительность. Егор машинально достал папиросы и протянул подследственному, потом закурил сам. От неожиданной встречи он не знал, с чего начать. Но первый вопрос свалился с языка как бы сам собой, не дожидаясь, до чего он додумается.
- А как там мои?...
- Кто? А, я это…сейчас не знаю, - как бы оправдываясь начал человек. - Когда ты, ой, извините, вы, пропали, жена приходила, я ей вашу зарплату выдал всю до копейки, и еще премию, да…
- А он, что там не появился?
- Кто он? - не понимая, переспросил собеседник.
Егор ничего не ответил, сам не понимая, кто должен был появиться и должен ли был вообще появиться. Голова шла кругом как и тогда, когда он попал в это странное время. Скорее всего этот клубок распутать не удастся никогда, да и по всей видимости не стоит, но вот с этим узелком вполне можно сладить.
- Виктор Сергеевич, - начал Егор - я откладываю ваше дело в сторону, и мы поговорим о том, что с нами произошло, все по порядку. Тот в ответ кивнул и даже повеселел, словно его обрадовали свободой.
- Как и когда вы сюда попали?
- Да, да, да, - заторопился Виктор Сергеевич, закрыв глаза, сосредоточиваясь и вспоминая произошедшее с ним. - Примерно полгода назад, уснул дома, как обычно, приехал с работы поздно, уже было часов двенадцать, поужинал, лег спать.
- Пили?
- Что?
- Ну, выпивали алкоголь?
- Нет, нет, я же этим, ты же… вы же.. знаете, я этим делом не увлекался. Вот значит лег спать, ночью чувствую, зябко как-то стало, глаза открываю, не могу понять, то ли проснулся, то ли сон еще снится. Изба какая-то, холодно, темно. Я тогда подумал, что до утра с ума сойду, жуть страшная, еще в полной памяти, во здравии ложился в кровать, в своей квартире, а проснулся в какой-то лачуге. Утром бабка какая-то встала, шарахается по дому, печь затопила, а я лежу, ни жив, ни мертв. Мысли совсем страшные полезли в голову, думаю, может меня похитили, деньги будут вымогать. Представляешь, сколько страху натерпелся? А она поковырялась, поковырялась и говорит, обращаясь будто бы ко мне, словно знает, что еще кто-то есть в доме. А ей-то из-за ширмочки меня не видать. Так вот говорит: "Вставай, говорит, милок, а то на работу проспишь, накажут". Ага, думаю, значит знает, что есть еще живая душа, думаю, удивится ли, увидев меня. Выглядываю из-за шторок, она не обращает на меня внимания, словно видела раньше. Вот так я оказался квартирантом бабки Евдокии. А дальше вообще фантастика пошла, надел одежду, словно я в ней вчера ходил и пошел на работу в депо, ноги сами идут, в голове такое творится, того и, гляди с ума сойду, а тело словно не замечает противоречий с мыслями, делает то, что знает. Я до сих пор в себя прийти не могу. А тут еще такое, вот ночью забрали...
Егор внимательно слушал, стараясь сравнить свое попадание в этот мир с появлением в нем своего бывшего работодателя, хозяина продовольственных складов и магазинов. Правдин ненавидел своего прежнего хозяина всем своим нутром за то, что тот богат, что может себе многое позволить, и часто, в мыслях, строил неисполнимые прежде акты установления социальной справедливости: нахамить в глаза, плюнуть в лицо, ударить, избить жестоко, избить ногами, вкладывая всю силу в удары, поджечь склад, украсть товар, попортить машину, в общем напакостить по полной. Но сейчас, когда такая возможность представилась, и лучшего расклада не придумаешь, ни ответа, ни мести не последует, от былой ненависти не осталось и следа. А было полное безразличие к его судьбе. Но для чего он попал в этот мир и зачем он здесь, неужели эта встреча не случайна? Ведь среди десятков миллионов человек и тысячи поселков и городов, он оказался именно здесь, и его дело досталось именно мне, а передал его Смертькевич. Да нет, какая-то чертовщина получается.
- Виктор Сергеевич,- прервав свои размышления, обратился Егор, - а теперь вспомните, сколько лет прошло с того времени, как я пропал и до того, как вы попали сюда. И что именно происходило? Бывший новый русский опять закрыл глаза , морща лоб и потирая его рукой, натужно вспоминал прошлое.
- Ну, лет пять наверное. Может чуть больше или меньше, но не на много. Как сейчас помню, на следующий день после вашего исчезновения на работу звонила ваша жена, чтобы узнать на работе ты, … то есть вы, или нет. Но разговаривала не со мной, а с кем-то из склада, сейчас не вспомню. Затем дня через четыре приехала милиция, занимавшаяся поиском пропавшего без вести Егора Правдина. Меня опросили, я ответил на все вопросы, а еще через несколько дней всплыл факт нашей ссоры по поводу пропажи продуктов со склада. Всячески пытались приписать мне ваше исчезновение, но поскольку никаких улик не было, да и ни причем я был, то от меня отстали. Вот, в общем- то и все.
- А Сашка, дружок мой, он как?- Поинтересовался Егор.
- Он у меня проработал примерно месяца три. Затем я его выгнал, совсем заворовался, чуть ли не в открытую крал продукты и сдавал на соседние склады конкурентам. Ну, я его и взашей.
Вопросов меньше не становилось, они множились с пугающей скоростью, готовые завалить голову до умопомрачения. Когда дверь за подследственным закрылась, Егор продолжал ходить по камере, хоть что-то пытаясь понять. Почему? Зачем? С какой целью? Для чего? Как? Кем все это подстроено и сделано?... Ответов не было. На следующий день, прямо с утра, Егор вновь приступил к допросу своего бывшего хозяина.
- Виктор Сергеевич, вы еще что-нибудь вспомнили ?
Он в ответ пожал плечами и замотал головой. Еще вчера он рассказал все, что помнил и знал. Окончательно потеряв интерес к своему бывшему хозяину и не надеясь найти ответы хотя бы на малую часть вопросов, он решил закончить дело и побыстрей забыть о своем бесполезном и унизительном прошлом.
- Тогда приступим к главному. Признаетесь в том, что сознательно подрывали экономику страны с тем, чтобы обессиленную сдать врагам? Для этого вы наладили хищение керосина из ремонтного депо?
- Я, да, действительно, взял, то есть украл, керосин, но мыслей, чтобы подорвать, предать… нет, просто нужен был .Сейчас-то керосина днем с огнем не отыщешь, дефицит, только у спекулянтов, или вот так. Да и взял самую малость…
- Вот у меня есть справка, что если каждый работник депо вот по такому мизеру будет тянуть керосин, то через неделю двухсотлитровая бочка будет пуста. А в масштабах страны..., да если бы только керосин, так нет, тянете все подряд! Подследственный как-то укоризненно взглянул на Правдина, ввергнув его во временное замешательство. Он на секунду вспомнил себя, работавшего на складах хозяина. Но там-то вопрос другой, там вопрос физического выживания, сопряженный с восстановлением социальной справедливости. А здесь, здесь ни дать ни взять чистейшее воровство социалистического имущества, сопряженное с отягощающими обстоятельствами - подрывом государственных устоев. Таков мой ответ на ваш взгляд, полный упреков, бывший господин хозяин.
- Что скажите? У вас на это есть еще какие-нибудь оправдания?
- Я, конечно, нарушил закон, украл, но делать из меня врага - это неправильно, несправедливо. Я…
- Неправильно, говоришь, не справедливо?- Перебил его Правдин,- а разваливать величайшее в мире государство, растаскивать его по собственным складам-карманам это правильно? А жрать от пуза, когда твои работники едва сводят концы с концами? А призирать и плевать на них с высока, это правильно, это справедливо? Уж кто творил больше несправедливости, так это ты и такие как ты. Это вы, словно падальщики, растерзали обессиленную страну, вы ее довели до стояния на коленях, это вы во всем виноваты. А раз виноваты, то и понесете за это заслуженную кару. Егор разошелся не на шутку, вспоминая свои прошлые обиды. Он, стоя за своим столом, махал рукой, указывая пальцем на виновника всех бед, из-за которого произошли все несчастья с его великой страной. Лицо, раскрасневшееся от гнева, с устрашающим шрамом должно было ввергнуть оппонента в ужас. Но...
- А дети у амбара под прицелом солдат? А убитые мужики и бабы да сожженные деревни? Да, судя по всему, у тебя еще много подвигов, раз ты в таких органах служишь?
От услышанного у Правдина на теле волосы встали дыбом, он мог, конечно, предполагать, что если и будут упреки в его адрес, то они станут касаться только его прошлой жизни. Факты, известные хозяину, практически поймавшего Егора на воровстве... Но то, чтобы этот человек был осведомлен во многих подробностях его нынешней жизни, он не мог даже и представить.
- Как? Откуда? – Спросил Егор, обескураженный услышанным и не скрывая своего потрясения.
- Из книги, которую начал читать, незадолго до происшествия со мной…
- Чем, чем она закончилась?
- Я не знаю, не знаю, я прочел лишь несколько глав…
- На чем остановился?
- Совсем точно не помню, там много всего было, обо всем не вспомнишь, не помню я. Хоть убей, не помню.
Подобная информация снова смешала все в голове, это было за пределами понимания человеческого разума. Творилось что-то такое, что не укладывалось ни в одно научное объяснение, все как будто запутывалось специально, словно невидимый охотник расставил силки, абсолютно точно зная все повадки и характер своей жертвы.
- Егор, ты же знаешь, чем это закончится, в этой беспощадной, бессмысленной мясорубке будут уничтожены миллионы жизней, и их даже не смогут, а скорее просто не захотят подсчитать, это все бесполезные, ненужные жертвы.
- Нет, нет, все не так,- без надрыва, в тон своему оппоненту отвечал Егор,- в этот раз все будет по-другому, просто тогда не хватило времени, всего немного, всего каких-нибудь пятнадцать-двадцать лет и все, все совсем должно было быть по-другому.
- Каких лет, кому не хватило?
- Этих лет не хватило товарищу Сталину, чтобы сделать невозможным развал Советского Союза, никогда, ты слышишь, никогда!
Допрос перерастал в острую политическую дискуссию с совершенно неизвестным итогом.
- О чем ты говоришь?- Почти шепотом произнес Виктор Сергеевич. - Он просто просерет начало войны, а после героической победы Советского народа взгромоздится на груду трупов собственных граждан, заморенных голодом, убитых в войне и постоянно будет укреплять свой трон трупами из любимого детища - ГУЛАГа, самолично объявив себя единственным героем и вершителем победы и всех достижений, продолжая издеваться над народом-победителем. - Это ваш долбанный демократический, либеральный принцип все переврать, перековеркать, свалить на кого-нибудь вину. Если бы он только смог переиграть Гитлера и отодвинуть войну еще хотя бы на несколько лет, то все наверняка сложилось по-другому, просто не хватило времени, - все так же уверенный в своей правоте парировал Правдин.
- А у вас другой принцип: вылепить из дерьма идола и молиться ему до смерти, не принимая во внимание ни единого железного факта. Вы боитесь думать, говорить, да нет, скорее всего, вы на это просто не способны. Скажи, с чем мы подошли к началу войны, до которой осталось чуть больше года? С голым задом. Нет новой техники, потому что изобретатели, инженеры и ученые мордуются почем зря, многие уничтожены или сидят по тюрьмам и лагерям. А если и есть новая техника, которую создали вопреки бесчеловечному давлению, так ее берегут в частях, сохраняя моторесурс и матчасть. А как по-твоему должны воевать солдаты и офицеры, не освоив технику, не заучив движения до автоматизма? Каждая минута, потерянная в бою, - это человеческие жизни, десятки, сотни, тысячи жизней. Впрочем вам… А посмотри, что делается с офицерством, вот, где настоящее преступление, армейский геноцид. Ни тебе ли это лучше всех знать? Конечно будешь утверждать, что это все громкие слова, пустая шумиха, клевета. Непременно приведешь какие-нибудь цифры незначительности репрессированных к общему числу военных. Говоришь, момент спорный? Хорошо, давай на время отложим в сторону расстрелянных маршалов, командармов, комдивов, комбригов и других командиров, а проведем анализ атмосферы, состояние, главным образом, комсостава красной армии. Кругом недоверие, страх, стукачество, наушничество, никто никому не доверяет. У каждого одно в голове: как угодить вышестоящему начальству и не попасть в казематы. Что, военные дураки или идиоты, они не видят, что вокруг происходит? Главная для них задача - выжить, еще нет войны, а потери реальные. А когда человек выживает, ему не до службы, не до боевой подготовки. Нужно выслужиться, угодить остаться в живых - вот главная задача. И это разложение, быть может, страшней расстрелов, его поражающая способность больше, значительно масштабней, оно поголовная. После такого террора возврат в нормальное человеческое состояние почти невозможен. И на этом фоне стоит вспомнить ракеты ФАУ -2, американскую атомную бомбу на Хиросиму и Нагасаки, и только слепой не увидит, что многое из этих разработок принадлежат фашистской Германии. И наше, и американское ракетостроение напрямую выросли из одной немецкой шинели. Скажи, с чем бы мы подошли к войне лет через пять, против ракет и атомной бомбы? Вот тогда шансов выжить и победить у нас не было бы никаких вообще. И за эти пять лет могли сгнить в тюрьмах и Королев, и Ландау, и Капица и еще сотни крупных ученых и тысячи толковых инженеров. А что творят с Вавиловым? И еще со многими. А знаешь, почему? Потому что твой великий Сталин боится их, так как каждый из этих людей на десять, двадцать, тысячу порядков умнее вашего гения. Война, к сожалению, скорее всего, была неизбежна, и все потрудились в ее создании: Англия, Франция, Советский Союз, Соединенные Штаты Америки, Япония - все приложили к этому аду свою руку. И нет более мерзкого, чем, изворачиваясь, перекладывать всю вину на другого. Да еще с пеной у рта доказывать, что пакт о ненападении с фашисткой Германией есть мудрое решение Великого. Ну, раз не хватило ума избежать агрессии, подготовься к ней, чтобы победить с меньшими потерями. Вот только твоему Сталину нужно было быть частью народа, не мордовать и вырезать, а помогать и поддерживать, но на это он не способен, также как не способны вы видеть в собственных гражданах людей, а не врагов. Со мной все понятно, раз меня назначили врагом, то ни тебе, ни Смертькевичу, да никому невозможно ничего изменить, поскольку вы все заражены вирусом рабства. Но история показывает и доказывает сотнями примеров, что рабство не состоятельно. Кого бы и в какие одежды не рядили, какими бы лозунгами не прикрывали свою собственную безграничную жажду власти. Ты так искренне защищаешь устои этого государства, значит, ты просто обязан предупредить их о грядущей беде. О страшной войне и о многих моментах, которых можно избежать, потому что ты лучше всех знаешь, что произойдет и когда. Попробуй, расскажи им, да за такие сведения тебя же самого назначат врагом, даже не удосужившись проверить факты, расстреляют, а память о тебе безжалостно сотрут, в том числе и у твоих детей. Делая их безродными врагами, потомками врага народа. Вот только есть ли тебе что рассказать? Что ты знаешь точно об истории своей страны? Ты, именно ты! Только дату начала и конца войны, в лучшем случае. А эти страшные годы, втиснутые меж двух чисел. Скажи, ты хотя бы помнишь, когда начинались крупные сражения и чем они заканчивались? Где у нас были слабые места? Как нам можно было избежать потерь, окружений, предательств? В своей жизни мы часто сокрушаемся, что не знаем будущего наверняка, иначе понимали бы, как поступить сейчас. Ты знаешь, как избежать ненужных потерь, так исправь. Или все-таки не знаешь? На чем тогда основана твоя правда, твоя уверенность в непогрешимости знаний? А вдруг твои знания всего лишь пропаганда, ничего не имеющая общего с жизнью. И выдавая пропаганду за действительность, ты еще больше навредишь, введешь в заблуждение и без того запутанные умы. Все это от того, что мы точно не знаем, какой истории нас учили в школах и вузах, писали в книгах и показывали в кино, настоящей или удобной властям, нравящейся нам, мнимым патриотам, только и грезящим о величии? Конечно, все говорили о патриотизме, о массовом героизме советского народа. Но сквозь эти дежурные, затасканные и уже ничего не значащие и не трогающие душу слова, просвечивалась, прорастала, продиралась только одна глубоко заложенная непреложная истина, что победили все-таки благодаря только ему. Потому что данный вывод не требует от тебя даже попыток осмыслить, понять, докопаться до глубинных причин трагедии и ее последствий. Проще признать его непревзойденный гений стратега и тактика, который помогал выигрывать бои и сражения. В каждом штурме высоты был он, в каждом удачном окружении противника светилось его величие. Если это действительно так. Тогда скажи, откуда такие безумные жертвы? Скажешь, что были бездарные командармы и трусливые солдаты. Значит все-таки не один он выиграл войну, были и другие на полях сражений? Все ли командиры, проигравшие сражения, были бездарными, или они, зачастую, были вынуждены исполнять бездарные, или того хуже, преступные приказы? И почему бездарности были на командных постах, кто их назначил? Вот где надо разбираться, вот где настоящая война. Скажи, а как простого человека нужно замордовать, чтобы он стал трусливым солдатом, и воевать мог только с упертыми в спину штыками? Скажи, а были ли заградотряды в царской армии? Вы никогда не желаете видеть причинно-следственной связи. Массовый героизм одних невозможен без подлости других. Так давайте доищемся до настоящих героев, которых было многие и многие тысячи, но и узнаем, и предадим гласности имена подлецов. И перестанем гордится тем, что война унесла не то двадцать, не то двадцать восемь миллионов жизней граждан нашей страны. Эти миллионы должны стать нашей скорбью и болью, но не в словесной болтовне о вечной памяти, больше похожей на забвение. А о настоящей, поименной, до последнего павшего, до последней могилы, с которой должна быть снята табличка "неизвестный солдат", и вписано имя героя. Нам обязательно нужно доискаться, не потому ли солдат стал неизвестным, что его жетон был украден мародером из спецотряда, которым приказывали собирать любые документы убитых солдат, делая их неизвестными, чтобы женам и детям не выплачивать пособия. Пропал, мол без вести, поди к врагу переметнулся? Вот такая эффективная политэкономика. Имена этих мародеров- сволочей и тех, кто издавал подобные приказы, мы должны знать также поименно, чтоб они не смогли спрятать свои мерзкие морды и деяния за грифами "совершенно секретно", и кричать о пролитой ими крови и добытой победе. Оставшихся в живых ветеранов не унижать душными и тесными коридорами собесов в надежде выцарапать лишнюю копейку или получить убогую льготу, а дать им достойное содержание, ведь благодаря им олигархи имеют свои миллиарды, а президенты свое президентство…
- Все эти слова ничего не имеют общего с жизнью, убеждать меня в том, что капитализм лучше социализма, бесполезно. Я уверен, что порядок, который сейчас существует, в сто раз, в тысячу лучше бардака и развала страны, которую вы устроили. И жертв в тех событиях было не меньше, чем в нынешних, необходимых и обусловленных лишь только историчностью момента. Наше с тобой положение показывает, что правота на моей стороне, иначе непременно бы нас поменяли местами!
- Как вам хочется быть всегда правыми, тыча кулаками в лица окружающих вас людей. Не стоит торопиться с выводами, все очень скоро может поменяться...
- Кто бы говорил,- вскипел Правдин,- не ты ли раскатывал на своем вызывающем джипе, обдавая грязью прохожих? Считая себя правым от безнаказанности. А как только изменились обстоятельства, заскулил, справедливости затребовал. Набили свои карманы народными деньгами, так молчите, не смейте открывать поганые рты.
- Какими народными деньгами? Ты знаешь, как они мне достались? Что ты вообще знаешь обо мне, именно обо мне, чтоб вот так просто, огульно, обвинять во всех смертных грехах? Ты, на каком заводе работал, «Подъемных машин»? А я на «Соколе» технологом. Помнишь, как в начале девяностых стали возникать табачные бунты? Рабочие бастовали, требовали чтобы заводское начальство обеспечило их куревом, иначе они отказывались работать. Тогда с нашей табачной фабрики притащили на завод все, что раньше, шло в брак и на свалку. Лом, некондицию, табачный мусор - на несколько дней этого должно было хватить. А что потом? Сырья на фабрике - ни единого табачного листа. Я вспомнил, что шурин работает на табачной фабрике в Казахстане и решился. Занял у одного дельца деньги под бешеные проценты, и, на свой страх и риск, в дорогу. Как словами передать тот страх, которого я натерпелся, не знаю, кругом люди восточные, незнакомые, деньги чужие. Да за такие бабки завалят, дорого не возьмут. Но у меня мечта была: лодку с мотором купить для рыбалки. Знаешь место классное, где Малая Чуля впадает в Иртыш? Вспомнив про любимое занятие и клеевое место, Виктор Сергеевич забыл, что он в камере, на волосок от смерти, а не в гараже с друзьями. Но Правдину почему-то не хотелось его перебивать.
- Но туда добраться можно только на хорошей моторке, да где на зарплату технолога... Ну, в общем натерпелся я страха, деньги отдал ни документов, ни расписки, но все обошлось, товар получил. На чем вести? Машины нанял, думаю, в дороге точно убьют, или бандиты наскочат, или сами водилы голову оторвут. На этих сигаретах состояние можно сделать. Но и здесь все обошлось. Когда я посчитал прибыль от сделки, я чуть с ума не сошел. Лет двадцать на заводе мне их зарабатывать нужно, и то еще не факт. А кругом всего не хватает, только не ленись, доставал женские колготки, шнурки, тапочки, ездил в Польшу, Китай, Турцию. Такие баулы таскал, что до сих пор руки болят. Крутился, как мог. Деньги крали, кидали с товаром, бандиты наезжали, угрожали, стреляли, но я цепко держался, зло. Хотелось расти, богатеть. Да, да, богатеть. Затем склады купил, продукты стал возить, наладилось помалу. А в это время бардак в стране лишь разрастался, прежняя развалилась, новая не возникла, с законами чехарда, я даже не замечал, в суете происходящего вертелся, как мог, хотелось только заработать. Пусть нарушая закон, пусть по головам, но вырваться из нищеты, получить все то, о чем раньше даже мечтать не мог . За всеми движениями ни на что не обращал внимания, там сунул, там подмазал. Проблема с пожарными? Котлета на стол. СЭС нагрянула, поляна накрыта. Налоговая зашевелилась, решаемая проблема. А законы меняются быстрее времени суток, и каждый циркуляр, должен, обязан. Только проморгал, все нарушитель, на карандаш или безакцептное списание. Как бы не крутился, все равно виноват, и должен останешься, и все сильней затягивают, как специально. Но на это все не обращаешь внимания, пока все можешь решить знакомствами, связями, деньгами. Последнее время совсем житья не стало от щипачей, особенно так называемые силовики лютуют. Раньше робкие были, пешком приходили, как будто в гости, жалуясь и одновременно намекая, что жене подарок на восьмое марта купить не на что, затем любовнице на день рождения требуется отстегнуть, ну а затем понеслось! Аппетиты росли с каждым визитом, теперь совсем охамели, разъезжают на Гелентвагинах, долю в бизнесе требуют или грозятся вовсе все отнять. А на каком основании, хочу спросить? Чем они мне помогли, когда мотался с клетчатым баулом по миру да от бандитов отбивался? А один так присосался, что не продохнуть, совсем житья не дает, морда наглая, мерзкая, как и фамилия, Загузло Павел Герасимович.
От знакомой фамилии Егор напрягся, сжав кулаки.
- Генерал-силовик, мать его, в перегреб. – Продолжал Виктор Сергеевич, не уловив реакции Правдина.- "Душа моя, Виктор Сергеевич"… сука мерзкая. Шантажом и угрозами сначала вынудил ежемесячные выплаты делать, якобы в благотворительный фонд поддержки ветеранов спецслужб. Затем оплачивать учебу внучки в Англии. Квартиру купить, а затем и вовсе долю в бизнесе пришлось отдать. Вот такая вот благотворительная помощь ветерану спецслужб. Да этот ветеран за всю свою жизнь ничего путного не сделал. Да он тяжелей х… ничего в руках не держал. Да не смотри ты на меня зверем. Да, тоже не святоша. Даже не претендую. Ни капли не претендую. Мы все, кто хоть чем-то занимался, все без исключения вымараны, и при желании в любом статью отыскать можно, а то и не одну. Мне порой казалось, что они меня окружили: в земельный комитет сунешься, там Загузло Е. Н. - начальник отдела, в технадзор - Загузло С. П., и в других конторах засели братья, сватья, козлятья. Не обойти, не объехать, как заложник, хоть бросай все к чертовой матери, да они и потом в покое не оставят, все выдавят, вытрясут, выжмут. А со стороны кажется, что жизнь без забот, без хлопот, греби бабки лопатой и не парься. А не получается, всей душой чувствуешь, что нет у тебя страны, некому защитить тебя, вот поэтому и ведешь себя как раб безродный.
Без Родины, без флага.
Живешь одним днем, задача только одна - бабла хапнуть, а там трава не расти. А не успеешь, Загузлы отнимут, отберут, у них на руках уже и решения судов, и результаты проверок, всех двадцати проверяющих органов, по которым ты являешься злостным неплательщиком налогов и нарушителем всего, чего только можно придумать, сволочью, подлецом, убийцей, по локоть в крови, то есть , по-вашему, врагом народа...
Егор слушал, но не вникал, не хотел проникаться чужими проблемами, любой человек станет себя выгораживать, обелять в минуты смертельной опасности. Но один вопрос его все ж интересовал.
- Лодку -о купил?
- Кого?- Не сразу понял Виктор Сергеевич.
- Ну, лодку, моторку!
- Да нет, как-то не досуг: дома, квартиры, машины и все прочее. Да и на рыбалку как- то так...
Казалось, все ясно, дело простое, черканул десяток слов и все, десяток лет повиснут смертельным ярмом на этом упрямом пропавшем человеке. Но Егор не торопился закрывать дело, хотелось именно бывшего хозяина складов и магазинов убедить в несостоятельности его мировоззрения и политических взглядов. Правдину думалось, что он сможет убедить, именно убедить своего непримиримого врага в правильности принимаемых мер и необходимости жертв.
Два последующих дня он занимался только делом своего бывшего хозяина. На этот раз Егор решил изменить свою тактику, не вникания и дистанционируясь от чужих проблем. Почти не говорил сам, старался не спорить, а лишь выслушать, понять ход мыслей, чтоб предугадать в следующую минуту, какое решение будет принято, какой поступок совершен. Без такого детального анализа, без вживания в чужую шкуру, было сложно определить слабые места противника. Конечно, гораздо проще на любой довод или вопрос накидываться с контраргументами и давить, дожимать, не давая возможности поднять головы. Но по-прежнему опыту Егор точно знал, что подобная тактика тотального давления приводит лишь к одному: оппонент не в силах справится с таким нажимом, соглашается, покорно кивает головой, но в глубине души он все же может отвергать твою истину, бунтовать, не подчиняться. Но именно сейчас Правдину хотелось и казалось наиболее важным для себя не поломать, а именно поменять, изменить мировоззрение и мироощущение своего классового противника, переделать его по-настоящему, качественно, тем самым укрепив уверенность в непогрешимости собственных истин.
А Виктор Сергеевич выговаривался, словно всю жизнь только и ждал момента излить душу, высказать свои мысли, суждения, сомнения. И делал это, как многие люди, заранее готовясь что-то сказать, выстраивал свою мысль в цепочку разумных и логичных суждений. Но когда дело касалось произнесения заготовленной речи, стройная цепочка обрывалась, путалась, терялась. Мысли перескакивали с одного на другое, противоречили, спорили, ссорились. Он просто торопился, боялся не успеть освободиться от всего этого багажа, называемого памятью, что накопил за прожитую жизнь, но которая станет камнем на шее в его страшном лагерном будущем…
- Какое неутолимое желание, мечтание, в наших людях о величии. Непременно государство должно быть великим, вождь великим, стройки, дела, помыслы, война тоже великой. А что такое великое государство? Как оно ощущается, чувствуется человеческой единицей? Утром встал, на работу идти, хуже не бывает, все самое мерзкое собрано в этом слове "ра- бо -та". Вспомнил, что сегодня пятница два выходных впереди, настроение немного поправилось, а зарплата в этот день и вовсе окрыляет. Вечером футбол по телику, твоя команда - фаворит, и ты уже предчувствуешь сладость победы. Ну, молодцы, ну порадовали старика! В субботу на дачу, там тоже работа, но другая, нет к ней ненависти. Устал как собака, но баня силами поит, с каждым ударом веника оживаешь, здоровеешь. Пиво холодное, лещ вяленый, эх, рай, да и только. Дети спят без задних ног, умаялись за день, мальчик и девочка, как и мечтал. Жене на ушко шепчешь, у нее мурашки по телу, розовеет в темноте. Выходные пролетели быстро, опять понедельник, и с нетерпением ожидаешь отпуск. ... А если вдруг объявят, что нет величия. Зарплата тебя меньше обрадует? Или баня покажется не жаркой? А твой любимый нападающий в девяточку сопернику на последней минуте? Не примешь без величия? Или может жена вдруг станет чужой, дети ненавистны от потерянного величия? Вот о детях и нужно беспокоится, когда величия много, не успеешь глазом моргнуть, сын вырастит. Пора платить за величие в Афганистане или в другой горячей точке, которые устраивают лишь только для демонстрации величия. У великого государства на твоих выросших детей много планов, хотя когда нужно было их растить, лечить, учить, величию было не досуг, оно нянчилось со своими детьми. А как только усмотрело у твоих детей призывной возраст, айда наше величие вашими руками защищать! Чтоб ты выбрал: величие с горящим в танке твоим сыном или позорное невеличие скучной Скандинавии или покрытой сырной плесенью Швейцарии? Конечно, можешь откупить сына у тех, кто громче всех кричит о патриотизме, чтобы потом не слышать в спину, мы вас туда не посылали. Пусть другие в девятых ротах служат. Тебе выбирать...
... Великий вождь – аксиома. Чтоб даже не возникало мысли думать, искать, сомневаться. За пять минут до войны, кто не верит в искреннюю дружбу с Гитлером и в мудрое решение великого, те подлецы, заговорщики, преступники, враги. Спи спокойно, советский народ, святой лик непогрешимости тебя защитит. Через пять минут войны, кто верил в мудрость и величие, те убиты, а кто не убит, объявлены врагами. Почему проспали нападение врага? Как осмелились остаться в живых на захваченных врагом землях? Почему спасали своих детей, стариков, женщин? И как в школе: Иванова, Петрова, Сидорова, встать! Почему не остановили врага, не сожгли танки, не сбили самолеты? Как допустили, что враг стоит у самой столицы. Именем Советской Социалистической … Не имеете права спасаться, жить, выживать, он так хочет. А затем и победителей, героев, во враги, и в пожизненный карантин в лагеря таежные. Вдруг на Эльбе, братаясь с союзниками, заразились капиталистической неизлечимой заразой, подлой свободой. И нет желания понять, отчего в стране, которая только тем и живет, что заботится о человеке, такое отношение к объекту заботы. Вспомни, даже в наше время как нелегко приходилось жить инвалидам. А что сказал об этой проблеме вождь, как отреагировала власть, когда после войны страну буквально наводнили калеки. Безрукие, безногие, лишенные зрения, психически неуравновешенные, люди, крайне нуждающиеся в заботе и поддержке. Но власть и общество постаралось закрыть на это глаза. Государство просто проигнорировало их нужды, оно сделало все, чтобы от них избавиться, вместо того, чтобы заняться их реабилитацией, встроить их в общество, в социум, создавая необходимую инфраструктуру и целую индустрию протезирования. Несмотря на то, что у многих инвалидов грудь была завешана боевыми наградами, вождю они были больше не интересны. Ведь они являлись балластом его великой экономики. Тот, кто не может лить сталь, добывать уголь, лететь в истребителе над Кореей. Тот вообще не интересен товарищу Сталину. А что же мы, каждый из нас, все общество в целом сделало? Как оно отнеслось к беде своих бывших боевых товарищей, соседей по дому, коллег, родственников, любимых? Мы, как всегда, поступили подло, мы их предали в угоду хозяйской милости. Все, на что нас хватало, это налить рюмку водки или сунуть в обрубленную культю смятую милостыню, при этом постыдно отводя глаза. Мы не кинулись в защиту героев, когда лучший друг фронтовиков отменил выходной, в день победы народа над фашизмом. А, по сути, отменил праздник, уровняв его с обычным днем, чтобы люди понимали, что победил он, именно он, а не какой-то там эфемерный советский человек. У подвига и победы всегда должно быть и есть имя, и это имя Генералиссимус Сталин Иосиф Виссарионович. Именно оттого Сталин отменил выплату наградных, обесценив их героизм. И ведь надо иметь такой изворотливый ум, все эти миллионы он не расстрелял, не посадил, а просто лишил человеческого достоинства. Подобные моральные издевательства в исторической перспективе не преподнесешь как факт и не пришьешь, как говорится, к делу. А всякие моральные терзания - это удел слабаков, пока беда не коснулась именно тебя…
… а война, разве она может быть великой? Скорей должна быть Великой Победа! Потому как досталась ценой немалой, и радость от ее достижения была безгранична. А какая радость от войны, радуйся народ, пришла Великая война? Война несет горе, разрушение, смерть. Она может быть любой: всенародной, отечественной, мировой, освободительной, захватнической, гражданской, империалистической. Да кто знает какой еще? Но Великой! Ведь это слово в данном случае обозначает не размер, а свойство. Величие подразумевает преклонение, уважение, почтение и это все войне? Великая Отечественная Война – Победа. Как возвышенно-радостно звучит "война" и как сиротливо, униженно "Победа". Мы даже в словах, не говоря уже о делах, с благоговением относимся к войне, то есть к форме уничтожения человека. Но что Великого в уничтожении врагом людей твоего отечества ?...
... а как странно, и почти всегда от страха мы умеем гордиться. И какие поводы для гордости выбираем? Украли у американцев секрет атомной бомбы, от гордости распирает каждого гражданина, потому как каждый патриот и державник. А как не гордится великим государством, когда такие спецслужбы, руководимые великим вождем национальным лидером. Эти ребята настолько проворны, что хоть ледорубом, хоть зонтиком, хоть полонием совладают. А хочешь и атомную бомбу домой за пазухой притащат. И это все между делом, кроме основной великой работы: расстрелов в темницах и лесных чащах, выселение народов-предателей, пыток, придуманных процессов и демонстрации постановочных судов. Скажите, отчего так много гордости пропадает даром? Ведь великое ведомство подавления человека скрывает огромные архивы своих лучших подвигов. К чему такая скромность, не сдерживайте нашу благодарность и восхищение, дайте возможность в полную силу гордиться вашими бессмертными подвигами, откройте архивы, тряхните пыльными папками. Явите на свет продукт вашего гения чистой души и не менее чистых рук. Ради всех святых, не лишайте нас такой радости. Неужели мы отдадим пальму первенства в национальном виде спорта - расстреле и унижении собственных граждан - какой-нибудь далекой Кампучии или африканскому людоеду. Ну, назовите имя, кто больше всех заслуживает звание супергероя, спасителя нации. Или вы скрываете, опасаясь, что претендентов на это звание так много, что они просто передерутся меж собой, опозорив тем самым якобы серьезное ведомство. А быть может это все наветы и подлые спекуляции, приходящие в голову слабоумных, завистливых людишек. Отчего же вы им не умоете рыло правдой, засевшей в "совершенно секретных" папках давно минувших лет…
... пятилетками гордились. Сильно. Министерства, ведомства, институты всей своей муравьиной кучей тужатся, сочиняют план. Тысячи согласований, увязок, утрясок, миллионы исправлений, поправок, натяжек. Ух, справились! План неподъемный, а вдруг не выполним? Когда мы унывали? Даешь пятилетку за четыре года в плавке чугуна и стали! Почин сталевара Чугункина. Наивный парень. Хлопкороб Кудайбердыев обязуется пятилетку обстряпать в три года. Тоже не подвиг. Оленевод Петров и вовсе за год оленьих рогов наломает, как за пять. За одну пятилетку столько пятилеток наделали, кто сколько захотел. Всем почет и слава! Премии квартальные, годовые, ордена, медали, вымпелы, грамоты, благодарственные слова.
...Зашел в магазин за гвоздями, забор на даче починить ….? А батарея чугунная? Чудак человек, где ты все это видел в свободной продаже? Социализм в самом разгаре! -А что Америку еще не догнали? -Перегоним, будь спокоен! -Неужто тогда батареи, гвозди и все остальное появиться в магазинах? -Не для того перегоняют, чтоб всякое барахло на прилавках пылилось! -А для чего тогда? -Для великой гордости! -А! -Ладно иди отсюда не мешай квартальный план перевыполнять…...
... портретами гордимся. Чтоб в каждом углу в каждом кабинете в спину вождь дышал, задницу прикрывал. А зачем? В чем надобность? Хотя бы взять мэра города. У него за спиной на всю стену карта вверенной ему территории должна висеть. Она объект поклонения и почитания доставшаяся от прежнего рукойводителя. Она вся изъедена черными красками разбитых дорог, аварийного жилья, гнилых коммуникаций, темных и грязных переулков, обшарпанных, уныло- облезлых фасадов домов, поликлиник, школ, детских садов.
Вот твой фетиш чиновник. Стирай, сдирай угрюмые краски, окрасившие карту, делай город удобным, радостным для родных горожан. Каждый день изменения: еще один двор, одна улица отбиты у огромных ям, спрятавшихся в грязных бездонных лужах, у старых колес, засевших словно занозы в детские площадки. Стараясь скрыть их принадлежность к мусору, вкопатели небрежно окрасили черные лысые спины вызывающе-яркой краской, словно ногти распутной дамы. Мусорные баки изрыгают из себя зловония и ядовитую жижу. Как победить эту проблему? Какой лучший мировой опыт можем перенять? Учи, просвещай, заставляй горожан бережно относится к городской среде, к среде своего существования. Каждодневно делами вселяй в жителей надежду, уверенность в завтрашнем дне. Нет, я не противник портретов в начальственных кабинетах. Скажи, чей портрет висит в твоем кабинете, и я скажу, кто ты. Так кажется, говорили древние мудрецы? Непременно в кабинете мэра должен висеть портрет четырнадцатилетнего подростка, он, не взирая на опасность, кинулся спасать двух детей, решивших покататься на льдинах в ледоход. И до прихода помощи, спас бедолаг. Защитник правопорядка, не смотря на смертельную опасность, вступил в схватку с преступником и обезвредил его. Ценой собственной жизни защитил людей. Его портрет непременно должен быть в твоем кабинете. Почетный донор, учитель, пожарный, врач, медсестра, строитель... Вот пантеон славы, вот картинная галерея, ровняйся на них, сделай их примером горожанам для подражания. И так на всех уровнях, только карты разные, поселковые, районные, городские, областные. А в высших кабинетах власти лишь карта страны, меняй ее серо-грязный трупный вид на жизнеутверждающие краски, каждый в своем направлении. А вот портрет действующего вождя или президента выдает в тебе лицемера, присягнувшего на личную верность портрету. Но тебя ничто не остановит скинуть портрет старого национального лидера в угоду новому. И не просто убрать, а станцевать на нем танец зулусских племен «Враг повержен», надеясь усидеть в хлебном креслице и при новом, еще более мудром вожде. Но жизнь удивительно жестока к тебе, чиновник и ты, ночи на пролет думаешь, как разместить на стене сразу два портрета. И не решаемая проблема: первым, слева направо, висеть должно изображение того, кто по конституции первый, или того, кто, в натуре, главный. Вдруг авторитет неправильно поймет и обидеться? А если тот, кто по конституции первый, взбрыкнет да окрепнет больше натурального? Вы что, не до работы, проблема такая. Гениально!! Двух в одну рамочку, хвала создателю, кто до такого додумался!
Такие портреты раньше во всех избах висели. Он молодой, кучерявый, с усами, она застенчиво пылает нарисованным румянцем на щеках, усердно выведенных фотографом-халтурщиком. Он старую фотографию подправил как мог, губы, глаза, нос - почти все нарисовано заново. Но заказчики еще помнят себя такими…
А если третьего придется встроить в дуумвират, а последующих? Вот беда, как всем угодить?
Что? Документы скопились? Просители ждут?
Некогда мне! Не до них! У меня важное совещание…
… с женой своей будущей я странно познакомился. У дружка моего, Леньки Савина, мотоцикл был, ну конечно не его, а отцовский. Ушатанный старый ИЖак. Мы, помню, целую неделю ковырялись, ремонтировали его. И вот, наконец, мотор радостно заревел, обдав нас сизым маслянистым дымом. Его запах казался дурманящим ароматом, с которым не может сравниться ничто на свете, ни дразнящее душу благоухание Шанели № 5, о существовании которой мы в ту пору даже не подозревали, ни скворчащие на сковороде мамины пирожки, ничто на земле не может пахнуть прекрасней, чем обычные выхлопные газы. Впрочем, не такие уж обычные, ведь этот сизый дым впитал в себя долгие часы упорного труда, первые неумелые попытки починить своими руками что-то большое, стоящее, с бесконечными спорами и консультациями у соседа по гаражу, дяди Бори, о том, как правильно поменять кольца, выставить зажигание. С болью от сбитых рук и синеющего ногтя большого пальца левой руки. ( Он даже потряс рукой, как будто палец до сих пор болел.) И словно, радуясь нашим успехам, небо прослезилось ливневым дождем из небольшой, но очень сердитой тучи. Крупные капли барабанили по железной крыше, прошивая клубы сизого дыма, ныряя с хлюпаньем и пузырением в быстро полнеющие лужи. Мы стояли под крышей гаража с грязными руками и запачканными лицами, вдыхая ароматные клубы дыма. Мы были по-юношески счастливы. Наконец сбылась десятилетняя мечта: мы окончили школу, сдали экзамены и теперь по-настоящему стали свободными и взрослыми, а гудящий мотоцикл был тому неопровержимым свидетельством. Дождь стал стихать, и уже показались первые лучи выныривающего из-за тучи солнца. И не в силах больше сдерживать себя, мы буквально вылетели из гаража. Наполненный озоном воздух обдувал нас прохладой и свежестью. Сердце бешено билось от безумного счастья, готовое выпрыгнуть из груди и бежать рядом с нами по лужам за горизонт туда, где радуга выгнула свою разноцветную кошачью спину. А я лишь кричал в самое Ленькино ухо:
- Быстрей, давай быстрей!
Ленька, пролетев по гаражной аллее, но не ощутив в полную меру скорости, выскочил на дорогу и понесся по ней, поднимая огромные буруны полноводных луж. Мокрые с ног до головы и такие же счастливые мы проехали еще несколько раз по безлюдной дороге, проходившей за гаражным кооперативом. Но наше счастье вдруг оказалось неполным от того, что нашу радость не могут разделить другие люди. Мы были одни на этой отшибленной дороге. Недолго думая, Ленька направился к нашему двору. Прохожие, распуганные ливнем, стали выбираться из укрытий, перескакивали лужи, семенили след в след, словно козы на горных тропах, боясь оступиться, спешили по своим неотложным делам. Наш железный чудо-конь вывернул из-за дома и в предчувствии триумфального проезда застыл перед полукилометровой прямой. Ленька для пущей серьезности газанул несколько раз, и мы понеслись. Казалось, дорога и прилегающая территория надежно залиты водой и совершенно безлюдны. Но вот впереди внезапно перед огромной лужей, словно одинокая бригантина с парусом в голубой горошек, появилась девушка, остановившись в замешательстве, не зная, как преодолеть водную преграду. Она еще прикрывала голову от редких капель дождя, надеясь сохранить прическу. Даже если бы мы смогли резко затормозить, то не успели бы избежать самого скверного. Скорость была большой, а времени и возможности для маневра не было. Ленька сбросил газ, притормаживая, принял к противоположному краю дороги, но огромная волна накрыла бригантину словно девятый вал. Не останавливаясь, он еще проехал с десяток метров, раздумывая, как поступить, но затем поддал газа, и мы скрылись. В то время как Ленька раздумывал, я обернулся назад и увидел лицо бедной девушки, облитая с ног до головы, она стояла, потрясенная случившимся, смывая лужеватую воду солеными слезами обиды. Не желая больше привлекать к себе внимания, мы затаились в гараже. Нами овладевали смешанные чувства: чувство вины и комичность произошедшего. Немного посмеявшись, мы залились густой краской от мерзкого немужского поступка.
Вечером того же дня, вырядившись словно щеголь, я отправился на день рождение к однокласснице. Светка открыла мне дверь, я в прихожей вручил ей подарок и цветы, которые нарвал на кануне ночью на клумбе у ее дома. Она схватила меня за руку и потащила в комнату, где были гости.
- Ленка, ты где?- Позвала она кого-то из гостей.
Но услышав:
– Я здесь,- развернулась и, не дав даже поздороваться с друзьями, потянула на кухню.
Еще секунда, и парус в голубой горошек отрезал мне путь к отступлению, встав в прихожей между мной и входной дверью.
- Витька, познакомься, это моя двоюродная сестра Лена, из Москаленок, - представила нас Светка.
Даже спустя много лет совместной жизни я просил прощения у своей супруги за ту нашу с Ленькой выходку…
….раннее утро последних осенних дней. Замерзшая грязь газонов и обочин дорог, взрытых колесами автомобилей, чуть присыпанная первым слабым снежком. Он, как мог, прикрывал эти страшные шрамы нелюбви людей к своему городу, стараясь хоть на время сделать его чище и светлей. Но люди ступают по исковерканной земле, не разбирая, где тротуар, где газон, где проезжая часть, все перемешалось, сбилось в кучу и раздавилось разноразмерными шинами равнодушия. Каждый шаг становится испытанием, запинаясь и скользя, люди недобрым словом отзываются о снеге. Зачем он нужен? Какая от него польза? Все равно растает. И так не пролезть по этим колдобинам, а тут еще...
Угрюмое, неприветливое здание в пять этажей с серым фасадом, полностью покрытым паутиной трещин, словно оно попало в сети гигантского паука-мутанта, с глазницами безжизненных, неприветливых окон, со всех сторон притягивает к себе магнитом, темные силуэты людей, одинокие, парами или небольшими группами. Они спешат, боясь не успеть, осторожно ступая по скользким натоптанным тропкам. Около ста человек напряженно переминаются на восьмиступенчатой лестнице при входе в здание. Железные двери надежно охраняют вход и с холодным безразличием смотрят на разношерстную толпу. Вновь подошедшие, окинув взглядом собравшихся, сокрушенно вдыхают, о чем-то спрашивают ранее подошедших и, замолкая, пополняют ораву. Зябко. Спустя четверть часа первые беспокойные голоса начинают робко возмущаться.
- Пора бы открыть, уже три минуты… А ну там у дверей, долбани, буди засонь. Совсем совесть …
Двери возмущенно ухают железной бездушной пустотой, оставаясь неприступными.
- Да они всегда так. Тут люди на работу спешат, а они...
Очередная волна словесного недовольства прокатилась по толпе и тут же затихла, расслышав за дверьми скрип железной щеколды. Бесформенная людская масса задышала, задвигалась, все сильней напирая на двери. С окраин толпы наиболее крепкие врезались в нее, стараясь быть в числе первых. Но стоящие на пути не желали пропускать наглецов, отталкивая их локтями и подставляя спины. Напряжение возрастало с каждой секундой, все чаще стали звучать упреки и грубости. В дверях возникла страшная давка, образовался затор, в котором каждый старался протиснуться первым, не пуская другого. Несколько грубых слов вспыхнули от тесного прикосновения тел, немедленно отозвавшись в ответ площадной бранью:
- Ты куда прешь без очереди, хам …
- Пошла вон, дура, я здесь целый час стою…
- Сам дурак, идиот, дебил….
- Заткнись, стерва, а то я тебе покажу дебила!
- Помогите, помогите, здесь бабушке плохо!
- Пусть дома сидит,- безжалостно отозвался грубый голос. Толпа одобряюще хмыкнула.
- Не толкайся... - Пошла вон…. -Сам пошел, идиот …
Гул возрос, смешав крики, угрозы, мольбы и стоны. Спрессованную толпу, пробивающуюся в двери, окаймляли совсем слабые, в основном старики и старухи, опираясь на свои палки, они молча смотрели на пока еще крепких людей, штурмующих неприступную крепость поликлиники. Ворвавшаяся в вестибюль людская река распалась на два шумных потока. Первый двигался прямо от дверей, разбиваясь о стекло с беспристрастной надписью:" Регистра ура". Не сразу можно было понять, чему призывает радоваться этот совсем не первомайский лозунг. Большие буквы, написанные красной масляной краской на стекле, обтрепались, потрескались и осыпались выцветшими чешуйками колера. А одна из двух букв, «т», и вовсе исчезла, призывая к штурму неприступной крепости с неизменным советским ура. Второй поток поворачивал направо и уходил прямо по коридору на сдачу анализов. И там, и тут постоянно вспыхивали ссоры, и даже рукотолкания, грозящие перерасти в полновесную стычку. Все же главное сражение разворачивалось у стеклянной перегородки, отделяющей посетителей от стеллажей с карточками больных, нескольких телефонов и грустноглазых работниц в голубых и белых халатах, выдающих вожделенные талоны к врачам.
Для пущего удобства посетителей щель между стеклянной перегородкой, в которую вы отпускали свою мольбу о выдаче талона, находилась точно на уровне пупка человека среднего роста. Очевидно, для того, чтобы в купе с молитвенной просьбой и низким поклоном больничный бог был более милостив к вашим желаниям. А ангелы застеколья непременно, в туже секунду, исполнят его волю. Почти двухметровый верзила лет тридцати пяти-сорока, сломав свое тело в нужном для этого месте, постелился всей своей верхней частью вдоль узкой щели для вымаливания.
- Девушка, девушка, - басил он, - мне талон к невропатологу на среду.
Ангел больничного бога, которых тот небрежно создал из того, что попало под руку для выдачи талонов и карт больных, с нескрываемым раздражением и презрительностью смотрела сверху вниз на просящую голову. Она скривила рот, словно готовясь плюнуть, заморгала глазами, стряхивая с ресниц крупчатую краску и вытянув шею, с возмущением заявила:
- Вы что, на какую среду? У нас поликлиника, муниципальное учреждение, а не приемная Деда Мороза. Невропатолог расписан на месяц вперед.
Толпа напирала, давила на верзилу, шумела, галдела, кричала, стонала, не давая возможности сосредоточиться и сообразить.
-Ну, так дайте хоть через месяц.
Казалось, синехалатного ангела разорвет на части от созерцания глупого и настойчивого просителя. Ее личико, наскоро сшитое больничным богом из песочно-серых прожаренных простыней с накрашенными складками губ, стало синеть:
-Я вам русским языком повторяю невропатолог расписан на месяц вперед, талоны на следующий месяц будут выдаваться по истечении использования тридцати пяти процентов от ранее выданных. И не ранее. Понятно?
- Мужик, ты уснул что ли? Давай быстрей мне на работу…
... у меня ребенок один дома …
… у меня очередь подходит на процедуры…
... мужик, да будь ты мужиком, в конце концов…
Очередь молила мужика, напирая всем своим бесформенным организмом, желая получить свой пропуск в лабиринт больничных дверей. Верзила, запутавшись в пересчете процентов ранее отпущенных к не ранее, потерял твердость, и толпа тут же выдавила его из себя, словно отработанный никчемный материал.
- Женщина, мне талон к окулисту на вторник, на вторую половину дня, в первой я записана к парикмахеру.
Ту, которую обозвали женщиной, подобное оскорбление терпела тысячу раз, но из уст этой наглой тетки, уже записавшейся к парикмахеру, вывело из себя окончательно:
- Я русским языком объясняла мужчине, стоящему перед вами, что талоны выдаются не тогда, когда вам хочется, а тогда, когда…
- Но у меня парикмахерская,- не дослушав, возразила просительница.
"Дура набитая, ей про Фому, она мне про Ерему, что тебе там стричь, три твоих волосины?" - Подумала регистраторша, но в слух сказала:
- Это ваши проблемы.
-Ну, давай скорей…,- требовала толпа, - следующий говори, кто там, дамочка, отходите, не мешайте.
- Но мне.. ,- возмущалась она.
Ее никто не слушал, оттесняя от щели прошения.
- Мне к урологу, пожалуйста, талон, - взмолился очередной посетитель.
- Вам на какое число?
- Мне все равно, - обрадовался просящий, - желательно поближе.
- Какое время посещения врача вы больше предпочитаете: в первой или второй половине дня?
- Тоже все равно.
- Выбирайте, есть с утра на тридцатое октября или четвертого ноября в шестнадцать часов.
- Но ведь сегодня уже девятое ноября!- Опешил проситель.
- Вот и я о том же, вы что мне голову забиваете тем, что вам все равно. Вы при входе читали объявление, что уролога нет, и когда будет неизвестно!
- Но что делать?
- Возьмите талон на пятницу на семнадцать…
- Хорошо давайте,- обрадовался внезапному везению пациент.
- Вот держите талон на пятницу в семнадцать тридцать к маммологу.
Пациент опешил от предложения, но возражать не стал.
- Черт с ним давайте я, что зря стоял…
... мой отец родился в те годы, которые некоторые называют годами страшных репрессий, другие говорят, что все это враки и клевета на справедливую советскую власть и великих и добрых вождей. В далеком Северном Казахстане в глухом ауле на свет появился мой отец. Все, что я могу рассказать, это всего лишь скупые обрывки из его воспоминаний. Сейчас, спустя многие годы, я жалею, что так и не нашел ни времени, ни желания подробно расспросить о прожитой им жизни. А когда пришло осознание неисполненного сыновнего долга, то ничего исправить, к сожалению, уже невозможно. Его много лет нет в живых. Он был пятым и, как оказалось потом, последним ребенком в семье. Жили не просто бедно, а нищенствовали, постоянно голодая, давясь щедрыми колхозными трудоднями. Я слышал не раз скабрезные упреки высокомерных людишек о том, зачем плодить нищету. А плодить ее нужно для того, чтобы было кому работать рабским трудом в колхозах и на стройках коммунизма и кем забрасывать армии наступающих врагов, кидая их, безоружных, под гусеницы беспощадных танков. Так что, в том числе и эта нищета дает именно тебе возможность быть благополучным, и жить в мнимом или подлинном достатке.
Как и откуда попала семья моего отца в этот глухой казахский аул, я не знаю. Не знаю, куда пропал его отец и мой дед Семен. Не знаю, где находится могила моей бабушки по отцовской линии, и как, когда и от чего она умерла. Ничего этого я не знаю. Мне сейчас тяжело и стыдно в этом признаться, но это правда, это действительно так. Мое генеалогическое древо со стороны отца почти полностью отсутствует, все, от корней и до кроны, а по материнской линии оно ветвится лишь ее родителями. Дедушку Степана и бабушку Аню я прекрасно помню, все мое детство они были рядом, и в полной мере меня и остальных внуков лелеяли, баловали, но и учили жизни. В природе такое изувеченное дерево не может долго жить и, скорее всего, погибнет, иссохнув ветвями, повалится в сторону отсутствующих корней. Человек, в свою очередь, лишенный корней и многочисленной родственной кроны, так же падет, предавая забвению свой род. Сейчас мне кажется, что все мои достижения, это ничто иное, как парадная вывеска, броская реклама, за которой нет ничего стоящего, за которой пустота, холод, страх.
Мне сейчас также страшно, как тогда моему отцу, когда безутешная мать, совершенно отчаявшись прокормить оставшихся в живых детей, решила избавиться от своего младшего ребенка. Ему в ту пору шел пятый год, как все это время он выжил, я не представляю, и все же он жил, оставаясь более хилым и слабым по сравнению со старшим братом Володей и сестрой Глашей. Скорее всего, поэтому и пал на него этот страшный жребий. И все же мать не решилась на детоубийство. Избавиться от лишнего рта, который все равно, непременно, умрет от голода или болезней, как умерли ее двое детей, она решила по-иному. Она, взяв всех своих детей, которых к тому времени осталось трое, отправилась в лес, договорившись со старшими, что они младшего оставят в лесу в надежде, что его кто-нибудь подберет и приютит. А если нет..
Ничего не подозревающий малыш с упорством вглядывался в первые молодые побеги травы, стараясь разглядеть в них дикий щавель, черемшу или чеснок, чтобы с жадностью набить окончательно исхудавшее за зиму брюхо. Увлекшись этим занятием, он совершенно потерял из виду родных, а они тем временем стали уходить все дальше и дальше. Спустя десятки лет, рассказывая эту историю, в его глазах собирались слезы, и губы дрожали, словно только что в лесу звали на помощь самого близкого и надежного человека - маму. Ту трагедию своей жизни он помнил до мельчайших подробностей, невзирая на свой малый возраст. Как бешено от страха билось сердечко, как слезы рекой текли по худому лицу, как мерещился за каждым деревом бабай или волк. Потерявшись, он в панике бросился бежать, выбрав направление интуитивно, наугад. Пробирался сквозь густые заросли осинника, перелазил через валежник, царапался до жгучей боли, до крови о ненавистный шиповник. И к своему счастью, выскочив на большую поляну, увидел вначале Володю, Глашу, а затем и маму. Он бросился к ней уже чуть живой, не в силах произнести ни единого слова. Мама была поражена и растрогана, как он смог их найти, ведь они завели его в самую чащу, в которой даже взрослый человек мог заплутать до смерти. Наревевшись все вместе, они отправились в аул. И Володя, и Глаша выжили, я их хорошо помню. О том что моего отца не потеряли, а намеренно оставили в лесу, на произвол судьбы, он узнал уже будучи подростком. Но никакой злобы на родных он не держал, помня страшные голодные годы. Он всей душой возненавидел подлую, гадкую власть, которая вынуждала людей так страшно поступать. Я, незнающий голода и, слава Богу, не стоящий перед выбором, от кого из детей избавиться, чтобы выжили другие, не могу осуждать мою бабушку. Как бы я поступил, будучи на ее месте? Боролся бы с этой поганой властью? Или предал бы собственных детей в угоду иллюзии собственного спокойствия. Не знаю. Мне становится страшно от самой такой мысли…
И это только один, возможно и самый страшный, эпизод из жизни моих родственников по отцовской линии, но не самый ужасный в жизни моей страны. Мы, потомки, должны, да не должны, а обязаны знать, как жили наши близкие, чтобы никто не смог манипулировать нами в угоду собственной выгоде. Да и не только для этого, а больше, чтобы быть стройными деревьями в прекрасной роще, шелестя могучими кронами, надежно держаться корнями за свою родную землю, на которой жили наши предки…
... как- то включил телик, выпуск новостей идет на первом канале, и с первым звуком, с первой картинкой получил по морде. Очень пожилая женщина, пенсионерка, с изнеможденным, изрытым морщинами лицом, словно дельта высохшей реки, не моргающими тревожными глазами смотрела в камеру как на второе пришествие Христа и старческой рукой, покрытой пергаментной кожей, махала в сторону виновников Российских бед.
- До чего Россию довели? – Вопрошала она,- Мало того, что развалили великий Советский Союз, так и то, что осталось разворуют. И нечего тут долго думать, кто виноват в наших маленьких пенсиях. Это вон тут аглигархи и прочие коммерсанты добро растащили, а государство пенсии достойные нам платить не может. Даю свой пенсионерский наказ нашему дорогому президенту. Дорогой наш, любимый президент, мы на вас молимся и с надеждой ждем, что вы возьмите этих пакостников за шкирку и вытрясите их них наше народное добро. Я вам точно говорю, тогда пенсии у нас будут такие, что и в Америках обзавидуются ….
Она стала приводить еще несколько рецептов построения всеобщего счастья и справедливого государства, не забывая при этом грозить своей натруженной рукой в адрес виновников российского несчастья. Но тех простых рецептов я уже не слышал. В голове застучали молотки и вены вздулись от вскипевшего гнева.
- Ах ты, старая карга! Все отнять и поделить предлагаешь? Отнять, стало быть, чужие миллионы, это значит справедливо? А ведро старое дырявое, что у тебя с дачи уперли, ты неделю оплакивала. Это, видите ли, оскорбляет ее человеческое достоинство. Ведь его она заработала честным трудом, а воры, подлюки… А то с дачи и урожай могут умыкнуть, тут совсем хоть ложись да помирай. Столько труда: копали, садили, поливали, пололи, а какая-то сволочь, голытьба ленивая, взяла да и украла. Где на свете справедливость? Кричишь ты, глядя в небо и грозя кому-то там кулаком. Ой сколько труда, сколько труда, копали, пололи…
Давление в венах упало они, осели молотки, застучали реже. Затихли. Понимаю, что сорвался, опустился до упреков и оскорблений в адрес неизвестной старушки. Тысячу извинений вам и миллионам российских пенсионеров, положивших свое здоровье и жизнь на алтарь величия государства в надежде на спокойную и достойную старость. Конечно, она меня не услышит, и причина совсем не в расстоянии, а в ее яростной убежденности в своей правоте, не желая слышать, видеть, понимать происходящее. И все же я заботливо и уважительно помогаю старушке сесть на стул. Пузатый блестящий хромом самовар отражает лица, выпуская струйки пара через потеющую крышку. Кипяток льется в чашку, зазывно журчит в преддверии приятного чаепития и неспешной беседы.
- Спасибо, сынок,- благодарит старушка, и ее лицо расцветает в улыбке малозубого рта.
Узловатые вспухшие вены рук словно впитали в себя всю жизненную силу мышц, высушили их до тонкого хвороста. Руки трясутся в старческом волнении и слабости, а на ее пергаментной коже лица чуть проступили алые пятна. Она несколько сконфуженно смотрит на меня, стараясь понять, заметил ли я ее старческую слабость. А глаза между тем кричат, ах кабы ты знал сынок, какой я была в молодости! Делаю вид, что не замечаю ее неловкости, дабы не вогнать в еще большее неудобство. Старость заслуживает уважения, почтения и заботы. Поймет ли она, не воспримет ли мои слова как упрек, оскорбление, обиду? Сможет ли понять, почувствовать, задуматься? Может промолчать? Не делать больно, не обижать? Но хочется быть услышанным, понятым.
- Спасибо Вам,- говорю я ей,- Вам и всем, кто строил и защищал мою страну. Спасибо Вам, и низкий Вам поклон!
Ее алые пятна на щеках расплываются по всему лицу, и она, растроганная от слов благодарности, опускает глаза, которые намокают в одну секунду. Да хватит вам шипеть и рыкать, брызгая ядовитой слюной, мол, тоже благодетель нашелся, чая старушке налил, болтает пустобрех про благодарности, лучше бы денег дал, больше бы пользы было. А трепать языком мы и сами мастера. Мне стало жаль ее, российскую пенсионерку. Нет, не стану говорить, не стану унижать ее своими умозаключениями, ведь они могут оказаться ошибочными. И все-таки в конце концов решаюсь. Но как это сделать? Какие слова подобрать?
-Я вас прекрасно понимаю,- говорю я ей,- пенсии ваши жалкие и недостойны того труда, который вы вложили в государство. И все же главный вопрос, где взять средства, чтобы обеспечить вам достойную старость?
Она вскидывает голову, и глаза ее блестят, словно у отличника в школе, наперед знающего ответ. Поскольку я слышал ее рецепт построения справедливого мира, прошу ее теперь выслушать меня.
- Труд ваш был тяжек и недооценен, это факт, но давайте беспристрастно посмотрим на результаты труда. Что вы оставили нам в наследство, нам, вступившим на трудовую вахту вслед за вами. Мы приняли из рук в руки то, что вы с таким трудом и жертвами создали. Получая из ваших рук знамя, эстафетную палочку, мы слышали слова о великом и мощном государстве, о бесчисленных достижениях и успехах, достигнутых вами. Мы гордились, стараясь еще выше поднять знамя достижений. Но великое государство - это всего лишь лозунг, политическая метафора. Конечно, его можно применять как козырную карту, как джокер в споре, мол, мы построили великое государство, а вы, поганые либералы, демократы, младореформаторы, его просрали. А что если отбросить всю словесную шелуху и внимательно рассмотреть наследство, которое вы нам оставили. Нет великого государства, а есть отдельные сектора экономики, политика, экология. И каждое из этих направлений человеческой жизни мы разберем по крупинкам, разложим по полочкам. Что у нас получится? Возьмем наугад, допустим, наболевшую в последнее время автомобильную тему. Что вы здесь нам передали? Лично я вижу лишь неутомимое желание людей пересесть на иномарки, а покупать отечественные только от нищеты. Кто, какие враги, на которых вы постоянно ссылаетесь, заставлял рабочего на конвейере забивать болты кувалдой, не докручивать гайки, заведомо делая брак. Конечно, таким нехитрым способом он выполнял план и зарабатывал премии. Но ведь именно сейчас, вливаясь в общий хор недовольных своей пенсией, он кричит о неуважении к его человеческому достоинству. А где он был, когда сознательно делал брак, понимал ли он, что тем самым он оскорбляет человеческое достоинство покупателя и, более того, подвергает его жизнь опасности. И конечно он наносит ущерб своему родному предприятию, и своей будущей пенсии, и будущему своих детей. Что он им передаст в наследство, кувалду? Беда в том, что он не один такой и не только рабочий, но и инженер, и управленец. Ведь они прекрасно знают, что их автомобили небезопасны и, мягко сказать, устаревшие, не отвечающие духу времени. Но им всем плевать на тех, кто попал и попадет в аварии, и кто матерится площадной бранью на качество машин. Их голоса я различаю в общем хоре недовольных своим социальным обеспечением. Столкнувшись с конкуренцией, наши автомобильные бренды зачахли, скукожились, вымерли. А значит, не создают рабочих мест, не увеличивают валовой продукт. Что автоматически ведет к сокращению той финансовой базы, из которой содержаться и пенсионеры. Снова слышу голоса про подлую Америку и сволочной запад. Мол, это они, дабы избавиться от самых мощных в мире конкурентов в лице нашего автопрома, развалили нашу гордость и надежду на обеспеченную старость. Трусливые капиталисты испугались честной конкуренции с нами, но не испугались конкуренции с немецким, японским, французским и южнокорейским автопромом. Не стали подлые америкосы есть живьем и в жареном виде немцев, японцев, корейцев и не засыпали их автомобильные заводы кувалдами, подначивая тамошних рабочих делать брак. Оттого и мучаются в конкурентной борьбе, сдавая свой собственный рынок, скулят, ноют, борются, но не пожирают народы и страны, как нам бы того хотелось.
Вот поэтому пенсионеры этих стран, ваши сверстники, передали своим детям современные предприятия и бренды, известные во всем мире, а не старые прадедовские кувалды. И нет никакого сомнения, их труд не пропал даром, он востребован и конкурентоспособен в мировой экономике. А кроме молодого южнокорейского автопрома, зародившегося во времена американского военного присутствия, есть гранды, великие автомобильные державы. И они передают своим потомкам инновации и технологии будущего. А с чем нам идти в будущее, что предложить миру? Вы говорите, что автомобили это не показатель, мы - люди пожилые, и нам они не нужны. Допустим, это так.
Ну что ж давайте посмотрим, что вы нам передали в той сфере человеческой жизни, которую называют бытом. Возможно, кому- то покажется смешной и несерьезной эта тема, а между тем, это огромный сектор мировой экономики, создающий те самые инновации, о которых у нас так любят болтать. С падением железного занавеса советский человек вдруг осознал, что есть масса простых , нужных и доступных предметов, делающих жизнь удобной и радостной. Когда я впервые купил жене итальянскую стиральную машинку, я осознал, что в советской стране женщину ненавидели, призирали и угнетали. Ведь если вспомнить, что означала для каждой женщины стирка в выходные: это целый день кипячения воды, отжимание белья руками, полоскание - все это мука в место отдыха. И это все в той стране, где декларировались самые радужные и правильные лозунги. А на том самом западе, который мы всей душой ненавидели, и почему-то ненавидим до сих пор, искали возможность облегчить жизнь, сделать ее удобной и комфортной. Скорее всего, мы ненавидим запад за то, что у нас не получается так жить, вот мы и бесимся, вымещая на них злобу. Конечно, зачем повелителям одной шестой части земли заботится о людях, ведь у генсека есть импортный телевизор с пультом управления, а народец побегает к телику с плоскогубцами для переключения каналов. Благо каналов раз два и обчелся, на каждом одно и тоже: советский человек стал жить еще лучше, счастливей, радостней. И мы верили всей этой болтовне, поэтому сейчас в быту используем импортную бытовую технику, и нет ни единого собственного бренда в этой важной области человеческой жизни. Я не устану повторять, это рабочие места, открытия, изобретения, все то, что завтра даст свои плоды. Все то, что будет создавать славу стране и достойную жизнь ее гражданам. К сожалению...
Вдруг зазвонил телефон, и старушка, вытащив из кармана сотовый, растерянно посмотрела на трубку. - Алло, Светочка, доченька, я тебе перезвоню. Да у меня все хорошо. Здоровье, тоже нормально.
Она убрала телефон, виновато посмотрев на меня.
- Вот и мобильный телефон, к которому мы так быстро привыкли, изобрели и сделали там, на западе, проклятые капиталисты. Мы так ненавидим запад с его ценностями, но с удовольствием пользуемся его плодами. Мы - завистливые лицемеры. Так вот, к сожалению, и в этом секторе вам нечего нам передать, совершенно нечего. Вот помню когда я был еще подростком, кому- то из родственников понадобилось лекарство, но оно было импортным. Сколько мои родители, родственники, друзья потратили сил, времени и средств, чтобы его достать, это уму непостижимо. Медицина и фармакология, ведь вы в этой области приложения человеческого ума, нуждаетесь сейчас как никто другой. У пожилого человека только и разговоров, что о болячках. И в тоже время вы возмущаетесь от низкого качества медицинских услуг и дороговизны лекарств. Но ведь это и есть результат вашего труда, такую медицину вы нам передали, это ваше наследство. Что не кабинет стоматолога или диагностики - все сплошь импортное, западное, оборудование. А на первый взгляд мы казались завидными наследниками, нам досталась великая страна, могучее государство. А на поверку мыльный пузырь, хотя…
Вот в области вооружения, пожалуй, мы были действительно на высоте. Наше желание сделать самое лучшее оружие в мире похвально, но оружие не только защищает, но и убивает. Лучший автомат в мире, лучший истребитель, лучшие ракеты с ядерными боеголовками. "Мы - самый миролюбивый народ на земле", - так мы о себе с гордостью говорили, мы создали самые эффективные средства уничтожения жизни на планете. Порой совершенно забывая, что самый надежный и безотказный автомат также безотказен в руках преступника. Конечно, большое достижение и гордость в том, что у нас самые смертоносные ракеты, вот только как ими лечить больных детей? Детей которые годами ждут квот на срочные сложные операции, а многие, так и не дождавшись, умирают. Государство установило квоты на операции? Нет, государство установило квоты на жизнь. Если, имея такие грозные ракеты, мы не спасаем детей от смерти, нужны ли нам они? Спасут ли они нас? Ведь мы выступаем в роли врагов, убивая квотами собственное будущее. У нас из рук вон плохо получались автомобили, стиральные машины, телевизоры, медицинское оборудование, лекарства и много еще того, что помогает и спасает человека. А вот то, что убивает, тут мы на высоте. Слышу, уже слышу голоса негодования: "Подлец, предатель, очернитель".
Есть у нас достижения, и есть богатства, газ, нефть, лес, металлы и много другого. Действительно богатства у нас имеются, вот только наших усилий для их создания не требовалось. Это все создала матушка-земля, иначе с полезными ископаемыми у нас было бы также, как и со всем остальным, то есть не было бы. Но и в этом секторе не все так радужно, и гордость видна лишь на удалении или при взгляде против солнца. А при внимательном рассмотрении окажется, что добывать свои полезные ископаемые мы можем лишь импортным оборудованием, техникой и технологиями. А уж сколько мы проблем получили и еще получим, добывая, транспортируя и перерабатывая полезные ископаемые. Такого варварского отношения к своей земле нужно еще поискать. Скажите, какой подлец придумал построить и разрешает эксплуатировать на Байкале целлюлозный комбинат? Это как нужно ненавидеть свою землю, чтобы до такого додуматься? Мировую жемчужину, бриллиант чистейшей воды, почти двадцать процентов мировых запасов пресной воды превратить в гигантскую выгребную яму. Да при самом полном отсутствии мозгов, можно понять, что такое счастье - Байкал - это щедрый подарок небес нам, недотепам, не умеющим создавать головами и руками нужные и полезные вещи. Бери, бережно и разумно используй этот природный шедевр, сделай его мировым туристическим брендом. Это десятки тысяч рабочих мест в сфере экологического туризма и десятки тысяч в сопутствующих сферах. Так нет, на это мозгов не хватает, проще выжечь тайгу, из дымящих труб отравить ядами чистейшую воду, которую природа фильтровала и хранила для нас миллионы лет. Только представьте всю сложную экосистему, что природа создавала на протяжении многих веков, населяя сей дивный край массой эндемиков. Но нам не интересно изучать такое великое природное наследие, мы просто льем туда парашу. Вот такую страну, такие богатства вы нам передали. Это не обвинение, это приговор всем нам, и мне, и моему поколению тоже. Ведь мы есть ваша копия по духу и плоти. А что оставим мы своим преемникам, своим детям, это даже страшно представить. Скорее всего, мы оставим выжженную и отравленную землю и лживые предания о том, что у нас когда-то было великое, могучее и непобедимое государство.
... с дружком детства, Ленькой Савиным, я обошелся плохо, скверно, подло.
Эх, Ленька, Ленька, как хотелось бы все изменить. Но, увы, многие наши поступки за сроком давности, из-за равнодушия и лени, невозможно исправить. Они останутся на нашей совести до конца дней, до самой последней минуты искупления. С Ленькой мы дружили как только стали себя помнить, с первого класса сидели за одной партой. Порой сбегали с уроков и шли на речку удить рыбу. Вместе первый раз пробовали курить и пили из одной бутылки пьянящий Агдам. Нам было легко и просто дружить, потому как каждый из нас не носил за душой ни обид, ни злости. И если вдруг вспыхивала ссора, то мы быстро мирились, забывая и ее, и причину раздора. Но после школы, как это часто бывает, наши пути несколько разошлись. Нет, мы все также общались и часто встречались, но я учился в институте, а Ленька пошел работать на завод. Постепенно обрастая новыми знакомствами и друзьями, мы стали незаметно для нас отдаляться. И все же Ленька, как лучший друг, был свидетелем на моей свадьбе. Гуляли без шика, но весело и от души. Мой дружок залихватски отплясывал цыганочку с выходом и по-гусарски пил водку из туфли невесты. Когда и почему стала худеть и оборвалась та тончайшая жизненная сила, связывающая людей крепкими невидимыми нитями дружбы, я не знаю. Но скоро, погрузившись в пучину житейских проблем, мы изредка встречались, обмениваясь ничего незначащими дежурными фразами.
- Как дела?
- А как сам?
И, пожалуй наши дороги разошлись бы навсегда, но, связавшись с бизнесом, я испытывал постоянную необходимость нахождения рядом с собой надежного человека. Будь ты хоть семи пядей во лбу, но тебя все равно окружают люди, и если рядом надежный и верный человек, то тебе комфортней и спокойней живется и работается. Новый виток нашей дружбы начался с того, что я уговорил Леньку помогать мне в моих делах. Он долго не соглашался, и все же я его уломал. Наши отношения в делах мы никак юридически не закрепляли, полностью полагаясь на свою крепкую дружбу. Ленька был исполнительным и надежным помощником. Спустя несколько лет я увлекся ресторанным бизнесом, переложив на плечи друга все дела по оптовой торговле. Денег хватало на все, я мотался по миру, отдыхал в полную меру, наслаждаясь плодами своего труда. С чего вышла у нас ссора, я теперь и не припомню, но это точно была какая-то мелочь. Вроде той, что возникает между мужем и женой, доходящая до развода, из-за брошенных носков или невымытой чашки. И, скорее всего, это была не причина, а повод накопившимся обидам и неразрешенным противоречиям. В пылу взаимных упреков мы перешли ту грань, за которой остается и безвозвратно гибнет не только дружба, но и всякое человеческое уважение. Ленька хлопнул дверью. А я, а я стал оправдывать свою убогую правоту тем, что ничем особым он мне не помог, а денег я ему платил будь здоров, так что я ни в чем не виноват. Мы квиты. И если есть потерпевшая сторона, то это непременно я. Говорят после этого он сильно запил. Но я его больше ни разу не видел и совершенно не интересовался его судьбой. Говорили, что на фоне беспробудного пьянства он потерял семью, а у него было двое детей. Несколько лет бомжевал, а потом то ли его убили, то ли сам умер от алкоголизма, я тоже точно не знаю. Выходит я виноват в смерти моего друга. Черствость, эгоизм, гордыня, втерлись мне в доверие, став верными друзьями, а затем своим равнодушием я и убил друга Леньку...
…ты знаешь, а я ведь не всегда был мальчишом- плохишом, я был и октябренком, и пионером, и комсомольцем. Всей душой гордился нашей передовой страной, яростно ненавидел капиталистов и был совершенно уверен, что все беды на земле происходят только от них, от гадких и жадных американцев. И даже отсутствие в магазине так любимой мною сгущенки я понимал как акт агрессии бесчисленных врагов. А мы действительно героический народ, самый миролюбивый и лучший в мире. И становилось ясно, насколько капиталисты кровожадны и злобны, если они хотят уничтожить нашу прекрасную, свободную страну. Ощущение большой ядерной войны витало в воздухе, мы постоянно грозили своими ракетами, нам отвечали тем же. К тому времени мы уже по уши завязли в Афганистане, и по всей стране стали разлетаться цинковые гробы, разнося по городам и весям безутешное материнское горе и отцовские горькие слезы. Было страшно.
Да еще ко всей этой невеселой картине наш руководитель государства генеральный секретарь ЦК КПСС одряхлел до самых неприличных анекдотов. За время его правления люди будто бы совершенно забыли о том, что человек смертен. И это случалось в новой истории моей страны уже не первый раз. Потому люди не понимали, как же они будут жить, если вдруг снова окажется, что вожди смертны. Многие взрослые люди, совершенно забыв свой личный опыт, думают , что дети не способны в силу своего возраста понять сложность происходящих событий. Возможно, это так и есть, понять они не могут, но зато они это очень хорошо чувствуют. Вот и мы, зомбированные страшными и достоверными фактами из жизни многочисленных советских врагов, перенимали тревогу родителей. Во взрослых разговоров все чаще проскакивал страшный термин ядерная война. И память снова и снова воскрешала фрагменты из документального фильма о последствиях атомной бомбардировки Американцами Японских городов. Десятки тысяч убитых, тысячи обожженных людей, на которых кусками висят сгоревшая кожа и мышцы, обнажая кости, целые ряды лежащих на земле обугленных детей, еще пока живых, цепляющихся за жизнь непостижимым образом, и тень человека на лестнице, он просто исчез, испарился, словно его никогда и не было. Остаться равнодушным после таких кадров невозможно, ненависть к подлым американцам не знала границ, их непременно нужно было уничтожить, иначе они уничтожат нас, точно так же, как те далекие Японские города.
- Мам, можно я на улицу, чуть-чуть на коньках покатаюсь?
- Иди, только недолго, завтра в школу, не забыл?
- Нет, не забыл, я недолго.
Одев коньки, я вышел на улицу и прямо за оградой, в замерзшей канаве, стал неумело ковылять по льду. Небо было ясное, с яркими звездами, такими, которые светят в морозные ночи. Фонарь на электрическом столбе помогал мне в постоянной проблеме с коньками. Потому как коньки были не с ботинками, а знаешь такие, отдельно одни полозки, которые цеплялись на обувь специальным зажимом на резьбе, обхватывая струбциной подошву ботинок. Проблема была в том, что невозможно было надежно закрепить полозки, если слабо затянешь струбцину, конек тут же слетал, не дав даже сделать нескольких шагов. Затянешь чересчур сильно - подошву выгибает горбом, нога ноет, попадая в тески, но это все терпимо, только и тогда полозки отваливались от обуви, доставляя неописуемое огорчение. Промучившись таким образом с полчаса, уставший и недовольный, я решил покончить со своими мучениями и вернуться домой, как вдруг на улицу выскочила мама, без пальто, лишь накинув на голову платок, подошла ко мне и тихо сказала: - Брежнев умер.- Она не плакала, но в голосе слышалась тревога в ожидании чего-то нехорошего, а возможно и страшного. И ни сказав больше, ни слова, ушла в дом.
Для меня же это стало огромным потрясением, я, будучи подростком, первый раз в жизни потерял руководителя величайшего государства в мире. Я всю свою жизнь прожил с дорогим Леонидом Ильичем. И как теперь жить дальше, я не знал. Страх сковал мое тело, и я с ужасом посмотрел на небо, звезды весело перемигивались, не ведая о беде, что случилась на одной шестой части земли. Я бросился прочь из-под уличного фонаря, в самую гущу темноты, продолжая непрерывно наблюдать за небом. Коньки слетели с ботинок и повисли ненужными кусками железа, но снимать их у меня не было времени. Я, не отрывая глаз, осматривал горизонт. В том, что уже началась ядерная война, я нисколько не сомневался, ведь капиталисты только и ждали, когда великий генеральный секретарь, четырежды герой Советского Союза, Леонид Ильич Брежнев умрет, и страна, оставшаяся без гения, тут же незамедлительно будет атакована подлым, бесчестным врагом. Но по небу не летели американские ракеты, такие, помнишь, как рисовали в «Крокодиле», и горизонт на западе был звездно чист. Но я точно знал, что враг очень коварен, и ракеты могут полететь не только с запада, но нет, по небу пока не летели армады ракет ни с юга, ни с севера, ни с востока. Я засыпал в тревоге, но с твердой уверенностью, что на страну нападут ночью, а если нет, то на следующий день война начнется, непременно…
... еще я помню убийство шведского премьер-министра Улафа Пальме. Почему это так мне врезалось в память? Даже не знаю. Первое время, кажется, даже было злорадство. А как же по-другому? У капиталистов убивают руководителей страны. Значит действительно, там так плохо, как нам говорят. Но отчего тогда моим сверстникам так хочется надеть джинсы? Не смотря на то, что наши старшие товарищи - партийные и комсомольские вожаки - уверяли, что джинсы там, на западе, ничто иное как рабочая одежда последнего пошива, примерно как у нас фуфайка, в которой ходит половина великой страны. А еще нам нестерпимо хотелось слушать и танцевать под музыку идеологических врагов. Жевать жвачку, не смотря на то, что из идейных комсомольцев мы тут же превращались в безыдейное жующее стадо. Безнадежно мечтали о японских кассетниках, да еще много чего хотелось из того, что есть у них. Странно, в голову пришла нелепая догадка. А отчего, с какого перепуга, руководитель страны пошел как обычный человек в обычный кинотеатр. Разве угнетенный класс не должен был, тут же взяв его за шиворот, тряхнуть своей натруженной рукой. Вот у нас к любому важному чиновнику на вшивой козе не подъедешь. Во-первых, она никогда в места скопления обычных смертных просто так не пойдет. А если и пойдет, то по большой нужде, но до него и тогда на пушечный выстрел не допустят. Получается странная конструкция: наших руководителей так охраняют от нас, что можно подумать, это мы живем в ненавистном несправедливом обществе, а не Шведы. Надо же комсомольцу до такого додуматься? Ересь, ересь в чистом виде…
... знаешь, кажется, это было, когда я учился в начальных классах. Точнее не вспомнить. К нам в школу после летних каникул пришла девчонка. Но точно помню, чуть старше нас, но не на много. Вроде обычная девчонка, но это на первый взгляд. Когда меня позвали на нее глазеть, я не сразу поверил, что такое может быть. Просто я до этого никогда не видел подобного. У нее вместо одной ноги был протез. Конечно, его не было видно, поскольку она всегда ходила в брюках, но когда она начинала ходить, он жутко скрипел, а мы почти валились со смеху, дразня ее Шлеп-нога.
По всей видимости, она уже привыкла к насмешкам и старалась не обращать на нас внимания. Но иногда, не выдержав насмешек, бросалась за нами в погоню. Да, да, невзирая на свое увечье, она довольно шустро бегала, а протез при этом все чаще и чаще скрипел, а мы как ненормальные кричали:
- Шлеп - нога, шлеп - нога, догони!
Теперь мне за это тоже стыдно…
Виктор Сергеевич, выговорившись за всю жизнь, замолчал, у него больше не осталось сил ни на что, все казалось бессмысленным и бесполезным. Человек, назначающий себя быть всегда правым, становится глух и слеп, и любые, самые неопровержимые факты и доводы, не заставят его хотя бы засомневаться в собственной правоте. Ведь эти сомнения могут породить еще большие, высвечивая ошибки, необразованность, некомпетентность или, не дай Бог, преступления, которые были совершены и прикрыты какой-нибудь лживой целесообразностью, политической, экономической, социальной. И вот от вашей абсолютной правоты не осталось и следа, мало того, вы уже не правы настолько, что являетесь преступником и должны понести заслуженное наказание. И все это вы сотворили сами, своими руками, потому что не пожелали, не захотели или просто испугались отстоять свою правоту в столкновении мнений и мыслей, идей и фактов, а просто назначили себя правыми, что автоматически делает несогласных с вами врагами. А враг всегда заслуживает только одного… И прервать этот порочный круг в этой стране не суждено никому. А между тем, каждому хотелось дожить до того дня, когда страна, все же пройдя последний круг ада, выйдет на широкую, светлую дорогу в свое прекрасное будущее.
Будущее Егора не пугало, оно казалось тревожным и неопределенным, но заглядывать в него не хотелось. А чтобы оно было достойным тебя, необходимо сейчас делать хорошо свою работу. В кабинете Правдина раздался телефонный звонок, выслушав сообщение, он направился в камеру для допросов, возможно, его расчет был верен, дело своего бывшего хозяина он еще не закрыл. Время позволяет потянуть еще несколько дней. Он надеялся, что Виктор Сергеевич еще что-нибудь вспомнит, важное, существенное об их перемещении в этот мир. Дождавшись, когда за ним закроется дверь, без вопросов и лишнего затягивания времени, Виктор Сергеевич начал говорить:
- Я понял, я кажется все понял, я понял, почему я здесь и за что – это расплата. Понимаешь? Расплата за всю мою жизнь, за ложные идеалы и пустые устремления.
- А у тебя были сомнения на этот счет? – Искренне удивившись, спросил Правдин.
- Нет, нет, я о другом, мне кажется, я кое-что понял в устройстве жизни. Как это все сложно и вместе с тем понятно работает. Мы совершенно не обращаем внимания, не замечаем происходящего вокруг нас. Уверенные в собственной непогрешимости и порабощенные эгоизмом, мы отвергаем саму возможность разумного устройства жизни. Мы убеждены в случайности происходящих событий: встреч, конфликтов, потерь, счастья или горя. Но я считаю, что во всем есть тайное послание, заложенное мудростью создателя, наполняющее жизнь смыслом бытия. Наша глухота и слепота не позволяют заметить руку помощи, которую нам протягивают, и расслышать голос утешения, который пропадает, растворяясь в наших стенаниях о неудачах, неурядицах и несчастливой судьбе. И более того, мы с ужасом отвергаем помощь, случайно увиденную в минуты просветления. В ответ на протянутую длань спасителя, брезгливо одергиваем свои руки, вытирая носовым платком или о пыльную штанину, боясь подхватить неизлечимый смертельный вирус. А на самом деле это - рука очищения, прощения и напутствия, как спасательный жилет, как шлюпка тонущему в бескрайней пучине жизни… Егор слушал всю эту религиозно – мистическую кашу с нескрываемым разочарованием. Возможно, от пережитого стресса он просто спятил и теперь несет весь этот бред про длань, про спасение, про творца. Но все же перебивать не стал.
- Это произошло в тот день, после которого я попал в этот странный, страшный мир. Да, да, это была именно она... Глаза его светились счастьем, а лицо освещала улыбка умалишенного. Это именно тот свет, которым светится лицо человека, озаренного величайшей догадкой, печально-скорбный и вместе с тем радостный, полной надежд на утешение. Ведь больше не может быть страха перед будущем. Пусть предстояло десять долгих лет каторжного труда, разрывая жилы и проклиная судьбу, скитаться по лагерям. Это в том случае, если от голода, побоев и рабского труда, он выдержит все это время. А затем с клеймом недочеловека прожить остаток жизни, не имея возможности устроиться на хорошую работу, заслужить уважение и простое человеческое счастье.
-Это произошло во второй половине дня, я занимался финансовыми документами, что-то не сходилось в отчетности, это сильно меня злило. Я был крайне недоволен работой бухгалтеров, в этот самый момент в мой кабинет вошла пожилая женщина. Она была невысокого роста, совершенно седая, с морщинистым, изнеможденным лицом, говорящим, что жизнь ее была настолько тяжела, что разделив ее невзгоды на дюжину человек, можно запросто сделать их абсолютно несчастными. Но самое удивительное в ней - это глаза, я до сих пор помню ее взгляд. В них не было и следа той тяжелой, горестной жизни. Они были необычайно живые, глубокие как космос, хранящий от нас тайны мироздания, но вместе с тем понятные, человеческие и даже немного озорные. Еще она сильно хромала на правую ногу, и хромота была из тех, с которой люди сживаются и живут всю жизнь. По всей видимости, этот недуг доставлял ей нестерпимую боль и неудобство, но вместе с тем она знала, что не избавиться от него никогда. В то время, когда бывший хозяин описывал женщину, Егор во второй раз в жизни почувствовал, что сердце проткнула игла, она проходила снизу вверх, а длина ее была настолько велика, что, казалось, нет ей конца. Ему даже почудилось, что он чувствует металлический холод иглы с абсолютно гладкой, блестящей поверхностью. Но боль внезапно прошла, также как и появилась, не оставив никаких нездоровых ощущений. Егор тут же машинально спросил:
- А как звали ту женщину, как фамилия?
- Я не знаю, не знаю, не знаю. Я был раздражен из-за документов, а тут еще какая-то старуха в моем кабинете, без разрешения, без доклада секретаря. Да я особо и не слушал ее. Она, кажется, пришла пожаловаться на продавца одного из моих магазинов. Она ее то ли обслужила не так, то ли обвешала, а когда она сделала замечание, та ей в ответ нахамила и оскорбила, пытаясь призвать мерзавку к ответу, она обратилась к заведующей, но получила очередную порцию хамства, вот потому она добралась до моего офиса. Но мне было не до нее. Понимаешь? У меня своих проблем по горло, не могу же я с каждой обиженной старушкой по душам говорить. Мне жизни на это не хватит. Я от нее постарался вежливо отделаться, совершенно дежурно сказав, что разберусь, накажу, лишу премии. Она пыталась еще что-то сказать, но, правда, некогда, я был очень занят. И я выпроводил ее, указав на дверь. На всю мою сухость и вежливую грубость, наверное, не лучше чем в магазине, она ничего не ответила и даже не стала грозить, что дойдет до прокурора, президента, европейского суда. Она просто посмотрела на меня своими странными, не по годам молодыми глазами, наполненными житейской мудростью и силой, в которых не было ни капли гнева, ни упрека, ни ненависти. А были лишь сочувствие и грусть. После того, как она покинула кабинет и приемную, тяжело ступая из-за сильной хромоты, я накинулся на секретаршу за то, что она допускает ненужных людей без доклада, без разрешения, и нагрубил ей наверно так же, как и тот продавец старушке. Я слышал, как за дверью всхлипывала секретарша, еще тогда подумал, что, конечно, необходимо извиниться, но не сделал этого сразу. А потом и вообще пропал…
Егора из всего рассказа заинтересовала лишь пожилая женщина, по описанию она была уж очень похожа на его мать. С сильной хромотой на правую ногу и, конечно, глаза, они у нее действительно были какие-то особенные, доставшиеся ей в наследство от ее мамы. Но сказать с уверенностью, что это была она, невозможно, а строить какие-то предположения, это все пустое, ненужное. И заниматься этим сейчас совершенно глупо и не время.
- Ну и что? - Переспросил Правдин, не понимая, в чем важность всего рассказанного.
- Как что? – Искренне удивился Виктор Сергеевич. - Это была она.
- Кто она?- Все также, не понимая, переспросил Егор.- Мать?
- Да какая там мать. Это была она, понимаешь, она, судьба, она пришла подсказать, поправить меня, а я был глух и слеп, заслонив своим эгоизмом все, что находится вокруг.
Егор с непониманием и недоверием поглядывал на собеседника, всем своим видом показывая, что тот рехнулся.
- Да, да, это была именно она, называй ее, как хочешь: Судьба, Карма, Ангел-хранитель, скорее всего, она исчерпала все остальные возможности повлиять на меня, поправить мою жизнь, а потому и решила лично посмотреть мне в глаза. Ты понимаешь, она должна была это сделать. Она только хотела мне помочь. Ах, если можно было все вернуть! Можно было все исправить. Ведь всего лишь нужно было несколько минут участия и внимания, не поддельного, казенного, а настоящего, душевного. Но мы настолько жадны и ленивы на участие, что готовы сломать свою собственную жизнь из-за душевной черствости, эгоизма и брезгливости.
Он обхватил голову руками, а на его лице не осталось и следа просвещенности и блаженства. Оно исказилось гримасой муки и вселенской тоски, в котором словно в зеркале отразилась его заблудшая душа. Она определенно имеет свойства быть видимой в моменты наивысших душевных мук. И по ее виду можно с легкостью распознать, кем является обладатель. Порой ее облик совершенно омерзительный: мелкая, завистливая, продажная, подлая, злобная, черная душонка, только и мечтающая отсидеться, отмолчаться и непременно сделать гадость исподтишка. Или в открытую, но лишь надежно прикрывшись должностями, властью, гадкой бумажонкой, собственноручно произведенной и названной законом. А бывают другие, большие, надежные, справедливые, как говорят золотые души, но они все в ранах и шрамах из-за своей открытости и великодушия, плохо умеющие противостоять подлости. Чем мы обладаем, порой секрет даже от нас самих.
Егору все эти терзания казались пустыми и неправдоподобными, просто надуманными, придуманными человеком от безысходности. Но даже абсолютный скепсис не помешал ему, насколько хватило памяти, вспомнить те далекие дни, хоть и прошло достаточно много времени с начала его новой настоящей жизни, которые были наполнены таким количеством событий, которых прежде не могло случится, даже проживи он хоть двадцать подобных жизней. Но, не смотря на калейдоскоп событий, память очень хорошо сохранила воспоминания последних дней прошлого, почти все, до мельчайших подробностей. Возможно от того, что вспоминал он их часто, словно заучивая наизусть, стараясь осмыслить произошедшее. Нет, не находил он ничего такого, что могло показаться необычным, заслуживающим особого внимания. Его спор с братом на грани скандала или грубость в отношении к матери - это почти норма, особенно когда выпьет. Пьеса для одного зрителя « Хозяин дома»..., жену, конечно, не радовали, но избегать просмотра ей удавалось нечасто. На работе никто ни с какими просьбами не подходил, продукты со склада умыкнули, как и прежде, в общем, последние дни ничем не выделялись на фоне всей его скучной, бессмысленной прошлой жизни. Конечно, было нестерпимо сильное желание изнахратить хозяйский джип, он даже сейчас представлял осыпающуюся краску и жалобно – скулящий скрип металла. Но ведь он этого не сделал. А единственную и откровенную гадость, которую он совершил в последний вечер, это разбил бутылкой стекло машины человека ему неизвестного и ничего плохого ему не сделавшего. Впрочем. У него есть машина, а у меня нет, это, пожалуй, и есть достаточное основание для того, чтобы так поступить. Но это смешно, машина- судьба, все это - нелепая глупость, а если хочется Сергеевичу заморачиваться на всю эту чушь, так пусть делает, что хочет, ему все равно конец.
- Виктор Сергеевич я не смогу…
- Не надо, я понимаю и ни кого не виню, я многое сам сделал неправильно, а теперь лишь наступило время расплаты. Скулить и извиваться, это значит, ничего не понять и остаться в памяти многих людей законченной сволочью. И все-таки это была она. Ты мне поверь… Некоторые говорят, что слова материальны, другие резонно замечают, что сколько не говори, халва во рту слаще не станет. Но ни те, ни другие не смогут опровергнуть силу слов, которые часто, запав в душу, могут лежать там бесконечно долго, не давая о себе знать, и только по ему понятным причинам вдруг начать прорастать, пробиваясь сквозь душевные скалы и ледники вызывая уважение своей силой и упорством. Сейте слова доброты, сейте сейчас же, и они непременно прорастут, возвращаясь к вам любовью близких и уважением неизвестных вам людей. И будьте внимательны, возможно судьба уже заглянула вам в глаза и теперь принимает решение, в какое русло направить вашу жизнь.
Бывший новый русский, хозяин складов и магазинов, работодатель Правдина был первым из тех, с кем пришлось вскорости встретиться Егору.
Сменяя друг друга, в камере напротив стали появляться люди из его прошлой жизни. Следующим был Сашка Трусов. Это был дружок Егора, когда они еще жили в деревне. Его фамилия совершенно не соответствовала характеру, был он отчаянным сорванцом, мог без страха сходить ночью в разрушенную часовню, а в подтверждение своего пребывания там приносил кирпич. Это он делал неоднократно на спор и постоянно выигрывал. Мог залезть в любой огород, даже если там была злая собака и надергать морковки или нарвать яблок. Без страха ввязывался в любую драку, невзирая на возраст и размер противника. Вот и за Егора вступился, когда два старшеклассника пинали его, а он от страха даже не пытался дать сдачи. Сашка, не испугавшись, бросился в защиту и дал достойный отпор наглецам, хотя и потерял в той драке передний зуб. Вот таким был другом Сашка, который сейчас сидел перед следователем Правдиным. И только одно обстоятельство отличало этого Сашку от того, он ничего не знал про Егора, и жизнь его была совсем другой. Хотя внешность, характер и даже выбитый зуб - все это мешало воспринимать этого человека как чужого. И пусть зуб ему выбили в пьяной драке и о Егоре он ни сном, ни духом, срок придется давать все-таки своему дружку. А это противоречит мужской дружбе и далось Егору с большим трудом. Пусть Сашка друг, но истина, то есть закон, то есть политическая целесообразность, дороже и С.Л.О.Н. надежно подмял Сашку. Затем в чистые руки Егора попал Папачута Колька, этого козла Егор ненавидел всей душой и часто мечтал набить его тупую, наглую морду за то, что однажды вечером он жестоко избил Егора, возвращающегося с танцев. Все было бы полбеды, да вот только девчонки стали свидетелями его унижения. Это животное оторвало от забора штакетину и отходило Егора со всей дури. А сейчас это существо сидело напротив Правдина, и он мог без страха отвести душу, но злобы почему-то не было, и совсем не хотелось крови, да к тому же он, как и дружок Сашка о дружбе, не имел ни малейшего понятия об оскорблениях, когда-то нанесенных Правдину. А впереди его ждали новые тяжелые испытания, о которых он даже не подозревал. Следующий посланец из прошлой жизни стал чуть ли не самым неприятным и тяжелым испытанием. Он даже не сразу вспомнил, кто перед ним находится: довольно миловидная девушка, ее вздернутый аккуратный носик, пухлые щечки, огромные голубые глаза, белокурые волосы, ниспадающие до плеч. Да что значит миловидная, она была настоящая красавица. В таких обычно влюбляется весь класс мальчишек, и даже самый застенчивый, с невзрачною внешностью, в тайне мечтает, чтобы она как-то обратила на него внимание, и, конечно, там, в мечтах, он ведет ее в кино и угощает мороженым. А она не замечает всех этих глупостей, о ней уже наслышаны старшекурсники, они наперебой, позабыв о своих подружках, стараются заслужить ее благосклонность, проявляя всю свою находчивость и молодой задор. Она кокетничает, не отвечая взаимностью, выбирает долго и тщательно, отсеивая кандидатов за малейшее несоответствие ее представлению о спутнике жизни. Веселая свадьба предвещает долгую и счастливую жизнь, но уже со слов "объявляю вас мужем и женой", в нем просыпается застилающая разум ревность. Ему мерещатся предательства и измены, он устраивает истерики, в конце которых неизменно плачет и говорит, что любит. Любит только ее и больше жизни. Она верит и жалеет его, все образуется. Но к ревности прибавляется пьянка, скандалы становятся нормой жизни, а оскорбления и угрозы перерастают в рукоприкладство. Она плачет, жалеет себя и своих детей, обижается на создателя, зачем ей эта красота, вот подружка - обычная девчонка, и все в ее жизни нормально, любящий муж и ласковые дети. Но завистливые взгляды не замечают всего этого, а если вдруг обнаружат, что у объектов зависти жизнь тоже не сахар, то со злорадством зашипят: « Так вам и надо, а то нашлись тут, смотри тоже мне …». Но Егор не знал обо всех этих злоключениях, а смотрел на нее с наслаждением, вспоминая те, совсем далекие годы, когда эта девушка была совсем маленькой девочкой, и они ходили в детский сад в одну группу. Все мальчишки старались завоевать расположение красавицы, и каждый по своему привлекал ее внимание. Кто дернет за косу, кто подставит ножку, а он, сведенный с ума этим ангелочком, просто взял и поцеловал ее в щечку. Она обиделась, покраснев, и вполне резонно заметила Егору, что он дурак, а ему было уже совершенно все равно, обидное слово звучало у него в голове как самая большая похвала. Да, это было действительно давно, он даже успел прожить ту жизнь, и жил другую, в которой таких поступков и воспоминаний не было и в помине. А были подвиги другого рода, вот и сейчас перед ним лежит дело этой милой девушки, и он обязан ее осудить, каким бы нелепым обвинением ее не наградили. Ведь в ведомстве, в котором он служит, ценится и приветствуется единственное умение: сделать врагом любого. А сентиментальным слюнтяям здесь не место, вообще не место, не только в такой серьезной конторе, но и в этом государстве и в жизни. Но именно сейчас Егор, в первый раз в жизни, по-настоящему, ощутил разочарование, первый раз он не захотел быть вершителем судеб, строителем великого государства, главным поднимателем с колен. Но лишь только стоит дрогнуть, только стоит дать слабину, и вся твоя жизнь, все твои идеалы обрушатся на тебя, погребая под бессмысленными или, еще хуже, преступными поступками и делами. И тогда вдруг окажется, что ты не был героем, не строил счастливую жизнь, не защищал справедливость и равенство, а, наоборот, был ярым защитником и опорой системы оскорблений и унижений человека, общества, Родины.
Он не задал ни единого вопроса, не знал, что спросить, ведь она не сделала ничего плохого никому, но оправдать ее невозможно. Ведь не было такой практики, оправдать - значит усомниться в справедливости и правильности обвинения, усомниться во всей этой выстроенной системе. Если бы это касалось только Правдина, может быть он и решился, может быть он и рискнул бы, но это навлечет на его семью, на его честное имя проклятие и улюлюканье окружающих. Ее все равно он не спасет от лагерного будущего, а, возможно, стараясь помочь, только усугубит положение. Наверняка найдутся охотники, чтобы раскрыть заговор младшего командира комитета безопасности власти с врагом народа, умело маскирующейся под учительницу музыки. С непременной попыткой осуществить государственный переворот, с неотъемлемом, в таком случае, покушении на товарища Сталина. И тогда никаких шансов выжить ни у него, ни у нее. Осудив ее сейчас, я дам ей шанс выжить, ее ждут стандартные десять лет лагерей. Почему десять? Почему так много? Разве оговорка учительницы музыки перед учениками, что наряду с великими советскими композиторами есть признанные зарубежные классики, зачем, зачем она это сказала? Пора было давно вытравить из собственного разума и памяти любые сравнения не в пользу советской действительности. Ставить знак равенства между нашими великими композиторами, учеными, инженерами, писателями, руководителями и вождями и той имитацией жизни, что существует там, на западе, это непростительная оплошность.
Это больше, чем глупость, это преступление.
Правдин опустив голову, делал вид, что читает документ, а на самом деле ему было стыдно задавать глупые, дурацкие вопросы, в результате которых человек лишается свободы и объявляется преступником. Ни за что десять лет в лагерях, это несправедливо, ну если хотели перевоспитать человека, сделайте замечание, занесите выговор в личное дело, но так жестоко зачем? Из другой папки своих документов Егор вытащил разнарядку врагов народа, вот, наверное поэтому. Музыкальный работник, зачем он в лагерях? Музыкальный работник, что за чушь? Как можно осуждать людей на основе этой глупой, бездарной, преступной бумаги? От таких мыслей он даже вздрогнул, испугавшись их, как чужих, неспешно осмотрел камеру, как будто ища подслушивающее устройство, то, которое читает мысли. Ведь это первый раз, его первый робкий протест против ужасной машины уничтожения личности. Так и не задав ни единого вопроса, не потребовав признания в жутких преступлениях, Егор провожал свою маленькую первую любовь, обозвавшую его дураком, в страшный лагерный водоворот невозвращения к человеческой жизни.
…………….
Последний привет из прошлой жизни в виде первой детской любви серьезно подкосил политическую стойкость Егора. Он стал с огромным нежеланием и даже с опаской ходить на службу, несколько дней проболел. Каждое утро по дороге в управление он бормотал только одну просьбу: не посылать ему таких страшных и тяжелых испытаний. А если мать, думал он, а если Кольку бросят в камеру? Я их что тоже, должен… Я не смогу их, точно не смогу… Он шел по длинному коридору управления, бормоча и шевеля губами, даже не заметив появления Смертькевича:
-Ты чего шепчешь, Егор? – Вернув в действительность, спросил старший командир.
- Интернационал,- быстро сообразив, ответил Егор. Ярослав чуть не закатился со смеху от столь неожиданного ответа. - На мое место метишь?- Игриво спросил он Правдина, похлопав по плечу, – ну, ладно, иди, работай, у тебя дел невпроворот.
Да, действительно, дел было немало, за каждым таким делом человек со своей и без того нелегкой судьбой. Ему, как неопытному следователю, еще не доверяли дела, в которых фигурировала группа лиц, потому и приходилось довольствоваться врагами-одиночками. Ничего, он дорастет и до таких серьезных, великих дел. Егор всматривался в лица, вспоминая, видел ли он их раньше, может где-то в автобусе или в очереди за детской кроваткой или другими дефицитными товарами, или быть может служили вместе. Возможно, кто-то травмировал его ранимую натуру, всегда стремящуюся к равенству и справедливости, не терпящую лжи и хамства, справедливо допуская, что человек, непонимающий и несогласный с его видением жизни, не застрахован получить в ответ тычок в зубы или оскорбление. Но как он ни всматривался в лица, вспомнить не удалось никого, может его каждодневные просьбы действительно действуют, и где-то там, в не известности, щадят Егора от появления брата или мамы. А вдруг кому-то станет известно, что его жена истинно верующий и набожный человек, а он знает это и покрывает такое постыдное, преступное влечение. Что будет тогда с детьми? Сашка уже почти взрослый и может пойти как соучастник, семья предателей Родины, от таких мыслей волосы, словно живые, хаотично двигались, создавая ощущения, что ты засиделся в этом теле. А Машенька - это мое самое большое счастье. Что будет с ней? Какой-нибудь детский дом, один из тысяч таких домов с воспитателем-извергом, искренне ненавидящем детей врагов народа. Они запросто могут отобрать мое счастье, если только в том будет какая-то целесообразность, не видя за этим человеческих трагедий и не примерив этот костюм на себя. Но ведь именно так поступаю и я. Но почему? Почему в этой стране, в моей стране, в песнях, в которых поется о народном счастье, его так мало? Почему страна, выплавляющая больше всех чугуна и стали, добывающая рекордное количество нефти и газа, почему в ней так мало счастья? Зачем, чтобы создать видимость счастья у одной части людей, необходимо настоящее счастье отобрать у других? Зачем? Зачем и почему? Почему нельзя увеличить счастье, не забрав его у кого-то, а только потому, что мы приумножили его, и у нас его много, и если вдруг кто-то говорит, что у него уже есть счастье, дать ему еще, бери, у нас его завались, на всех хватит. Эти странные мысли все больше и больше порабощали разум Правдина, в голове происходила постоянная борьба. И все же старое сознание, привычки и поступки не хотели сдаваться, они выискивали в памяти все постсоветские годы хаоса, развала того времени, расцвета так называемой демократии, либерализма и отвратительные примеры унижения, обида за себя, за свою страну, за поруганное достоинство, тыкая в них лицом, приговаривала: "Что, этого хочешь, да? Это, по-твоему, справедливость? Это честность? Это государство? Это правда?" Новые мысли и рассуждения трусливо прятались по уголкам, боясь быть раздавленными такими злыми, беспощадными, но справедливыми аргументами и упреками. Им было страшно собраться вместе, они не чувствовали в себе силу, способную дать отпор этим замшелым и застарелым предрассудкам, перекошенными собственной непогрешимостью и наглостью. А может опасались, что не выдержит психика этой войны, а поврежденный разум так и не даст ответа. Кто ты, человек?
Новый год Егор встречал как чуткое животное, предчувствующее беду. Наступало время великого потрясения, испытания народного духа и отваги. Чувствовал себя именно как животное, как баран, не находящий места в загоне. Он знал, грядет война, ведь мир уже давно заключен. Знал точное время и место, где она начнется, но ничего не мог сделать, некому доверить свои знания. Чтобы он мог сказать Смертькевичу, своему непосредственному командиру: Товарищ Смертькевич или Ярослав, братишка или товарищ старший командир, 22 июня в 4 часа утра, фашистская Германия нападет на Советский Союз...
В лучшем случае помня, что я ему спас жизнь, он предложит мне самому застрелиться, в худшем - немедленно арестует, шантажом или угрозами насилия над моей семьей заставит признаться, что я шпион какой-нибудь недружественной страны, пытаюсь опорочить нашего союзника и друга. Я защищал и создавал это государство, давил всех, кто только мог подумать неправильно, а сейчас сам стал неправильно думающим. Я даже не могу предупредить ни людей, ни власть об опасности, ведь он не верит никому и только он, теперь уже, к сожалению, является единственной властью. Даже сейчас, когда осталось так мало времени, можно было избежать таких страшных потерь, но ведь никто не услышит, никто не поверит. Может написать письмо ему, Сталину, рассказать все, что я из будущего, когда и как начнется и закончится война. Глупо, все глупо, ведь первым это письмо прочтет наше ведомство, а результаты смотри выше. Но почему? Почему такой страшный итог? Почему такая безысходность? Ведь намерения были только самые лучшие. Мечты и чаяния о самом хорошем. Значит что-то делали не так? Где ошиблись все мы? Где ошибся я? Спорить с тем, что масштабной и прорывной индустриализации необходимо было избавиться от этих тяжелых крестьянских пут. Конечно, избавить страну от ее архаичной аграрности было необходимо, но разве это можно сделать только через насилие, унижение и подавление всей человеческой сущности. Неужели народ, воодушевленный новыми идеалами и светлыми перспективами не захотел, не смог работать с душой, а не от страха. Смог, конечно, смог бы, значит, этот страх был необходим, чтобы никто не смел взглянуть наверх с каким-нибудь возражением или несогласием, в этом взгляде всегда должен быть только страх и покорность! Глаза щипал дым, Егор курил, не вынимая папиросу изо рта, ему казалось, что если он уберет папиросу, то слезы хлынут по его лицу, по шраму, как по руслу скорбной реки, оплакивая его, казалось, такие незыблемые принципы, идеалы, стремление. Папироса спасала скупую мужскую слезу, можно было списать на едкий дым, а еще спасала бессонница, как ни странно звучит, но именно так. Во снах с новой силой давили кошмары, они были страшней с каждой ночью, казалось, что еще страшней разум просто не мог придумать, но следующая ночь становилась еще тяжелее. Хотя и мысли были не самые радужные, но все же здесь ты мог сам с собой спорить, искать, рассуждать, а во сне ты становишься совершенно бессильным. Время летело с пугающей быстротой, Егор никак не находил способы предупредить власть и страну о надвигающейся катастрофе. Какой бы хитрый способ он не находил, сам же его забраковывал за неизменный результат. Бесполезно, оставалось ждать, неизбежно готовясь к суровым испытаниям войны. Для себя решил одно: пойду на фронт, там мое место, там и должен без истерик и самобичевания искупать свои грехи. В их наличии Егор уже не сомневался, а даже иногда выговаривал себе: " Ну и подлец же ты Правдин, ну и подлец". Как ни странно, это хоть немного его бодрило и придавало сил, желания отработать все на войне, а его кровь будет расплатой за кровь невинных людей, которую он пролил.
Этот Первомай выдался каким -то особенно теплым и весенним. Народ с удовольствием, особо не обращая внимания на портреты и лозунги, ходил с криками:
- Ура! Да здравствует горячо любимый товарищ Сталин! Да здравствует Первое мая, да здравствует ... Эх, хорошо в стране Советской жить…Неслась веселая задорная музыка, заливая округу, от нее веяло теплом и беспечностью, как от весеннего солнца. Егору показалось, что веселье было каким-то особенным, словно люди хотели нагуляться надышаться почти мирной жизнью перед неотвратимой бедой. А может, ему все показалось? Потому что он точно знал будущее, а все остальные верили в мудрость, непогрешимость и силу, о которых им кричали из-за большой красной стены. Предложение Егора всей семьей сходить на речку было воспринято на ура. Они давно забыли, когда отец мог уделить им столько времени. Его нескончаемая, важная работа на усиление государства и власти, не оставляла времени на семью, делая ее второстепенной. Да где уж второстепенной, на каком месте семья, Егор и сам не мог подсчитать, а считать и не надо, уделяй больше внимания, времени, любви и все. Сашка как метеор летал по дому, собирал вещи, взял старый кожаный мяч, ракетки для игры в бадминтон, захватил удочку из тонкой длинной ивы. Машенька бегала с такой же проворностью, как и брат, собирая в поход всевозможных зайчиков, мишек и любимых тряпичных кукол. На замечание мамы Нины, что у нее больше всего вещей, и нужно половину оставить, Маша надула губы и резонно заметила:
- Мамочка, мамулечка, ну ведь это все-таки семья, как же я могу оставить одного мишку топтыгина, ему же будет скучно, а шарика не взять в поход, кто же моих деток будет охранять.
Егор присел перед хитрющей дочерью и, широко улыбаясь, ответил:
- Берем всех.
- Ура! – Закричала Маша, - нас берут всех.
Речка шумела своей мутной водой, заметно пополнев в талии. Песчаные отмели были затоплены почти полностью, поэтому расположились на пригорке с зеленеющей, свежей, сочной травой. Сашка отыскал за затопленными кустами спокойное местечко и забросил удочку. Маша раскладывала все свое многочисленное зверино-кукольное хозяйство, Нина доставала съестное, а Егор занимался разведением костра. Со стороны казалось, что нет дружней этой семьи, и нет у них забот и страхов, ведь обо всем позаботилось государство, оно спасет их и защитит, а от них лишь требуется только вера и покорность. Сашка с Егором с азартом стали гонять мяч. Егору даже показалось, что он все также молод, как и много лет назад, силы его неиссякаемые, но, словно в насмешку на его самоуверенность, у него сбилось дыхание, и он свалился на покрывало, на котором сидела Нина. Она с умилением и счастьем смотрела на свою семью. Немного отдышавшись, Егор подобрался к жене и поцеловал ее, Нина опустила глаза, и по лицу побежали слезы. Так плачет тихое женское счастье, когда ты его вымаливаешь, выпрашиваешь у небес, и оно приходит, такое простое и нужное, как поцелуй любимого человека. Егор смутился, в его памяти возникли его многочисленные выкрутасы, в которых он утверждал себя как муж. Это был образ и принцип его жизни, в которой, чтобы быть лучше, нужно, чтобы все вокруг были хоть чуточку, но хуже, а для этого надо выискивать в людях только плохое и придираться ко всем мелочам. Его смущение переросло в стыд, и он сказал:
- Прости. От этих слов реветь хотелось еще сильней, но Нина сдерживала себя.
– Это от счастья, - проведя ладонью по его лицу, ответила она.
В нескольких метрах от Егора и Нины стояла Маша. Она смотрела на родителей с любопытством, от стеснения прикрывая лицо руками, но все же подсматривала сквозь растопыренные пальцы. Ее косички с заплетенными красными лентами растрепались, и пушистые волосы дыбились вокруг головы. Она была похожа на ангелочка. Весеннее задорное солнышко уже успело украсить ее носик канапушками, с ними она казалась еще веселей и смешней. Заметив, что привлекшие ее родительские поцелуи закончились, она бросилась за пролетающей мимо бабочкой-крапивницей, потешно размахивая руками. Сашка бегал с мячом, пытаясь поддеть его как-нибудь необычно, разгоряченный, он снял майку, его сформировавшаяся и набирающая массу фигура восхищала атлетичностью и пропорциональностью. "А я даже не заметил, как у меня вымахал такой сын, да и относился к нему всегда, как к какому-то балбесу, словно он не родной. Что же снами со всеми будет? Что же будет с Машенькой, с Ниной? С Сашкой, он ведь настоящий мужчина? Что будет?" Казалось еще недавно, в тяжелые реформенные годы, во времена всеобщего хаоса и неразберихи, Егор клял настоящее и мечтал о тех временах, которые казались безоблачными и стабильными. Как неожиданно и странно исполнилась мечта, но чувство тревоги не только не покидали душу, а напротив, неуверенность в завтрашнем дне жила всегда и росла с каждым часом, с каждой минутой. И ни политическое устройство страны, ни великий вождь, друг каждого советского человека, ничто и никто не защитит тебя от грядущей беды. Напекли картошки и с удовольствием ели ее обжигающее, мягкое нутро, вымазываясь обугленной корочкой, а крупная соль хрустела на зубах, отчетливей проявляя чуть сладковатый вкус даров Петра. Сашка решил посмотреть удочку, и Маша тут же увязалась за ним. Канапушечный нос и вымазанный углем рот делали из нее маленькую помощницу клоуна. Казалось, еще секунда и из кустов выскочит настоящий клоун с красным носом, в больших желтых ботинках и прокричит: " Але оп. А вот и я!"
- Мама, папа,- почти кричала Маша, бегущая навстречу к родителям. - Сашка, там Сашка,- Нина тревожно приподнялась, а Егор вскочил. - Сашка рыбу поймал, вот такую,- показывая ручками, восторженно говорила Маша. Нина с Егором успокоились. Почему-то у родителей первыми возникают самые плохие, тревожные мысли, возможно для того, чтобы во время прийти на помощь. Сашка горделиво шел, зажав добычу в кулаке. На разжатой ладони он с достоинством настоящего рыбака продемонстрировал улов. Это был небольшой ерш, он щетинился во все стороны плавниками, словно шпагами-шипами, стараясь выглядеть как можно угрожающе, и его усилия не прошли даром, в нескольких местах ладонь краснела тонкими проколами.
- Саш, а Саш? А, это щука?- Спросила Маша, стараясь пальцами потрогать рыбу.
- Нет, это ерш, - улыбаясь, ответил брат.
- Нет, это щука, - не сдавалась Маша,- просто она маленькая, давай ее отпустим, а в следующем году ты ее опять поймаешь, когда она вырастет. Маша не унималась, спасая рыбку, и Сашке пришлось отпустить ерша, чтобы он до следующего года непременно вырос в щуку. Время летело неумолимо, тяжелей всего осознавать свою беспомощность, ты знаешь, что нужно что-то сделать, а сделать ничего не можешь, это не в твоей воле, это непосильная для тебя задача. Как только закончилась школа, Егор стал собирать семью в гости к тетке в Сибирь. Нина даже не знала, жива она или нет, те редкие письма, которыми они обменивалась, совсем позабылись. На вопросы, что за срочность и зачем ехать в такую даль, Егор уклончиво объяснил, что пусть дети посмотрят страну, да и вообще нужно поддерживать родственные отношения.
- Егор, как же ты один, тяжело одному, давай поедем вместе в следующем году, а сейчас дети пусть едут в пионерский лагерь.
- Ты все скоро поймешь. Так надо.
Это все, что он мог сделать, чтобы попытаться спасти свою семью. А как же другие семьи? Ты их предаешь? Ты, облаченный властью и знанием, призванный защищать их покой и сон. Ты их придаешь?
Заканчивался длинный, трудный день. Егор больше всего не любил окончания месяца, квартала, года. Это то время, когда тебя засыпает лавина бумаг, и ты должен писать бесчисленные отчеты, строить кривые раскрытия и изобличения. Казалось, что вся твоя жизнь только и нужна, чтобы обвинить человека, а затем написать кучу бумаг, доказывая, что он сволочь. Телефонный звонок прервал его творческую деятельность, старший командир просил зайти к нему. Дружески улыбаясь, он шел по кабинету навстречу Егору, подавая свою вялую интеллигентскую руку, делал он это так, словно снисходил до того, что разрешал ее подержать, ожидая от собеседника благоговения и радости. Хотя крепким рукопожатием Смертькевич не отличался никогда, но ударить врага или крепко держать винтовку или шашку он мог еще с тех времен, когда служил под началом Правдина.
- Здравствуй Егор, здравствуй. Как служба?
- Все по графику, даже с опережением.
- Вот и хорошо. Семью отправил в гости в Сибирь?
- Да, рапорт на ваше имя я уже подал, все строго по инструкции.
- Как здоровье? Что-то в последнее время какой-то хмурый, задумчивый ходишь, бормочешь что-то, не захворал?
- Устал немного, а в остальном все нормально.
- Да, да, работы у нас не продохнуть. А все от чего? От того, что находимся на переднем крае, на самом острие борьбы. А отдыхать нужно или хотя бы поменять на время ритм работы. Перевести дух, так сказать.
Егор не понимал, к чему клонит старший командир и чего он от него хочет.
- Ты ведь сейчас без семьи, один, холостяком? Правдин утвердительно кивнул. - Ну, вот и хорошо. Хочу отправить тебя в командировку. Как ты не против?
- Как прикажите…
- Да нет, я хочу, чтобы ты немного отдохнул, расслабился, перевел дух, для этого твое желание и спрашиваю, а не приказываю.
- Я не против, - не став спрашивать, куда и зачем необходимо отправиться.
- Ну, вот и хорошо, я ведь по-дружески хочу помочь, понимаешь? Егор вновь кивнул.
- Значит, решено. С тобой поедет Краскин, молодой опер. Знаешь его? И не дождавшись ответа продолжил. - Толковый малый, присмотрись к нему, помогай, наставляй, и все в таком духе. Вкратце о цели командировки. На западном рубеже нашей Родины в N- ске находится спецучреждение нашего ведомства по разработке спецоборудования. Будете стажироваться, учиться устанавливать и обслуживать, расшифровывать, в общем, делать все то, что положено по регламенту. Технический прогресс грядет Егор, он нам так необходим, мы в десятки раз станем эффективней работать, а это тебе ни каких-нибудь тридцать процентов в приросте раскрываемости. Представляешь перспективы?
Егор вновь кивнул, представив перспективы и осознавая, что его желание попасть на фронт осуществится с первого дня войны. Поезд на запад это путь к искуплению своих грехов, и не будет там спецоборудования, и спецучреждения, а будет жестокая война.
- Значит, решено, - для чего-то переспросил Смертькевич и, не дождавшись Егорова кивка, продолжил,- а знаешь, пойдем ко мне сегодня вечером, все равно ты дома один как сыч будешь сидеть. По всему было видно, что Егор не желает принимать предложение и ищет предлог, чтобы тактично его отклонить.
- У меня еще работа не закончена, перед командировкой необходимо…
- Ладно, ладно, у тебя еще есть время, а незавершенку передашь Стеклову. Пошли, Лана уже готовится, я ее предупредил. К тому же вы еще не знакомы.
Выбора не было, отнекиваться, ершиться было неприлично. Автомобиль медленно двигался по ночному наделу, обстреливая заборы и дома фарами, через окна домов вместе со светом проникал страх и паника. Многие, проснувшись, не решались вставать, ожидая стука в дверь. Другие подскакивали и подойдя на цыпочках к казалось надежным крючкам и засовам, вслушивались в темноту, удалявшийся звук мотора вселял в них надежду до новой беспокойной ночи. Для большего успокоения спрашивали у жены, точно ли положила в чемодан или в вещмешок теплые носки и табак, и, получив утвердительный ответ, совершенно счастливые засыпали. Главное не сегодня, а там Бог даст. Как будто следующая ночь наступит через сто лет, и тогда будет совсем нестрашно. Машина остановилась возле внушительного особняка. Скорее всего, прежний хозяин был весьма успешным дельцом. Данное обстоятельство несколько покоробило Егора, но настоящий удар ждал его внутри. Первое, что поразило гостя, это конечно хозяйка дома, эта изящная женщина могла свести с ума любого, даже слепой, даже обделенный разумом мужчина не мог не восхититься ее совершенству. Черное шелковое платье грациозно облегало ее идеальную фигуру, скользя по телу во время движения, словно заманивая, говорила, что и ее кожа такая же шелковистая и возбуждающе податливая под крепкими мужскими руками. Егор непроизвольно опустил голову, словно боясь встретиться с ней взглядом. Казалось, что она могла околдовать его раз и навсегда. Женщина протянула руку, как это обычно делают, когда предлагают ее поцеловать и, представляясь, пропела: - Лана. От голоса Егору стало еще хуже, его ноги ослабли, затряслись в штанах, а сердце бешено забилось.
- Правдин Егор, - ответил он каким-то треснувшим, хриплым, чужим голосом. Обдумывая между тем, назвать отчество или нет, одновременно неуклюже, даже грубовато, по-мужски, пожал ей руку. Она немного вскрикнула от боли, одернув руку, а Правдин залился краской.
- Ну, что познакомились?- Спросил Ярослав, который прежде оставил жену и Егора, чтобы, не тратя попусту время, переодеться и, сбросив китель, облачился в роскошный восточный халат.
- Что же ты гостя на пороге держишь, приглашай его в дом. - Скомандовал он жене.
Тут Егор испытал второе сильнейшее потрясение, если бы он не знал Смертькевича, то мог запросто подумать, что здесь живет какой-то успешный, богатый антиквар. Все пространство, насколько хватило взгляда, было уставлено вазами, статуэтками, бронзовым литьем, стены украшали старинное оружие и картины, и по всему было видно, что это подлинники, очень редкие и дорогие работы. Егору показалось, что внутри его организма что-то сломалось, мгновенно разрушив и без того слабую, подточенную со всех сторон душевную стойкость. В голове зазвучали лозунги и политические декларации о равенстве, братстве, а память воскрешала десятки и сотни человеческих судеб, прошедших через его руки в уже свежей комитетской жизни, где он, почти без сожаления, отправлял людей в ад. А за что? За литр керосина, за оговорку, за колоски, за подозрение в нелояльности. И ради кого? Ради этого мерзкого прыща, который, прикрываясь властью и вседозволенностью, натаскал в свое логово все это богатство. Глаза застилала обида и непонимание, но даже сквозь пелену Егор рассмотрел, что стол был уставлен яствами, как в дорогом элитном ресторане лихих двухтысячных годов. И весь их вид говорил о высочайшем качестве и свежести. Но вкус не чувствовался, он ел с отвращением, машинально кивая и поддакивая, изредка изображая улыбку на лице. А Смертькевича словно прорвало, его красноречию мог позавидовать самый словоохотливый оратор. Он много шутил и много пил, Егор же был немногословен, отвечая односложно, искусно исполняя роль благодарного слушателя.
Только сейчас он внимательно рассмотрел Лану, казалось, что она сошла с обложки одного из глянцевых журналов, той прошлой жизни, которыми были завалены все газетные киоски. Но она выигрывала перед теми компьютерными картинками, потому что была совершенно настоящей, живой. "Она, конечно, красавица," - подумал Егор и даже на мгновение позавидовал Смертькевичу, который продолжал говорить, немного потягивая слова, это означало, что он изрядно захмелел. Он предложил Егору сигару, но, получив отказ, сел в богатое кожаное кресло, чуть в стороне от стола, в вполоборота к гостю, и продолжал что-то говорить, говорить без конца. Смертькевич продолжал раздражать Правдина все с большей силой, ему уже хотелось кинуться на этого лицемера, совершенно дискредитирующего всю их службу, сводя на нет эту высокопарную болтовню о справедливости, о защите граждан, об изобличении врагов, наращивании их числа, о морали, об аскетизме, о политической стойкости командиров и вождей. Все сплошная ложь, лицемерие и подлость, но задушить этого слизняка не значит решить проблему, такие гады десятками, сотнями, тысячами присосались к людям и стране, высасывая из них силу и отравляя все своими смертельными ядами.
"Зачем он меня пригласил? Зачем похваляется этой роскошью, неужели он не боится, что я донесу? Доверяет? Или может потерял бдительность, от безнаказанности снесло крышу?"
А хозяин, словно желая развеять сомнения и навести порядок в душевных метаниях гостя, заговорил совершенно нормальным языком, будто не было прежних опьяневших слов. Но перед тем, как начать изливать свою душу, он дал какое-то поручение жене и та отправилась на кухню, дав им возможность посплетничать. Ярослав, подсев к столу ближе к Правдину и обдувая его хмельным дыханием, воодушевленно, но негромко заговорил: - Егор, вся наша борьба, все наше желание отдать свои силы и жизни общему делу мне кажутся пустыми ... Услышать такие слова было невероятно. Но если он мне их говорит, значит, доверяет, анализировал Егор, но ведь возможна и провокация. Подсел ближе, говорит негромко, смотрит в глаза. Доверяет мне или проверяет? С каких это пор люди, подобные Смертькевичу, многоликие и лицемерные, вдруг стали такими откровенными? Это провокация. Как поступить? Желание тут же провести анализ услышанного не помешало вслушиваться в каждое слово.
- Ты же помнишь, товарищ Правдин, как под твоим началом я обретал опыт и мудрость для дальнейшей зрелой борьбы с врагами. И только благодаря тебе я остался жив, и в том, чего я достиг, что умею, твой вклад трудно переоценить.
Егор хотел было возразить, отрекаясь, отгораживаясь от чужих грехов, своих предостаточно, но Смертькевич, не дав сказать, продолжал.
- Прошу, дослушай. Я открыт и честен перед тобой, потому и говорю как с товарищем, как с близким по духу и устремлениям человеком, как с другом. Я действительно считаю нашу с тобой службу бессмысленной. Скажи, кто выполняет самую тяжелую и грязную работу? Кто вычищает эти авгиевы конюшни человеческих пороков? Кто на своей жилистой спине тянет огромную страну, весь Советский Союз, весь, до последней пяди земли, до последнего недострелянного врага? Кто не досыпает и не доедает на службе, растрачивая все свои физические и моральные силы? Я тебе отвечу, это мы с тобой, и еще небольшая группа честных и идейных сотрудников. А все остальные - гнилые либералы-коррупционеры и прочая демократическая дрянь, приспособленцы, лицемеры , говоруны и болтуны. Все они подлые наймиты запада. Но именно они ставят себя во главе всех великих достижений, сознательно замалчивая о нашем с тобой вкладе. Ты считаешь, это справедливо? И, не дав возможности ответить собеседнику на свой вопрос, ответил сам:
- А я так не считаю. Я считаю так: если наш вклад, нас, самых лучших людей комитета безопасности власти, в общее дело, самый весомый, то именно мы и должны управлять страной. Именно мы и должны стать властью, а не быть у нее на побегушках, выполняя самые грязные и кровавые работы, а в замен не получить и сотой доли той славы и материальных благ, которую имеют они.
"Они" он произнес с такой ненавистью, что можно было не сомневаться, как он относится к тем, кто всем управляет.
"Это провокация в чистом виде, - решил Правдин,- такое позволить говорить не может себе ни один, даже самый смелый, вольнодумец. Что он вообще знает обо мне, в чем его уверенность, что я его не сдам? Что ответить? Сказать что я предан партии, власти, государству, это значит, что не разделяю его взглядов. Если так, то я мгновенно становлюсь опаснейшим врагом, а здесь он медлить не будет. Согласиться с его небесспорными, но в тоже время очевидными и весомыми аргументами, дать возможность заманить себя в опасную ловушку. Хитер же, сволочь, расставил сети искусно, со знанием дела". Ловец же замолчал и, ожидая хоть какой-то реакции, делал жадные глотки коньяка из доверху налитого фужера. Это выглядело так, словно он дезинфицирует рот после таких смертельно опасных слов, боясь, что даже словесное послевкусие выдаст в нем заговорщика. Секунды торопливо отскакивали в прошлое, заставляя принимать единственно правильное решение. Егор, не долго помолчав, ответил:
- В том, что во власть и в партию затесалось, затерлось не мало подлецов и двурушников, факт неоспоримый, не требующий доказательств. Не исключено, что и в ближайшем окружении товарища Сталина есть умело маскирующиеся враги, но их изобличение это лишь дело времени. А тот факт, что мудрейшие решения товарища Сталина медленно и порой порядком исковерканные воплощаются в жизнь, и говорит о ловкости и коварстве врагов. Что, в свою очередь, указывает нам на недостаток бдительности.
Пожалуй, это был единственно верный шаг ни на секунду не сомневаться в гениальности и непогрешимости вождя. И чего бы это не стоило пресекать саму мысль о возможности его просчетов или некомпетентности. Только тогда у тебя в рукаве всегда будет козырь, сердечный трепет при упоминании его имени, это амулет, оберег на все случаи жизни. Нет, нет, не гарантия безопасности, а всего лишь жалкая надежда. Надежда на то, что портрет, висящий на стене, гипсовый бюст на столе или фотокарточка, воткнутая в лобовое стекло автомобиля, отпугнет самых злых и беспощадных духов. А их безмерное могущество и власть разлетятся миллионы поклонов перед его святейшим ликом.
Смертькевич ничего не ответил и, залпом допив остатки коньяка, вновь предложил Егору сигару. Но, как и прежде получив отказ, продолжил в одиночестве пускать клубы дыма, устроившись в удобном кресле. Молчали.
Егора мучили догадки: " Что от него хотел Смертькевич? Как воспринял он ответ? Что он решил?"
Из кухни между тем потянулся насыщенный, с оттенками горечи, аромат кофе. Ярослав встрепенулся и, подмигнув Егору, словно и не было того странного, провокационного разговора, окликнул жену:
- Дорогая, ты о нас не забыла? Развесели, пожалуйста, гостя, а то он такой хмурый, и всем своим видом показывает, что моя физиономия ему на службе порядком опостылела.
Хозяйка вплыла, шурша черным шелком, внесла на подносе чашки с кофе. Первую чашку, как и положено, она предложила гостю, вторую мужу, и, взяв свою, села за стол по левую сторону от Егора.
Как только жена сделала первый небольшой глоток ароматного напитка, хозяин дома тут же заговорил, обрадовавшись, что получил еще один комплект ушей благодарного слушателя.
- Ланочка, Лана. Это и есть знаменитый красный командир, товарищ Паленый, гроза кулачества и прочего несознательного и вражеского элемента.
Егор попытался возразить, воспринимая похвалу как лесть или, более того, издевку. Но, не смотря на протесты, хозяин их немедленно списал на природную скромность и крайнюю порядочность гостя, продолжив рассказ о боевых подвигах. На первый взгляд казалось, что он действительно говорит о Правдине, но человек, умеющий слушать и читать между строк, моментально бы понял, что Смертькевич говорит о себе любимом. А, Егор ему нужен лишь как прикрытие, этакое профессиональное заболевание, говорить о других, думая лишь о себе. Хозяйка мило улыбалась, совершенно не слушая мужа, а между тем внимательно рассматривала гостя. Егор чувствовал ее пристальный взгляд, начиная полыхать всей левой частью лица. Казалось, он ощущает ее томное, горячее дыхание, которое и распалило лицо, продолжая овладевать всем его телом. В душе творилась тихая паника, в какой-то момент захотелось просто сбежать, отвращение к хозяевам, погрязшим в роскоши и мещанстве, сменялось на бунт мужского начала, которому было наплевать на идеологические и моральные терзания. Ему просто хотелось наслаждаться жизнью, отдаться любовной страсти, не взирая ни на какие классовые и другие надуманные противоречия. А Лана, словно читая мысли, чувствуя его внутреннее влечение, с нескрываемым интересом рассматривала лицо Егора, восхищаясь его суровости и даже какому-то первобытному началу. Весь ее взгляд говорил: "Ах, как мне наскучил этот хилый, тщеславный очкарик, так хочется почувствовать объятия настоящего героя, трепетать в его сильных, надежных руках. Ласкать его лицо, целовать грубый, но предающий столько мужества и зрелости, шрам. А там будь, что будет!"
Егора все больше тяготила необходимость сделать выбор, что же ему больше всего по душе, отстаивая свои принципы, заклеймить лицемеров или, наплевав на высокопарные устремления, опуститься до животной страсти. И все же сейчас основным его желанием было поскорее покинуть это неприятное место.
Но Смертькевич продолжал, изредка промачивая горло коньяком, вести свое повествование, все чаще налегая на самый важный предлог:
- Я был, я чувствовал, я знал, я был уверен, я догадался, я раскрыл, я предотвратил, я, я, я, я ……. .
Но даже безмерное тщеславие, устав перечислять всевозможные подвиги хозяина, захмелев, заткнулось. Егор, улучив удобную минутку, стал благодарить за гостеприимство, за прекрасный ужин и интересную беседу. Ярослав же, желая продолжить вечер, стал уговаривать гостя остаться еще, ведь он не добрался и до середины своего великого повествования. Но чувствуя, что силы его стремительно покидают, сдался, даже не пытаясь встать, чтобы проводить гостя. Лучшего момента, чтобы объясниться в своих чувствах, быть не могло. Лана, непременно ожидая развития столь мимолетного флирта, кокетливо подала руку, проверяя готовность партнера. Но ее вид, говоривший, что никто не сможет противостоять ее умению обольщать, сыграл с ней злую шутку. Егор, не желающий быть марионеткой в чьих бы то ни было руках, вмиг вспомнив свое неприятие корыстолюбия и лицемерия, также, как и при встрече, пожал ей руку, но уже сознательно сделав больно. Это была маленькая месть за душевные муки. "Неотесанный мужлан," -подумала Лана, закрывая за Правдиным дверь и стряхивая пылающую огнем, но не от поцелуя руку.
Негодованию Егора не было предела, всю ночь он курил, все меньше понимая, что все-таки он делал все эти годы? Что строил? За что воевал? Что получил? Может придушить Смертькевича да в командировку, а там на фронт? Нет, хватит расправ, надушился, настрелялся. На фронт, скорее бы война, там хотя бы понятен враг, он действительно будет врагом, без малейшего сомнения. Когда поезд мчал Егора все ближе к войне, Смертькевич, закончив службу, уже собирался уходить. Предстоящая ночь сулила нежности с немецким акцентом. Еще раз окинув взглядом кабинет, он на несколько секунд задержался на портрете вождя. С этой места у дверей казалось, что огромный портрет весит не ровно, чуть опустив левый угол. И в таком положении чудилось, что товарищ Сталин недобро улыбается нерадивости в бдении государственных интересов. Сглотнув неприятную тревогу, засевшую в горле, Ярослав вернулся и поправил портрет, несколько раз отходя и проверяя безупречную ровность вождя. Добившись идеального результата, он вдруг обратил внимания на стопку дел, лежащих на столе, словно еще минуту назад их здесь не было. Вспомнив, что это Стеклов недавно принес законченные Правдинские дела, а он забыл их убрать. Он вновь вернулся, открыл железный шкаф и, взяв полстопки дел, сунул в прожорливую пасть сейфа. На второй половине дел он с удивлением обнаружил конверт, подписанный лаконично и даже как-то пренебрежительно вызывающе: « Смертькевичу». Письмо с самого первого слова заставляло паниковать.
« Господин Смертькевич, это покажется странным и не правдоподобным, но я совершенно точно знаю о событиях, которые произойдут в ближайшем и отдаленном будущем. Послезавтра, а именно 22 июня 1941 года в четыре часа утра фашистская Германия без объявления войны вероломно нападет на Советский Союз. Война продлится долгих четыре года и закончится победой Советского народа 8 мая 1945 года.»
Это была не паника, это была полная профнепригодность, он, один из лучших разоблачителей шпионов и врагов, самолично пригрел в комитете врага и не смог рассмотреть под собственным носом провокатора и предателя. " Как он мастерски ответил на мои размышления, о власти и о нас, ни да, ни нет. Очевидно, он подумал, что это была провокация и решил сейчас так непрофессионально навредить. На что он надеялся? Что я тут же кинусь докладывать наверх этот бред. Мало ли таких доброжелателей, провокаторов, которые желают спровоцировать международный скандал. Упреки в том, что наши союзники нечестны, и мы подвергаем сомнению исторический мирный договор, глупость и политическая слепота. Нет, этот примитивный приемчик у тебя не пройдет. Глупо, Правдин, глупо. Ты просто не представляешь, с кем ты связался. Я сам лично отправлю телефонограмму на место твоего прибытия с приказом срочно тебя арестовать, и Краскина в придачу"...
Но делать это немедленно он все же не стал. Решил подождать до воскресения, за сутки ничего чрезвычайного произойти не может. А уж потом.., в предчувствии мести сладко засосало под ложечкой. Если Правдин не прибудет к месту и попытается скрыться, значит будут приниматься меры к его розыску. Не смотря на неприятность, вызванную письмом, Ярослав смог быстро овладеть собой, сохранив хладнокровие. И не переставая думать о Правдине, прежний план проведения ночи, решил не менять. Вновь подойдя к двери, обернулся и с нескрываемым почтением посмотрел на портрет вождя, сделав ему поклон головой в знак особой благодарности за помощь. Сталин в ответ покровительственно смотрел, убеждая в непогрешимости…
-Черт что за день,- злился Ярослав, дергая и стуча в безответную дверь, за которой обычно скрывалась немецкая волшебная ночь. - Я же предупреждал, что за…. Но окна безжизненными глазницами смотрели в темноту.
…………….
Егор поминутно смотрел на часы и курил, не переставая, сутки прошли спокойно, возможно Смертькевич еще не обнаружил письмо. Или выжидает? Впрочем, какая теперь разница, до места назначения мы все равно не доберемся. Снова посмотрел на часы. Ну, вот и все, стрелка невозмутимо отбила последние секунды, разрывая жизнь на страшное после.. . Теперь будем с радостью вспоминать прежнюю жизнь, всеми силами стараясь ее вернуть.
Где-то там далеко бомбы уже с ожесточением вгрызались в землю, чтобы, разорвавшись от ненависти ко всему живому и не живому, оставить после себя смерть и разрушения. Запад страны уже умывался утренней кровью и слезами, все дальше пропуская эту смертельную заразу в глубь страны. Как это невыносимо, знать будущее, находясь в постоянном напряжении, ожидая испытаний, отпущенных судьбой, и не иметь возможности предотвратить их или избежать. Поезд замер на перегоне, а через какое-то время Егор отчетливо услышал нарастающий гул, он двигался на восток и, достигнув своего максимума, стал слышен не только Егору, но и тем, кто не спал в это раннее утро. Силантий Краскин, проспавший всю ночь здоровым молодецким сном, уже успел умыться холодной водой, окончательно прогнав остатки сна. Как и большинство молодых людей, он был готов встретить и прожить новый день с огромной энергией, энтузиазмом и патриотизмом. Вот и сейчас он пытливо вглядывался в гудящее небо, стараясь хоть что-то там разглядеть, пытаясь вслух объяснить услышанное:
- Товарищ Правдин,- обратился он к Егору. - Я думаю, начались совместные учения немецких и советских воздушных сил. В «Великой правде» писали о необходимости подобных учений, которые приведут к укреплению союза между нашими великими государствами. А еще читал, что их летчики проходили стажировку в наших авиационных полках и были буквально поражены мастерству советских ассов и высоким летным характеристикам наших боевых машин. Выдав такую порцию знаний, он с нетерпением ждал от Правдина слов похвалы. Патриотизм и политическая прозорливость требуют постоянного одобрения, похвалы, поддакивания, а без всего этого он угасает, чахнет и отмирает. Как порой далеки наши знания и наша информированность от действительности, от сути происходящего. Как легко мы впадаем в самогипноз веры, передавая все права на размышления, суждения, сопоставления фактов и сомнения какому-то другому человеку или сообществу людей. Которые, как нам кажется, наделены какими-то высшими знаниями, абсолютными, непогрешимыми. И тогда мы готовы принять на веру любое слово, кивок, и даже молчание понимаем как знак. И более того, набив шишку, разбив себе лицо в кровь, на пути, который нам указал Гуру, мы даже не посмеем усомниться в верности выбранного направления. Раз нам сказали, что это самая лучшая дорога на пути к счастью, мы готовы будем ползти по ней, дохнуть, погребая под собой еще живых, и самым страшным преступление станем считать возможность свернуть с указанного пути. За подобным упрямством мы скрываем свой страх перед жизнью, перед необходимостью принимать важные решения и нести за них личную ответственность.
Не дождавшись, казалось такой заслуженной похвалы, Краскин лег на спину и стал о чем-то мечтать. Состав тронулся набирая ход на встречу неотвратимой беде. Первый взрыв ухнул, гулко заставив задрожать весь состав, машинист не сбавлял ход, а взрывы и пулеметные очереди уже сыпались как горох, перемешиваясь с авиационным гулом. Впереди еще несколько раз бухнуло, и состав, останавливаясь, завизжал миллионным стадом свиней. Люди, как посуда со столиков, падали с полок, бились о стены, пол, давили друг друга телами. Криком и стонами мгновенно наполнилось пространство, не понимая происходящего, народ от страха старался выбраться из вагонов. У кого хватало сил двигаться самостоятельно, те ползли, пробирались по еще живым, подминали их под себя, не смотря на просьбы о помощи. Женщины кричали до хрипоты, стараясь дозваться детей, в одну секунду войны разлученных с матерями. "Наталочка, Лена, Леночка, Ося, сынок, отзовись, Верочка, Наденька, Люба, Любушка". В ответ, рыдая, кричали испуганные дети: " Мама-а-а!!! Мамочка!!!" Те, кому удавалось найтись, вырваться из месива тел и обломков вагона, старались прикрыть взрослыми телами свое самое большое счастье.
- В лес, все в лес, в лес,- кричал Правдин, - не толпитесь у вагонов, рассредоточивайтесь.
Но люди метались вдоль полотна, совершенно обезумев от страха. А самолеты заходили на новый круг, стараясь как можно плотней нафаршировать этот поезд свинцом и сталью. Это так только кажется, что, постоянно говоря о врагах и войне, мы непременно будем к ней готовы. А на деле, только оплатив дань черной ведьме войне, ты осознаешь весь ужас происходящего. Егор, не взирая на риск попасть под бомбы, продвигался по вагонам, помогая живым выбраться. Очередной заход самолетов увенчался точным попаданием в паровоз, и он ухнул, усилив взрыв разорвавшимся котлом. От чего казалось, что земля проваливается внутрь, утягивая за собой лестницу из шпал и рельсов. Когда налет закончился, картина представилась ужасной. Тела как тряпичные куклы из ярких ситцевых лоскутков были разбросаны кругом, словно непослушный ребенок бросил игрушки, не желая их собрать. Они лежали вдоль полотна и у самой кромки леса, там, где их застигла смерть. Разорванные рельсы, развороченные вагоны и жалкая кучка железа, оставшаяся от паровоза, говорили, что даже сталь бессильна перед войной. Стоны и мольба о помощи слышались повсюду. Первый панический страх, парализующий волю, немного отступил, и люди, скрывшиеся в лесу, стали возвращаться, оказывая помощь раненым и всматриваясь в лица погибших. Их тормошили, не веря в гибель, уговаривали очнуться, не умирать. Осознание того, что их убили, что их уже никогда больше не будет рядом, пугало до паралича, до помутнения рассудка. Егор пробовал хоть как-то организовать эту обезумевшую массу людей. Он им пытался объяснить, что началась война. Война? С кем? Окружающие не понимали, о чем он говорит. Какая война? В такое прекрасное летнее воскресенье, да и вообще, кто посмел бы напасть на величайшую из стран с ее непобедимой Красной Армией. Как это так, война?
Убитых наспех хоронили, вырывая могилы кусками металла, собирали уцелевшие документы - хоть какая-то возможность узнать о судьбе близких. Нужно возвращаться вглубь страны, бежать без оглядки, оплакивать могилы павших, нет времени. Не смотря на панику, Егор все время пытался отыскать своего спутника, но как ни старался, среди бегающих и ползающих его не находил, и, только осматривая погибших, понял, что Краскина больше нет. Разозлился на себя за то, что не сделал Силантию напоследок приятного, не похвалил за политическую подкованность.
Не став дожидаться, пока все люди покинут место трагедии, Егор направился по железной дороге на запад. Конечно, лучше всего прибыть на место назначения, встать на учет и сдать документы убитого сотрудника. Но есть ли время? Не знаю, но попытаться необходимо, нужно идти навстречу войне. С открытого пространства насыпи он спустился к лесу, который обступал железную дорогу с обеих сторон, но, не углубляясь в чащу, пошел по самой кромке. Невольно вспомнил свой первый опыт блуждания в лесу, неприятные воспоминания нахлынули, словно горький табачный дым, перша в горле. Да, в тот раз, комиссара-героя из меня не получилось, спасовал, струсил. И словно в насмешку, словно испытывая твою решимость и твои помыслы на прочность, судьба дает тебе схожие испытания. А ну-ка, попробуй, примерь на себя костюмчик героя. Не великоват? Нет? А, может тебе еще дорасти нужно? Душонка- то вон хиленькая, злая, заваленная тяжелыми каменьями политических догм и фобиями на любой вкус. Но даже при таком скудном оснащении в глазах других людей хочется выглядеть, как минимум героем, а то и праведником. Серьезно-умный взгляд, напористая речь, наглость, не помешают смеющих тебе перечить незамедлительно записывать в дураки, в идиоты, во враги, в общем макнуть оппонента в дерьмо. Пока он будет оттираться, ты будешь на высоте, вне конкуренции. И плевать, что при внимательном рассмотрении твоей личности она окажется пустой, качества, выставленные тобой на показ, весьма скромные, все больше покорности, страха, глазенки заискивающие, язычок готов к работе, в коленках постоянная дрожь, да и собственного мнения у тебя никогда не было. И как это все может вместиться в одном человеке? Ты, конечно, полон решимости, но чьи-то руки неумолимо сдирают с тебя еще даже не обжитый костюм. Лишь слова сожаления слышишь за спиной: " Не к лицу вам данный костюмчик". Право, даже не знаю, будет ли он тебе когда-нибудь в пору, не знаю, дорастешь ли? И ты, словно раздетый до нага, стоишь под пристальными взглядами тех, кого прежде обидел, унизил, оскорбил или даже может лишил жизни. И уже по привычке, как прежде, забыв уроки примерки, стараешься оправдаться, выгораживая себя, доказываешь, что все это делалось для их же блага, для их интересов. Просто они не могли оценить, понять исторического размах из-за своей близорукости и политического невежества. Разве неприятно, неполезно быть винтиком такого огромного, великого механизма, зачем задавать глупые вопросы. Что за машина? Для чего эта шестеренка? Где справедливость? Будь винтиком, скрепляй механизм своим телом, положи свою никчемную жизнь на алтарь величия. Потрать свои личностные качества хоть на какое-нибудь большое дело, пусть даже оно будет бесполезным. Но в ответ на твои оправдания и упреки в свой адрес они молчат и не пытаются мстить. А когда они уходят, ты переводишь дух и думаешь: « Как хорошо, на этот раз снова все обошлось». Все эти мысли в последнее время передумывались Егором десять раз на дню, поэтому выглядели они обветшалыми, словно старая мебель, которую перевозили много раз, перетаскивали с места на место, трясли в жестких грузовиках, разгружали подвыпившие грузчики, не особо переживая за целостность груза, роняли шкафы и стулья, царапая мебель и скалывая углы. Но хозяева из-за скупости или от нищеты не торопились расставаться со своим нищенским скарбом, ремонтировали разваливающийся хлам со словами: "Ничего, послужат еще годик-другой, даст бог, на наш век хватит". Так и Егор, перемолов свои размышления в который раз, не торопился отказываться от своих прежних убеждений и поступков. Но уже без истерик соглашался, что можно было сделать все как-то иначе, возможно, даже немного мягче. То, что главное направление было правильным и являлось единственно верным, сомнений в нем пока не вызывало. Вот подправим, немного избавимся от каких-нибудь ошибок, придушим Сальских, Загузло, Смертькевичей, и все будет правильно, все заработает как надо. А как надо? За перестановкой мебели совсем потерялось время. Дорога казалась бесконечной, а день, между тем, был нескончаемым в своем летнем солнцестоянии. Чертовски хотелось пить, да и перекусить не помешало бы. Вот только ни фляжки, ни съестного не было, настоящий солдат он же патриот, должен стойко переносить все тяготы и лишения на жизненном пути.
Передохнув полчаса, растянувшись на траве, Егор отправился дальше, конечно по насыпи можно было пройти больше и сил затратить меньше, но идти по открытой местности значит быть более уязвимым. Поздние сумерки встречал совсем уставшим, ноги гудели, спина ныла, да, не мальчик уже. А еще вчера казалось, что жизнь только начиналась. Впереди чуть послышалось слабое журчание, пройдя с десяток метров, он увидел небольшой родничок, который бурлил ледяной водой, доставляя ее с каких-то немыслимых глубин, чтобы распаленные зноем могли утолить жажду. Зубы ломило от холода, но пересохшее горло никак не размокало, не давая возможности насладиться этой обычной, но так необходимой жидкостью. Умыв лицо, он снял сапоги и поставил их в холодный ручеек, получив неземное наслаждение и прилив бодрости. Наломав еловых лап, недалеко от ручья сделал себе лежанку. Все из тех же лап сделал шалаш, берлога получилась довольно уютной и неприметной. Даже не заметил, как уснул, перед сном думал о семье, было чертовски жаль упущенного времени в ожидании пустых надежд, мало, непростительно мало уделял времени детям, жене. А ведь я ее когда-то безумно любил, долго добиваясь взаимности. Куда и почему все ушло… Ночь прошла быстро. Первая писклявая птичка, усевшись на шалаш, разбудила Егора, он еще с полчаса лежал, поскольку туман плотно окутал окрестности, не давая возможности первым лучикам солнца пробить их плотную защиту. Перед дорогой Егор умылся бодрящей водой, пил с жадностью, про запас. Возможно показалось, а может быть на самом деле, начинавшийся ветерок доносил запах гари с бесчисленных пожарищ, охвативших всю западную часть страны. Гул самолетов, который предшествовал уничтожению поезда, повторялся с определенной периодичностью, занося войну, словно заразу, все дальше на восток, все ближе к сердцу Родины Москве. Вдруг его уши уловили хруст сухих веток, он остановился, прислушался. Но также внезапно все стихло, еще довольно сильный туман в низинах не давал возможности рассмотреть отчетливо, что там. Главная задача, находясь в засаде, переждать, пересидеть противника, заставить его первым зашевелиться, задвигаться, выдать себя. Егор терпеливо ждал, уверенный в том, что будь то зверь или человек, он проявит себя. Действительно, не прошло и нескольких минут, как шаги возобновились, в том, что это были человеческие шаги, он уже не сомневался, и человек был не один. Правдин выжидал, он медленно присел, прикрытый со стороны шагов большой березой, в нескольких десятках метров из тумана, словно из-за ширмы, показались два солдата. Они с опаской, осторожно осматриваясь, шли, удирая от войны.
"Дезертиры? !Диверсанты?! Кто это мог быть? Хотя и те и другие непременно заслуживают смерти". И все же палить, не разобравшись, не подготовившись, неправильно, тем более, что их двое. Неизвестные все также медленно продвигались, вслушиваясь и всматриваясь в четыре уха и четыре глаза. Егор отпустил их настолько, насколько было возможно, чтобы не терять их из виду и, осторожно ступая, направился за ними. Путь был недолгим, солдаты, обнаружив родник, присели на отдых, по очереди умывались и утоляли жажду. Осмотревшись, они немного успокоились и, устроившись на небольшой привал, о чем- то заговорили. О чем шла речь, было непонятно, но то, что говорили по-нашему, было совершенно точно. " Может оставить их к черту, пусть идут, свою пулю отыщет каждый. Но оставить без внимания нарушение закона - это непорядок. Возможно, просто струхнули, побежали, а может погиб командир, или все подразделение разнесло под бомбежкой? Значит их нужно возглавить, направить на борьбу, а махнуть рукой легче всего"... Отдохнув еще немного, солдаты засобирались в дорогу, они уже встали, чтобы идти дальше, и тут Егор решил действовать. Не выходя из засады, он крикнул:
- Бойцы, стоять, я командир…!
Его голос был словно сигнал к старту, солдаты кинулись бежать, насколько это возможно в лесу. Правдин бросился догонять, приказывая остановиться, обвиняя их в трусости и обещая предать военному суду, если они не остановятся.
- Смертькевич, окружай их слева, Краскин, заходи с тыла, остальные справа. Эта нехитрая уловка подействовала, солдаты встали как вкопанные, озираясь по сторонам, выискивая окружающих. Но окружающих не было, а был всего лишь один младший командир КБВ. Егор, снова уверовав в свою силу и превосходство, шел навстречу с пистолетом в руке, уже не прячась, на мгновение потеряв контроль, он подошел довольно близко и, улыбаясь, спросил:
- Куда спешите, бойцы?
Набрав полную грудь воздуха, чтобы отдышаться, он не успел и моргнуть глазом, как один из солдат прикладом винтовки с силой ударил его в грудь. Егора словно перешибло поленом, ноги в коленях подкосились, и он рухнул, бесшумно открывая рот. Ни вдохнуть, ни выдохнуть не получалось, в грудь словно залили кипяток, она, окаменев, горела огнем. Но солдат на этом не остановился, он, словно озверев, начал пинать Егора в живот, в голову. Два сильнейших удара буквально ввергли его в обморочное состояние. И что было бы дальше, представить трудно, если бы второй солдат не оттолкнул избивавшего, наставив на него винтовку.
- Ты на меня? Да? - Вскричал тот, кто избивал Правдина,- ты эту суку защищаешь? Да? Ты посмотри на него,- не унимался он,- посмотри на эту бандитскую рожу. Может это он или такой, как он, расстрелял моего деда, и отца, и мать, а мои братья и сестры сдохли с голоду. Это он спалил наш дом, который построил еще прадед. Ему нет прощения, в него целься, пристрели эту мразь. Защищавший Егора молчал, как бы раздумывая над словами, но не спускал винтовки с товарища.
- А лучше знаешь что? - Продолжал он,- давай отведем этого урода немцам, придем не с пустыми руками, а этого они хоть попытают перед смертью, чтобы сдох он в муках, как помирали мои родные.
Егору хотелось сказать, что он не убивал близких этого солдата, а то, что он делал, была его служба, был его долг перед государством, перед властью. Он выполнял приказ, который к тому же не противоречил на тот момент его мировоззрению. Но сейчас - другое время, сейчас нужно забыть прежние обиды и, объединившись, дать отпор настоящему врагу. "Глупые мысли, - подумал он, - оправдываюсь, возможно от жизни остались считанные минуты".
- Не тронь его,- ответил защищавший, несмотря на все доводы и предложения нападавшего. - Уходи,- добавил он, не отпуская винтовки.
- А ты как? Мы же вместе решили.
- Уходи, я больше повторять не стану.
- Эх ты, защищаешь убийцу, кровопийцу, были бы у меня патроны, я бы вас обоих порешил. Я бы вам…
- Уходи,- повторил другой, давая понять, что это последнее предупреждение и больше разговоров не будет.
- Будь ты проклят с этим красноперым, горите вы в аду, чтоб вы сдохли,- не унимался он, уходя, почему-то на запад, а не туда, в тыл, куда они двигались вдвоем.
- Еще увидимся, тогда и поквитаемся! - Пригрозил он напоследок.
Через какое-то время солдат, наклонившись, спросил: - Встать сможешь?
Егор, собрав все свои силы, пытался приподняться, его всего трясло, руки и ноги дрожали, голова гудела, а воздух можно было вдохнуть только маленькими, нечастыми глотками. С помощью солдата Егор встал на ноги и, шатаясь, опираясь на подставленное плечо, медленно пошел.
Снова вернулись к роднику, словно от него начинались все пути и дороги этого большого мира. Слабость не проходила, даже не помогала вода, хотя дышать стало несколько легче, но грудь болела так, словно все ребра сломанными краями воткнулись в легкие, разодрав их в клочья. Хотелось рассмотреть своего спасителя, но в глазах стелилась пелена, он, стараясь согнать ее, моргал, но она не хотела проходить.
- Ты думаешь, я тебя защитил потому, что ты комитетчик? – Спросил спаситель,- или может от того, что мне тебя стало жалко? Нет. Я таких, как ты, ненавижу не меньше Вальки, а может и больше. Вот только увидев тебя, беззащитного, таким же, как когда-то был я, решил, что не хочу быть похожим на вас. Да, да, на вас, все вы там кровопийцы собрались, и ты тому не исключение. Даже если станешь доказывать, что это не так, я тебе не поверю. Ты спросишь, почему так? Просто каждая профессия требует определенного набора качеств, своего характера, привычек, так вот, вы, кто прикрывается этой формой да званиями, все одинаковые, беспощадные и кровожадные убийцы. А потому, и качествами своими, и характерами как две капли воды похожи друг на друга. Подло, трусливо, исподтишка, прикрываясь своими всемогущими корочками да всесильными хозяевами, пытаете и убиваете в застенках. Что, страшно в честном бою? Пусть в кулачном или в словесном, но в открытом, с возможностью соперника защищаться и нападать. Эх вы, получеловеки, полузвери, и каким молоком вас матери кормили иль может сразу кровью? "Что за вздор он несет, кто, куда, кого собирал? Я - честный, идейный и неподкупный строитель справедливости. Да, были ошибки, перегибы, вывихи, да были. Но мы все обязательно выправим, все наладим", - оправдывался про себя Егор, не слишком желая вступать в полемику.
- Для того я тебя в живых и оставил, чтобы сказать это. А еще я хочу пожелать тебе как можно дольше пожить, чтобы вдоволь нахлебаться того дерьма, которого ты произвел своими поступками. Вот это и будет настоящая месть всем вам! После этих слов он встал и ушел, куда, в каком направлении и как звали этого спасителя, да и кому нужно его имя. Кому? Выслушать такие слова это хуже смерти, хуже пыток, потому что все тяжелей и тяжелей себя уговаривать и обманывать. Называть белым совсем не белое, подлость- честностью, преступление - целесообразностью, друга – врагом, а врага – другом. Новая трещина на зеркале трюмо - это еще не повод, чтобы его вот так сразу выкидывать. Цены-то, вон какие, да и простого гвоздя нынче не сыскать. Послужит еще, только переставим вот сюда, в этом месте трещина не так видна!
Превозмогая боль, осмотрел он свою грудь, приклад отпечатался, словно прижгли каленым железом. Почти прямоугольный след лопнул в нескольких местах, что несколько уменьшило гематому. Зато вся искалеченная грудь темнела на глазах, словно фотобумага на солнце. Сильные удары в живот также не добавляли здоровья, а рассеченную голову уже облюбовали кровососы. Мысли по цвету могли соперничать с запекшейся кровью. "Эх ты, вояка. Черт тебя побери, раскрыл варежку, неужто не научен горьким опытом, ведь не двадцать лет-то. Голову-то нужно иметь на плечах. А сколько мне? – Вдруг почему- то подумал он. - Я родился в …, так, а сейчас какой год? Вот чушь какая- то, если бы сейчас мне делали надгробье, получилось бы, что я умер раньше, чем родился". Подобное обстоятельство почему-то развеселило Егора, здесь война и смерть накатываются беспощадными танковыми гусеницами и летят на железных крыльях, а у него в какой-то глупой, не к месту, улыбке растягивается рот. Дурачек. Снял гимнастерку и грудью лег на родник. Первую минуту даже не чувствовал леденящую прохладу воды, она казалась теплой, словно ее подогрели, но постепенно чувствительность возвращалась, будто смывая боль родниковой водой. Полегчало. Напившись про запас, опять отправился на запад.
А между тем воздух насыщался гарью северо-западного ветра. Казалось, что доносились раскаты грома где-то далеко-далеко еще за сотни и сотни километров. Но совсем скоро он нагрянет и сюда, заполняя все вокруг человеческим горем, страхом и негодованием. В памяти еще свежи прежние беды, которыми потчевались люди вместо хлеба, радости и счастья. Как не пытался рассердиться, ничего не получалось, злость не кипела, не бурлила, не хотелось мстить за нанесенное унижение и боль. Хотелось дойти до линии фронта и остановить движение врага. Казалось, что не победили в тот раз лишь потому, что не было его, Егора Правдина. А вот сейчас все будет по-другому, он уже здесь и свершит свой геройский поступок, которому не будет равных. И, как о былинных русских богатырях, сложат песнь в честь его подвига и будут помнить о нем в веках, с трепетом сердца передавая из уст в уста правдивую повесть о настоящем человеке. Размышления прервались, как только Егор услышал движение по лесу большой группы людей, они шли не опасаясь, не прячась, растянувшись вширь и глубь. Это был осколок какой-то воинской части, обреченные и раздавленные, они, похоже, забыли, что являются военными, бойцами, защитниками родины. Поэтому бежали как трусливое стадо баранов. Егор вышел навстречу. Но солдаты проходили мимо него, не замечая, словно он был деревом, а не командиром КБВ. Пораженный таким равнодушием, Егор стал наполняться праведным гневом:
- Боец, где командир? – Спросил он у одного из солдат, проходящего рядом и так же равнодушно смотревшего на Правдина.
- Там, - ответил боец, показывая в хвост бредущих.
С решимостью он бросился искать командира, такой командир заслуживает немедленного расстрела за трусливость, за предательство, за дезертирство. Командиром оказался молодой лейтенант, единственный уцелевший из комсостава, да к тому же тяжело раненный. Он еле говорил, шевеля своими опухшими, растрескавшимися губами с запеченной кровавой коркой.
- Нас просто смели, стерли в порошок, раздавили... Мы были не готовы...
- Я, старший по званию, беру на себя командование, - заявил Правдин.
Лейтенант равнодушно посмотрел на него, ничего не ответив.
- Бойцы, - скомандовал Егор. - Стойте, это приказ. Я, младший командир Комитета Безомасности Власти, беру на себя командование, приказываю выдвинуться навстречу врагу и дать бой. Мы не можем трусливо бежать, когда враг жжет нашу родную землю. Мы должны сражаться, мы должны…
- А чем сражаться, из пальца что ли стрелять? Ни одного снаряда, ни одного патрона, как воевать? - Неожиданно для Егора прервав его пламенную речь, встрял рядовой.
- Значит врага нужно уничтожить штыком, нет штыка, рвать зубами, душить голыми руками.
- Коль такой умный, иди и рви руками и зубами танки и самолеты. - Не унимался наглец.
- Ты предатель и трус, - вытащив пистолет и направив солдату в голову, прокричал Егор. Солдат нисколько не испугавшись, приблизился к пистолету и уперся лбом в ствол. Его лицо, уже обветренное первым днем войны, не выражало ни страха, ни сожаления от предстоящей смерти.
- Да стреляй, зачем тянуть. Если у государства есть патроны только на своих, а для врагов остался только голый палец да зубы. Часть солдат, так и не останавливаясь, шла дальше, остальные с таким же равнодушием, не проявляя ни агрессии, ни паники, стояли и смотрели на то, чем закончится дело. Егор опустил пистолет и уже пожалел о том, что его достал.
- Но то, что вы делаете - это дезертирство, это предательство, вам не простят ваши потомки.
- А дружбу с врагом простят? Точно зная, что он нападет, не укрепить границу, не стянуть войска, не обеспечить вооружением, снарядами и боеприпасами, что это? Это не предательство? Не дезертирство? Что скажут потомки о таких подвигах?
"Надо же было попасть на такого говорливого солдата, как же ты такой умный до сих пор не С.Л.О.Н.яешься". Зеваки продолжили бегство, и солдат, не дождавшийся смерти, присоединился к ним, оставляя Правдина один на один с очередным унижением. Как же так получилось, как из сурового, бескомпромиссного строителя самого сильного и справедливого великого государства в мире, получилась банальная, выцветшая и затертая половая тряпка. Еще недавно, будучи Паленым, он без промедления и раздумий застрелил бы наглеца, а когда закончились бы патроны, он бы вгрызался им в глотки до последнего дыхания, выполняя свой патриотический долг. Что же случилось сейчас? Где причина? Где надлом? А может причина не в нем, а в тех словах, которые он расслышал? Можно конечно собрать все свое красноречие и возразить, отыскивая тысячи оправданий, защищаться, выкручиваться… Но когда сам не веришь, когда твои слова противоречат твоим же мыслям и прожитой жизни, трудно не уловить в речи ложь, а глаза, так те просто предают, они кричат на весь мир, не верь мне. Вот в это время, когда мысли и слова входят в противоречия, когда они разрушают друг друга, вот тогда и наступает предательство. Приставив пистолет к виску, Егор ощутил зазывающее дыхание смерти. "Закончить все разом..., надоело..., все бесполезно, все ненужно и бессмысленно. Будет ли это считаться искуплением, смогу ли смыть кровью все свои……. Нет, не могу произнести эти последние страшные слова приговора. Ведь все помыслы, все здоровье, всю энергию я отдавал самому главному - служению своей Родине! А она, словно злая мачеха, не замечает меня, не находит доброго слова и хотя бы маленького участия". Убрав пистолет в кобуру, он уверенно зашагал на войну. Повторяя про себя, как заклинание: - Достал оружие, стреляй. Ох, и трус же ты, Правдин, ну и трус... От злости даже перестал чувствовать боль, лишь иногда ловил себя на мысли, что зубы стискивает так, что они скрипят и могут потрескаться от такого напряжения, но, разжав челюсти, все повторялось снова.
Через несколько часов пути, ему вновь попались несколько групп бежавших солдат, но желания хоть как-то подействовать на них не было. Поэтому от встречи с ними он уклонился. Счет времени потерял даже приблизительно, судя по солнцу что- то в районе семи вечера, лес как-то вдруг неожиданно кончился, словно его обрезали перед самой дорогой. Она проходила с юга на север, за ней открылась простирающаяся равнина почти до самого горизонта, на котором клубами возвышался дым от горящего городка. Значит, до места назначения я не доберусь, отметиться и встать на учет не получится. Сел за толстое дерево, которое прикрывало его с дороги, обдумывая свои действия. Идти по открытому полю, без возможности спрятаться, это равносильно самоубийству. Что делать? Слева по дороге из-за холма послышался гул моторов, колонна автомобилей с солдатами и мотоциклисты спускались с холма, словно лава стекала по склонам вулкана. Она была такая же смертельная и беспощадная, несущая только разрушения и горе. Первое желание совершенно бездумное, выскочить на встречу этой армаде с одним единственным пистолетом и закончить эту никчемную трагедию под названием жизнь и смерть Егора Правдина. В чем польза этой акции? Смогу ли я убить хоть одного врага, это в лучшем случае, в самом идеальном раскладе, а что потом? Буду объявлен пропавшим без вести? За это моей семье откажут в пайке, это все учитывая, если Смертькевич не произвел меня в ранг врага народа из-за моего письма. "Вот дурак, что меня подтолкнуло написать то письмо. Глупость несусветная. Но поступить по-другому я не мог, загрыз бы себя, замучил, что ничего не сделал. Не для них это нужно, для себя. Из-за этого честолюбия пропади я без вести, зачислят во врага, сбежавшего к своим хозяевам. А как же по-другому объяснить знание в точности о начале войны? Как? Ведь до тех событий, которые описаны дальше, дожить нужно, а время не ждет, нужен тот, кто виноват сейчас, сию минуту. Ведь ни у кого не хватит смелости и честности, задрав голову гаркнуть : "Ну что, сидите, сволочи? Слазьте, ваше время вышло". Как раз наоборот, будут, опустив глаза, искать виновника здесь. Ну, где вы, казлы?"
Рев моторов нарастал, словно подталкивал его в спину, словно придавая храбрости на пути к трусости. Нет, надо выжить, дойти, доказать, что знал и предупредил и даже не мыслил о побеге. Задача между тем усложнялась: не попасть в окружение, иначе никаких слов, никаких доказательств, что ты не предатель не останется.
Бегство теперь от войны было более проворным, чем желание попасть на нее, благо дорога была знакома и даже протоптана не одной сотней человек. Душа болела почище совершенно почерневшей груди, любая мысль выдавала только злобу, поскольку размышления приводили в тупик. Невольно приходилось восхищаться теми силами, которые так искусно играли обстоятельствами, из которых совершенно не было выхода. А может быть это изобретательность ума, изворачиваясь, как прежде, он ищет виновника на стороне, и как удобно придумать какие-то потусторонние силы, про которые даже нечего сказать по существу. Что за силы? Что они из себя представляют? Просто какие-то, и все. Зато твой ум, твои мысли, твои поступки не являются виновниками сложившейся ситуации, они заложники, невинные жертвы злых и коварных неведомых сил.
Сильно мучила жажда, вторые сутки голода так же не прибавляли сил, но больше всего хотелось курить, руки по привычке тянулись ко рту, словно поднося папиросу. Это одно из немногих действенных средств от чрезвычайного нервного напряжения. До спасительного родника добрался только на следующий день, проведя ночь в сооруженной лежанке, по пути жевал какие-то листья, траву, в полной мере ощущая себя травоядным животным. И, конечно, ни сытости, а тем более удовольствия от подобного травоедения не получал, но выбор был небогат, да и силы таяли с каждым часом. Невольно стал вспоминать, сколько может человек прожить без еды и воды, готовясь к дальнейшим тяжелым испытаниям. А может, чтобы отвести мысли, от более серьезных и тяжелых раздумий. Снова вышел на проселочную дорогу, которая пересекала железнодорожные пути. Недолго думая, он интуитивно выбрал правое направление ближе к лесу, пошел туда, надеясь скорее добраться до населенного пункта.
К радости Егора деревня находилась в верстах пяти от переезда, прикрытая большим лесным полуостровом. Настроение сразу же поднялось, словно испил живой водицы или отведал вкусных, наваристых щей. Нужно найти местные власти, понять обстановку, обзавестись лошаденкой и добраться до ближайшего места, где есть какое-нибудь управление КБВ, встать на учет и немедленно рваться на фронт, пусть даже рядовым. Лишь бы в самое пекло, в полный рост, в атаку, за Родину, за…
Колхоз, по всей видимости, был не из маленьких. Как ни всматривался Егор, колхозного правления, которое можно было определить по красному флагу, не находил. Словно в помощь его усилиям у первого же дома, во дворе, возилась женщина. Она стояла спиной к калитке и не видела подошедшего человека.
- Здравствуйте!- Окликнул ее Егор.
Женщина повернулась, как будто зная, что он появится. Не испугалась от неожиданности, не удивилась. Это была пожилая женщина со сгорбившейся фигурой, ее увядающее лицо, прорезанное глубокими морщинами, каким-то удивительным способом сохраняло черты былой красоты. Скорее всего, старость была преждевременной, от множества пережитых трагедий и горестей, но даже подобные испытания не смогли сломить ее душевные силы и характер. Поэтому даже наступающая старость не была безобразной и отталкивающей, а напротив, была степенной и мудрой, словно награда за ее стойкость. Она кивнула на приветствие, но слов Егор не расслышал, то ли не ответила вовсе, то ли налетевший порыв легкого июньского ветерка унес ее слова.
- Скажи, мать, в какой стороне колхозное правление?
Она как-то растерянно посмотрела, словно не узнавала сына, но все же ответила:
- Так ты, сынок, вон туда ступай, а затем домом налево, там сам увидишь правление. Только пустые хлопоты правление искать.
- Это почему? – Спросил Егор, попросив попить и хотя бы горбушку хлеба.
- Пей, чего ж, жалко что ли, в колодце вода есть, дал Бог. А сама между тем сходила в дом и вынесла кусок хлеба и два куриных яйца.
- Не обессудь, сынок, чем богаты,- сказала она, протягивая угощение.
- Почему пустые хлопоты правление искать?- Переспросил Егор, -А правления более нет, сбежали, и наш председатель, и парторг, да все правление убегло. Как только бомбы попадали с той стороны села, так они сразу на утек, кой-какие пожитки похватали и, ай, да ну...
- Так вы теперь, что, без начальства, без власти, что ли?
- Да, без начальства худо будет, чем с начальством-то, - как- то невпопад ответила женщина. - А чево случилось-то, - как бы невзначай спросила она, словно этот вопрос был не самый главный, не самый основной.
- Как, вы что не знаете, что началась война?
- Война?- Переспросила она, - Да с кем нам воевать-то?
- Германия, фашистская Германия вероломно напала на Советский союз…
-Вероломно? Что ж теперь будет?
- Победим, мать, обязательно победим, слово даю, - ответил Правдин, уже сделав несколько шагов.
Наскоро поблагодарив хозяйку за хлеб, направился в сторону правления. "Наш народ предвзято относится к власти. Не доверяет начальникам, хоть при этом преданно смотрит в глаза. Приписывают властям поступки, которые она не свершала. Вот и сейчас, скорее всего, наговаривают на председателя. Злой у нас народ, темный, неблагодарный", -
думал Егор, услышав в спину почти крик.
- Что, правду говоришь, победим? Егор обернулся и утвердительно закивал головой, как будто убеждая и себя тоже. Закричал: - Победим, обязательно, победим, - и уже для себя сказал,- только ох как нескоро.
А женщина, совершенно не обращая внимания на его командирскую форму, крестила его в благодарность за надежду. В этот раз все сказанное в отношении начальства, скорее всего, было правдой. По всему было видно, что правление действительно было покинуто в спешке. И все же это не повод вот так, огульно, всю власть записывать в засранцы!
Документы были брошены, а не эвакуированы или уничтожены, как полагается по инструкции, даже колхозное знамя, упавшее, валялось истоптанное на полу. Сейф открыт, а там печать, журнал учета трудодней. Взял журнал, полистал. Он - словно тетрадка нерадивого ученика - вся исчиркана карандашом.
...Мардашова С.И.- за март начислено тридцать трудодней. Тридцать зачеркнуто, переправлено на двадцать семь, с пометкой "минус три за норов". Двадцать семь, в свою очередь, зачеркнуто со следующим комментарием: "может работать лучше, минус четыре трудодня". Исправления закончились, когда у колхозницы Мордашевой в зачет на оплату осталось одиннадцать трудодней за март. Последнее исправление снимало десять трудодней с совершенно идиотской формулировкой: "как одинокой и не нуждающейся в большем".
И так напротив каждой фамилии: штраф, лишен, наказан…
За всем торжеством справедливости и счастья с безупречной улыбкой наблюдал сам вождь. Каждая черта его лица говорила о мудрости, все, от пронзительных глаз до идеальной прически. А рот, поддернутый в полуулыбке, словно в насмешку надо всем происходящим, говорил: "Я есть истина, опора и защита ваша!" Егору даже показалось, что рука самопроизвольно занеслась, чтобы осенить себя крестным знамением, но, тут же осознав абсурдность происходящего, он бросился вон из правления. Собрав с десяток колхозников, он обрисовал ситуацию и перспективы, приказал собирать колхозное добро и переправлять все вглубь страны, спасаясь и самим. Многие проигнорировал высказанные опасения, резонно заметив, что товарищ Сталин не допустит, чтобы враг хозяйничал на советской земле и остались в своих хатах. Другие в спешке отправлялись в дорогу, прихватив детей и скупые пожитки. Егор, чтобы соблюсти хоть какую-то формальность, написал расписку о том, что ввиду чрезвычайных обстоятельств он изъял колхозную лошадь. Вручив расписку колхозному конюху, отправился в дорогу. Идти пешком..., с конем сподручнее, чем без коня. И копыта лихо отстукивали версту за верстой. Хотелось поскорей определенности и полезных действий. Вот враг, вот я, вот подвиг. Желание непременно совершить подвиг овладело Правдиным как детская мечта, он словно копировал тех героев из фильмов про войну, которые видел, и из книжек, которыми зачитывался в школьные годы. Лошадка, изрядно устав, недовольно фыркала, словно напоминала седоку, что силы ее не бесконечны и требуется передышка. Егор и сам взмок не меньше лошади, словно помогая ей скакать еще парой осапоженных ног, как будто боясь, что война закончится с минуты на минуту, а он так и не доберется до фронта. Галоп сменился рысью, а затем лошадь пошла шагом, тяжело дыша, давая наезднику перевести дух, прочищая глаза и глотку от мерзких комаров и мошек, которые только и норовят поглубже впиться в глаз, вызывая жгучую боль и слезы.
- Ну, отдохнула? - Спросил Егор, словно она могла ответить, и этот ответ имел силу. Лошадь, словно поняв вопрос, громко зафыркала, замотав головой.
- Ну, вот и хорошо, давай, моя дорогая, не подведи. На этот раз, чтобы сильно не гнать, он шел ровной рысцой, не переходя на галоп. По всем расчетам скоро должен быть надел, вот речушка, ее нужно перейти в брод, он скорее всего находится вот там, где берег, истыканный копытами лошадей и коров. Лошадка заржала, предчувствуя прохладу воды. Егор натянул вожжи, не давая возможности ей напиться, лошадь пыталась дернуть посильней, чтобы ослабить хватку, но седок не давал ни малейшего шанса. Она дергала головой, кивала жалобно, умоляюще ржала, но Егор был неприступен.
- Тебе сейчас нельзя, остыть нужно, - говорил он ей, похлопывая по мокрой шее, вот сейчас доберемся и там...
- Стой, - скомандовал кто- то, как только наездник переправился через речку и все четыре копыта ступили на берег. Егор остановился, оглядываясь вокруг, но густые ивы скрывали человека, подавшего команду.
- Я, командир комитета безопасности власти, Правдин Егор…
- Руки в гору,- скомандовал все тот же неизвестный голос, не выдавая своего обладателя.
- С кем я говорю, звание, я повторяю, я…
- Вот я тебе сейчас шлепну без всяких разговоров, раз ты такой гусь. Бросай оружие!
Егор снял кобуру и бросил ее на песок. Из кустов вылезли два солдата, с совершенно испуганными физиономиями, один держал незнакомца на прицеле, а другой подбирал оружие.
- Срочно доставить меня к командиру, к любому начальнику, черт вас побери, - закипал Правдин. Словно онемев, один, не произнося ни слова, забрался вновь в свое укрытие, а второй махнул Егору в том направлении, в котором необходимо двигаться, и пошел сзади, недружелюбно зыркая в спину. Взобравшись по крутому склону берега, взору открылся долгожданный надел. По всему было видно, что он удостоился пристальному вниманию авиации захватчиков, которая неоднократно проутюжила населенный пункт, разбомбив государственные учреждения, предприятия и дома. Кругом царил хаос, лица людей выражали растерянность и тревогу. Они никак не могли осознать происходящего. Вчера тебя убеждали в том, что более защищенного человека, чем советский, нет на земле. Всемогущие спецслужбы государства, партийные и беспартийные деятели, и руководители, и сам отец народов был в дневном и ночном дозоре, оберегая твой покой. А плата за столь сильную и надежную охрану была смехотворно ничтожной, тебе всего-то нужно быть покорным и согласным, в общем, патриотом. Но это было вчера, когда не было врага. А сегодня дозор устал, и у тебя есть шанс отбиться своим патриотизмом от бомб, падающих на твой дом, убивая твоих беззащитных детей. Что? У тебя нет детей, значит, убивают твоих родителей или родственников, как это у тебя нет ни тех, ни других? Ты сирота? Значит ты счастливчик, тебе не придется хоронить родных и близких, ведь ты их похоронил уже давно. Об этом позаботился тот, кто еще недавно стоял в дозоре. А чтобы защититься от настоящего врага, он скажет: "Братья и сестры..."
- Эй ты, слазь с лошади, - услышал Егор обращенную к нему команду, разгоняя и без того невеселые размышления. - Ты что, боец, разучился читать, перестал понимать знаки, различая,- свирепея, гаркнул Егор на такое хамское панибратское отношение младшего по званию.
- А ты не зыркай на меня, еще нужно разобраться, кто ты такой и по какому праву на тебе эта форма.
Правдину хотелось незамедлительно дать в морду этому наглецу, не разобравшемуся в существе вопроса и наскоро записавшего его во врага народа. Но вступать в словесную перепалку или доказывать свою правоту кулаками с этим недалеким солдафоном - вахтером было бессмысленно и небезопасно. Необходимо все изложить командиру, он поймет и примет правильное решение. Солдат, сопровождавший Правдина от самой речки, передал его двум другим бойцам с повязками патруля и уже шагал назад, на свой пост. Теперь уже пешком, в сопровождении патрульных, они с Егором дошли до фильтрационного лагеря. Лагерь представлял из себя территорию примерно в пять футбольных полей, огражденную несколькими рядами колючей проволоки, правильной прямоугольной формы, по углам которой стояли вышки с часовыми. Северо-восточную часть лагеря на расстоянии примерно с версту опоясывали леса, доходившие до самой речки. С юга поля простирались до горизонта и уплывали далеко за него, не находя в нем преграды. А еще с одной стороны лагерь подпирал пригорок, на котором в гордом одиночестве стояла полуразрушенная церковь. Она как символ несгибаемой веры возвышалась над окрестностью пустыми глазницами окон, заглядывая в черствые души людей. Но в суете мирских тревог и сиюминутных забот времени остановиться и оглядеться нет. Как и нет времени подумать о душе. Потому люди и не замечали этого взгляда, молящего об участии. Но совсем скоро и этот немой упрек исчезнет под натиском разрастающегося надела, вплотную подступившего к церкви отдельно стоящими зданиями промышленного назначения.
В той части лагеря, к которому ближе всего подступал лес, можно было разглядеть несколько одноэтажных зданий. Их назначение было трудно определить, для чего они служили в прежнее время, находясь на таком удалении от надела. Но сейчас они наспех были приспособлены под штаб и кабинеты следователей, которые занимались поисками диверсантов, шпионов и прочих враждебных элементов среди этой огромной массы людей, дрогнувших и бежавших от врага, с каждым своим шагом, с каждым своим метром приближая себя к бесчестию и трусости. Правдину приказали стоять, он встал, оставшись с одним из патрульных. Второй быстрым шагом пошел к бараку, на крыльце которого курил один из следователей. Курил он так, как это делают военврачи в кино, улучив минутку между операциями, он жадно в захлеб напивался горького табачного дыма, не зная, когда еще выпадет такая возможность. Патрульный козырнул и рукой показал в сторону задержанного. Командир еще раз глубоко затянулся табачным дымом, и его лицо, казавшееся непроницаемым, исказилось в неприязненной гримасе. Измерив Егора все тем же ненавистным взглядом, он отдал какой-то приказ, и патрульный, вновь козырнув, отправился его выполнять. Командир, еще раз оглядев задержанного, покачал головой и плюнул, всем своим видом показывая свое отношение к тому, кто все эти годы становления великой и могучей страны, не щадя своего здоровья и не видя солнечного света и чистого воздуха, в камерах и казематах сотнями выявлял и предавал праведному суду врагов народа. Подлых расхитителей, вредителей и откровенных заговорщиков против власти и вождя. И конечно именно из-за этого человека навалилась на страну эта страшная война, он - единственный виновник всех бед. Хотя до курившего было достаточно далеко, Егор рассмотрел его ненавидящий взгляд, который не сулил ничего хорошего, он попытался что-то сказать, сделав попытку шагнуть в его сторону. Но второй патрульный, стоящий сбоку, уткнул штык под левую лопатку, проколов гимнастерку и кожу, вгрызаясь четырехгранным острием в тело.
- Стоять, - скомандовал он,- команды двигаться не было.
Все происходящее казалось полным абсурдом, недоразумением и чей-то глупой шуткой. Такого не могло быть, чтобы он, Егор Правдин, строитель и защитник всего этого совершенного строя, находился у него на мушке, на штыке, не имея никакой возможности защитить свое доброе имя. Беспомощность буквально растворяла всю его человеческую сущность, она порабощала волю и желание бороться за честь, достоинство, за саму жизнь. И все же у этого безнадеги еще теплилась надежда, что на допросе все проясниться, все встанет на свои места и он еще прокричит, вставая в полный рост: - В атаку! За Родину! За…….!
Конвоир, отворив двери одноэтажного кирпичного здания, грубо пихнул в спину, вталкивая Егора внутрь. Скорее всего, это здание служило угольным складом, так как под ногами хрустела угольная крошка, а воздух был насыщен въедливой пылью. Закрытая дверь погрузила в полную темноту, на глаза, привыкшие к яркому, солнечному свету, словно надели шоры. Подождав немного, чтобы привыкнуть к темноте, он стал всматриваться и ощупывать стены руками, чтобы хоть как -то ориентироваться в пространстве. Это был всего лишь угольный склад, скорее всего раньше он служил какой-то хозяйственной постройкой в церковном хозяйстве, потому каменная кладка была такой же надежной и крепкой, как стены самой церкви. И все же в нескольких местах, там и тут, в основном сверху, пробивались тонкие лучики света, словно дрожа от страха, переливались в угольной пыли. В противоположной стороне от двери пробивался лучик света наиболее сильный. Но даже и он не мог побороть кромешную тьму помещения. Осторожно ступая вдоль стены, ощупывая ее руками, Егор направился к вожделенному лучу, желая выглянуть наружу. Но через несколько шагов, он запнулись о что-то мягкое, и тут же послышался стон.
- Кто здесь? – Спросил Егор.
В ответ повторился все тот же слабый стон. Видимо, у него совершенно не осталось сил, жизнь угасала в этом неизвестном человеке. Помочь ему не было никакой возможности и, оставив в покое бедолагу, Егор продолжил свой путь к заветному лучу. Еще более осторожно ступая в темноте, возможно, это не единственный живой или неживой человек. Темнота несколько рассеялась, давая возможность разглядеть кучу угля, горкой возвышающуюся в самом углу. Осторожно, чтобы не шуметь и не сорваться вниз, он стал карабкаться на осыпающую кучу. Взобравшись наверх, он прильнул глазом к щелке, но она была неудобной, узкой. Чтобы выглянуть наружу, необходимо было хоть немного ее расширить. Пробежавшись по карманам, Егор понял, что в них ничего нет и не могло быть, кроме документов, которые отняли. Спустился вниз и зачем-то ощупал карманы неизвестного, который то ли умер, то ли впал в беспамятство, не подавая никаких признаков жизни. Также ничего не найдя, осторожно, на ощупь, подошел к двери и прислушался к происходящему по ту сторону. В том направлении, где находился штаб, слышалась суета и беготня, а рядом с дверью, по всей видимости, взад и вперед ходил часовой, охраняя покой арестованных. Егор стал медленно исследовать склад в надежде найти хоть что-нибудь подходящее, чтобы расковырять щель. Конечно, ни о каком побеге речь не шла, ему почему-то очень сильно захотелось посмотреть туда, где еще недавно он был свободен. Где-то глубоко в душе что-то подсказывало, что все это надолго будет в прошлом, а будущее - такое же темное и грязное, как этот склад. Его нога зацепилась за что-то торчащее из земляного пола, нащупал руками кусок проволоки, примерно с полмизинца толщиной, попробовал потянуть, но она не поддалась ни на миллиметр. Тогда стал гнуть, чтобы отломить кусок, которого должно было хватить, чтобы расковырять щель. Металл поддавался неохотно, слишком толстым и коротким был торчащий кусок, но желание было настолько сильным, что казалось, он запросто смог бы перекусить его зубами. Но применить их не пришлось, проволока сильно нагрелась в месте сгиба и стала более податливой, через десяток-другой сгибов она сломалась. Быстро и осторожно, будто от этого зависела его жизнь, Егор взобрался по угольной куче и стал с силой ковырять прочный раствор, увеличивая щель. Завершив начатое дело, он с жадностью стал смотреть на свободу или на то, что ею казалось. В полной мере осознать как дорого то, чем ты каждодневно обладаешь, невозможно, и только потеряв, сможешь почувствовать, как бесценна твоя потеря. Ты еще помнишь бесконечность неба и света, еще предчувствуешь радость от нового дня, но все отчетливей понимаешь, что все это осталось в прошлом. И вот уже не кажутся такими безупречными и правильными твои мысли и поступки, все чаще находишь ошибки и промахи. И потеря становится все более весомой и безвозвратной.
Но свобода за пределами склада была не совсем свободной, вид открывался совершенно безрадостный. Тысячи полторы солдат, окруженные колючей проволокой и вышками, изнывали от жажды на открытом солнце. Их и без того подавленное состояние усугублялось оружием, направленным на них еще недавно своими, советскими, людьми. Многих из них и без того жрал стыд за собственную трусость, и они, осознав это, стряхнув с себя страх, готовы были вернуться на поле брани и доказать прежде всего себе, что это была лишь минутная слабость. А теперь они не будут щадить своих жизней, а будут бить врага, навсегда вписывая свои имена в героическую летопись великого народа. Кому-то из них еще представится возможность искупить кровью свой позор, проделывая проходы в минных полях и штурмуя высоты с одной винтовкой на пятерых. А поскудней всего то, что в спины им будет смотреть несколько стволов на каждого с полным боекомплектом. Именно стреляющие своим в спину потом громче всех станут кричать, что выиграли войну, потому что многие настоящие герои этой битвы никогда не вернутся с полей сражения, навсегда потеряв свои имена, и не расскажут правды.
Небо тревожно взвыло, и первые взрывы потрясли склад, земля задрожала, куча угля, с которой наблюдал Егор за волей, немного осыпалась. Он поудобней оперся на ноги, продолжая смотреть на волю. Взрывы стали раздаваться чаще, а воздух насытился гулом и визгом пикирующих самолетов, скорее всего, надел подвергался очередному налету. Один из самолетов пролетел довольно низко над лагерем и, заложив вираж, стал пикировать на него, извергая из себя пулеметную очередь. Арестанты кинулись в рассыпную, а пули, вгрызаясь в плодородную землю, брызгали земляными фонтанчиками, осыпая уже безжизненные тела. Очередь прошла почти по середине прямоугольника, и люди прижимались к колючей проволоке, не замечая вгрызающуюся в тело сталь. Самолет, заложив очередной вираж, пролетел по левому крылу лагеря. Люди бросились в противоположную сторону. По всему было видно, что летчик получает удовольствие, издеваясь, расстреливая беззащитных людей. Но Егора больше поразило бездействие охраны, ни с одной вышки не прозвучало ни единого выстрела, все стволы были направлены на арестантов, никто из охранников даже не попытался сбить самолет. Рев и вой моторов затих, и казалось, что налет закончился, но через несколько минут вновь завыл пикирующий самолет. Люди, заключенные в колючий прямоугольник, стали всматриваться, по какому краю лагеря заходит самолет, чтобы иметь возможность увернуться от пуль. Среди всеобщей паники Егор вдруг увидел, что один из арестантов, повернувшись лицом к церкви, встал на колени и, судорожно крестясь, кланялся, касаясь лбом земли. Скорее всего, он не успел дочитать молитву до конца, или господь не расслышал ее в этом хаосе рева моторов и человеческих воплей. Пулеметная очередь прошла прямо по молящемуся, сразив его на смерть, он так и упал, с занесенной над головой рукой. Самолет снова развернулся, и раздался взрыв, он показался Егору таким сильным, что звон в ушах заглушил вой мотора. Снаряд прямиком попал в одну из вышек, на дальнем конце лагеря, стерев ее с лица земли образовав на ее месте воронку. С десяток человек кинулись к проходу через колючую проволоку и бросились в лес, надеясь в нем укрыться от налета. А летчик, между тем, то ли расстреляв боезапас, то ли просто развлекаясь, разворачивал самолет и, завывая своими страшными сиренами, пикировал на обезумевшую толпу. Еще одна группа, уже побольше, решила последовать примеру первой и направилась к воронке, но их желание укрыться под деревьями быстро изменилось. Люди из первой десятки, не добежав совсем немного до леса, стали падать замертво между лесом и лагерем. Это второе кольцо охраны, засевшее в лесу, расстреливало бежавших, не оставляя им ни единого шанса выжить. Двое последних из этого десятка подняли руки и пошли к лагерю, но, сделав несколько шагов, рухнули, скошенные выстрелами в спину. Самолет уже давно улетел, наверное полагаясь на то, что начатое им дело довершат те, кому это положено. Вся абсурдность происходящего не укладывалась в голове, ни одного выстрела по врагу, а беззащитные и безоружные арестанты истязались и врагом, и вооруженной охраной.
Еще не успел развеяться дым от взрывов и пулеметных очередей, а работы по восстановлению лагеря уже начались. Своими же руками арестанты ограничивали свою свободу, восстанавливали вышку и ограждение. Другая бригада занималась погребением погибших, выкапывали большую, братскую могилу под бдительными стволами охранников. В самом лагере была какая-то нервная суета, несколько групп по пять-семь человек выводились в направление штаба, возможно, там были какие-то разрушения, и требовались руки. Но Егор мог видеть только лагерь. Похоронная команда, выкопав могилу, перенесла всех убитых из лагеря, а так же тех, которые бежали к лесу, и была готова приступить к захоронению, но почему- то не спешила приступать. Весь лагерь был выстроен, и один из следователей, скорее всего начальник, что-то яростно говорил, махая руками, расслышать его было невозможны, но догадаться, о чем шла речь, было несложно. Скорее всего, он говорил об их трусости, о предательстве и несмываемом позоре, который лежал на каждом из них. Затем развернул бумагу и зачитал, по всей видимости, приказ, и в это время показался конвой, ведущий группу солдат к еще теплой могиле. Егор отпрянул от своего вожделенного окна с видом на свободу, обхватил голову руками, как будто та разваливалась на куски и, закрыв глаза и уши, запричитал:
- Зачем? Зачем? Зачем? Зачем?...
Он не хотел ни слышать выстрелов, ни видеть всей этой бессмысленной и кровавой расправы, погрузился в себя, словно падая в бездонный колодец. Но вдруг он с решимостью прильнул к щели, решив, что нужно смотреть, нужно быть свидетелем, чтобы когда-нибудь рассказать всю правду о стране, о людях, о себе. Приговоренные к расстрелу солдаты уже стояли на краю могилы и жизни, возможно думая о несправедливости этого мира, а может вспоминали своих родных и близких. Об этом никто и никогда не узнает, потому что жернова власти бездушны и безразличны к тысячам и миллионам людей, не говоря уже об этих семнадцати несчастных. Они погибнут не на поле брани, пусть даже в штрафных батальонах, а здесь, в назидание еще живым. Государство не простит вам даже малейшей слабости. Все прошло быстро, с пугающей обыденностью, словно речь шла не о лишении людей жизни, а о повседневной привычной работе, как о покосе или рубке дров. Наконец-то похоронная команда смогла закончить свое дело, мастерски подровняв могильный холм, словно демонстрируя свое умение в изготовлении этих страшных земляных куличей.
Егор прикрыл щель кусочком угля и спустился к бедолаге, который все это время не произнес ни звука. "Наверное, умер", - подумал он, наклонившись к самым губам, чтобы услышать или почувствовать дыхание, но в ушах ревели самолетные сирены, и слышались хлесткие звуки расстрела. Не определив по дыханию, прислушался к ударам сердца, прижавшись к груди. Все кончено, он свободен, свободен от боли и страданий, от переживаний и страхов сделать что-нибудь не так, за что из народа, из человека, ты будешь переведен в ранг врага. Даже если ты герой, не обольщайся, ничего не стоит сделать из тебя предателя. Была ли это зависть, или это было какое-то другое чувство, но Егор искренне порадовался за этого неизвестного человека, который обрел вечный покой. У дверей послышалась возня, и скрипучее ворчание ржавого замка, дверь отворилась, заливая склад солнечным светом, который пробирался вглубь сквозь угольную пыль, еще не осевшую от взрывов снарядов.
- Выходи, - скомандовал часовой.
Егор, щурясь на яркий свет, медленно вышел из помещения.
- Живей,- зло торопил недовольный надзиратель. У штаба царило оживление, следователи работали, процеживая и фильтруя население лагеря, солдат вводили и выводили из нее, формировали взвод и под конвоем уводили в сторону надела. Егор весь в угольной пыли был похож больше на забойщика, чем на командира комитета, даже шрам на лице был плохо заметен под таким искусным гримом. Когда следователь, к которому доставили арестанта, распорядился проводить его до умывальника, Егору показалось, что все становится на свои места и до определения истины остались если не минуты, то совершенно точно несколько часов. Быстро и тщательно, насколько это было возможно, он привел себя в порядок и напился, вдруг поймав себя на мысли, что, возвращаясь к своему прежнему положению и состоянию, он уже не так категоричен в суждениях о прожитом и уведенном в последние часы и даже видит во всем этом некоторую целесообразность. Но следователь встретил его не совсем так, как ожидал того Егор. Он не сверкал злыми глазами, не орал и не оскорблял, что могло показаться вполне естественным, напротив, он был до обиды безразличен к Егору. Ему было все равно, кто перед ним, как этот человек бросал на алтарь государства всю свою сущность, будучи беспощадным к себе так же, как и к врагам величайшей красной империи. Мутные глаза засыпающего судака бесили Егора. Однобоко говорящий рот, с подоткнутой, дымящей папиросой, монотонно задающий вопросы, иногда требующий пояснений и уточнений, был таким же отвратительным, как и весь этот тип. Но, не смотря на всю неприязнь, Егор подробно, безо лжи, рассказал все, утаив лишь встречу с первыми двумя бойцами. Ему казалось, что к главному это отношения не имеет, а вот общую картину испортит, дав повод усомниться в его профессионализме. Тактика говорить правду - самая верная, если ты не хочешь что-нибудь скрывать, ведь начав врать, станешь путаться, выкручиваться, что сразу, незамедлительно, будет установлено. И ты будешь уличен во вранье, как последний школяр, забывший дома дневник. Егору хотелось еще рассказать ему о былых заслугах. Чтобы было понятно, перед ним: не обыватель, не интеллигент-очкарик или какой-нибудь хлюпик, а патриот, строитель, кузнец этого самого государства, этой власти и этого всемогущего ведомства, членом которого он является, одновременно являясь и подозреваемым. Вернее сказать являлся, потому что следователь, наскоро записав его показания, тут же вынес приговор: пятнадцать лет трудовых лагерей с лишением всех прав, в то числе права переписки. Егор был ошеломлен скоростью вынесения приговора и его абсурдностью. Как этот человек, сам, мог так быстро, не вникая ни в какие обстоятельства, меньше чем в четверть часа сделать из него самый низкий сорт человека. Ему хотелось, чтобы с ним разобрались самым тщательным образом, вникая в мельчайшие детали его жизни, давая возможность не соглашаться, защищаться, имея набор полных прав гражданина нормальной страны. Но его уже подпирали, подталкивали в спину десятки, сотни, тысячи человек нуждающиеся в скором и праведном суде. Всех их необходимо сделать преступниками, то есть окончательно лишить всех и без того скудных прав, ведь тогда никого не будет мучить совесть, намазывая их телами поля сражений и бескрайние просторы тайги и болот, чтобы навечно забыть их имена и не дать ни малейшего повода усомниться в необходимости их гибели.
- Командир,- вскричал Егор, обращаясь к следователю, - отправь меня в штрафбат, отправь на передовую, дай смыть позор кровью. Следователь, словно демонстрируя свои железные нервы, или в самом деле был совершенно лишен эмоций, как робот, как машина, поднял рыбьи глаза и спокойно ответил:
- Тебе Родина давала такой шанс, и, судя по твоим же показаниям, ты им не воспользовался, предав власть, государство и советский народ. Ну и кто ты после этого? А твое желание попасть на фронт я понимаю: к врагу переметнуть хочешь, я таких как ты насквозь вижу. Лучше кайлом помашешь, да хоть сдохнешь с пользой для трудового народа.
Егор уже набрал полную грудь воздуха, чтобы прокричать, что он думает обо всех них, о судах и приговорах, о справедливости и пользе его махания кайлом. Как вдруг в памяти замелькали нечеткие лица и такие же размытые фигуры людей, которых, не смотря на неясность, он с легкостью узнавал. Он даже помнил их по именам, они проносились по одному и группам, освежая в памяти отношение Егора к этим людям. И он отчетливо осознал, что был для них таким же засыпающим судаком, единолично и, по большей части, с безразличием распоряжаясь их жизнями. Даже тех, кто ему был дорог, как память о прежней жизни, он даже не попытался спасти, или как-то облегчить их судьбу. Он просто струсил, списав свою слабость на нежелание сделать им еще хуже. А лица знакомых и совершенно чужих людей сменяли друг друга, но не пытались его обвинить, не грозили расправой и даже не смеялись, радуясь отмщению. Они проплывали в полном безмолвии, со скорбными лицами ,словно принимая его в свои бесчисленные ряды. И лишь нарастающий колокольный звон наполнял его голову, он неустанно звонил по нему еще с тех несчастных детей у амбара, или нет, раньше, со Стамесовских мужиков, да нет, еще раньше, с первого отнятого пуда хлеба в Дубинино, но даже теперь звон не прекращался, и звал его еще дальше в прошлое. Не произнеся ни слова, он подавил свой гнев, совершенно смирившись с судьбой. Становясь в строй, он машинально выполнял команду "направо" и шагал вместе с такими же, как он, в свое новое страшное будущее. Он не мог понять, когда и как на нем оказалась подранная и окровавленная солдатская форма, обмотки на ногах и неистребимое желание сдохнуть, возможно доставшееся по наследству, вместе с формой от неизвестного ему солдата.
Скотовозки приветливо улыбались своими широкими беззубыми ртами, проглатывая бывших людей в свое вонючее чрево. Какое прекрасное универсальное средство перевозки по бескрайней стране! Вы не представляете, какая экономическая выгода для государства: хочешь свиней везешь, хочешь лошадей, а хочешь людей, вернее то, что от них осталось. Лишенные всех прав, они становились хуже скота, не имея права на лучшее к себе отношение. Казалось, что если впихнуть еще хотя бы одного человека, то вся эта масса раздавит друг друга, а вагон вздуется, как испорченная банка консервов. Егору вся эта давка напоминала далекую прошлую жизнь, которая казалась непрожитой реально, а прочитанной в занимательной книжке в далеком детстве. Вот так же, прижимаясь друг к другу, наступая на ноги и обрывая пуговицы, он ездил в переполненных автобусах на работу, на завод, злился на толчею и неудобства. Но сейчас та неопасная толчея воспринималась как веселое развлечение, как игра, в которую так хочется поиграть, пока ты ребенок, а вырастая, тебе хочется стать школьником или студентом, чтобы опять окунуться в беспечность и радость от начинающегося дня. Упершийся чей-то локоть в болевшую и без того грудь вернул Егора в действительность, в ее вонючую грязными телами и страхом атмосферу. Люди пыхтели и сопели, фыркали и рычали, отвоевывая друг у друга миллиметры жизненного пространства. Они злились друг на друга, видя в окружающих причину неудобства и своих несчастий. Нестерпимо страшно было подумать, что ты, являясь соучастником этого механизма, сам своими руками мастерил эту бездушную машину порабощения. Не стесняясь, в совершенно-естественной, угодливой позе поддакивал или кричал, срывая голосовые связки:" долой, смерть врагам трудового народа, расстрелять поганых псов, стереть с лица земли, уничтожить, извести, разделить поровну". И вдогонку своими руками подписывал какую-нибудь гадкую бумажонку, строчил ядовитый донос или истязал, стрелял невинных по темницам, упиваясь своей безграничной властью. Не оправдывай себя в том, что из перечисленных грехов ты не свершил ни одного. Ты ничего не сделал, ты просто молчал, так знай же, что самая большая подлость - это молчать. Вот за все это и пристроят в рученьки кайло или другой пролетарский инструмент, уравновешивающий твое бездействие или слишком агрессивное одобрение. Правдин увернулся от острого локтя, в раздражении дернувшись, стараясь поменять положение, протиснувшись из-за спины долговязого мужика с локтем, став к нему лицом с правой стороны. Долговязый не злился на действия Егора, потому как подобным занимались все, если ты старался встать так, чтобы тебе стало удобнее, то незамедлительно доставлял неудобства кому-то из окружающих. Он в свою очередь бился за пространство, передавая эстафету следующему, так весь вагон, словно раздраженный электрическими разрядами, дергался в конвульсиях. Егор стал внимательно разглядывать стоящего перед ним, чтобы хоть чем-то заняться. По всей видимости, мужику было лет сорок, может чуть больше или меньше, он выделялся из всей толпы своим худым, высоким телом и какими-то безобразными очками с толстыми линзами, от чего его глаза казались намного больше нормальных. Нос такой же сухой, был пропорционален его росту, впалым худым щекам вторил острый подбородок. Все его части тела словно специально вытягивались, чтобы хоть как-то подогнать к его длине. Вот и шея, словно лебединая, с острым выпирающим кадыком, делала его очень смешным. Он посмотрел своими увеличенными глазами на Егора, в которых выражались страх и страдания, так жалостливо и тяжело вздохнул, как вздыхают дети в минуты самых тяжелых переживаний. У Правдина почему-то сжалось в груди, и ему стало жаль этого, по всей видимости, непрактичного, неприспособленного к жизни и будущим тяжелым испытаниям человека. Всем своим видом он словно кричал, я - интеллигент, вот видите на мне очки.
Между тем в вагоне становилось нестерпимо жарко, маленькие зарешеченные окошки не справлялись с оттоком тепла и вони. Вся надежда была на то, что во время движения притока воздуха будет хватать, чтобы хоть как-то дышать. Но пока битый час они стояли на месте, а пасти-ворота захлопнулись, надежно закрыв их на засовы. Изнывая от сумасшедшего зноя и духоты, люди стали снимать одежду, в какой-то момент показалось, что стало свободней, но облегчения это не принесло, потому как соприкосновение с обнаженным, горячим телами делало обстановку совершенно невыносимой. Егору данные условия напомнили бабушкины притчи про Бога, про рай и ад, которыми она старалась наставить внуков на путь истинный. Но тогда казалось, что ее рассказы нужны лишь, чтобы запугать их этими страшными и неправдоподобными историями про чертей, жарящих целую вечность людей в огромных котлах. Ну, точно так же, как и сейчас, представлялось, что вот-вот под вагоном полыхнет пламя, и охранники превратятся в рогатых и хвостатых отвратительных бесов, а винтовки вдруг станут трезубцами, которыми они будут переворачивать тела, чтобы их равномерно обжарить до хрустящей корочки.
В этот момент, когда Правдин так явственно нарисовал себе адскую картину, состав дернулся необычайно сильно, сорвав вагон с места. Люди по инерции, всей массой, прижались к противоположной движению стороне вагона, разом развязав языки в отчаянном ругательстве. Сквозь вопль отчетливо послышался хруст давящихся тел. Дернувшись еще несколько раз, но уже более слабо, без последствий, состав стал набирать ход. Придавленные люди повалились на пол, стонали и плакали, матерились и звали на помощь. Но стоящие не спешили помогать упавшим, боясь потерять свое место, и, в свою очередь, быть придавленным к полу. Егор удержался и даже помог долговязому, поддержав его за руку, за что незамедлительно был отблагодарен, судя по словам и речи, которыми выражался долговязый , был он действительно из так называемой интеллигенции, ранее всем существом ненавистной Егором. Причем суть презрительного отношения к этому сословию людей он объяснить не мог, просто не любил и все. А почему он должен их любить, что они для него сделали? Вот видите, ничего, за что тогда перед ними шапку ломать? Да и вообще, почему он должен объяснять свое пренебрежительное отношение к этим людишкам? Но сейчас Правдин не испытывал прежних брезгливых чувств, ему даже стало чуточку легче от чудных слов благодарности. Потому он, как более опытный и сильный, решил взять шефство над этим, по всей видимости, неприспособленным к жизни, непрактичным, слабым человеком.
А поезд, между тем, отстукивал версту за верстой навстречу новой жизни, в которой так необходимо будет умение выживать. Не смотря на свое отчаянное положение, люди понемногу стали говорить друг с другом ни о чем, не раскрываясь и не откровенничая. Но все же говорить о чем-нибудь, лишь бы не сойти с ума в одиночку. Несколько человек из упавших так и не поднялись, были они живы или нет неизвестно, по-прежнему никто не старался им помочь, заботясь исключительно только о себе. Теснота, духота и жажда изводила до помешательства, кто-то захрипел необычайно громко, хватая удушливый воздух, но ему не хватало свежести, он все шире открывал рот, словно старался откусить как можно больший кусок воздуха, выпучив глаза.
- Астматик,- послышалось в толпе, - не жилец...
Но все же, проникнувшись состраданием, стоявшие рядом стали пропихивать бедолагу поближе к окнам не смотря на то, что они находились под самой крышей с частой толстой решеткой. Стоявшие возле окон счастливчики недовольно бурчали, не желая принимать в свои ряды чужака, пусть и нуждающегося в помощи. Но под общим нажимом он получил свое место. На некоторое время он стал дышать спокойнее, но ближе к вечеру, когда в окнах потемнело, он снова захрипел. В этот раз его мучения продолжались недолго, он свалился замертво, так и не напившись этим неуступчивым воздухом. Люди спали стоя, болтаясь, стараясь опереться о соседа, впадая на мгновение в глубокий сон, но тут же вздрагивали, словно стряхивая его глубину, силились дремать, контролируя себя, чтобы не упасть и не оказаться под завалом тел. Измотанные жарой и жаждой, изнуренные невеселыми мыслями, не выдерживая больше, стали падать, отдаваясь на волю случая и судьбы. В конце концов, обессилевшие арестанты все уснули в совершенно неудобных скорченных и скрюченных позах, не контролируя себя во сне, давили соседей, в свою очередь будучи придавленными. А поезд летел вперед, напрягая все свои силы, время от времени притормаживая и разгоняясь, поворачивая то влево, то вправо. Ночь прошла необычайно быстро и так не хотелось, чтобы наставал новый день, зачем он нужен, зачем и кому нужны эти мучения. Когда солнце через решетчатое окно боязливо пробралось в вагон, стало ясно, что первую ночь пережили не все. С десяток человек покинули этот земной ад, оставив свои тела как память о себе. Но подобная трагедия не разочаровала окружающих, а даже обрадовала. Они сложили тела друг на друга у дальней стены освободив, таким образом, все также не хватавшее пространство.
- Мужики, чево-то у меня живот крутит,- почти прокричал человек у самых дверей.
- А ты терпи, - раздался вполне резонный совет.
- А если не терпится?- Переспросил находящийся в щекотливом положении.
- А ежели не терпится,- советовался все тот же.- пальцем заткни, иначе придется тебе свое дерьмо жрать.
Толпа, стоящая рядом с советчиком, зареготала, словно ничего на свете быть не может веселей, чем безвыходное положение какого-нибудь человека. Словно не ты через какое-то время вынужден будешь следовать данному тобой совету.
- Хватит скалиться,- прокричал другой.- Ей, ты, горемыка, иди сюда,- скомандовал мужик, стоящий недалеко от окна в дальней части вагона. Для нужды в полу было проделано небольшое отверстие, укрепленное снизу такой же решеткой, как и на окнах. Несколько человек, поразмыслив, вполне резонно решили сложить тела так, чтобы сделать подобие кабинки, создав испражняющемуся комфортные условия. Подобное отношение к телам усопших мало кого шокировало, им ведь все равно, хоть сортир из них строй, хоть фундамент великого государства, им теперь один хрен.
Егор видел страх в глазах своего подшефного, в его интеллигентной голове не мог уместиться весь ужас происходящего. Он смотрел на Егора, желая найти в нем союзника, чтобы осудить это надругательство над людьми, над памятью, над здравым смыслом. Но Егор в ответ на укоризненный взгляд пожал плечами, словно не понимал, что длинный от него хочет, стал протискиваться к очереди, образовавшейся для исправления нужды.
Но радость по поводу безвременной кончины десятка человек, освободивших жилую площадь вагона, длилась недолго, жара измывалась не только над живыми, но и над мертвыми. Трупы стали чернеть и раздуваться, источая омерзительную вонь, люди все сильней стали сдвигаться к противоположной стене от груды мертвых тел, прижимаясь друг к другу, наверное, сильней, чем когда они все были живы. Вонь становилась невыносимой, вызывая рвотный инстинкт. И вот уже несколько человек, словно соревнуясь друг с другом, стали извергать из себя содержимое, надрывно харкая ртами. Остальные, как могли, подавляли в себе позывы к рвоте, недовольно рыча на слабаков. Вдруг кто-то густым басом грянул : - Из-за острова на стрежень, на простор …
Многие подхватили, заглушая свой страх и физиологические рефлексы. Но, как говориться, нет худа без добра, и сколько ни старались слабые организмы извергнуть из своих недр содержимое, у них ничего не получалось. Голодные желудки могли лишь поделиться серо-зеленой желчью.
Внезапно солнце, нещадно нагревавшее вагон и его содержимое, погасло, спрятавшись за тучами, поезд словно влетел в грозу. По крыше застучали увесистые капли дождя, напомнив всем о жажде. Люди стали смотреть на крышу в надежде, что сквозь щели будет протекать вода, и, действительно, в нескольких местах сначала плюхнулось несколько больших грязных капель, а затем тоненькой струйкой стала стекать дождевая вода. Можно было совершенно не сомневаться, так обычно бывает в жизни, если бы эта крыша была дном лодки, которое должно защитить от воды, то она была бы с огромными трещинами и в миг залила бы лодку. Но здесь, как назло, не хватало этих нужных трещин, а десятки открытых ртов тянулись к спасительным струйкам, отталкивая друг друга. Они были похожи на желторотых беспомощных птенцов, открывающих свои клювики, предчувствуя появление родителей. С окон по стенам вагона текла вода, более щедрыми растекающимися по стенам тонкими волнами, и ее в том числе люди слизывали сухими шершавыми языками. Весь этот водопой не приносил облегчения, а лишь только распалил жажду. Хотелось взять целое ведро и выпить его до дна большими, частыми глотками, ощущая всю прелесть и вкус этого живительного напитка. Вода как свобода, пока она есть, ты ее не замечаешь, относишься к ней небрежно, неэкономно, разливая и загрязняя направо и налево, словно ты - центр мироздания, и все сотворено лишь только для твоего блага. Но стоит только лишиться этих привычных и нужных вещей, как ты осознаешь свою ничтожность, а твои громадные планы становятся мельче сахарной пудры, скрипя на зубах песком, сдирая зубную эмаль. Гадкий скрежет на зубах и вкус хины противны, но человек старается приспособиться ко всему, чаще всего не подвергая сомнению необходимость приспосабливаться, отвергая саму мысль изменить условия бытия.
Егору несколько раз удалось схватить тонкую струйку воды, но она, словно попав на раскаленное железо, исчезала, испарилась, не оставив никакого следа. В этой битве за воду выигрывал долговязый сосед Правдина, он раньше всех ловил струйку воды к всеобщему неудовольствию. Но как ни странно, он не стал злоупотреблять своим преимуществом в росте и, отхватив еще несколько раз мутного ручейка, отодвинулся чуть в сторону, давая возможность и другим хотя бы смочить губы. За всей этой ловлей воды люди на время перестали замечать невыносимую вонь, которую источали мертвые тела. Их оплывшие и почерневшие лица в ужасных гримасах, упрекая, смотрели на живых, а живые в суматохе даже не заметили, что поезд сбавил скорость и все сильнее замедляет ход. Наконец, желая совсем остановиться, еще раз скрипнув тормозами, он резко встал, как обычно сбивая в одну кучу стоящих людей и разрушая сложенные мертвые тела. Все-таки ненадежный это строительный материал, мертвые граждане, из них даже сортир разваливается, не то, чтобы фундамент величайшего государства устоял.
Толпа, привычно облаяв нерадивого машиниста, замерла в ожидании, прислушиваясь к звукам, доносившимся из вне. А там собаки рвались с поводов, неистово лая, лязгая зубами, топала охрана крепкими сапогами, явно к чему-то готовясь. В переднем по ходу вагоне лязгнул засов, и тяжелая дверь с грохотом отварилась. Егор вместе со всеми даже затаил дыхание, чтобы лучше слышать происходящее. Да нет, стрелять не будут, зачем бы они везли нас в такую даль? Но тут же, словно укрепляя страшные мысли, то один, то другой стали вспоминать из собственного опыта, как в гражданскую набивали людьми баржи, а затем оттащив их дальше от берега, топили вместе с живым грузом. Бывало, людей уводили, или даже увозили, далеко в лес и там сотнями и тысячами расстреливали. Почему же сейчас должно быть по-другому? Но верить в то, что это сделают с тобой, не хотелось.
По доносившимся звукам из того вагона, что открыли первым, стало понятно, выгружают людей. Они прыгали на железнодорожную насыпь, кто-то командовал этим процессом злым, сорванным голосом, приказывая выстроиться перед вагоном для проверки осужденных. Словно они могли просочиться сквозь решетку на окне или в дырку для дерьма, а впрочем, подобная процедура была от части оправданна, возможно, и в том вагоне есть погибшие. Затем хриплый голос дал команду, и всех куда-то повели, возможно, мои выводы преждевременны, подумал Егор. Шаги и голоса, стихли, лишь только неустанный лай собак мог хоть как-то сориентировать, в каком направлении и как далеко повели людей. В Правдинском вагоне, основываясь на услышанном, стали строить предположения. Шептались, тихо переговаривались с рядом стоящим, образовав дискуссионный клуб, стараясь предугадать и свою судьбу тоже. Как обычно, мнения поделились почти поровну, часть людей готовилась к самому худшему, другая была уверенна, что прибыли на место. Словно в подтверждение первой версии собаки, словно по команде, залаяли не дежурным монотонным лаем, а по-другому, как в случае чрезвычайных действий. Спустя несколько секунд, стали раздаваться выстрелы, но не такие, как при массовом расстреле, а беспорядочные, одиночные, с нескольких винтовок. Спустя примерно десять минут, а может больше, или меньше, послышались шаги большой группы людей, возвращающихся к вагону, и все тот же голос стал вновь выкрикивать фамилии, читая список, еще раз проверяя осужденных. И вот уже стали побеждать приверженцы второго предположения. Они, немного изменив свою версию, сделали главный вывод, всех убивать не будут. Охрана перешла к следующему вагону, со скрипом откатив большие ворота. Яркий свет брызнул в вонючие сумерки вагона, заставив прикрыть глаза руками, но делать этого не хотелось, превозмогая режущую боль в глазах, хотелось смотреть вперед.
Там открывались чудесные виды, вдали густой зеленью темнел хвойный лес, к которому подбирался редкий, молодой березняк, еще ближе, с полверсты от вагона, было небольшое озерцо, образовавшееся на месте каких- то земляных работ, возможно, здесь добывали глину. С одной стороны озерца находился земляной вал с поросшей сочной травой и такими же редкими молодыми березками, как там, у густого леса. Довершала всю эту красоту огромная радуга от земли и до земли, цвета казались особенно яркими и сочными, как в далеком счастливом детстве. Но всю эту земную красоту, как утверждают некоторые, созданную Богом, портили штрихи, оставленные людьми. Два обнаженных по пояс тела лежали на земляном валу, раскинув руки в стороны, словно стараясь объять необъятное.
- Слушать сюда, стадо баранов, дважды повторять не стану, поганые человеческие отбросы.
Обладатель этого отвратительного голоса выглядел так же омерзительно, отталкивающе. Он был невысокого роста, с большим брюхом, которое полностью поглотило фигуру, а на получившуюся конфигурацию просто насадили голову, без шеи, такую же круглую с двумя мешками щек и узенькими злыми глазками, в которых бегали въедливые ненавидящие зрачки. Еще бросилась в глаза его чрезмерная потливость, лицо покрывали крупные капли, которые он просто смахивал ладонью, а форма в многочисленных местах была пропитана насквозь с белыми разводами соли.
- Вот там,- указал он на вал с убитыми,- лежат два скота, которые портят мне статистику, если среди вас есть такие же смельчаки, хочу сообщить, что в случае попытки побега будут расстреляны пять человек слева и пять справа от того, кто дерзнет на этот преступный шаг. Мертвяки есть?- Спросил он. Сколько?
Услышав цифру, он стал сокрушаться. - Что ж вы дохните, как мухи. Кто разрешил? У меня же план падежа, у меня проценты! Дальнейшее скорее походило на чудо, чем на реальность. Им было приказано выгружаться, захватив тела умерших, под конвоем проводили до озерца, разрешив ополоснуться и напиться. Казалось, что люди готовы были простить несправедливость, унижение и оскорбления лишь только за возможность напиться воды, замутненной дождем и первым вагоном счастливчиков. Они падали, погружаясь всем телом, чтобы смыть унижение, запах разложения и напитать свое тело влагой, как губку, и пили, пили, пили.
Мертвые тела бросили за земляной вал, даже не собираясь их хоронить, несколько осужденных хотели сбросить туда и тела убитых, рискнувших на побег. Но их остановили, выругав за самовольство, и, дав по увесистому пинку под зад, отогнали прочь. Наглядный материал не должен убираться раньше, чем завершится мероприятие, впереди еще шесть скотовозок. Мокрые и счастливые люди грузились в вагон, словно забыв, какое будущее их ждет. Перед тем, как закрыть ворота, потный тип с мерзким голосом заявил:
- Дохнуть не сметь.
Дверь закрыли, с лязгом опустив засов, погрузив в полумрак после яркого солнца.
- А по мне так лучше сдохнуть, - со скорбью в голосе заявил кто-то.
- Взял бы и побежал, раз хочешь, - судя по голосу, ответил тот, кто издевался над мужиком с животом.
- Да это на воле жить хочется, а здесь - сдохнуть.
- Вот ведь как у вас все получается, за что вас не схватишь, вы вжик, и одно дело, вывернетесь. Всех вокруг норовите дурачками сделать.
- Это ты о чем?
- Да известно о чем, о вас, жидах.
- Это ты, дурак от природы, с тобой даже говорить не стоит, - ответил не определившийся в желании жить или умереть, замолчав, не желая продолжать дискуссию, не обращая внимания на выпады.
- Все вы так, как только схватишь вас за паршивый хвост, вы вжик, и нету вас. По делом вам досталось, все это из-за вас…, - бормотал уже больше для себя антисемит.
Долговязый, очевидно проникнувшись к Егору симпатией, а может потому, что он снова был рядом, наклонился и тихо спросил:
- Скажите, а причем тут евреи?
Его, немного картавая речь говорила, что для него это непустой, несторонний вопрос.
- Не знаю,- ответил Правдин, пожав при этом плечами.
- Неужто здесь и сейчас это имеет значение,- продолжил общение длинный,- национальность, вера, профессия. Мне кажется, что друг от друга мы отличаемся только сроками, и то не так сильно. Прошу прощения, - смутился он, словно извиняясь за свою навязчивость и откровенность. - Я не представился, Вениамин Цаэрман.
- Егор Правдин,- подав в ответ руку, представился Егор.
- Какая прекрасная у вас фамилия, она, вне всякого сомнения, характеризует вашу прямоту и честность. Скажите Егор, а лично вас не смущает моя речь? Я имею в виду нечеткое произношение некоторых букв?
Егор улыбнулся, всем видом показывая, что ему все равно, еврей он или нет.
- Вот видите, для вас нет разницы, и многим было безразлично, но они, произнес он местоимение с особой интонацией, которой могли обозначаться только они, - мне заявили, что учитель русского языка и литературы не имеет права коверкать русскую речь. Да, да. А затем и вовсе обвинили в непростительной мягкости к упадническим поэтам и недостаточном восхвалении советских поэтов и писателей. Более того, эти обвинения выглядели смешно из уст следователя, который в протоколе допроса через слово делал орфографические ошибки, а в некоторых словах допускал их по несколько. Цаэрман разоткровенничался, даже не подозревая перед кем он открывает душу, кому он изливает свою боль и возмущение. Но держать все это в себе, было уже невыносимо. Они устроились на полу, опираясь спинами о стену вагона и поджав ноги. После разгрузки трупов всем хватило места на полу, пусть и не вольготно, но все же не стоять. Разговаривали они тихо, наклонившись друг к другу, хотя никто к ним не прислушивался и не лез в разговор. Многие старались уснуть и хотя бы во сне быть свободным, а кто- то так же беседовал, не мешая другим. И только стук колес объединял тех, кто спит, и тех, кто бодрствует, с каждым швом стального полотна, стежок за стежком, зашивая в прошлое их прежнюю ненужную жизнь.
Самая беспощадная туристическая компания выписывала познавательно-трудовые путевки, не взирая на несогласие клиентов. Согласитесь, вполне оправданная мера для нежелающих увидеть красоты родной отчизны. Разве затащишь тебя добровольно за полярный круг? Узнаешь ли ты, как ослепительны бескрайние снега тундры, и как щедро государство делится с тобой девственно-белыми просторами. Когда еще ты рассмотришь красоту мхов и лишайников и поймешь их величие по сравнению с глупыми, напыщенными розами, которые имеют наглость благоухать. Когда еще на глаз научишься определять кубатуру вековой сосны? Сможешь ли ощутить полноту своего счастья с отменой работ в пятидесятиградусный мороз? Разчувствуешь ли вкус хлеба в черном бруске, больше напоминающем кусок хозяйственного мыла? Мгновенно понимая, что жареная картошка - это легенда, миф, в сравнении с которым история, изложенная в священном писании, будет казаться реальностью, произошедшей только что на твоих глазах... И это только поверхностные впечатления, а сколько душевных открытий тебе предстоит сделать. Кто ты?
Зачем?
И почему?
- И вы наверно считаете, что это все? Нет, я уверяю вас, нет, – продолжал он.- В конце концов, следователь заявил, что ему не нравится мое имя и фамилия, а отчество, так оно вообще вызывает у него отвращение.
- Кстати, а как ваше отчество? - Скорее всего по привычке, из еще свежего профессионального любопытства спросил Егор. Вениамин немного смутился, испугавшись, что его обвели вокруг пальца, как простачка, а теперь его собеседник станет зубоскалить и издеваться. Но не в силах скрыть свое отчество, ответил:
- Львович…
- Вы меня пугаете, Вениамин Львович, я уже грешным делом подумал, что вы Моисеевич.
Они прыснули негромким смехом, сближаясь все сильней. На какое-то время они замолчали, думая каждый о своем. Вениамин вспоминал о своих родственниках, благо их было такое огромное количество, восходящее до самого пророка Моисея, что за этим занятием можно запросто было скоротать его десятку. Егор же отправился к своей мебели, обветшавшей из-за постоянных переездов и перестановок с места на место. Ковырялся в шкафах и ящиках, набитых доверху, укоренившимися, вросшими в мозг предрассудками и предубеждениями. Вспоминая, где именно лежит то, что он сейчас ищет. Кажется, в этом старом, покрытом пылью, комоде находится то, что ему надо. Переворошив все содержимое, достал ветхую, потрепанную, засаленную бумажонку, очень похожую на родовую реликвию, из тех, которые передаются из поколения в поколение на протяжении многих веков. Содержимое реликвии бездоказательно, но весьма убедительно, гласило: « Во всем виноваты евреи!» Без сожаления с легким сердцем он порвал и выбросил столь ценное и удобное заявление, стараясь немедленно его забыть, руководствуясь всего лишь одним доводом: "Вот рядом со мной, сидит тот, кто во всем виноват. Виноват в том, что учитель русского языка и литературы, что грамотней и, без сомнения, порядочней следователя, осудившего его за то, что Цаэрман, что Вениамин, что Львович. Грехов его не перечесть, даже если заниматься их подсчетами целых две тысячи лет".
Снял. Аккуратно поставил за трюмо, на котором появилось с десяток новых трещин, больших и маленьких. Порвать и выбросить сразу, как бумажку, не хватило духа. Страшно. А возможно, вовсе не он причина собственных злоключений, скорее всего, он об этом вовсе не знает. Но наводить дальше ревизию не стал. Было очень страшно остаться с пустыми шкафами и сундуками, ведь если они есть, то что-то же нужно в них хранить. Пусть то, что накопил за прежнюю жизнь окажется глупым и ненужным, но это лучше, чем не иметь никаких принципов, не иметь своей точки зрения, своего понимания. Конечно, хотелось бы иметь в своем гражданско-нравственном багаже что-то действительно важное, то, что не вызовет необходимости пересмотра ценностей в угоду сиюминутной выгоде. Как константа, остающаяся неизменной в мире приспособления и лжи, как аксиома, не требующая доказательства своей верности. Где найти подобную ценность, в каких пещерах она спрятана, как отыскать туда дорогу? Кто подскажет?
Он снова вспомнил о семье, в который раз сегодня, да и вообще в последнее время вспоминал их постоянно. Надежда на то, что он их спас, грела его и придавала силы. В то, что когда-нибудь они встретятся, он не верил, выдержать пятнадцать лет каторжного труда - это невозможно, но зато возможно, что они выживут и проживут лучшую, более счастливую жизнь. Смогут ли они понять и простить его? Глаза стали наливаться тяжестью, мысли путаться, и сон поглотил его безумным буйством красок.
Ему снилась радуга, еще сочней и ярче, чем та, которую он видел накануне. Он почему-то на санках катал Машеньку на широкой радужной спине, Нина рвала ромашки с яркими желтыми серединками и еще какие-то синенькие цветочки, очень похожие на васильки, а Сашка, как всегда, выкрутасничал с мячом.
Егор проснулся от неимоверно затекшей спины и шеи, но даже тогда не стал открывать глаза, пытаясь воскресить в памяти сон снова и снова. Не смотря на затекшее тело, шевелиться не хотелось, в надежде, что счастливое видение продолжится. Но пошевелиться все ж таки пришлось, насколько было можно, поменял положение тела, растревожив соседей. Они, не открывая глаз, недовольно бормотали на виновника беспокойства, но Егор не обращал внимания на них, стараясь вспомнить сон до мельчайших подробностей. Ему казалось, что веревка от санок надавила ему ладонь, и он чувствует чуть онемевшие пальцы рук, которые словно иголками покалывала прихлынувшая кровь. На душе стало тепло и радостно, во сне он был свободен и действительно катал Машеньку на санках. А еще был рад, что спас свою семью от войны, там в Сибири шансов выжить у них намного больше. Справа снова недовольно забормотали, немного потолкались, устраиваясь поудобней, и снова смолкли. Егор не переставал вспоминать сон, и не заметно для себя снова уснул. Проснулся, когда большая часть вагононаселения бодрствовала.
Ехали долго, часто останавливались и пропускали эшелоны на запад. Сколько их было? Тысячи и тысячи вагонов с солдатами, вооружением и продовольствием. Пропускали составы, догонявшие их с запада, они везли заводы и рабочих на Урал, в Сибирь, подальше от линии фронта. Вчера вышел спор, сколько дней уже едем? Казалось, такая простая задача вызвала небывалые дебаты, разница во времени, прожитом в этом поганом вагоне доходила до недели. Орали друг на друга с такой ожесточенностью, как будто этот вопрос был самым важным в их жизни. Даже вспыхнула не большая потасовка, которая, впрочем, быстро угасла. Егор и его новый товарищ не участвовали в этом всеобщем споре, ехали они ровно двадцать пять суток. За это время их кормили пять раз и почти каждый день давали пайку хлеба. Еще на третий день пути загрузили бочки с водой, и поездка превратилась в почти райское наслаждение. После нескольких суток изнуряющей духоты и жажды вода показалась просто счастьем.
В очередной раз остановились, пропуская встречный эшелон. Народ встрепенулся, ожидая кормешки, заговорили, обсуждая услышанное.
- Танки везут. - Твердо заявил мужичек, сидевший в небольшой группе людей недалеко от Правдина и Цаэрмана, которые держались друг друга и не примыкали к многочисленным группировкам, на которые поделились все зеки.
- Почем знаешь, что танки? Ты что, сквозь вагон видишь?- Не доверяя словам, переспросил сидевший рядом молодой парень с широким лицом и пунцовыми как у девушки щеками.
- Да ты мне на слово поверь, танки, как пить дать, я пятнадцать лет на железке отработал и могу с закрытыми глазами сказать, танки везут или нет.
- Да брось чепуху молоть,- не унимался розовощекий,- сколько едем, все танки везут да танки, да столько танков на фронте не понадобится. Да поди и война уже закончилась, сильнее нашей Красной Армии нет на земле. Мы этого Гитлера в два счета в бараний рог загнем. А ты говоришь танки.
- Ай, - отмахнулся бывший железнодорожник, не желая больше препираться.
Вагон вздрогнул и медленно пополз, разочарование прокатилось волной и сразу затухло, долго переживать по любому поводу здесь было нецелесообразно. Потом ехали еще три недели, простояв неподвижно всю ночь, и когда чуть забрезжил рассвет, последовала команда:
- Выгружайся, стройся!
Заключенных строили большим прямоугольником, по периметру которого плотной цепью стояли вооруженные солдаты комитета безопасности власти с множеством собак. Псы рвались с цепей, заливая все пространство истошным лаем, но, как только заключенные выстроились, они замолчали и лишь негромко поскуливали, очевидно, не выгавкав до конца свою зубастую злобу. Перед строем выкатился мерзкий колобок, тот самый, что сокрушался по поводу чрезмерного людского падежа, тщательно откашлявшись и демонстративно харкнув на землю, сказал:
- У меня нет привычки повторять дважды. Запомните, скоты, раз и до конца ваших никчемных жизней. Советская власть, проявив к вам снисхождение, дала еще один шанс твердо встать на путь исправления. Только трудом, только героическим трудом, вы сможете доказать свое желание исправиться и смыть свои гнусные преступления против власти и родного государства. Запомните, я начальник лагеря. Я единолично могу каждого из вас убить, и буду это делать без сожаления, если хоть кто-то посмеет ослушаться или сорвет хоть один производственный план.
Он опять плюнул на землю, очевидно давая таким образом понять, что человеческая жизнь для него не имеет никакой ценности. Закончив свое представление, он махнул рукой, и последовал приказ разгружать вагоны. После всем выдали черную робу и большие лоскуты белой ткани с написанными на них черной краской номерами. Их пришили на куртку спереди с левой стороны, на спину по середине, на шапочку. Егору подобное занятие напомнило об армейских годах, вот примерно также он и все, прибывшее в часть, подшивали погоны, шевроны, петлицы на свою форму. Также тревожно было на душе, рассказы отслуживших о страшных случаях дедовщины заставляли трепетать сердце. И вспоминать такой родной, милый дом. Но сейчас все намного страшней и безрадостней. Смертельный срок и отсутствие дома, никто тебя не будет ждать и не дождется. Но даже сейчас люди старались не думать о самом страшном, даже пытались шутить, насколько это получалось.
- Ай, черт возьми,- ругался Стас, широколицый парень с вечно пылающими как у девушки щеками. - Снова укололся. Владимир Дмитриевич, - обратился он к мужику в возрасте, с которым он сблизился за время поездки. - А на какой ляд нам эти портянки по всей робе шить?
- Вот ты, Стас, вроде умом не обделен, а применить его к жизни не можешь? Тогда скажи, на кой ляд он тебе нужен? - Умничал наставник.
- Да это для того, чтобы тебя легче шлепнуть было, если вдруг бежать станешь. Вроде мишени. - Не удержался другой, сидевший рядом.
Стас сглотнул ком в горле, очевидно представив себя падающего, скошенным смертельным выстрелом в спину. Владимир Дмитриевич укоризненно посмотрел на встрявшего в разговор, покачав головой.
Егор и Вениамин сидели недалеко и слышали этот невеселый разговор, но не вступали в него, а переговаривались меж собой.
- Егор, а у тебя счастливое число, - подбодрил Венька товарища,- Пятьсот восемьдесят семь.
- Почему? – Переспросил Егор, примерно зная причину.
- Ну, как? Семерка, пятерка да и восьмерка не лишены мистической силы.
- Глупость говоришь, вот если только и есть счастливое число, то оно непременно досталось тебе.
- Почему? Что такого мистического в моем номере девятьсот пятьдесят три? Что в нем необычного?
- У нас говорили: любопытной варваре на базаре нос оторвали, или: много будешь знать скоро состаришься. А я тебе этого не желаю.
- Но, Егор!
- Да придумал я все, отстань.
- Но, Егор, ты что-то знаешь, я чувствую, скажи.
- Да отстань, придумал я все. Ну что может быть необычного в случайных числах?
Обрядившись в новую одежду, шли пешком в тайгу, несли на руках все, что разгрузили из вагонов. Километры ключей проволоки, топоры, пилы, в общем, все то, без чего не сможет обойтись ни один уважающий себя зек. Весь это путь был тяжелым испытанием для всех, в особенности для таких, как Венька. Егор, как мог, помогал ему, находясь все время рядом. Он был убежден, что этот неприспособленный к жизни человек не протянет и десятой части своего срока, не говоря о том, чтобы дожить до освобождения. Прибыв на место, часть заключенных стала строить лагерь, первым делом возведя вышки и надежно окутав зону колючей проволокой. Вторая часть строила жилье и баню для начальника лагеря и казармы для солдат. Егору казалось, что если бы вот такими темпами по всей стране строили дома для людей, то в Советском Союзе никогда не стояла бы так остро проблема с жильем. И не нужны были бы пламенные обещание генсеков, что к семидесятому, восьмидесятому, к двухтысячному году каждая советская семья будет жить в отдельной квартире. И не станет президент давать невыполнимое обещание, к шестидесятилетию победы дать каждому ветерану благоустроенную жилплощадь. Как тут не вспомнишь анекдот про то, что чего бы не делал, русский мужик, то, по одной, ранней версии, у него всегда получается автомат Калашникова, по второй, более поздней, Жигули. Так вот, как не пыталась наша власть дать людям отдельное жилье, у нее всегда получалась тюрьма, казарма или, в лучшем случае, барак коммунального типа. Отчего так?
Не успел Егор продолжить свои философские размышления, как с ужасом увидел, что огромная сосна, щелкнув и заскрипев не допиленным стволом, вздрогнула на прощание лапами и стала падать. Ему казалось, что если он станет кричать, то лишь потратит лишнее время. Поэтому он кинулся, молча, преодолев через поваленные деревья метров тридцать, и, сбив ничего не подозревающего человека, рухнул с ним на землю. Рядом ухнула макушка дерева, чуть не задев лежащих. Егор тяжело дышал, словно пробежал марафонскую дистанцию, лежащий снизу не подавал признаков жизни, очевидно еще не осознав всего произошедшего. Правдин, не желая быть придавленным очередным хлыстом, встал и поднял обезумевшего от страха Веньку.
- Я же тебе говорил, держись рядом, ты какого, мать твою, здесь оказался?
Венька хлопал глазами, не зная, что ответить. А Егору так и хотелось поддать ему как непослушному мальцу, который ослушался строгого отца. Но долго злиться на такого человека, как Венька, невозможно, тем более, когда у него случалось такое выражение лица.
- Пошли, и ни на шаг от меня,- скомандовал спаситель, улыбнувшись, но сдержанно давая понять, что он по- прежнему еще очень сердит.
Чуть придя в себя, Егор продолжил свое исследование, не переставая при этом пилить толстые стволы. От постоянного мозгового штурма, произошедшего и происходящего в его жизни, казалось происходил завороток мозгов. Казалось, все передумал, многое осознал, но мысли снова и снова, в который раз уже перетирают одно и тоже. Это все походило на осуждение какого-нибудь человека или поступка. Ну, кажется все, ты заклеймил негодяя или гадкий проступок, перемыл его противные косточки и переворошил грязное белье, с каждым фактом все сильней убеждая себя, что ты на этом фоне чуть ли не святой. Но лишь только стоит прийти к такому радостному выводу, как ты снова и снова думаешь и говоришь только об этом. И это повторяется каждый раз. Вот и сейчас у него было примерно тоже самое. В который раз он пытался понять, если бы не его упрямство и нестерпимая жажда справедливости, возможно можно было избежать конфликта с Сальским. И тогда, возможно, все было бы по-другому. Но был ли Сальский единственной тому причиной, или нашлись бы другие обстоятельства, неминуемо приведшие к такому результату. Как не крути, выходило одно и тоже, не перестав быть Правдиным, лагерной баланды и таежной просеки ему не избежать. Черт, как хочется жрать. Нет, лучше об этом совсем не думать. Уж лучше занять разум другими мыслями. Да, если бы так все просто было. Так вот, от чего все так получилось? Упрямо стараясь занять голову хоть чем- то, лишь бы не было там мыслей о жратве. Абсолютна ясна была цель, выбранное направление не вызывало никаких сомнений, но почему эта дорога непременно должна проходить через каторгу, через ГУЛАГ. Чего бы мы не делали, кругом сплошное насилие, революция - насилие, строим социализм - насилие. Говорят, к самому коммунизму подобрались, подползли по-пластунски, от того, что сил встать нет, а насилия не уменьшается, с каждым взятым рубежом принуждение лишь возрастает. Вот только меняется структура насилия, оно приобретает изощренные, изворотливые формы, которые простым, невооруженным взглядом порой не разглядеть. Мимо которых пройдешь, не замечая. А уж обычным обывательским умом и вовсе не постичь. Слишком примитивно наше население устроено, власть всегда стремилась свой народ оглупить всеми возможными способами. Вселить, вживить в них всего одну единственную мысль, универсальную формулу на все времена: от меня, от нас ничего не зависит. Как только человек произнес: "от меня ничего не зависит", - все он покорен, порабощен властью. Он больше для нее неопасен. И чем больше людей повторяют это заклинание, раз за разом, от случая к случаю, тем спокойней и наглей себя чувствует тот, кто назначил себя властью. Они порой идут на пролом, оболванивая наглой и беззастенчивой пропагандой. Или пускаются во все тяжкие, стараясь продемонстрировать свою близость к так называемому народу и разрешают выбирать себя из себя... Жрать все равно хочется, как не утешай себя в необходимости народного просвещения, а пузо урчит, мочи нет. От того народ и покорный, что жрать хочет, а ключик от амбара всегда зажат в жадной руке власти. Как она могла этот ключик у нас отобрать?
Счистил с березы верхнюю белую часть коры, она обнажила желтоватый рыхлый слой, отковырял мерзлый кусок и набил им полный рот. В начале угощение казалось даже приятным, с чуть сладковатым привкусом, но сладость быстро сменилась горечью. Но все же, не смотря на это, проглотил все, без остатка. Живот возмущенно заревел, очевидно, не желая быть травоядным. Венька после происшествия ни на шаг не отходит, виновато посматривая на Егора, который казалось до сих пор еще сердит. Жалко его, долго не протянет. На нары валишься, словно ничего доселе лучшего не знал. Так, помнится, в первые месяцы службы в армии. Еще не успел сержант дать команду отбой, как ты уже летишь в кровать и, не долетая до нее, засыпаешь. И, кажется, словно в ту же минуту уже кричат подъем. Сегодня тот день, который нам преподносили как величайшее народное единение, торжество духа и веры в победу. Так, несомненно, и есть где-то, там, далеко-далеко, под Москвой идет смертельная неравная битва. И как приятно знать наверняка, лучше других, что эту битву выиграем, отстоим Москву, и будет впереди сотни и тысячи великих побед. Только ты никак не сможешь быть причастен к этим победам. А может все-таки нужно было там броситься на танки? Пусть с одним пистолетом. Но все же сделать это для себя, для очищения совести. Нет, это было бы глупо. И это не трусость. Нет, не трусость. А я говорю, что не трусость. Если бы не семья, я бы так и поступил, и на этот счет нет никаких сомнений. Это была не трусость.
Новый год, безумно хочется жрать, очень холодно. Раньше казалось, что нет ничего более монотонного, чем бесцветный быт, заедавший, словно вши, до смертной тоски. Работа, дом. Дома телевизор, пиво, скандал для разнообразия сообразишь, чтобы знать, чувствовать, что ты еще жив. И снова одно и тоже, день за днем, а там со временем и скандалы перестают помогать. Скукотища! Разве может быть еще скуднее и бесполезней жизнь? Может вот она, в которой осталось только желание, пожрать или сдохнуть. Но все-таки жрать хочется больше. Остального ничего нет. Даже мысли о своей судьбе неминуемо сводятся к одному, как прекрасны бывают куски мяса на шампурах. Сок и вытапливающийся жир шипят, капая на угли, поднимаясь ароматным кисловатым уксусным облаком, вызывая дикий аппетит. Прежде представляя подобную картину, рот моментально наполнялся слюной. Но сейчас даже не было намека на реакцию, организм перестал воспринимать эти картинки как раздражитель. Для него уже больше не представлялось подобного без баландного существования.
Весна, все жрем траву, как лошади. Венька оказался крепче, чем представился на первый взгляд, хоть ходит, от ветра качаясь, но держится. И все равно сдохнет, долго не протянет. Сказками меня все потчует. Глупые, конечно, но что делать, коли шашлыка нет. Пошел второй год войны, идут тяжелые бои. Странно, прежде казалось, я все знаю, все понимаю. Кто как не я настоящий патриот? А на поверку оказывается, я даже не знаю, не помню, что сейчас происходит, где идут самые важные сражения. Конечно, гораздо проще горлопанить, что я люблю свою страну, я патриот. А что такое патриотизм, если ты не интересуешься историей своей страны? Не изучаешь по-настоящему, а делаешь одолжение всему миру. Дежурно, наспех, прочитав параграф в учебнике шестого класса, с трудом запомнив его на тройку, да на такую, на которую из тебя, как из партизана, нужно вытягивать на уроке бедному учителю. Ну что дальше? А дальше? Когда произошло сражение? Как кричали наши войска, наступая? Благодаря кому мы победили? Товарищу... Благодаря чему? Правильно коммунистической…Ты потеешь и нервно теребишь красный галстук. Ну вот, наконец, учитель, измученный не меньше тебя, отстает и ставит вымученную тройку. Все, с этой минуты ты можешь заслуженно именоваться патриотом. Кричи во все свое люмпенское горло. Особенно, когда подрастешь и пойдешь на выборы, дабы проголосовать за того, кто сунет тебе бесплатно бутылку водки или килограмм какой-нибудь крупы, колбасы, картошки, а бывает, в деревне комбикорма мешок скотине вашей подкинут, знайте мол, щедрость избранника. Ведь он, в отличие от соперника, не использует административный ресурс и не грозит, что лишит тебя премии или, того хуже, выгонит с работы. Вот ровно столько ты и стоишь, на сколько поменял свой бесценный голос и жизни, свою и своих потомков. Да когда отголосуешь, не забудь двинуть в рыло или облить грязью тех, кто не так, как ты, по-другому, любит свою страну. Ты ведь патриот? Правильно? Скажи, что сейчас в июле месяце сорок второго года происходит на фронтах. Ах, ты эту тему пропустил. Болел, наверное? Ну, хорошо июль, август, январь следующего. Так много болел? Тогда тащи дневник, станем двойки выставлять нерадивому школяру. Как нет дневника? Ах, дома забыл. Скажи, а что ты вообще знаешь о своей стране? Царская Россия - колос на глиняных ногах. Владимир Ульянов-Ленин - великий пролетарский вождь. Товарищ Сталин принял страну с сохой, а оставил после себя величайшее промышленное государство, вооружив его атомной бомбой. Советский союз - величайшая сверхдержава. Мы - первые в космосе. У нас самые смертоносные ракеты. Нас все боятся. Подлые дерьмократы развалили величайший Советский Союз и поставили страну на колени. За державу обидно. Лихие девяностые. Слава национальному лидеру. Ты прав страна не заслуживает больших знаний, и таких более, чем достаточно, чтобы числиться гражданином. Да и вообще, каждый человек в нашей стране должен знать одно единственное правило: мы самые, самые. Кто не согласен? Подходи по зубам получать.
Свалился наземь, не хочется двигаться, рядом Венька сопит, пять минут разрешенного перекура. Вдруг мозг словно взорвался, нос с жадностью втягивал воздух, учуяв запах съестного, настоящего, не баландного. Все находящиеся рядом как по команде вскинули головы и уставились на виновника переполоха. Недалеко, уперев спину о дерево, сидел бывший зек, а ныне охранник лагеря, Пхалов Игорь Васильевич, по кличке Квазиморда. Он, виртуозно орудуя перочинным ножичком, вскрывал банку ленд-лизовской американской тушенки. Совершенно не опасаясь за свою болталку, облизывал нож, каждый раз после прикосновения с языком внимательно его осматривая на предмет чистоты. И, наконец, справившись со столь опасной задачей, убрал ножичек и достал из голенища сапога ложку. Все снова, как по команде, подавились кадыками.
- Игорь Васильевич, оставьте ложечку,- крикнул, не сдержавшись Стас.
- Ты, морда вражеская, не ложечку заслуживаешь, а ножичком. Заткнись, и не мешай, не порти аппетит, а то пальну и скажу, что ты призывал к свержению власти и сдаче страны фашистским оккупантам.
Кусок мяса свалился с ложки на штанину, и он небрежно его смахнул на землю.
- Вот Квазиморда проклятый,- тихонько сказал оскорбленный Стас.
- Ты, Стас, поспокойней, а то эта свинья пальнет, не глядя, - так же тихо предупредил Владимир Дмитриевич, а затем сам вступил в диалог с Пхаловым:
- Дражайший Игорь Васильевич, как же вам в глотку лезет буржуазная жратва? Это претит всем законам классовой борьбы. А вдруг хитрый капиталист взял да и замыслил отравить пламенного революционного борца товарища Пхалова?
- Но, но,- огрызнулся Пхалов, но все же заглянул в банку, желая удостоверится, что там яду нет. Затем он снова закинул в свою жувальню полную ложку тушенки и, сглотнув, резонно заметил. - Ты, Пряжников, дурак. И как такого остолопа могли в партию принять? Ума не приложу. Хорошо, что вовремя одумались. Ты основных коммунистических принципов не знаешь. Напомню тебе, чтобы жизнь твоя поганая даром не прошла. Что сказал по этому поводу товарищ Ленин? А сказал он следующее: "Жадные до наживы капиталисты сами продадут нам веревку, на которой мы их с превеликим удовольствием и повесим". Ясно? Так что пусть они поставляют нам харчи, самолеты, танки, но как только они, потеряв бдительность, повернутся спиной, мы, накопив силы на их жратве, не замедлим ножичек в их поганую спину вогнать, будь спокоен. И еще хочу тебя успокоить, дерьмовая у них тушенка, у нас вкусней. - Сделал он экспертное заключение, тщательно выскребая банку. Покончив с вражеской жратвой, он зло закричал. - А ну встали, разлеглись, понимаешь. Страна, не смыкая глаз, с врагом в смертельном бою сражается, а они здесь прохлаждаются. Он тоже встал и, убрав ложку в голенище, закинул на плечо винтовку. Но его что-то сильно беспокоило, он тревожно огляделся, удостоверившись, что все находятся в поле зрения и под контролем, тут же снял портки и уселся облегчиться. Управившись со своей несложной задачей, он повеселел и радостно крикнул.
- Ну, кто там тушенки просил? Налетай, пока не остыла.- И заржал своим омерзительным смехом. Нет более жестокого хозяина, чем освобожденный раб. Пхалов был из тех самых, кого освободила революция от царских оков. Освобожденный, совершеннолетний Игорь Васильевич на радостях запил. А что остается делать, когда ты уже освобожден, а помочь освободителям своим не в силах. Поскольку, пардон, за физиологические подробности, плоскостопие имеется самой окончательной, непризывной стадии. Готов бы всей душой делу социалистической революции послужить, да сами понимаете, немощен. У нас, чтобы вы знали, в роду из поколения в поколение так повелось, все немощные, такая вот оказия. Конечно, в таком случае руками бы подсобить своей молодой стране. Пробовал. Сами от помощи отказались, я не виноват. Кинулся, было, коров пасти, а что работа - не бей лежащего. Загибай пальцы, преимущества такого труда стану перечислять. Чистый воздух, единение с родной природой, каждодневное любование своей родной матушкой-землей, главный в стаде, это я скажу, не последнее дело, опять же начальство над душой не стоит, не хнычет. Да только нет более скучного и нудного занятия, хотел я вас предостеречь от пастушьего промысла. И потом единение с природой чистейшее фуфло, слюнтяйские штучки. На самом деле одни неудобства от вашей природы, то дождь, то ветер, то зной нестерпимый, да ко всему еще и гнус заедает. А ваша матушка-земля, тоже хочу сказать, не подарок, куда не ступи, кругом одно дерьмо непролазное. Да и начальство не отстает, как мухи назойливые жужжат. От чего, говорят, надои упали, да скотина еле ноги волочит? А мне почем знать? Я вам, что обещал копытных на себе таскать или слово давал молоком доиться? Да и вообще, у меня плоскостопие, не забывайте. Вот пойду в плотники, будете знать, еще получите по зубам от вышестоящего начальства, что разбрасываетесь ценными кадрами. Плотничать-то у меня совершенно точно выйдет. Ручище-то вон какие, умелые да крепкие, нечета ногам. Вековую сосну всю напрочь стесал, но карандаш обещанный выстругал. Честно признаться, положа руку на сердце, малость кривоват да коротковат вышел карандашик. Но ничего, в нашем плотницком деле это даже сподручней, за ухом он хорошо станет держаться. А значит, все время под рукой, не затеряется, а поиск карандаша в нашем плотницком деле, это я вам скажу, половина рабочего дня, никак не меньше. Вот только из артели отчего-то поперли. Эх вы, недоумки, какие же вы управленцы, коли не можете в человеке перспективу рассмотреть. Какое бревно, такой и карандашик, все в точности, по шаблону. А что вы хотели? Честно сказать, не очень-то много радости рубанком махать, и опять же все на ногах, да на ногах. Вот сапожник из меня знатный выйдет, это точно, к бабке не ходи. А что, сиди себе, спокойно клепай сапожки, туфельки разные, красота да и только. Кроме всего прочего, причина веская есть в сапожники идти. У нас в семье испокон века все сапожниками были. Да. А как иначе понимать тот факт, что от рождения до гробовой доски в драных лаптях проходили. Как потомственный обувщик, хочу вам секрет страшный раскрыть, а иначе ни один еврей вам в этом не признается. Таким нехитрым способом они цену себе набивают. Запоминайте, нет ничего сложного сшить пару-другую превосходных кирзовых сапог. Дело это проще простого. Учитесь, мотайте на ус, показываю только один раз. Берешь кусок вышеозначенной кирзы, затем лекало, вот так, потом вот так загибаем, дальше подметки присобачиваем, каблуки приколачиваем. Все, готово, получайте свои сапоги- скороходы. Эй ты, дядя! Ты, чаво делаешь? Ты чаво руки распускаешь? У меня морда не казенная, чтобы по ней каждый пролетарий сапогами охаживал. Да ну вас всех, пропадите вы пропадом со своими сапогами. Больно хотелось. Тьфу на вас. Тьфу на вас еще раз, на всех, скопом, и тьфу, тьфу, тьфу на каждого по отдельности. Ты посмотри, какой ныне пролетарий капризный пошел, ты перед ним и так, и этак шапку ломаешь, спину гнешь неустанно, а он все одно выкабенивается, гегемон, мать его. Тоже нашелся передовой класс. Постой! А может мне и самому в гегемоны податься? А что? В нашей стране каждый, кто предан, имеет право быть в авангарде. Как раз и величайший сказал: «Кадры решают все». А я, как минимум, в первой десятке кадрового резерва вождя. А может даже в первой тройке. Ну хорошо, хватит лаяться, я не настаиваю, мы и в конце списка себя неплохо будем чувствовать, мы люди скромные, за теплыми местечками не гонимся. Не чета некоторым. Все примем, куда пошлет партия, туда и отправимся. Совсем в делах, хлопотах праведных, забыл вам доложить, что в биографии моей имеется такой героический факт, как вступление в самую передовую партию на свете. Ну ту, помните? Что есть ничто иное, как ум, честь и совесть нашей эпохи. Я в нее неожиданно вступил, помню, как сейчас, аж дух сперло. А что, по-вашему, оставалось делать, когда из плотников уже поперли, а искусным сапожником я еще не стал? Партия это, я вам скажу, сила. В партии каждая букашка может в человека вырасти. Главное: найти, нащупать правильное течение, к кому примкнуть, за чью широкую спину спрятаться. Одна проблема: не ошибиться бы. Куда вы говорите пойти? На шарикоподшипниковый завод «Красный шарик»? Кем простите? Простым слесарем? Дорогие друзья, товарищи, увольте, я уже и сельское хозяйство поднимал, и плотничал, не жалея рук, вон мозоли кровавые до сих пор не сошли, и обувную промышленность на новый недосягаемый уровень вознес. За что такая немилость? Слушаюсь, подчиняюсь, как никак партийная дисциплина. Как шумно здесь у вас, кругом станки, металл, стружка острая, грохот, скрежет. Дорогие друзья-товарищи, отпустите меня, не губите жизнь молодую, я железок всяких пуще смерти боюсь. Что делать? Вот эти блестящие штучки вот сюда сложить? Да это проще простого, это, я вам скажу, плевое дело. В раз исполним, не успеете глазом моргнуть. Как кто такое сотворил? Это я, лично, работу выполнил вот этими самыми рабочими руками! Какие поломанные шарики? Ничего я не ломал, я партиец, патриот, государственник. Как с таким багажом я навредить смогу? А шарики металлические враги поломали. Да! Пролезли ночью тайком на завод и подавили шарики, чтобы заклинил наш государственный отлаженный механизм. Как ночи еще не было? Значить подлый акт произошел, когда перекурить отлучались. Караул, диверсия средь бела дня, вредительство, не выходя за проходную! Парт актив встрепенулся, руку пожимают, хвалят за бдительность. Кого подозреваю, спрашиваете? Да чего голову ломать, загибайте пальцы! Троцкисты раз, а лучше шариками считайте, пальцев на всем теле может не хватить, вон как раз для счета врагов и поломанные шарики подойдут. Так вот, троцкисты - раз, немецкие лазутчики - два, английские шпионы, белогвардейцы, анархисты, реваншисты, демократы, либералы, консерваторы, тори, поляки, евреи, колдуны, гадалки, янки, отравители, лицемеры, подлецы, приспособленцы, болтуны, третья сила, пятая колонна, инопланетяне, марсиане,….. троцкисты. Что троцкисты уже были? Ничего, считайте их еще раз, вы еще не знаете эту подлую публику! Кто, как не они, нам столько кровушки попил? И еще присмотритесь, как можно тщательней, к евреям, из них, надо к слову сказать, троцкисты в большей степени и состоят. Я их еще с детства невзлюбил, честно вам признаюсь. Я больше чем, уверен это они, больше некому, палки в колеса совали, когда я обувал советский народ. Завидовали черной завистью, когда, помните, я в первых обувщиках ходил. Мстили за выданную мной их многовековую тайну. Да и кто, кроме них, мог выжить меня с плотницкой артели? Это все они, жидомасоны так сказать, свое эго возвеличивают. Дурят простой народ почем зря. Всех вокруг норовят дурачками сделать. Каждый здравомыслящий пролетарий понимает, кабы не был я прав, поставили бы меня парторгом цеха? Конечно, нет. Не могут старшие товарищи ошибаться в выборе, да и большинство тоже не слепое, на то его большинством и назначили, чтобы идти правильным курсом. Вот это жизнь наступила, чувствую, не зря меня судьба потрепала, поиспытывала, нашел я все-таки свое истинное призвание. Это вам не по коровьим лепешкам ходить и кособокие каблуки подбивать. Здесь самыми лучшими человеческими и профессиональными качествами нужно обладать. Потому, как находимся на острие борьбы, на самом переднем крае, в первых рядах противостояния с врагом. А кабы вы знали, как враг коварен и жесток, то вы бы нам памятники еще при жизни тыщами ставили. Здесь одним молоком за вредность не обойдешься. Пламенная речь - она столько сил отбирает, что в три смены подряд у станка не растратишь. А постоянное повышение политической и партийной сознательности буквально всю жизнь без остатка отнимает. Вот такие вот жертвы приходится терпеть ради партии, государства, товарища Сталина и ради всех вас, дорогой мой народ. Даже в клозет, с вашего позволения, и то прессу несешь. А как тянуть, коли речь национального лидера в душу просится? А душа горит пламенным патриотическим огнем. А чем ее утешишь, как не хозяйским гением? О, батюшки, это что же, дорогие товарищи, соратники по партии, делается? За что вы меня в обструкцию опускаете? Не имел я подлого замысла в уборной газету по назначению применить. Я всем своим сознательным партийно-государственным нутром поглощал светлые речи нацлидера и созерцал его бесподобный лик. Как что это? Это следы от моих преданных уст. А вы что подумали? Не губите, друзья, товарищи. Не смейтесь над партийным старожилом, я на дело государственного строительства, на защиту власти, всю свою нелегкую жизнь положил. Не губите, я вам еще пригожусь! Обратите внимание, во мне столько пользы государству, и ни капли собственной выгоды. Сколько? Пять лет? Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое существование! Будьте спокойны, в лагере я тоже не намерен сидеть, сложа руки. Вообще отсиживаться не в моей привычке. Всего год прошел, а уже при непосредственном моем участии раскрыта подлая шайка заговорщиков свержения власти, и три одиночных вредительства предотвращено. Как хорошо, что комитетчиков на дальний восток перебросили. Кому теперь подлых врагов власти охранять? Кому доверить это важное государственное дело? О чем речь, вот он, я, верный сын отчизны, вот я, рукой вам машу. Слава вождям, заметили. Ну, оступился самую малость, ну с кем не бывает? Простите, всех великих вождей ради! Ну что, Пхалов, говоришь готов послужить государству, отработать свое тяжкое грехопадение? Об чем разговор, вы мне только доверьте, только дайте винтовочку, я вмиг приструню все это вражье отродье. Я на него всю жизнь зуб точил. А как же справишься, служба тяжелая, а у тебя вон плоскостопие записано? Да что вы, дорогие товарищи, плоскостопие в прошлом, неужто у человека плоскостопие может быть, когда страна в опасности? Хоть на коленях, хоть на карачках, а бдеть ваш покой и спокойствие буду, не смыкая глаз...
Снова осень, как подумаешь о предстоящей зиме, так сразу жить еще больше не хочется. Конечно, остальное время года тоже не сахар, но холод, холод буквально сковывает и без того обессиленное тело. Не время сейчас ныть, там, в окопах, на передовой, страшней, и смерть на ребят смотрит и в лицо, и в спину. А потому я здесь должен, подыхая, из последних сил валить деревья, кидать породу, рыть, носить. Я тоже хочу быть полезным, я тоже хочу внести свой вклад в победу над врагом. Да, не суждено мне встать в атаку и кричать "за Родину". Знаю, что сам виноват, чего укоряете? Я виноват. Я струсил. И не тогда, когда мог броситься на танки, а раньше, значительно раньше. Но то пустая трата сил, копаться в своем прошлом. Силы надобно поберечь, чтобы свалить лишнее дерево, бросить лишнюю лопату земли. Теперь остается хоть таким способом помочь своей стране победить. И вот этот вот мой труд будет большей помощью, чем прежние мои заслуги. Всего одно дерево, из которого изготовят ящики для снарядов или патронов перевесят все, мной сделанное прежде. А Егор Правдин, чтоб вы знали, работать умеет.
- Егор, как думаешь, война долго еще продлится? - Спросил Венька, почти упершись губами в правдинское ухо.
- Думаю еще годика полтора повоевать придется. Где-нибудь весной сорок пятого победим.
- Ты думаешь, так скоро?
- Я не думаю, я уверен.
- Уверен, это хорошо. А то бывает, войны по сто лет длятся.
- Да ладно тебе, по сто лет. Это что же за война такая, сказочная что ли?
- Да нет, была такая в истории человечества между Францией и Англией.
- Ладно, спи сказочник…
Война, отчего человека так нестерпимо тянет убивать себе подобных? Почему с самого своего зарождения, как только осознав себя гомо сапиенсом и отпочковавшись от обезьяньего предка, человек взялся за оружие? Для чего понадобилось этой бездушной эволюции, двигающей развитие всего живого на земле, создавать такое огромное количество всевозможных видов и классов живых существ. Неужто ей так хочется возиться с этим многочисленным хозяйством, выстраивая сложнейшую конструкцию взаимосвязей хищников и травоядных, охотников и жертв. Ведь как поразительно точно должна быть отстроена вся эта система, чтобы не дать сбоя и по пустяку не прекратить существования. И на что надеялась кудесница-эволюция, создавая человека? На тот продукт своего терпеливого и кропотливого труда, который тут же, после своего создания, не замедлит произвести себя в цари природы. Не боялась ли она, что венец ее творения, ее любимое, но капризное дитя, разрушит весь этот мир, выстраиваемый и оттачиваемый на протяжении миллиардов лет. Не ошиблась ли она в своем выборе? Ведь главным из самых очевидных достоинств созданного нового вида станет подчинение и уничтожение себе подобных. И зачастую, без всякой на то необходимости, по большей части от жадности, тщеславия, гордыни, ненависти или трусости. И как не печально, но наряду с другими лучшими человеческими качествами эволюция оттачивала злобу, агрессию и человеконенавистничество, являя миру абсолютных тиранов и диктаторов. А быть может старушка-эволюция просто заскучала, и ее перестали радовать сцены борьбы самцов человекоподобных обезьян, которые, вгрызаясь желтыми, словно ядовитыми клыками друг в друга, стараются доказать свое превосходство. Но как ни странно, не нанесение смертельных ран является самоцелью поединка. Наиболее существенно для вожака доказать свое превосходство, обратив соперника в бегство. Ему меньше всего нужно бездыханное тело, говорящее только лишь о храбрости соперника. Ему важней демонстрация страха и покорности, которое проявит претендент, если бросится вон с поля боя или, покорившись, ляжет на спину. Для доминирующего самца важна демонстрация его силы и величия перед всеми своими подданным. Неужто это дивное зрелище естественного отбора, бесконечно стремящегося к совершенству, улучшая с каждым новым витком вид и породу, наскучило эволюции, и перестало ее развлекать. Может от того она решилась на этот отчаянный и рисковый эксперимент. Явить миру человека, дабы развлечься на старость лет масштабными и кровопролитными баталиями…
- Егор, как тебе удалось узнать так точно дату окончании войны? – Восхищался счастливый Венька.
- Это просто совпадение, совпадение и не больше.
- Нет, мне кажется, ты что-то скрываешь. Мне кажется, что ты это знал наверняка. Скажи, знал?
- Нет, я же тебе сказал, я просто угадал. Знать будущее никому не под силу.
- Мне кажется, ты говоришь неправду… Да нет, скорее всего правы ученые, настаивая на том, что в появлении человека, да и всего живого, нет и не может быть разумного начала. Все это, несомненно, результат все той же неведомой, безликой, бездушной эволюции не обладающей ни сознанием, ни мыслью, а просто тупо заставляющей все живое воспроизводить себе подобных из поколения в поколение. А та гипотеза, что потомки стремятся перенять лучшие качества от предков, весьма условны. Это наглядно продемонстрировал главный из творений природы - человек. Переняв от своего предка желание доказать свое превосходство, человек тут же смастерил дубину и стал охаживать ею своих собратьев, тиранить все, что попадалось ему под руку. И с каждым новым витком улучшения своего вида человек больше всего стремился совершенствовать умение изготовить как можно более смертоносное оружие, к сожалению, в остальном по-прежнему оставаясь примитивным приматом. А в том, что человек произошел от обезьяны, сомневаться не приходится, и здесь, по всей видимости, эволюция не прогадала. У кого, как не у обезьяны, наиболее подходящее тело под то, чтобы держать оружие. Как нелепо бы выглядел естественный отбор, пытаясь из рыбы сделать человека, а хотя бы и из другого животного. Взять, допустим, копытное, это какой нужно было бы сделать курок у нагана, чтобы лошадь или лось могли всаживать пули в классовых врагов. А как забавно выглядели бы комары, довооруженные к своим безжалостным жалам миниатюрными винтовками и с криками "ура" бросающиеся на соседнее болото, чтобы беспощадно уничтожить ненавистный социальный строй. Но подобные забавы не впечатляли капризную эволюцию, и оттого она провозгласила, человек это звучит грозно. Копья и стрелы пищали, винтовки, динамит, тратил, химическое, бактериологическое, ядерное оружие. Дыба, виселица, концлагеря, газовые камеры, крематории, ГУЛАГ. Это ли вершина развития человечества? Не в этом ли заключался тайный смысл создания человека. Натешился ли естественный отбор, не устал ли от своего капризного и воинствующего дитя?
От подобных мыслей Егору казалось, что он окончательно сходит с ума. Многолетняя жесточайшая диета на грани и даже за гранью выживания и рабский труд вычистили его голову. От прежних бесчисленных сундуков и шкафов, треснутых зеркал и портрета преклонения, не осталось и следа. Сознание было девственно чисто, готовое к поиску и хранению новых знаний, нового опыта, новых истин. Будет ли новый багаж тем надежным фундаментом, той верной дорогой, которая поможет достойно пройти остаток своего жизненного пути. Пожалуй, этого никто не узнает до срока. Егор с жадностью втягивал в себя осенний таежный воздух. Как ни странно, но сейчас в его голове всплыли воспоминания давно минувших дней. Таких далеких, что казались теперь сочиненными измученным уставшим сознанием. Но он точно знал, подобный факт в его жизни действительно был. Вот так же вдыхая в себя осенний воздух, восхищался его ароматом брат Колька. Я тогда его не понимал, не чувствовал всего того, что было очевидным и лежало на поверхности. Слишком много было самомнения, эгоизма, гордыни. Неистовой уверенности в непогрешимости, в том, что ты единственный на земле знаешь, как надо, и что ты всегда прав. Как странно, что чувствовать запахи он стал совсем недавно. Нет, конечно, он не был лишен обоняния, мог без труда различить, где приятный запах, а где не очень. Но все это было прикладным умением, необходимым в жизни лишь только для того, чтобы определить, свежа ли рыба и не прокисло ли пиво. Как сейчас стал понимать Егор, человеческий организм устроен намного сложней и настроен намного тоньше, чем нам порой кажется. И этот чуткий и тонкий инструмент существует вне времени и пространства, а всегда ограничивается лишь самим человеком. Чем примитивней и грубей устроена личность, тем тесней и душней его мирок. Сдавленный, словно в тисках, в своей тесной, душной раковине он задыхается от спертого, вонючего воздуха, отравляющего его сознание, заставляя обвинять во всех своих страданиях окружающий мир. С каждым часом, утверждаясь в мысли, что он в праве мстить всем за свои мучения. И он мстит, тираня близких, унижая окружающих, уничтожая землю, на которой живет. Он буквально впадает в истерику, когда видит человека, которому не нужна раковина, который чувствует и мыслит по-другому. И одно неистовое желание возникает в его воспаленном, разлагающемся мозгу, уничтожить непохожего, объявить его врагом.
Егор никогда не думал, что он станет размышлять о подобных материях, прежде казавшихся глупостью. А теперь вот докатился, да нет, скорее дорос, осознал, что жизнь многогранна, с множеством привычных радостей, которых раньше даже не замечал. Проблемы и несправедливость, которые существовали и существуют, - это не повод предъявлять миру претензии и предлагать простые решения. Там, где просто, не значит правильно. Отчего одним, чтобы понять это, не хватает жизни, другим нужно прожить не одну, а третьим она доступна с рождения. Вот брат, Колька, сидел в своей коляске в четырех стенах, а был свободней меня. И рождены мы были от одного отца и одной матери, а получилось так, что я оказался инвалидом. У меня отсутствовала часть души, та часть, которая должна сострадать, сочувствовать, сомневаться в собственной непогрешимости. Один брат в инвалидной коляске, и полноценный человек, другой внешне физически здоровый, но духовный инвалид. Нет, теперь совершенно точно могу сказать, я не был лишен всего того, что у меня прежде вызывало стойкое неприятие. Просто желая выглядеть мужиком, этаким мачо, жестким, непримиримым, уверенным в себе самцом, я старался подавить все казавшееся ненужным. Оттого такой плачевный результат. Или скорее нет, результат прекрасный, я смог, наконец, рассмотреть в себе человека. Разве это не заслуживающий уважения труд? …
Дерево с жалобным скрипом обрушилось на землю и затихло. Егор взобрался на могучий ствол и улегся на нем, желая перевести дух. "Пока не рявкнут, не встану", - решил он и стал смотреть в серое небо, моросящее мелкими редкими каплями. Затянулся пьянящим воздухом и с шумом выдохнул. Еще раз повторил свое упражнение, выгоняя из легких последние остатки воздуха лагерного барака, чтобы он не мешал чувствовать запах свободы. Сильный запах спиленного дерева разбавлялся горечью хвои и канифоли. Пахло осенним дождем, пожелтевшей травой, среди которой выделяется наиболее сильный аромат, очень приятный, почему- то напоминающий мандарины. Глупо, откуда здесь в тайге мандарины. Удивительно свежо и воздушно пахнет … Вдруг небо заслонилось, и над лицом нависли испуганные глаза в огромных очках, которые невзирая на толщину линз продолжали щуриться.
- Егор, ты жив?- Спросил он, желая подтвердить увиденное.
- Жив,- улыбнулся Правдин.
- Ух, напугал ты меня!
"Вот человек,- думал Егор, - я его хоронил с первых дней нашего с ним пребывания в лагере, а он живет. Всем этим сукам назло живет, и я этому очень рад, я надеюсь, Венька дотянет до этого великого праздника, когда эта кремлевская тварь сдохнет, покинув навечно этот мир...
- Ты знаешь, а ее нет. - Кого нет? – Не понимая, о чем он говорит, переспросил Егор, совершенно не желая говорить. Тяжелый рабочий день давил кубометрами сваленного леса, отбивая всякое желание даже шевелить губами, даже слушать, даже дышать.
- Власти нет.
Егор поперхнулся от такого наглого заявления и кашлянул, прямо на собеседника, чье лицо лежало напротив, на втором ярусе нар, не отвернувшись и даже не уткнувшись в подушку, не было сил. Его возмущению не было предела, но и это не заставило открыть глаза, а потому он отвечал с закрытыми.
- Веня, я отвечу вам, как доктор, Веня, вы дурень, – пытаясь пошутить, говорил Правдин. А потом взаправду зло зашипел,- придумает же твоя башка, власти нет, тогда скажи, по чьей воле ты здесь подыхаешь? Может нет твоих разодранных кровавых мозолей, нет этого холода, этого проклятого барака, воющего от голода желудка, вертухая на вышке? Всего этого, по-твоему, нет? Это что, по-твоему, сон? Ну, так просыпайся, чего тянешь, или может тебе это все нравится?
Ему хотелось дотянуться до ненавистного сейчас Веньки и тряхнуть того, приведя в чувства. Но тот не собирался сдаваться и вполне серьезно отвечал:
- Она постучала поздней ненастной ночью. Не знаю почему, но я ее впустил, быть может, от сострадания, а быть может, от одиночества. Возможно, были другие причины, сейчас всего и не упомнишь. Она показалась мне униженной и оскорбленной, не понятой теми, кто встречался на ее пути. Но вместе с тем умной и очень способной. Ее голодные и жалостливые глаза бегали по мне, по моей нетопленой и неуютной избе, в надежде на кров и корочку хлеба. Конечно, холодна холостяцкая хата, но все же крыша над головой, а не уличное лихолетье. Да и краюшка хлеба завсегда отыщется для позднего путника. Вместе грызли черствый хлеб, рассматривая, изучая друг друга, пытаясь найти что- то общее. Вдруг ее глаза засветились неистовым светом и недоуменно уставились на меня. По этому взгляду я понял, в буфете за моей спиной, она увидела хрустальную вазочку с аппетитным песочным печеньем. Их белеющие пики, посыпанные сахарной пудрой, словно вершины величественных гор, манили своей недосягаемостью. А дурманящий запах ванили, к которому я, надо сказать, привык и не замечал, прорывался из-за стеклянных дверок и наполнял весь дом, вызывая дикий аппетит. Тогда мне показалось, что в ее глазах проскользнула жадность. Но я отогнал это подозрение, негоже думать о ком- либо плохо, если на то нет серьезных оснований. Так вот, на ее непонимающий, вопрошающий взгляд, отчего давиться черствой коркой хлеба, когда в доме есть такие угощения, на это я ответил, что это священное печенье, и оно не может быть съедено, даже если станешь умирать с голоду. Даже в этом случае трогать его нельзя. Потому, как это печенье ничто иное, как моя власть, со всеми правами и свободами, доставшаяся мне по праву рождения и только от того, что мои родители смогли сохранить свои свободы. Но соблазн съесть хотя бы одну штучку очень велик, однако делать этого не стоит, потому как, начав, у тебя не хватит больше сил остановиться и решить возникшую проблему по существу. Ведь все мысли будут заняты лишь одним: доесть свой священный запас до конца, а там будь, что будет. Доев все, до последней крошки, ты, возможно, выживешь и доживешь свою жалкую жизнь, но какое наследство оставишь своим потомкам? Она слушала меня с разочарованием и недоверием, словно решаясь каким-то способом проверить правдивость моих слов. На все мои уговоры лечь в постель, она отвечала отказом, ссылаясь, что за время странствий она долго не мылась, и от нее может дурно пахнуть. Легла у порога, прямо на голую лавку. Пожалев ее, утром не стал будить, пусть, думаю, поспит горемычная, натерпелась, намаялась за свои скитания. Намотавшись за день, уставший, возвращался домой, вспомнив, что печь давно не топлена, а из всех дров в наличии лишь спички, да и те на перечет. И каково же было мое удивление, когда изба встретила меня теплым духом и горячей похлебкой. На мой вопрос, откуда дрова, она, не смущаясь, ответила, что взяла у соседа пару полешек, мол, у него их много, куда ему одному столько. Горячая похлебка кружила голову, желудок сыто урчал, и в правду у соседа поленница справная, не обеднеет от одного-двух. Почему- то показалось, что в вазочке убавилось печенья, да нет, пустое это, рот тянется в приятной дремоте. Кем бы я стал, если в ее присутствии из-за своей глупой подозрительности кинулся пересчитывать все свои права и свободы. Она так старалась, а я неблагодарный. Прошла неделька, другая, привык я к своей незнакомке, будто век вместе прожили. Да и жизнь показалась проще. Встречает у порога, говорит хорошие слова, хвалит почем зря, опять же сносно кормит. Правда, опять показалось, будто крошки от печения на столе катаются, смахнул незаметно на пол свою подозрительность. Что у человека за натура поганая, все норовит во всем плохое увидеть, верить надо, как без доверия. Сам-то, небось, жил в холоде и голоде, хлебную корку грыз. А теперь что? Тепло, сыто стало, закочевряжился? Ну, съест, в конце концов, одну, другую, от меня не убудет, а ей как будто бы благодарность за труды. На ночь она уже стелет постель, спит спокойно, не храпит. Отмылась, видать. Возвращаясь с работы, встретил соседа, тот стал жаловался, что кто-то повадился таскать его дрова- права из поленницы власти, мол, если так и дальше пойдет, не останется у него ничего. Я отвечал, что ничего подозрительного не замечал, вроде все тихо. Он просил, в случае чего прийти на помощь, чтобы скрутить вора. Я ответил согласием, мы же соседи, в конце концов. Изба встречала уже привычным теплом и новостями. Хоть и не много в доме утвари, но все поменяло свои места. Хозяйка сказала, что ей так удобно, ведь все равно все по хозяйству ей приходится делать. Да, конечно, я не против, подумаешь, вещи места поменяли, сразу сам не найдешь, так самому не стоит искать, есть ведь в доме помощница. Гляжу сейчас на нее, и не верится, что еще недавно слаба была, чахла, немыта, нечесана, а сейчас раздобрела, щеки здоровьем пышут, вся разодета не по средствам. На какие такие шиши интересно? Глупые мысли, лучше вздремну после сытного ужина. С того раза каждый день стала переставлять мебель, вещи перекладывать, кинешься какую-нибудь безделицу отыскать, не найти, хоть волком вой. Ее спросишь, она покрикивает не злобно, скорее больше от усталости. Ладно, думаю, обойдусь, безделица - не повод, чтобы скандал устраивать. Про себя думаю, сам бы вон попробовал так целыми днями туда сюда, не покладая рук, не так бы еще обозлился. Вчера вечером встретил соседа, идет печальный, говорит все, последнее полено сперли. Жаль говорю, я не поймал вора, а то в раз бы ему руки оторвал. Постояли, погоревали, придется, как-нибудь без поленницы жить. А что прикажите делать? В избе снова все переставлено, переложено. Стал кальсоны искать, не могу найти, хоть плачь, спрашиваю, где кальсоны? Она в крик, ругается площадной бранью, руками машет. Ну ладно, ладно, понимаю, устала, как ломовая лошадь, целый день в трудах праведных, отдыхай, сам найду. Дня три прошло или четыре, вновь соседа встречаю, идет на встречу с котомкой, совсем сломленный. - Ты куда это направился?- Спрашиваю. - Куда глаза глядят,- отвечает,- все, не имею я больше прав ни на дом, ни на семью, ни на что больше прав не имею. Посочувствовал я ему, как мог, и говорю: - Я тебя бы пустил к себе, но ты же знаешь там она, злая в последнее время, как черт. А что же ты хотел, устает сильно.
Простились, жаль соседа, неплохой был мужик, незлой. Да, видать судьба у него такая горькая. Дома, как всегда, снова все переставлено, переложено, эта никчемная перестановка уже раздражать стала. Щи холодные, на баланду отчего- то похожие, на вопрос, отчего так, говорит, печь топить нечем. Вспомнил своего соседа, жаль, что у него на сегодня ни одного полешка не осталось. Спать ложиться, она мне на лавку у дверей указывает. Говорит, мол, перестирала все, накрахмалила, а я почти неделю немытый, перепачкаю все. На душе тревожно стало, да ладно, думаю, где причины, чтоб не верить. Глядь на вазочку, душа в пятки ушла, говорю, ты зачем мое печенье салфеткой прикрыла? Это для того, чтобы твою власть и свободы мухи не засидели, отвечает. Какая она у меня все-таки заботливая. Лавка она только на первый взгляд неудобна, узковата, жестковата, а так ничего, спать можно. Говорят, и для позвоночника полезно. Видишь, как и здесь побеспокоилась, все только обо мне и заботится. Хорошая она у меня все-таки. Благодать какая, рабочая неделя закончилась, есть время отдохнуть. Что за напасть? Дверь изнутри заперта, странно и засова вроде никогда не было, может чего испугалась, одна ведь в доме, а вокруг того и гляди, ворье шастает. Дверь отперла не сразу, как будто нехотя. Как вошел в дом, сердце в нутрии оборвалось, вазочка на столе пустая валяется, а она крошки последние на пол сметает. Все говорит, кончилась твоя власть со всеми твоими правами и свободами. Хотел хоть бельишко свое прихватить или еще чего из своих вещичек. Ничего не дала, говорит ничего твоего здесь нет, за дверь выставила, закрылась на засов кованый, когда успела приладить, ума не приложу. Из избы кричит, ругается, грозит силу применить, если возмущаться стану. Говорит, спроси у соседа, как на вкус твое печенье? Ну думаю, каким все-таки подлецом сосед был. А как искусно маскировался под хорошего человека. Поделом его из дома турнули, коли он сволочью такой оказался, чужое печенье жрать. А на улице, как назло, ветер, дождь моросит, до лесочка добрался, дай думаю под деревом непогоду пережду. Глядь, шалашик стоит, тук, тук, говорю, кто в шалашике живет, пусти непогоду переждать. Заходи, говорит сосед, узнал я тебя по голосу. Что делать? Видать, братья мы с тобой по несчастью. Не выдержал я и прямо в лоб ему, ну как, соседушко, мое печенье на вкус? Да также, отвечает он, как и жарки мои дровишки. Стыдно нам стало, что делали вид, буд-то не замечали, как каждого из нас обворовывают, лишая нас наших прав. Не вступились друг за дружку, испугались, струсили отстоять свои свободы. Немного времени прошло, как стал наш лесочек очень быстро обрастать шалашиками да землянками, каждый день такие, как мы, стали прибывать пачками. А наши дома за стеной оказались каменной, из красного кирпича, высокая, толстая, не перепрыгнуть, не пробить. Из-за той стены криком кричат, мы власть, мы самая настоящая власть, самая справедливая, самая народная, самая- самая власть. Вот так новость! А ведь еще недавно у каждого из нас была своя собственная власть, со всеми правами и свободами. Вчера грузовик из-за стены приехал, кирпичи привез. Радовались мы, да недолго. Раздали каждому по кирпичу. Ну, чево с ним делать, куда приладить, спрашиваем? Вы что, дурни, говорит нам власть, это же закон, что мы для вас давеча сочинили. Вон видите, какую мы стену неприступную из таких кирпичей соорудили, с башнями да бойницами, даже отсель на расстоянии видно, что все по конституции. А вот ближе подходить разглядывать не стоит, неровен час пристрелят, отсюда любуйтесь. Или лучше знаете что, от греха подальше давайте-ка за сто первый километр валите или еще куда- подальше, в Магадан какой-нибудь или на Колыму, землица-то у нас к счастью бескрайняя, вон у вас и закон уже на руках. Давайте, давайте, проваливайте. Думаешь охота была переться такую даль, когда только малость обжились? А что поделаешь, когда власть говорит, что все по закону. Вот только власть из своих законов хоромы строит, а тебе они в пору на шею да в темный омут, чтобы не видеть такой земной справедливости. Или этим самым кирпичом власти по голове, как- никак булыжник, первое пролетарское оружие. Но на это смелость нужна, а коли мы смелыми были, разве отдали свою власть проходимцу? Свалили мы за сто первый километр и по бескрайним таежным просторам, как и было нам велено. Хочу тебя успокоить, мы и здесь не пропадем, когда мы унывали? Городишко обустроили, жены, дети завелись, живем, как-нибудь, едим хоть впроголодь, зато не жиреем, во всем пользу видеть надобно. Вчера нам власть сообщила, что мы большинство, шибко рады были этому известию, даже гулянья устроили по этому поводу. Ей, ей, не вру, почище пасхи. Подрались, даже бока друг другу помяли. Да! А какое гулянье без драки? Съездишь товарищу по морде, да так на душе радость и расцветает луговыми цветами. Давно у нас не было такой хорошей власти, всей душой ее поддерживаем. Тайком молимся: господи, храни нашу любимую власть. На собраниях ораторствуем за нее денно и нощно, пусть крепчает, а то гляди, враги окружили плотным кольцом, да и промеж себя развелось разной пакости, того и смотри, наплюют в наши чистые души, позарятся на святую народную власть. Вот и доказательство нашим опасениям появились. По ночам городок стал пустеть, знать власть-работница не спит. Сосед мой прежний пропал прошлой ночью, все-таки как был он гадом, жрущим чужое печенье, так он им и остался. А ведь верил я ему как себе, да вот, видать, вновь обманулся. Кто это в дверь стучит среди ночи? Кого нечистая принесла? А сам вспоминаю, все ли собрал носки шерстяные, кисет табаку, шапку, ложку обязательно. Хотел взять надежду, но за последнее время она сильно поистрепалась, выцвела, обветшала, совсем никчемный у нее вид, без пользы она мне будет. Да и зачем лишняя обуза в безвестности, так и осталась она висеть в спаленке на гвоздике. Новый хозяин поди выкинул ее, а быть может под ноги бросил вместо тряпки половой...
Он замолчал, облизывая высохшие губы, сдерживая дрожь от начавшегося жара, который возник внезапно, захватив все тело целиком.
- Егор, ты что спишь? Егор, - Веня толкнул соседа в плечо.
- Давай спи, сказочник, растравил душу печеньем, дрова-права, поленница власти, может же сочинить такую глупость человеческая голова. Веня, ты идиот, и не обижайся на меня.
- Егор, ты знаешь, я ночью наверное умру...
- Это что, еще одна идиотская сказка? Веня, я никаких больше сказок не вынесу, отстань от меня...
- Егор, я хочу тебе сказать,- он замолчал на несколько секунд,- Егор, ты очень хороший человек…
- А я еще раз говорю, Веня, ты дурень, но не смотря на это, я с тобой не прощаюсь...
Во сне Егор как не нормальный носился с печеньем, с дровами, все время что-то прятал, убегал от кремлевской стены, из-за нее ему стреляли в спину, он падал, потом все повторялось снова и снова. Сквозь весь этот кошмар он твердо решил задать Веньке взбучку, чтобы тот впредь не дурил ему голову всякой дрянью.
- Подъем!- Заорал старший по бараку.
Егор с радостью проснулся, не желая больше быть расстрелянным мстительной властью. Но он не открывал глаза и не поднимался, казалось, что полежав вот так хотя бы одну минутку, хотя бы половинку, ты восстановишь силы за все ночные мученья. Дойдешь до нужной кондиции, словно гурьевская каша, накрытая толстым покрывалом после того, как ее вынули из печи.
- Ну что, сказочник, проснулся или доедаешь свою власть?
Егор все также с закрытыми глазами откинул руку, стараясь расшевелить друга. Он коснулся лица и словно пораженный током подскочил, склонившись над Венькой.
- Венька, ты что? Венька, вставай. – Егор тормошил безжизненное тело, надеясь, что это какая-то злая шутка.
Барак бездушно одевался, почти не обращая внимания на еще одну бесчисленную смерть, сколько их было, сколько будет, всех не упомнишь, всех не оплачешь.
- Веня,- не унимался Правдин,- Веня, вставай, давай я тебе помогу.
- Барак, строится! – Последовала команда.
- Оставь его,- посоветовал Маркин,- ты ему уже не поможешь.
- Но он просто крепко спит, он просто спит, - не верил Егор в такую страшную потерю.
Он еще даже не рассказал, что осталось совсем немного времени, всего чуть больше трех месяцев, и Сталин сдохнет в своем кабинете заботливо брошенный без помощи своими верными соратниками. И он, Венька, будет свободен, и он напишет свои сумасшедшие сказки, и соберет свою библиотеку, и родит сына, такого же наивного и доброго мальчика. Все будет, все непременно будет, осталось всего лишь несколько месяцев.
- Он действительно спит, только сон этот вечный.- Подтвердил Маркин, расцепляя Егоровы пальцы, намертво схватившие ворот покойника.
В строй Правдин становился последним. Дежурный по бараку завизжал от негодования:
- Ты что, урод, отряд хочешь подвести?
Егор никак не отреагировал на оскорбление в свой адрес, продолжая умолять друга «Венька, ну что же ты, просыпайся, просыпайся, так не должно быть».
- Эй, ты,- толкнув Егора в спину, скомандовал дежурный, выводя его из забытья. - Что, окочурился твой еврейчик?
Егор встрепенулся, гневно посмотрев на антисемита ,заиграв желваками на тощем лице.
- Ладно, ладно, ты мне еще позыркай. Враз по хребту огрею. Иди, вытаскивай своего гаденыша.
Егор взвалил Веню на плечи и потащил того к медпункту. К своему и без того не малому росту покойник еще вытянулся и словно набрал в весе. При жизни он казалось состоял из воздуха, качался на ветру как приведение , с просвечивающейся кожей, словно крылья летучей мыши. Но сейчас, покинув этот мир, он вырос и потяжелел, отчего Егор, сгорбившись, тащил его на спине, а ноги между тем волоклись по снегу. Правдин не переставал себя клясть за то, что не раскрылся до конца перед другом, что не рассказал ему, что дни сатрапа сочтены. Это непременно бы помогло, зная такую новость, Венька бы обязательно дотянул, дожил. Он вообще должен был выйти на свободу в прошлом году. Но опер, сука, просто сказал, что дело Цаэрмана каким-то непостижимым образом пропало. Да, да, просто пропало. А потому выпустить его не могут. Сволочи, вы все просто сволочи. Венька вообще здесь оказаться не должен был. Ладно я, грехов на мне, словно вон снега под ногами, а что взять с этого долговязого. Он при всем желании даже навредить бы как следует не смог. Это надо же, каким я был идиотом, когда кричал брату Кольке, мол правильно делали, что миллионы истребляли, была на то необходимость, политическая целесообразность. Идиот, патриот хренов. Мне теперь не то, что миллионов, мне одного единственного человека жалко. Я такого, как Венька, на всех патриотов не променяю. Он остановился, запыхавшись, но скидывать груз не стал. Иначе затянуть его вновь на спину уже не получится. Стоял, тяжело дыша, приподнял голову и посмотрел вверх. Небо было вкусного молочного цвета, и с него уже начинали падать лохматые снежинки, тихо опускаясь на землю в полном скорбном безветрии.
- Эй, вы там будущие поколения, вы глупцы! – Хриплым голосом возвестил он.
И, собравшись с силами, поплелся дальше, неся на себе свою непосильную ношу. У санчасти стояли сани, груженые трупами, они лежали словно сухостой, вытянувшись исхудавшими бревнами, головами в одну сторону против хода саней.
Из красно- крестного барака вышел медбрат с мордой, словно он был не зеком в лагере, а кладовщиком на продуктовом складе. Морда была красная, справная, с папиросой в зубах, и с трупом подмышкой правой руки.
- О, еще один!- Воскликнул он радостно, увидев Правдина.- У них че там, в аду, день открытых дверей? Смотри сколько за ночь надохло.
Он подошел к саням и сбросил на них свой груз, тело жалобно звякнуло, готовясь в самый последний свой земной путь. Амбал деловито поправил труп, поровняв голову покойного с остальными, и, удовлетворенный своей работой, уставился на Егора.
- А ты че этого жмурика так и будешь на себе таскать?
Но не успел Правдин ответить, как из барака показалась еще одна рожа, но уже не такая раскормленная, но тоже совсем не бедствующая, и крикнула:
- Фома, пошли жрать! – И скрылась за дверью.
Фома довольно улыбнулся и с издевкой повторил:
- Пойду, а то жрать зовут.
Пройдя полпути в направлении барака он остановился, бросил окурок и, повернувшись в сторону, Егора сказал:
- Ты постой, не уходи. – И с удивительным проворством скрылся в помещении.
Но уже через несколько секунд его довольная рожа появилась в дверях и, бросив стоявшему у саней какой-то предмет, крикнула:
- На, поработай,. - и снова скрылась.
Егор осторожно положил свою ношу на сани и насколько мог быстро от затекшей спины бросился туда, где останавливался вурдалак Фома. Подняв окурок, он с жадностью стал раскуривать затухающий огонек. Подобрал брошенный ему деревянный молоток, похожий на киянку, но только с острыми краями, весь уделанный прилипшими волосами, кровью и каким- то веществом, похожим на серый пластилин. Егор со страшным орудием в руках вернулся к саням и уставился на головы трупов, те были присыпаны легким пушистым снежком, который все еще продолжал падать редкими хлопьями. Что за зверства, скажите, кто, кто, тот человек, что изобрел это варварское издевательства над трупами умерших. Нет, это не человек, это чудовище, это сам ангел смерти переселился к нам из фашистских концлагерей. Назовите, назовите мне его имя, фамилию, отчество, когда и где эта тварь появилась на свет. Найдите, отыщите в секретных архивах его подлое имя, предайте всенародной гласности. Пусть знают все, что было такое варварство в вашем великом, гуманном, народном государстве.
Гордитесь, гордитесь его именем, склоняйте свои головы в его честь, но знайте, он уже идет за вами.
Во время этих размышлений Егор совершал странные действия. Он сбросил принесенный упырем труп старичка и расшевелил еще несколько тел из середины саней. Очень торопился, поглядывая на вышку, но обессиленные руки не слушались, тормозя его важные и непонятные действия. Разворошив тела, Егор, собрав все силы, уложил Веньку в середину, стараясь как можно лучше спрятать его голову. Окоченевшие тела не слушались, не подчинялись, но Правдин был настойчив и вскорости он надежно укрыл тело своего друга, вот только ноги торчали чуть больше остальных. Забросал груз на санях снегом, заметая следы своей бурной деятельности, это все, что он мог сделать на последок для своего единственного друга на земле. А затем запустил страшное орудие подальше в снег и бросился прочь, пока не вернулся мордоворот, который непременно бы отвалтузил Егора за неподчинение. Все это время он силился понять, для чего нужно это фашистское издевательство над телами уже умерших людей? Неужели они думают, что человек может так искусно притворится мертвым и таким изощренным способом бежать? Но куда бежать, на пятьсот верст вокруг нет ни единой живой души? Да еще надобно выбраться из могилы. А каждый, оставшийся здесь, мечтает выйти живым, как ни странно, но остаться живым в лагере больше шансов, чем бежав из него. А может есть другая причина? И то, что пришло в голову, казалось невероятным, но другого разумного объяснения просто невозможно найти. Да и все происходящее вокруг казалось прежде невероятным вымыслом подлых людишек, только и мечтающих очернить великого вождя и все советское государство. Но, тем не менее, это происходит каждодневно с миллионами людей, со всей огромной страной. Егор вспомнил, что когда-то, еще в юности, он читал детектив. Как он назывался, и кто автор, он, конечно, уже не помнил, да это и не так важно. Но суть детектива была в том, что сыщик, расследующий убийство, выдвинул гипотезу, что в глазах жертвы даже после смерти остается отражение убийцы. Нужно просто найти способ его рассмотреть. Значит, эти убийцы боятся, что в головах умерших останется память о тех ужасах и зверствах, которые они пережили. Они даже мертвые поименно помнят каждого изверга, от того, кто провозгласил лозунг "вся власть советам" и до того, кто измывался над ним до последней минуты их жизни. Этого они боятся, только этого, это совершенно очевидно. Ведь умершим уже все равно, они не боятся очередного срока, им не стыдно за свою трусость и свои неприглядные поступки, которые совершал почти каждый. А потому мертвые опасней живых, они расскажут все, они не станут лгать и умалчивать имен своих мучителей. Егор сжал кулаки и зубы, на его глазах выступили слезы, он снова вспомнил Венькино лицо, рассеянное, по-детски беззащитное перед таким враждебным и злым миром. А что ответить на его последние слова, что он Егор Правдин - очень хороший человек. Да не какой я не хороший, ты просто обо мне ничего не знал! Зато я узнал столько о себе, о своей стране, столько о своем народе, что без преувеличения могу сказать:
- Я презираю тебя, мой народ! Трусливый, изворотливый, завистливый, жестокий, злобный, мстительный, подлый. Я отвергаю тебя и не приемлю твоего выбора. Как всегда, выискивая свой особый путь в построении справедливости и равенства, ты опускаешься на самое дно человеческих пороков. Воспев и вознеся на вершины власти своих гонителей, ты покорно идешь на эшафот. Но это не заговор и не происки заморских врагов, это твой собственный, осознанный выбор. Выбирая между смертью в лапах палача и разговором со своей совестью, ты без колебания выбираешь смерть. Тебе страшна сама мысль о душевных терзаниях и переживаниях, результатом которых твое величие вдруг окажется вымыслом, а то, чем ты так неистово гордился, неожиданно станет несмываемым позором. Не желая остаться один на один со своими мыслями, ты напиваешься горькой, чтобы усыпить совесть, но даже в пьяном угаре она, шевелясь, ранит твою измельчавшую, черствую душонку. И эти раны не заживают, а бесконечно множатся, превращаясь в кровоточащие, зловонные язвы. Но ты, не обращая внимания на боль, занят решением одной единственной задачи, как вовсе избавиться от совести, чтобы она тебе больше никогда не досаждала. За этим занятием ты окончательно растерял, а возможно никогда и не имел всего того, что означает это могучее слово народ. Превратившись в трусливое, послушное стадо, ты без устали перебегаешь то вправо, то влево, в поисках вечнозеленых пастбищ, между тем, всегда попадая на опасные, каменистые горные склоны с чахлой выжженной солнцем травой. Но твой погонщик так часто стегает кнутом, что не в силах задержаться на одном месте, повизгивая от жгучей боли, ты покорно бредешь в указанном направлении. Желая найти оправдания собственной трусости, изобретаешь целую философию жизни, основанную, как тебе кажется, на самом беспроигрышном, незыблемом постулате, что все это вы терпите и делаете только ради своих детей, ради счастья будущих поколений, ради великого государства. Это ложь, и лишь жалкое желание оправдать свою трусость. Ту трусость, которую вы для благозвучия нарекли терпением, бравируя им как основой национального характера. Но именно из-за рабской покорности и трусости вы делаете вид, что не замечаете подлости, тем самым приумножая ее многократно, не давая ни единого шанса вашим детям стать полноценными людьми. Своими поступками вы загоняете их в безмолвное стадо, собственноручно ввергая их жизни в лапы погонщика. Вот поэтому, с перекошенным от злобы лицом, вы кричите, оскорбляете, грозите, плюете в тех, кто не желает быть толпой. Таким нехитрым способом ты стремишься угодить хозяину и, не дожидаясь команды "куси", стараешься уловить еле видимые намеки на его похоть. Срываешься в лай по команде "фас" и тут же прижимаешь хвост, почувствовав натянутый поводок. Ты растерял, а возможно никогда не имел все то, что наполняет смыслом это емкое слово народ. Назови хотя бы один признак, одну причину, по которой тебя можно считать народом, не толпой, не стадом, не быдлом, а народом? Ту форму общественного бытия, что скрепляет каждого с каждым, помогая быть одним целым не только в дни горестных испытаний, но и в каждодневной обычной жизни. Что дает тебе силы и побуждает быть народом, любовь к своей земле? Оглянись вокруг, посмотри на свой подъезд, двор, улицу, город, страну. Ты узнаешь себя, народ? Тогда может быть культура и есть тот цемент, скрепляющий тебя в нерушимый монолит. Вспомни, ты никого не обидел? Не ты ли повсеместно зачеркивал имена и лица людей, неугодных властям? Не ты ли сжигал книги? Не ставил к стенке? Не швырял камни и слова проклятия в след уходящим пароходам? Не писал ли гневные письма, требуя жестоко наказать именно тех, кто, не смотря ни на что, верит в тебя? Возможно, традиции, которые ты создал за тысячелетнюю историю, сохраняя и передавая их из поколения в поколение, как оберег, как отличительный знак, позволяющий отделить тебя от толпы. Скажи, что именно позволяет считать тебя народом? Назови хотя бы один достойный народный обычай, который ты с душевным трепетом перенял у предков и с гордостью передашь по наследству. Нет, Новый Год это не традиция, это церковный праздник, который, к слову, ты помнится уже предавал. Нет, ни Рождество, ни Пасха, ни другой религиозный праздник не являются твоей традицией. Как к вере, так и к религии ты не имеешь никакого отношения потому, что ты богопренебреженец. Именно ты, называющий себя великим народом, тысячами разрушал и разорял церкви, мечети, синагоги, дацаны, католические храмы. Без жалости казнил и травил служителей веры. Красуясь друг перед другом, плевал на святыни, бросал собакам мощи святых, оскверняя память предков. Ты судорожно стараешься себя найти, доказать, что ты имеешь право гордо именоваться народом. Но все, на что тебя хватает, это назначить себя самым духовным в мире. Какая наглая самоуверенность. Без сомнения, приятно наделять самого себя самыми лучшими, высшими моральными и духовными качествами на земле. Непременно прикрываясь звучными, всемирно известными именами: Пушкин, Толстой, Чехов, Достоевский, Есенин и многими другими. Их имена действительно заслуживают уважения и почтения. Но к тебе это никак не относится. Прошу заметить, что каждый из них личность, Я, выделяющийся из общей массы нестандартностью, масштабом размышлений и неудобством суждений. А ты этого ох как не любишь. Не раз за их жизнь, да и после смерти, ты оскорблял их плевал в спины, предавая анафеме. Вот и сейчас не вспомнишь, что каждый из них написал, путаясь во множестве имен, романов и поэм. Но, даже правильно угадав автора того или иного произведения, скажи, ты их читал? Что понял? Какие уроки вынес, чему научился? Разобрался ли в душевных переживаниях Пьера Безухого? Стал ли на шаг ближе в решении проблемы отцов и детей? Нашел ли ответ на извечный российский вопрос "Что делать?". Еще тысячи и миллионы вопросов, но тебе нечего сказать. Все эти имена только ширма, прикрытие твоей всеобщей душевной черствости. Ты никогда не мерил свою жизнь по их выстраданным переживаниям, не пытался постичь глубину их мыслей или взять на вооружение их желание осмыслить происходящее. Их имена тебе нужны, чтобы прикрыть свою стадность и невежество.
К чему обиды, ты не желаешь, чтобы тебя мерили общим мерилом и клеили ярлыки? Ты не такой? Так выбирайся из стада. Выпрями спину, встань во весь рост, как полноценный человек, и закричи, срывая голос: "Я человек! Я не позволю мной потыкать. Я не позволю себя унижать. Я возвращаю себе всю мою власть со всеми правами и свободами. Я избавляюсь от стадного патриотизма и люблю только свою страну, свою землю, не принимая во внимание ни одно государство, чье бы имя оно не носило. Я свободен!" И увидев десятки, сотни, тысячи, миллионы вставших во весь рост из толпы, ты с гордостью скажешь:
- Вот он, настоящий народ!
Но нет, ты этого не сделаешь никогда, потому что ты - трусливый раб, передающий по наследству этот страшный генный сбой в своем чахлом, стадном теле. К несчастью и я унаследовал этот неизлечимый недуг - быть рабом.
…………………
В последнее время хозяин находился в глубокой депрессии, его беспричинная раздражительность и злоба сменилась на апатию и отрешенность. Он сутками лежал на диване в одежде и сапогах, иногда укрываясь старым легким пальто. Оно было изрядно потрепано и потерто, многократно штопано, но удивительным образом сохранилось в его гардеробе. Возможно, оно напоминало ему о каких-то счастливых днях, тех, когда он еще не был богом. И в его жизни, простого смертного, случались радостные минуты. Теперь они лежали в виде раскроенного, потрепанного куска ткани, сохраняя в себе еле уловимые запахи и складки прожитого счастья, понятные и значимые только для него.
Любые события, которые необходимо помнить, будь они светлые или печальные, требуют постоянного их проживания в памяти, снова и снова, чтоб не забылся ни один звук, ни одна полутень, ни один аромат. Ведь именно благодаря мельчайшим нюансам и ощущается истинная гармония и полнота событий. Вдруг участившееся сердцебиение в след налетевшему легкому ветерку, набросившему прядь волос на милое лицо, прикосновение рук любимого человека, отдающее миллионами игл во всем невесомом теле или жесткие, словно занозы, крупинки глины, троекратно бросаемые в могилу.
Конечно, можно было все записать на бумаге, чтобы ничего не потерялось, не померкло, как он это делает со своими великими и гениальными мыслями о революции, о партии, о правильных вождях. Но что, если вдруг он все-таки умрет? А его воспоминания станут достоянием общественности. Что о нем подумают? Что он был обычным сентиментальным хлюпком. Нет. Сквозь полудрему, смешавшую все в голове, мысль о смерти опять его растревожила. Определенно, просто так умереть он не мог, это он точно знал, слишком много планов, слишком мало сделал. Но даже при всей своей гениальности, он не мог все сделать сам, хотя, надо честно признаться, очень старался. За последние годы, кроме главного своего труда руководства великим государством, он, собственноручно, переписал не один десяток книг прежних писак, и еще пока здравствующих. Ведь этим никчемным марателям бумаги невозможно ничего доверить. Какие у них герои? Тряпки, нерешительные, мягкотелые, народ некультурный, невежественный, страна отсталая, грязная, неухоженная. Вот паршивцы. Он даже сплюнул и перевернулся на левый бок, поправив свалившееся пальто, словно стараясь поменять и мысли. А кино? Еще товарищ Ленин говорил, что оно является важнейшим из искусств. Кстати … об этом, помнится, я Ильичу сказал. Да, так и сказал, товарищ Ленин вам не кажется, что важнейшим из искусств является кино? Насколько я помню, было именно так, мы тогда, припоминаю, готовили письмо... впрочем, это неважно. Надо, чтоб в новом, более полном собрании сочинений Ленина, этот факт особо отметили. Да, о чем это я? Все ж не отпустили его прежние размышления. Да! Какое снимают кино? Не подправишь сценарий, не подберешь артистов, реквизит, так и снимут галиматью. Пробовал, давал свободу творчества, возможность снять самостоятельно. И что наснимали, засранцы? Какой у них получился Александр Невский? Карлик. А какой у него меч? Это не меч, это позорный ножик, им в сельпо и окорок не отрежешь. Как таким врага одолеешь? Сказал, возьмите обычного богатыря, вложите ему в руки меч пошире, да подлинней. И народ, что он у вас такой забитый, бесправный, где патриотический огонь в глазах, где мечтательность о всемирной революции, где определяющая и направляющая роль коммунистической партии? Где это все? Вмешался, все переделали. Получился фильм? Бесспорно, получился! Впрочем, актеришки тоже ничуть не лучше режиссеров, сценаристов всяких, все в рот заглядывают товарищу Сталину. Все от властей ждут подсказки, сами ничего не могут сыграть. Потому и приходится товарищу Сталину во все мелочи вникать, хоть сам все роли исполняй. А что? Вполне возможно, и такое может случиться. Книги ведь переписываю, сценарии переделываю много тому примеров. Да хотя бы взять Ивана Грозного..., он зевнул, проваливаясь в приятную полудрему от собственной гениальности, а опера "Борис Годунов", а балет Лебеди…., а поэма Мцир…, все сам, все сам….. Еще немного похандрю и за работу. Иначе все остановится, пропадет, разрушится, ни на что неспособны без меня, ни на что…..
Во время депрессий, которые обычно предшествовали новому большому этапу в жизни страны, все вокруг самого вождя замирало.
В этот раз даже ночные посиделки в тесной компании приближенных соратников прекратились. Неизменными и строго засекреченными остались лишь приемы главы Комитета Безопасности Власти. Эти ночные встречи два раза в неделю проходили регулярно, даже не смотря на нежелание работать. Они были весьма обстоятельными, непременно делался краткий доклад о происходящем в мире и стране, выслушивался он очень внимательно, с массой вопросов и поручений, подготовить аналитические записки по той или иной проблеме. После этих встреч привычный диван, пальто и полное бездействие.
Хандрилось. От такой неизвестности и неопределенности всем окружающим становилось не по себе. Словно природа перед бурей, страна замерла в ожидании чего-то страшного. Напряжение возрастало день за днем, овладевая каждым, от кухарки до членов правительства. Каждый из них готовился к ужасному и неизбежному. Какая идея, какой безумный план может родиться в этой гениальной , величайшей голове? Кто может предположить, предугадать его мысли, кто этот смельчак, возомнивший себя ровней мыслителю галактического масштаба? К счастью, в нашей стране таких не найдется, поверьте. А те, вякающие недоноски и недобитки мирового империализма, даже не представляют, не могут охватить, осознать, с масштабом какой исторической личности они пытаются тягаться. Вот и сейчас, как ноющий, досаждающий, больной зуб, его беспокоила Югославия. Эти ничтожные выскочки, мнящие себя великими руководителями, чем бы вы были, если не я? Я вас породил в надежде на сыновью благодарность и почтение. И чем же вы отвечаете? Мелкими пакостями, демаршами, всячески стараясь подчеркнуть независимость, демонстрируя собственную значимость, масштаб личности. Впрочем, это касается не только Балкан, весь новый социалистический лагерь жидок, слаб и бесхребетен. Заявления их руководства лишь угодливое позитерство, эти мелкие трусливые ничтожества не могут навести порядок в своих государствах, по размерам чуть больше пятикопеечной монеты, а все туда же метят в ровни... Сравнение стран с больными зубами невольно передало неприятные ощущения на собственные, они как будто по команде отозвались ноющей болью. Может это и есть причина моего недомогания? Или причина в жестком, давящем коме в груди, отдающим болью в правое подреберье? Создатель, ты схалтурил, сотворив такие ненадежные, подверженные множеству недугов тела. Тебе необходимо было особенно побеспокоится о некоторых избранных тобой же людях, избавив их от немощей и болезней. Да и прожить они должны лет сто, двести, с правом продления жизни, чтобы успеть реализовать в полной мере свои величайшие, гениальнейшие замыслы. Немилостив ты, Господь, к своим лучшим, избранным сынам. Несправедлив. Потому и приходится обращаться к шарлатанам, обернутым в белые халаты. Смотришь в их трусливые бегающие глазки, на потеющий лоб, выдающий все темные, подлые мыслишки, и думаешь, каким образам он тебя решил извести, отравить или зарезать на хирургическом столе, вырезая слепую кишку. Смех один, у вождя мирового пролетариата слепая кишка. Он погладил себя по животу, словно желая удостоверится, что у него ее все-таки нет. Знаю, хотят оставить государство без хозяина, без крепкой руки, мое величайшее детище, созданное с таким трудом, бессонными ночами, одним только усилием воли мощнейшую красную империю, с атомной бомбой. Ту империю, которая затмит своими великими победами все созданное доселе. Вся предстоящая история с их безграничными царствами и полуцарствами поблекнет в лучах могущества моего детища. Я, и только я, смог создать величайшую красную империю на тысячу лет. Неужели осуществлению этой прекрасной идеи может помешать какой-то тщедушный очкарик, воняющий валерианкой? Ох, как вы просчитались, те, кто засел в своих стерильных кабинетах, с опасными скальпелями и щипцами, быть может, для кого-то эти кабинеты покажутся неприступными крепостями, для кого-то, но только не для меня. Словно отзываясь на его невеселые мысли, в груди необычайно сильно сдавило и, как бы провернувшись, разнесло боль по всему телу, сильнее всего отдаваясь в голове и зубах. Секретарь в ту же секунду отреагировал на вызов Сталина, довольно громко топая сапогами по мягкой ковровой дорожке, тихие шаги воспринимались хозяином как угроза безопасности, именно так ступают заговорщики, не слышно и скрытно. Об этом секретарь, да и все, кто находился рядом, знали и каждый раз обозначали свое появление, отчетливо открывая и закрывая дверь, и громче необходимого топая ногами.
- Саша, распорядись насчет доктора и подай чай.
- Слушаюсь, товарищ Сталин,- четко ответил секретарь, отправившись исполнить указания.
"Как-то подозрительно быстро появился врач, - отметил про себя Сталин.- Словно только и ждут известий, что о моем недомогании". Врач проделал понятные и привычные для него процедуры, измерил давление, пульс, прикладывая холодную железяку к груди и спине, внимательно вслушался в работу его органов.
Как мы беззащитны перед этими людьми, продолжал он накручивать свою идею о страшном заговоре врачей, угрожающем существованию государства. Что он хочет расслышать в моих легких, туберкулез, харкающей зеленой слизью, сырые тюрьмы, каторгу? А может быть хочет проникнуть в суть политических интриг, расслышав сквозь удары сердца мольбы о пощаде личных врагов, искусно замаскированных под врагов народа? Или выведать секретные планы на будущее? Даже от самой бредовой мысли , что кто-то может раскрыть, прочитать его душу, стало страшно. Он отпрянул от слушательной железки доктора, всем своим видом показывая, что пора бы тому определиться с диагнозом и лекарствами. Врач, не доведя осмотр до конца, не решился возражать и настаивать на продолжении обследования, стал выписывать рецепт.
- Товарищ Сталин, вам необходим покой и постельный режим, у вас сильное нервное истощение. Я считаю, - он осекся, не зная, может ли он что-то считать, и вообще как донести до хозяина необходимость тщательного медицинского обследования. Он сбился, чуть покраснев. – Вам товарищ Сталин, необходимо более серьезное обследование.
Пациент внимательно следил за каждым движением, вслушивался в интонацию и тембр голоса, почему-то чувствовалась фальшь в его речи. Объяснить, на чем основывались его подозрения, он не мог, но точно был уверен в правоте своих подозрений. Заговор существует, он реален, он разрастается и крепнет. А вот и факты не заставили себя долго ждать, на узком лбу, наполовину прикрытом медицинской шапочкой, мелкой росой выступил пот, как же вас легко изобличить, врачи- убийцы. Показав жестом, что доктор может быть свободен, Сталин прочитал выписанный рецепт, внимательно рассматривая оставленные таблетки. Что таят в себе эти белые пилюли, мгновенную смерть в судорогах и конвульсиях или медленное угасание наспех выдуманной шарлатаном болезни. Враги, куда не плюнь, кругом одни враги, сокрушался вождь. Но, спустя несколько минут, Сталин ехал в своем автомобиле на другую сторону Москвы, в любую, первую попавшуюся, поселковую аптеку. Отрицать силу и значимость медицины было бы глупо. Но вслушиваются в твое сердцебиение, кипятят шприцы и прописывают лекарства вполне конкретные люди. Что у них на уме, какой обидой или злобой заражены они сами? Кто нанесет этот подлый удар, и каким он будет? Впрочем, никаких сомнений не осталось, существует огромный, страшный заговор врачей, направленный на мое уничтожение. А осиное гнездо, без сомнения, и это, как говорится, медицинский факт, находится в кремлевской больнице. Именно там собрались все эти ничтожества со своими подленькими фамилиями.
Близость врага заставляет мобилизоваться всем человеческим резервам, так с ним случалось много раз, лишь только почувствовав угрозу и интуитивно определив направление возможного нападения он преображался. В нем вскипала дьявольская энергия, почти безошибочно, зная повадки своих врагов, он расставлял капканы и силки, рыл волчьи ямы, даже не особо их маскируя. Ведь те, для кого они предназначены, добровольно, осознавая последствия, будут в них падать, восхваляя его величие в предсмертных муках. Депрессия и усталость исчезли сами собой, работал с документами целыми сутками. Но в груди по-прежнему болело, гадкий ком ворочался, с каждым разом все сильней разнося боль по всему телу, таблетки и порошки не помогали. Сталин встречался по-прежнему лишь с товарищем Сечкиным , председателем комитета безопасности власти. Подобная немилость к остальному руководству страны, в особенности ближайшему окружению, создавала нервозность и страх перед неизвестностью.
Сечкин, возглавлявший самое закрытое и могущественное ведомство, на все вопросы товарищей молчал, как рыба об лед, и многозначительно возносил глаза к небу, тяжело вздыхая. Товарищи ежились, тряслись и потели даже своими пухлыми портфелями, не зная, о чем думать, к чему готовиться, к худшему или к еще более худшему. Конечно, никто не осмеливался спросить напрямую, как здоровье товарища Сталина, и, естественно, никто бы не ответил им честно, вот поэтому и терялись они в страшных догадках. Соратники всем своим видом показывали, что нисколько не сомневаются в вечности хозяина, но внутри, как и у каждого обычного человека, черт его знает, что творится. Даже если холоп целует руку своему вождю и клянется в вечной любви, это не значит, что он уже не приготовил кинжальчик, вжик, и нет любимого начальника. Главное, выбрать подходящий момент.
В три часа ночи Сечкин обзвонил по спецсвязи ближайший круг, сообщив, что им немедленно стоит прибыть на дачу, в голосе звучали скорбные, безысходные нотки. Машины мчали важных людей, перевозя вместе с телами самое ценное - их мысли. Ах, как дорого отдал бы любой историк за стенограмму их размышлений, надежд и планов. О чем они думали и мечтали? О празднике непослушания, словно дети в детском саду, когда на время выходит воспитатель? Или желали еще сильней сплотится перед лицом такой неотвратимой беды? Этого никто и никогда не узнает. Почти одновременно машины стали въезжать на дачу, доставляя известные персоны с неизвестными мыслями, лица были угрюмы и безрадостны. В приемной почему-то сильно пахло табаком и воском, кто-то даже разнюхал в воздухе аромат ладана, но убедить себя в том, что чувствуешь, невозможно. Ладан здесь, это полный бред. Время тянулось чрезвычайно медленно, их уже битый час почему-то не приглашали к хозяину.
Мысли путались, скандалили между собой, обзывая друг друга недалекими, подлыми и предательскими, за что, конечно, тот, кто произвел их на свет, понесет заслуженную кару. Каждый запугивал себя своими фобиями и страхами, перетряхивал и внимательно рассматривал свои скелеты в шкафах, которые выстроились бесконечными, ровными рядами. Молчали, нервничали, курили, стараясь не умереть до смерти.
И вот, наконец, дверь открылась, и их пригласили пройти в гостиную. Двигаясь по длинному коридору, их все сильней стал преследовать запах топленного воска, как от множества горящих свечей. Среди вошедших в гостиную раздался крик, похожий на крик галки или вороны, испуганной смертельной опасностью. Все встали как вкопанные, как окаменевшие, не веря своим глазам. Мысли, как нам важны их мысли, ведь лица выражали эмоции, соответствующие моменту. Как только крик испуганной птицы растворился в воздухе, самый крупный и грузный посетитель с хомячьими щеками на лице, беззвучно обмякнув, свалился в обморок, расшевелив соратников, плотно сбившихся в кучу. Упав на пол, он отброшенной в сторону рукой шлепнул по какой-то луже, неизвестно откуда появившейся и источавшей неприятный запах мочи. Мгновенно забыв о товарище, который валялся без чувств и, возможно, нуждался в медицинской помощи, они, как околдованные, смотрели на гроб, в котором лежал их мертвый хозяин. Еще кто-то шмыгнул носом, глотая соленое горе, этот почин подхватили и уже на перебой, один громче другого, шмыганьем доказывали свою скорбь. А вождь бездыханно и безучастно взирал на трагедию своей смерти, лишь потрескивая церковными свечами, стоящими по обе стороны гроба. В реальность происходящего не моглось, не хотелось верить. Не верилось. Великий вождь, хозяин одной шестой части земли, покинул этот мир как обычный смертный, обставляя прощание по христианской традиции. Очевидно, это была последняя воля усопшего. Незаметно для себя, все также плотной кучей, они медленно приближались к гробу, стараясь рассмотреть давно изученные черты лица с характерными морщинами и пигментными пятнами, усы, пожелтевшие от табачного дыма, и с таким же рыжеватым налетом пальцы и ногти рук. Даже левая рука лежала как при жизни, немного подогнутая в локте, иссушенная болезнью от самого плеча. Сомнения, которые до последнего момента еще оставались, даже когда они увидели его мертвым, растаяли. Хозяин мертв. Они вплотную приблизились к гробу с одной стороны, выглядывая из-за спин и голов впереди стоящих, но так и не решались его обступить. Не проронив ни единого слова, все смотрели и смотрели, словно убеждаясь в невозможности воскрешения.
- Прекрасная работа, надеюсь вы согласитесь со мной? Кучка скорбящих соратников вздрогнула общим телом, а лежащий без чувств приподнял голову, услышав такой знакомый голос. Они даже не сразу сообразили, откуда исходил голос, словно он звучал из преисподней, потому как плотно сомкнутые губы усопшего были неподвижны. Мысль о том, что, даже находясь по ту сторону жизни, он сможет, как и прежде, ими управлять, сводила с ума, лишая возможности здраво мыслить и хладнокровно действовать.
- Я говорю, хорошая работа, -повторил все тот же голос, возвращая их из мистического плена в реальность. Внезапно определив, откуда доносится голос, они как по команде повернули головы налево. Немного позади второй Сталин стоял живехонький, с неизменно дымящей трубкой и снисходительной ухмылкой. Словно став единым организмом, кучка приближенных стала переводить взгляд то на лежащего Сталина, то на стоящего. А временно бесчувственный, продолжавший лежать соратник взирал на стоящего хозяина снизу вверх, не моргая и не сводя глаз.
- Вас что, палкой огреть, чтобы вы пришли в себя?
Видя, что соратники никак не могут очухаться после такого шока, он обложил их по матери, просклоняв остальных родственников и интимные части их тел. Наконец, окончательно убедившись, что их учитель и вождь жив и здоров, они завизжали от восторга. Нервно давясь хохотом, бросились к хозяину, они высмеивали друг друга, тыча пальцами, буквально валились со смеху, благодарили его за то, что жив, что как всегда гениален. Наперебой клялись в верности и преданности, в том, что готовы в любую минуту отдать свои жизни, чтобы он жил вечно. Каждый наперебой убеждал хозяина, что не верил, не хотел верить в такую страшную невосполнимую потерю. Лежащий соратник с хомячьими щеками рыдал, как малое дитя, и, не решаясь встать, пополз к ногам хозяина, оставляя мокрый след, то ли от растертой лужи, сделанной кем-то в страхе, то ли от собственных слез, заливающих все его широкое лицо. Он дополз до сапог Сталина и стал покрывать голенища и носки частыми и горячими поцелуями, оставляя на них словно ожоги жирные следы от массивных губ, которые между поцелуями шептали:
- Отец, отец родной…
Какими бы хорошими актерами не были люди, окружающие вождя, переиграть его было невозможно. Он совершенно не верил в искренность их радости, потому как прежде он увидел, он ясно рассмотрел надежду в глазах и расслышал ее в каждом дыхании. Надежду на то, что они избавились от него навсегда. Но он еще припомнит им это предательство и фальшивые признания в верности.
- Друзья мои,- произнес Сталин, - пора справить поминки по усопшему.
- Во здравие! Во здравие! – Закричала толпа хором и наперебой. - Во здравие! Долгих лет жизни! Гениален, как всегда гениален.
Шум и балаган заполнил зал. Хвалебные речи не давали возможности пропихнуть в горло выпивку и закуску, каждый тостующий восхищался смелости розыгрыша, его реалистичности. В доказательство безмерного горя, не стесняясь, демонстрируя свои обмоченные портки, как преимущество перед остальными, не обмоченными, как знак особой искренней любви к единственному достойнейшему человеку на земле и во вселенной. Они кричали "долгих лет жизни, во здравие", желали прожить сто лет, да что там сто, тысячу лет. И галдели, галдели, галдели, радуясь такому счастливому концу.
Компания, изрядно захмелев, не переставала восхищаться, прославляя и благодаря. Натешив свое тщеславие, Сталин взял ответный тост:
- Я благодарен вам, мои соратники, мои верные друзья. Я ни на секунду не сомневался в искренности ваших чувств и слов. Я верю каждому из вас , - он обвел всю тесную компанию, остановив свой взгляд на каждом. - Ваши уста не могут лгать! Ведь правда?
Хмельное застолье довольно закивало головами. Наперебой заорали: - Многие лета! Да здравствует товарищ Сталин! Ура! Товарищу Сталину! Хозяин кивком головы показал, что он доволен, и достаточно лизоблюдства.
- Раз так, покажите в полную красу инструмент вашего красноречия.
Соратники не понимающе переглянулись меж собой, стараясь понять правильно ли они поняли своего хозяина. Неужто им нужно высунуть языки?
И кто это сделает первым?
- Ну, смелей, неужто ваши клятвы в верности не искренны, и вы боитесь, что я смогу об этом узнать?
После этих слов тянуть было преступлением, и все, словно по команде, высунули языки, но подогретые спиртным не смогли удержаться от кривляний, стараясь языком достать нос, сворачивали их трубочкой, переворачивали верхнюю часть языка вниз. Вытягивали их до неимоверной длины, в общем в полую силу старались развлечь заказчика данного шоу.
- Я рад, - вновь сказал Сталин,- что нет у вас за душой подлых мыслишек. Воистину, вам нечего от меня скрывать. С каких-то пор меня охватило желание экспериментировать, поиграть, так сказать. Связать вымышленные, придуманные истории с фактами из жизни.
Никто из присутствующих пока ничего не понимал, пониманию не помогали ни очки на очень важных лицах, ни хомячьи щеки, говорившие о грузе знаний их обладателя, ни лысины, ни залысины, ни рост, ни вес, ничто не помогло им осознать ход гениальных мыслей. Они даже на пушечный выстрел не могли приблизиться к его величию. Поэтому они даже не старались, а просто ждали.
- Я хотел бы рассказать вам анекдот про товарища Сталина.
Лысины, залысины, хомячьи щеки, очки и козлиные бородки затряслись, даже не допуская мысли, что про товарища Сталина есть анекдоты. Но спорить с желанием хозяина вещь преступная. Каждый знал девиз придворной челяди: не сметь ослушаться. Сталин, невзирая на все их внешнее несогласие, продолжил:
- Пришел как-то товарищ Сталин к врачу и говорит: "Товарищ врач, вы так сказать специалист в своем роде. У товарища Сталина проблема, очень так сказать щекотливая. У товарища Сталина не получается сходить по большому".
Слушатели замерли от ужаса. - "Врач осмотрел товарища Сталина. Надо особо подчеркнуть, что доктор был настоящий советский человек, советский доктор, коммунист. И умел говорить правду в глаза, какой бы горькой она не была. И надо сказать, совершенно точно поставил диагноз: Зализали, говорит, товарищ Сталин, окончательно зализали".
Застолье было невозмутимо, мертво, очевидно ожидая продолжения.
- Ну, и что же вы, смейтесь, - скомандовал рассказчик. И в ту же секунду они, словно обезумев от смеха, стали ржать как лошади Пржевальского. Снова высовывая языки, очевидно только сейчас сообразив, для чего они им нужны …
- Только из любви, товарищ Сталин, - кричала лысина.
- В знак особой благодарности, товарищ Сталин,- вторила залысина с накинутыми на нее пучком реденьких волос.
- От безграничного почтения,- визжали хомячьи щеки, тряся пунцовым, чиновничьем здоровьем.
Сталин смотрел на кривляющиеся морды, убеждаясь с каждым словом и визгом в их лживости и лицемерии.
Врут. Все, сволочи, врут. Неужто каменная жопа был честен в своих словах? Я его верную женушку в лагерь заточил, а он мне в любви объяснялся. Да и эти оставшиеся не лучше, вот козлиная бородка тоже предал свою жену, даже ни разу словечка за нее не замолвил. Трусы. Да и усатая морда - герой только на портретах. Если своих любимых они предают, то и меня они тоже предадут, как только меня не станет, а может и раньше. Ну взять хотя бы этого лысого балагура-говоруна, он же меня первый предаст. Предаст и будет плеваться при каждом упоминании моего имени. Ох, контра. Каждый станет на меня валить все неудачи, трусливо перетряхивая архивы. Рученьки-то у каждого по самую глотку в кровушке народной. Кого я вокруг себя пригрел? Любого возьми - все ненадежны. Всех нужно пустить в расход. Всех, до единого!
Священное таинство власти готовило свое фирменное блюдо. Этот шедевр политического поварского искусства обильно приправлялся жаждой власти, подковерной грызней, подозрительностью, недоверием, корыстью, угодничеством, лицемерием. Все это варево затем щедро разливалось тюремной и лагерной баландой. Выдавалось в нагрузку к баланде на каждую душу населения, включая новорожденных и еще не зачатых, большевистским переворотом, гражданской войной, красным террором, голодом, уничтожением собственных крестьян-кормильцев отравляющими газами, индустриализацией, коллективизацией, колосками, предательством, второй отечественной войной, безжалостными сроками... Досыта до смерти накормит каждого гражданина страны советов своим варевом этот великий искусный кулинар.
- Любим, любим, товарищ Сталин,- тряслась, не унимаясь бородка. (Как показалось, ему эти слова будут самыми подходящими.)
- Товарищ Сталин - вы гений,- тряслись от восторга хомячьи щеки.
- Товарищ Сталин - вы величайший стратег, - топорщились усищи.
- Товарищ Сталин готов терпеть любое неудобство и даже такое, о котором я рассказал. Чтобы великое государство, имя которому Союз Советских Социалистических Республик, внушал смертельный ужас и панику в наших многочисленных врагов. В вас, мои ближайшие соратники, я уверен как в себе, поскольку могу рассмотреть ваши честные глаза и не менее честные языки. А что мне делать со всей страной? Как быть с остальными? Верить только словам и клятвам? Но под ними можно умело скрывать свои черные троцкиско–буржуазные, либеральные мыслишки. Я думаю, необходимо спровоцировать врага, дать понять ему, что у него есть шанс, пусть проявит себя, раскроется. А затем задушить эту подлую гидру одним махом, одним ударом во всей необъятной стране. Раз и навсегда. К сожалению, не я автор этого прекрасного розыгрыша, им является один французский вельможа, таким хитрым способом он выявил заговорщиков, находившихся в его окружении.
Застолье затихло, с ужасом осознавая, что это был не розыгрыш, а реальная, жесткая проверка на преданность.
- Эта прекрасная восковая фигура теперь уже неизвестного мастера поможет нам разом, одним скопом, изобличить и обезвредить многоголовую вражескую гидру, включающую в себя шпионов, вредителей, наушников и других подлецов, мешающих жить простому, честному советскому человеку. За победу Ленинских идей! За победу коммунизма!- Закончив свой тост, произнес хозяин.
Верные и преданные старались вести себя как и прежде до этого тоста, похожего на черную метку, у кого она окажется в ладони? Кто из них дал повод усомниться в заявленной преданности? У кого не так дернулся глаз, а может не так вздыхали или шмыгали носами, или не слишком реалистичным был обморок и обмоченные штаны? Как все-таки жаль, что самые страшные их предположения не оправдались, хотя бы немного отпустив вожжи страха.
А в это время по стране, по великому, безупречному советскому простору поползли страшные слухи: " Хозяин болен, хозяин смертельно болен, хозяин при смерти". Не хотелось верить, отгоняя подлые мысли, все это происки врагов, неустанно терзающих нашу светлую землю. Он не может, он не имеет права нас покинуть, вся жизнь в этой стране обязана только ему. Он единственный создатель и вершитель. Ведь он своим гением давно затмил и Маркса, и Энгельса, и самого Ленина. Он возвысился над всем этим бренным миром, находясь наравне с самим богом. Да, да, он Величайший из великих, он Гениальнейший из гениев. Он не оставит вас, беспомощных и беззащитных слепых котят, перед мировой капиталистической закулисой. Если вождь покинет нас, мы сразу же погибнем, все до единого человека, до единого колоска, до единой пылинки. Ведь никто так не сможет приблизиться к его величию, нет даже достойных, не говоря уже о равных. Какие Леньки, Вовки, Димки смогут сравниться с ним, приблизиться к его гению? А слухи становились все страшней, готовя передовую, лучшую часть людей планеты к неизбежному. Три долгих месяца страна жила в стрессовой ситуации, казалось, еще немного и сдадут нервы, а люди, больше не выдержав этого напряжения, покончат с собой сами, разом, явив миру безграничную любовь и сектантское самопожертвование.
И вот первый, страшный своей неотвратимостью слушок: " Хозяин мертв". Он был таким достоверным, со ссылками на самых осведомленных людей из самого близкого окружения. Подробности смерти не давали поводов усомниться. Мертв. Если при этих слухах молчат официальные власти, значит действительно все. У нас скрывают все, даже то, что скрыть невозможно. Несколько томительных, страшных суток тянулись словно тысячи лет. Вот сейчас сообщат. Вот сейчас. И сообщение действительно прозвучало, великий вождь, как ни в чем не бывало, выступил по радио с размышлениями о Югославии и подлом предателе Тито, об обманутом и несчастном югославском народе, пляшущем под подлую капиталистическую дуду. В заключении своей речи вождь резонно заметил: "Сколько троцкиско -буржуазного волка не корми, все равно сдохнет политическим приспешником капитала".
Облегчение покатилось по стране: жив, жив, бессмертен, вечен! Вдогонку облегчению ядовито стелились слухи: "Это запись, запись, сделанная еще при жизни. А хозяин уже как двое суток околел".
Нет, не для того наша страна понесла такие потери, чтобы верить в то, что он обычный, смертный человек. Ведь обычный человек за свою жизнь ошибается десятки, сотни раз, а некоторые и тысячи. А он не ошибся ни разу, нет, не существует ни единого подтвержденного факта его некомпетентности. Всегда прав. Свят. Вечен. Никто не верил, и не хотел его смерти. Почти никто...
- Мы свято верим в гениальность нашего вождя товарища Сталина! Под его лучезарным взглядом мы прорубаем трудную дорогу в скалах человеческого невежества, раболепства и капиталистической пропаганды. Товарищи колхозники, завтра в восемь часов утра все как один выйдем на политическое шествие, чтобы дать отпор бесноватым Югославским врагам, подлым капиталистическим огрызкам.
Собрание измученно вздохнуло.
- Да, да, товарищи! Все как один. Неявка на шествие будет приравниваться к классовому тугодумию. Это автоматически приведет к снятию с виновника прогула десяти трудодней по закону и еще десяти трудодней за политическую слепоту, и знайте, комитет безопасности власти не дремлет и всегда начеку.
Собрание понуро разбрелось, не видя никакой радости в ближайшем будущем и в отдаленном, надо сказать, тоже. И только Матвей Баженов выскочил на улицу с безумными, полными надежд глазами.
- Сто тридцать и всего пятьдесят четыре, сто тридцать и всего пятьдесят четыре,- он повторял и повторял цифры, словно боясь их забыть.
И даже в какой-то момент он припустился в бег, совершенно не замечая одышки и немалых годов, сидящих на шее, свесивши словно плети свои ноги. Но дыхание его в вскорости сбилось, и он поплелся шагом, тяжело дыша, старчески шаркая валенками. Но даже сбившееся дыхание не мешало ему шептать:
- Сто тридцать и всего пятьдесят четыре…
Добежав до дама, вошел в сенцы, наскоро отряхнув снег, скинул одежду, ничего не отвечая жене, которая глазами печальными, как у битой лошади, задавала немой вопрос: « Что там, Матвей?», он, словно ополоумев, шептал:
- Сто тридцать и всего пятьдесят четыре.
С глазами человека, выигравшего в лотерею миллион, он полез в погреб. Подпол зажил, засопел, задышал, затем сопение прекратилось, и послышалось монотонное бормотание, прерываемое коротким молчанием.
Жена, расправив над крышкой подпола самодельную полосатую дорожку, с тревогой прислушивалась к бормотанию, шевеля своими губами словно вторя подземному голосу. "Хоть бы умом не тронулся", - переживала она за мужа. Шибко переживала.
Этот таинственный ритуал длился минут двадцать, затем над полом взметнулась взъерошенная, седая словно сугроб, Матвеева голова и, осмотрев пространство вокруг, дала команду телу вылезти. Закрыв погреб и снова расправив поверх него половицу, он метнулся к жене и, обхватив ее голову руками, испачканными в земле, стал ее нацеловывать, не переставая при этом повторять, почти припевая:
- Сто тридцать и всего пятьдесят четыре. Сто тридцать и всего пятьдесят четыре...
- Ты, что Матвей, захворал? – Испуганно спросила она мужа, переживая за его разум.
Матвей наклонился к самому уху жены и шепотом, чтобы не дай бог не расслышали даже стены, радостно сообщил:
- Все, издох сатрап.
У жены вырвался стон, словно она изрыгнула из себя всю многолетнюю боль и свое горе разом, одним плевком. Схватила уголки платка и , уткнувшись в них, зарыдала. А Матвей, подсев рядом с ней, продолжал шептать ей на ухо:
- Это правда, правда. Прежде и днем раньше парторг за собрание повторял его имя не меньше ста тридцати раз, всегда. А сегодня всего пятьдесят четыре. Чуешь, как рейтинг упал? Это верный знак. Ох, какой верный.
- Матюша, не доставай икону, боязно.
- Что ты, глупая, страшнее прежнего быть не может. Не может, я тебе говорю. Страшнее злодея нет на всей земле. Даже вон, в небе, нет такого зверя.
- Матюша…
Она плакала так, как не плакала никогда, даже хороня своих детей, умерших от голода в лагерях в безводной казахской степи, от бездушного серого листка, забравшего в Сталинградской битве жизнь ее старшенького. Даже когда любимчик, надежда и опора, последыш, Ленька, замаравшись в комсомольских, а затем и в партийных клятвах, отрекся от родителей и проклял их, даже тогда она так не плакала. Матвей тогда в горячке тоже отказался от сына, но после все же простил. Обидно было: спасли от голода, болезней, отбили все же у смерти. И такая благодарность? А может нужно было оставить его в родной деревне, когда их гнала власть, словно скот, в далекий Северный Казахстан? Пусть бы вырастило его государство для своих нужд, а мне не знать таких унижений. Другие так и поступали, подбрасывая малых детей под двери колхозных правлений и соседям. В надежде, что государство позаботится о них. Кто наперед бы знал, как поступить, поступил бы наверняка. Но с другой стороны, если без сердца, с холодной головой разобраться: в чем его вина? Ленькина, значиться. Во всем виноват проклятый прыгматизм. Матвей заучил наизусть это диковинное, слово, кривое, словно боль, вступившая в спину, скрючивая тебя ревматической кочергой, так что не продохнуть, ни … . Также и прыгматизм сковал Леньку, но только не тело его, а душу . Вот если у тебя голова на плечах имеется, ты сам рассуди, мил человек. Как быть? Если тебе, допустим, приспичило, невтерпеж стало быть, учиться в институтах или просто в городах пожить захотелось, пачпорт нужен? Нужен. А анкетку заполнять нужно? Нужно. А анкетка-то она не дурочка. Вынь все и доложи супостату, кто у тебя родитель. Раскулаченный антисоциальный элемент? Правильно? Так тебе, недотепе, не науками заниматься и в консерваториях Моцартов слушать, а дерьмо, прости Господи, лопатой в колхозе грести. А еж ли у тебя способности, или просто так городской жизни отведать захотелось? Ну а далее и говорить нечего, возьми какой-нибудь вшивенький пост, так ты клеймить обязан своего родителя в первую очередь, не говоря уже о других людях. Дескать, почему такие глупые, непродвинутые? Вот. А молодежь, она-то вон выбиться в люди желает. В люди!!! Понимаете? Человеками стать хотят, чтоб командовать другими, чтоб паек сытный был, кабинет с бабой у дверей, машина с мигалками, в общем власть со всеми ее атрибутами. А как ради такого не отречься? Ты сам, милок, от чего хочешь отречешься. Оно для надежи, и фамилию поменяешь, и отчество. Эх, кабы узнать, где щас Ленька? По всему было видно, большой из него человек получится! Вы разом не знаете такого Леонида Матвеевича? Жаль, что не знаете. Во всем виноват проклятый прыгматизм, я вам точно говорю. Во всем.
Утро выдалось ветреным и снежным, ей можно было не идти на шествие, но Матвей настаивал:
- Тебе надо пойти, за детей наших. Что там портреты душегубов, дак это ничего. Ты в душе молись, в душе можно. Они в души не верят, стало быть до нее никак не доберутся. А идти надо, смотреть надо, помнить надо.
Она возражала: - Что же я за всю жизнь не насмотрелась на этих душегубов, не наслушалась? Да они всю мою жизнь испоганили. Провались они пропадом.
- Идти надо,- повысив голос и сверкнув глазами, сказал Матвей, - ради детей надо.
Она так и не поняла, в чем эта надобность, но подчинилась воле мужа и пошла на шествие.
Колона демонстрантов двигалась против ветра, наклонив головы, будто тащила всю страну в неотвратимое счастливое будущее. Транспаранты надувались парусами, тормозя колону, как будто ветер знал, что идти нужно в обратную сторону тому, что было на них написано. « Вперед к победе коммунизма». Портреты тоже разворачивало, словно они укрывались от ветра и снега, который набивался в пышные усы и бороды и скользил по безупречным залысинам. Но парторг точно знал дорогу и уверенно вел колхозников к построению коммунизма. Шествие, как и полагается, закончилось митингом. Парторг говорил страстно, прославляя власть и надрывно проклиная Югославских врагов-оборотней. Даже ветер и снег, залепляющий рот оратора, не остужали его пыл. Матвей видел, что даже природа взбунтовалась и старается, как может, заткнуть горлопанам рот. "Нет, - думал он, - Господь не покинул нас, и ни в какую партию он не вступал. Он просто преподал нам урок, а то, что он был таким жестоким, кровавым да долгим, так-то сами виноваты, учились плохо да без охотки. Как пить дать, в скорости забыли бы, как выглядят ,и что говорят народные душители. Теперь конец пришел их поганой власти. Люди их зверства не забудут никогда. Сто тридцать и уже пятьдесят четыре. Чуете, как рейтинг упал?". А зима продолжала пировать на большей части бескрайней страны, засыпая ее белой, мелкой крупой и лохматыми снежными хлопьями. Она трудилась долгие месяцы, наряжая землю словно невесту, подчеркивая ее непорочность и чистоту. Природа точно знала, что это его последняя зима, и как только первый весенний месяц сорвет с календаря пять дней надежды, впору будет искать нового хозяина.
Уж так повелось, что этот медвежий край не умеет жить без хозяина, его неразумный , глупый народ не сможет прожить без окрика, оскорбления и тюремного срока впрок. И по причине своей трусости и скудоумия народ даже не смел помышлять осмотреться, поковыряться по человеческим сусекам и наскрести меж себя хоть сколь-нибудь достойного сына, чтобы повести себя в светлое будущее. Пусты как никогда были сусеки, народ обмельчал, исхудал, вымерз в бескрайних таежных и северных лагерях. Обессилил, досрочно выполняя пятилетки, стоя днем и ночью на трудовой вахте. Человеческие души захватил панический страх, от чего люди стали скрытными и угодливыми. Свергнутые с престолов идеалы достоинства и чести были брошены под ноги толпы, дабы навечно быть погребенными в родимой черноземной жирной распутице.
………..
И все же это случилось: шестая часть суши словно по команде взвыла от необъятного горя. Выли дома и улицы, выли колхозы и города. Плакали по одному и бригадами. Плакали искренне и маскируя надежду. У каждого были разные причины плакать, и только одно их объединяло: демонстрация слез. Красно-стяжная страна погрузилась в траур. Горе одного человека - неописуемое мучение, горе целой страны - это психологический слом целого народа. А душевная боль, лишенная лечения, непременно перерастает в тяжелую смертельную болезнь. Такова страшная цена неистовой веры, идолопоклонничества и вождизма.
Людмила Негорюй, молоденькая учительница русского языка и литературы, плакала горше всех. Она считала свою жизнь самой неудавшейся и никчемной на всем белом свете. А как прикажите относиться к факту собственного рождения, если день твоего появления на свет совпал со смертью самого великого человека в истории земли. Это был ее первый учебный год, первый год взрослой самостоятельной жизни советского педагога. Ей необычайно повезло с коллективом - он был дружен, и от того хотелось поскорей стать неотъемлемой его частью. А день рождения - это, пожалуй, тот самый праздник, когда человеку легче всего распахнуть свою душу, как можно сильней сближаясь с коллегами и учениками. Она так долго готовилась к этому дню, с трудом скопив немного денег, она каким-то чудом смогла достать отрез прекрасного черного сатина на платье. Но это не самое большое богатство, а самое большое вот оно: Люда с трепетом открыла маленькую коробочку и достала из нее свернутую в рулончик черную атласную ленту. Еще будучи подростком она увидела эту ленту у своей мамы, уже тогда представляя, как сошьет себе платье и обязательно пристрочит к нему эту красивейшую на свете атласную ленту. Конечно жаль, что у мамы не было ленты другого цвета бирюзовой или синей, а есть только эта. Долгими зимними вечерами она шила свой наряд мечтая…., о чем же она мечтала? Пусть это покажется странным, но мечтала Люда о простом женском счастье: ей хотелось быть красивой и нарядной, быть любимой и любить. В ее собственных личных представлениях о жизни не было классовой ненависти, желания разбомбить атомными бомбами Америку, клеймить врагов и сжигать книги прекрасных и любимых ею авторов. Ничего этого в ее сокровенных мечтах и жизненных устремлениях не было и в помине. Но она понимала, что живет в непростое время и не на обитаемом острове, а в социуме, где личное неважно, личное вообще лишено право на существование. Есть лишь единственная возможность жить - это пользоваться коллективным сознанием. Во многом это даже было простым и удобным решением, ведь в твоей жизни были надежные проводники и защитники, которые укажут единственно правильную дорогу и непременно защитят от всех видимых и невидимых врагов. Потому как каждому советскому человеку нужна защита, как показала совсем недавняя история: сегодня друг, завтра вдруг может оказаться злейшим врагом. И пусть во второй мировой войне Соединенные Штаты были нашими союзниками, но делали это исключительно из своей корысти и черной зависти к советской стране. Что незамедлительно проявилось после нашей победы над злейшим врагом всего человечества. Маска союзника была сорвана великим вождем, представив на обозрение всем советским людям гнусную капиталистическую морду. А врагов родного государства Люда ненавидела больше всего в жизни и ради этого терпела и мирилась, когда шельмовали дорогого ее сердцу Есенина, принародно гнобили Зощенко и многих других известных людей. Но это все не так важно по сравнению с тем, что подлый капиталистический мир хотел уничтожить главный оплот всего самого лучшего на земле Советскую страну. Но, бывало вернувшись с Чистки, на которой она клеймила капиталистов и их пособников, Люда никак не могла понять, как могут повредить, подорвать такие надежные крепкие устои советского государства эти милые строчки:
Белая береза
Под моим окном
Принакрылась снегом,
Словно серебром...
Неужто это хоть как-то ослабит обороноспособность могучей страны? Как эти строчки помешают великому гению человечества вершить историю земли? Не находила Люда ответа на эти простые вопросы, а потому, подчинившись воли вождя и большинства, плевалась при упоминании своего любимого поэта.
Но сейчас все ушло на второй или десятый план, сейчас ее захлестнуло настоящее горе и ужас за будущее своего великого государства. Умер тот, чье имя стало символом жизни и смыслом существования миллионов людей целой огромной страны. Все самое лучшее, большое, быстрое, мощное, длинное и крепкое было названо в его честь. И что же станет со всем этим наследием теперь? Люда так рыдала в учительской, что с ней случился припадок. Мышцы горла свело от напряжения, что она лишилась возможности полноценно вдохнуть, а потому вбирала воздух маленькими глотками. К ее губам уже поднесли валерьянку, зубы стучали о стакан, еще больше вызывая жалости к себе и всему осиротевшему советскому народу. Учительская, подхватив новую волну страданий, разом взвыла, доводя обстановку до коллективной истерики.
- Друзья, - директорский голос сорвался, и она уткнулась в носовой платок, стараясь хоть как-то совладать со своей болью.
Учителя снова взвыли, очевидно понимая, что хочет сказать их старший товарищ.
- Товарищи,- и вновь она не смогла произнести ни единого слова.
Теперь она больше не старалась сдержаться, а просто рыдала вместе со всеми, понимая, что смысла жить больше нет никакого. Выплеснув первую горестную волну, напряжение несколько спало, и лишь слышалось беспрестанное шмыганье носами и частые всхлипывания. Утерев заплаканное и вспухшее лицо с красными слезящимися глазами, директор школы, собрав все силы, сказала:
- Друзья, наше горе не передать словами, такого несчастья не переживал еще ни один народ в мире. Такой трагедии не было за всю историю человечества. Но в память о нашем великом и светлом учителе мы должны быть сильным и стойкими. Прошу классных руководителей быть со своими учениками и поддержать их в такую тяжелую горестную минуту.
-Сергей Николаевич,- обратилась она к учителю труда и физической подготовки,- я вас хотела бы попросить сходить в проммаг.
- Да, конечно.- Кивнул трудовик своим опухшим лицом и тут же отправился выполнять поручение.
Учителя разошлись по классам, разнося по всей школе стойкий аптечный запах. Оставшиеся в учительской молчали, не произнося ни слова, а только лишь горестно вздыхали и утирались платками. Минут через пять в учительскую ворвалась классный руководитель 10Б:
- Срочно вызывайте скорую - Леночка Савельева потерла сознание. Учительница схватила валерьянку и нашатырь и бросилась прочь. Негорюй схватила телефон и дрожащими пальцам стала набирать скорую. Но телефон все время был занят, она снова и снова крутила тугой диск, но в трубке по-прежнему раздавались короткие гудки. Уже отчаявшись дозвониться, она вдруг зацепилась за длинный гудок и с нетерпением стала ждать. Трубку на той стороне взяли не сразу, а когда ее подняли, то Людмила услышала в ней горькие рыдания.
- Алло, алло, скорая? Алло, это скорая?
- Скорая, скорая, а какая еще,- ответила сквозь рыдания трубка.
- Скорая, срочно приезжайте в школу, здесь ученице плохо.
- Что ты, милая, - разрыдалась с новой силой трубка, - все машины на вызове в секретариат партии, свободной нет ни единой. Горе-то какое, горе, как же мы теперь?… Светлый наш товарищ Сталин. Да как же теперь наши дети без защиты?...
Люда не стала дослушивать страдания в трубке, лишь сочувственно сказала:
- Крепитесь, – и положила трубку.
Она бросилась в класс в надежде хоть как-то помочь ученице справиться с горем. Вскорости они вместе с директором вернулись в учительскую, успокоив всех тем, что Леночка пришла в себя, сейчас с ней все нормально, и ее пошли провожать домой.
Почти в след за директором пришел из магазина посыльный с пустыми руками. В магазине не оказалось ничего черного: ни лент, ни материи. Как только Сергей Николаевич сообщил об отсутствии траурной ленты, Людмилу словно поразила молния, ни секунды не раздумывая, она поднялась со стула и решительным движением стала отрывать черную атласную ленту, пришитую к подолу. Но лента, пришитая собственноручно, не торопилась расставаться с таким нарядным платьем, поэтому совсем скоро все, кроме Сергея Николаевича, срезали ножницами этот очень нужный кусок траура. В этот самый момент Люда ощутила себя самым нужным человеком в школе, да пожалуй и на всей земле. Она даже гордилась собой, и как никогда к месту был ее день рождения, и новое платье, и мамина лента. В кабинете директора был снят внушительных размеров портрет в тяжелой золоченой раме. Протирая его, директор снова расплакалась, и ее тут же подхватил весь коллектив. Но в этом плаче уже не было того надрыва, как после известия о кончине вождя, и все же в каждом вздохе слышалась неподдельная боль.
Платье Людмилы лишилось лент на рукавах, а также двух полос самой ткани, оторванных с подола платья. Вся школа оделась в траур благодаря молодой учительнице, первогодке, Людмиле Негорюй. За свой поступок она снискала в школе огромное уважение среди педагогов и учеников. А еще, а еще Люда Негорюй уже через сутки тряслась в грузовике, увозящем ее на железнодорожную станцию. Быстро сбросав самые необходимые вещи в дорожный фанерный чемоданчик и наспех подшив свое укороченное платье, все остальное время она грезила дорогой.
Станция встретила огромными очередями и необычайной подавленностью людей. Казалось, что все только и ждут объявления, что началась очередная страшная, теперь уже ядерная, война. Потому, как не начаться она не могла, ведь все, что сдерживало врага - это его страх перед величайшим стратегом человечества. Но теперь, лишившись такого сдерживающего фактора, враг ни за что не упустит шанс, чтобы напасть на самую миролюбивую страну. Люда попыталась встать в очередь, но та совершенно не двигалась. Окошко в кассу было заложено засаленным грязным куском картона от коробки печенья «Юбилейное». Постояв еще минут десять, она бросилась к дежурному по вокзалу. Но у дверей дежурного стояла такая же бесконечная очередь как и везде, да к тому же и она была заперта на ключ. Люди бесцельно сновали в помещении, надеясь найти место, чтобы преткнуться и хотя бы сидя ожидать. Бросали узлы с барахлом на любое свободное место и, расположившись на них, чего-то ожидали. Каждый старался отвоевать кусочек пространства для себя, для своих близких, если таковые имелись. Несколько рядов деревянных скамеек посреди зала были так густо населены людьми и вещами, что казалось, там уместился целый колхоз. Кругом плакали дети, бродили какие-то подозрительные личности, исподлобья стреляя глазами. Люда со страхом ухватила свой чемоданчик, опасаясь потерять небольшое свое имущество. Она наверное раз десять прошла по всему вокзалу, совершенно отчаявшись и не зная как поступить. Первый раз за всю ее пусть и небольшую, но все-таки от самого начала жизнь советского человека она не замечала, что наши люди такие грубые и бестактные. Мужики, проходившие мимо, толкали, словно не видели в ней человека, впрочем:
- Ты чего здесь встала, пошла от сель,- гаркнул мужик, развалившись на своих грязных узлах, набитых, по всей видимости, тряпьем.
Люда вздрогнула, растерянно оглядевшись вокруг, не подозревая, что этот упрек касается именно ее.
- Чего башкой вертишь? Я тебе говорю, дура.
Робость мгновенно пропала, и она бесстрашно ответила:
- Вы что себе позволяете, мужчина, вы советский человек и в такой день… Я сейчас милицию позову...
- Нуууу, тоже мне, напугала, пуганые мы. А вызовешь милицию, я скажу что ты воровка, и хочешь мое имущество украсть, у самой-то поди кроме пустого ридикюля за душой ничего нет. Развелось ворья, не про….
Не желая больше препираться с этим типом, совсем не похожим на настоящего советского человека, как Сергей Столяров в «Садко», Люда пошла в другой конец зала, получив довесок в спину.
- Пошла, пошла отсюда, и больше чтоб здесь не появлялась, ворюга, шастают здесь всякие, - недовольно ворчал мужик, утирая заросшее красное лицо здоровенной ручищей.
Молодая учительница, словно оплеванная, словно изгой этого враждебного муравейника, стараясь хоть как-то пристроиться, опереться, и вот, как ей показалось, она нашла свободное местечко. Люда пробралась через недовольную толпу и быстро приклеилась плечом к некогда крашенной масляной краской, но уже давно облупившейся и затертой до серости стене. Она это делала настолько проворно, насколько это можно было сделать, чтобы никто не смог ее опередить. Отвоевывая свой маленький кусочек пространства, она нечаянно задела девушку, стоящую к ней спиной.
- Ой, извините пожалуйста,- извинилась Людмила, опасаясь, что и здесь ее прогонят. Девушка вздрогнула всем телом и обернулась.
- Лена? – Удивилась Людмила Викторовна.- Ты что здесь делаешь? Как твое самочувствие?
- Людмила Викторовна, я,- она смутилась,- я, я в Москву.
- Что? Ты почему? Тебе непременно нужен постельный режим, тебе нужен врач.
- Людмила Викторовна, мне не нужен постельный режим, если я не попаду в Москву, я себе этого никогда не прощу, мне тогда незачем жить.
- Но как же родители? Школа? – Не унималась учительница.
- Людмила Викторовна, а разве сейчас может быть что-то важней?
Негорюй опустила глаза в грязный пол и с них слетели слезинки.
- Да, ты права, ничего сейчас нет важней. Ничего. Значит, будем добираться вместе.
Лена радостно блеснула глазами и обняла учительницу. Между тем вдоль стены пробирался подвыпивший мужчина, задев как будто невзначай обнявшихся. Те встрепенулись, испуганно уставившись на задиру. Тот в, свою очередь, лихо подмигнул и, сверкнув желтой коронкой, сказал:
- Имею предложение...
- Мы не хотим,- дружно ответили попутчицы, не желая выслушивать предложение, и сильней прижались друг к другу.
Но незнакомец не отставал, вплотную приблизив свое условно трезвое лицо, прошептал:
-Не пожалеете,- и отвернув полы пальто, продемонстрировал початую бутылку водки.
- Товарищ, мы сейчас кричать станем,- предупредила та, что постарше.
- Да ладно, пропадите вы пропадом, что на вас свет клином сошелся что ли? - Сказал он во всеуслышание и, цвыркнув слюной сквозь «рыжий» зуб, побрел дальше, выискивая то ли очередного компаньона, то ли жертву. Рядом стоящие, лежащие и сидящие уставились на двух испуганных девушек, по всей видимости, тоже сойдясь во мнении, что на них действительно свет клином не сошелся, и они совершенно точно могли бы не кочевряжиться. Но, быстро потеряв интерес к испуганной парочке, занялись каждый своим делом. У Лены сердце стучало так сильно, что ей казалось это слышно во всей великой стране, все, каждый человек слышит ее страх. А вот Людмила Викторовна, напротив, не испытывала страха, она испытывала отвращение и стыд за свой великий советский народ. Ей казалось, что она попала на человеконенавистнический запад, ведь именно там подобное отношение между людьми является нормой. А в нашей прекрасной передовой стране человек человеку друг, и подобного не было, нет и не могло быть никогда.
- Людмила Викторовна, - обратилась Лена, выведя ту из тяжелых раздумий.- Людмила Викторовна, я слышала, что билеты в Москву продавать не будут. Как же нам добраться?
- Есть один вариант, скоро поезд, пойдем.
Они стали протискиваться сквозь людей, перешагивать через чемоданы и узлы, выбравшись из здания, прошли на перрон. Здесь было пока не так многолюдно, и почти отсутствовал багаж.
- Лена, держись меня крепко, не теряйся, иначе нам в такой толчее друг друга не отыскать.
Поезд словно подкрался к станции, народ на перроне оживился и забегал, повалив из здания вокзала со всем своим барахлом. В дверях возникла дикая давка, люди кричали, плакали дети и женщины, мужики матерились и махали кулаками. Учительница, схватив крепко Лену за руку, потянула ее к локомотиву.
- Людмила Викторовна, зачем нам туда? Нам в вагон нужно.
Но старшая спутница знала что делать, у нее возник план. Добежав до паровоза, они перешли через рельсы на другую сторону состава, и Людмила, проворно уцепившись за поручни ступенек, стала настойчиво стучать своим чемоданчиком в паровозную дверь. Казалось, что сквозь шум работающих механизмов достучаться до машинистов просто невозможно, но упорство было вознаграждено, и в приоткрытом окне появилась голова в фирменной фуражке, зло рыкнув:
- Ты че, совсем одурела?
- Дяденька, нам в Москву по зарез надо,- взмолилась Людмила.
- Всем в Москву надо, вон смотрите, что делается, только в Москву ехать не велено.
- Дяденька, я заплачу. Ну что же вы такой черствый?
Машинист задвинул форточку и скрылся из вида.
- Людмила Викторовна, пойдемте к вагонам, - звала Лена, - ничего не получится.
Но учительница была не желала отступать, ведь у нее был план. И она снова стала стучать чемоданчиком. В форточке вновь показалась голова в фуражке:
- Это опять ты?
- Если вы меня не впустите, я лягу под паровоз, и вас посадят за то, что вы задавили советского учителя. - Решив взять на испуг, закричала Люда.
- Твою мать, откуда ж вы такие беретесь, - он вновь пропал в окне, но появился в дверях. Он затянул шантажистку внутрь и закрыл дверь.
-Людмила Викторовна,- закричала вслед Лена, не зная, что ей теперь делать.
- Ну ты чего людям жизнь портишь? Не могу я тебя взять, не имею права. Ты понимаешь?
- Понимаю, но и вы поймите, мы едем проститься с товарищем Сталиным, - ответила она и протянула деньги.
Он с презрением посмотрел на бумажки и медленно, чтобы каждое слово дошло до настойчивой просительницы, сказал:
- Я сильно рискую, очень сильно. Ты меня понимаешь?
В голове учительницы мгновенно созрела мысль, она всучила свой чемоданчик машинисту и замерзшими, плохо слушающимися пальцами сняла серьги.
- Вот,- протянула она на ладони все свое богатство, оставшееся еще как утверждала мама от бабушки.
- Золотые?- Подозрительно переспросил машинист, видя с какой легкостью потенциальная пассажирка расставалась со своей ценностью.
- Настоящие, золотые, старинные, одну за меня, одну за мою подругу.
- Ладно, сговорились, - довольно, подмигнув, ответил машинист, но прежде все ж попробовав золото на зуб.
Лена уже было совсем отчаялась и не знала как поступать, но вот дверь отварилась, и мужик в фуражке, широко улыбаясь, махнул ей рукой. На перроне, между тем, творилось невообразимое: происходил настоящий штурм поезда. Но двери вагонов были наглухо заперты, и люди словно морские волны разбивались о непреступные стальные скалы. Спустя еще несколько минут поезд раздраженно просвистел, отпугивая настойчивых пассажиров. Когда минули станцию, машинист стал наставлять попутчиц.
- Если, что говорите, что сами пробрались в поезд, я вас знать не знаю, понятно?
Обе кивнули. Вообще врать в нашем государстве - дело привычное, вечером упиваешься милыми строчками, а днем клеймишь упаднического поэта. Ехали, как ни странно, с комфортом, в совершенно пустом купе, и машинист даже принес два стакана чаю и сахар. Ленка сидела напротив за столиком и улыбалась своим молодым, еще школьным лицом, обхватив стакан обеими руками. В ожидании поезда она продрогла и теперь отпивала горячий чай мелкими глотками.
- Людмила Викторовна, без вас я ни за что бы не доехала ,- говорила Лена, сверка счастливой улыбкой.
- Мы еще не доехали.
- Ой,- вскрикнула Лена, и ее настроение вмиг изменилось, она растерянно посмотрела на учительницу, очевидно догадавшись, благодаря чему они едут с таким комфортом. – Людмила Викторовна ваши серьги, вы их…
- Это сейчас неважно,- не дав закончить вопрос, ответила Негорюй. – Нашу страну, каждого настоящего советского человека постигло величайшее горе, и нам ничего не должно быть жалко ради той великой цели, которую мы перед собой поставили. Товарищ Сталин для нас ничего не жалел, и мы не должны ничего жалеть. Давай-ка ты ложись спать, тебе вообще полагается постельный режим. Я и так на себя взяла большую ответственность за тебя. Еще неизвестно, что может случиться.
- Да что же может случиться, мы же в своей родной стране. Ведь мы едем в столицу нашей родины, мы….
- Давай, давай, ложись, завтра договоришь. - А вы? – Сочувственно спросила школьница.
- И я лягу, не переживай.
Они легли, но Люда никак не могла уснуть, ей просто не хотелось, ее голову заваливало вопросами, ответов на которые она не находила. Там, где она родилась, росла, училась, нет не было возможности думать иначе чем так, как тебя учили с пеленок. Где найти объяснения той грубости и хамству, которое она наблюдала сегодня. Чем я помешала тому мужчине, что восседал на своих узлах? Неужто он, проживший на много большую жизнь в нашей счастливой стране, мог остаться таким грубым и невежественным. Вся великая страна, власть и сам товарищ Сталин боролись за его счастье, за счастье его близких, а он, вместо того, чтобы отвечать взаимностью каждому советскому человеку, хамит в ответ и матерно ругается. Лена всхлипнула во сне, очевидно переживая события тяжелого дня, разогнав на время такие безрадостные мысли. Сегодня на вокзале и здесь в поезде ей, молодой советской учительнице, пришлось пережить не лучшие минуты своей жизни. Ее успели унизить, оскорбить непристойным предложением и в добавок ко всему обобрать, и это все сделали свои родные советские люди. Но непременно всему есть простое и логичное объяснение, просто так ни с того, ни с сего человек, а тем более советский, не может быть таким черствым, грубым и корыстным. Его таким делает постоянное напряжение, еще не до конца зажившие раны страшной войны и теперь новое жестокое противостояние с проклятой Америкой. У отдельных людей, пока еще не обладающих настоящим советским, стальным характером сдают нервы, и они становятся такими, как вот те, на станции, и этот, что вез ее в Москву. Но лет через десять, а через двадцать совершенно точно, таких людей не останется вовсе. Они под благотворным влиянием передовой общественности исправятся или попросту отомрут по старости. И, конечно, огромнейшим подспорьем в этой перековке мог стать окончательный крах западной системы порабощения человека. Но как теперь такое возможно после смерти гения, она не могла себе этого представить. Есть ли среди верных соратников товарища Сталина тот, кто мог бы хоть на десятую долю быть таким же надежным руководителем. Кто же мог стать тем человеком? Люда стала перебирать в памяти лица и имена. Ну вот, допустим Маленков, она представила его лицо, сравнивая с эталоном. Да нет же, ну не тянет он на вождя, на руководителя величайшего государства в мире. Ну что за щеки, что за фигура, нет, нет той решимости во взгляде, нет несгибаемой воли, нет желания идти до конца. И так же все остальные - Булганин, Хрущев, Микоян, другие товарищ, нет ни единого даже близкого кандидата на такую великую миссию - править страной советов.
Вагон ритмично качался, старательно укачивая молодого педагога, всерьез озаботившегося судьбой любимого государства, он даже считал для нее швы на полотне, стараясь как можно быстрей усыпить. Не справившись с такой грандиозной и неразрешимой задачей, Люда уснула, убаюканная дорожным перестуком. Несмотря на такой страшный день, Людмила Викторовна проспала всю ночь, и открыла глаза, когда за окном совсем расцвело. Лена уже проснулась и улыбнулась пробудившейся спутнице. В дверь постучали. В купе случилась тихая паника, пассажирки растерянно переглянулись, готовясь к самому худшему.
- Свои,- прошептал знакомый по торговле голос.
Вошедший снова принес два стакана горячего чая с сахаром и два бублика, обильно посыпанные маком.
- Предупреждаю, бублики не свежие,- сконфуженно сказал мужчина и ушел.
Обе брызнули сдержанным смехом, а Лена, передразнивая машиниста, повторила:
- "Предупреждаю, бублики не свежие".
Получилось очень похоже. "А он не такой противный",- подумала Людочка, еще вчера ненавидевшая человека, так безжалостно ее обобравшего. Быстро приведя себя в порядок, сели за чаепитие. Бублики были не такими черствыми и даже показались необычайно вкусными. Так часто бывает, вдруг обычное блюдо в необычной обстановке проявляет те свои качества, которые ты не замечал прежде. Затем долго, молча, смотрели в окно.
Вот так хотелось бы сесть и ехать, и ни о чем не думать, просто смотреть в окно, радоваться и гордиться, что именно тебе выпало такое огромное счастье: родится в такой прекрасной стране. И точно знать, что тот, кто правит этой страной, бессмертен, и тебе дано это счастье - прожить всю свою жизнь под его надежной защитой. И ехать, ехать, останавливаться на маленьких станциях, покупать горячие пирожки, вареную картошечку, посыпанную ароматным укропчиком и малосольные хрустящие огурчики. А потом ехать дальше, остановиться у речки или небесно-синего озера, купаться, брызгаться, визжать от радости, зажигая в воздухе маленькие обрывки радуги, а затем валяться на песке и смотреть в чистое, мирное небо. Так хотелось жить, и так бы непременно жили, если бы, если бы не подлые враги. Да ну их к черту, отмахнулась она от неприятной темы. Потому что еще очень хотелось любить, любить так сильно, по-настоящему, как любят в кино. Он непременно должен быть высоким, темноволосым, и волосы, чтоб не прямые, а такие, знаете, волнистые, но не сильно, не кудрявые. Глаза карие- карие, добрые, руки большие, надежные. Говорит ласковые слова, на руках носит, целует так, что теряешь рассудок, настоящая земная любовь...
"А мне больше нравятся белокурые, - не соглашалась Леночкины мысли .- Знаете, как Витенька Петров? Ах какие у него глаза-васильки! Людмила Викторовна, это бездонные озера, в тех, что мы купались, в них утонуть можно, в раз и ни капельки не страшно. А как он целуется! - вдруг смутилась Леночка, выдав свой самый большой девичий секрет".
"Ничего, - поддержала Леночку старшая подруга, - я тоже целовалась в школе, и его тоже как ни странно звали Витька".
"Расскажите, расскажите, дорогая Людмила Викторовна", - взмолилась Леночка, заставив учительницу порозоветь щеками.
"Как-нибудь в другой раз обязательно расскажу, а теперь смотри, как просторна и счастлива наша Родина…".
Она вдруг осеклась, смутилась и теперь уже покраснела наяву от стыда, что могла себе позволить мечтать о счастье, о любви, о чем-то хорошем, когда в стране такое горе. В ее глазах собрались слезы и потекли по лицу. Лена, ощутив боль, прорвавшуюся из учительских глаз, села рядом, и, обняв ее за плечи, тоже бесшумно заплакала. Больше ни о чем не хотелось думать, ни о чем не моглось мечтать, жизнь закончилась, так по-настоящему и не начавшись.
Так ехали до самого вечера, поезд теперь останавливался на перегонах и высаживал немногочисленных пассажиров, а станции, на которых он должен был стоять, проезжали мимо. Подсматривая из-за занавесок, которые задергивали, проезжая населенные пункты, чтобы не быть случайно обнаруженными, они видели пустые перроны, на которых стояли лишь милиционеры и военные, последних становилось тем больше, чем ближе подъезжали к Москве. На душе делалось все тревожней от своего шаткого положения. С одной стороны, ты, как настоящий патриот, как человек, беззаветно любящий своего вождя товарища Сталина, заслуживаешь всяческого понимания и поощрения. Но каким способом ты решился продемонстрировать свою любовь: ты ослушался команды, приказа, окрика и пробираешься в столицу зайцем, не диверсант ли ты часом, может возникнуть закономерный вопрос...
В дверь опять постучались, и опять тревога охватила души, но как и прежде обошлось, пришел все тот же машинист. Он снова принес чая с сахаром и такие вкусные бублики. В этот раз он не ушел немедленно, а, сев рядом с Людой, сказал:
- В Москву наш поезд не пустят, оставшихся пассажиров высадят на подходе, но вам так близко ехать нельзя, наверняка станут проверять документы и билеты. Я вас постараюсь высадить на одном из перегонов, как можно ближе к Москве, это будет часа в четыре ночи. Там рядом с железной дорогой стоят пять бараков, все они стоят вдоль дороги, а один дом немного в сторонке. Вот в него и отправитесь, спросите Кузьмича, передадите ему привет от Кости-пулеметчика. До утра переждете, а там..., там сами решайте, я вам не помощник.
- Спасибо, спасибо вам,- говорила обрадованная такой заботой Люда.
- Да что уж там,- смущаясь отвечал машинист. – На вот,- протянул он Людмиле ее сережки.
- Вы, вы, самый настоящий... Вы самый лучший ..., - не найдя, как ей показалось, подходящих слов, она сбилась и обняла машиниста.
- Да ладно, что ж я не понимаю что ли? Что вы думали, мы тоже свое рабочее понимание имеем. - Смутился на такую реакцию мужчина. – Ну все, пусти, я ведь женат, а жена-то у меня ух ревнивая.- Озорно глянув на Люду, сказал машинист. Люда тут же разжала объятия, испугавшись за свою откровенность, которая со стороны могла показаться распущенностью.
- Ну все, к четырем часам будьте готовы. Да, и еще. Коли доберетесь, вы там и за меня с товарищем Сталиным проститесь, откланяйтесь ему. Великий полководец был.
Они были готовы к четырем часам. Казалось время, пролетело как во сне, и это от того, что ты чувствуешь, как за спиной отрасли крылья, тебе легко и радостно, ведь рядом настоящие советские люди, которые помогут, поддержат в трудную минуту. И никакие происки врагов не смогут сломить этот величественный дух настоящего советского человека.
- Ну все, счастливо,- напутствовал машинист недавних своих пассажирок, ступающих в темноту ночи.
- Спасибо, спасибо вам большое,- отвечали благодарные девушки.
Не дожидаясь, пока тронется поезд, они пошли в сторону бараков.
Время было именно то, когда перед рассветом сильнее всего сгущается темень, чтобы затем начать светлеть под напором всемогущего солнца. Но несколько слабых уличных фонарей на электрических столбах разгоняли ночь и помогали путницам идти. У ближнего барака залилась лаем собака, ее поддержала другая, но, обменявшись между собой последними новостями, очевидно о прибывшем поезде, они, еще несколько раз тявкнув, замолчали.
Осторожно ступая, чтобы не запнуться, не упасть и не привлекать внимания собак, они шли к намеченной цели.
Здание, к которому они подошли, казалось совершенно безжизненным: его бревенчатые стены, потемневшие от времени, выделялись чернотой даже на фоне ночи. От страха бешено колотилось сердце, но ничего другого не оставалось. Первый робкий стук в дверь ни к чему не привел. Дом молчал. Вторая попытка, более настойчивая и продолжительная, все же подействовала. В окне, сверкнув, задрожал огонек, потом расплылся ровным светом в углу и скрылся. За дверью послышалась возня, а затем раздался тревожный женский голос:
- Кто там?
- Простите нас,- стала говорить Люда,- мы ищем Кузьмича...
- Кого? - Словно не расслышав, переспросили за дверью.
- Кузьмича, - повторила Люда.
- Нет тут никакого Кузьмича, проваливайте от сюда! – Уже со злостью прошипела хозяйка дома.
- Но нам сказали...
- Вот и идите туда, где сказали, - перебил незваных гостей голос за дверью.
- А вы, простите, кем будете товарищу Кузьмичу? - Поинтересовалась Негорюй.
- А тебе что за радость будет знать?
- Ну, тогда, подскажите, где мы можем найти Кузьмича,- уже теряя всякую надежду, воскликнула Людмила Викторовна.
- Нет больше вашего Кузьмича, арестовали его.
- Как арестовали?
- А так. И вас арестуют, если будете приставать к честным гражданам. Всё, кому говорю, проваливайте, а то пальну сейчас из ружья, будете знать!
За дверью вновь послышалась возня, по всей видимости, хозяйка ушла в дом, поскольку в окне мелькнул свет и тут же погас. Для Людмилы Викторовны это стало очередным ударом. Еще недавно казалось, что черствость и жестокость в прошлом, а поступок машиниста и вовсе вселял уверенность и самые радужные перспективы. И тут вдруг такое. На улице было зябко, особенно после теплого вагона, и больше всего хотелось в тепло.
- Людмила Викторовна, как же мы теперь?- Чуть сдерживая слезы, спросила Лена.
- Пойдем.
Они шли к ближайшему бараку, стучались во все двери, и их отовсюду гнали, они шли к следующему, повторялось то же самое. Совсем обессилев и потеряв всякую надежду, они постучали в очередную дверь и уже приготовились умалять их впустить. За дверью звякнул крючок, и она отварилась, а на пороге появилась старушка.
- Бабушка, пустите пожалуйста погреться, - взмолилась Людмила Викторовна.
- Входите,- спокойно ответила та и пустила незваных гостей в дом. Помещение освещалось керосиновой лампой, громко тикали часы, откуда-то из-за угла, мурлыча, выскочила серая кошка и, выгнув дугой спину с поднятым вверх хвостом, стала тереться о Ленины ноги. В доме было не слишком жарко, но после холодной улицы было приятно оказаться в таком месте.
- Я сейчас чая поставлю, вы проходите, печка еще не остыла, погрейтесь у печки.
Путницы обнимали круглую печь, впитывая остатки тепла, накопленного кирпичом, которым и было выложено ее круглое тело. Кошка не отходила от гостей и терлась о ноги, громко тикали часы, и натужено гудел примус. Было спокойно, но от этого спокойствия веяло какой-то непостижимой грустью и даже тоской. Однако эта грусть не была связана с глобальной катастрофой, случившейся со всей страной. Это была грусть местного масштаба одной отдельно взятой части барака.
- Устали, милые? – Спросила бабушка и сокрушенно вздохнула.- Ну, пойдемте, я вас чаем угощу.
Отказываться было глупо, за последние неполные двое суток они только и питались что чаем да бубликами великодушного машиниста.
- Бабушка, а вы здесь одна живете?- Спросила Лена, стараясь прервать такое тягостное молчание.
- Нет, не одна, вместе с Матреной.
Кошка, мурлыкающая все это время, отозвалась голосом.
- А кто это Матрена? Ваша дочь или сестра? А мы ее не разбудили?
- Она мне и дочь, и сестра, все в одном лице. Правда, Матрена?- Обратилась старушка к кошке, та в знак согласия ответила мяуканьем. -А разбудить вы ни меня, ни ее не разбудили. Матрена еще с вечера гостей намывала. А я все не верила, какие у меня могут быть гости? И вот вы.
- А вы что же, выходит, одна живете?- Вступила в разговор Людмила Викторовна.
- Одна,- подтвердила старушка,- уже три года как одна.
Людмиле вдруг захотелось узнать об этой пожилой женщине все: почему она осталась одна, как ей живется, и как она чувствует ту боль, что обрушилась на великую страну. Но расспрашивать, на пролом лезть в душу не хотелось, достаточно и того, что явились в чужой дом по среди ночи.
- А мы в Москву едем, с товарищем Сталиным проститься,- решила Люда первой начать откровенничать, чтобы выспросить у хозяйки как можно больше.
- Ну что, дело важное,- ответила она, словно не желая больше об этом говорить.
Пили чай, а разговор все не ладился, чувствовалось недоверие к чужим людям, не каждый раз станешь откровенничать с близким человеком, не говоря уже о чужих. Хотя бывает, незнакомому можно сказать то, что никогда не скажешь самому близкому и родному. Но для этого нужно почувствовать в собеседнике неопасность, искренность и твердую уверенность, что видишься с человеком в первый и последний раз.
Лена, поблагодарив хозяйку за вкусный чай, села на диван, стоящий у печки и, поджав ноги, слушала тиканье часов. Матрена с разбегу запрыгнула к ней и стала тереться головой и всем телом о ноги девушки, о ее голову, а затем, мяукнув, словно о чем-то прося, легла на бок и, выгнув спину, подставила дымчатое брюшко в надежде, что его будут чесать. Лена засмеялась в ответ на кошачью просьбу и стала ее исполнять.
- Хорошая девочка,- отозвалась старушка, подлив Людмиле еще кипятку.
- Да,- согласилась Люда и, тут же смутившись, сказала,- а мы ведь даже не познакомились, меня зовут Людмила Викторовна, я работаю учительницей русского языка и литературы в школе, а это Леночка, она моя ученица. Ну а вас как звать, нашу спасительницу?
- Зовите "баба Шура".
- Баба Шура, у вас очень вкусное варенье,- сделала вполне заслуженный комплимент Люда.
- Это у нас ягода такая замечательная, от того и варенье душистое да сладкое. А как же вы оказались ночью так далеко от станции?
Людмила Викторовна стала подробно рассказывать все их перипетии, изо всех сил стараясь донести свои чувства и тревоги. Баба Шура кивала головой в знак согласия и утирала скупые старческие слезы. За время рассказа Лена уснула, а рядом с ней, свернувшись клубочком, спала кошка.
- Да, деточка, такая наша горькая доля,- подтвердила Баба Шура, выслушав рассказ. - Ты еще молодая, непривыкшая, привыкнешь, доченька, ко многому привыкнешь…
Людмиле хотелось возразить, что к такому не привыкнешь и привыкать не стоит, с этим нужно бороться всем миром, делая свою страну с каждым часом счастливей, а людей лучше. Но не стала перечить, а лишь внимательно слушала.
- Мне за всю жизнь столько пришлось пережить, что порой кажется не жизнь это вовсе была, а муки сплошные. Детей своих похоронила, мужа, вот теперь доживаю свой век, никому не нужная.
Она снова промокнула глаза.
- Баба Шура, но что же вы так? Вы не одна, рядом наше родное государство, советские люди, они помогут.
- Твоя правда, доченька, помогут,- согласилась старушка,- вон только помер мой муж, а я даже рада, грешно сказать, а правда. Сашеньку моего любила я сильно, и он меня. Я за ним как за каменой стеной прожила. И чтоб он руку поднял или грубое слово сказал - никогда такого не было. Войну всю прошел, я не знаю, как выжила от переживаний, доченьки мои обе сложили свои жизни на фронте. И Оленька, и Леночка. – Здесь слезы ее совсем задушили, и она сдерживала их изо всех сил, стараясь не разрыдаться, чтобы не разбудить спящую девочку.
- Баба Шура, простите, я не хотела вас тревожить…
- Нет, нет, это ничего, доченька, это даже хорошо. Мне тоже хочется поделится своим горем. В себе носить сил никаких нет, а так пожалеет тебя кто-нибудь, и легче на душе становится. Оленька, старшая наша доченька, медсестрой была, погибла, когда Польшу освобождали. А Леночка,- она снова посмотрела на спящую девочку - Леночка в партизанском отряде была, ее фашисты казнили. Сашенька все это время ничего не знал, я ему на фронт не писала. Он дошел до Берлина, дважды был ранен, награды имелись. А только погиб он не на войне, а здесь вот, его вагоном раздавило. Пережить такое горе, казалось, невозможно, легче самой лечь да помереть. А теперь та трагическая гибель мужа кажется счастьем. Такое и во сне, в самом страшном кошмаре, не приснится, а в жизни случается. Хоть и прошло времени с тех пор почти два года, но у нас здесь все до сих пор помнят. Ночью наехало машин, солдаты с оружием, чекисты, всех мужчин арестовали и три семьи полностью увезли вместе с детьми, женами, никто не вернулся. Все вокруг перерыли, что искали - никто не знает. У меня все награды мужа забрали, все письма и даже похоронки. Ничего о моих миленьких не осталось. Следователь, что меня допрашивал, все грозился убить, коли не признаюсь, что муж мой, к тому времени покойный, был шпиеном Американским и готовил заговор против советского строя. Как он меня обзывал, в страшном сне не приведется. Она встала и затушила лампу, за окном уже расцвело, и палить попусту керосин не стоило.
- А потом и вовсе стал заставлять подписать бумагу, мол Кузьма Праткин, Емелин, братья Синицыны и остальные наши мужики, что проживали здесь, - вражеские шпиены. Наган даже доставал, перед лицом махал, мол пульну сейчас в твою дурную голову, и никто не пожалеет. Я такого страха натерпелась, что врагу не пожелаю, но бумагу не стала подписывать. Неужто свою совесть на жизнь можно променять? Ну, проживу я еще, сколько мне отпущено, а что потом, как людям в глаза смотреть, что я детям своим скажу, а мужу?
Люда сейчас поняла, отчего в домах, куда они стучались, отвечали исключительно женщины. И почему в этом доме так безрадостно и грустно. Она с трудом сдерживала слезы, но те пересилили и тихо пролились. Как много слез в последние дни. А прежде казалось, что жизнь радостная, прекрасная и бесконечная, но все на самом деле оказалось не так.
Людмила Викторовна уже шла с зевающей Леночкой к дороге, ведущей в Москву, а ее все не отпускала та особенная грусть и тоска, что была в доме бабы Шуры. И как ни странно, теперь трагедия вселенского масштаба по сравнению с горем одной отдельно взятой судьбы показалась не такой уж впечатляющей и значимой.
От железной до автомобильной дороги им пришлось пройти около пяти километров в надежде, что там на трассе их кто-нибудь подберет. Но вот уже битых полчаса они махали руками как ветряные мельницы, но немногочисленные грузовые и совсем редкие легковые машины не желали их везти. Вот минуло еще полчаса, еще час, и еще, и еще. Отчаянье прибывало с каждой минутой, и такая близкая мечта вдруг стала удаляться. Лена, не выдержав напряжения, разрыдалась горькими слезами:
- Людмила Викторовна, да что же это происходит? Почему мы должны вот так вот? Мы же в своей стране, мы советские люди, я должна, я обязана…
Она рыдала в голос, а Людмила как могла ее успокаивала.
- Леночка, успокойся, тебе не надо так волноваться, тебе опять может стать плохо, что я с тобой буду делать?
-Людмила Викторовна, мне уже плохо, мне уже так плохо, что не хочется жить.
- Не говори так, глупая, не надо!
Она обхватила Лену и прижала ее к себе, сотрясаясь от ее рыданий. На дороге показался очередной грузовик, но он, даже не сбавляя скорости, пролетел, а она так и стояла с поднятой рукой. Вдруг вслед за грузовиком пролетела черная машина и, остановившись, стала пятиться назад. Поравнявшись с голосующими на обочине, машина остановилась, и на передней двери опустилось стекло.
- Вам куда? –Спросил человек, даже не повернув голову в их сторону.
- В Москву, - ответила Людмила Викторовна, не зная радоваться такому вниманию или огорчаться.
- Зачем вам в Москву?- Снова все так же спросил он, словно разговаривал с лобовым стеклом, а не с людьми, стоящими на обочине дороги. – Москва закрыта.
- Мы добираемся уже двое суток, чтобы проститься с товарищем Сталиным.-
Все так же отвечала Людмила Викторовна, а Лена по-прежнему стояла, уткнувшись в нее.
- Садитесь,- сухо сказал важный пассажир черной машины.
Немея от страха, они полезли в машину, в конце концов уже стало совершенно все равно, что случится, и как дальше сложится. Машина плавно тронулась и понесла их на встречу Москве. Уставшие физически и морально попутчицы скоро уснули, совершенно смирившись со своей судьбой. Они уткнулись голова к голове и качались в такт автомобилю. Они проспали всю долгую дорогу и даже не заметили, как въехали в столицу. Первой проснулась Лена, хоть сумерки и стали поглощать столицу, но огромные здания и широкие проспекты восхищали величием и красотой." Это столица моей великой отчизны", - радовалась Лена, осторожно стараясь разбудить спутницу.
- Людмила Викторовна,- зашептала Лена, потрогав учительницу за плечо. Людмила очнулась ото сна, и на нее сразу обрушилась Москва с домами, дорогами и повсеместным трауром на флагах и портретах вождя.
- Людмила Викторовна, мы приехали, мы добрались. Это Москва!
На улицах Москвы траур чувствовался по-особому, как-то величественно и возвышенно.
Машина, проехав еще какое-то время, остановилась, и важный пассажир, все также не показав своего лица, сказал:
- Вам туда,- и указал рукой вправо.
Не помня себя от радости, они выскочили, наспех поблагодарив за оказанную помощь.
По улицам ходили толпы людей, словно они потеряли что-то очень важное и теперь старались найти свою потерю. Сновали хаотично по улочкам и переулкам, сбивались в стайки, распадались на мелкие группы, потом в каком-нибудь переулке опять объединялись, и так бесконечно. На все попытки разузнать, как попасть на прощание с товарищем Сталиным, вразумительно никто ничего не смог ответить. Все только строили предположения, потому как питались исключительно слухами. Здраво рассудив, подруги решили примкнуть к одной из самой большой группе людей, надеясь, что коллективным разумом и общими усилиями они добьются желаемого результата. Вместе со всеми они устроились в каком-то переулке, ожидая дальнейших действий от окружающих. Всех находящихся на улице объединяло одно большое человеческое горе и желание видеть мертвого вождя. Не каждому поколению выпадает такое горе и такая честь: проститься с величайшим человеком не только современности, но и всего периода существования жизни на земле.
Прощание было делом чести для каждого настоящего советского человека. А потому шли всем миром, и стар, и млад, вели детей, которые могли ходить, несли тех, кто еще не научился и еще ничего совершенно не понимал. Но это не главное, главное в его биографии - это сам факт участия в самом грандиозном прощании на земле.
Людмила Викторовна и Лена стояли в толпе, восхищаясь сплоченности и преданности советского народа. Дух патриотизма витал в воздухе, он материализовался в ту самую бесконечную толпу, что желала проститься с вождем. Казалось, что никакого времени не хватит, чтобы каждый гражданин страны советов смог проститься со своим лучшим другом, наставником, отцом, вождем. Вот так и стояли всю ночь, в большинстве разбившись по кучкам, коротая время, почти не говорили. А если и говорили, то в основном мужчины, решая, как быть с нашими заокеанскими врагами. Очевидно то, что агрессию капиталистов сдерживал один единственный фактор, - это наличие в советской стране такого мудрого вождя. А теперь, потерявший всякий страх и совесть, озверевший, капитализм непременно нападет на оплот добра и братства, которым несомненно является Советский Союз.
Недалеко от безумно уставших, но таких счастливых подруг, то попеременно, то вместе сидевших на чемоданчике, стояла группа мужчин из шести человек разного возраста и, почти беспрестанно пуская табачный дым, негромко вела серьезную беседу:
- Не, американцы на нас не нападут: кишка тонка, мы не японцы какие-то, двинем так по зубам, что мало не покажется. Мы фашиста победили, а их-то быстро в баранку согнем!
- Я тоже так думаю,- поддержал его другой, такой же молодой,- а я вообще бы первым вдарил по Америке да и по всем остальным гнусным капиталистам. Я слышал, мужики, у нас бомба есть такая, как взорвется - все живое погибает. А зданию, допустим, или вон машине - ничевошеньки не будет, садись и кати на все четыре стороны. Вот взяли бы да забомбили такими бомбами. Я бы тогда себе мотик взял, хорошие у них мотики.
- Да ну,- не согласился с ним еще один, - брехня все это. Ты сам подумай, если бомба взорвется, она все разворотит, на тебе вон пушок под носом, а я под Прохоровкой пузом землю гладил. А атомная бомба - это тебе не артиллерийский снаряд, долбанет так, что от мотика твоего и болта не сыщешь, а еще к этому плюс радиация.
- Да я правду говорю, - не сдавался молодой.- Честное слово. А радиация - это вообще буржуазная пропаганда, они нас так запугать хотят, чтобы избежать справедливого возмездия. Нам в школе это каждый день говорят.
Мужики, сомневаясь, хмыкнули, поражаясь всезнайству молодого, который в своей жизни еще даже не нюхнул пороха.
- Я правду говорю, мне по секрету сказала одна женщина...
- Геша, ты поменьше баб слушай, - посоветовал ему мужик, воевавший под Прохоровкой,- бабы тебе еще не то наплетут.
- Да ты дослушай вначале, а потом смейся, эта женщина, мать одного моего товарища, - не унимался молодой, по всей видимости сочиняя уже все на ходу, но не желая отступать от своих слов. - Она работает в столовой одного очень важного заведения, так вот, она говорит, что от радиации есть очень простой и легкий способ: укрыться…
- Ну да, - подтвердили все, - бомбоубежище там, метро, противогаз.
- Да какое бомбоубежище, какой противогаз, нужно просто укутаться в пододеяльник, но обязательно белый...
- Ты что несешь, это ведь радиация, ты хоть понимаешь, что это такое?- Возражал постоянный Гешин оппонент.
- Да, я тоже такое слышал,- поддержал молодого другой мужчина средних лет.
- Да ну вас, с вашим постельным бельем,- махнул рукой прохоровчанин и пошел прочь от военно-патриотического кружка.
- Я вам точно говорю, - продолжал молодой, - нужно залезть в пододеяльник и наглухо там закрыться. Радиация будет отражаться от белой поверхности и не сможет пробраться внутрь…
- А если кальсоны? Ну белые? - Спросил второй молодой.
- Какие кальсоны? А голова, а руки, а ноги - все прятать надо!
- Ну да, ну да, - закивали, соглашаясь, все вместе, - пододеяльник надежней будет.
И замолчали, очевидно, вспоминая, у всех ли дома имеется необходимое количество именно белых пододеяльников. И каждый по своему желанию уже думал, чем бы он разжился на проклятом западе, ведь кроме мотоциклов там полно добрых вещей. Это хорошо знали все советские люди по бесчисленным барахолкам, раздобревшими после победы: часами аккордеонами, мануфактурой, золотишком и многими другими вещицами побежденных врагов.
Ни Людмила Викторовна, ни Леночка ничего не понимали в таком серьезном деле, как ведение боевых действий и характеристики секретных бомб. Но одно знали хорошо: мы себя в обиду не дадим, и поскольку мир устроен так, что все равно победит добро, то у Советского Союза не остается ничего другого, как выиграть в противостоянии с мерзким западом.
Несколько раз ожидающих людей будоражили какие-то слухи. Люди собирались в большие группы, оживленно переговаривались, но все же пока не двигались с места. В очередной раз толпа ожила и, словно по команде, бросилась в проулок. Каждый торопился быть первым, каждый старался успеть. Вначале, обгоняя и нечаянно толкнув соседа, даже пытались в спешке извиниться, затем плотность все увеличивалась и увеличивалась. Толкались все, начали плакать дети, кричали женщины, мужики крепились, пока еще имея возможность отвоевать себе пространство. Но затем пространства вдруг не стало, и невозможно было остановиться или свернуть, людская река несла, становясь смертельно опасной. Людмила Викторовна и Леночка были почти в авангарде этой великой гонки, они совершенно не знали, куда необходимо бежать и действовали по принципу стада. В полной уверенности надеясь, что возглавляющие эту гонку знают, что делают. Это было захватывающее действо, люди торопились так, словно они спасали собственные жизни, а не шли прощаться с усопшим. Улочка будто сужалась перед поворотом и здесь самым важным было не упасть, это понимал каждый, но вот в середине кто-то вскинул руками, и его поглотила людская пучина, в это месте стали запинаться и падать другие. Всё это могли видеть только напирающие сзади.
- Леночка, держись крепче, не отпускай меня, ни за что не отпускай меня и не останавливайся, ты слышишь! - Кричала учительница, с каждой минутой все сильнее пугаясь происходящему, а поток, проскочив узкий изгиб поворота, по всем догадкам должен был выскочить на широкую улицу, где всем хватило бы места. Но их ждало неожиданное препятствие. Грузовики, груженые мешками с песком, стояли в несколько рядов, перекрывая дорогу. На мешках стоял командир и, махая руками, кричал:
- Назад, кому сказал, назад, прохода нет!
- Леночка, держись крепче, не отпускай меня, Леночка, держись,- кричала Людмила Викторовна, изо всех сил схватив ученицу за рукав.
Первые ряды уже понимали, что беды не миновать, несколько самых смекалистых бросились под машину. За ними последовали другие, но не успев пролезть, они были придавлены нахлынувшей толпой и безнадежно пытались встать, их подмяла, придавила огромная плотная масса. Людмила Викторовна чувствовала, что под ногами люди, но они ничего не могли поделать, ведь главная проблема - не упасть. К тому же их давила напирающая сзади толпа. Уже кричали и выли все: дети, женщины, мужики. Первые ряды сильно плющило о грузовики, многотонная людская масса продолжала напирать, люди в хвосте толпы не понимали, почему не двигаются и напирали, напирали, давили. Чемоданчик уже был потерян, но это нисколько не беспокоило Людмилу Викторовну, она очень хорошо осознавала опасность, грозящую им.
- Леночка, держись! Леночка, держись, - только и повторяла она.
Кисть онемела так, что она не понимала, держит ли она Лену за рукав, или он давно выскользнул, как чемоданчик . Все кричали, выли, просили о помощи. Ужас стоял неописуемый, натиск толпы был такой силы, что первый перекрывающий улицу грузовик юзом протащило несколько метров, и он уперся в следующий. В первых рядах людей расплющило о машину, в толпе уже появились мертвые, их раздавило, но они стояли, подпертые пока еще живыми.
Командир на машине уже давно ругался площадной бранью, махал пистолетом, но сладить с обезумевшей толпой ему было не под силу. Поверх голов в направлении машины уже катился другой поток, люди выпихивали на поверхность детей, и те по плечам и головам ползли к спасительным машинам. На них уже показались солдаты и, принимая детей, передавали на ту спасительную сторону плотины.
- Помогите, - кричала учительница, - помогите, - глядя прямо в глаза командиру, - спасите девочку, спасите.
Кричали все, кричали истошным криком, моля о помощи. Вдруг Людмила почувствовала, что Лена тянет ее вниз, она отвела взгляд от командира, повернув голову влево от себя, где стояла Лена. Мужчина внушительных размеров подминал под себя девочку, стараясь ближе пробраться к машине. Людмила по инерции вместе с Леной пошла вниз, в доли секунды осознав, что это все, конец. Она всплеснула на прощанье свободной рукой, но в этот миг ее схватили за руку и потянули наверх. Она помнила, что кричала, что там девочка, она упала, ее нужно спасти, пыталась спрыгнуть с машины назад в гущу, но ее оттолкнули на другой грузовик, и она потеряла сознание. Первое желание, когда она пришла в себя, - хотелось умереть. А зачем теперь жить, она должна была спасти ученицу даже ценой собственной жизни, но не сделала этого, не смогла. А значит, она предала. Отчего-то болело левое ухо, потрогала - разорвана мочка и нет серьги. Пальто, платье, все залито кровью. Уж лучше бы забрал их машинист.
Всего произошедшего не было видно с парадной стороны, с парадной все выглядело пристойно и внушительно: огромная очередь, словно гигантская анаконда, плотным туловищем петляла по улице, проползала сквозь траурный зал, вываливалась из него кусками скорби. Люди, идущие в этой скорбной колонне, были тоже с детьми. Взрослым казалось, что они делают самый важный в жизни поступок. Они думали, что ничего не может быть главней, чем созерцание ребенком мертвого тела великого вождя. Пронося детей перед гробом, они поднимали их выше, как знамя борьбы, как человеческий салют, как бы говоря своему кумиру: "Смотри, товарищ Сталин, вот те, кто понесет твое знамя в будущее, вот те, кто расскажет потомкам о твоих героических подвигах. Смотри, товарищ Сталин, смотри и гордись своим лучшим в мире народом".
Дети смотрели испуганными глазами, не до конца понимая происходящее. Они не понимали, что им нужно делать, для чего они здесь. Но одно они чувствовали точно: не стало самого лучшего в мире, и это касалось не только человека, это касалось всего. Вот что они запомнят на всю жизнь и до конца своих дней будут гордиться великим товарищем Сталиным, потому что они так чувствовали, так видели, что ушло из страны самое лучшее.
Но ничего этого не увидела Людмила Викторовна. Ее прощание с вождем началось и закончилось здесь, на этой узкой улочке. Кому и для чего нужно было перекрывать улицу, это останется неизвестным. Несколько часов понадобилось, чтобы растворить толпу и убрать тела погибших. Все это время переулок был оцеплен, и никого не пускали, более того, разгоняли, грозя арестом даже тем, кто искал своих родных.
Как только сняли оцепление, Людмила вернулась на место трагедии. Бесцельно бродила по улице, стараясь отыскать Лену, хотя и понимала, что ее здесь нет, но все-таки искала. Бесчисленное количество калош, другой разной обуви, пуговиц, хлястиков, перчаток, рукавиц, муфточек, обрывки непонятных тряпок, куски одежды и другого мелкого мусора - всё это валялось здесь, чемоданчика не было, очевидно его растоптали. Во многих местах были кровавые пятна. Зачем им нужно было ехать в Москву? Зачем? Она уже шла по улице, от нее шарахались прохожие, но она этого не замечала. Она просто шла и все, ей было все равно, куда идти, она просто шла, сломленная духом.
- Гражданочка, ваши документы,- козырнув, обратился к ней милиционер.- Гражданочка, - он тронул ее за руку, и только сейчас она поняла, что к ней обращаются.
С полным равнодушием она достала паспорт и протянула его стражу порядка. Посмотрев документ, милиционер сказал:
- Пройдемте.
В отделении на странную гражданку, залитую кровью, смотрели как на диковинного зверя, словно она была необычный советский человек, попавший в беду. Милиционер подробно все записывал, все время задавая уточняющие вопросы о произошедшем. Закончив, он еще что-то дописывал, пока Люда не догадалась спросить, как можно найти пропавшую девочку, она наверняка жива и лежит сейчас в какой-нибудь больнице. Миллиционер стал куда-то звонить, отвечал коротко:
- Так точно. Слушаюсь.
И звонил снова и снова. А затем, получив очевидно окончательный ответ, сказал:
- Гражданочка. Гражданочка.
Люда пришла в себя и обреченно посмотрела на милиционера. Он немного смутился, словно в нем до сих пор был жив нормальный человек, потер рукой лоб и, опустив в стол глаза, сказал:
- Все, что вы здесь рассказали, не могло произойти в нашей стране... – А затем тихо, шепотом, продолжил, – послушайте меня, забудьте все, что произошло, никого не ищите, если хотите остаться в живых, срочно уезжайте. И никому никогда не рассказывайте об этом. Забудьте, вы поняли?
- Но я не могу,- отвечала Люда, равнодушная к своей судьбе.
- Послушайте, вы, -уже угрожающе зашипел он, - если девочка жива, а вы не перестанете ее искать, вы погубите и ее, и себя. А если она погибла, то ей уже ничем больше не поможешь, ее не найти.
- Но вы ведь обязаны помогать людям, ведь вы советский человек, вы… - голос ее сорвался, и потекли слезы.
Ей уже казалось, что она все выплакала, и теперь до конца жизни не заплачет. Милиционер подал стакан воды и сказал:
- Уезжайте.
……………
Сталин ходил по своей подземной келье, не находя себе места. Сейчас его эксперимент казался рискованным и неоправданным дурачеством. А что если его верные и преданные соратники все -таки рискнут, и эта злая шутка окажется настоящими его похоронами? Они просто замуруют его здесь и никто и никогда не узнает, где покоится настоящий товарищ Сталин. Или вдруг окажется, что в стране существует разветвленное подполье, и в любую минуту может начаться бунт. Как в таком случае поведет себя комитет безопасности власти: выстоит, не дрогнет, не подведет? "Что со мной произошло, я никогда не любил рисковать, делал все обстоятельно, не спеша, всего лишь нужно было умело расставить фигуры. А там, дальше все происходит само собой, чужими руками. Видать заскучал. Да нет, не смогут, кишка тонка, - не забывая думать о своей главной головной боли, сам себе отвечал вождь.- Трусливы мои соратнички, правда, это и к лучшему. Первым делом покончим с врачами-убийцами, это они хотели товарища Сталина на тот свет спровадить. А там доберемся и до моих холуев верных. Всех до единого закопать надо. Надоели".
А наверху по-прежнему господствовала скорбь, траурная колонна не уменьшалась который день, многие становились в очередь по второму и по третьему разу. Им казалось, что такого короткого прощания им не хватает, чтобы утолить свою боль утраты. По Москве ползли слухи, что где-то там, в Сибири или на Дальнем востоке, народ бунтует, а в самой столице произошла страшная давка, и погибло немало людей. Все шептались, пересказывая друг другу сплетни, переиначивая, привирая услышанное по своему усмотрению, дабы казаться очень умными и осведомленными.
Но это вовсе не было особенностью только этих тяжелых смутных дней скорби. В стране советов все, что касалось власти и принимаемых решений, было делом секретным, а потому люди вынуждены были гадать да рядить, отчего принято то или иное решение? И в своих домыслах они порой заходили так далеко, что даже гениальнейшему уму, единственному, принимающему решение в государстве, не могла прийти в голову такая хитроумная комбинация. Порой там, где люди путались в непролазной конспирология, все объяснялось намного проще. Надоели, потеряли доверие. А вы там думайте, что хотите.
Внезапно прекратили доступ в зал прощания с вождем. Но люди не расходились, они надеялись, что доступ прекратили на время, и вскорости прощание обязательно возобновится. Но время шло, и ничего не происходило, хотя люди в большей своей массе продолжали ждать. Около пяти часов ожидания не дали никакого результата, а затем к существенно поредевшей очереди стали подходить люди в штатском и настойчиво требовать разойтись. Толпа недовольно подчинялась, но далеко уходить не спешила. Народ разбредался по близлежащим улочкам, подъездам и подворотням, время от времени проверяли, не возобновилось ли прощание. Но все вокруг было подозрительно тихо. Почему так внезапно все прервалось? Что случилось? Что произошло? Снова терялись в догадках, и, как прежде, находили лишь вражеский след. Одни утверждали, что сионисты устроили какую-то мерзкую провокацию. Другие утверждали, что во всем виноваты космополиты. Третьи настаивали, что страшней троцкистского заговора может быть только заговор врачей-убийц. Но в том, что в любой проблеме или неудаче виноват враг, в этом не сомневался никто. Расхождения были лишь в имени врага и способе покушения на государственные устои.
Почти сутки прошли после прекращения прощания. Власти упрямо молчали. Народ путался в догадках, что же все-таки произошло? Что будет дальше? И вот неожиданно возник совершенно провокационный, неправдоподобный, издевательский слух: Сталин жив. Эта сплетня разнеслась по Москве, наверное, за считанные минуты, ну пусть и больше, не так это важно. Важно, что он жив. Но как не верить своим глазам: еще вчера сотни тысяч видели его бездыханное тело. Нет, это вражеская провокация, нельзя на нее поддаваться, нельзя терять бдительность. А слух все дальше расползался по стране, обрастая невероятными подробностями. В Москве же всплывали все новые и новые детали и факты этого чрезвычайного мистического дела. Они словно исходили из какого-то центра, который порционно подпитывал этот слух. И с каждой новой волной все более достоверным становился факт воскрешения вождя. Да, да, именно воскрешения или, точнее сказать, пробуждения. Как утверждала последняя свеженькая волна, насквозь пропахшая лубянкой, товарищ Сталин впал в летаргический сон. Еще точнее сказать, лечащие врачи путем сговора ввели его в подобное состояние.
Большое дело против врачей-вредителей уже велось спецслужбами, но чтобы запутать следы и свою причастность, находящиеся на свободе заговорщики провели подобную диверсию. Первая стихийная волна недовольства прокатилась по Москве. Народ требовал жестоко покарать этих подлых заговорщиков. Но простого возмущения оказалось мало, и люди стали громить поликлиники и аптеки, били врачей и любого, кто хоть отдаленно напоминал эскулапа. Били, не разбирая, мужчин, женщин, нянечек, медсестер. Врывались в операционные во время операций, увозили больных, избивали хирургов. Больные, кто мог передвигаться, бежали из больниц, кто не мог, тех забирали родственники или просто случайные люди, таким образом стараясь спасти больных от неминуемой смерти. Всех, кто при смерти, кто нуждался в срочной медицинской помощи, неважно. Психоз нарастал с каждым часом, а то, что власть никак не вмешивалась, подтверждала своим бездействием тот факт, что в случившимся с их любимым вождем виноваты именно врачи. И вот когда стало понятно, что народ готов, созрел, прозвучало невероятное фантастическое сообщение: "Товарищ Сталин жив! Жив!" Никаких разъяснений не было, да и кому они были нужны, он жив, а это самое главное, главней всего на свете. А врачей мы и сами уже подозревали, мы чувствовали, что они нас не лечат, а залечивают до смерти.
Люди в который раз хотели стать лучше, чище, они понимали ,что обросли, покрылись противной мерзкой коростой ненависти, нетерпимости, недовольства собственной жизнью. А для этого есть только один надежный, многократно проверенный, испытанный способ: обвинить, очернить, унизить других. Потому что иного способа стать лучше они не знали и не хотели знать. Возможно, они догадывались, что он есть, другой путь очищения, но не желали его искать. Искания, зачастую, сопряжены с ошибками и трудностями. Этот путь мучительный и очень болезненный. Кто, знает вдруг эта дорога нравственного очищения нечаянно лишит тебя привилегированного положения распорядителя чужими жизнями или всегда правого большинства . Вдруг в этот самый момент ты утратишь последние остатки той иллюзорной защиты, что у тебя прежде была. Станешь живой мишенью для твоих вчерашних коллег, друзей, знакомых, родственников и еще для множества незнакомых тебе людей. Стать лучше, по-другому, - это означало лишь одно: восстать против системы, против власти, против товарища Сталина, против самого себя. Но это казалось невозможным, невероятным, воспринимаясь большинством как предательство их великих и светлых устремлений. Каждый знал неписаное правило, простую формулу выживания: очерняя других, сам ты выглядишь чище, лучше. Каждый знал о лживости этих простых решений, но искусно делал вид, что не понимает этого, добровольно принимая правила игры.
Казалось, что люди бросили работать, их почему-то перестало беспокоить выполнение планов и досрочное окончание пятилеток. Уже несколько дней они только и делают, что мстят обидчикам, вернее не мстят, а воздают по заслугам. Да между делом сплетничают, все больше разжигая в себе ненависть...
- Я вас предупреждала, Виктория Никитична, что зарежут вашего Витьку врачи. Ведь предупреждала? – Говорила женщина бальзаковского возраста другой, ближе к пенсионному возрасту, на одной из тысяч московских коммунальных кухонь.
- Говорили, Елена Савельевна, говорили, - горько вздохнув, ответила она,- Но ведь врач сказал, операция срочная требуется. Они ведь больше знают...
- Да бросьте. Чего они больше знают? Вот вашего Витьку угробили - раз. У моей подруги, мужа сестры, брата залечили - два. У сменщицы, золовки, сестру кто со свету сжил? Они, душегубы. Да они, если хотите знать, на людях эксперименты проводили. Мне по секрету сказали, в Бутово отыскали шесть изуродованных тел, и на всех следы от медицинских скальпелей. Как пить дать, зарезали где-нибудь в больнице, а потом выкинули. Мол, знать ничего не знаем, ведать не ведаем. Вот.
Она это рассказывала не как слух или сплетню, она утверждала, как случившийся факт, имевший место в жизни. При этом, небрежно помешивая жиденький супчик в старом закопченном ковшике и прищурив левый глаз от дыма, затягивалась папиросой.
- Мне вот говорила одна моя знакомая,- продолжала всезнающая Елена Савельевна, - что врачи скрещивали женщин с обезьянами. Да, да, представляете какое варварство? А один мой знакомый рассказывал, что мужику вообще собачью голову пришили, и он ходил и лаял на людей как собака, да еще ко всему ругал советскую власть и призывал народ к бунту. А это, как вы понимаете, самое скверное, ругать тех, кто тебя вырастил, воспитал, выучил...
- Вы что, Елена Савельевна! Что за страсти вы говорите?- Ужаснулась соседка по коммуналке.
- Да какие там страсти, это каждый уважающий себя современный человек знает. Вот только вы, видать, отстали от просвещения со своими грязными тряпками да швабрами. Мне один знающий товарищ по большому секрету говорил, что все болезни придумали врачи, они, как попы, хотели народ в черном теле держать, и вот, сами видите, держали до сих пор. Но надеюсь, хоть в этот раз с ними разберутся раз и навсегда. Я вам больше хочу сказать, в нашей передовой стране врачи вообще не нужны. Вот вы кого-нибудь полностью излеченного видели?
Собеседница неуверенно покачала головой.
- Вот вам и ответ. Они все делают, чтобы человека на лекарства подсадить, а затем, будьте уверены, станут манипулировать вашим сознанием да денежки из вас вытягивать. Одно слово - сионисты.
Она выглянула в грязное закопченное окно кухни и радостно воскликнула:
- Смотрите, Виктория Никитична, дым валит, поди поликлинику подожгли. А вы мне не верили, да они человеку не то, что собачью голову, они и свиную или баранью пришьют, и заставят нас всех хрюкать да блеять. Сами-то мы люди старой закваски, выстоим, а что наших детей ждет, вот чего бояться надо. Виктория Никитична, помешайте, пожалуйста, супчик, - попросила она,- а я пойду сбегаю, может чем разживусь. Мне вот как раз бинт и зеленка нужна. Вон палец порезала, кинулась прижечь, вон йодом прижгла, да и тот кончился. А вам то чего-нибудь взять? Из разграбленной поликлиники народ разбегался по подворотням и закоулкам. Где-то в подсознании каждый понимал, что творит, мягко сказать, гадкое. Но отсутствие у медиков защиты все же наводило на мысль, что именно этого от них и ждет власть. А поскольку человек в Советском Союзе является вершиной в устройстве государства, то кто, как ни он, должен вершить праведный справедливый суд. И между делом тащить, что плохо лежит. На войне, как на войне, здесь тебе и капитуляция, и контрибуция.
Ненавистница всего врачебного бежала к дымящей поликлинике, боясь опоздать и явиться к шапочному разбору. Она ругала себя за то, что не смекнула раньше, и вот теперь, скорее всего, не поспеет во время. А потому приходится, сокращая путь, лезть в темные подворотни, а народец-то у нас сами знаете какой. Она вывернула из-за угла, и нос к носу столкнулась с очень подозрительной компанией.
- Ой, дамочка, а мы куда так спешим? –Выскочил один из них, словно черт из табакерки, и встал у нее на пути.
- Пусти,- сказала она решительно, пытаясь обойти внезапно возникшую преграду. Но задира не давал прохода, а путь к отступлению тут же отрезала остальная шайка.
- А что это мы такие грубые? Пойдем с нами, выпьем за чудесное воскрешение товарища Сталина, у нас и спирт чистейший медицинский имеется.
- Мне некогда, я тороплюсь…
- Ты за здоровье товарища Сталина выпить не хочешь? Мужики, она за нашего любимого товарища Сталина пить не хочет. - Приставала все та же морда, остальные довольно хихикали, восхищаясь бесстрашием сотоварища. - А ты ей, Яша, в рыло двинь, повысь ее социалистическую сознательность, в раз захочет, – посоветовал один из шайки, остальные довольно зареготали.
- На вот,- протянул медицинскую колбу, тот которого назвали Яшкой- пей.
- Пусти, я кричать стану,- предупредила женщина.
- Станешь кричать, башку оторву. А че это от тебя врачицей воняет?- Он повел носом в ее сторону, обнюхивая с ног до головы, словно злобный сторожевой пес. - Так ты поди одна их них! Вот почему за нашего дорогого товарища Сталина выпить отказываешься?
- Я …
Ей не дали договорить, грубо схватив и зажав рот крепкой рукой. Она пыталась вырваться, извивалась всем телом, билась ногами, кусалась, но лишь заработала сильный удар в живот и потеряла сознание.
Яшка уже шел домой, но вселенская радость, которая охватила его от известия о чудесном воскрешении вождя куда-то испарилась. Казалось, что душевная ярость спадет сама собой, ан нет, душа томилась и требовала логического завершения всего дня. Ну что еще надо: разгромили поликлинику, аптечный пункт, а успокоение никак не наступало. Даже верный способ залить душевные тревоги алкоголем тоже не дал ожидаемого результата. Выместил злобу на этой отвратительной бабе, ну что еще надо? Однако чувствуется, чувствуется энергия, неуемная сила, и наверняка есть масса способов направить ее в нужное, полезное обществу русло. В голове мелькнула мысль, а глаза яростно заблестели, странно, что эта идея его не посетила сразу, вот она вне всякого сомнения и зудила, ныла, не давая покоя. Он ускорил шаг заплетающихся ног и направился в дом по соседству с тем, в котором у него была комнатка в коммуналке. Поднялся на третий этаж, вот она желтая латунная табличка "Профессор Шварц С.М."
"Конечно,- зло усмехнулся Яшка и плюнул на табличку,- Шварц, а не как не Иванов, или Петров, или, допустим, Неряхин. А что он какой прокаженный, не имеет права? Да он, если вы хотите знать, самый что ни на есть советский человек, у него самое что ни на есть правильное, незапятнанное социальное происхождение. Он, его отец, его днд, да он уверен, что и все его предки, были что ни на есть последней беднотой на селе. И что он, по-вашему, не имеет права вот на такую красивую табличку "профессор Яков Иванович Неряхин"? Имеет, ох, как имеет..."
Он звонил в звонок, тарабанил в дверь кулаком, но все тщетно. Профессорская квартира не подавала признаков жизни. Но отступить - это означало бы капитулировать перед врагом, расписаться в собственном пролетарском бессилии. Настоящего патриота, гражданина, верного, идейного, преданного человека никогда не должна останавливать запертая дверь. Яшка, долго не раздумывая, бросился к себе в комнату и вскорости возвратился уже с ломом в руках. Пролетарский инструмент его еще ни разу не подводил. И в этот раз хрустнуло сухое дерево, замок показал свой бесполезный, металлический язык.
"Вон как живут народные душители-покуситили на справедливую, равную жизнь, - возмутился Яшка, бросив лом на паркетный пол.- Одним таблички блестящие, хоромы как в сказке, а другим в параше всю жизнь ковыряться". Он прежде уже бывал в этой квартире и как раз по поводу канализации, видите ли, у них что-то там подтекало. Их бы, этих товарищей господ, в мою уборную на двадцать человек. И все, как один, ведь норовят свинью вонючую в унитаз подложить". Но Яков тоже имел рабочую гордость и не терпел такого унизительного к себе отношения, отвечая соседям тем же макаром. Но сейчас он первым делом направился не в уборную, а на кухню. Сильно хотелось жрать. "Вон ведь как все у них, жируют суки". Обшаривая все вокруг, обратил внимание на тумбочку с железной ручкой и тремя буквами ЗИЛ. Дверь непривычно мягко поддалась, и внутри тут же загорелся свет.
- Вот буржуи недорезанные, смотри как жируют! Вот контры. Смотри, как тут внутри холодно, это еще что за прибор такой диковинный? А жратвы, смотри, здесь сколько, и вся свежая. Не то, что у нас, в столовке вонючей. Где же они такую жратву берут? В магазинах цены готовы руку по локоть откусить, а у них жратвы на миллион. А чего же, обдирают трудовой народ и жируют. Стал все съестное складывать на стол, разрывая при этом зубами каральку "Краковской", запивая ее коньяком. "Сколько звезд? Пять. Пять это хорошо,- обрадовался он.- А что за название, Апшидрон, ага, хороший коньяк "Апшидрон". "
Управившись с нехитрой задачей, он собрал крест накрест скатерть и завязал ее в узел. После чего глотнул еще из бутылки и с наслаждением помочился в холодильник. Вытер руки о сорванную занавеску и отправился неспешным шагом, осматривать владения. Многочисленные картины, находившиеся в гостиной, не вызвали восхищения, а, напротив, вызвали справедливое недоумение. "Чего хорошего в этой мазне",- подошел к одной из картин поближе и внимательно присмотрелся.
- Мазня она и есть мазня,- сделал заключение Яшка,- кто ж так не может, так каждый дурак намалюет. Дайте мне краски, я таких вам картин сто штук в день намуслекаю. Картина это что? Это не канализацию прочищать, мажь себе да мажь. С каждой минутой и с каждым глотком он убеждался в несложности художественного ремесла. "А вот рамка действительно красивая, - подумал он, - поди точно золотая, по всему видать, шибко дорогая". Снял картину, вырвал полотно, а рамку отнес на кухню и водрузил на свой узел.
Кабинет хозяина Яшке тоже очень понравился, он поразил его своим необычайным величием и степенностью. Все выглядело серьезным, основательным, капитальным. "Вот только нахрена здесь столько книжек", - он понять не мог, впрочем и не сильно старался. Сел за стол выдвинул ящичек, часы на цепочке и несколько купюр перекочевали в карман. Деревянная шкатулка на столе, батюшки родные, сигары, а мне казалось, что с буржуинами покончено давно и окончательно.
- Мистер- твистер, главный министр…
Стал раскуривать, сигара не поддавалась." Вот сволочи, и здесь препоны рабочему классу чинят". Но быстро сообразив в чем дело, отгрыз кончик свернутых листьев и со всей жадностью затянулся густым едким дымом.
- Вот буржуи проклятые, никак отравить хотят рабочий класс? Закашлялся так, что, казалось, шары из орбит повылазили, да ко всему и селезенка из нутра вывалится. "Силен табачок, ты поглянь, - подумал он осматривая сигару.
- Вот сволочи, мало мы им рыло чистили. Второй раз затягиваться не стал, а просто набирал в рот дым и выпускал его большим облаком. Положил ноги на стол и облокотился о спинку кресла, получая необычайное удовольствие. "Вот это жизнь, мать их. Чего так не жить? Так каждый дурак жить сможет: распивай Апшедроны, дыми сигарами. Не зря товарищ Сталин этих змиев за их ядовитые языки ухватил. Всех до единого нужно повесить, а квартиры обычным людям отдать, в таких хоромах по сто человек жить может. Не меньше, точно не меньше". Взял большую толстую книжку, что лежала на столе, открыл наугад и с серьезным видом стал разбирать написанное.
«Нарушение физико-химического состояния мочи приводит к выпадению в осадок кристаллов и аморфных солей, которые в сочетании с органической основой образуют камни. Они могут быть в одной или обеих почках….»
"Не пойму, зачем столько писанины глупой. Камни в почках - это что, операцию нужно делать? Так делайте операцию, делайте, скорей, чего попусту болтать. Не вижу ничего сложного, допустим, те же камни из почек проще- простого достать. Взял разрезал аккуратно, достал камни, зашил дырку. Все, готово! Дальше все само собой, как на собаке заживет. Это я вам скажу, не на Причистинке в уборной говяжью кость из канализации выуживать, здесь просто так трубу не разрежешь и голыми руками не доберешься". Еще полистав книжку, он взвесив ее на руке, окончательно убеждился во мнении, что пусть она и большая, вот только пользы от нее нет никакой." Хоть бы бабу голую нарисовали что ли", - сделал экспертное заключение Яшка.
…………………..
Власть быстро осадила толпу, погромы прекратились так же внезапно, как и начались. Погромы прекратились, а вот вражда и ненависть остались. Это невозможно прекратить указом или окриком даже с самого верха, это лечится долго и болезненно, как хроническое пьянство, а исцеление возможно лишь при огромном желании пациента излечиться. Но в данном случае желания не было, более того пациент не признавал себя больным. Впрочем, признавай, не признавай, лечить все равно некому, да и кто добровольно пойдет к подлым врачам-убийцам? В стране, в великом государстве остался один единственный врач широчайшего профиля, который и проведет обследование, и диагноз поставит, и рецепт выпишет, и лечение назначит, и процедуры проведет, ну там клизмы, кровопускания всякие, ампутации...
К слову сказать, доктор тоже был не в лучшем расположении духа, как и весь его преданный народ. На душе вождя скребли гадкие кошки, а из головы никак не выходил странный сон, который привиделся уже к самому пробуждению. Сон был не просто неприятный, а предательски- страшный. Да ко всему он касался его близких, а это как нечто вызывает особенный страх. Во сне он видел постаревшую Светлану, которая, не переставая, писала ему на юг письма, просила приехать, жаловалась, что москвичи распоясались, распустились. Поздно вечером по улице не пройдешь, кругом грабежи, насилие, убийства. Такие письма и вправду приходили ему, когда он отдыхал на юге. Он тогда все это списывал на ее ранимую девичью натуру. Так бывает в жизни, рассказали молоденькой девушке страшную выдуманную историю, а она сразу в панику, мол, преступность москвичей насмерть заедает. Вообще, что ей может угрожать? Неправильно поставлен вопрос. Кто разносит подобные клеветнические слухи? Не стоит об этом, не это главное сейчас. Главное и страшное в другом. Сидит Светлана в кресле-качалке, голова совсем седая, долгожительница . Так и должно быть, у меня все долгожители. И все бы ничего, да вот только дом ее почему-то в Америке. Вот беда, моя любимая дочь живет в стране злейшего врага. Как такое могло случится? Такое не пожелаешь никому. Одно успокаивает, что это всего лишь сон. Сон-то сном, но почему она в таком почтенном возрасте, а Америка до сих пор еще существует? В жизни все, конечно, будет по-другому: лет через десять-пятнадцать статуя Свободы будет держать не бесполезный и бессмысленный факел, а…Что же она должна держать? Серп и молот? Красную звезду? А к черту, взорвем ее, и делу конец. Но отчего моя Светлана в Америке? Отчего? Где великий Советский Союз? Почему она не дома? Быть может, мы наконец-то победили американцев, и она живет на оккупированной территории как великий символ настоящего, непобедимого советского человека? Вот черт, не победили, там американский флаг висел, я его отчетливо увидел. Оттого я так расстроился. Казалось бы, все получилось, народ ликует, виновных ждет суровое, заслуженное наказание, а радости нет. Нет того чувства, как прежде, когда чуть не каждый день приносили письма бывших соратников. Перебирая пожелтевшие листки с ностальгией вспомнил те чувства, что он испытывал прежде, читая эти письма впервые. Он так делал каждый раз, когда его внезапно охватывала ностальгия, и возникали сомнения в правильности принятых решений. Внимательно просматривал собственноручно отобранные документы, хранящиеся у него в специальной папке. Как можно усомниться в том, что не он единоличный вершитель истории и человеческих судеб. Вот неопровержимые, документальные подтверждения данного факта, и все такие трогательные, жалостливые:
…Глубоко раскаиваюсь в тягчайших моих преступлениях перед пролетарской революцией, прошу, если президиум не найдет это противоречащим будущему делу социализма, делу Ленина и Сталина, сохранить мне жизнь.
24.08.36г. Л. Каменев.
….Прошу поверить, что врагом я больше не являюсь, и остаток своих сил горячо желаю отдать социалистической родине. Настоящим я прошу президиум ЦИК СССР о помиловании меня.
24 августа 36г. 4ч 30м утра Г. Зиновьев.
Смотри, как рано, а Гришка не спит, хоть и враг, а за социалистическую родину переживает. А разве могло быть по-другому? Они ведь сами, своими руками, активней других социализм строили, пока не оступились. Да разве ж я их к смерти приговорил? Нет, советский суд. Разве мог я пойти против народного суда, против решений ЦИК? Никак не мог. Диктатура закона - первое нерушимое правило суверенной демократии. Это каждый знает, и Лев знал, и Гришка тоже, все знают. Так чего ныть, чего скулить? Помирай, раз врагом назначили, прояви гражданскую и мужскую силу. Но как не крути, радость прежде на душе была. Сейчас нет такой радости. Почему нет? А все, наверное, от того, что есть серьезная причина. Опять подвел меня мой народ, огорчил, до глубины души оскорбил. Предал, а как иначе это понимать? Казалось, вот две цифры, небольшие по своей сути, но сколько информации они несут. И совсем нерадостной. Кажется, полторы тысячи больше тысячи трехсот восьмидесяти девяти. С математической точки зрения действительно так, не оспорить. А по сути? Если с другого ракурса рассмотреть данную проблему, картина скверная получается. Я ради их мечты о свободе и равенстве всю свою жизнь на алтарь революционной борьбы положил. Ничего для них не жалел. Ссылки, тюрьмы, болезни, ни одной спокойной ночи не провел, все только о людях думал. А что в замен? Даже достойно своего вождя проводить в последний путь не смогли. За царские подачки дремучий народец точно так давился, как и на прощании со своим великим руководителем. Если не цепляться за каждого, сто человек туда, сто человек сюда, разница небольшая. Как не крути, полторы тысячи это выходит, что меня мой родной народ любит не больше, чем Николашку кровавого, которого сам и предал? Как позволите это понимать? Неужто гений товарища Сталина толпе был не дороже, чем царские подарочки? И это все, что я заслужил, за всю мою любовь к этим дремучем неотесанным людишкам? Я их научил варить сталь, растить хлеб, побеждать самых лютых в мире врагов, а они даже достойно проводить в последний путь своего учителя не могут. Рано я успокоился, недостойны они называться моим народом. Мало в них жертвенности, непростительно мало, слишком сильно любят они свои никчемные, пустые жизни, не понимают, не осознают глубину и величие замыслов.
……………………..
Егор еще заранее, за год, стал отчитывать дни до заветной даты. Каждое утро он как молитву шептал: триста двадцать, сто пятьдесят, семьдесят дней, три дня. Пятого марта он проснулся в прекраснейшим настроении, он дожил, дотерпел, дополз, дождался этого светлого дня. У него на этот случай задолго был припасен кусок сахара, ведь он обязан был хоть как-то отметить этот радостный, знаменательный день. Теперь и самому было нестрашно умирать. Главная задача - пережить этого гада - выполнена, и большего счастья в его жизни больше не будет. Даже если суждено выйти на свободу. Да, да, даже свобода, милее которой ничего не может быть, уступает по значимости смерти сатрапа. Это злорадство было продиктовано не только и не столько глобальными, национальными, народными интересами, а в большей мере шкурными, частными, очень личными. Бороться за общенародное счастье он больше не хотел. Его все больше волновала судьба близких ему людей. Впрочем, порой ему казалось, что быть по-настоящему счастливым в одиночестве невозможно. Невозможно закрыть глаза на происходящее вокруг тебя в твоей стране. Если эта страна действительно твоя. Выходит, снова придется бороться за глобальное счастье, и наступать на те же грабли. Как совместить несовместимое, Егор никак не мог определиться. Он пил подслащенную воду, стараясь улыбаться, казалось, что это умение он вовсе растерял, и мышцы лица нужно заново учить это делать. Но на первый раз сойдет и так. Ему было интересно, когда и как объявят о кончине вождя, в тайне представлял, как от счастья защемит сердце в груди.
Но вот уже прошло три дня, уже забылся сладкий привкус пиршества, а потом еще три, и еще. А все лагерное начальство делало вид, что ничего не происходит. Словно в кремлевском кабинете хозяина, по-прежнему, ночи напролет горит свет, возвещая о надежности власти. А вождь, не поднимая головы от рабочего стола, корпит над важными секретными документами. В душе затаилась тревога и сомнение: правильно ли он помнил дату. Допустим он ошибся числом, но месяц точно был март, и год мог быть только пятьдесят третий. Это врезалось в память не со школьных уроков, а по кинофильму «Холодное лето пятьдесят третьего». Снова каждый день ложился спать в надежде, вот теперь, теперь, теперь. Но наступил апрель, а Сталин все ни как не подыхал. Предвкушение счастья сменилось на тревогу, которая, в свою очередь, уступила место депрессии. Разум отказывался верить в происходящее, ведь ни одно событие прежде не проявляло такого упрямства, чтобы не случиться. Пусть он прежде не знал о происходящем в предвоенные годы, но война началась точно в тот день и час и закончилась ровно так, как должна была закончиться. Но то, что происходило сейчас, не укладывалось в его знания о прошлом. А все ли он знал? Ответ на этот вопрос был очевидным, и потому надежды таяли с каждым днем. Это открытие потрясло Правдина до глубины души, ведь он когда-то мечтал о том, чтобы Сталину удалось пожить еще. Но сейчас желания казались неимоверной глупостью и невежеством. Он очень хорошо помнил свой ответ Николаю: "А меня-то за что? Я за власть сильную и беспощадную". Конечно хотелось, чтобы сила и беспощадность применялась исключительно к другим, к другим, но не к тебе. И надо ж так случиться, нашлось, за что и к тебе быть власти беспощадной. А вот интересно, а был ли у меня выход? Ответ казался очевидным.
Угнетенное состояние от своего страшного открытия Егор старался подавить всеми силами. Человек, поддавшийся унынию, был обречен, он это много раз наблюдал. Нужна была такая задача, поставив которую, укрепилось бы желание выжить, выжить любой ценой. Изобретать или выдумывать такой стимул не было никакой необходимости, все было совершенно очевидно и лежало на поверхности. Следует во чтобы то ни стало пережить сатрапа, нужно сплясать на его могиле и порвать на его поминках не один баян. Вот она, сверхзадача, вот он единственный смысл его жизни.
Весна и лето, которые должны были принести облегчение или даже свободу, принесли другие сюрпризы. В лагеря хлынула новая мощная волна каторжан, она была столь значительной, что не заметить ее было невозможно. Значит там, на свободе, начались новые масштабные чистки. Из скупых рассказов вновь прибывших Егор с ужасом узнал, что вождь действительно, как ему и полагалось, намеревался отойти в мир иной пятого марта. Но... Но он вдруг воскрес. Да, да, воскрес! Этого не может быть! Что же тогда будет со страной, если он действительно окажется бессмертным? А как прикажите пережить бессмертного? Еще он с ужасом узнал, что в Москве проходят публичные казни, уже казнили все политбюро. Люди с желанием и интересом на них приходят целыми семьями, с детьми, рабочими коллективами, бригадами, победители в социалистических соревнованиях съезжаются со всей необъятной страны. Присутствие на публичной казни представлялась как самое великое поощрение за самоотверженный труд. Это казалось наглой ложью, клеветой на людей, на вождя. Такого придумать, сотворить не захотел бы, не смог бы даже сам Сталин.
Дни потянулись в привычном рабском труде. Впрочем, как запустили комбинат, Егор, благодаря умению работать не только руками, но и головой, был назначен бригадиром. Хотя это мало, что меняло, но все же шанс выжить несколько повысился. Вот, правда, надежда, которую он изо всех сил старался поддержать, тем не менее, угасала. И непременно бы окончательно сдохла, если бы он каким-то чудом не дотянул до конца своего срока.
Егору не верилось в такое счастье, не многие могли похвастаться такой живучестью и пережить самые страшные военные годы. Голод был таким невыносимым, что порой хотелось сожрать человека, живым, сырым, и это не казалось безумием. А казалось нормальным, потому как в таком состоянии все человеческое засыпает, отмирает напрочь, уступая место звериным инстинктам выживания. Но такого страшного эпизода в его жизни, к счастью, все-таки не произошло. Пронесло.
И все бы было ничего, кабы жил сейчас где-нибудь в маленьком провинциальном городишке Венька, я бы его отыскал и поселился рядом. А вечером за стаканом чая он мне рассказывал бы свои потешные сказки. У него это здорово получалось, а еще стишки он сочинял, вот я дурень, ни одного не запомнил. И пили бы мы чай со смородиновым листом, и Венька привычными движениями поправлял бы очки, рассказывал о великих и малоизвестных поэтах и писателях, у него это тоже здорово выходило. А мне бы казалось, что там, за окном, нет ничего: нет великой страны, нет гениального вождя, нет всего того, что прежде вызывало патриотические припадки. А есть речка, берега которой не загажены мусором и битым стеклом, кострищами и окурками на каждом шагу, в общем, нет всего того, что цари природы оставляют в благодарность своей матушке земле. И вода в реке не отравлена химикатами и радиацией, оттого в ней без опаски можно купаться и ловить рыбу. Вдруг в комнату вошла бы заспанная маленькая Венькина копия и стала бы дергать отца за рукав. Он наклонился бы к сыну, и тот шепнул бы ему на ушко свою сокровенную тайну. Отец улыбнулся бы и пошел вместе с сыном. А кажется, что тихо Венька читал:
Белая береза,
Под моим окном...
Возможно он бы читал другое стихотворение, это просто все, что я помню. Но суть не в этом. Он бы читал, а я слушал бы его и осторожно входил в воду. Так всегда, вначале вода в речке кажется студеной, а ребятня рядом купается, плещется, не замечая речной прохлады. Брызги от них долетают до меня и я вскрикиваю от азарта, брызгаю им в ответ и с шумом ныряю. Теперь вода не кажется такой холодной, она приятно остужает тело после знойного солнца. Вот и Венька вернулся, он уложил своего сорванца в постель и продолжил читать дивные строчки. А я, искупавшись, лежу на песке и мне так хорошо и добро, и не хочется быть героем, не хочется рваться в бой за народное счастье, и к чертовой матери не нужно государственное величие. Потому что народное счастье сейчас спит Вениаминовичем или вон сидит, греясь на солнце после купания, а величие преподает русский язык и литературу в сельской школе. И нет ничего лучшего, чем...
- Тебя чего, солнцем разморило? Мозги расплавились, а ну марш к начальнику лагеря!
У Правдина на душе вмиг заиграла арфа. Да нет, откуда у мужика в душе арфа? Гусли, в крайнем случае балалайка. Неважно, пусть любой щипковый али другой какой инструмент, лишь бы что-нибудь бринькало. Вошел в кабинет, всей душой предвкушая радостное известие. Но внешне Егор был невозмутим, с подчеркнутой, зэковской отстраненностью. Начальник махнул рукой, пригласив таким образом сесть. Егор подчинился, оставаясь внешне, как и прежде, безразличным к происходящему. Хозяин кабинета сидел молча, уставившись взглядом в стол, перебирая при этом пальцами карандаш.
- Знаешь, зачем позвал?- Спросил он, посмотрев при этом на Правдина.
Егор пожал плечами.
- Слушай, оставайся здесь. Чего тебе делать там?
Егор тверда покачал головой.
- Ну да, ну да! Скажи, а чем займешься, чем жить будешь?
Правдин набрал полную грудь воздуха, желая поделиться планами.
- Да не хрена этого не будет. И мечтать забудь,- перебил его начальник- Ты что же думаешь, что там ты на свободе будешь делать? Для таких, как ты, свободней моего лагеря уже нигде не будет. Это я тебе говорю. Работать ты умеешь, за то и ценю, и поблажки царские имеешь, оттого дельный совет предлагаю. Оставайся. Останешься?
Егор все также решительно покачал головой и твердо ответил:
- Нет.
- Все, иди работай. Некогда мне с тобой лясы точить.
Егор хотел спросить, чего вызывали, но начальник махнул, не желая слушать.
- Иди, иди. Иди, - приказал он.
Егор вышел, ничего не понимая, зачем звал, что за странное предложение остаться," я на их морды смотреть не могу, а он остаться предлагает. Чего ради?"
Все время после посещения начальника Правдин провел в размышлениях и догадках. А на душе становилось отчаянно- тревожно. Спустя неделю, ему вновь приказали явиться к начальнику. Тот встретил Правдина воодушевленно, словно исполнилась самая большая, заветная его мечта.
- Не передумал? – Снова спросил он.
- Нет.- Как прежде, твердо, ответил Егор.
- Тогда держи, – и он бросил на стол перед Правдиным несколько листков бумаги с печатным текстом.
Первое, что прочитал Егор, было страшное слово: "Приговор". Внутри все оборвалось и похолодело. Егор дочитывал бумагу, в которой строчки стали расплываться в еще один длинный, пятилетний срок.
- А я тебе предлагал по-хорошему остаться, зарплату бы тебе платил, бабу какую-нибудь сварганил бы, а теперь вот.
- А почему суд без меня? – Выдавил Егор.
- Да какая разница: с тобой без тебя. У меня план под угрозой, вторая очередь комбината должна быть запущена в срок. А ты будешь в это время по судам разъезжать. Скажи мне еще спасибо, десятка тебе корячилась, пришлось подмазать, чтобы тебе срок наполовину урезали. Ты что, не веришь? Я тоже не изверг, у меня тоже сердце есть. Да ты не переживай, там, на воле, все не так, как было пятнадцать лет назад. Это даже хорошо, что твоя лошадь всплыла. А так пришили бы расстрельную статью, и поминай как звали.
Егор слушал эту глупую болтовню, не веря своим ушам и глазам. Страшная война до костей обглодала всю западную часть страны, разрушила до основания сотни городов. Выжгла тысячи станций и деревень. В этом хаосе бесследно исчезли тысячи культурных ценностей, архивов, всевозможных документов и сотни тысяч пропавших без вести. А оставшиеся в живых люди будут всю жизнь искать потерявшихся родных, близких и знакомых. И в этом безумии огня и неразберихи, никогда не подсчитанного до точности количества погибших, уцелеет небольшой клочок бумаги, собственноручно исписанный им, Егором Правдиным, с подтверждением того факта, что он изъял колхозную, то есть государственную собственность. Но никаких документов, что произошло с этой собственностью после его ареста, нет. Что наводит на однозначные выводы: налицо хищение госсобственности в размере одной лошадиной головы…
…………………………
Егор мел пыльный школьный двор, разгоняя влево и вправо от себя остатки прошлогодней листвы и мелкого мусора, сдирая капли присохшей жирной грязи, кое-где оставшиеся еще с осени. Сошедший снег обнажил эти дворницкие огрехи, заставляя обтрепанную метлу скрести по старому рыхлому асфальту, выдирая из него некрупный щебень и серо-черные крошки гудрона. Сделав еще с десяток взмахов, Егор остановился и, перевернув метлу вверх несколько раз, ударил черенком об асфальт, потуже насаживая метлище. Он без желания зевнул и, сильно жмурясь, посмотрел в сторону восхода. Солнце розовело детским лицом, начиная свою нелегкую работу по освещению величайшей на свете страны. Скворцы без устали сновали в воздухе, перенося в скворечники веточки и травинки для устройства гнезд. Несколько птиц на двух соседних скворечниках, усевшись у в хода в домики, весело высвистывали свои весенние мелодии, очевидно радуясь долгожданному возвращению домой. Дворник пригладил рукой седые взъерошенные волосы, тяжело вздохнул, мотнул головой, словно отгоняя назойливого слепня, и продолжил свою работу. Его одолевали два противоположных желания. Хотелось как можно дольше побыть на свежем воздухе, вдыхая утреннюю прохладу с горьковатым привкусом тополиных почек и дурманящим ароматом сирени, наслаждаясь пением скворцов. И в тоже время, хотелось скорее закончить работу и спрятаться в своей пыльной и душной конуре. Он уже не первый год мел этот школьный двор, изучив наизусть все его неровности, зная каждую ямку и бугорок, и эта работа была ему не в тягость. Его больше угнетало чувство стыда и неловкости за себя и свою неудавшуюся жизнь.
Все бы было ничего, если бы не встречи с людьми, с учителями и учениками. При всей своей ничтожности и незаметности он видел в глазах окружающих недоверие и немой упрек даже за то, чего он никогда не делал. Это до сих пор больно ранило душу, заставляя заново переживать все свои взлеты и падения. Потому он старался не попадаться лишний раз на глаза, между тем, добросовестно и с усердием выполнял возложенные на него обязанности по поддержанию чистоты и порядка. А выметя до блеска школьный двор, прятался в своей конуре и, пока от напряжения не заболят глаза, читал.
Его убежище находилось в подсобке, расположенном под лестницей, ведущей на второй этаж школы. До того, как к старому зданию школы пристроили новый корпус, объединив их в одно целое, эта лестница была многолюдной. По ней вверх и вниз шныряли школьники младшего звена и важно прохаживались старшеклассники. Но эта суетливая жизнь лестницы разросшейся школы в прошлом, сейчас ее облюбовали десятиклассники, собираясь здесь на переменах или после уроков перед многочисленными комсомольскими собраниями и чистками. По негласному, неписанному закону проход по этой лестнице остальным ученикам школы был строго-настрого заказан, а нарушитель данного запрета немедленно получал затрещину, увесистый пинок или визжал от искусственной крапивы. Так что, желающих нарушить данное правило находилось мало, и под лестницей на радость его обитателю было довольно тихо. Лишь изредка скрипели деревянные ступеньки, да прислушавшись, можно было расслышать, как старшеклассники о чем-нибудь оживленно разговаривают.
Еще один большой плюс был у Егорова убежища - это вход в него с улицы, с торца здания, где разросшиеся кусты сирени доходили почти вплотную до самых стен, делая и без того непримечательное подсобное помещение совершенно незаметным. Узкая и невысокая старая дверь, не единожды перекрашенная в разные цвета, словно зареванная девка, была с частыми цветными потеками масляной краски. Но не смотря на свою внешнюю ветхость, она была надежным сторожем в царство шанцевого инструмента и пыльной макулатуры. Сразу за дверью в узком коридорчике, где можно было пройти лишь боком, стояли лопаты, десятка два штыковых, с дюжину совковых, пару ломов, кирка, две широкие фанерные лопаты для чистки снега, четверо носилок и старый, истертый до узенькой полоски стали, ни к чему более не пригодный серп. Дальше три ступеньки вниз и небольшое помещение со скошенным потолком, повторявшим наклон лестницы, под которым стоял старый, видавший виды, полуразвалившийся диван. Он был настолько плох, что в нем можно было с трудом узнать прежде добротную и даже изящную вещь. Но сейчас его матерчатое сиденье выгнулось засаленными и продранными верблюжьими горбами, а спинка, отвалившись в одном месте, упав, повисла неравнобедренным треугольником. Дальше, в самом углу, стояло десятка два транспарантов, видимо носимых еще на заре становления советской власти. Но про них, по всей видимости, давно забыли, и они так и стояли, намотав свои гениальнейшие, величайшие лозунги на древко. За время забвения они покрылись толстым слоем пыли и плесени, доживая свою пламенную жизнь. Все остальное пространство было завалено макулатурой под самый потолок. Эта бумажная гора возвышалась вдоль всей стены напротив дивана и, осыпавшись склонами, подступала к нему вплотную. Основу макулатуры составляли обветшавшие учебники по всем предметам всех классов, порядком истерзанные учениками, ученические тетради, школьные стенгазеты, центральные газеты и печатная продукция двух крупных шахт, находящихся рядом с Краснозабоинском. Была здесь и художественная литература, авторов которых признали враждебно настроенных против власти и трудового народа, проще говоря, вражеская литература, которая до недавнего времени считалась вполне передовой и издавалась миллионными тиражами. Еще много интересных мыслей и знаний, записанных на бумаге, валялось здесь. Время от времени эта куча истощалась, когда школе требовалось выполнить план по сдаче вторсырья или устроить ритуальное сожжение неправильных книг в рамках ежеквартальной всесоюзной борьбы за повышение нравственности, политической бдительности и патриотизма советских школьников. Но куча никогда не была мала: она пополнялась новыми и новыми книгами авторов, неугодных властям.
Вот это пыльное и захламленное убежище и было для Егора родным домом. Но окружающая его обстановка нисколько не угнетала, а даже, наоборот, радовала из-за своей неприглядности. На него, как на старую ненужную бумагу, почти никто не обращал внимания, словно его и не было вовсе, а школьный двор убирают неведомые гномы, искусно прячущиеся от любопытных глаз в своем подземном царстве.
Закончив с уборкой двора, Егор огляделся вокруг себя, солнце за это время успело зарумяниться во весь свой масляный блин и, соскользнув с раскаленной сковороды, покатилось по небосводу, отдавая жар. Скворцы, заливавшие восход трелями, разлетелись по своим хлопотным птичьим делам. И ему было пора в свое укрытие, ведь совсем скоро хлынет ученический и учительский поток. Он еще раз осмотрел свой участок, оценивая сделанную работу, и, оставшись довольным, поплелся в коморку. Поставил метлу и лопату рядом с другим инструментом и, протиснувшись в тесном коридорчике, согнувшись, прошел по бумажному склону, дошедшему до самых носилок и засыпавшему ступеньки, пробрался к своему диванчику.
Устроившись поудобней меж двух засаленных горбов, он внимательно осмотрел свое владение. Он всегда так делал, воспринимая этот ритуал как одно из самых важных, каждодневных действий, как умывание лица после сна. Это непригодное для жизни под лестничное пространство воспринималось им как верх достижения его лагерной мечты. Пусть любая, самая маленькая конура, хоть собачья, но лишь бы быть одному. Поэтому и чувствовал он себя в своем чулане хозяином, царем, повелителем.
Взгляд привычно скользнул с пачки заплесневелых, пыльных транспарантов, прошел по стене напротив, на которой был прикреплен обтрепанный за долгое свое висение бумажный плакат. Выцветшие буквы тревожно гласили «Враг не дремлет», под этим предостережением был изображен огромный красноармеец, с таким же большим мечем. Он ненавистным взглядом смотрел вниз, поставив свой меч на границе Советского государства, уходящего на плакате далеко в бесконечность. И красноармеец, и меч, и карта государства были багряно-красные, нисколько не потускневшие, в отличие от текста, словно плакат только что сошел с печатного станка. Там, куда так ненавистно смотрел воин, находилось уродливое черное существо: помесь человека и паука. Этот мутант, увешанный оружием, был выведен гениальными советскими карикатуристами, он прикрыв один глаз из раз, два, три .. восьми,... остальными пялился на необъятные, родные каждому советскому человеку просторы, одновременно, будто невзначай, протягивая к границе свои мерзкие, противные лапы- щупальца. По всей видимости, это гадкое создание, олицетворявшее собой подлый запад, хотело усыпить бдительность бойца и внезапно напасть на страну. Для тугодумов и политически неподкованных людей, коих в советской стране быть уже не могло, очевидно перестраховываясь, на паучьем брюшке мутанта небрежно вывели: «КАПИТАЛИЗМ». Плакат был отпечатан пятого ноября 1940года типографией политпросвещения «Красная застава» тиражом три миллиона экземпляров.
Егор, изучивший данный пропагандистский материал до мельчайших подробностей, вновь внимательно осмотрел его, крякнул с сожалением и помотал головой, очевидно с чем-то не соглашаясь или о чем-то сильно досадуя. Потом осмотрел бумажный Памир, поднял свалившиеся под ноги несколько книжек и внимательно стал их разглядывать. Одна из книг оказалась учебником физики за девятый класс, другая - без обложки - сборник стихов неизвестного поэта. Раскрыл наугад страницу и прочел первые попавшие на глаза строчки:
Гордо реют красные стяги,
Поступь наша как прежде тверда,
Мы пройдем бурелом и овраги …
Не став дочитывать, закрыл изуродованное тело книги и отбросил ее на кучу.
Еще одна книжка была роман «Председатель» некоего Жаворонкова. Егор повертел в руках книгу, поражаясь ее внушительности и качеством издания. Он как человек, прошедший через председательство, мог по достоинству оценить данную работу. Снова открыв наугад книгу ближе к середине, стал читать строчки, первые попавшие на глаза: « Председатель Савельев еще издали увидел густые клубы дыма, что поднимались от колхозных стогов. Его пламенное коммунистическое сердце забилось еще сильней, приливая к груди ненависть и гнев к подлым противникам колхозного счастья. Не дожидаясь помощи, он бросился в огненную стихию и стал с ней бороться голыми руками, одним усилием воли и нескончаемым патриотизмом и любовью к ..»
Егор закрыл книгу, но это была не капитуляция. Он решил сделать еще попытку, раскрыв роман ближе к началу: «Злые глаза уставились на Савельева, его окружили со всех сторон. Вилы и косы угрожающе блестели, как и ненавидящие его глаза. Но он не намерен был сдаваться, потому что в его груди билось большевистское сердце, и бессмертные слова товарища Сталина звали в последний смертельный бой. Он был готов с радостью умереть за народное счастье. Он никогда не щадил своей жизни и не искал легких путей, он был настоящим, верным…»
Вторая попытка снова не увенчалась успехом, решился на третью, контрольную, ближе к концу: « Полноводная хлебная река лавиной обрушилась в государственные закрома. Председатель колхоза, коммунист, товарищ Савельев, сдержал свое партийное слово твердого хозяйственника: он дал сверх плана сто процентов урожая зерновых. И теперь на его груди гордо блестел орден товарища Сталина, призывая к новым свершениям, победам и достижениям во имя...»
Третий раз оказался таким же неудачным, как и предыдущие, Егор послал увесистый роман в след за гордо реющими красными стягами. Книжка грузно шлепнулась и, соскользнув по бумажному склону, уперлась в стену.
…………………
Черная тень мелькнула в сумерках и пропала среди нагромождения огромных предметов, которые невозможно было разглядеть. Затем там, где скрылась тень, что-то звякнуло, шлепнуло, послышался увесистый тумак и раздался визг. На мгновенье воцарилась тишина, но затем с новой силой вспыхнуло невидимое противостояние:
- На, получай, получай, - хрипел чей-то голос.
- Отпусти меня,- повизгивал в ответ другой, стараясь по всей видимости отвечать на агрессию.
- Это моя территория, проваливай отсюда,- ворчал грубиян.
- А где написано, что твоя, да и вообще, кто ты такой?- Не уступал писклявый.
- А вот кто я такой! Получай, получай.
Послышались новые удары и стоны. И вот из-под громоздких предметов, там, откуда доносилась возня, выскочила все та же черная тень и, путая следы, стала петлять между куполов, беспорядочно валяющихся на земле и лежащих на боку. Она дважды останавливалась, прислушиваясь к звукам преследования, но, не услышав таковые, остановилась, переводя дух. Спрятавшись за одним из куполов, она старалась осознать, что происходит. Произошедшие события были настолько молниеносны, что время их действия не поддавались исчислению. Ни секунда, ни доли секунды, ни миг, все гораздо быстрее. Память с трудом воскрешала произошедшее, но ощущения были такими, что случившееся было страшное, неправильное, несправедливое. Стараясь хоть как-то оценить обстановку, тень огляделась вокруг, выглянул из-за своего укрытия, но плотные сумерки давали плохое представление о месте, в котором она находилась.
Кругом были разбросаны полусферы, такие же, как и те, за которыми приходилось прятаться. Воздух был пропитан гарью и открытым огнем. Выглянув еще раз из своего укрытия и убедившись, что никого нет, человек стал медленно взбираться на купол. Вне всякого сомнения, купол был металлический, очень теплый и покрытый сажей. Это все наводило на мысль о металлургическом комбинате. Но как он сюда мог попасть оттуда. Откуда? Где он был до всего произошедшего? И кем? Как назло, память подводила. Взобравшись на самую вершину, осторожно огляделся вокруг. Пейзаж был довольно странным и однотипным: всюду валялись одинаковые полусферы, похожие на огромные котлы. Местами они громоздились в гигантские кучи, местами валялись по одному, и никаких других предметов. Там, куда не проникало зрение, сумерки сгущались до непроглядной темени, но было ощущение, что это не помещение пусть и огромное, а что-то бесконечное. В противоположной стороне, там, где ему намяли бока, светилось зарево, но оно было так далеко, что не могло рассеять окружавшие сумерки. Увиденное пугало, а не понимание произошедшего угнетало с необычайной силой. Не в силах справиться со страхом он сел, положив голову на согнутые в коленях ноги, и тихонько заплакал.
- Эй, ты, ну ты чего? – Услышал он знакомый голос и почувствовал несильный толчок в спину.
Испуга, как ни странно, не было, и он молча одернул плечо, показывая свою обиду.
- Подумаешь, какая цаца! Ну и ладно.
Испугавшись, что незнакомец уйдет, и вновь придется остаться одному, он обернулся, оторопев от неожиданности. Перед ним стояло непонятное существо, вот только физиономия его показалась до боли знакомая. Тот, в свою очередь, изумился не меньше, всем своим видом давая понять, что опознал стоящего перед собой.
- Афанасий!
- Петька!
Они обнялись словно старые, добрые друзья и расцеловались:
- Петька, а ты чего так быстро к нам?
- Куда к вам? –тревожно переспросил тот.
- Да ты ведь еще не обсох, а я с вопросами.
- Как не обсох? От чего не обсох?
Собеседник сощурил свои плутовские глазки на чертовой морде, всем своим видом давая понять, что говорить он не должен, но ему так хочется это сделать, что он готов нарушить запрет.
- Ну, что же ты молчишь? Скажи, где я?
- А сам не понимаешь?
- Да что я должен по твоему понимать?
- Да то, что ты в преисподней.
- Как?- Взвизгнул новичок.
И в его голове закрутился смерч воспоминаний, но он не вносил хаос и разрушения, а, наоборот, все расставлял по местам, воскрешая в памяти все случившееся с ним прежде.
Вот он в материнском чреве, пуповина обвила шею и нестерпимо давит на горло. Но он не намерен сдаваться, его уже держит акушерка, распутав удушающую петлю, перерезает пуповину. А он скользкий, сине-красный, его шлепают первый раз в его жизни по попе, но он упрямо сжимает губы. Ему еще раз поддали чуть посильней, теперь уже он не в силах сдержать обиду на жестокий мир, который с первых минут встречает его тумаками, он голосит во все горло, от чего окружающие почему-то радостно улыбаются... Беззаботное детство, серый плюшевый медведь. Черные пуговицы глаз и носа поддались быстро, а вот рассмотреть внутреннее содержание пока не удается. Но кажется сейчас нашел слабое местечко, указательный пальчик настойчиво ковыряет в медвежьей шее, упорство вознаграждено, и через расковырянную дырку высыпаются деревянные опилки... Все вокруг возбужденные, то радостные, то печальные. Долой самодержавие! За царя, за отечество! Землю крестьянам, фабрики рабочим! Вся власть советам! Великий вождь Товарищ Ленин! Да здравствует лучший друг советских пионеров товарищ Сталин! Да здравствует лучший друг советских комсомольцев товарищ Сталин!.. Голова трещит, жуткое похмелье. Это еще с чего? Окончание школы! ФЗУ, заготовка молотка, напильник гладкий как лысина у преподавателя. Молоток вышел не ахти: весь кривой, таким только по пальцу хорошо попадать... Опять болит голова. Заводская многотиражка, первое четверостишие. Оглушительный успех. Рассказ «В дыму». Курсы пролетарских писателей. Повесть. Еще одна. Сборник рассказов. Война, на войну не хочется. С белым и членским билетами отсиделся в тылу. Роман «Непобедимая и легендарная», еще роман, еще. Почет, слава, уважение. Часто болит голова... Забурел... Литературная глыба, талант, не сам, так решила власть, назначила. Вот, сталинская премия тому доказательство, да ко всему народ миллионными тиражами книжки раскупает. Нерадивых литераторов мордой по столу возюкаю, а что с ними изволите делать? Коли нет в их писанине ни капли патриотизма, ни грамма любви к народу, партии, государству, не высвечена гениальная роль товарища Сталина в перековке народа. Не место таким среди стройных рядов...Что это? Опала? От чего? Катастрофа! Чем не угодил, где оступился? Подскажите, исправлюсь! Рук не подают, не здороваются... С дачи поперли. В «Чистой правде» обращение рабочих канифольного завода к Справедливому суду: " Требуем приговорить подлых заговорщиков из банды «С К» к публичной смерти". Арестованы Амброзав, Пендрыкин, Безнадега, Копылов, Угодников. Угодников, сам Угодников! Арест неизбежен, но что это сердце так колит,...воды, воды, лекарства! И все? Я что мертв?
- Я что умер?
- Да ты не дрейфь, здесь нормально. Даже лучше, чем там. Если по своей конструкции говно, то не нужно претворяться нормальным Я как только здесь оказался - жутко расстроился, а теперь ничего, обжился, даже с одной чертовкой весьма легкого поведения познакомился. Петра это никак не успокоило, ему все это казалось неправдоподобным, неправильным, ненастоящим.
- Ну все, кажись ты уже обсох.
- Что значит обсох?
- А то, что вспомнил самое важное в своей жизни, ну стало быть и причину...
- Но я ведь никого не убил, я же не душегуб...
- Ну, ну, ну. Успокойся. Хоть настоящие душегубы и недалече, но им и вовсе не позавидуешь, еще увидишь. А сам-то ты сколько народу положил?
- Кто? Я? Я - нисколько. Ты что?
- Как нисколько, вот смотри, двести тридцать девять человек - все до штуки подчитаны.
- Это неправда! Это наглая ложь!
- Неправда, говоришь? Свой рассказ «Первомай» помнишь? Тогда скажи, ты зачем обходчика Кутилова под поезд толкнул?
- Но это глупость, это только рассказ, это выдуманная история. Да потом Кутилов агентом охранки был и мог выдать членов подпольной группы. Он наших мог выдать. Ну ты же понимаешь?
- Ну это еще не повод, чтобы человека жизни лишать. Привыкай к новым законам: человек не может быть нашим и не нашим, человек - он просто человек. Кстати, ты остальных помнишь или тебе всех до единого назвать?
- Погоди, по-твоему, кто в книжках убивал, все сюда попадают?
- Не сумневайся. Так и есть. И не только кто в книжках убивал, а и те, кто книжками холуйствовал, все здесь, сам увидишь.
- Но я не хочу! Не хочу! Не хочу!
- Раньше заботиться надобно было. Теперь поздно.
- А ты стало быть тоже?
- И я, старик, тоже. Особенно, когда «Бовский набат» писал, я крестьян пачками стрелял и вешал, теперь вот. Да ты знаешь, даже если бы мы только о птичках да рыбках писали, нам этого места все равно не миновать.
- Это почему?
- Ты вправду не понимаешь? Или делаешь вид? Хочу тебе сказать: здесь невозможно скрыть свою сущность. Это тебе не на земле очковтирательством начальству заниматься, поэтому даже не стоит стараться. Скажи, кем мы с тобой были там?
- Не согласен я. Я был идейным, преданным…
- Эй, ты, идейный. Ты не партийном собрании и не председательствуешь в Справедливом собрании по чистке Крымова, Шляпникова, Брюкке, Продолжать? Я тебя как есть спрашиваю.
- Но это правда, я был идейным патриотом, я был…
- Ты был холуем, и я был холуем, список можно продолжить, он весьма внушительный. Вот скажи, ты зачем своего «Председателя» написал? Там из творчества только расстановка знаков препинания. Ты скажи, ты видел в жизни такого как твой Савельев?
- Ну ты знаешь, это ведь метафора, собирательный образ...
- Какой еще к черту собирательный образ, у тебя соцреализм на лбу отпечатан. Он что у тебя без партийного билета на бабу залезть не может? Что он при каждом открытии рта своего Сталина вспоминает? Коммунистическое сердце, идейная пролетарская кровь. Дрянь это все, как вы любили других унижать, примитивизм! А вот это Савельев в любую минуту был готов отдать свою жизнь ради народного счастья. Был готов, ну и отдал бы, взял бы да послал тех, кто с него двести процентов урожая требовал. Может тогда его жизнь не даром была бы прожита. А так, у своих же колхозников, беззащитных, не у врагов, замечу, сено жег, тоже мне подвиг!
- А у тебя, можно подумать...
- Да и думать нечего: такая же дрянь. Тоже хотел угодить. Лебезил: " Чего изволите?" Про врагов колхозной жизни, подлых частников, изволите? А можно премию и чтоб тираж, ой, спасибо, ой, благодарен. А еще вот так могу, и так, и вот так, как изволите, чтоб извернулся, по-всякому извернусь... А писать все время о другом хотелось, свободно, от души. Ну ты-то меня понимаешь. Будешь смеяться, но о любви хотелось писать. Кто у нас про любовь станет печатать, если нет там идейной борьбы, партийного сознания, восхищения и благодарности хозяину. Как представлю, свидание влюбленных, аж в дрожь бросает. Он, конечно, коммунист, правдолюб, передовой токарь-рационализатор, бригадир, от станка палкой не отгонишь. Она на ткацкой фабрике, передовица – многостаночница, в партии чуть ли не с пеленок. Целыми дням на производстве, планы, перевыполнение планов, окончание пятилетки опять же не за горами. Встретиться совершенно некогда. Он на партсобрании, она на чистке, он на чистке, у нее партактив. Но для любви нет преград. Они спешат к нему в общежитие, но в комнате проходит громкая читка последней речи товарища Сталина, у друзей в комнате авиационный кружок "Сталинский сокол", у других наш ответ Чемберлену. Но совершенно не расстроившись, они рука об руку стоят в пустом коридоре и смотрят в светлую коммунистическую даль. Их лица торжественны и полны решимости отразить любые нападки врагов, потому что в их груди бьются партийные сердца и течет красная пролетарская кровь. Он больше не в силах сдерживать свое счастье, поэтому вещает: - Ты только посмотри, в какой прекрасной стране мы живем! Ты видишь, любимая?
- Я вижу, любимый!- Пламенно отвечает она.
- А ты знаешь, любимая, что всем этим счастьем мы обязаны великому товарищу Сталину?
- Я знаю, любимый,- и по ее лицу текут слезы счастья.
Он еще успеет на громкую чистку. А она, вернувшись в свое общежитие, получит от строгой вахтерши последнее предупреждение за позднее возвращение. Холодный душ смоет усталость, и она, лежа в постели, будет долго гладить и целовать свой партийный билет, ведь великая партия - это единственное место, где они с любимым неразлучны до самой смерти. Ну, как тебе?
- Чушь!
- Вот и я о том же! Но именно так мы писали, и это самое безобидное.
- Но ведь мы были поставлены в такие рамки, мы были вынуждены…
- Да брось! Скольких мы в грязь втоптали, скольким не дали даже поднять головы.
- А ты что, прозрел? Праведником стал?
- Здесь все прозревают. А вот в праведники... даже не надейся!
…………..
Егор снова посмотрел на плакат и хмыкнул, недовольно бормоча себе под нос. Желание что-нибудь почитать, которое торопило его в это пыльное помещение от утренней свежести, внезапно пропало. Сидел молча, ни о чем не думая, вернее, стараясь ни о чем не думать. В голову по мимо воли лезли разные мысли, а память тревожилась воспоминаниями. В последнее время, словно обострившаяся болезнь, воспаленный мозг рисовал картины из прожитой жизни. Вспоминались разные события, многие из которых помнились даже в мельчайших подробностях, но в них не было самого главного. Он совсем забыл, как выглядели его родные, близкие люди. Он помнил их имена и даже, невероятно, дни рождения, но совершенно стерлись в памяти их лица и голоса. А именно этих воспоминаний не хватало, не доставало больше всего.
Несколько раз за долгие-долгие годы во сне он видел жену и детей, однако эти мимолетные видения лишь бередили душу. Какое-то время помнились Нинины грустные глаза и хитрый Машенькин прищур, но потом любимые лица расплывались в мутные пятна, делаясь водянистыми, безликими. Много раз настраивался, уговаривал, приказывал себе увидеть во сне дорогих его сердцу людей. Но все было тщетно, он даже несколько раз обращался с просьбой к Богу, послать ему такие нужные, спасительные видения. И поскольку это также не возымело действия, он предположил, что Господь не властен над этой страной. А молитвы и просьбы не доходят до него, разбиваясь об атеистический купол, надежно укрывающий шестую часть суши.
Он сидел, шумно дыша, полностью погрузившись в свои невеселые мысли, но сквозь казавшуюся непроницаемой стену размышлений он расслышал звонок. Этот сигнал начала урока загонял по классам шуструю мелочь и заспанных старшеклассников. Сверху скрипнули лестничные половицы, вознося наверх несколько человек.
Школа зажила своей привычной жизнью. Классы наполнились учениками. Лоботрясы, окапавшись на своих полюсах, стелились по партам, таким образом маскируясь от строгого учительского взгляда. Отличники и хорошисты гордо держали осанку, всем своим видом давая понять, что не боятся сложных вопросов, троечники догрызали остатки ногтей, не догрызенных с прежних занятий, в надежде, что суровый учитель их пощадит. Урок литературы в десятом «Б» начинался как обычно, с проверки домашнего задания. Учительница русского языка и литературы Людмила Викторовна Негорюй, которая была и классным руководителем выпускного «Б» класса, проводила урок.
- Что за шушуканье, успокоились. Тишина! – Она постучала ручкой по учительскому столу, поправила очки и строго осмотрела класс. – На прошлом занятии мы закончили большую важную тему. Писатель Шолохов - один из столпов советской литературы. Его произведения «Тихий дон» и особенно «Поднятая целина» как никакие другие произведения высвечивают и раскрывают роль личности передовой, личности коммуниста в истории нашей страны и в мировой истории. Герои Шолохова, не жалея своих жизней, идут на голгофу ради человеческого счастья. Писатель точно, ярко, правдиво рассказывает о человеке дела, о патриоте, о роли партии в истории государства. Вы, я надеюсь, все написали сочинение на важнейшую тему «Подвиг коммунистов в романе Шолохова Поднятая целина»? Хочу напомнить, "Поднятая целина" - одно из главнейших произведений советской литературы, и знание этого текста крайне необходимо для успешной сдачи выпускных экзаменов. Без знания этой темы выпускные экзамены вам не сдать. Я предупреждаю вас! Сусликов, Макарский, вы меня слышите?
На последней парте затихла возня, и расплюснутые о парту тела исподлобья уставились на классную руководительницу. - Вам я повторять больше не буду и предупреждаю всех, готовиться к выпускным экзаменам нужно тщательно и осмысленно. Так вот, писатель Шолохов является важнейшим звеном между государством и ...
Тут в класс постучали, прервав учительский монолог. Людмила Викторовна вышла за дверь и, через мгновение заглянув в кабинет, сказала:
- Меня срочно вызывают к директору, повторяйте домашнее задание, и тишина! Сусликов, Макарский, вас это особенно касается!
И, закрыв двери, ушла.
- А че сразу Сусликов?- Недовольно забубнил Сусликов, толкнув при этом в плечо Макарского.
- А че сразу Макарский?- ответив на толчок соседа по парте подзатыльником переспросил Макарский.
За партой мгновенно возобновилась возня, прерванная строгим учителем. Остальные тоже зашумели, надеясь, что учительницы не будет до конца урока. Но эти надежды не оправдались, и уже меньше чем через десять минут Людмила Викторовна вошла в класс. Однако, вернувшись, она выглядела немного встревоженной и несколько растерянной. Не говоря ни слова, словно не замечая отсутствия дисциплины, она стала что-то искать в своем небольшом портфельчике и, достав несвежий листок, пробежалась по нему глазами. Положив его на стол, привычно поправила очки и снова осмотрела класс. Ученики затихли, по всем действиям понимая, что сейчас начнется. Единственная загадка оставалась: кто это будет? За десять лет учебы подобные события происходили с завидной регулярностью, приучив школьников с легкостью относится к предстоящему действу. Да и сама Людмила Викторовна, учась в школе и институте, много раз проходила через подобное мероприятие. И уже за все эти годы учительской работы таких сеансов сама провела немало, но каждый ей давался не легко, хотя с годами тех первых душевных терзаний она уже не испытывала.
- Тишина! – Скорее по привычке сказала классный руководитель и постучала ручкой по столу, не смотря на то, что в классе стояла гробовая тишина, и только любопытные глаза следили за происходящим.
Людмила Викторовна, бросая искоса взгляд на листок, чуть порозовев щеками, начала:
- Ребята, дорогие товарищи по борьбе. Мы должны в едином комсомольском порыве еще сильней сплотиться вокруг нашего вождя товарища Сталина, нашей горячо любимой коммунистической партии, нашего народа. Руководство нашей могучей великой страны, возглавляемое великим вождем товарищем Сталиным, ежеминутно заботится о каждом из нас. Оберегая и защищая интересы простого советского человека, комитет безопасности власти не смыкает своих бдительных очей, стоит на страже нашего Советского государства. Наша страна, живущая в кольце врагов, ежеминутно, ежесекундно, должна быть начеку и не поддаваться на хитроумные уловки космополитов и сионистов. Враги нашего великого государства, окопавшиеся и пока еще недобитые, должны точно знать, кара народного гнева их не минует. Кто какими бы именами не прикрывался и не кричал о прежних своих заслугах, мы скажем "нет" двурушничеству и западной лживой морали. Ребята, Шолохов, не выдержав ожесточенного противостояния с врагом, дрогнул, предав светлые идеалы построения коммунизма. Сам великий вождь, товарищ Сталин, развенчал подлого капиталистического наймита Шолохова. Шолохов - мерзкий, ничтожный враг, так постановила наша партия. И мы в едином порыве встанем на защиту наших завоеваний: свободы, равенства и братства.
-Ура! - Вскочив, закричал Макарский,- двойки по предателю Шолохову отменяются!
Весь класс одобрительно загудел.
-Угомонись, Макарский, - осадив нерадивого ученика, сказала Людмила Викторовна. - Ты должен по гроб жизни быть благодарен нашему великому вождю товарищу Сталину и советскому государству, которое оберегает в том числе и тебя, балбеса, от удушливых капиталистических щупалец. Враг никого из нас не намерен щадить за нашу безграничную преданность власти. Мы, верные дети отчизны, до последнего вздоха, не жалея своих жизней, будем биться с врагом. Мы победим, как побеждали наши предки в великой октябрьской социалистической революции, в гражданской войне, в великой отечественной, и в этой незримой войне с внутренним врагом мы победим непременно. Вася Кикименко, собери домашнее задание. Дальше ты знаешь: всю эту дрянь в бочку позора. Слушайте внимательно, задание на дом. Главу о предателе Шолохове аккуратно вырезать из учебника, тщательно просмотрите учебник и вычеркните все упоминания о враге, твердо уясните, что с сегодняшнего дня Шолохов - враг. Подлый враг, капиталистический наймит и прохвост. А сейчас вы начнете и дома закончите сочинение на тему «Шолохов - мой личный враг». Сусликов, Макарский, если плохо раскроете тему, то этих двоек ни комсомол, ни партия вам не простят.
Нерадивые ученики насупились, недовольно бубня под нос. Квасцова, не дожидаясь когда учительница озвучит задание, зачеркнула в учебнике с десяток упоминаний о вражеском писателе и уже приступила к написанию сочинения. Гудрин с усердием стал измываться над портретом писателя в учебнике. Он пририсовал рога, пятак, козлиную бородку и под портретом смело подписал «сука». Многие успели отомстить ненавистному писаке за его толстые и нудные книжки. Моральный ущерб, нанесенный ученикам двойками, никак не мог быть компенсирован такой слабой, незначительной местью. Но выспаться на мерзком писателе можно было, раскрыв свое отношение к врагу в сочинении. Сусликов, нахмурившись, словно столкнулся с ненавистным писакой лицом к лицу, гневно писал:
"Дайте мне этага гада я ему всю его вражескую морду разварачу. Эй держите меня пятеро. Встретить бы этого Шолохова в темном переулке я бы ему все препомнил". Он на минуту задумался, что же он может припомнить такому ненавистному Шолохову, но, ничего не придумав, продолжил." Враг он вообче не должен жить. Врагов надо убивать и наче никому небудет. Дайте же дайте мне этого гада. Я его. Он у меня. Да ежли товарищь Сталин скамандует я вопче всех парву"… Но тут прозвенел звонок, немного ослабив натянутые до предела вожжи гнева.
Дни тянулись в своей обыденной ненужности, пыльный двор, обтрепанная метла, пыльная конура, обтрепанная жизнь. Зачем все так вышло? Кто задумал все эти обстоятельства, которые мы называем жизнью? Извечный русский вопрос в поисках смысла жизни. Да нет, это нам только хотелось так думать, что мы единственные на всей земле заняты этим вопросом, не имеющим ответа. А раз он не имеет ответа, так значит за результат наших терзаний, да и всей жизни, мы ответственности не несем. Егор уже давно скатывался в философские размышления, давно стал похожим на философа-зануду, вечно недовольного всем и собой в том числе, постоянно ноющего от непонимания, в чем смысл его жизни и в чем смысл существования всего живого на земле? В свою первую жизнь подобных умников он ненавидел всем своим существом, справедливо полагая, что собственные неудачи и промахи - это результат глупого нытья этих, бесполезных тебе, а значит и всему обществу, людишек. С такой уверенностью в собственной правоте он писал и новую судьбу, при каждом удобном случае стараясь непременно щелкнуть поносу или двинуть кулаком в рыло плаксивой личности. Впрочем, подобная нетерпимость давно в прошлом и о многих из своих поступков, вернее сказать, проступков, он сильно сожалеет. Осознание вины еще больше усугублялось невозможностью исправить то, что осталось в прошлом, и лишь твердая уверенность, что он многое понял и безвозвратно изменился, хоть как-то поддерживала, не давая ему совсем свихнуться... Даже виделась необходимость и полезность в душевных муках, терзаниях и в поисках смысла жизни. Сейчас прожитые годы казались никчемными и бесполезными. Наглая самоуверенность в собственной правоте вызывала стыд, заставляя каждый раз краснеть, вспоминая свои «подвиги». Можно хоть тысячу раз быть атеистом, но невозможно не увидеть в происходящих с тобой и вокруг тебя событиях закономерности, системы, тайного смысла. Часто вспоминал он слова Виктора Сергеевича про судьбу, которая, желая поправить заблудшую душу, смотрит тебе в глаза. Когда в мои глаза смотрела судьба, принимая решение? Когда он скрепя зубами, ненавидя время, в котором жил, проклинал власти, законы, людей, видя во всем этом помеху своему счастью. Или когда кричал, что Бога нет, или взяв в заложники детей, ставил их под плюющие смертью стволы, или зарубал до смерти старовера, который вполне мог быть его дедом. Когда? Когда она смотрела мне в глаза? Когда был шанс остановиться, одуматься, понять, все исправить? Разве не это поиск смысла жизни? Разве не тогда по-настоящему рождается человек, когда пытается постичь великую тайну бытия? Как устроен мир? Кто мы? Песчинки, пылинки, переносимые суровыми ветрами времени, или мы, люди, являясь вершиной земной эволюции, властны над своей жизнью.
Метла ходила влево, вправо, вжик, вжик, разметая песчинки и пылинки, очищая место для новой партии наносимого ветром сора. Егор остановился, вытер рукой потный лоб и, задрав голову вверх, стал внимательно рассматривать небо. Есть ли там, наверху, тот, кто вот так же метет свой пыльный двор, называемый планетой Земля? Быть может, так же как и я, он не обращает внимания на сор: взмах метлой, и миллионы человеческих песчинок полетели в страшную мировую войну, еще взмах- в голод, в эпидемии. Есть ли ему дело до одной единственной пылинки, и если есть то, за что он мне мстит, за что наказывает? За грехи? Конечно, за мои грехи его немилость. Вжик, вжик, вновь заработала метла.
Людмила Викторовна с самого утра не находила себе места. Она чувствовала себя загнанной в угол, затравленным животным. Вчера поздно вечером на педсовете она поняла, что чувствует лягушка, которой вскрыли брюшко, чтобы увидеть как в конвульсиях дергаются лапки, и беспомощно смотрят еще живые глаза. На педсовете выяснилось, что писатель Шолохов уже не является подлым врагом, а вновь стал великим советским писателем. И это после двухнедельного разоблачения шпиона и врага Шолохова, написания школьниками сочинения на тему "Шолохов мой личный враг" и всесоюзного субботника по ритуальному сожжению гадких книжек. Это был первый раз, когда объявленный враг полностью восстанавливался в правах и ему возвращались прежние заслуги спустя всего несколько дней. До этого случая ни один десяток известных прежде имен был предан забвению. Никого не вернули из небытия. Может это новая политика партии и правительства, гениального хода мысли вождя мирового пролетариата? Как объяснить ученикам, что тот, на кого еще вчера выливались ушаты помоев и грязи, - не шпион, предатель и враг. А самый настоящий ленинец-сталинец, советский писатель, преданный, верный, идейный. Поймут ли ученики столь быструю смену настроений? Не западут ли им в головы сомнения в правильности и пользе подобных метаний? Да и как самой жить с этим непонятным ощущением, чувством, как же оно называлось……? Так сразу и не вспомнишь. Оно еще, это чувство, вызывает мучение и тревогу, как будто ты сделал подлость, предал свои идеалы, Родину. Но ведь это все не так, никогда в жизни я не предавала ни Родины, ни государства, не сомневалась в гениальности и величии вождя. Тогда почему так скверно, так гадко внутри? Почему так тревожно бьется сердце? Чувство было таким, словно она, будучи учителем, первый раз в жизни входила в класс, поправив при этом - Ребята, дорогие друзья. Мы должны в едином комсомольском порыве еще сильней сплотится вокруг нашего вождя товарища Сталина, нашей горячо любимой коммунистической партии, нашего народа. Руководство нашей могучей великой страны, возглавляемое великим вождем товарищем Сталиным, ежеминутно заботится о каждом из нас. Оберегая и защищая интересы простого советского человека, комитет безопасности власти, ни на секунду не смыкая своих бдительных очей, стоит на страже нашего советского государства. Наша страна, живущая в кольце врагов, ежеминутно, ежесекундно, должна быть на чеку и не поддаваться на хитроумные уловки космополитов, сионистов и прочих приспешников капитала. Враги нашего великого государства, искусно окопавшиеся среди советских людей, должны точно знать, что кара народного гнева их не минует. И кто какими бы именами не прикрывался враг и не кричал о прежних своих заслугах, мы скажем нет двурушничеству и лживой западной морали. Ребята, великий советский писатель Шолохов не уронил этого высокого звания коммуниста, он оказался стойким идейным борцом за светлые идеалы добра и равенства. Подлые темные силы пытались опорочить честного советского писателя, патриота, нашего верного товарища, за его неподкупность и бескомпромиссность в борьбе с врагами. Но мудрый гений великого вождя товарища Сталина Иосифа Виссарионовича раскрыл подлый замысел темных сил и натравил на них наш могучий комитет безопасности власти. Шолохов был, есть и будет великим певчим коммунистического подвига. Мы скажем: прочь грязные руки от наших светлых идеалов. И в едином порыве мы встанем на защиту наших завоеваний: свободы, равенства и братства.
- А как же двойки?- Хныча как ребенок, у которого забрали любимую игрушку, заскулил расстроенный Сусликов.
- Все неудовлетворительные оценки по творчеству писателя Шолохова советским комитетом по окультуриванию масс решено отменить.
- Ура! - Закричал обрадованный Сусликов. - Да здравствует великий Сталин!
- УУУРРРАААА!!!! – Подхватил весь класс.
- Тишина! Тишина, – успокаивая веселящихся учеников, требовала Людмила Викторовна, нервно стуча карандашом по столу. – Это касается только тех, кто правильно раскроет тему коммунистической идеи и самопожертвования ради общего блага в сочинении « Я пошел бы в разведку с писателем Шолоховым».
Стон разочарования прокатился по классу, но стране, живущей в кольце врагов, необходимо всегда быть готовой к войне и точно знать, с кем можно и нужно ходить в разведку. Потому все, в том числе и Сусликов, пошли в разведку с товарищем Шолоховым.
..."С таким надежным человеком как товарищь Шолохов я незадумываясь пошел на разведку. Этот человек надежный и нестанет прятатца за спиной своих товаришчей. Он такойжо герой как и его герои комунисты. Он верный идиалам дабра и равенства…" Вновь Сусликовские великие замыслы оборвал звонок. А он уже был готов описать, как вместе с товарищем Шолоховым, возвращаясь из-за линии фронта, они тащили в ставку очень важного языка в генеральском звании вместе с вражеским коварным планом бомбардировки СССР атомными бомбами. И ему, Сусликову, жмет руку и благодарит за подвиг сам товарищ Сталин. И они все вместе поют такую трогательную песню: "С чего начинается Родина? Тра-та-та, тра-та-та, тра-та-та". Но не успел десятый "Б" класс собрать портфели, чтобы вырваться из тесных школьных объятий на весенние просторы, как в класс заглянул комсорг школы и, крикнул:
- Вася, строй класс на Чистку, - и тут же кинулся к следующей двери.
Класс недовольно простонал, понимая, что вновь придется выслушивать привычные гневные выпады в адрес коварных врагов и благодарность вождю и государству. Ученики строились на школьном дворе по классам, привычно занимая свои места. С минуты на минуту они услышат мерзкое имя предателя, неугодного властям, государству, а значит, и всему советскому народу. Этим врагом мог стать любой, и совсем необязательно было провиниться, совершив неблаговидный поступок, ты даже можешь не подозревать, что стал неугодным.
Дождавшись, пока последний ученик покинет класс, Людмила Викторовна поправила волосы, заплетенные тугой косой и закрученные кольцом на затылке. Она вытащила шпильки, подтянула потуже прическу, словно затягиваясь в солдатский ремень, взяла классный журнал и вышла на школьный двор. Ученики уже выстроились, подровняв носки по нанесенной на асфальт белой линии. Последние учителя торопились занять свои места, дабы не опоздать до прихода директора школы.
-Дорогие ребята, товарищи по борьбе! - С привычных слов начала Чистку директор школы. - Мы должны в едином коммунистическом и комсомольском порыве еще сильней сплотится вокруг нашего вождя товарища Сталина, нашей горячо любимой коммунистической партии, нашего народа. Руководство нашей могучей и великой страны, возглавляемое великим вождем товарищем Сталиным, ежеминутно заботится о каждом из нас. Оберегая и защищая интересы простого советского человека, комитет безопасности власти, не смыкая своих бдительных очей, стоит на страже нашего советского государства. Наша страна, живущая в кольце врагов, ежеминутно, ежесекундно, должна быть на чеку и не поддаваться на хитроумные уловки космополитов, сионистов и прочих приспешников капитала. Враги нашего великого государства, искусно окапавшиеся среди советских людей, должны точно знать, что кара народного гнева их не минует. И кто какими бы именами не прикрывался и не кричал о прежних своих заслугах, мы скажем "нет" двурушничеству и западной лживой морали. Ребята среди нас есть тот, кто, не выдержав ожесточенного противостояния с врагами нашего государства, дрогнул, предав светлые идеалы построения коммунизма. К великому нашему горю мы просмотрели затаившегося среди нас империалистического пособника, умело льющего воду на мельницы наших врагов. Но мы не намерены молчать! А признав свои упущения, станем еще чище вычищать свои ряды.
Чистка затихла в нервном ожидании. Кто? Кто сегодня будет этим подлым предателем. Каждый из стоящих задавался этим вопросом, абсолютно уверенный в том, что именно он не мог им быть, а значит, враг где-то рядом. Директор школы взял небольшую паузу, дабы все прониклись важностью момента, накопив в своих душах праведный гнев. - Сам великий вождь товарищ Сталин Иосиф Виссарионович дал точнейшую оценку подобным прохвостам и дословно сказал следующее, цитирую: «Может ли советский человек оступиться? Конечно, может. Может ли он допустить ошибку? Это тоже может случиться. Будем ли мы осуждать такого человека? Я авторитетно и со всей твердостью заявляю, что нет. И более того, мы подставим свое надежное дружеское плечо товарищу, попавшему в беду. Но мы будем беспощадны к тем, кто прячет за ошибками свои истинные намерения нам навредить. Таким лицемерам и прохвостам не может быть оправдания и прощения». Таким многоликим лицемером и прохвостом, маскирующимся под советского учителя, является гражданка Негорюй.
Людмила Викторовна вздрогнула всем телом, совершенно не ожидая такого страшного приговора, испуганно моргая мгновенно намокшими глазами. Ее губы задрожали, словно набираясь смелости прокричать "неправда", но лицо исказилось гримасой страдания, и по нему побежали слезные ручьи. Ученики тут же отпрянули от классного руководителя как от прокаженной, очевидно боясь заболеть очень заразным лицемерием и прохвостничеством, непременно передающимся воздушно- капельным путем. Чистка зашумела, зашипела ненавистью, и из коллективного негодования стали вырываться гневные обвинения:
- Предательница, наймитка, позор, позор,... чтоб ты сдохла!
В глазах Людмилы Викторовны расплылся школьный двор, пропали ученики и коллеги , но стали видны слова, которые ей бросали в лицо. Они были похожи на смертельные стрелы, летящие в тебя из-за неприступных крепостных стен, "предательница", "предательница", вонзаясь в сердце отточенными наконечниками, слышались эти слова.
- Ведьма! - Выкрикнул кто-то из младшего звена, вонзая в тело осиновый кол.
- Ведьма, ведьма.., - подхватили остальные, тыча в нее детскими ручками и кривляя рожицы.
Вычищенная из стройных советских рядов она не знала, что ей теперь делать, а раззадоренная толпа обступала ее плотным кольцом, продолжая тыкать пальцами и обвинять "предательница, лицемерка, ведьма". Ступор первых минут, поразивший ее тело, отступил, и ноги сами стали искать путь к бегству. Она кинулась прямо перед собой, но плотное, беснующееся кольцо с выставленными руками испугало ее, она развернулась в противоположную сторону и теперь, уже невзирая на плотность и агрессивность кольца, стала продираться сквозь него. Мгновенно душевные терзания пополнились физическими, ее со всех сторон стали тыкать в бока и спину, щипать, ни на секунду не переставая кричать, что она предательница, враг, ведьма. Чувствуя беспомощность жертвы, тычки становились все сильней и нахальней. Желая скорее вырваться из этого ада, она стала без разбору, на пролом вырываться из толпы. По ее ногам топтались, буквально висли на руках, но это лишь сильнее ее подстегивало.
В этот самый миг она вдруг сделала для себя невероятное открытие, которое заключалось в том, что она всю свою жизнь находилась в этой беснующей толпе и, более того, была ее важной частью. Первый раз толпа явила свое истинное лицо в той памятной поездке на прощание с товарищем Сталиным. Тогда товарищ Сталин всем на радость воскрес, а вот толпа навсегда похоронила под собой беззащитную девочку. Но в тот раз Людмила Викторовна и Леночка была частью толпы, и все произошедшее было скорее несчастным случаем. Теперь же все было по-другому: она отвергалась большинством, толпа от нее избавлялась без сомнений и терзаний, решительно, раз и навсегда.
"А может быть, - мелькнула слабая надежда, - как и в случае с Шолоховым ее примут назад?"... Пока же она чувствовала, что потеряла туфлю, но как и тогда, с чемоданчиком, сожаления по поводу потери не было. Лишь только видела она сквозь пелену зареванных глаз последних из крепкой шеренги советских людей. Еще одно усилие, один шаг, и она будет на веки изгнана из передового советского народа, самого душевного, честного, доброго и справедливого.
Быстро перебирая ногами, она хромала, обутая в одну туфлю. Стараясь как можно скорее скрыться с глаз долой, она оступилась, подломив каблучок, и несколько шагов сделала в непригодной для ходьбы обуви. В спину тут же раздался радостный смех и свист - как приятно видеть беспомощность поверженного тобой врага. Стараясь избавиться от туфли, она нервно боролась с ремешком, охватывающим ногу, с застегнутой маленькой пряжкой. Но ремешок никак не хотел поддаваться, и тут на ее спину обрушился удар. И снова прокатился восторженный гул. Учительница быстро выпрямилась и обернулась назад. Школьник младшего звена, очевидно третьего или четвертого класса, стоял, испугавшись того, что сейчас получит сдачу, поскольку слишком далеко отбежал от толпы. Людмила Викторовна, не пытаясь больше снять сломанную обувь, заковыляла быстрым шагом под всеобщее улюлюканье и истошный крик ударившего ее ученика:
- Ведьма, ведьма, ха, ха, ха.
Спрятавшись в своей комнатке общежития, она плакала горькими слезами, проклиная свою несчастную жизнь.
………………
- Ну, Вася, ну ты молоток! Как ты Людку на Чистке отчихвостил, потаскуха западного мира! Здорово, Вася, чем не заголовок в передовице?
Друзья, восхищались его разгромной речью на школьной комсомольской Чистке. Четверо одноклассников, по совместительству и друзей, сидели на своей лестнице, остывая от комсомольского возбуждения.
- Да ладно, Глеб, хватит хохмить,- ответил Вася на искренний комплимент друга. – Мы непростительно много говорим, хотя говорим, конечно, правильно и остро. Только говорить-то говорим, а толку от этого маловато! Действовать надо, наши старшие товарищи гадов разных по тюрьмам садят, а мы разговоры разговариваем. Нужна острая политическая акция, чтобы показать нашим старшим товарищам, что мы вместе, мы не стоим в стороне, а помогаем, всеми силами расчищаем бурелом человеческого невежества. Мы прокладываем дорогу навстречу светлому будущему, по которой пойдет все прогрессивное человечество.
-Вась, а ты прям как на Чистке, - восхитился Колька Сусликов.
Вася отмахнулся, не сказав ни слова, а затем, вдруг подхватившись, спросил.
- Колька, а сколько времени?
- Без четверти восемь.
- Ладно, мне пора,- заторопился Вася и, наспех распрощавшись, бросился вон из школы.
Он торопился, временами ускоряя шаг, а временами и вовсе пускаясь в бег. Но спешил он не домой, а торопился в парк имени трех Ангольских коммунистов, который находился на другом конце шахтерского городка. Это место лишь условно можно было назвать парком. Несколько аллей с молодыми деревьями сходились к монументу, возле которого была разбита цветочная клумба.
Памятник представлял собой композицию из трех человек, один из них, тот, что находился на переднем плане, падал, очевидно сраженный вражеской пулей, но был вовремя подхвачен товарищами, бесстрашно смотрящими в глаза смерти. Лица скульптурной композиции больше походили на славянский типаж, поэтому было решено закрасить их черной красой, как и остальные открытые части тела, чтобы ни у кого не возникало сомнений, кому поставлен памятник. Но на время восторжествовала идея закрасить полностью гипсовые фигуры в черный цвет как символ черного континента, восставшего против рабства. И надо сказать, что выкрасив отважных коммунистов со спины, парторганизация передумала воплощать идею черного континента, однако перекрашивать в белый цвет не стала. Потому и стоял монумент в диковинной раскраске: со спины полностью черный, а с фронта черным были окрашены головы, руки и ноги. Лет пять уже красовался этот монумент, удивляя видавших виды советских граждан. Но постепенно удивление сменилось на безразличие, как к памятнику, так и к самому парку, который стал зарастать бурьяном и густыми порослями молодых кленов. Вот здесь, в забытом парке, в зарослях клена, скрывшись от зорких партийных глаз, частенько собирались мужики после тяжелой смены в забое. Место особо им приглянулось еще и оттого, что эти ангольские парни с черными лицами не были похожи на героев-коммунистов, а были похожи на них самих. И с легкой руки кого-то из шахтеров этот памятник любовно стали именовать «Кореша» или «Три кореша». Частенько можно было слышать в разговоре:
- Где соберемся после митинга в защиту перелетных птиц, нещадно истребляемых кровожадными капиталистами?
- Ну конечно у «Корешей»!
Вася, добежав до парка и ни минуты не раздумывая, бросился в самую густую часть зарослей. Согнувшись в три погибели, выбрался к небольшой полянке, надежно защищенной со всех сторон кустами. На этом скрытом пяточке земли, заросшей сочной травой, стояла пара деревянных парковых скамеек, на одной из которых сидел человек. Его внешний вид совершенно не соответствовал окружающему пейзажу. Он был явно лишний в этом натюрморте советской действительности, которая в плотную его окружала. Насколько хватало взора, всюду виднелись разбросанные бутылки, окурки, пачки от папирос, серая оберточная бумага, в которую заворачивали нехитрую закуску, пустые консервные банки и прочий мусор. Валялась так же обувь, преимущественно непарная, тряпки, в которых с легкостью угадывались как верхняя одежда, так и нижнее белье, оставленное явно в спешке странными посетителями.
Нехитрые поделки человеческих рук также не были обделены вниманием почтеннейшей публики. Заботливо прореженные брусья парковых лавок, скорее всего, служили дровами для костров, потому как несколько недогоревших, обугленных кусков валялось в кострищах. А еще несорванные брусья были любовно украшены современной резьбой по дереву. Тщательно изучив и расшифровав резьбу, пытливые археологи со временем смогут многое рассказать о традициях и обычаях народа, обитавшего в данной местности. Они непременно сделают правильные выводы, а именно, что люди, обустроившие подобную стоянку, могли находиться лишь на самой высшей ступени развития человека разумного, так как явно проповедовали культ кратких слов. Археологическая и историческая науки неопровержимо докажут, что народ, поклоняющийся культу кратких слов, был самым прогрессивным и непобедимым на земле. И в этом не было никакой мистики и фантастики. Все до обыденности просто и не менее логично, в бою выигрывает только тот, кого решительней и быстрее послали в атаку. Это преимущество касается не только войны, но и трудового подвига, и любви, как вершины человеческой сущности. Вот именно любви и была посвящена большая часть резьбы по дереву. Одна из композиций, по всей видимости, рассказывала удивительную историю пламенной любви неизвестного юноши, вне всякого сомнения, патриота и передовика, к прекрасной девушке по имени Вера. В порыве страсти молодой человек так и нацарапал: « Я люблю тебя Верка», вырезав тут же неимоверной красоты стилизованное сердце, пронзенное стрелой. Ради исторической правды надо честно сказать, что Верка была не единственной упоминавшейся дамой. Были здесь и другие женские имена, многим из которых клялись в вечной верности и любви до гроба.
Множество памятных надписей, лаконичных и от души, говорили о том, что здесь был Петя. А вот здесь, оказывается, был Коля, как неудивительно, но это святое место каждого уважающего себя человека смогли посетить Кривой, Рваный и Толик, и все они как один заявили, что дружба - на век. Но что же произошло? Неужто отвергнутый Веркой ухажер решил ей отомстить за неразделенную любовь, или, быть может, конкурент-неудачник оскорбительно заявил ,что Верка - сука, и, чтобы убедить в этом потомков, нацарапал три подряд восклицательных знака. А быть может, это была совсем другая Верка? На этот счет археологи пока ничего не могут сказать. Но они работают над разгадкой этого артефакта. Конечно, было вырезано много и других разнообразных, кратких слов... Именно тех, которыми посылают в атаку и на трудовые подвиги, но их все же не стоит озвучивать.
И вот посреди этого культурного наследия, в самом сердце поклонения культу кратких слов, восседал человек. Он был в безупречном костюме из английского сукна, в штиблетах, кои нынче в моде в Вене, и в шляпе из коллекции "Лондон - Париж" будущего года. Ожидающий на лавочке улыбнулся появившемуся Василию, который собирал с лица паутину и стряхивал с себя мелкий мусор, налипший в зарослях. Вася, смущаясь, заулыбался в ответ и покорно остановился рядом с джентльменом.
- Здравствуете, товарищ Кикименко. – Сухо поздоровался мужчина.
- Здравствуйте, товарищ третий секре...
- Первый, Василий, уже первый! – Поправил тот.
У Василия отвисла челюсть, чуть не парализовав его патриотическое сознание: " Неужто сам первый секретарь наделкома комсомола снизошел до того, чтобы общаться с рядовым комсомольцем Василием Кикименко?"
- Здравствуйте, товарищ первый секретарь наделкома комсомола.- Дрожащими от напряжения губами вымолвил Василий.
- Я надеюсь, ты обдумал мое предложение и принял правильное решение? – Спросил первый секретарь.
Василий закивал головой, но неуверенность в его ответе не ускользнула от пронзительных глаз.
- Вижу сомнение в твоем решении? Аты не сомневайся, и помни, что постановление партии и правительства №5207 никто не отменял, и, скорее всего, это я тебе говорю как знающий человек, его доработают. Твои опасения, по всей видимости, основаны на том, что, коли такая правильная и идейно выдержанная акция, чего же ее не заявит сам первый секретарь наделкома товарищ Суркин? Объясняю только один раз для непонятливых. Инициатива в советском государстве - это не приказы и не указы сверху от начальства. Инициатива - это демократическая процедура, которая только тогда является правильной и по-настоящему становится народной, когда выдвинута как бы снизу, прямо от первичных организаций, прямо от человека. Конечно, старшие товарищи обязаны подсказать, подтолкнуть, подправить, а все остальное - буйство фантазий, первичек и самых продвинутых членов организации. Вижу, что зря трачу на тебя время, нерешительный ты, а нерешительные и задумчивые нам не нужны! Так и быть, передам право на выдвижение инициативы Брехлову, он парень швыдкий, в раз согласится...
- Нет, нет, нет, товарищ первый секретарь, я согласен, никаких сомнений, я согласен, - торопился Василий, опасаясь, что Суркин выберет на роль всесоюзного комсомольского вожака придурка Брехлова или еще кого-нибудь недостойного.
- Я даже несколько идей наметил...
Василий стал говорить восторженно, с придыханием, о том, как мечтал стать комсомольским вожаком, как беззаветно предан государству, власти, товарищу Сталину и товарищу Суркину. А у самого из головы не выходило постановление №5207. Принятие этого постановления партии и правительства декларировалось властью как величайшее достижение советского общества в области прав и свобод советских граждан. И естественно, было воспринято народом на ура и единогласно поддержано на партийных, комсомольских и прочих собраниях. А вот суть постановления пугала своей простотой и обреченностью, гласила буквально следующее: «Для укрепления трудовых династий в Советском Союзе каждый человек, достигший совершеннолетия, обязан поддержать родительскую династию.»
Как обычно заявлялось, что советские династии были самыми крепкими и долгими в мире. А быть шахтером, кем когда-то был его отец, Василий не хотел, он и так с четырнадцати лет, как и все подростки, три летних месяца каникул работал на шахте. И лезть в забой добровольно, принудительно, для продления шахтерской династии, ему не хотелось. Пусть безмозглые Макарские, Сусликовы и прочие ползают под землей. У великого Василия Кикименко другая судьба. Он должен, обязан сидеть в уютном кабинете и улыбаться сытым масляным лицом.
Еще тогда, будучи в пятом классе, он сделал свое первое невероятное открытие, перевернувшее всю его дальнейшую жизнь. Прежде он был активным, деятельным и трудолюбивым пионером, мечтал лишь об одном - скорее пойти работать, стать вторым Стахановым, а быть может и первым, и тащить на своих натруженных рабочих плечах величайшее государство в мире. Но очередная первомайская демонстрация поставила крест, на его прежних грезах, сотворив новую мечту. Проходя в колоне с криками "да здравствует товарищ Сталин!", "Первое мая!" и пр., он вдруг обратил внимание на стоящих на трибуне партийных и комсомольских вожаков шахтерского города Краснозабоинска. И в этот самый момент его словно пронзила молния, словно открылся таинственный третий глаз, Василий наконец прозрел, готовый с того момента к новым свершениям. Солнце, нырявшее в частых облаках, в очередной раз выглядывая из-за укрытия, осветило городскую элиту, стоящую на возвышении. В этот момент совсем еще юный Вася разглядел их холеные, лоснящиеся добрыми харчами лица, отливающие утиным жирком. Ни одно из этих лиц не походило на лицо его отца, сухое, с въевшийся угольной пылью, изрытое глубокими морщинами от постоянного напряжения. Вот эта наблюдательность юного Васи и подтолкнула его к принятию самого важного в жизни решения: любыми средствами вырваться из крепких натруженных лап рабочего класса. Да и династия Кикименко получиться не могла по определению: его отец был вычищен на одной из Чисток, хотя к тому времени он не был посажен и не отправлен в лагеря. К тому времени вычищенные от невычищенных отличались лишь тем, что первые получали только часть зарплаты и обязаны были принимать сверхповышенные социалистические обязательства. Если, допустим, бригада взяла обязательство выполнить пятилетку за четыре года, то вычищенный обязан был выполнить ее никак не больше, чем за три. А, кроме того, очистки, как их любовно называли в народе, обязаны на каждой очередной Чистке доказывать, что они твердо встали на путь исправления и в скором времени будут готовы вновь влиться в крепкие ряды советских граждан, незамедлительно уступив, конечно, свое место другим очисткам. Но Васин отец, по всей видимости, не встав прочно на путь исправления и не выдержав груза ответственности, удавился прямо в забое. Ну и кто ж он после этого? Каждый нормальный человек, здраво рассудив, не поддержит такую династию и не полезет добровольно в шахту земляным червяком. Для этого подвига, как казалось Василию, больше подходила династия Сусликовых. Нет, нет, это был не конформизм, а вполне обоснованная уверенность в том, что он свой трудовой подвиг уже свершил.
С каких-то пор у Василия возникло стойкое ощущение, что он уже прежде жил и был в той прежней жизни конем. Да, да, не смейтесь, именно конем, и ничего в этом зазорного нет, конь - животное благородное. Он с наслаждением жевал свежее сено и хрустел первоклассным овсом. Еще помнил, как летел в атаку и нес на своей сильной спине командира с острой шашкой в руке, кричавшего во все горло: " Ура! За мной!" Но в том бою был тяжело ранен командир, и Василий, ну не сам он, а конь, спас раненого, вывезя того с поля брани. И помнится, Васю поощрили мешком овса и наградили конским орденом за заслуги перед родной властью, вот какой степени, он к сожалению запамятовал. Но не это главное. Главное, что эта героическая конская жизнь и является доказательством его огромных заслуг перед Родиной, перед государством, ну, и само собой разумеется, перед национальным лидером. Вот потому, памятуя о прежних заслугах, Василий Кикименко в этой жизни имеет полное право на маленькую частичку счастья…
- А еще, товарищ первый секретарь, можно сделать большие чучела врагов власти, всяких там Троцких, Бухариных ну и прочих врагов…
- Шолохова не забудь,- добавил Суркин.
-Товарищ первый секретарь, а Шолохов с сегодняшнего дня снова стал великим советским писателем...
- Ах, ну да, ну да, - сделав уставшее задумчивое лицо, заговорил первый секретарь комсомола, натружено потирая переносицу, всем своим видом показывая, что накопилась у него безмерная усталость от непомерно-героического труда на ниве политического воспитания молодежи. И он, дескать, тоже человек, и в такой круговерти мог ошибиться.
Но в голове первого секретаря крутились другие мысли: "Вот черт, как это я так опростоволосился. Неужто Шолохова вновь сделали великим советским писателем, и когда успели? Отвлекся от дел всего лишь на сутки, и уже такие перемены. Ах, эти последние сутки, что за волшебство творилось в эти часы? Какая романтичная девушка Рая!.. Как живая картина стоит перед глазами: ее взволнованное томное дыхание, раздувающиеся ноздри, как у молодой кобылицы, учуявшей жеребца, упругие груди, бедра. А как чудно пахнет у нее подмышками. Ах, Раечка, Рая, как ты меня чуть не подвела под монастырь..."
- И все же Шолохова нужно тоже сделать, вдруг опять что-нибудь изменится, а мы раз и готово.
- Да, да, хорошо, и его тоже, вот только с чучелами вы нам помочь должны, мы своими силами не справимся.
- Поможем, конечно, поможем,- подтвердил Суркин,- на то мы и есть старшие товарищи.
- Так вот, эти чучела с портретами врагов установим перед входом в лагерь, а напротив корзины с тухлыми яйцами. И каждый, приезжающий на форум, будет кидать тухлыми яйцами во врагов государства и власти. Конечно проведем это все в формате соревнования с выявлением самых метких стрелков, ну там, переходящий вымпел, грамота...
-Толково, конечно. Только вот яйцами, говоришь? С яйцами сейчас проблема. Надел с трудом справляется со сбором продналога. И знаешь, нужно на них фашистские фуражки надеть, чтоб со свастикой, пусть народ негодует от души, – посоветовал комсомольский вожак и, не дав продолжить, вновь добавил, – слушай, Вась, а может этих гадов дерьмом измазать, как ты думаешь?
- Дерьмом? – Переспросил Василий, задумавшись на минуточку. – Дерьмом, конечно, можно. Рядовые члены и дерьмом могут метнуть, а вот как быть с гостями, партийными и комсомольскими секретарями? Да и вонь в лагере поди будет стоять. Рядовые-то члены привыкшие, а вот вы как?
- Ты прав, скверно получается, - почему-то почесав нос и посмотрев на свои руки, ответил Суркин. – Ладно, постараюсь уговорить первого секретаря наделкома партии повысить в наделе налог на яйца. Нехрен яичницу за зря жрать, когда такое дело может провалиться.
- Товарищ первый секретарь, а давайте выдвинем молодежный лозунг: " Кто много жрет, тот обкрадывает товарища Сталина". Я думаю, это будет прекрасный стимул экономии, в том числе и яиц для нашей акции.
- Молодец, Вася, креативно мыслишь, одобряю. Или вот такой лозунг «Все яйца в стране советов принадлежат товарищу Сталину». Ведь ты не забывай, главная цель форума на Дедовом болоте - это выработка предложений по празднованию величайшего юбилея в истории человечества нашего признанного гения товарища Сталина. Все остальное должно идти как попутный газ. Понимаешь? У нас всего четыре года, и за это время мы должны форум на Дедовом болоте довести до совершенства, сделать его главной площадкой всех здравомыслящих, передовых, здоровых молодежных сил страны и мира. И в девяностолетнюю годовщину самого лучшего человека во вселенной мы выдадим все, чему нас научил комсомол, партия и сам юбиляр. Мы должны отбросить все дела и взяться за эту тяжелейшую, но такую необходимую работу, которую, я уверен, мы с тобой сможем осилить. Нам предначертано служение величайшему человеку в галактике! - Его глаза полыхнули патриотическим огнем, а в памяти почему-то всплыл запах Раискиных подмышек.
Вася глотнул жесткий ком, перекрывший дыхание, и хотел было разреветься от счастья, от переполнявшей душу гордости за твою страну, за народ, за вождя, ну, конечно же, и за себя. Но чудом удержавшись, он лишь громко шмыгнул носом.
- Значит, я от тебя завтра же жду инициативы о проведении молодежного форума на Дедовом болоте, – уточнил Суркин.
-Да.- Теперь совершенно твердо ответил Вася.
-Ну вот и хорошо, не ошибся я в тебе, дорогой товарищ Кикименко, ты настоящий патриот, верный Сталинец. Да, чуть не забыл, вот тебе пособие, здесь много полезного, полистаешь, подготовишь что-нибудь на форум. Тут как раз и про чучела есть.
Василий мельком взглянул на обложку, прочитав название книги: «Красное Вуду в борьбе с империализмом». " Наверное интересная книжица", - подумал он, пряча ее за пазухой.
-А вот это лично для тебя и твоих преданных комиссаров.
Он подал Василию небольшой сверток из серой оберточной бумаги, такой же точно, как валявшаяся повсюду. Но разворачивать гостинец сразу инициативщик не стал, чтобы не показаться Суркину корыстным. А развернул вожделенный сверток лишь тогда, когда пробрался назад, к памятнику "трех корешей". В свертке находилось пять плиток шоколада «Красная балерина» и тонкий пластик жевательной резинки в блестящей обертке. Ни секунды больше не думая, он закинул пластинку в рот и сделал несколько жевательных движений. Его сердце тут же замерло, а ноги вдруг стали ватными, чуть не уронив наземь патриотическое тело. Ему казалось, что он на самой вершине блаженства, а пластик жвачки - его прописка в ряды именно тех людей, чьи потомки будут радоваться, что в мире существует постановление № 5207 как высшая справедливость на земле. Ведь нет ничего лучше, когда ты восседаешь в каком-нибудь президиуме, а твое лицо отливает жирком справного селезня. Нет, все-таки есть что-то влекущее в этом капиталистическом чавканье. Вася не раз видел в пропагандистских фильмах разлагающуюся молодежь загнивающего капитализма, они с усердием двигали челюстями, словно жвачные животные, и отчаянно бились в конвульсиях, называемых у них танцами. А теперь он, великий Василий Кикименко, лично ощу… Вдруг его глаза обиженно заморгали, не веря в такую беду. Он языком обшарил рот, и, не поверив в произошедшее, засунул в него палец, пальпация дала тот же результат, что и язык, - рот пуст. Так и есть, в мечтательном, патриотическом порыве он проглотил кусочек капиталистической свободы. От обиды он прикусил губу и, желая хоть как-то успокоиться, содрал серебряное платье с "Красной балерины", и стал с жадностью поедать халявный шоколад. "Вот стану девятым секретарем наделкома комсомола, как обещал товарищ первый секретарь, и каждый день буду жевать жвачку и объедаться шоколадом. Неужто я не заслужил такой малости? - Думал он.- Ведь я, прежде чем мечтать о подобном, с честью отслужил стране, положив на это свою героическую конскую жизнь. Теперь пусть другие потрудятся на благо родины, пусть гребут в свои четыре копыта, как я когда-то, может тогда и догребутся до лучшей доли в будущих жизнях. Это очень справедливо..."
Он даже сам не заметил, как со второй плитки была сорвана обертка, и он с хрустом поедал очень вкусный горько-сладкий шоколад. " Если товарищ Суркин пообещал, то он свое слово сдержит, - успокаивал себя Вася. - Вот только бы по голове не дали за такую инициативу, у нас привыкли требовать инициативу, а затем по голове за нее бьют..."
Но перед теми картинами, которые рисовало воображение, устоять было невозможно. Он непременно уже как минимум шестой секретарь, нет, четвертый, нет, лучше третий, как минимум третий секретарь наделкома комсомола, серьезный человек. Как говорят, шишка. Уютный кабинет, слышите, секретарь в приемной деловито отстукивает на печатной машинке Васины приказы о повышении сознательности советской молодежи, о повышении производительности труда на производстве, о внедрении инновационных способов сбора березового сока и т. д., и т. п.. "В секретарши возьму себе бабенку грудастую, чтоб кровь с молоком, - мечтал Вася, - чтобы было за что ухватить после вечерних летучек. А сколько молоденьких девок комарами будет слетаться на Дедово болото, а я, мужчина видный, второй секретарь наделкома, пиджак, туфли заграничные, в карманах полно жвачки, чтоб самых активных поощрять. Вот это жизнь, да, ради такой жизни и конем готов побыть, и собакой..."
Третья плитка шоколада устроилась в прожорливом Васином чреве, а челюсти не переставали работать, перерабатывая шоколадную реальность в мечты. Он очнулся лишь тогда, когда от пятой плитки откусил кусок, возможно он поглотил бы и эту шоколадку, как предыдущие, но в животе подозрительно заурчало, заставив его насторожиться. На дворе окончательно сгустились сумерки, превращаясь в полноценную ночь, окна домов и бараков, большей частью составляющих жилой фонд Краснозабоинска, засветились желтыми и голубыми пятнами советского быта. Не откусив больше ни кусочка, молодежный лидер стал внимательно прислушиваться к внутреннему голосу, который возмущенно урчал, готовый в любую минуту вырваться на свободу. К шоколаду вдруг возникло сильное отвращение, а в животе, между тем, все больше нарастало давление. Вот тут-то бы, казалось, самое время озаботиться поиском укромного места, но нет, воспаленный своим великим предназначением, Васин мозг, под давлением бунтующего нутра, вдруг озарился гениальнейшей идеей. Не став больше тянуть ни минутки, он кинулся к своим дружкам. И уже совсем скоро четыре верных товарища стояли, недоумевая, перед Васей, который, скрючившись, обхватил руками живот и держал речь.
- Мужики, я понял, я нашел способ выразить наше презрительное отношение к подлым врагам. Мы должны показать нашим старшим товарищам, что мы надежная опора, мы те ,кто проложит...,- очевидно ему стало очень плохо, и он на время замолчал.
- Вась, а Вась, ты что ранен? - Испугано спросил Колька.
- Ничего я не ранен, просто я говорю, что мы должны проложить дорогу, по которой пойдет все передовое человечество…
- Вась, а ты чего как на чистке? Говори, чего делать надо?
- Надо отомстить Людке за ее предательство.
- Как? - Почти хором воскликнули друзья.
- Как? Как? Надо насрать Людке под двери, вот как, - с трудом выдавил из себя слова Кикименко.
- Вась, а я срать не хочу, - расстроившись ответил Сусликов.
- Вот все вы так, - огрызнулся вожак,- как доходит до конкретных дел, так сразу по норам расползаетесь. А как вы в ядерной войне капиталистов победить думаете? Если такого простого по команде сделать не можете. Ладно, нате вам на всех, я только кусочек откусил. - И он протянул друзьям початую плитку шоколада.
В три счета покончив с угощением, друзья двинулись в путь. Благо, что идти было недалеко, иначе бы не миновать беды. Будущий великий молодежный вожак, покрывшись каплями пота, страдал не на шутку, но он был готов страдать за великие идеи, за торжество справедливости и равенства. Вот правда торжество получилось омерзительного вида и такой же отвратительной вони.
Утром старшие товарищи, живущие в общежитии, учителя, инженеры, бригадиры, именно те, о которых так заботился молодежный лидер, шли по дороге в прекрасное будущее, но почему- то затыкали носы и сдерживали рвотные инстинкты. Сгоряча, они, как верные последователи культа кратких слов, высказали свое отношение к тем, кто не щадил своего живота, бросая жизни на алтарь величия государства во имя национального лидера. Но эти жертвы были не напрасны, а потому, когда отцвела школьная сирень, и стали еще длинней советские трудовые династии, наделком комсомола пополнился девятым секретарем - Василием Кикименко, для которого началось великое и героическое восхождение по тяжелой и опасной номенклатурной лестнице. Об успехах верного сына отчизны, Василии Кикименко, вы обязательно еще услышите и непременно пройдете по дороге, выстланной им и его героическими сподвижниками.
………………
Егорову коморку, также как и весь шахтерский городок, перестало заливать дурманящим ароматом сирени, а многочисленные ученики не тревожили его покой. Он по-прежнему продолжал исправно исполнять свои обязанности, но, в отличие от зимы и осени, надолго уходил в лес и без всякой нужды бродил там дотемна. Чаще всего шел в сторону "трех корешей", каждый раз не переставая удивляться диковинной раскраске памятника. В лесу он мог подолгу стоять, обняв дерево и запрокинув голову, смотреть вверх. Огромные кроны шептали тысячами листьев, раскачивая их как флажки на ветках, а могучие стволы стонали: "уф, уф", сопротивляясь настойчивым порывам ветра.
Обнимая березу, он думал, будто бы он вернулся в детство и чувствует жар от русской печи, в которой уже прогорели дрова, но по раскаленным углям еще пробегают отдельные всполохи огня, вот они прекращаются совсем, и угли, словно дьявольские глаза, перемигиваются, разгораясь и затухая, покрываясь седыми чешуйками пепла. Сейчас начнется таинство, значение и красоту которого можно понять и оценить лишь спустя время, заглядывая в свое детство, словно в волшебную страну прошлого. Мама бесстрашно поднесла руку к разинутой печной пасти, словно укрощая огненного дракона, пошерудила кочергой поседевшие угли, они брызнули робкими искрами, и вот железный противень с поднявшимся тестом водружен в печное чрево, а железная заслонка надежно скрыла великое таинство. Еще не прошло и пяти минут, а первая, еле уловимая волна благоухания стала пробиваться из печи. Не в силах больше терпеть ты крутишься вокруг мамы с надоедливым вопросом: "Мам, скоро, мам, ну скоро?" Время тянется так долго, что хочется его подогнать: "Ну, давай скорей, скорей". Разве сейчас я стал бы подгонять те кажущиеся бесконечными минуты счастья?
Он выпустил из объятий белоствольную красавицу, но не в силах отпустить такие сладостные воспоминания, прижавшись к ней щекой, снова вернулся в свое детство. И как во время, потому что мама уже достала выпечку, от чего весь дом просто залит сладким хлебным духом. На большое блюдо выкладываются румяные пышки. Не в силах сдержаться, ты хватаешь самую румяную, обжигаясь, сдираешь с нее хрустящую корочку и тушишь пожар холодным молоком. Сейчас казалось, что нет ничего прекрасней деревьев, воскрешающих в памяти минуты счастья, и не хотелось вспоминать о том, как проклинал эти толстые и тяжелые стволы, что без счета свалил за свою лагерную жизнь. Деревья в том не виноваты, и нет сейчас, пожалуй, на свете ничего прекрасней этих деревьев, шума листвы, стрекота кузнечиков в траве и величественного полета махаона. И совсем не хотелось мучить себя злой памятью, а хотелось мечтать только о хорошем. Но имел ли право он мечтать о хорошем? Он, чьи две жизни были прожиты бездарно, бездушно и глупо. Егору казалось, что он похож на того безумного инженера, построившего гильотину, которая затем и отсекла гениальному создателю голову. Глупо, как все безрадостно и глупо, вот если бы сейчас все начать с начала, имея такой богатый жизненный опыт, я бы непременно прожил жизнь по-иному. По-иному - это значит совершенно непохоже на обе прежние,..." уф", - вздохнуло дерево, сопротивляясь налетевшему порыву ветра, словно сопереживая печалям маленького человека, прильнувшего к его могучему стволу. Оно одно понимало его печаль, уф. "Эх если бы ты только ведала, белоствольная, как хочется знать, живы ли мои родные, любимые люди"... "Уф",- снова сочувственно вздохнула береза. "Ну все, прощай", - он в спешке погладил ствол и отошел, не желая больше слышать сопереживания. Ведь ничего невозможно исправить. Ничего!...
Начавшиеся сумерки не помешали Егору положить в узелок с десяток крепких боровиков, подосиновиков с ярко-красными шляпками, обабков и сыроежек, почти белых, с сиреневыми разводами, словно в чашку с молоком пролили чернила. Вначале сыроежки брать он не хотел, зная, что те будут горчить пожаренные. Но уж больно были они красивы, и руки сами потянулись, и пятнистая семейка разместилась в узелке. "Да разве ж это горечь..., горечь вон она где, в душе, жжет адским огнем. Скорее бы спалила до смерти, нет больше мочи терпеть". Глаза снова наполнились влагой, и тропинка расплылась.
Добрался до поселка, когда сумерки сгустились окончательно, но Егор побрел не в свою коморку, а направился в кочегарку, которая отапливала школу, больницу и еще с десятка два зданий, находившихся неподалеку. Егор часто захаживал сюда в теплое время года, а с наступлением холодов и вовсе перебирался в нее из своей холодной школьной конуры. Он был далеко не единственный такой горемыка, бывало, что их собиралось здесь до десятка. Спали за котлами, спасаясь от лютой зимы, питаясь буквально тем, чем Бог послал, а за свое пристанище они платили работой. Егор чувствовал себя обычным бомжем, коим он непременно и был. Власти на подобных людей почти не обращали внимания, больные и обессиленные, в основном пожилые люди, доживали так свой век. Власти вполне обоснованно полагали, что эти доходяги не представляют ни опасности, ни маломальского интереса как рабочие руки, потому на них просто махнули рукой. Но это не мешало милиции время от времени хватать их, проводя с ними профилактические мероприятия, после которых многие пропадали без вести, другие возвращались с чрезвычайно помятыми физиономиями. Егор несколько раз попадал на подобные беседы, но пока все заканчивалось лишь оскорблениями, синяками и ломаными ребрами. В том, что это когда-нибудь закончится могилой, он не сомневался, но пока бог миловал. Да еще спасало и то, что заведующий кочегаркой, Сергей Сергеевич Бражка, был человеком, прошедшим через самые страшные советские каторги.
Сергей Сергеевич слыл человеком суровым, но горемык не обижал и, по возможности, старался поддержать. Наверное от того, что сам прошел через тяжелые испытания, а возможно, он и до них был человеком отзывчивым. Этого никто не знает, знают одно, что вспоминать о своей прошлой жизни он не желал и не терпел подобных разговоров в своем присутствии. А желал он в своей нынешней жизни только одного - восстановиться в партии. Это была его самая заветная и, пожалуй, несбыточная мечта. И как в одном человеке могли уместиться такие противоречивые желания: с одной стороны, он хотел вернуться в партию, которая только тем и занималась, что назначала врагов, а с другой, он сочувственно относился к тем, чьи жизни и судьбы та самая партия пережевала, перемолола и выплюнула на обочину жизни. И, тем не менее, было именно так, свои невзгоды Бражка воспринимал как суровое испытание его преданности вождю, партии, государству и власти. Он нисколько не сожалел о сломанной жизни, пережитое не поколебало его веры в правильность выбранного пути, ни единой ошибки он не находил в жизни своей страны. "Ничего, ничего, - любил повторять он, - мы еще повоюем, мы еще сломаем хилый капиталистический хребет, еще расцветут колхозы в штате Оклахома".
Егор уже шел на свет лампочки, освещающей вход в кочегарку, вывернув из-за угла, запнулся о что-то, валявшееся на пути. Это что-то шевельнулось и захрипело. Правдин нагнулся, стараясь рассмотреть лежащего, но тут же отпрянул назад, уловив омерзительную вонь перегара и рвотной массы, в которой, по всей видимости, лежал Иван Брынза. Это был еще один из очистков, огрызков советской власти, выброшенный на обочину жизни прямо из героев социалистического труда. Так вот, отведав в благодарность за геройский труд норильскую лагерную путевку, Иван скис и запил со всей ответственностью героя социалистического труда. Восстановиться в партии и в героях он, в отличие от Бражки, не желал, а просто отчаянно пил, извергая из всех своих физиологических отверстий содержимое своего слабого организма. За это кочегарочное сообщество невзлюбило Ивана и, не смотря на то, что он появился лишь несколько месяцев назад, в тайне надеялось, что он замерзнет пьяный в первые же холодные дни. Не желая возиться с Брынзой, Егор прошел в кочегарку, где Сергей Сергеевич с помощником возился с чугунной задвижкой. Вошедший кивнул в приветствие работникам и занялся грибами.
Ели молча, за все время не произнесли ни слова. Дули на грибное жаркое, похрустывая сыроежками, которые чуть горчили, но вовсе не перебивали вкуса блюда, а даже, наоборот, прибавляли ему пикантности. Также молча разошлись, Сергей Сергеевич с помощником к заглушке, а Правдин в свою конуру.
Утром Егор обнаружил на своих бумажных Гималаях новую порцию макулатуры, преимущественно периодической печати. Казалось, вся страна занята только тем, что рубит лес и печатает несчетное количество газет и прочей агитпросветительской литературы лишь только за тем, чтобы потом разнести пламенные речи по сортирам и укрепить макулатурные горы. Егору порой чудилось, что если бы деревья знали, что станут печатать на бумаге, сделанной из их могучих стволов, то они попросту не выросли или лучше бы сгорели в лесном пожаре. А поскольку своего будущего невозможно узнать ни человеку, ни дереву, вот потому и приходится валяться в мусорной куче. Вот и сейчас газетный заголовок, лежащий на самой вершине бумажного пика коммунизма, беззастенчиво кричал во все свое патриотическое горло: «Молодое поколение выбирает Дедово болото».
А в доказательство данного выбора была напечатана фотография: парень с девушкой, снятые со спины, держась за руки, гордо смотрели вперед, где среди деревьев была воздвигнута огромная, просто гигантская, сцена, которую увенчал таких же невиданных размеров портрет вождя, и всю эту благостную композицию подсвечивало восходящее солнце.
Но читать газету Егор стал не с этой статьи, в которой говорилось о каком-то грандиозном слете молодых патриотических сил на «Дедовом болоте», что находилось в живописнейшем месте в двадцати километрах от Краснзабоинска. А как всегда, с самой главной колонки государства, с которой начинались все газеты:
ПОСТ №1
Подвиг по велению сердца. На посту номер один мог стоять, разумеется, только один человек в стране советов. Человек номер один. И этот человек ежедневно совершал подвиг, в исключительных случаях таковых могло быть и несколько. Но один в день - это также естественно, как наступление дня после ночи. Егор с прошлой жизни помнил совет профессора Преображенского, не читать советских газет, но, также как и в том случае, других не было, да и не в этом дело. Правдин как истинный гурман, съедая блюдо из смертельной рыбы фугу, доказывал себе, что даже после такого яда можно остаться в живых, можно сохранить светлую голову и не сойти с ума. Ежедневно съедая ядовитую пищу, он вырабатывал стойкий иммунитет к агрессивной и беспощадной пропаганде, к лицемерию и всеобщей лжи. Ему совсем не хотелось видеть белое только оттого, что так желает власть и государство. Он научился читать и понимать не то, что между строк, он стал чувствовать более тонкие материи. Ему порой казалось, что он на высоком духовном уровне ощущает значение каждого слова. И они, словно живые разумные существа, чувствуют боль и стыд за то, что их очевидный смысл одни намеренно искажают, а другие с радостью принимают извращенную, отравленную, лживую информацию. Ведь совершенно не значит, что советский человек - самый счастливый человек на земле только от того, что он ведом коммунистической партией и величайшим в истории вождем. Кто, кто этот счастливый человек, как его звать? И неужто во всей огромной стране нет ни единого несчастного человека? Подозревая в каждом сомневающемся в счастливой жизни врага, вы небрежно кидаете, мол, есть как и во всех больших числах статистическая погрешность, совершенно не влияющая на результат. Но кто, кто этот человек, что назван статистической погрешностью, как его звать? Отчего он несчастен, и точно ли, что он единственный? Так давайте ему поможем добрым словом, советом, окажем материальную помощь. Что случилось? Отчего все так быстро поменялось? Почему в помощи теперь уже нуждаются миллионы других. И погрешностью вдруг стали те, кто не нуждался в помощи. Неужто наш великий народ так корыстен?
Егор, настраиваясь читать, стряхнул газету и размял плечи, словно поправив свои боевые доспехи, убеждаясь, что они надежно сидят и защитят его в смертельной схватке.
ПОСТ№1
Подвиг по велению сердца.
Вчера, 16.07.1965г., руководитель советского государства, товарищ Сталин, объявил ультиматум звезде Сириус в созвездии Большого пса. Невзирая на неоднократные требования признать Советское государство как самое прогрессивное во вселенной, звезда Сириус отмолчалась, проигнорировав законные требования Союза Советских Социалистических Республик. А потому Советское государство оставляет за собой право именоваться величайшим мегагосударством во вселенной и центром мироздания. В случае дальнейших недружественных шагов в отношении Советского государства со стороны Сириуса советское руководство оставляет за собой право нанести по Сириусу ракетно-ядерный удар. Волосы у Егора зашевелились на всем теле. Он даже не подозревал, что их у него так много.
А так же вчера товарищ Сталин посетил московский зоопарк и чудесным образом излечил ножку молодой серны, которую та повредила накануне. Затем товарищ Сталин кормил булкой и сгущенным молоком лосей, оленей и бурых медведей. Лоси и медведи, а также все остальные звери были счастливы, что их посетил сам величайший вождь, национальный лидер всего прогрессивного человечества, товарищ Сталин. Звери радостно лаяли, фыркали и блеяли, провожая дорогого гостя, умоляя великого мыслителя приходить еще. Товарищ Сталин обещал взять шефство над этим зоопарком. Все были в восхищении!
Егор был убит наповал, не помогли и казалось надежные доспехи, и умение чувствовать слова, понимая их настоящее значение. Организм, выработавший противоядие, сдался. Величие великого переросло землю и солнечную систему и выплеснулось далеко за пределы галактики, Сталин уже давно решивший задачу по управлению солнцем, решил поупражняться и на других звездах…
………………..
Подготовка к очередному всесоюзному съезду советских ученых проходила в большом напряжении, капиталистические западные страны вырвались вперед, осваивая новые направления научной и технической мысли. Их успехи в этих направлениях были столь очевидны, что умалчивать о данном факте было уже просто невозможно. Как невозможно было и другое: не принять вызов, вот потому прогрессивное научное сообщество нервничало и суетилось. Этот очередной великий съезд советских ученых должен был стать настоящим прорывом, смертельным ударом по всему западному миру. Прогрессивное советское ученое сообщество должно было дать по зубам зазнавшимся алхимикам и лженаукарям всех известных и неизвестных мастей. Даже по внешнему виду собравшихся в зале можно было с легкостью определить, что в зале съезда собрались именно ученые и именно самые передовые в мире.
Сталин, как и полагалось, прошел в президиум, когда все было готово к работе форума. Овации рвали воздух в мелкие кусочки, покорно падая под ноги, но они тут же затихли, как только вождь небрежно махнул рукой, желая тишины. "Вот что значит, ученые мужи в раз все понимают, - восхищался Сталин, - не то, что глупые ткачихи и тунеядцы-трактористы. Те будут хлопать, пока не посинеют. А спросить, кому нужны твои ладушки, ладушки где были? У бабушки. Так бы усердно за рычаги своих тракторов дергали да у ткацких станков проворство проявляли, того смотри, уже бы давно бы при коммунизме жили, а то застряли в развитом социализме, ни шаг ни полшага вперед, того и гляди, назад откатимся. А все оттого, что непростительно много хлопают, делами заниматься надо, конкретными делами".
Иосиф Виссарионович выступать на съезде не планировал, а потому речь не готовил, будучи сторонним наблюдателем и слушателем, а это, надо сказать, не менее увлекательное занятие.
Открывая съезд, товарищ Мысенко, как и полагалось руководителю всего советского научного сообщества, задавал характер и направление научного форума. Трофим Денисович прошел из президиума к трибуне и с места в карьер бросился в политическую борьбу как и подобает ученому гению.
- Дорогие товарищи! - Бодро возвещал его уверенный голос передового ученого,- весь научный мир планеты с надеждой смотрит на прогрессивное советское научное сообщество. Весь мир замер в ожидании нашего ответа на подлые происки злобных сил. Я твердо заявляю нашим друзьям во всем мире, что мы не дадим вас в обиду, мы протянем свою мозолистую руку, и вместе, единым кулаком, обрушимся на головы лживым научным гипотезам и мнимым научным направлениям. Я хочу спросить вас советских профессоров и докторов наук, кто, какой нормальный человек, может в серьез говорить о таких направлениях в науке, как генетика и кибернетика... Кто, какой подлый, изворотливый ум, придумал эти лженауки, эти псевдонаучные пути, чтобы сбить нас с верной и единственно правильной дороги, которой нас ведет величайший ученый человечества товарищ Сталин?
Грянули аплодисменты поводырю в благодарность за верно выбранную дорогу. А Денис Трофимович, повернув голову в сторону президиума, с почтением поклонился. Но хозяин, словно не замечая и не слыша происходящего, был погружен в свои великие замыслы, он дремал. Трофим Денисович осторожно, прикрыв рот кулаком, кашлянул, прочистив горло, перехваченное тревогой, продолжил:
- Я, не сходя с этого места, в пять минут смогу разоблачить продажную девку империализма - лженауку генетику. Высокомерные западные всезнайки с умным видом заявляют, что всем живым на планете управляют невиданные и никем невидимые гены. Это научный бред, абсурд, невежественная дремучесть и бездарность изживающего себя капиталистического строя. Я как коммунист, как верный сын своей отчизны, как верный сталинец, твердо заявляю, что во мне, как и в каждом из вас, сидящих в зале и в каждом советском человеке нет, не было и никогда не будет никаких капиталистических генов. Мы не допускаем самой мысли, что нами, советскими людьми, самыми передовыми людьми человечества, могут управлять глупые невидимые гены. Кто, какой здравомыслящий человек, не говоря уже об ученом, может допустить мысль, что нас людьми делает ген? А между тем, именно так утверждает это лживое течение, эта псевдонаука - генетика. Я, как советский ученый, ответственно заявляю, что нас людьми делает только гений товарища Сталина. Да, да, товарищи, именно так и никак по-другому. Меня, как и каждого из вас, родила мать обычным куском мяса, и никакие гены на свете не помогли бы мне стать человеком, если бы не мудрость нашего вождя.
Снова грянули аплодисменты, впрочем они звучали каждый раз, когда оратор обращал свое слово к хозяину, который, между тем, не обращая внимания на речь, думал.
- Только мудрость товарища Сталина, стойкость и напор коммунистической партии, возглавляемой великим вождем товарищем Сталиным, сделали из меня человека. Во мне, как и в каждом советском человеке, забилось большевистское сердце, вскипела красная пролетарско-крестьянская кровь, а разум озарился надеждой на всемирную революцию. И я ответственно, со всей честностью коммуниста, заявляю, что все это со мной сделала Великая Октябрьская социалистическая революция, большевики, коммунисты, под светлым гением нашего непревзойденного вождя, товарища Сталина. Я стал человеком только благодаря одному человеку на земле, и этот человек - наш чудесный вождь и учитель, гениальнейший национальный лидер, товарищ Сталин Иосиф Виссарионович.
Здесь аплодисменты были особенно горячими и восторженными.
- Вот наш ответ на происки трюкачей-манипуляторов, перевертышей западной, так сказать, науки. Мне еще меньше времени понадобится, чтобы растоптать еще одно модное течение западных алхимиков и фантазеров - кибернетику. Эй, вы, зазнайки и провокаторы, это мы, передовые советские ученые, под мудрым руководством вождя мирового пролетариата товарища Сталина и коммунистической партии смело заявляем вам: вы неучи и шарлатаны. Ваше неуемное желание повсеместно заменить рабочих на ваши хитрые машины мы разгадали, не смотря на все ваши ухищрения. Эта трусливая кибернетика вам нужна лишь только для того, чтобы избавиться от передового человека, человека труда, пролетария. Вы думаете, что заменив рабочего на хитроумную машину, вы избежите участи быть задушенными натруженными рабочими руками? Я ответственно заявляю, что вы крупно просчитались, господа зазнайки. На каждый ваш выпад в сторону простого человека, в сторону человека труда, в сторону рабоче-крестьянского класса, мы ответим с десятикратной силой. На своих советских заводах и фабриках, шахтах, стройках и колхозах мы воспитаем достаточно революционного материала, чтобы переломать ваш хилый капиталистический хребет. Натруженная рабочая рука дотянется до вашей жадной глотки и стиснется в стальной хватке, освободив навеки наших товарищей от капиталистического гнета. Ничто на свете не может помешать советскому человеку идти в светлое коммунистическое будущее. Любая наука, любой вид человеческой деятельности может успешно развиваться только в такой великой и передовой стране, как Советский Союз, потому что он строится свободными людьми, рабочими и колхозниками, учеными и инженерами, под неусыпным и мудрым руководством товарища Сталина и коммунистической партии. Нашему сверхгениальному вождю все по плечу, нет ни одной задачи, неподвластной его гению. Все социальные и природные явления подчиняются его воле. Стоит товарищу Сталину приказать, и мы, все как один, пойдем в атаку и сложим свои жизни во имя нашего любимого вождя, стоит ему велеть, и солнце подчинится и будет всходить по его желанию. Оратор даже не заметил, насколько он вторгся в законы природы, вполне искренне веря в безграничную силу того, кто из обычного куска мяса мог сотворить такой прекрасный шедевр, как Мысенко Трофим Денисович. Божественная сила этого человека была налицо и почему бы…
Сталин все время выступления своего ученого сторожевого пса сидел, не проявляя никакого интереса, по всей видимости находясь в астрале. Но это впечатление было обманчивое, услышав такое неожиданное предложение, он широко открыл глаза и, вздернув брови, недоумевая посмотрел на оратора, всем своим видом давая понять:- мол, ты чего мелишь, Денис Трофимович? Какому Солнцу? Чего приказать? Но как только его озадачили необходимостью командовать звездой, он тут же стал обдумывать, в какой форме указать солнцу на его место. Ведь совершенно ясно, что на земном небосводе не может быть два светила. Еще не до конца осознав форму повеления звездой, он был уже готов к новой миссии управления светилом. Мысенко, воодушевленный своей героической борьбой, осторожно бросил взгляд на вождя, стараясь уловить его настроение на такую гениальную инициативу. Но, увидев озадаченное лицо Сталина, Денис Трофимович осекся, еле подавив в себе желание немедленно раскаяться сразу же, не отходя от трибуны.
Однако зал не заметил этой заминки, вполне резонно ощутив, что это апогей выступления, и грянул такими авиациями, которые переплюнули аплодисменты и ткачих, и трактористов, потому как круче, чем приказывать солнцу, пока еще никто не додумывался. Но хлопали не оратору, а тому, кто наконец-то сможет сделать летний зной не таким жарким, а зиму не такой суровой. Прошло уже несколько минут, а гениальный мозг пока так и не сумел найти решения, отчего он начал злиться, вспоминая ту мать, что родила такой несносный кусок мяса. Да еще злили рукоплескания, которые словно подначивали : ну, давай, мол, прояви силу, прикажи светилу, а теперь еще разок, на бис... А как прикажите поступить? Не исполнишь фокус, усомнятся в могуществе. Вождь сильно обиделся на верного Трофима, не спуская с него недовольного взгляда. Трофим Денисович, совершенно расстроившись, скукожился, словно рваный башмак, и, не выпрямившись в полный рост, так и проследовал на свое место в президиум. Не подымая глаз от пола, он сел на самый краешек стула, словно нашкодивший школяр, ожидая, что сейчас его великий учитель схватит за ухо и оттаскает по первое число за чрезмерное рвение и неуместную инициативу. Но пока все обошлось, и к трибуне вышел очередной докладчик, крупнейший советский ученый. О его весомости в мире науки можно было догадаться лишь только взглянув на него со стороны. С трудом втиснув свое широкое тело с огромным пузом в трибуну, он всем своим видом дал понять, что тоже готов родить серьезную научную мысль, и замычал густым басом:
- Товарищи, мы, советские ученые, не позволим раскачать лодку мировой научной мысли. Еще сильней сплотившись вокруг нашего вождя, самого лучшего человека на свете, товарища Сталина, вокруг коммунистической партии, мы…..
Настроение Сталина портилось с каждой минутой, он не любил, когда перед ним ставились тяжелые, не решаемые задачи. И больше всего угнетало то, что такие задачи ставит не классовый враг, не подлый запад, не гнусная Америка, а твой верный соратник. "Это надо ж додуматься: приказать солнцу! Приказать-то, конечно, можно, а вдруг оно ослушается? Что, на него тогда войной идти? Бомбами атомными закидать? Для солнца у нас бомб, пожалуй, маловато будет. Надо уточнить, - завязал он в мыслях узелок.- Землю, говорят ученые, десять раз уничтожить можно, а для Солнца этого может не хватить. Да и для земной войны нужно подумать об увеличении арсенала. Допустим, за две пятилетки удвоить количество ядерного оружия. И цифра будет красивая, и звучать будет устрашающе: советского ядерного оружия хватит, чтобы двадцать раз уничтожить все живое на земле. Хорошо, так и сделаем. Вот какая глобальная задача стояла: укрепление обороноспособности страны, решилась в несколько минут. А что же с Солнцем, ума не приложу, хоть плач. Ну, Трофим, ну сукин сын, ну выпорю, как пить дать, выпорю".
После перерыва кресло Сталина в президиуме осталось пустым, каждый в отдельности подумал, что вождю нездоровится . Но в слух выражали уверенность, что товарищ Сталин, осветленный гениальной мыслью, неустанно работает, продвигая вперед коммунистическую, научную идею, разрабатывает новые планы укрепления государства. Лишь Трофим Денисович сильно переживал о внезапном исчезновении вождя. Он ясно прочитал в его глазах немой вопрос, мол, Трофим, а как приказать-то солнцу? "Да, знал бы сам, как это сделать, а так... Видно перегнул я палку, эх, кабы этой палкой да мне по голове не прилетело"... Со стороны казалось, что Мысенко беззаботно восседал в президиуме, но на самом деле он трясся как осиновый лист, предчувствую скорую расправу. Страшно.
Сталин, неожиданно покинувший форум, отправился на одну из дач, где было сооружено современное бомбоубежище на случай ядерной войны. С тех пор, как был сдан данный сверхсекретный объект, хозяин облюбовал его. Он частенько запирался здесь, обдумывая ход мировой истории и свое неоспоримое, огромное, главное влияние на каждый, даже самый незначительный международный конфликт. А как известно, в истории мелочей не бывает.
Этот подземный кабинет напоминал ему келью отшельника, в которой, оставаясь один на один со своими мыслями, он творил свою величайшую историю земли. Можно было сказать, что собственноручно, но это означало бы покривить против истины. Он творил ее в своей гениальной голове, выстраивая хитроумные комбинации, разжигал или поддерживал угасающие конфликты, сталкивал лбами союзников, делал вид, что дружит в отдельности с каждым, но ни с кем не сходился близко. Он был инженером мирового порядка. А руки, воплощающие его гениальные замыслы, роились там, наверху, выплавляли металл для тысяч танков и самолетов, разрабатывали урановые рудники, строили ракеты, летали в космос, наращивая военный потенциал красной империи. Для воплощения в жизнь его грандиозных планов государству нужно было много самолетов, ракет и бомб. Советскому государству необходимо несметное количество оружия, потому как война неизбежна, и именно ядерная война. В этом он был уверен, иначе нет смысла в этом огромном арсенале. Мы обязаны, это наше великое, священное предназначение: стереть с лица земли ненавистный капиталистический строй. Но сейчас не ядерная война беспокоила его, не этот важный для всего человечества вопрос занимал вождя, не празднование победы в ней его заботило, а вопрос, пока не имеющий ответа, и оттого досаждающий больше всего. Теперь он был раздосадован своей беспомощностью в управлении светилом. Развивая и углубляя эту нерешенную проблему, ему вдруг стало страшно. Он вдруг почувствовал свою беспомощность в управлении и другими природными явлениями. "Ах, как странно, что это он упустил, не придал значения такой важнейшей проблеме. Вах, вах, вах,- сокрушался Сталин, - упустил". А казалось, что ему действительно подвластно все: создать передовую теорию развития человечества, сотворить революцию в России, в то, что никто не верил, и дремучая архаичная страна вспыхнула революционным пламенем. И он метался от Сиваша до Крондштата, латая неумелое командование жалких самодуров и выскочек. Напрягая все свои титанические силы, отстоял в гражданской войне свое новорожденное детище. Но дальше трудности лишь возрастали, заставляя проявлять незаурядные способности, стальную силу воли, холодный расчет, жесткость, решительность. В разрушенной до основания стране с нуля создал промышленность, перемолол, перелопатил, перепахал разложившееся крестьянство. Устроил по-новому их убогий, неряшливый быт и, наконец-то, накормил народ от пуза. Затем выиграл время перед началом войны и блестяще выиграл саму войну, расширил влияние Советского Союза, отхватив под социалистическую грядку часть Европы. Вновь восстановил страну после величайшей войны в истории человечества, вооружив ее страшнейшим оружием в мире. Умыл прожорливых капиталистов в Африке, в Юго-Восточной Азии, в Латинской Америке. Государство крепнет год от года, еще одна, две, три пятилетки, и никому и никогда станет не под силу переломить ситуацию. И сама мысль о нападении на Советский Союз будет вызывать у врагов панический страх. Многими, очень многими своими достижениями гордился товарищ Сталин, всего не перечесть, города, заводы, каналы, атомные бомбы, ракеты, космос. Но самую большую гордость он испытывал за другое свое достижение, за самое главное, как он справедливо считал. Впрочем, и в этом своем достижении он замечал отдельные недочеты, тонкие места, но все же основная работа проделана хорошо, даже, можно сказать, искусно. А по-другому быть и не могло. Избранный, величайший ум человечества не нуждается в ученых званиях и степенях, чтобы делать великие открытия. Вот что они знают о человеке, эти тщедушные очкарики, разные там генетики- шменетики, доктора- профессора? Что? Да ничего! И это при том, что они разбирают бренные тела по органам и суставам, всматриваются во всякие там кровеносные тельца и прочие неизвестные клетки. И что? Что вы поняли о человеке, из чего он состоит, как и кем управляется? Конечно, в ответ на такой вопрос они заведут свою нудную, непонятную шарманку про разного рода сложные физиологические процессы… Вах! Как хотелось им всем, во всеуслышание рассказать, что он, один единственный на земле, кто по-настоящему раскрыл человеческую сущность. Он размолол их хилые тела и души на самые мелкие частицы, которые им даже не снились. Он один знает секрет, как управлять всей этой биомассой в целом, и как это делать с одним единственным человеком. Ведь любой из этих яйцеголовых кретинов объявит свою открытую клетку неправильной, чужеродной или враждебной, если только на то будет воля партии, ну то есть моя воля, это каждый понимает. И с такой же убежденностью подтверждая свои слова тысячами проделанных опытов, он будет опровергать свои вчерашние доказательства, если на то будет мое желание. Я, чтоб вы знали, подтверждал данный факт опытным путем и делал это многократно, а потому все это может продолжаться бесконечно долго. Все вы, как ковыли в степи, станете гнуться, куда подует ветер. Так при чем тогда все эти клетки, серое вещество мозга или невидимые гены? В чем их значение, если нет никакой возможности противостоять ветру, да что там возможности, нет никакого желания сопротивляться. Напротив, вы с маниакальным усердием будете подставлять свои спины под тугие плети, рассекающие вашу еще целую плоть. Поскольку она зудит и ноет меж загрубевших рубцов, которые лопаются и кровоточат, если их обладатель вздумал гнуться в неположенную сторону. Скованное болью тело постоянно будет напоминать о могуществе ветра. И вам вдруг откроется непреложная истина, что нет большего счастья на земле, чем благополучно зажившая спина, избежавшая очередной порки. Но если тебе все же не удалось избежать этого сурового испытания, ты с готовностью испустишь дух, бросив свою никчемную жизнь на алтарь величия будущих поколений. А потомки, памятуя о своих героических предках, уже будут рождаться с заскорузлыми рубцами, и никто и никогда больше не вспомнит и не узнает, каким был человек до своего усовершенствования. Но если даже произойдет какой-то не предвиденный сбой, и вдруг появится тот, кто отличается от большинства, то ему не миновать острых когтей своих соплеменников. А если он и после этого не пожелает стать одним из них, то непременно испустит дух под радостные вопли кровожадной толпы. И чего же тогда стоят все ваши открытия, все ваши клетки и гены, если вы не можете управлять человеком, народом, величайшим государством? В чем польза всех ваших открытий, в чем их практическое применение? В чем, скажите? Молчите? Ждете, в какую сторону подует ветер, чтобы невзначай не закровоточили ваши рубцы? Да, я действительно вывел новый сорт людей, я создал их также как Моисей, водивший сорок лет свой народ в поисках земли обетованной. Но мне понадобилось значительно меньше времени, чтобы переделать свой народ, и моя селекция - самая надежная и верная, без малейшей возможности перерождения, потому что я не создавал искусственных качеств, я не прививал им чужеродного материала, того, что они смогут с легкостью отторгнуть. Я лишь потыкал их собственным, низменным инстинктам, с каждым разом все сильней распаляя их холопский аппетит. Допустим, хочет понять голодный рабочий, кто виноват в его пустом желудке. Вот он, указываю я на кулака, хватай его, дорогой рабочий, и к стенке я за тебя. И он ставит к стенке кулака, а желудок по-прежнему пуст. Значит виноват середняк и частник делаю я заключение он и середняка и частника пускает в расход. Но недоволен рабочий, по-прежнему впроголодь живет. Понимаю, говорю я ему, смотри, как с колхозных полей колоски тянут, неужто я тебя накормить смогу, когда такое вредительство в государстве процветает. Что с ними делать, спрашиваю у гегемона? На каторгу их, к чертовой матери и к стенке, кричит пролетариат, и сам исполняет свой приговор.
Зароптало крестьянство, мол, налогами непосильными задавили, землю забрали, в колхозы согнали, паспорта отняли. Вместо хлеба трудодни, неведомо с чем их грызть, как пузо насытить? Кто виноват, товарищ Сталин, спрашивают они меня? Боятся, значит, остаться неотомщенными. Я сам от крестьянских кровей, говорю я, помните, я, товарищ Сталин - лучший друг крестьянства, видите у меня, также как и у вас, нет ничего, кроме стоптанных сапог. А виновник всех ваших бед - ленивый люмпен-пролетариат, да гнилая интеллигенция, инженеришки там, врачишки вшивые, ни черта не делают, а жрать желают за десятерых да еще ко всему навредить стараются при каждом удобном случае. Вот потому вы и страдаете от налогов непомерных и грызете свои черствые трудодни. Побей их, товарищ Сталин, ради всех святых просим, побей. Исполним, раз вы на коленях стоите, челом в колхозную землю бьете. На то я в Кремле и восседаю, чтобы убогих и сирых защищать. А виноватый, сами знаете, всегда отыщется, правильно только смотреть надобно. Побили друг друга, постреляли, все перед всеми виноваты, все перемазаны: кто кровью, кто подлостью, кто предательством с ног до головы уделан, все друг друга подозревают, не доверяют, комитетчику на ушко днем и ночью шепчут. Признаться себе, что ты сволочь законченная, редко кто сможет, а уж во всеуслышание сказать, то таких и подавно не отыщется. Потому и будут вспоминать товарища Сталина добрым словом до скончания веков. При Сталине, станете говорить, порядок был, при Сталине была справедливость. Еще попомните мои гостинцы, когда депортированные народы вернутся на земли предков. Будут говорить, хоть и сек нас товарищ Сталин, но делал это по-отцовски, любя, пусть бы и сейчас засекал до смерти, лишь бы порядок был. Больно справедливости хочется. А справедливость она только тогда настоящая, когда всех вокруг по морде охаживают, а ты один как будто не причем. Не может русский народ без железной руки и без батогов прожить. А теперь и без врагов не сможет обойтись. А чем не вечный двигатель тик –так, тик-враг, полвека как один миг минуло. Тик-так, тик-враг, еще столько же...
Эврика! Чуть не вскричал Иосиф Виссарионович, озаренный гениальной идеей. Все время восхищения собственной значимостью, вспоминая многочисленные свои подвиги и достижения, часть его мозга работала в автономном режиме, решая сложнейшую проблему, поставленную собственноручно изготовленным Денисом Трофимовичем. Сталин неожиданно для себя достаточно искусно решил эту тяжелейшую задачу, более того, простота и красота ее исполнения давала дополнительные, неоспоримые доказательства его божественной гениальности. Да, да, именно божественной, и никак по-другому, он больше не в силах был это скрывать от своего народа, того самого, который он собственноручно создал. Но в нем пока еще сохранились остатки сомнения, самые малые крохи неуверенности в возможности так сразу предстать пред своей паствой в роли бога. Пусть даже перед такой послушной и покладистой. Конечно, необходимо быть честным перед советскими людьми, и перестать, наконец, скрывать всем давно уже очевидный факт, что товарищ Сталин - Бог. И это должно говориться открыто, а не подразумеваться, делая при этом мутные намеки и неприличные ужимки. Это самый верный и надежный способ остаться в человеческой истории навечно. Конечно, он и без того вписан в историю, и его заслуги никоим образом невозможно принизить, скрыть, очернить. И все же, как показывала вся человеческая история, самые гениальнейшие люди, великие правители становились мишенью и куклой для битья после отречения от власти или после своей смерти. На него набрасывались в первую очередь его бывшие соратники, вешая всех собак, тем самым очищая себя от преступлений. А все отчего? Именно оттого, что они оставались пусть и гениальными, но все же людьми. Человеку под силу ударить только человека, Бог - вне досягаемости. Потому как именно вера дает ту защиту, в которой так нуждаются высшие из людей. Конечно, можно не верить, сомневаться, отвергать. Но ведь именно вера лишена той уязвимости, которая имеется у всего сущего. Любой исторический факт, любое человеческое деяние возможно оспорить, трактовать кому как вздумается, даже при наличии неопровержимых доказательств, железных фактов, подлинных документов. Найдется не мало тех, кто с недоверием станет относиться к произошедшему, подвергать сомнению достоверность фактов и подлинность документов, сея тем самым смуту в людские умы. И только для веры не требуется никаких доказательств, фактов и документов. Именно потому Иисусу не требовалось являть миру бесчисленные подвиги и достижения, которые необходимо свершить земному человеку, чтобы доказать свое превосходство над остальными. Только неистовая вера помогала создать великие религии, именно вера заливала и заливает кровью мир, передвигая границы, возвышая и разрушая империи и государства, не требуя при этом никаких доказательств. Но можно ли советского человека в одночасье сделать верующим? Не станет ли это тем чужеродным материалом, что постараются привить им против их воли, не отторгнут ли они его при первой возможности. Подставлять свое имя под такой эксперимент все же не стоит. Не стоит терять бдительность, необходима выдержка, осторожность, хитрость. Все то, что меня неоднократно спасало. Конечно, в этом направлении уже не мало сделано, ведь фундамент был заложен еще тогда, четвертого сентября. Или пятого? Четвертого или пятого? Странно, что забылась такая дата, а казалось, что еще вчера она помнилась твердо. Но год совершенно точно был сорок второй, тяжелый, тревожный, еще тогда не вселяющий такого оптимизма и веры в положительный исход войны. И даже самому тот шаг казался странным и преждевременным, но я все-таки сделал его, основываясь лишь только на своей безупречной интуиции. И как показало время, товарищ Сталин снова выиграл, я снова победил. Начавшаяся тогда война отчетливо выявила, высветила несовершенство советского человека и крупные недостатки всего народа в целом. Казалось, стойкая и непоколебимая уверенность советских граждан в государство и власть развалились на части, рассыпались на человеческие крупинки от внезапно свалившейся беды. Народ струсил, побежал, стал сдаваться в плен, сотрудничать с врагом, дезертировать, в общем, делал все, чтобы остаться в живых. Он не проявил той самой высшей жертвенности, о которой не переставая клялся. Он предал власть, государство, своего вождя. Эта война была самым лучшим испытанием, она открыла ему на многое глаза. Не стоит скрывать, что в какой-то момент он поверил в честность и искренность советских людей, и если бы не Гитлер, он так бы и оставался в плену своих иллюзий. Знаю, двадцать второго июня сорок первого года у очень многих людей, да пожалуй у большинства, вера во всесильного товарища Сталина сильно ослабла. Вывод был прост, верили человеку. С человека спросить можно, человеку указать можно, не согласиться, не подчиниться, скрыть, обмануть. А что можно спросить с бога, как не подчиниться, как обмануть? Что указать высшим силам? Их только молить можно, просить у них защиты и лишь смиренно надеяться. Смиренно, понимаете? Слышу. Слышу возражения оголтелых скептиков, мол, как уверуют, так и разуверятся. А вы сами попробуйте разуверьтесь. С чем останетесь? Вы из себя только и можете хоть что-то представлять, когда возносите меня в своих молитвах, когда прикрываетесь портретами, орденами и иконами с моим профилем. Вы рождаетесь и умираете лишь только для одной цели, чтобы восславить меня. Больше вы на этом свете не нужны! Потому как без моего имени, без этого словосочетания - товарищ Сталин - вы все пустышки, лишь жалкая толпа, сброд, статистика.
Он раздраженно отмахнулся рукой в сторону воображаемых оппонентов. Терпеть не мог возражений, и, между тем, хотелось хоть с кем-нибудь поспорить, почувствовать по-настоящему силу своих аргументов. Да где же взять этого самого оппонента, никто, ни по какому вопросу возразить не может. Да ну их, гниль. Снова сокрушенно махнул рукой Сталин. Все, как всегда, самому придется решать. Все сам. Все сам видать, такова божественная судьба. Ну, так на чем я остановился. Ах, да народ, народ…
Совершенно очевидно, что народ нужно вернуть в лоно церкви. Да, это очевидно, и время как раз подходящее. Но перед тем необходимо еще тщательней, основательно, окончательно вычистить церковный двор. Первая зачистка религиозного пространства делалась нами неумело, топорно, нахраписто. Впрочем, по-другому тогда было нельзя, именно наша решительность и бескомпромиссность сломала хребет старой веры. Эти старцы, облаченные в ризы, стали покладистыми и даже отчасти угодливыми. Разве наши словесные увещевания могли бы дать такой прекрасный результат? Конечно нет, а значит, наша жесткость и жестокость была закономерной и оправданной. Это и впредь будет им хорошим уроком, чтоб невзначай не запамятовали, что их земное существование зависит не от высших сил, а от решений ЦК партии. Те, кто это понял, уже служат, совмещая служение богу и государству. Их только поощрять нужно, правильно наставлять, продвигать по иерархической лестнице. Без всякого сомнения, нужно приобщить народ к вере, возродить в новом качестве его желание верить в высшие силы.
Вот Володя наломал дров, тоже мне додумался, религия - опиум для народа, теперь вот исправляй, дорогой товарищ Сталин. Да, если бы вы знали, что товарищ Сталин только тем и занят, что исправляет чужие ошибки, вывихи и загагулины... Конечно, для меня не составит труда поправить и данный просчет. Но от своих исторических соратников хотелось бы помощи, а не постоянные палки в колеса.
Глупо менять человеческую сущность, ведь сам вывел для себя эту формулу. Бей врага его же оружием: хотите верить - верьте, я не против, более того, лично, в каждом храме, в каждой часовенке, присмотрю за вами. Я буду вслушиваться в ваши молитвы и смотреть с икон печальными глазами святого лика, вселяя утешение в ваши сметенные души. А рядом, со сводов и икон будут смотреть на суетную жизнь святые, сподвижники Христа. И ты есть ни кто-нибудь иной, не председатель правительства, не генеральный секретарь партии, ни даже генералиссимус, а узаконенный сподвижник Христа. На тысячи и тысячи лет, пока будет существовать человеческая цивилизация. Он - Иосиф Джугашвили - единственное современное земное воплощение Христа. Неужто он и впрямь является вторым пришествием Христа, о котором так много говорилось в теологии? Радость, вспыхнувшая у него в голове от такого открытия, тут же угасла, залив сознание черными мыслями.
- Второго..., - недовольно повторил он.
Товарищ Сталин не привык и совсем не намерен быть вторым, где б это ни было, даже если придется противостоять самому Христу. Он надул губы, словно обиженный мальчишка, получивший взбучку от родителей. И теперь он не станет мириться со вторыми ролями, он обязательно все исправит, это лишь дело времени, а сейчас необходимо, засучив рукава, довести задуманное до логического конца.
Сталин вызвал секретаря и поинтересовался:
- Саша, как там наши святые отцы?
- Ждут, Иосиф Виссарионович, уже четыре часа ждут.
- Молятся?
- Не могу знать, сидят молча, ни слова не проронили.
- Ладно, ступай, - приказал вождь.
"Еще пусть час полтора подождут, им торопиться некуда, служение Богу не терпит суеты", - решил хозяин. Несколько раз прошел по кабинету, обдумывая что-то чрезвычайно важное.
- Второй, второй,- сокрушенно повторил он, покачав с сожалением головой.- Вот кабы родиться на две тысячи лет раньше, был бы, несомненно, первым. Это настолько очевидно, что не хочется даже искать подтверждение данному факту...
Дверь в гостиную, где ожидали аудиенции священнослужители, открылась с шумом, предваряя появления хозяина. Но сам он вошел неспешно, по-старчески переставляя ноги, заметно подтягивая левую. И все же что-то было властное во всей этой неспешной походке, в его пронзительном взгляде, от которого хотелось немедленно скрыться. Служители церкви встали, выказывая почтение, склонили головы.
- Нет, нет, прошу, садитесь,- поспешив проявить уважение к старцам, попросил хозяин, стараясь с первых слов, с первого жеста расположить к себе гостей. Пятичасовое ожидание было не в счет. Не спроста ведь: Вначале было слово…
Сталин и сам поспешил сесть, усаживая за собой гостей, которые продолжали покорно стоять, пока хозяин находился на ногах. Ему даже пришлось привычным движением руки прижать их к стульям.
- Садитесь, садитесь. Прошу меня великодушно извинить, государственные дела чрезвычайной важности. - Сказал он, прибавив к концу своего извинения как можно больше бархата, чтобы смягчить свой приказной тон, так как он был, пожалуй, единственным в его общении с людьми.
Старцы понимающе закивали. Молчали. Сталин рассматривал гостей, пытаясь понять, насколько крепка их вера, и на что они готовы пойти, чтобы ее отстоять, сохранить, защитить. Гости, понурив головы, ждали. О каждом из присутствующих он знал почти все. И это самое скверное - знать не все. Ведь без сомнения, в этой самой малой части и скрыт человек, скрыта вся его сущность, его душа. Молчание затянулось в неловкую паузу, но хозяин не торопился говорить о цели столь срочного приглашения. Как ни странно, ничего хорошего от власти священники не ждали, от того что постоянные притеснения в стране советов были нормой их существования.
"Второй",- вдруг пронеслось в голове Сталина, и у него в недовольстве обвис левый уголок рта. Но быстро справившись с раздражением, привычным для себя тоном, не терпящим возражения, он сказал:
- Я всегда считал и по-прежнему считаю наше отношение к церкви и ее служителям вполне оправданным, и нам совершенно не о чем сожалеть, а тем более раскаиваться. Русская православная церковь сама виновата в своих бедах. Она сильно, слишком сильно, перегнула палку, всеми силами стараясь скрыть и оправдать преступные деяния царского режима. И более того, столетиями всячески потворствовало ему, тому режиму, при котором существовали крепостное право, барщина, самодурство власти и ее свиты. Беспощадное угнетение людей вызвало закономерную реакцию свергнуть ненавистный режим. И церковь, надо сказать, и здесь повела себя не лучшим образом. А все отчего? Только оттого, что слишком далека она была от народа, от своей паствы, и слишком близка к антинародной власти. А от такой конфигурации, я вам скажу, один выход - кулаком по зубам. Конечно, народец расшалился, распоясался, а все оттого, что не просвещали вы народ, не заботились о его думах и чаяньях. По большей части держали людей в черном теле. Что в ответ хотели получить? Благодарности?
Гости, все так же потупившись, молчали, не решаясь возразить. А что тут возразишь, когда почти каждый упрек справедлив. Много нянчились с властью и мало занимались душами людей, что правда, то правда. Да только народ по большей части не сам стал душителем веры, его настойчиво подталкивала в этом новая власть, которая, надо к слову сказать, милосердием тоже не отличалась. Но как с такими аргументами в дискуссию вступить? Страна советов - не место для дискуссий. А как изволите молчать? На душе так паскудно, хоть волком вой…
- Но к счастью времена меняются,- продолжил Сталин, - люди меняются, народы тоже, хочу заметить, меняются. Коммунистической партии и советской власти, в отличии от пророка Моисея, понадобилось гораздо меньше времени, чтобы изменить свой народ и привести его в страну обетованную. Очнитесь наконец от многовекового сна, прозрейте, оглянитесь вокруг. Неужели вы не видите, что мы создали? Или быть может, ваши очи застилает черная завись? Оттого, что не церковь, а рабоче-крестьянская власть смогла создать самую лучшую модель социальных отношений. Да, это мы выстроили самую прогрессивную и надежную модель государственной власти. Вот оно, совершенное общество, которым грезило все человечество и самые передовые умы на всем протяжении человеческой истории. Вот он новый, совершенный народ, сплавился в одно целое: рабочий, колхозник, советский интеллигент, управленец. И эта сталь, этот сплав оказался самым крепким, самым надежным в мире. А где все это время была церковь? В каких катакомбах она отсиживалась? В каких храмах и кому она молилась? Чем она помогла своему народу на пути просвещения и обогащения лучшими человеческими качествами? Если Русская Православная Церковь считает этот народ своим? Конечно, получить в свое владение такую паству, как советский человек, - мечта любой земной религии. Но не слишком ли дорогой подарок тем, кто стоит в стороне от государственных проблем, кто чурается грязной неблагодарной работы? Как власть должна относиться к тем, кто не проявил свою нравственную, гражданскую позицию по ключевым вопросам защиты советской власти и строительства коммунизма? Неужели брезгливость и нежелание избавиться от пережитков прошлого для Русской Православной Церкви стоит выше, чем участие в жизни своего народа, своего родного государства? Опять же повторюсь, если Русская Православная Церковь считает советский народ своим народом, а Советский Союз своей Родиной. А этот народ, хочу заметить вам, шагнул далеко в развитии гражданско-правового сознания и человеческих ценностей. А вы, в свою очередь, хочу заметить, безнадежно отстали от времени. Где прогресс? Совершенно очевидно, что развитие теологии и церковной жизни неизбежно вместе с прогрессом. Ну а тот, кто отстал от процесса, того участь известна и незавидна, это ничто иное, как историческое забвение. Вы, как никто другой, не можете этого не осознавать, оттого мне совершенно непонятно ваше упрямство. Храмы давно не разрушаются, запрета на хождение в церковь почти не существует. И что же вы в ответ кусаете руку дающего? Это возмутительно...
Здесь его голос принял угрожающие, зловещие оттенки, показывая крайнее раздражение. –До вас, надеюсь, довели решение ЦК партии? Этот вопрос я теперь намерен вам задать лично. Когда будет канонизирован великий пролетарский вождь Владимир Ленин? Больше тянуть с этим важным для государства вопросом нет времени. Это решение должно быть принято в кротчайшие сроки. Если вы устранитесь или станете затягивать, то принимать решения станут другие митрополиты. Вот они-то и войдут в новейшую историю человечества и будут служить в храмах, полных паствой. И какой паствой, хочу вам заметить. Лучшей, лучшей паствой в мире. Вы только вообразите эту величественную картину: рабочие, колхозники, советская интеллигенция, прямо со смены, от станка, с комсомольских и партийных собраний, чисток, стройными рядами шагают в храмы на службу и с благоговением впитывают в себя проповеди святых отцов. Восстановлены тысячи храмов и тысячи новых возводятся по всей стране. Лично обещаю, что восстановим Храм Христа спасителя. Лично обещаю. Вы мне верите?
Гости покорно кивали, но радости в их глазах не наблюдалось, хотя они пытались выразить благоговение и восхищение на своих лицах.
- Нужно идти навстречу тем, кто освободил народ от рабства, кто всеми силами старается возвысить человеческое достоинство, утешить человека в минуты тревог и смятения. Церковь всегда призывала людей к смирению, а наша родная советская власть, коммунистическая партия сделала его таким податливым, покладистым, послушным. Так берите, не брезгуйте, не будьте равнодушными, сторонними наблюдателями расцвета государства. Я знаю, что мой обмен заведомо неравноценен. Но не смотря на это, я иду на такие великие жертвы ради людей и ради возрождения веры, новой веры и новой современной церкви. И взамен, заметьте, не прошу ничего. Так сделайте, наконец, шаг навстречу. Канонизируйте человека, положившего свою жизнь на алтарь человеческой свободы и равенства. Ленин должен быть причислен к лику святых. На это у вас есть всего лишь месяц, месяц и ни дня больше.
Старцы, чуть живые, ощущали, как на их шеях затягиваются петли, и есть только один способ остаться в живых - это подчиниться насилию. Будет ли это воспринято на суде божьем как смирение, как возможность избежать неправедных расправ, ненужных и напрасных жертв? Или это всего лишь страх, сделка с совестью? Каждый для себя решает сам, проповедовать ли в новом храме с корочкой КБВ или валяться в безвестной могиле.
- А теперь, поскольку вы у меня в гостях, прошу разделить со мной трапезу.
И совершенно не обращая внимания на растерянные лица, Сталин встал и направился в столовую, ожидая тех же действий и от гостей. Те, в свою очередь, замялись. тревожно переглядываясь между собой, стараясь понять, в чем состоят их общие коллективные действия. Но очевидно, что общего понимания не было достигнуто, и они обреченно побрели в след за хозяином.
Стол буквально сражал наповал, поражая своей роскошью, одно блюдо было краше другого, и это в самые строгие дни поста. На столе не было ни одного скоромного блюда, а сплошь мясные, рыбные блюда, икра и развалы дичи. В стане гостей творилась тихая паника, они переглядывались друг с другом, мысленно восклицая: "Пост! Пост! Пост! Как же быть?"
Сталин чувствовал за спиной их жалкие ужимки, разрываясь в душе от смеха. Он все прекрасно знал, ведь именно он всё так хитро устроил. "Сейчас, именно сейчас, будет испытана на прочность ваша вера, именно сейчас решится, кто будет служить в новых храмах, полных высококачественной паствой. Ах, как я гениален", - восхищался собой величайший из всех известных земных богов. Сталин рассадил гостей по одну сторону стола, а сам сел по другую. Как все получалось символично: именно так будут описывать его в будущих святых писаниях и изображать на иконах. Длинный и довольно широкий стол, уставленный царскими блюдами, разделял новую и еще пока старую веру. Но скоро, совсем скоро, эти два видения мира, два противоположных взгляда на человека, должны будут слиться в великом потоке и понести по своей полноводной глади новый непотопляемый ковчег.
Сталин, как истинно гостеприимный хозяин, взял со стола хлеба, но не заводской грубый кирпич, а пышную румяную, довольно большую лепешку, и, отрывая от нее куски, стал угощать гостей. При этом он старался не наклоняться над столом, вынуждая их тянуться к нему и брать угощение из его рук. Те, кто яростней всех его не принимал, брали хлеб из его рук, а вместе с ним и все его условия, вписывая себя в историю. Им оставалось только утешать себя мыслью, что собственное бесчестие - это меньшее из зол. Они себя уговаривали, что так они спасут хотя бы осколки истинной веры, которые, разлетевшись по отдаленным скитам и часовням, со временем обязательно, непременно воспрянут, прорастут с новой силой. И возрожденная истинная вера освободится во веки веков от необходимости быть в услужении земным властям.
……………….
Тот подвиг товарища Сталина по укрощению солнца Егор помнил очень хорошо. Вот только чем была вызвана необходимость командовать светилом, Правдин, как и весь советский народ, не знал, а только мог гадать. Справедливости ради нужно сказать, что по всем остальным, принимаемым в государстве решениям, люди могли только гадать о причине их принятия. Но в их святую обязанность входило лишь единогласно соглашаться с ними. Тот указ гласил, что светилу приказано вставать над горизонтом по-новому директивному времени, потому как в стране советов переводятся стрелки часов на час вперед. А после того, как Солнце было вынуждено подчиниться воли вождя, то впредь каждый день во всех газетах и во всех средствах массовой информации стал оглашаться приказ товарища Сталина на восход Солнца с точным временем в часах и минутах. Вначале это казалось глупостью и абсурдом, ведь до этого сколько себя помнили люди, солнце всегда всходило и заходило строго в соответствии со временем года. Но о своих сокровенных знаниях люди предпочитали молчать, с показной радостью принимая новые условия игры. Сами посудите, какая безделица! Просто игра такая, совсем безопасная и без последствий. Это как прятки, хоть ты и знаешь, где спрятался твой товарищ, но делаешь вид, что ищешь, чтобы веселей было.
Вот только по прошествии некоторого времени люди всерьез стали обращать внимание на эти прежде нелепые указы. Теперь уже они искренне верили, что если не прикажет товарищ Сталин, то Солнце не взойдет над горизонтом. Страх вселился в людей: кто же станет повелевать Солнцем, если вождь все-таки умрет, но не как в первый раз, а по-настоящему, до могилы. Да еще эти страшные слухи, что капиталисты только тем и заняты, что решают важнейшую проблему, как перехватить у советской страны, у великого Сталина единоличное право командовать солнцем. По стране ползли упорные, но очень достоверные слухи из самых надежных проверенных источников, что недавнее солнечное затмение - это ничто иное, как акт агрессии наших врагов. Безнадежные попытки американской военщины захватить управление светилом натолкнули их на мысль управлять Луной, таким образом закрыв Солнце над нашей великой, необъятной страной. Но подлые вражеские попытки нанести нам урон были отбиты с помощью героических, нечеловеческих усилий Комитета Безопасности Власти под мудрым руководством товарища Сталина. И все чаще там и тут, по всей бесконечной стране, пропагандисты власти укоряли людей, винили их в засухе и наводнениях, в морозах и в нашествии саранчи. Все это они объясняли недовольством товарища Сталина их исполнением пятилеток и добровольно взятых на себя повышенных социалистических обязательств. Люди в ответ на обиды вождя писали в газеты, на телевидение, обращались непосредственно к товарищу Сталину с просьбой простить их и больше не гневаться, и ниспослать дождь или, наоборот, его отвести, оградить урожай от полчищ тли и наполнить цветы нектаром, а ульи медом. В общем, просили навести порядок и природное равновесие на просторах родной отчизны. И надо сказать, не было зафиксировано ни единого случая, чтобы природа ослушалась Богочеловека - товарища Сталина. И это все научно доказано и подтверждено многолетней, самой честной советской статистикой.
Теперь совершенно очевидно, что подчинив себе земные стихии и околоземное пространство, божественная сущность товарища Сталина ринулась покорять далекие космические просторы. А по поводу упрямства далекой звезды непременно оповестят великий советский народ, что Сириус, испугавшись ультиматума непобедимого советского государства, пошел на попятную и под страхом уничтожения признал Союз Советских Социалистических Республик величайшим межгалактическим, гипермогущественным, военно-энергетическим мегагосударством. Страну вновь забьет в патриотических конвульсиях, и народная гордость за государство и вождя растечется по бескрайнему Млечному пути.
Стараясь хоть как-то отвлечься от безумных подвигов товарища Сталина, Егор решил вернуться к молодежному форуму, проходящему не на задворках вселенной, а совсем рядом, на Дедовом болоте.
Отчего это живописное озеро так странно назвали, достоверно неизвестно. С незапамятных времен это место называли Дедовым болотом. Правда, местная власть в ходе многочисленных компаний по смене старорежимных названий наскоро переименовала озеро в Новоэровское. Но по какой-то причине забыли известить о этом вышестоящие органы. Вот потому на картах и в прочих документах озеро продолжало обозначаться как Дедово болото. А очередная переделка карт и документации - дело хлопотное и дорогостоящее, вот поэтому Дедово болото так и осталось Дедовым болотом.
Но народная власть не терпела поражений, а потому в скорости и как нельзя вовремя краеведы обнаружили древние письмена, раскрывающие причину столь странного названия. Берестяные грамоты поведали далеким потомкам, что безвестный старец хитростью завел в болото отряд кочевников, напавших на мирное поселение. Те кочевники сгинули в болотных топях, а местность, где был совершен сей героический подвиг, назвали в честь народного героя. А раз тот старец был никем иным, как человеком из народа, из самой его лучшей патриотической части, то стало быть менять название нет необходимости. Вот потому патриотическая молодежь с гордостью слеталась на Дедово болото со всего Советского Союза. Каждый ощущал себя продолжателем дел того далекого предка, каждый готов был стать героем, утопив врага в болотной жиже. А потому, как всегда, прогрессивная молодежь огрызнулась на подлый запад, не намереваясь больше закрывать глаза на многочисленные нарушения прав человека и бессовестную политику разжигания межнациональных, межклассовых и прочих конфликтов. Ну а потом взялась за свою обычную работу. Девятый секретарь наделкома комсомола, некий товарищ Кикименко, восторженно докладывал:
У форума на Дедовом болоте уже есть конкретные дела, которые можно смело называть инновационным прорывом в модернизации государства. Мы не только много говорим, но мы еще и много делаем..., радовался предводитель.
(Имена несколько комиссаров не разглашались из соображения секретности, однако в Краснозабоинске, как и во всей необъятной стране, кажется знали все, даже бывший герой социалистического труда Брынза, что одним из тех комиссаров был некий Пендросов-Знаменский. Говорят, что эти комиссары, а именно Пендросов-Знаменский и еще один, поймали двух лазутчиков-наймитов и заперли их в шалаше до прибытия сотрудников Комитета Безопасности Власти. Но отменно подготовленные лазутчики, сделав внушительный подкоп, скрылись в совершенно неизвестном направлении.
За этот героический подвиг Пендросов-Знаменский и еще один комиссар были представлены к правительственным наградам.)
..Так вот,- восклицал патриотически-пылающий девятый секретарь наделкома комсомола.- Открытия, сделанные нашими передовыми, лучшими комиссарами, привели к небывалому всплеску яйценоскости кур. Что это, как не настоящий модернизационный, инновационный прорыв? И это носит не разовый, не единичный характер, а приводит к массовым, бесповоротным проявлениям. Рекордсменка, курица по имени Нано, что означает Наша новость, снесла за сутки пять яиц. Остальные несколько отстали от Нано, но и они несут от двух до трех яиц, торжественно обещая подтянуться и побить рекорд рекордсменки. Вы только вслушайтесь, в чем состоит гениальность открытия, которое, кроме основного действия, имеет и еще ряд сопутствующих полезных свойств, не позволяющих жадным до наживы капиталистам воспользоваться нашим великим открытием. Потому как применение этого метода приведет к скоропостижному краху капиталистической системы. Что несомненно на пользу нашей великой и могучей стране. Наши молодые дарования разработали гениальную, простую, но очень эффективную методику. Эй, вы, вражеские разведки, не шныряйте по окрестным лесам, а записывайте наш гениальный рецепт, мы его передаем вам открыто и гордо, не боясь уронить честь великой страны. Советские куры увеличили яйценоскость после того, как наши активисты стали читать курам краткий курс партии и речи национального лидера. Проведенные эксперименты дали потрясающий, ошеломляющий результат. Каждая курица, заметьте, каждая, ощутив героическую борьбу нашего народа за равенство и братство во всем мире, одновременно осознавая преимущество жизни в нашем великом, крепком, вставшем с колен государстве, а также проникнувшись патриотическим духом, подчеркиваю, каждая наша курица стала нестись на много продуктивней. На форум уже доставлены куры рекордсменки во главе с Нано, с ними будут продолжены опыты по достижению максимально возможных результатов. Вы чувствуете, какой у нас огромный потенциал? Докладываю, - восторженно отчитывался Вася, не конь, а другой, девятый секретарь, - уже разработана и одобрена партией и правительством новейшая программа по обучению агитаторов, которые тысячами разъедутся по городам и весям поднимать урожайность и клейковину зерновых, увеличивать привес скота и наполняемость пчелиных ульев медом. По всей стране уже строятся десятки институтов, где будут обучатся сотни тысяч, миллионы студентов современным и чрезвычайно эффективным методам ведения сельского хозяйства. Не за горами, совсем не за горами то время, когда отпадет надобность в таких архаичных и утративших свою эффективность сельскохозяйственных специальностях как агроном, зоотехник, ветврач. А там, вне всякого сомнения, доберемся и до других ненужных нашему передовому обществу профессий, а соответственно, и людей... Наша страна становится на новые инновационные рельсы, и наша станция коммунистическая. Но мы вас торжественно и клятвенно заверяем, на этом мы не остановимся. - С гордостью возвещал Кикименко, - мы уже бьемся над новой сверхтяжелой задачей, а именно: как научить кур сразу нести тухлые яйца. Я ответственно заявляю, эта задача нам тоже по плечу, и мы ее решим. Решим, и точка.
Правдин не мог поверить, что такое вообще возможно в человеческой жизни, и теперешний ультиматум Сириусу по сравнению с желанием людей заставить кур нести тухлые яйца не казался таким безумным. Зачем, зачем необходимо кур заставлять нести тухлые яйца? Задавался вопросом Егор, но не находил никаких разумных объяснений. Даже глупость с чтением животным и растениям великих речей национального лидера хоть как-то могла объяснить происходящее. Но тухлые яйца? Он отшвырнул газету и вновь повалился на свой диван, повернувшись лицом к стене. Ему было очень стыдно за то, что именно он построил такое государство, в котором творятся такие невиданные... такое невиданное..., он тужился подобрать правильное, точное слово, определение, которое могло охарактеризовать происходящее. Но как ни старался, не мог его найти, возможно в богатейшем русском языке нет такого слова, потому что жизнь не подразумевала такие вывихи и загогулины, оказавшись не готова, не имея в запасе точного определения. Когда-то он был твердо уверен в том, что великому вождю не хватило времени построить на века советское государство, но теперь ему казалось совсем по-другому.
Он лежал как безумный, с воспаленным мозгом, и что-то не связанно бормотал. Но вдруг он подскочил, продолжая повторять какие-то слова, а глаза его засияли невиданным до этой минуты светом. Затем он негромко, но отчетливо произнес:
- Какое счастье, что вожди не вечны,
А также смертны, как любой из нас…
За обе свои жизни он не сложил ни единой стихотворной строчки, и никогда даже не помышлял о таких глупостях. Но сейчас, словно озаренный гений, проникнувший из своей пыльной конуры в самое сердце мироздания, он упивался его мудростью, сплетая из слов надежную рифму. Удивительней всего ему казалось, что любое слово можно зарифмовать с любым, пусть не напрямую, но все же. Все они без исключения имеют одну основу, одно единственное место происхождения. Там все они давно зарифмованы, выложены в строки, в поэмы и романы. Там хранится все выстраданное человечеством за всю его непростую историю и все, что ему еще предстоит пережить. В этом бескрайнем хранилище каждое слово уже прописано с каждым в миллиардах комбинаций, тебе нужно всего лишь услышать голос вселенной и записать ее мудрость. Не объявлять ей войну, не грозить кулаком, не ругать, не высказывать презрение, а постараться услышать. И тогда в награду за умение слушать и понимать вас впустят в святую святых мироздания.
Егор был потрясен своим ощущением, ему казалось, что подобного он никогда в жизни не испытывал. Впрочем, нет, что-то похожее кажется было. Да нет, не похожее, а именно точно такое чувство блаженства и необычайной неземной радости. Это была первая любовь, любовь к своей будущей жене Ниночке, любовь к своим детям. Так что же выходит, что любовь и зарифмованные слова имеют общую единую природу? Он пытался как можно дольше продлить свое странное состояние блаженства, но слова вдруг перестали слушаться и ощущение тревожной радости внезапно прекратилось. Может быть он провалился в глубокий сон, и все это ему приснилось?
Какое счастье, что вожди не вечны,
А также смертны как любой из нас...
Повторил он созданные строчки или возможно добытые где-то там, в космических глубинах. Нет, это не было сном, все это было наяву, но вместе с радостью за свое неожиданное умение его охватила тревога и панический страх. Вывод, который напрашивался сам собой, говорил только лишь об одном: за все свои художества в двух неудачных жизнях все-таки придется держать ответ и совсем не перед земными властями.
- Я знаю, я уверен, что ты меня слышишь! Скажи, ты можешь со мной поговорить? – Спросил Егор предполагаемого, неведомого собеседника, с тревогой вслушиваясь в пустоту.
- .....
- Я знаю, что не заслуживаю прощения, но мне очень нужно знать. Скажи, ты меня слышишь?
………. - Да.
- Ох,- шумно выдохнул Егор, и его глаза испуганно заблестели. – Если честно, я не верил, что это действительно может случиться. Скажи, ты и есть Бог?
- Нет, нет, что ты!
- Или, быть может, ты судьба, карма, ангел-хранитель? Кто ты?
- Нет, нет, я никто из всех, тобой перечисленных. Я просто рассказчик.
- Просто рассказчик,- растерянно повторил он,- а скажи, ты знаешь, что с моими родными - Ниной, Машенькой, Сашкой? Что с ними случилось, где они? Я хочу их увидеть.
- Ты действительно хочешь знать, что с ними произошло?
- Конечно, я очень хочу знать!
- Ну тогда слушай. Нина в конце сорок первого была осуждена и попала в АЛЖИР, там в лагере она и умерла от туберкулеза. Но не было ни одного дня, чтобы она не вспоминала тебя и детей. Машу в том же сорок первом определили в детский дом № 214, ей было там очень несладко. Сейчас она живет на станции Камышлово, это где-то в Сибири, была замужем, но муж попался никудышный, очень пьющий. Бил ее по чем зря, но, как она сама говорит, хорошо, что Бог его прибрал. Он пьяный попал под поезд, ему отрезало правую руку и голову, все сошлись во мнении, что так он был наказан за свою звериную жестокость. Маша осталась с двумя детьми, сына старшего звать Егор, в твою честь значит, младшего - Никита. Так что, ты здесь дважды дед. Работает она на железной дороге, ворочает шпалы, кидает щебень. А Саша, Саша сбежал на фронт, как только началась война, воевал отважно, с риском, как все молодые, погиб где-то подо Ржевом.
Глаза Егора налились слезами, он еле сдерживался, чтобы не разрыдаться.
- Скажи, зачем ты их убил? Ведь это ты их убил, правда?
- А ты нисколько не изменился и по-прежнему ищешь виноватых.
- Прости, я так не думал, вырвалось само собой как-то… Скажи, а я могу еще спросить?
- Спрашивай.
- А другая моя семья, что с ней, как они там? - Нина живет в вашем доме, замуж больше не выходила. Сашка - коммерсант крутой, разъезжает на джипе. С первой женой разошелся, сын у него от первого брака, Артем, школу заканчивает. Сам Сашка женился повторно, жена молоденькая, чуть не в дочери ему годится, но говорит, что безумно любит мужа. Маша - учитель начальных классов, тоже замужем, живет скромно, но с мужем ей повезло, воспитывают в любви и ласке дочь Леночку. Мама твоя ушла из жизни лет двадцать назад, очень переживала твое исчезновение. Брат Николай живет в доме престарелых, он очень болен.
Егор в гневе вскинул лицо, не желая скрывать возмущения, но…
- Нет, нет, Николая не бросили, и Нина, и Саша уговаривали его жить с ними. Но он не желал быть обузой, он сам принял такое решение. Нина очень заботилась о твоей матери и продолжает заботится о брате.
- Заботилась о маме,- поправил Егор. - А скажи, разве с Егором, что жил здесь, мы не поменялись местами?
- А ты знаешь, не было никакого другого Егора.
- А кто же тогда был?
- Для тебя был создан родственный фантом, а затем ты его просто заменил.
- Фантомы, замены, подмены, что за бред ты несешь? Что за глупости ты говоришь?
- А прежний Егор в тебе силен необычайно.
- Прости ,- вновь смутился он, очевидно боясь, что разговор может прекратиться, - вырвалось. Скажи, а что, все это делалось только из-за меня? Только для того, чтобы меня наказать?
- Ты можешь не извиняться каждый раз. У тебя не получится скрыть свое истинное лицо за маской благочестия. Да и потом слишком много самомнения. Хотя твои предположения близки к реалиям. Этот мир был создан в помощь тем, кто жил в диссонансе со временем. Это не наказание, это очищение.
- Все эти жертвы, все эти мучения, это не наказание? А в чем провинились все остальные?
- У каждого свои причины, нам этого секрета никогда не раскроют. Это самая главная загадка жизни.
- Скажи, а что это не единственный мир? Есть и другие?
- Думаю, что есть, но точнее сказать не могу. Потому как и в этот мир я попал благодаря тебе, ты был для меня проводником.
- Скажи, только честно, ты осуждаешь меня? Ты считаешь меня виновником всех бед?
- Я не судья, я лишь рассказчик. Я только описал все, что с тобой произошло. Быть может я что-то приврал? Скажи.
- Не знаю, мне казалось, что на самом деле я был совершенно другим человеком. Конечно, был раздражительным, агрессивным, самоуверенным, наглым, заносчивым, но неужели нужно было меня так наказывать?
- Да пойми, тебя никто не наказывал, человек сам кузнец своего несчастья, это давно известная истина.
- Я могу что-либо изменить или уже поздно?
- Я не знаю всего, я же тебе говорю. Я всего лишь рассказчик.
- Но ты ведь знаешь, чем это все закончится?
-Я только знаю то, что произошло, что будет дальше - об этом, как и ты, я могу лишь строить предположения.
- Значит, это не ты устроил мне такую судьбу?
- Странно, мне казалось, что ты давно все понял.
- Мне кажется все это невероятным и несправедливым.
- Уверенность в том, что ты один единственный на земле знаешь, что такое настоящая справедливость, сгубила множество властолюбцев, а вместе с ними миллионы современников и даже далеких потомков.
- Значит, ты знаешь только то, что произошло?
- Да.
- Тогда скажи, а что случилось со Смертькевичем?
- Его в сорок третьем году перевели в Москву.
- Все-таки повысили гниду!
- Не все так складно. В ночь с семнадцатого на восемнадцатое декабря того же сорок третьего года он был найден в своем кабинете с простреленной головой. Следствие установило факт самоубийства.
- Говоришь, следствие установило. Значит, ты знаешь настоящую причину. Его убили?
- Да.
- Так и надо, сволочь была редкостная.
- А судьи кто?
- Да, да, да, конечно, и все-таки..., и все-таки это справедливо. А что стало с его женой, Лана кажется?
- Она после смерти Ярослава вышла замуж за некого Германа, настоящего имени и фамилии не знаю, он вообще человек-загадка. Всю жизнь при власти шатался, но кто он и что, сам черт не разберет. А Лана и сейчас жива.
- Ладно, черт с ними. Скажи, а Виктор Сергеевич он…
- Он умер в лагере.
- Умер… Жаль, очень жаль. Скажи, а что у вас сейчас происходит? Ну там, как народ живет? Какая политика властей? Сильно отличается от нашего ультиматума Сириусу?
- Народ живет как и прежде, вот только сильно тоскует по жесткой руке. Власть с высунутым языком вертикаль строит, всех на шампур насаживает, к ногтю прижимает, в общем, как всегда. На большее у властей в нашей стране мозгов не хватает. Но Сириусу пока ультиматум не выдвигали, все больше бывшим братским народам козни чиним да Америкой пугаем.
- Передай им, что они глупцы, и не понимают, о чем тоскуют и что строят.
- Я не могу им, так сказать, это их осознанный выбор.
- Эх, была бы у меня возможность им рассказать, они бы тогда все поняли.
- Да они тебя даже слушать не станут. Ты сам-то многое хотел понять, о многом задумывался?
- И что же, по-твоему, ничего не нужно делать?
- Каждый сам выбирает свою дорогу. Кто отказывается от родителей, а кто предает своих детей.
- Ты циник?
- Эх, Егор, Егор. Я просто не знаю, как сделать человечество счастливым. А ты, мне кажется, уже попробовал, и результат тебе прекрасно известен. Говорят, человек должен учиться на чужих ошибках. Как научиться на чужих, если даже собственные не являются уроком?
- Да я же не о том, ведь нужно что-то делать, ведь не сидеть же сиднем. Страшно представить, что будет, когда прижмем к ногтю последнюю звезду. Что потом?
- Не волнуйся, если понадобится, то изобретут нового врага, вот мы пока на американцах еще лет двести продержимся, как пить дать. А потом и с друзьями можно запросто поругаться, так, для разнообразия. Да и космос, как ты знаешь, бесконечен.
- Да космос-то бесконечен, а вот жизнь?
- Вопрос философский, говорят, что и жизнь бесконечна. Бывает в одной жизни ты жеребцом скачешь, овсом хрустишь, ну там кобылки разные, а в следующей жизни - бац и министерский пост отхватишь.
- Ты это о чем?
- Да ни о чем конкретном, так, о превратностях человеческой судьбы.
- Скажи, а я могу когда-нибудь… Ах да, ты ведь не знаешь будущего! Ты, как и все, не знаешь будущего.
- Неужели ты считаешь, что знание будущего в нашей стране может хоть как-то повлиять на настоящее?
- Я в этом уверен.
- Вот перед тобой курильщик. О вреде курения ему вдалбливали с малых лет, и это не ложь и пропаганда, а как говорится, неоспоримый медицинский факт. Отец малолетнего сорванца даже заставлял его съедать сигареты, чтобы привить ему отвращение к курению, кстати сам заядлый курильщик. Мать тоже не отставала в воспитании и с усердием секла неслуха прутом. Так вот, курильщик прекрасно знает, к чему приведет курение, и что он решает? Он решает курить, отвечая на все предостережения тем, что умереть здоровым вообще стремно. Ну, и как его знание о вреде курения повлияло на его выбор и будущее?
- Знаешь, это частный вопрос, я же говорю о людях в целом, о народе, о государстве, о том, что нас ждет.
- А нас всех ждет тоже самое, что и этого курильщика. Мы все, то есть люди, населяющее нашу страну, прекрасно понимаем и знаем, что всеобщая ложь и лицемерие приведет к беде. И что мы перестали врать властям, что мы их поддерживаем? Или власти перестали нам лгать, что они о нас заботятся? Люди, махнув на все рукой, решили, что все равно ничего не изменить, да и потом все равно все помрут, стоит ли канителиться со всякими выборами, голосованиями, демократиями? Вон, помнится, как-то целую неделю была демократия, справедливо замечают они. Была, и что? "Где ваше обещанное благоденствие?" - Вопрошают недовольные люди, хотя точно знают, что благоденствие с небес не падает и на блюдечке с голубой каемочкой не подается. Это самое благоденствие головами умными да руками умелыми делается. Но, видать, головы и руки у нас не те, и растут, по всей видимости, прямо из одного неприличного места. Мы сами не хотим жить по-человечески, но признаться в этом не хватает духу, оттого и ищем все время виноватых.
- Да что же все так безрадостно?
- Извини, мне нужно идти, жена зовет к ужину.
- Подожди еще минутку. А как …, а как там у вас ну … погода?
- Осень, холодно и сыро.
- Подожди, подожди, а ты мог бы моим близким, ну, как-то намекнуть, мол, я жив, помню... Да нет, впрочем не стоит, сказать, что жив, но как объяснить, что я не рядом, нет, нет, ничего не надо.
- А ты знаешь, ты сам можешь им все сказать, просто скажи, а я запишу.
- А они прочтут? Точно прочтут?
- Рано или поздно, я думаю, что да.
- Здравствуйте, мои родные.. Нет, не так. Кажется, что эти слова не передают всего того, что я хочу сказать. Странно, мне казалось, что за все эти десятилетия разлуки я тысячи раз представлял нашу встречу и точно знал, что хочу сказать. А сейчас все кажется главным, а слов нужных не подобрать...
- Ты тратишь драгоценное время впустую.
- Хорошо. Любимые мои, я прошу у вас прощения за всю ту боль, что я вам принес. Но знайте, я вас всех любил и люблю, я вас никогда не предавал и не предам. И если вдруг случится встретиться, то все будет по-другому, совсем по-другому. Простите меня…И еще я прошу прощения у всех тех, кого я вольно или невольно обидел. Ну там… Если сможете, простите…
- Ты замолчал, это все, что ты хотел сказать?
- Не знаю, мне кажется, что не хватит никаких слов, чтобы передать то, что я чувствую. Да и тебя кажется звали к столу? Иди, не упускай ни единой минуты счастья, ведь нет ничего лучшего, чем дружная семья за ужином.
- Прощай.
- Постой, еще минутку, скажи, а мы еще сможем поговорить?
- Не знаю. Я ведь знаю только то, что было.
- Тогда прощай…
Прежде казалось, что нет ничего хуже безвестности, неопределенность пугает, захватывая твою душу в заложники, изматывая ее на нет. Но оказалось, что и знание не приносит желаемого успокоения. Сейчас воображение рисовало страшные картины АЛЖИРской жизни. Сталинские лагеря вообще не отличались гуманностью, а к назначенным изменникам родины и вовсе относились как к скоту. Вернее сказать, к скоту относились намного лучше и внимательней, потому как он был социалистической собственностью, и этими бесчисленными стадами очень гордилось государство. А кем были эти люди? Странно, неужели, чтобы понять такие непреложные истины, нужно самому пройти через такие страдания. Я всю свою прежнюю жизнь был уверен, что репрессии, лагеря, это всего лишь метафора, громкий, подлый лай бесстыдных людишек, ненавидящих свою страну. А теперь думаю совсем по-другому. И это не месть и не желание выместить свою злобу за неудавшуюся жизнь. Моя неудавшаяся жизнь была более неудавшейся именно тогда, когда казалось, что я на коне, в прямом и переносном смысле, несусь по стране с шашкой на голо и машу ей без разбора. Или сижу в своем кабинете, сытый, при чине и шуршу человеческими судьбами, подшивая их для лагерно-архивной жизни, удобно прикрывшись обобщениями, это нужно для народа, для власти, для государства. А вот надо же открытие сделал: нет никакого народа, власти, государства. Вы ведь не носите одежду вообще? Вы стараетесь подобрать ее согласно множеству критериев: размер, цена, качество, удобство, модность, уместность того или иного наряда в данное время. И у каждой вещи вашего гардероба есть имя, есть своя история, свои любимчики. И так кругом, чего бы не касалась ваша жизнь, у всего есть имя. Так почему, когда вам выгодно, вы так часто употребляете обобщения? Народ, репрессированные. А вовсе нет народа, есть один единственный репрессированный человек. Узнай его имя, исследуй его судьбу, и тебе, возможно, многое станет понятно. Если ты сам человек, то с удивлением обнаружишь, что власть - это не просто набор звуков, а слово, под которым скрываются конкретные люди со своими конкретными интересами, комплексами и страхами. Есть у власти имена и звучные фамилии. А дальше тебе решать, сколько времени вчера, сегодня, завтра эта конкретная власть думала и будет думать лично о тебе, о твоих близких, родных, друзьях, о стране, об отравленных реках и озерах, о вырубленных деревьях, отстреленных архарах и прочих поименных проблем. Приятных тебе открытий, мой далекий товарищ. Ты говоришь, что у государства нет имени, тогда как быть с величайшим и не опровергнутым у нас изречением, не помню кто его сказал, но звучало оно так: "Государство - это я". По всей видимости, очень смелый был человек, не юлил, не хитрил, стараясь понравиться всем окружающим, утверждая, что государство - это народовластие, диктатура закона, вертикаль власти и прочая дрянь и шелуха, не имеющая к делу никакого отношения. Честно заявил: государство - это я! Хотелось бы спросить вот это конкретное государство и всех остальных, более трусливых, говорящих о народовластии и диктатуре закона. А вот ты, государь, сам, лично, ради этого самого государства готов не в кремлевском кресле, а на нарах попариться лет так скажем девять- тринадцать? Потому как открытий на этом долгом пути может быть столько, сколько не сделаешь за несколько сытых жизней. Я вот тоже таких открытий наделал, что пруд пруди, к чести надо сказать, лаборанты были мастера, виртуозы своего дела. Были в помощниках все: и лагерное начальство, и охрана, и сами зеки, все сплошь оригиналы. Каждый при своем имени. Не пеняйте на тугодумие, но я все не мог понять, отчего к уголовникам в государстве и в частности в лагере так снисходительно относится начальство. Отчего назначенные враги и прочие политические притесняются властью особо жестоко. Так пожалуй и остался бы в этом вопросе непросвещенным, если бы не откровения одного жигана:
- Вот ты скажи, - говорил он мне,- чего вы все умничаете? Отчего вас власть не устраивает? (Вполне искренне он полагал, что я, Егор Правдин, противник данной власти!) Вы ведь с любой властью боретесь. А зачем? Ну боролись вы с царизмом, это понятно, победили. Чего еще надо? Живите как люди. Вот ты меня спросил, а я тебе отвечу. Я две хаты неслабые обнес, фабричную кассу выпотрошил, ну и прочие мелкие делишки. Вот только не было у меня умысла покуситься на власть. По мне любая власть пусть будет, лишь бы деньги водились. Но больше, конечно, я уважаю власть рабочих и крестьян, возглавляемую товарищем Сталиным. Видишь профиль на сердце? Я ничего не смыслю в классовом противостоянии, у меня профессия другая. Я дензнаки у людей изымаю, поскольку деньги - зло и портят человека окончательно. Понимаешь теперь, на какие я жертвы пошел, чтобы человеку окончательно оскотиниться не дать? А вот здесь я нашей власти верный союзник. Человека лучше делаю, добрей. Поскольку деньги и их накопление из народа скрягу делают. А я не хочу, чтобы в нашем государстве сплошные скряги жили. Вот вам мой криминальный манифест. Чего в политику лезть? Вот ты кто по профессии?
(Я смутился, судорожно вспоминая свою настоящую профессию.)
- Слесарь,- неуверенно ответил я.
- Ну вот и слесари. Тебе что, власть обстругивать твои железки мешает? У тебя как у передового класса одно должно быть на уме: куй железо, пока горячо. Власть священна! Вот я очистил те хаты, а кому от этого худо стало? Кроме тех барыг не дострелянных, что во время войны на продуктовых складах миллионные состояния нажили. Ну взял фабричную кассу, бес попутал, с кем не бывает. На тех барыг мне просто наплевать, ну да, народ на фабрике поругается, поноет, но ведь их без зарплат не оставят. Да в скорости и вся канитель, связанная со мной, позабудется. А вот ваши словечки поганые людям в головы западают, волей не волей заставляют людей усомниться, не верить власти, государству, хотеть его смены, уничтожения. Чувствуешь, как по-разному мы власти опасны? Вот потому она нас хоть и лупит, но любя, как заблудшие души. А вот вас она давит со всей ненависти, и правильно делает, языки и головы у вас поганые.
..."С чего я все это вспомнил? Лучше бы подумал о Нине. Как тяжело ей пришлось. А что я мог сделать? Что? Она хоть и женщина, но все же взрослый человек. А что пришлось перенести Машеньке? Это ужас"...
Он обхватил голову руками и вцепился в волосы, причиняя себе физические страдания в надежде, что от этого хоть немного полегчает на душе. Нет ничего на свете страшней, чем бессилие родителей, лишенных возможности помочь своим детям. Это самое большое горе. Ему рисовались страшные картины пребывания Машеньки в детском доме. Бесконечные унижения и оскорбления. Почему-то представлялась жестокая воспитательница, сухая как хворостина, которая таскала мою девочку за волосы и, кривляя свою отвратительную рожу, визжала при этом:
- Ну что, вражеское отродье, напились народной кровушки? Что думали, вам все с рук сойдет? А вот и не сошло, все видит наш отец, защитник народный! Всех вас истребим. Ты, вражина, на сегодня жратвы лишаешься. Пшла вон! Она отталкивает ее от себя, Маша падает, но не плачет, не хочет показывать свою слабость. Она у меня сильная!
- У, звереныш, даже слезинки не проронит. В болоте таких топить надо...
Когда воспитательница уходит, Маша плачет, но так, чтобы ее никто не слышал. Она не хочет быть слабой, она хочет быть сильной, а губы по мимо воли шепчут:
- Папочка, мамочка, любименькие, заберите меня отсюда! Папочка, мамочка, любименькие, заберите меня отсюда. Братик Сашенька, забери меня. Забери меня, забери... И для чего ей нужно было пережить все это? Чтобы попасть в лапы мужа садиста? Он опять так явственно видит ужасные сцены насилия, тянет в пустоту свои ослабевшие, но еще достаточно сильные руки, чтобы защитить родного человека. Но они лишь хватают воздух, сжимаясь в кулаки.
А он между тем все отчетливей видит и слышит, как эта скотина вламывается в дом, со стеклянными безумными глазами кидается с кулаками на жену. Бьет ее по лицу, хватает за волосы и, запрокинув голову, дышит на нее своим отравленным, мерзким нутром, грозно рычит:
- Ну что, сука, с кем сегодня таскалась, падла? Я тебя научу, тварь, законного мужа уважать! Дети в страхе прячутся за материнской спиной, плачут, обливаясь горькими слезами.
- Что, нарожала выбледков, а я эту ораву кормить должен? Получай, сука.
Он с силой бьет ее по лицу, но Маша не чувствует боли, она, боясь за детей, кричит им:
- Бегите! Скорее бегите...
Дети с воем кидаются к двери, падают сдирая коленки, еще сильней голосят, выбегая в черноту спасительной ночи.
- Что спасла бледенышей? А ну давай, вражеское отродье, мужа люби, ну, кому сказал, иначе удавлю твоих скотенышей. Ты мне всю жизнь отравила, всю судьбу испоганила, тварь.
Оставшийся огрызок ночи она лежит рядом с храпящим извергом, даже не имея права плакать. Под страхом расправы над детьми он ей запретил даже всхлипывать. Слезы льются, протекают внутрь, от их горечи и соли уже начинает захлебываться, отмирать душа. А в мечтах хотелось бы вовсе не рождаться. Но так уж суждено, и ты теперь уже в ответе за две родные маленькие жизни, которые трясутся от страха у соседки в надежде, что их сможет защитить только родная, любимая мама. Она не может их предать, не может их бросить, оставив одних в этом злом мире поголовного насилия. Слишком хорошо она помнила свою жизнь, и как ей хотелось, чтобы рядом всегда была мама, отец и братик, которые всегда защитят ее от злых людей. Но этого счастья ее кто-то лишил. Кто этот изверг, вот бы дознаться? Но то, что счастье вообще существует, она помнила. И сейчас ее лицо пылало не от боли, а от воспоминания тех счастливых дней, когда ее щек касались любящие родительские губы.
На работе бабы сокрушенно качали головами, глядя на Машино отекшее лицо с очередным синяком, и старались, как могли, утешить. Но она не нуждалась в утешении, надрывая живот, таскала шпалы, бросала тоннами щебень, подсыпая железнодорожное полотно, она строила своими слабыми женскими руками великое государство, чтобы каждый патриот в этой стране мог гордиться промышленным потенциалом и мудрым, эффективным менеджером, ведущим народ в светлое будущее.
Егор скрипел остатками зубов, тех, что не смогла вырвать у него жадная цинга, не находил себе места. Ненависть напрягла все мышцы, сжимая до судорог кулаки. Он до сих пор чувствовал на своих губах мягкую Машину щечку, а нос щекотали ее воздушные пряди волос. Ничто на земле не заставит его это забыть: ни холод лагерных бараков, ни ветер таежных просек, ни кулак вертухая. Даже умирая, Егор будет чувствовать на своих губах не поцелуй смерти, а Машенькину пухлую щечку. Он осознавал свою огромную вину, что не смог оказаться рядом, не смог защитить свою любимую доченьку, не уберег от унижений жену, не закрыл в бою своим телом сына. Он совершенно неправильно прожил жизнь, не к тому стремился, не то построил, не то защищал. Вот за все это и наступила расплата. Но почему же не он умер в лагере от туберкулеза? Почему такая смерть выпала Ниночке? Ведь это не она носилась по стране, наводя ужас на людей, и не она строила лагеря. Она была противником всего этого, старалась меня отговорить, пыталась что-то объяснить. Но к огромному сожалению, я оказался глух, слеп и глуп.
Теперь ему вдруг почудилось, что откуда-то доносится легкий запах табачного дыма вперемешку с пороховыми газами и смогом пожарищ. И вот он видит, как в окопе сидят бойцы и тихонько о чем-то говорят. Они словно не замечали Егора, который в упор смотрел на них, с трудом угадывая в одном из солдат своего сына. Он очень быстро повзрослел, его лицо, опаленное порохом было серо-земляного оттенка. Он улыбался, выпуская дым, передавал самокрутку соседу. А ведь Сашка не курил. Ну да, война, здесь все по-другому.
- Сашка, а с тебя сестричка-то глаз не сводила.
- Да брось ты, Ромка, – отмахнулся он, но на закопченных щеках проступил румянец.
- Да, правда, я тебе говорю. Чего брось?
Сашка снова перенял эстафету в курении, затянувшись словно курильщик со стажем и выпустив облаком дым, спросил.
- А какая?
- Ну та, темненькая, что принимала раненых.
- Хорошая девушка,- согласился Сашка. - А как ее звать, не знаешь?
- Точно не знаю, но кажись Лиза.
- Лиза, - повторил Сашка, закрыв глаза и уперев затылок о земляную стену окопа, отчего пилотка съехала ему на переносицу, прикрыв глаза, а рот растянулся в счастливой улыбке. - Красивое имя - Лиза. Нет, Ромка, ты только послушай: Л-и-з-а.
Они засмеялись своим задорным молодым смехом, словно сидели не в окопе на передовой, а чесали языками у сельского клуба. Вы замечали, что у молодости свой особенный смех? Он из той категории свободы, что не обременена грузом житейских забот, когда у тебя впереди еще целая счастливая жизнь.
- Ромка, а мне кажется, что я ее уже люблю. Да нет, точно люблю. Нет, ты только послушай, как ее чудесно зовут: Лиза. Правда здорово?
- А может она не на тебя вовсе смотрела, а на меня.- Приревновал приятель.- Я тоже, между прочим, парень видный.
- Да ладно тебе, Ромка, ты себе другую найдешь. А я женюсь на Лизе, и родит она мне обязательно двух детей: девочку и мальчика. Вот только окончится война, и сразу женюсь. Вон и замполит говорит, что дни фашистов сочтены, еще неделю-другую и выбьем врага с родной земли.
- Да ты что, Сашка, с ума сошел, ты еще сам мальчик, еще погулять надо, какая там жена. Тем более, если война скоро кончится, вернемся с фронта героями, дальше сам кумекай: все девки наши. А ты говоришь, женится.
- Женюсь, Ромка, честное слово, женюсь. Эх, Лиза, Лиза, Елизавета, - повторял он ее имя снова и снова в предвкушении счастливой жизни до самой старости.
Взрыв раздался внезапно, словно снаряд подкрался на цыпочках, потом еще и еще, завыли, засвистели гостинцы артиллеристов, стараясь как можно сильней разорваться от злости ко всему живому и неживому, сея смерть и разрушения. У Егора сжалось сердце, он больше не видел двух друзей, сидящих в окопе, неужто все так быстро и нелепо закончилось... Зачем, зачем я все это узнал? Неведенье оставляло хотя бы маленькую зацепку, хотя бы небольшую надежду на чудо. А сейчас все совершенно безрадостно. Впрочем, жизнь распорядилась удивительным образом, и у него есть еще одна точно такая семья, только там, в далеком и недосягаемом будущем и одновременно в прошлом. Там все обстояло несколько лучше, за исключением, конечно, смерти мамы и участи брата, находящегося в доме инвалидов. Я бы его никогда не бросил. Он сказал, что Николай очень болен. Наверное совсем высох, глаза еле видят, но я уверен, он по-прежнему читает газеты и думает о своей несбыточной мечте: увидеть воочию свою страну, которую он построил в своей наивной голове. Нина так и прожила одна все это время, а я, идиот, все донимал ее своей глупой ревностью. Пытался что-то доказать, выпячивал грудь, грозил. А она просто, без крика и ругани, взяла и доказала на деле свою верность со свойственной настоящей женщине жертвенностью. Нина, я тебя очень люблю, помни об этом и прости, если сможешь. Странно, мой Сашка - крутой коммерсант, вот чему очень сложно поверить, а я ведь его так сильно угнетал. Все считал дурачком, неспособным, а он взял да утер мне нос: на джипе разъезжает. Надо же! Неужели я совершенно не разбирался в людях, верил подлецам и лгунам и не верил близким людям. Странно, а казалось все так просто, любовь близкого человека - это ежеминутное заглядывание тебе в рот в надежде незамедлительно исполнить твой каприз. А любовь ко своей стране - это ор во все горло, мол, я - патриот, даешь сильную руку, да здравствует великое государство, народные богатства народу, долой чужаков, бей всех, кто не согласен. А страна - как моя жена - настоящая верная женщина, вместо того чтобы огреть тебя сковородой, терпит твои выкрутасы и непременно плачет по ночам, пока ты, почесывая свое патриотическое пузо, спишь или исполняешь супружеские или еще какие неведомые обязанности. К чести сказать, не все патриоты так скучно проживают свою выдающуюся жизнь…
……………….
- Ну, что тут у вас?
- Все в порядке, Павел Герасимович, экипаж готов, через полчаса взлетаем.
- А что, егеря, доложились?
- Так точно, Павел Герасимович, они стадо архаров уже пять дней стерегут. Вы ведь обещали еще на прошлой неделе прибыть.
- Что ж я ,по-твоему, должен все дела бросить? Я ж государственник ,на мне целый Сибирский регион держится, это как-никак пол-Европы, а ты говоришь…
- Понимаю, Павел Герасимович, с превеликим сочувствием понимаю. – Сокрушался гостеприимный хозяин. - Павел Герасимович, я для вас тут три ружьишка приготовил с отличным боем…
- Отставить! У меня свое имеется, такого больше нет, это единственный экземпляр в мире!
- Ого-о-оо..,- выдохнули все присутствующие.
Ствол блеснул позолотой, а приклад заиграл бриллиантовым светом.
- Ну что вы меня все сказочками потчуете? Не пора ли...
- Павел Герасимович, извините, извините, пожалуйста…
Французский коньяк « Реми Мартин Экстра» недовольно булькал, разливаясь по кружкам, наполняя несколько наполовину и одну до самых краев. Он не привык к такому панибратскому отношению, он - напиток благородных, "королевских " кровей , чтобы вот так небрежно плюхаться по неуместным сосудам на морозе да еще и проливаться мимо. "Это кощунство!- Возмущался он.- Остановитесь и почувствуйте, как мой неотразимый букет донесет до вас ароматы жасмина, выдержанного портвейна, коробки сигар, карри и шафрана, а затем к ним добавятся нотки нарциссов, сухофруктов, сваренных в сахарном сиропе, древесины кедра и мускатного ореха". Он так хотел рассказать о своем сложном, но вместе с тем гармоничном характере, выдержанном в дубовых бочках никак не меньше пятидесяти лет, но, леденея от грубого отношения, он лишь жалобно возмущался: "Это кощунство, кощунство, кощунство...",- тем не менее послушно выбираясь из бутылки до последней своей "королевской" капли. Павел Герасимович поднял кружку, налитую да самых краев, и бодро рявкнул:
- За удачную охоту..., – и залпом заглотнул граммов двести элитного коньяка. – А ты что же сам не пьешь, гостеприимный хозяин?
- У меня, Павел Герасимович, язва открылась.
- Язва, говоришь?
Собеседник нервно затряс головой, стараясь быть как можно убедительней, выглядя при этом совершенно жалким и больным.
- Так кто ж тебя с язвой поставил руководить таким богатым краем? Где вон сколько всего: реки, озера, горы,.. архары.
- Так, Павел Герасимович, президент, как и всех…
- Президент, говоришь? Ну тогда пей, иначе президент может передумать!
Гостеприимный хозяин, загнанный в ловушку, пил мерзкий коньяк, готовясь к приступу боли... Вертушка, разрывая винтами морозный воздух, несла над землей элитных охотников, которые в бинокли рассматривали подшефные горные склоны.
- Валера, давай зайди на западный склон, там восемь архаров.
Пилот кивнул и ,заложив вираж, стал огибать гору. Вертушка, вынырнув из-за скалы, зависла, словно хищная стальная птица, всматривающаяся в каменистый склон.
- Павел Герасимович, вон смотрите, какой козел!
- Вижу. Не мешай!- Рявкнул государственник, в воздухе блеснуло позолотой.
Один за другим грянули одиночные выстрелы , и горный архар, словно встав на мгновенье на колени перед царем природы, покатился кубарем вниз.
- Ну, как я его? – Обрадовался своей охотничьей удаче Павел Герасимович. Остальные животные бросились по каменистому склону, стараясь спрятаться от ненавистной железной птицы. Но укрыться было невозможно, и они словно тряпичные куклы стали валиться вниз по склону. Несколько самок, сорвавшись со скал, разбились, избежав безжалостного металла. Меньше пяти минут понадобилось охотникам, чтобы покорить природу- мать.
С трудом выбрав площадку, пилот посадил МИ-8, и свита кинулась собирать охотничьи трофеи. Павел Герасимович продолжал пить коньяк, развлекаясь стрельбой по бутылкам. Захмелевший глава региона, забыв про свою язву, азартно бросал в воздух бутылки, а патриот палил. Бах, бах!! И стеклянные осколки осыпались на каменистую землю. Бах, бах , и снова в яблочко.
- Павел Герасимович, как вы здорово стреляете! - Восторгался гостеприимный хозяин заповедной земли.
- Я, как истинный патриот земли русской, обязан быть в форме, чтобы в любую минуту отразить нападки врагов, только и мечтающих растерзать наше любимое государство.
- Вы еще ко всему и прекрасный оратор…
- Ладно, ладно, подхалимаж засчитывается, - перебил генерал словоохотливого главу региона.
Притащили архара, и удачливый охотник, схватив его за рога, стал корчить ему рожи, приговаривая:
- Ну что, козел, допрыгался, да? Как я тебя? Бац, бац. Смотри , какой матерый самец, какие рожищи отрастил.
- Павел Герасимович, это несомненно самый крупный козел, добытый в наших горах за всю историю...
- А ты как думал? У нас все самое большое, самое лучшее скоро будет. Мы на эту землю всерьез и надолго пришли. Поднимем Русь- матушку с колен. Эх, поднимем!
Остальные тушки бросили в кучу, рядом с вертолетом , водрузив на вершину самца, дали дорогому гостю вдоволь налюбоваться трофеями. Тот, поставив левую ногу на груду покоренной природы, сделал два одиночных выстрела в воздух, блеснув золотом, салютуя своей охотничьей, да и не только, удаче.
Вертолет вновь взмыл вверх, направляясь на следующее место расправы. Пилоты оживленно переговаривались с землей, выясняя какой-то важный вопрос. Губернатору даже пришлось заглянуть в кабину. Вернувшись, он доложил:
- Павел Герасимович, пилот принял решение возвращаться на базу. Погода быстро портится, могут быть неприятности. –Собрав все свое мужество, рапортовал услужливый губернатор.
- Что значит, пилот принял решение? Какого черта ты несешь? - Мгновенно вскипел государственник, стянув наушники с губернатора, забрызгивая его ухо тугой слюной. - Здесь я все решаю! Я, и никто другой! Я. Понял?
Он, как котенка, отшвырнул губернатора и втиснулся в кабину летчиков, наставив карабин на первого пилота, заорал во все горло:
- Охота продолжается!!! Понял меня?
Пилот побелел от страха и кивнул головой, продолжая, тем не менее, уверенно держать ручку, управляя вертолетом. В иллюминаторах, между тем, все плотнее и плотнее задергивались снежные занавески, делая дальнейший полет небезопасным. Вертолет несколько раз сильно тряхнуло, словно желая пробудить в пассажирах чувство опасности. Через какое-то время, оценив обстановку, несколько остывший генерал все же дал команду возвращаться на базу. Свита выдохнула с облегчением, надеясь долететь до места посадки... Все находившиеся в вертолете, за исключением высокопоставленного гостя, сидели в страхе, про себя молившись, кто как может и каким хотел богам, обращаясь к небесным покровителям с одной единственной просьбой: добраться благополучно. Но вот вертолет качнуло немного сильней, накренило на левый борт, он уткнулся шасси во что-то твердое, затем наклонился на правый, как-то и чем-то уперся, тряхнув всем своим содержимым. Выбравшись из вертолета, Павел Герасимович заорал во все свое луженое генеральское горло:
- Это залет, губернатор, ты понял? – Зло глядел генерал на виновника своего плохого настроения. - Ты что по-человечески не мог охоту организовать? У тебя сколько времени было? Почему у тебя погода такая сраная, хочу знать? И что это еще за пилоты такие, самостоятельно принимающие решения? Чтобы сию минуту от этого гребаного летуна не было даже духа, лишить его права летать немедленно, на всю оставшуюся жизнь! Запретить ему даже воздушных змеев запускать, ты понял меня? Язвенник, мать твою!
Губернатор покорно кивал головой, нелепо, не к месту разводя перед собой руки, мол, прости Христа ради, обосрался я.
- Ну, давай, что у нас там дальше, баня?- Сбавив обороты, почти по-дружески спросил крутой гость. - Да ты не дрейфь, губернатор, учись работать, нам с тобой край поднимать, а ты вон охоту организовать не можешь. Сечешь, к чему клоню?
Губернатор виновато кивал, стараясь состроить понимающее, очень понимающее, "секущее" выражение лица.
Резиденция «Райская долина» для встречи высокопоставленных гостей располагалась в живописнейшем месте государственного заповедника. Здесь была создана вся необходимая инфраструктура, включая вертолетные площадки, великолепное шоссе, которое постоянно охранялось двумя нарядами ДПС, а по всей прилегающей территории было развернуто наблюдение и патрулирование специально под этот объект созданной охранной фирмой. Сколько средств было ухлопано на этот чиновничий рай, осталось большей загадкой, чем гибель Атлантиды. Впрочем, и все расходы на содержание этого земного рая числились в бюджете края под грифом "совершенно секретно".
- Ах, хороша банька, хороша,- приговаривал Павел Герасимович, шлепая себя по груди дубовым веником.- А ну-ка на, поработай, а то совсем разленились вы тут у себя в провинциях, - кинул он губернатору свой веник, ложась на живот.
Губернатор, осторожно, словно стряхивая пыль со старинной китайской вазы, стал похлопывать по необъятной, словно весь сибирский регион, спине.
- Ты что как неживой! Парь с усердием, а то уволю за несоответствие… - Загоготал разомлевший генерал.
Расстроенный и обессиленный язвой руководитель стал бить со всех сил, вкладывая в них всю свою человеческую ненависть. Одно дело, когда вокруг тебя все головы оземь расшибают, а ты выкобениваешься, и совсем другое, когда сам холуйствуешь.
- Ах, хорошо! Ах, как хорошо,- приговаривала распаренная до красна спина.
Губернатору казалось, что если он нанесет хотя бы еще один удар, то он сам свалится замертво, как тот подстреленный горный архар. Гость, очевидно, тоже уставший от пара, смилостивившись, скомандовал:
- Отбой.
Огромное тело, обернутое простыней, дышало жаром, потея каждой порой, а большая лысая голова, словно могучий родник, источала из себя потные ручейки, которые беспрестанно вытирались махровым полотенцем. На столе уже дымилось мясо архаров и другие изысканные закуски и напитки, вызывая дикий волчий аппетит. Уважаемый гость брал большие куски козлятины и с удовольствием поедал их, тщательно обгладывая кости, словно боясь, что они могут достаться еще кому-нибудь. Запивал он краснокнижное мясо то коньяком, то водкой, совершенно не предавая этому значение. И что удивительней всего - после бани он совершенно не пьянел. Несколько сбив голод и жажду, он откинулся на кожаную спинку дивана, довольно выдохнув:
- Ух, - и с шумом отрыгнул скопившийся в желудке воздух. Вытерев в очередной раз голову и обтерев жирные руки, он уставился на губернатора.
- Теперь о деле.- Решительно сказал он.- Тебе сколько процентов в план на выборах поставили?
- Шестьдесят восемь и четыре десятых...
- Как это так? Отчего так мало?
- Наш край традиционно голосует за…
- Ты что несешь? Кто смеет традиционно голосовать без твоего ведома? Ставлю тебе новую боевую задачу: восемьдесят процентов голосов должно быть подано за нашу любимую партию власти, возглавляемую непревзойденным национальным лидером. Восемьдесят и не процента меньше. Остальные как хочешь распределяй.
- Тяжело будет…
- А кому сейчас легко? Думаешь президенту приятно мурло народное нацеловывать? А премьеру легко с моногородами да со сгоревшими деревнями разбираться? Ты, губернатор, вообще не представляешь, как трудно нам, высшим должностным лицам, государством управлять, когда вон вы даже охоту нормально организовать не можете! Ты знаешь, сколько лично на мне ответственности? Мне вон за весь Сибирский регион отдуваться приходится. И ничего, я же не ною, не ропщу, а гребу как раб на галерах. Мы все в этой лодке плывем, и ты, душа моя, потрудись, не подведи, поработай веслами.
Губернатор обреченно кивал головой, всей душой ненавидя лысого.
- А скажи, мой гостеприимный хозяин, что у тебя творится на тракторном заводе. А? – Продолжил выездное заседание генерал.
- Выбран новый внешний управляющий, - беспокойно заговорил докладчик и, словно фокусник, соткал из воздуха пухлую папку с документами, - зарплату рабочим выплатим, думаю, в течение месяца полностью, а там…
Гость брезгливо махнул на бумаги, давая понять, что он не для этого сюда приехал, чтобы ковыряться в лживых бумажках.
- Если у тебя так все радостно, чего же в прессе всякая хрень пишется? Мне что изволишь президенту докладывать? Твои рабочие всю приемную президента и премьера жалобами завалили. Ты что, не можешь решить такой пустячный вопрос?
-Так, Павел Герасимович, предприятие частное - пусть бы сами разбирались…
- Да пусть они сами и разбираются, да хоть удавятся всем своим дружным коллективом. Президента, скажи, зачем дергать? А премьер в чем провинился? Это же высшие государственные люди, моральные лидеры нации, глобальными общечеловеческими вопросами заняты! Строительством энергетической сверхдержавы, политическим доминированием, многополярным мироустройством люди озабочены. Это понимать надо! Послушай, наведи-ка ты порядок с писунами. Письма в Москву должны идти только позитивные и благодарственные. Сечешь?
- Секу, Павел Герасимович.
- Ну, молодец, здесь тоже, слава тебе Господи, разобрались. Скажи, а что за статистика у тебя за полугодие, я что с твоими цифрами по безработице делать буду? Ты что, не можешь создать рабочие места?
- Так заводов куча обанкротилась, вон и тракторный разорился, я ...
- Душа моя губернаторская, ты сколько времени в должности?
- Девять месяцев...
- Целых девять месяцев, а родить никак не можешь, и работу как полагается не наладил. Ты телевизор смотришь?
- Ну...
- Вот тебе и ну. Премьер сказал, что для роста безработицы оснований нет. А ты что же своими цифрами слякоть наводишь? Слякоть и без тебя всякие дерьмократы и либерасты разведут. А ты лучше наведи порядок в статистике. Я не варвар, чтобы президенту и премьеру настроение портить, я - государственник, я - патриот, и марать мое государство в дерьме никому не позволю. Сечешь?
- Секу,- вновь покорно ответил губернатор.
- Хорошо,- заключил генерал,- приятно с умным человеком государственные вопросы решать. Скажи, а что у тебя там ну с инновацией..., там ...модернизацией всякой?
- Успешно модернизируем ну там … производства разные, инновации …. тоже можно сказать …. Ну на уровне….
- Ты, душа моя губернаторская, в цифрах и поубедительней, с инновациями там, модернизациями, с нанами всякими, и чтобы все это с постоянным поквартальным приростом. Президент у нас сильно увлечен этой игрушкой. Сечешь, к чему клоню?
- Секу,- вновь беспрекословно подчинился губернатор.
- Вот видишь, еще с одной государственной проблемой совладали. Так смотри еще одна- две охоты, и разгребем эти авгиевы конюшни. А? Разгребем, как думаешь?
- Разгребем,- неуверенно согласился губернатор.
- Слушай, а что за конфликт у тебя там в строительном комплексе разгорелся? - Спросил как бы между делом гость, налив при этом в фужер внушительную дозу водки и залпом выпив ее.
- Весь конфликт, Павел Герасимович, получился вокруг пятидесяти гектар земли в центре города: на нее претендует наш местный застройщик и пришлые из центра. Павел Герасимович, у варягов, у них все бумаги - липовые аферюги, как пить дать. Да на них клейма ставить негде!..
- А ты что же, за частный бизнес печешься? Сами разберутся: у нас суды, сам знаешь, самые независимые в мире.
- Вот это, Павел Герасимович, и настораживает. Наплодят нам обманутых дольщиков, а кашу расхлебывать потом краевому бюджету, а он и так вдоль и поперек дотационный.
-Жалобно вещаешь, очень убедительно. Вот только забыл при этом поведать, что местный застройщик, претендующий на лакомый кусок, это фирма твоя целиком и полностью. Да и площадь на сколько я знаю больше пятидесяти гектар будет?
Он сделал паузу, чтобы у собеседника было время осознать, что без крутого союзника ему в решении этого вопроса не обойтись. А затем в своей обычной манере, не терпящей возражения заявил:
- Ладно, губернатор, не дрейфь, сорок процентов - моя доля. Тогда от пришлых отобьешься и настроишь своему народу квартир элитных. И это только из уважения к твоей язве. А варяги, как ты говоришь, скряги попались неимоверные, больше десяти процентов ни в какую не соглашаются. Сечешь?
- Секу,- обреченно выдавил губернатор.
Павел Герасимович налил опять коньяка такую же внушительную дозу и, дербалызнув его, крякнул:
- Эх, хорошо! А что, губернаторская душа, бабы будут?
И, увидев на лице гостеприимного хозяина маску отчаянья, радостно воскликнул:
- Пятьдесят процентов! Пятьдесят и не процента меньше! Сечешь? - И с шумом плюхнулся в бассейн.
Плачет землица родная, по каждому архару плачет, по каждому дереву, срубленному черным дровосеком, скорбит. Обливаясь горькими слезами, оплакивает батюшку Байкал, из которого кучка подлецов решила сделать самую большую в мире выгребную яму. Оплакивает истерзанную браконьерами тайгу, реки, землю, зараженную радиоактивными и химическими отходами. Но вовсе неудивительно, что не слышим плача земли родной, потому как рождены рабами. А раб по природе своей - временщик, и оттого ему ненавистно все, что его окружает. Работая только из-под палки, он готов мстить всему, до чего дотянутся его гадкие ручонки. И горестней всего то, что это не минутное помутнение кучки отщепенцев, а сущность целого народа.
.......................
Егор уже как неделю не был в своей конуре, потрясенный судьбами своих близких, он не хотел оставаться один, а потому, не покладая рук, помогал Сергею Сергеевичу готовить к отопительному сезону все его котельное хозяйство. Правдин пристально всматривался в Бражку, стараясь понять, почему этого простодушного человека так тянет восстановиться в партии, и как он вообще в нее вляпался. Неужели ему тоже не хватает хотя бы небольшого и от части мнимого превосходства над окружающими. Чего он добивается: возможности вскочить на чистке и, брызжа слюной, накинуться на назначенного врага или, тихо засунув совесть меж двух главных советских булок, голосовать, единогласно поддерживая ублюдочный закон или глупую угрозу Сириусу. Неужели он хоть чуточку не прозрел, неужели лагерная жизнь ничему его не научила? И что же я тогда мог бы рассказать, к чему подвигнуть человека там, в будущем. Относительно сытая и спокойная жизнь совершенно не располагает к душевным терзаниям и душевным мукам. Они меня действительно не станут слушать.
Егор отпивал из граненого стакана крепкий чай, ни на минуту не сводя глаз с Бражки, который обновлял свой политический уголок.
Это было его добровольное желание всеми средствами показывать свою неподдельную лояльность и почтение к власти. В центре был приклеен портрет вождя, на весь газетный разворот хозяин страны, как всегда, был безупречен и мудр. Под портретом непременно клеилась очередное гениальное выступление товарища Сталина по очередному важнейшему вопросу из жизни страны или мира. Слева словно отрывной календарь, но наоборот, прирастая каждый день по листочку, топорщилась внушительной толщины подборка из газетной передовицы ПОСТ №1. Эту пухлую пачку газетных листов Егор рассматривал как медицинскую карту больного, где каждый листок - диагноз смертельной болезни, несовместимой с жизнью. Но как не удивительно, больной никак не мог околеть и все еще числился в живых. Ниже были газетные статьи о самом главном и интересном с точки зрения куратора данного проекта. Невзирая ни на какую занятость и усталость автора, уголок освежался новыми свидетельствами из жизни не только Мудрого, но и всей страны. Благодаря такому рвению предводителя кочегаров, Егор с ужасом узнал, что комиссары молодежного форума на Дедовом болоте вот- вот решат проблему с курами, оказывается, уже несколько пернатых патриоток снесли по тухлому яйцу. "Что же они с бедной птицей делали?" - Сокрушался Егор. Но, к сожалению, пока нет стабильности в достигнутых успехах, и куры в основном, как и прежде, несутся свежими яйцами. "Значит, все-таки есть надежда, что хоть куры выстоят и отстоят свое неизменное, законное право: нестись свежими яйцами," - обрадовался Егор за птицу.
А еще, наши передовые молодежные силы стоят на пороге очередного всемирного исторического открытия. Какого пока не известно, но продвинутая молодежь постановила: раз в неделю делать прорыв и открытия мирового и исторического значения. И это открытие, по словам организаторов слета, станет очередным прорывом великого государства. Не без гордости узнал и о том, что в рамках празднования девяностолетия величайшего из всех великих - товарища Сталина - прогрессивные дедоболотовцы выходят с инициативой переименовать Союз Советских Социалистических Республик в Союз Сталинских Социалистических Республик. Еще с десяток вариаций было предложено на эту тему.
А комиссар Пендросов-Знаменский и еще одна молодая комиссарша, с которой Пендросов-Знаменский дважды близко познакомился на форуме, и вовсе выдвинули инициативу переименовать СССР в ГИС. За такую инициативу Пендросов-Знаменский и еще одна молодая комиссарша, та что дважды познакомилась с Пендросовым-Знаменским, были награждены переходящим вымпелом «Инновационный прорыв года» и медалями за заслуги перед отечеством секретной степени.
Читая всю эту ахинею, Егор даже немного жалел газетчиков, он даже не мог представить себе, каким бессовестным и изворотливым должен быть ум, чтобы сочинять такой бред. Неужели подлость и глупость так же бесконечны, как и космос?
Казалось, вождь переделал всевозможные дела на земле и за ее пределами, вылечил ножки и лапки всех животных, накормил их булками и сгущенкой. Защитил от вымирания популяцию амурских тигров, китов и белых медведей, перечесал брюшки всех осетров, пескарей и амеб страны советов, открыл всевозможные заводы и фабрики. Позабивал все золотые костыли, повключал все рубильники и всевозможные кнопки, запуская новые производства, пооткручивал все вентили, давая жизнь газо- и нефтепроводам. Переписал все книги, сценарии, оперы и басни. Пере позировал перед художниками, как лучший друг колхозников, шахтеров, автомобилистов, авиаторов, космонавтов, трактористов, танкистов, нефтяников, химиков, доярок, рыбаков, парикмахеров. Многократно пожимал руки стахановцам и ангелинцам, хлопкоробам и пастухам, охотникам и нянечкам-инициативщицам детских садов. И неоднократно перецеловал лично всех советских детей в животики, но не смотря на все это, каждый день он неизменно заботится о каждом советском человеке и свершает подвиг, спасая государство да и весь мир от неведомой, но неизбежной катастрофы.
Правду сказать, и его подданные не отстают, вот тому свежее доказательство, которое вытащил на грязную кочегарскую стену из газетных сусек Сергей Сергеевич. «Советский селекционер показал всему миру».
Наш простой рядовой советский селекционер, коммунист, товарищ Льюхин показал всему миру. Как сообщил нашему корреспонденту сам товарищ Льюхин, только лишь благодаря коммунистической партии и его руководителю, предвосхитительнейшему богу, товарищу Сталину, он смог довести свое начинание до конца и доказать им всем там, на гнилом западе. Всю свою героическую жизнь положил товарищ Льюхин на то, чтобы вывести новый сорт клевера с четырьмя лепестками. С самого раннего детства он озаботился этой проблемой. Он помнил, как босоногим мальчишкой, сутки напролет бродил по лугу в поисках четырехлистного клевера. Народное придание издревле гласило, что тот, кто отыщет клевер с четырьмя лепестками, непременно будет счастлив. Но быть счастливым одному - это не по-коммунистически, вот оттого он и решил осчастливить всех советских людей, всех разом, всех одним скопом. Теперь каждый советский человек может выйти на луг и сорвать заветный листок. Потому как в стране советов, благодаря гипергениальнейшему вождю-богу, товарищу Сталину, давно построена счастливая жизнь, а он, Льюхин, лишний раз продемонстрировал превосходство социалистического строя перед всеми другими политическими формациями, у которых, как сказал сверхвеличайший вождь, одна историческая перспектива: погибнуть, навсегда канув в лету. Эта прекрасная работа не только поднимает советскую эстетику на еще более невиданную высоту, но и имеет вполне конкретные прикладные материи. На целую четверть увеличится урожайность кормов, что незамедлительно в четыре раза поднимет удои и жирность молока, а это неминуемо приведет к увеличению поголовья крупного рогатого скота. Слава советскому скоту! В общем, экономический эффект от такого маленького лепесточка оказался воистину грандиозным. В заключение товарищ Льюхин дал партийную клятву: не останавливаться на достигнутом и продолжить свой героический труд на благо великой родины и во славу Бога Сталина. В кочегарке Егор смог продержаться еще один день, сильная тяга побыть рядом с людьми сменилась на такое же непреодолимое желание остаться одному. Его все сильней стало раздражать желание Бражки восстановиться в партии. В этом человеке Правдин все больше узнавал свою страну, ту, которая, не взирая на все издевательства над собой, тем не менее отчаянно старается понравиться своему мучителю. При этом, даже не допуская мысли, что ей попросту нужно избавиться от всего этого барахла, называемого диктатурой пролетариата, вертикалью власти со всеми ее вождями и национальными лидерами. А избавившись от всего этого ярма ей сразу станет легче дышать. Но страх, черт бы его побрал, страх сковывал надежней тюремных замков и решеток, все сильней проявляя силу породы нового человека, выведенного гениальным инженером человеческих душ.
Вернувшись в свою конуру, Егор с трудом пробрался до своего места, при этом расчищая диван от газет, свалившихся с макулатурной горы, значительно выросшей в его отсутствие. Он с ненавистью отшвыривал человеческую глупость и лицемерие, с усердием записанные на бумаге. Физически чувствуя, что эти неодушевленные пособники власти выживают его уже и с этого и без того непригодного для жизни человека места. Даже здесь он мешался властям, вождю, большинству, прогрессивной молодежи, заставляющей кур нести тухлые яйца. Еще недавно этот пыльный чулан казался Егору местом небывалой свободы, нет, не так, местом небывалого свободомыслия, здесь он мог беспрепятственно спорить с любым лозунгом, с любым подвигом великого вождя. Конечно, все это он делал молча, в мыслях, от того это так и называлось: свободомыслие, свобода, находящаяся внутри себя. Впрочем, он изредка мог украдкой ругнуться в сердцах, и покрутить пальцем у виска . По-видимому, этот ядовитый продукт жизнедеятельности подлецов уже завалил, захламил все огромное пространство страны, и теперь просачивался в самые укромные места красной империи, погребая под собой затаившихся там вольнодумцев. Но Егора печалило не это, ему было невыносимо, что в этой куче словесного мусора все реже находились книги писателей. Не бесчисленных певцов соцреализма, а нормальных художников, тех, для кого свобода творчества была единственной формой существования. Отсутствие таких книг в этой куче для Егора означало одно: подобных произведений попросту больше не существует в этом великом и могучем государстве, а имена писателей навечно преданы забвению. Сейчас в мусор попадают исключительно те, кто еще недавно был в авангарде борьбы и числился пламенным борцом. Но попав в немилость хозяину, были немедленно, насмерть, придавлены в этом подвале двухсот сорока шестью подвигами вождя за этот год, даже не смотря на былые заслуги и бессмертные названия: "Сталинский буревестник очерки о великом писателе"...
………………..
- Может, о чем попросить хочешь, мой друг Проханкин?- Спросил Сталин, совершенно не обращая внимания на человека, которому задавался вопрос. Словно тот состоял не из плоти и крови, а был духом, витающем в воздухе.
В ответ на вопрос лицо Проханкина залилось густой краской, и мгновенно выступил пот, выдавая чрезвычайно сильное переживание.
- Ни-и-икак нет, товарищ Сталин. У меня нет никакой просьбы... -Сдавленным, заикающимся голосом ответил секретарь.
- И за сына своего не хочешь попросить? Ведь его осудили, насколько я знаю.
- Так точно, товарищ Сталин, «Справедливый суд» назначил его виновным перед советской властью, перед советским народом, а значит, и перед вами, товарищ Сталин. Как говорится, в семье не без урода.
- Ты это о своем сыне так говоришь? - Удивился вождь.
- Так точно, товарищ Сталин, о нем …
- Что-то много уродов в твоей семье, товарищ Проханкин. Жена твоя тоже под «Справедливым судом»? И это, если прошлое не ворошить.
Проханкин с большим трудом сдерживал слезы, глотая жесткий ком, засевший в горле, и, ничего не ответив, лишь покорно кивнул.
- Все-таки была червоточина в твоем роду, дорогой товарищ Проханкин! Жаль, что ты, Саша, вовремя не увидел беду, которая пришла в твой дом. Ты вначале пригрел у себя под крылом нехорошего человека, а затем попустительствовал ему, воспитав таким образом отщепенца, который, в свою очередь, оперившись, стал лютым врагом нашей власти. Стыдно, товарищ Проханкин. Даже я бы сказал, что не стыдно, а преступно. Да, да, именно преступно.
- Готов искупить, товарищ Сталин, если прикажите, готов искупить,- лепетал Александр Андреевич, шмыгая намокшим носом.
Он каждой клеткой своего многоклеточного организма чувствовал, что долголетняя карьера секретаря великого вождя с грохотом катится под гору. Но это было бы полбеды, если бы вместе с должностью не отнимали жизнь. Даже трагедия самых близких людей - жены и сына - не так волновала его душу. На алтарь величия красной империи он готов был положить жизни всех своих родственников, да и свою тоже. Впрочем? Свою, пожалуй, все-таки нет, не хотелось. Очень не хотелось. Пусть лучше родственники, а то, что самые близкие, так это еще и лучше, товарищ Сталин не должен усомниться в моей беззаветной преданности и верности ему единственному. Но, даже не смотря на такие жертвы, он почти не сомневался в скорой расправе. И ежесекундно ожидал, что вот-вот войдет начальник охраны, и он окажется там, же где была его жена, то есть в лапах Справедливого суда.
А Сталин, словно забыв про своего секретаря, занялся чтением какой-то секретной бумаги. Проханкин же стоял, еле дыша и не шевелясь, стараясь как можно дольше не обращать на себя внимания. "Пока он не вспомнит обо мне, я точно буду жить", - лихорадочно думал секретарь, стараясь между тем подобрать нужные, правильные слова, чтобы объяснить своему хозяину о своей огромной и беззаветной любви к единственному, величайшему гению на земле, товарищу Сталину. При этом как можно ярче продемонстрировать свою ничтожность и неопасность для власти и для самого вождя.
Время для секретаря остановилось, поскольку в кабинете руководителя государства не было часов. Сталин не любил часов, и никогда не знал, который час, для него необходимость что-либо сделать не зависела от времени суток. В этом, надо сказать, есть разумное зерно, если для тебя действительно единственная цель в жизни - это величие власти, то будь готов к труду, подвигу и смерти в любую секунду. Была бы на это только воля хозяина...
Сталин отложил в сторону документ и не спеша осмотрел кабинет:
- Товарищ Проханкин, а вы почему не занимаетесь своими делами? - Удивленно спросил он, весьма искусно делая вид, что все это время не замечал секретаря.
- Товарищ Сталин, не хотел вам мешать. Ждал ваших распоряжений...
- Работай, Проханкин, работай!
- Слушаюсь, товарищ Сталин,- облегченно выдохнул секретарь, направляясь к двери.
Но ощущение опасности его не покидало ни на секунду. Он был уверен, что арест произойдет немедленно, как только он выйдет из кабинета. Вышел. Ничего страшного не произошло. Сев за свой стол, разложил на нем документы и уставился в них, разгребая между тем кашу в голове. Как и большинство людей, он в мыслях строил самые страшные предположения о своей дальнейшей судьбе. Кто, как не он, знал коварство хозяина, улыбающегося в лицо, обнимающего в дружеском приветствии, одновременно вонзающего кинжал в спину. По телу пробежал неприятный холодок, подбородок задрожал, постукивая зубами. "Как же убедить хозяина в своей безграничной любви и преданности", - вертелся один-единственный вопрос. "Непременно нужно раскаяться, нужно публично раскаяться, написав покаянное письмо. Ведь во всей этой плохой истории с его сыном и женой есть и его вина, как правильно подметил товарищ Сталин".
Но все же писать письмо на рабочем месте не решился, оставив это важное занятие до возвращения домой. "Если не попаду к стенке"..., - поймал он себя на страшной мысли и также мысленно поплевал через левое плечо.
Домой все же добрался, но далеко за полночь. Квартира встретила холодным молчанием. Не было в ней сына, с которым в последнее время совсем не находилось общего языка. Отчего он вырос таким? Чего ему не хватало? Жил как у Христа за пазухой, точнее сказать, у товарища Сталина, не нюхнув и сотой доли испытаний обычного советского человека. И главное, благодаря постановлению №5207 его будущее было бы таким, о котором лишь только мечтают сотни миллионов советских граждан. Где он мог нахвататься этих страшных мыслей о том, что наша великая и справедливая власть есть само исчадие ада, воплощение самого мерзкого строя на земле. Несомненно, здесь не обошлось без ЦРУ, без подлых американцев. Другого объяснения быть не может. Но как же они могли дотянуться до него? Совершенно очевидно, все это - результат внешнего воздействия, потому как не может человек, обласканный и взращенный государством, так его возненавидеть. "Разве положа руку на сердце можно называть такого человека сыном? Разве об этом я мечтал, когда он родился? Разве этому я его учил, разве такой пример я подавал? Вот так бывает в жизни, одна паршивая овца все стадо портит, как точно подметил товарищ Сталин. Да, надо сказать, и жена не лучше оказалась, нашла, кого защищать. Не бабское это дело, лезть в мужские разборки. Баба должна щи варить да белье штопать".
Ему вдруг вспомнился уют, что был прежде, когда в доме хозяйничала жена, и его сердце сжалось от сладостных воспоминаний. Казалось, что с арестом жены пропали и уют, и тепло, которое создавала она своими бесконечными хлопотами по дому. Быть может, вместе с ней арестовали и увезли в застенки и уют, и тепло, оставив его один на один с постоянным страхом за свою жизнь.
Голова не соображала, мысли не подчинялись, ломило в висках, и по всему телу расползался неприятный озноб. Но откладывать с покаянием было нельзя. Когда придут с арестом, оно должно быть непременно готово. Хозяин должен знать о моей верности и преданности, даже если меня не будет в живых. Сердце вновь необычайно сжалось от сострадания к самому себе. Трясущимися руками с холодными немеющими пальцами он достал несколько чистых листов бумаги и на одном из них вывел обращение:
ВЕЛИКОМУ ВОЖДЮ ТОВАРИЩУ СТАЛИНУ!
Советской власти и советскому народу.
Как ему хотелось продолжить: " ВАШ покорный раб, ничтожнейший Проханкин". Но великая революция и гениальнейший вождь избавили народы от рабства. Какие же слова подобрать, чтобы он поверил в их честность и искренность? Как показать его могущество, великую божественность и собственную ничтожность, и неопасность Великому вождю? Так о Сталине писали и говорили миллионы, миллиарды раз. В этом он точно не будет оригинален, и его великий вождь потонет среди других восклицаний." О великий вождь"!... Как ни странно, но умение Проханкина находить нужные и правильные слова и изящно излагать их на бумаге изменило ему в самый важный момент жизни. А в голову лезли лишь фальшивые лозунги и банальные застиранные фразы. В них не было и капли свежести, искренности, честности. Ничего, как назло, ничего не получается. Гениальнейшему руководителю всех времен и народов, мировому мыслителю, гению вселенной, великому дарителю счастья, непревзойденному никем патриоту, божественному человеку, божеству, богочеловеку, богу… Пока ничего не получается, значит, нужно составить само письмо, а затем додумать обращение. Что говорить, о чем просить? Может просто так и написать: "Прошу прощения у нашего несравненного вождя, товарища Сталина, и у советской власти. Признаю свою преступную ошибку, не разглядев в собственном сыне и жене опасности для власти и советского государства. Я незамедлительно готов принять любое наказание, которое сочтет нужным назначить Справедливый суд и товарищ Сталин. Готов умереть"… Нет, нет, слово "смерть" употреблять не стоит, а то так и скажут: ну раз готов, то получи. Нужно совершенно другое, потому как принятие вины на себя означает встать в один ряд с братом, сыном, женой, со всеми приговоренными и расстрелянными во всей необъятной стране. И где же тогда преданность и верность вождю, которую я до сегодняшнего дня проявлял ежеминутно? Остается один-единственный выход: все валить на них, отказаться от них, откреститься самым решительным образом.
Вдруг его пронзил всепожирающий страх, за входной дверью он отчетливо расслышал шаги.
- Все кончено! – Шепотом произнес он, в очередной раз готовясь к самому худшему.
Время шло, но ни стука, ни каких-либо других признаков нахождения людей за дверью не было. Он встал и очень осторожно, на цыпочках, подошел к двери и, приложив к ней ухо, стал прислушиваться. Но в двери колотилось лишь его испуганное сердечко и больше никаких посторонних звуков. Кажется, показалось. Мертвая тишина продлевала ему жизнь.
- Слава Богу,- произнес Александр Андреевич, машинально перекрестившись, тут же поймав себя на мысли, что он атеист и крестится первый раз в жизни.
Но отмахнувшись от ненужных сейчас размышлений, он кинулся к столу решать такую не разрешаемую задачу. А вернувшись на место, он вдруг обнаружил еще одну неожиданно возникшую проблему. Лист бумаги с неудавшимся обращением, с множеством исправлений и помарок мог послужить уликой против него. Ведь все эти исправления говорили о том, что он до сих пор не знает, какой все-таки вождь. Гениальный? Но это слово прописано сверху, слово "мудрый" утверждало, что он не мудрый. Но не мудрым он быть никак не мог. Или мог? Окончательно запутавшись в том, каким все-таки является товарищ Сталин, Проханкин, тем не менее, был уверен, что этот лист бумаги несет смертельную угрозу, а потому от него необходимо срочно избавиться. Сжечь его было первым порывом, а пепел смыть водой, старый прием революционной конспирации.
Но он вовремя отказался от этой затеи. Вполне возможно что именно в это самое время придут с арестом. А запах жженой бумаги непременно укажет на то, что он действительно уничтожал опасные документы или другие компрометирующие его честное имя бумаги. Что же делать? Остается отрезать исписанную часть и съесть ее. Схватил ножницы. Но при обыске точно обратят внимание на нецелый листок и заподозрят, что на этом клочке бумаги могла быть записана шифровка. Что ж, остается съесть весь листок целиком, не оставив никаких следов.
Налил себе в стакан воды и стал без аппетита поедать и великого вождя, и советский народ, и справедливую власть, запивая их сырой водой, продолжая, между тем, мысленно каяться.
В эту ночь отдохнуть ему не удалось ни минутки. Разбитый, словно древняя амфора, он, тем не менее, минута в минуту сидел за рабочим столом. Несмотря на, что тщательно приводил себя в порядок, темные мешки под глазами и их краснота выдавали бессонную, беспокойную ночь. С нетерпением и вместе с тем со страхом он ожидал, когда вызовет хозяин. Быть в состоянии, когда ты уже не жив, но и еще не мертв, тяжелей и тягостней всего. От такого напряжения сами по себе тряслись руки и ноги, да и все тело трепетало, словно осиновый лист на ветру. Пытался хоть как-то отвлечься работой, открывал папки, перелистывал документы, но, погруженный в собственные раздумья, он не мог прочитать ни строчки. Вызов в кабинет, которого так с нетерпением ждал, прозвучал неожиданно, как выстрел. Ноги моментально отнялись, а по лицу словно ударили большой сковородой, оно вспухло и расцвело государственным флагом. Как будто бы во сне он вошел в кабинет:
- Здравствуйте, товарищ Сталин!
Сталин не ответил на приветствие, даже не кивнул небрежно, как он это делал всегда. "Это очень плохой знак", - отметил про себя секретарь. Раскрыв как обычно папку с документами перед вождем, он отошел от стола в ожидании указаний.
- Можешь идти,- все также, не поднимая головы, приказал Сталин.
Проханкин на несколько секунд замешкался, но все же решился.
- Разрешите, товарищ Сталин? – Выдавил из себя секретарь.
- Чего хотел?- Все также, не поднимая от документов головы, спросил вождь.
- С вашего позволения, вот хотел бы в «Великой правде»,…- протягивая письмо дрожащими руками, жалостливым голосом, почти плача, говорил секретарь. - Если вы разрешите, если одобрите, я очень надеюсь…, - тут он осекся, понимая, что слишком много слов.
Сталин взял листок и стал внимательно читать:
Прочитав письмо, он еще раз просмотрел его и заметил:
- Хорошее письмо, думаю, напечатать его необходимо, пусть народ на чужих ошибках учится, чтобы не совершать собственных глупостей. Лишь небольшая корректировка, с вашего позволения. - Посмотрев на Проханкина, спросил Сталин:
- Да, конечно, непременно, как прикажите, - затараторил обрадованный похвалой секретарь.
Сталин взял красный карандаш и жирно зачеркнул все лестные эпитеты в свой адрес, оставив лаконично: «Товарищу Сталину!», ну, там советской власти, народу и прочее. Товарищ Сталин никогда не был тщеславным, это все они, советские люди, так хотят его возвысить.
- Можешь опубликовать в «Великой правде»,- возвратив подкорректированное письмо, распорядился хозяин.
- Благодарю Вас, товарищ Сталин, большое вам спасибо, товарищ Сталин, - лепетал благодарный секретарь.
Пятясь задом к двери, он делал неестественные поклоны, и казалось, что вот-вот кинется лобызать руки и сапоги. И непременно бы кинулся, но знал точно, это не на шутку разозлит хозяина его жизни.
Через девять дней после публикации покаянного письма товарища Проханкина нашли мертвым у себя дома. Ходили слухи, что он застрелился, не вынеся такого страшного позора. По всей видимости, он посчитал, что его так и не простил ни хозяин, ни советская власть, ни советский народ. Вот именно народу «Великая Правда» сообщила, что многолетний и верный секретарь вождя скончался от сердечного приступа после тяжелой и продолжительной болезни. Хотя поговаривают… Да нет, все было именно так.
………….
Схватив последние газетенки, Егор швырнул их в дальний угол, как вдруг его сознание пронзила до боли знакомая фамилия, напечатанная в газете, которую он непроизвольно прочитал, комкая и бросая ненавистную бумагу. Несколько первых секунд, еще не осознав произошедшего, он стоял словно окаменевший. Затем бросился на бумажную кучу, туда, куда только что отшвырнул газеты, стал их заново собирать. Расправляя смятые страницы на диване, он всматривался в мелкие строчки, которые, очевидно памятуя о его презрительном отношении, расплывались, не давая возможности прочитать написанное. Он тер глаза, всеми силами заставляя их подчиниться.
- Ну где же, где? Неужели показалось? «Прогрессивная молодежь добилась новых невиданных успехов». Нет. «Подлая капиталистическая банда получит по зубам». «Есть первые сто тысяч предложений по празднованию девяностолетия величайшего человека во вселенной». «Мы вскроем этот гнойный нарыв», «даешь пятилетку в три года!». «Пендросов опять всем показал», «Отголоски войны, подвиг летчика».
Летчик-истребитель Николай Александрович Правдин был представлен посмертно к званию героя советского союза в декабре сорок четвертого года. Но документы о награждении были утеряны, и подвиг героя чуть было не предан забвению. Однако ветераны войны, однополчане капитана Правдина, не дали забыть подвиг героя. Егор еще не дочитал до конца статью, а слезы стали капать на газету, расплываясь по ней серым пятном. Брат Колька, он тоже был здесь? А я ни разу про него даже не вспомнил. Конечно, кто он такой, чтобы о нем думать? Ведь это я - вершитель истории! А кто он? Жалкий инвалид, нытик, которому только дай поскулить о личностях. Брат Колька, как и сын Сашка, не посрамил фамилии Правдиных в отличии от меня.
А что я? Кем останусь я в истории своей страны, которую я так отчаянно строил? В памяти людей, с которыми меня свела жизнь? Смогу ли я гордиться своими достижениями? Как бы написали обо мне в учебнике истории, мол, был такой героический командир Паленый, он усмирял крестьян, захватывал в заложники детей, отбирал хлеб, палил дома, убивал непокорных? Конечно, ради желания самим выглядеть пристойно и, более того, патриотично, приукрасят героя, заметив, что товарищ Правдин был за правду, особо отметив кровожадность и опасность для власти тех загубленных людей. Грабеж, который устраивали, обзовут экспроприацией, единственным способом восстановления социальной справедливости. Но ведь сути это не изменит, я останусь Паленым, высокомерным, злым, надменным, мерзким преступником. Теперь понятно, отчего такие долгие сроки хранения секретных документов. Ровно оттого, что там нет никаких секретов. Вернее, секрет состоит только в одном: кто отдавал подлые приказы, и кто их исполнял с усердием и пристрастием. Только оттого они так тщательно это все скрывали и скрывают, прикрываясь государственными интересами. За что? За что такие испытания? Неужели я единственный на свете, кого терзает совесть за сделанное? И разве можно это назвать наказанием? Вот я, Егор Правдин, жив и жив Сергей Сергеевич Бражка, мечтающий восстановиться в партии, и есть еще миллионы, десятки миллионов таких же, как я. А таких, как Николай Правдин, как Александр Правдин, - нет. Их нет, их убили на войне вместе с другими миллионами. Весь народ словно специально разделили на две части, достойные смерти и недостойные жизни. И все же я думаю, нет, я в этом совершенно точно уверен, что никто на свете не сможет окончательно убить человеческое в человеке. Обязательно найдется хотя бы один-единственный, тот, кто не испугается, не струсит и он не останется в одиночестве. Я это чувствую, я знаю, оттого и говорю:
- Я боготворю тебя, мой народ! Я преклоняю пред тобой колени и прошу прощения. Я горд, что одна многомиллионная частичка тебя есть и во мне, наполняя мою душу смыслом бытия. Ты для меня являешься ориентиром мужества и стойкости. Твоя судьба была тяжелым испытанием, закаляя характер, выплавляя россыпи самородков, прославивших твое имя во всех землях. Твои достойнейшие дети, словно бриллианты чистейшей воды, искусно ограненные многовековой мудростью предков, блистают человечеству, освещая его извилистый путь. Враги и недруги твои напрасно пытались понять. В чем причина такой несгибаемой воли и самопожертвования ради общего дела? Ради этого общего дела ты готов был терпеть унижения и лишения, не просил снисхождения, шел на каторгу, в лагеря, на расстрел. И словно в насмешку над изуверами, решившими извести тебя подчистую, лишь становился сильней. Твое сердце не ожесточилось, а душа не очерствела. Ты смеялся и плакал, падал и поднимался, доказывая в первую очередь себе, что ты жив! Что ты не сброд, не оголтелая толпа, ты - НАРОД !!! И в доказательство своей силы салютовал свободным человеком. Но почему-то стеснялся, воспринимая их словно прыщи на юном лице. Одергивал, держал за руку, порицал их, желающих встать во весь рост. Ты делал все, чтобы скрыть свою незрелость. Но ты ошибаешься, именно эти люди являются доказательством твоей полноценности и зрелости, становясь надежной защитой твоего организма, повышая иммунитет и стойкость к заразным и смертельным инфекциям. Запомни, эти смертельные вирусы не природные мутации, а искусственно созданные теми, кто еще недавно делал вид, что гордится общими корнями с тобой. Но уловив в тебе подростковые комплексы, он стал командовать тобой, извергая из своей пасти лишь запреты: "Стоять! Не сметь! Не позволено! Секретно. Государственная тайна. Не положено. Не имеете права. Все по закону. Вход только по служебным удостоверениям. Машина для служебного пользования. народ для служебного пользования". Ты делаешь вид, что подчиняешься, сжимая кулаки за спиной. Но разве ты до сих пор не почувствовал, что ты вырос, ты взрослый. Так будь же смелым и продемонстрируй наглецу все, что ты думаешь о нем. Я уверяю тебя, он трус и, поджав свой мерзкий хвост, быстро скроется, цокая копытами.
Ведь ты смог одолеть и не такое зло, коричневой чумой оно стремилось покрыть землю на тысячи лет. Не разглядев в твоей простодушной улыбке под хмельком, с нахлобученной шапкой – ушанкой поверх нечесаной шевелюры: скалу, кремень, бетон.
Невзирая на это страшное время, на предательство и измену, ты не разучился дружить. Закрыв друга от пули, ты презирая смерть, бросался на доты и шел на таран. Кто? Кто посмеет упрекнуть тебя, найти корысть в твоем подвиге? Ведь ты просто любил свою землю, свою Родину. Не показушно, крикливо, там, где нет опасности, а по-настоящему. Стесняясь признаться в любви, ты просто отдавал свою жизнь всю, без остатка. Я верю в тебя, мой народ! У тебя хватит мужества признать свои ошибки и извлечь из них горькие уроки. И наконец, найти ценность и смысл бытия, которые ты так долго искал. Этой ценностью непременно окажется человек. Каждый из тебя, кем бы ты ни был, нуждается в твоей поддержке и защите. Потому как, протягивая руку помощи нуждающемуся, ты растешь, возвышаясь над толпой, наполняя новым смыслом свою сущность. Прозрев, непременно поймешь, что твой особый путь -это не блуждание в темных переулках человеческого прошлого. А широкая дорога вместе с другими народами, для которых, так же как и для тебя, ценность человеческой жизни, его индивидуальность, его "я" превыше всего. Превыше удобных предрассудков нахождения примитивных решений в поисках врагов, несогласных, непослушных, неудобных и неугодных властям. Именами своих достойнейших сынов и дочерей, я уверен, ты будешь гордиться в будущем, как и теми, кто сейчас является мерилом твоего сознания и духовности!!!
………………..
Снаружи что-то сильно заревело, заставив содрогнуться землю и все, что находилось на ней. Постройки отозвались дрожью, переняв ее у земли, на мгновение растревожив и свое содержимое. В одном из многочисленных помещений земные колебания передались и на старый развалившийся диван, пробуждая лежащего на нем человека. Рев постепенно сменился на протяжный свист, который, в свою очередь, превратился в шепот, словно с десяток человек в полголоса говорили в пустой комнате. Одновременно со звуками в комнату сквозь чуть приоткрытые жалюзи на окнах прорвался яркий луч света, осветив помещение. Неподвижно лежавший на диване человек, переняв беспокойство и возмущение среды, вздрогнул, придя в сознание. Словно боясь нападения, готовясь к самому страшному, он сел на краешек дивана, испуганно озираясь вокруг. Искусственный свет, пробиваясь извне, освещал помещение лучше всякой лампочки.
Действительно, все вокруг изменилось до неузнаваемости. Не было того пыльного подвала, макулатурной кучи, плесневеющих в углу транспарантов, плаката на стене, лопат и грабель. Всего этого не было, оттого прежде ему и показалось таким чужим и неприветливым пространство. Сейчас его окружали совсем другие предметы из другого мира, несколько столов и шкафов из светлого пластика с металлическим отливом, два кресла на колесиках с мягкой обивкой в тон корпусной мебели. Вот и все нехитрое убранство помещения, если не брать во внимание совершенно неуместный здесь старый развалившийся диван в комплекте с человеком, таким же изношенным и ветхим. С опаской осматривая помещение, он никак не мог поверить своим глазам. Все окружавшее было чужим, не родным. Разглядывая диковинную мебель, ему на мгновение показалось, что он такую когда-то прежде видел. Но вполне возможно, она ему просто приснилась.
Словно желая убедиться в реальности происходящего, он осторожно встал и подошел к креслу. Как будто боясь, что оно укусит, осторожно потрогал сиденье. Оно зазывно поддалось, прогнувшись в месте прикосновения руки. Все совершенно реальное. Осматривая комнату, он не сразу заметил дверь, которая не выделяясь из общего убранства помещения, она была отделана тем же пластиком, что и остальная мебель. Лишь металлическая ручка замка маняще блестела, будучи ключом в новый мир. Пересиливая животный страх и неуверенность, человек подошел к двери и внимательно прислушался. Звуки, доносившиеся извне, не были похожи на те, к которым он привык за последние десятки лет. Снаружи происходила неведомая, пугающая и вместе с тем влекущая жизнь. Он решительно взялся за ручку замка, но тут же его решимость пропала, заставив бешено забиться сердце. Несколько секунд помедлив, он все же решился, подсознательно желая, чтобы дверь оказалась закрытой на ключ. Слишком давно он находился взаперти, оттого свобода его пугала больше, чем неволя.
Но дверь легко подалась, потянув его руку за собой, словно кто-то неведомый открывал ее снаружи. От неожиданности он выпустил ручку, оставшись в дверном проеме без возможности спрятаться. Но прятаться не стоило, то, что открылось взору, поражало своей нереальностью и фантастичностью.
Примерно в ста метрах от него стоял невиданный летательный аппарат. По форме он напоминал огромную гигантскую сигару длиной с футбольное поле, а может больше и высотой в три или четыре этажа. Вся поверхность сигары излучала яркий и в тоже время не раздражающий глаза свет. Он плавно, обволакивающе переливался, меняя краски и тона, словно само северное синие спустилось с небес на землю. В ближней части аппарата, по всей вероятности, находилась кабина пилотов, или как они могли там еще называться, неизвестно. Но то, что они управляли сигарой, было совершенно точно, все в одинаковой униформе с блестящими нашивками на груди с левой стороны. Они, улыбаясь, пожимали друг другу руки, похлопывали дружески по плечам, очевидно благодаря за хорошо проделанную работу. Смотревшему с земли вдруг показались знакомыми родными черты лица одного из пилотов, тот, словно ощутив родственную связь, посмотрел вниз и приветственно помахал рукой. Нет, этого не могло быть, его зрение давно потеряло былую остроту, да он и забыл, как выглядели его близкие люди. Глаза показывали то, о чем он мечтал долгие, долгие годы. Все это лишь мираж... И только сейчас за переливами света прямо под стеклянной кабиной он разглядел маркировку аппарата СУ- 173. 4. 0027. В ту же секунду как он прочитал надпись, переливающееся цветастое свечение стало блекнуть, окрасив сигару в однотонный белый, глубокий цвет все с тем же вездесущим металлическим отливом. А по всей длине и высоте корпуса небесно –синими буквами высветилась надпись "РОССИЯ".
Затем, очевидно, по команде, от здания в сторону сигары стали выдвигаться четыре модуля, образуя крытые прозрачные переходы в здание аэровокзала. Еще несколько минут и по ним потекли людские ручейки. По их лицам можно было понять, что они рады своему прибытию и скорой встречи с близкими и друзьями, которым в приветствие махали руками. Родители несли на руках маленьких детей и вели тех, кто уже мог ходить. Один ребенок, мальчишка лет четырех, дети всегда неугомонны и отчаянно- непослушны, вырвавшись из рук отца и добежав до середины перехода, прижавшись лицом к стеклу, показал язык человеку, стоящему внизу. Отец догнал непоседу и, взяв его за руку, очевидно стал говорить ему что-то в назидание. А мимо проходили остальные пассажиры: женщины, мужчины, молодые, пожилые, казалось, что этому потоку не будет ни конца, ни края. По всей видимости, это чудо техники российских ученых, инженеров и рабочих могло переносить огромное количество людей быстро и безопасно в любую точку планеты.
И по всему было видно, что это другая страна, другая Россия. Свободная, процветающая, счастливая. Страна, ради которой он так и не смог свершить свой единственный подвиг. Подвиг стать гражданином…
Уважаемые читатели! Если вы смогли осилить эту тягомотину прошу Вас не скупиться на отзывы. За ранее благодарен. До встречи!
Товарищу Сталину
© Copyright: Беляев Олег, 2011
Свидетельство о публикации №211111301175
Свидетельство о публикации №211111301175
Рецензии
Дорогой Олег!
Я прочитал несколько первых страниц и последнюю.
Интересно пишете и правдоподобно.
Благодарю.
С уважением, Виктор Дмитриевич Перепёлкин из Омска
Виктор Перепёлкин 29.04.2012 08:45 • Заявить о нарушении
Я прочитал несколько первых страниц и последнюю.
Интересно пишете и правдоподобно.
Благодарю.
С уважением, Виктор Дмитриевич Перепёлкин из Омска
Виктор Перепёлкин 29.04.2012 08:45 • Заявить о нарушении
Спасибо Виктор за добрые слова. Я старался. И все таки Вас не зацепило? Что не так. Напишите мне очень интересно. Спасибо еще раз.
Беляев Олег 30.04.2012 15:38 Заявить о нарушении
Беляев Олег 30.04.2012 15:38 Заявить о нарушении
Здравствуйте! Дорогой Олег!
Очень мало времени остаётся для интернета,
если не сказать, что: "ВРЕМЕНИ НЕ СУЩЕСТВУЕТ!"
Благодарю за внимание.
С уважением, Виктор из Омска
Виктор Перепёлкин 30.04.2012 15:53 Заявить о нарушении
Очень мало времени остаётся для интернета,
если не сказать, что: "ВРЕМЕНИ НЕ СУЩЕСТВУЕТ!"
Благодарю за внимание.
С уважением, Виктор из Омска
Виктор Перепёлкин 30.04.2012 15:53 Заявить о нарушении
Труд большой, но неблагодарный, так как неподсилу многим читателям.
Но по всему видно, что написана искренне, так как для автора эта тема больная.
С большим уважением,
Владимир Дьяченко 27.05.2014 15:55 Заявить о нарушении
Но по всему видно, что написана искренне, так как для автора эта тема больная.
С большим уважением,
Владимир Дьяченко 27.05.2014 15:55 Заявить о нарушении
Большое спасибо Владимир!Меньше не получилось,как-то так. Удачи.
Беляев Олег 27.05.2014 20:54 Заявить о нарушении
Беляев Олег 27.05.2014 20:54 Заявить о нарушении